Всякий глубокий ум нуждается в маске, - более того, вокруг всякого глубокого ума постепенно вырастает маска, благодаря всегда фальшивому, именно, плоскому толкованию каждого его слова, каждого шага, каждого подаваемого им признака жизни.
(Ф. Ницше, "По ту сторону добра и зла")
Объединение философии Ницше и Фрейда далеко не ново, но оно по-прежнему, является определенным полем для различных интерпретационных структур, одна из которых и развернута в этой работе. Основной интерес к основам иррационализма, к которым относят ницшеанство и фрейдизм, связан, прежде всего, с переживанием современным миром великой "переоценки всех ценностей", разрушающим нигилизмом и гипертрофированным вытеснением в смысле фрейдизма инстинктов низшего рода. Глубокий кризис европейской культуры, который отмечали философы конца 19 - начала 20 веков, Гартман, Шпенглер, Гуссерль, Бердяев и другие, до сих пор не решен, но и наоборот, навязывается в видоизмененном варианте США как универсальная Идея, как всеобщий дискурс, всему развитому и не очень миру в виде общих квази-гуманных политик и гуманитарных технологий дискриминации национальных культур и агрессивной ассимиляции мировоззренческого потенциала стран. Происходит, таким образом, "фильтрация" морально-культурных установок, их аннигиляция в русле европо-американоцентризма, который, по сути дела, представляет собой симулякр, отсутствующий Объект, Ничто Идеального Бытия, которое в аксиологическом смысле, не намного отлично от национал-социализма.
Обращение к Ницше и Фрейду (в философском смысле, разумеется) связано с общим упадком и вырождением культуры, основной интерпретацией которой стал Постмодерн. Современное вмешательство в дискурс Иного, Другого, со стороны США воспринимается как данность, как то необходимое условие поддержания "воли к власти" в организме политической машины из винтиков-персоналий. О том, что это очередная иллюзия никто не задумывается или не хочет задумываться. Даже наоборот, американское издание HUMAN EVENTS попросило группу ведущих ученых и политиков определить десятку самых вредных книг 19 и 20 веков. Каждый участник опроса называл некоторое количество книг, а затем голосовал за все предоставленные списком названия. Отрицая первоосновы сегодняшнего дня, американская общественность, помимо ожидаемого отвержения своих "классовых" врагов (первая тройка - 1 место - Манифест Компартии Маркса и Энгельса, 2 место - Mein Kampf Гитлера, 3 место - Цитатник Мао Цзэдуна), отвергла своих "детей": "Демократию и образование" Джона Дьюи, назвав его чуть ли не антихристом (в духе Ницше) (5 место), но и назначив почетное 8 место и самому Ницше (с работой "По ту сторону добра и зла").
В комментарии к этому значится следующее: "Ницше - немецкий философ, профессор классической философии Базельского университета. В произведениях, написанных Ницше в жанре философско-художественной прозы, переплетаются противоборствующие мотивы: анархическая критика культуры предстает в виде универсального отчаяния в жизни".
Комментарии здесь излишни. Политика "двойных стандартов", искажающая "великого апологета буржуазного класса" Ницше (по версии идеологов КПСС) и "развратного психиатра, извращенца" Фрейда (те же авторы), продолжается в США прямо на наших глазах.
Так Борис Гройс в книге "Дионис на берегах Рейна" утверждает, что "повседневная действительность сама впадает на наших глазах в дионисийское безумие. Идеология глобализирующегося капитализма, Интернета, медиальной индустрии - это и есть дионисийская идеология непрерывного телесного экстаза. . . сегодняшняя повседневность уже давно деконструирована деньгами, финансовыми потоками, безумием информационных рынков и оказалась целиком под властью Диониса, в то время как интеллектуалы все еще предаются грезам, навеянных Аполлоном".
Телесный экстаз. . . Неслучайно Гройс упоминает этот термин. Одной из ключевых парадигм 20 века был психоанализ, изобретенный З. Фрейдом (Сигизмундом Шломо) на рубеже 19 - 20 столетий, и создавший новый проект субъективности, основывающийся на базовых идеях новой субъективности Ницше. Ницше внес в понятие европейского субъекта новые проблемы, претендовал вместе со своей "генеалогией" на титул "археологии знания" - нового познавательного проекта универсального знания. Но вместе с ним претендовал на это и Фрейд - невроз превратился в новый неклассический концепт субъективности.
Культура - по определению, все созданное человеком, основанное на ценностном восприятии фактов этой деятельности. Истина же - одно из возможных условий для поддержания жизни. Ницше в своем произведении предлагает отказаться от истины, если она не поддерживает основания жизни; Фрейд - отказаться от культуры в том виде, в каком она существовала последние 20 столетий - в виде религиозного тоталитаризма культуры. В результате, культура становится симулякром, она лишается своего истинностного основания и превращается в пустой объект. То же происходит с истиной. В контексте понимания философии постмодернизма (Бодрийяр) произведения в жанре "ню" выступают тем самым не только как "сверхобозначение", но и как симулякр, "эффект истины", скрывающий тот факт, что истины (секса) уже нет.
Мы становимся таким образом "по ту сторону" противоположностей: отказ от культуры, построенной на этих основаниях влечет за собой невозможность этики и "двойные стандарты". Невозможность культуры как феномена рождает в массовом сознании конструкт "субкультуры" (отказ от тоталитаризма и официоза культуры высокой, порождение протестной культуры, "восстания масс"). Двойные стандарты приводят к тотальной амбивалентности - сам по себе термин "постмодерн" предполагает полное снятие напряженности дистинкций: Добра и Зла, Истины и Лжи, Красивого и Безобразного и так далее. Маргинальность становится неотвратимой: "Абсолютная вненаходимость становится абсолютной вовлеченностью ("участностью"), маргинальность - центром смыслообразования" (Г. Л. Тульчинский). Протест масс и субкультура производят "переоценку всех ценностей" и фундируют главенство перверсии в ней. Культурные агенты начинают сублимировать - и в итоге, как со стороны гносеологической (познание истины бытия в культуре), так и со стороны духовно-этической (вера в господство ценностной культуры). Мы имеем в сухом остатке веру в Ничто, которую с точностью спрогнозировал Ницше в афоризме 10 "По ту сторону добра и зла": "Усердие и тонкость, мне хотелось бы даже сказать - хитрость, с которыми нынче всюду в Европе возятся с проблемой "о действительном и кажущемся мире", дают повод поразмыслить и поприслушаться; и кто не слышит за всем этим ничего, кроме "воли к истине", тот, без сомнения, не может похвастаться очень острым слухом. В отдельных и редких случаях в этом действительно может принимать участие такая воля к истине, какое-нибудь чрезмерное и ищущее приключений мужество, некое честолюбие сдавшего свои позиции метафизика, который в конце концов все еще предпочитает пригоршню "достоверности" целому возу прекрасных возможностей; может быть, есть даже такие пуритане-фанатики совести, которые скорее готовы положить жизнь за верное Ничто, чем за неверное Нечто. Но это - нигилизм и признак отчаявшейся, смертельно усталой души, какую бы личину мужества ни надевала на себя подобная добродетель. У мыслителей же более сильных, более полных жизни, у мыслителей, еще жаждущих жизни, дело, кажется, обстоит иначе: являясь противниками кажимости (Schein) и произнося слово "перспективный" уже с высокомерием, приблизительно так же мало ценя достоверность собственного тела, как достоверность очевидности, говорящей нам, что "земля недвижима", и таким образом, по-видимому, весело выпуская из рук вернейшее достояние (ибо что же считается ныне более достоверным, чем собственное тело?), - кто знает, не хотят ли они в сущности отвоевать назад нечто такое, что некогда было еще более верным достоянием, нечто из старой собственности веры былых времен, быть может, "бессмертную душу", быть может, "старого Бога", словом, идеи, за счет которых жилось лучше, а именно, полнее и веселее, нежели за счет "современных идей"? В этом сказывается недоверие к названным современным идеям, в этом сказывается неверие во все то, что построено вчера и сегодня; к этому примешивается, может быть, легкое пресыщение и насмешливое презрение, не могущее более выносить того bric-Ю-brac самых разнородных понятий, который нынче выносится на рынок так называемым позитивизмом, - примешивается отвращение более изнеженного вкуса к ярмарочной пестроте и ветоши всех этих философастеров действительности, в которых нет ничего нового и неподдельного, кроме самой пестроты. И мне кажется, следует отдать справедливость этим скептическим подобиям антидействительности и микроскопистам познания в том, что инстинкт, который гонит их из этой современной действительности, непреоборим, - какое дело нам до их ретроградных окольных путей! Существенно в них не то, что они хотят идти "назад", а то, что они хотят уйти прочь. Немного больше силы, мужества, порыва, артистизма - и они захотели бы вон из этой действительности, - а не назад! -"
Фрейд лишь намечает грядущий массовый гипноз веры в Ничто: "Безнравственность во все времена находила в религии не меньшую опору, чем нравственность. Если религия не может продемонстрировать ничего лучшего в своих усилиях дать человечеству счастье, культурно объединить его и нравственно обуздать, то неизбежно встает вопрос, не переоцениваем ли мы ее необходимость для человечества и мудро ли мы поступаем, основываясь на ней в своих культурных запросах.
Задумаемся над недвусмысленной современной ситуацией. Мы уже выслушали признание, что религия не имеет того же влияния на людей, как раньше (речь идет здесь о европейской христианской культуре). Дело не в том, что ее обещания стали менее заманчивыми, а в том, что в глазах людей они уже не кажутся заслуживающими прежнего доверия. Согласимся, что причина этой перемены -- упрочение духа научности в верхних слоях человеческого общества (есть, возможно, и другие причины). Критика подточила доказательную силу религиозных документов, естествознание выявило содержащиеся в них заблуждения, сравнительные исследования обратили внимание на фатальную аналогичность принятых у нас религиозных представлений и духовной продукции примитивных народов и эпох.
Научный дух вырабатывает определенный род отношений к вещам нашего мира; перед явлениями религии он на некоторое время останавливается, колеблется, наконец, переступает и здесь через порог. Этот процесс нельзя прекратить, чем больше людей приобщается к сокровищам знания, тем шире распространяется отход от религиозной веры, сперва только от ее устаревших, шокирующих форм, а потом и от ее основополагающих предпосылок".
Фрейд, в отличие от Ницше, никогда не претендовал на роль борца с моралью. Наоборот. В 27-й из своих "Лекций" он пишет: "Приближая бессознательное к сознанию, мы уничтожаем вытеснение <...>, превращаем патогенный конфликт в нормальный, который каким-то образом должен найти разрешение <...> Мы говорим себе, что тот, кто с успехом выработал истинное отношение к самому себе, навсегда защищен от опасности стать безнравственным, даже если его критерий нравственности каким-то образом и отличается от принятого в обществе".[2] Все же влияние Фрейда, через психологический роман, популяризацию и интерес к психологии (psychologisme), прежде всего, сказывается в склонности усомниться в очевидности нравственных норм. Однако надо сразу подчеркнуть, что целью Фрейда была терапия, а пафосом его сочинений был поиск правдивости, пишет Грааф в "Этике имморализма".
Во второй половине 20 века, уже в разгар Холодной войны, Ж. Делез в "Логике смысла" утверждает, что "мы не ищем в Ницше проповедника перемен или выхода за какие-то пределы. Если и существует автор, для которого смерть Бога или полное падение аскетического идеала не имеют значения, раз за ними стоят фальшивая глубина человеческого, дурная вера и озлобленность, - так это Ницше. Он следует своему открытию всюду - в афоризмах и стихах, где не говорят ни человек, ни Бог, в машинах по производству смысла и разметке поверхностей Ницше заложил основу эффективной идеальной игры. И Фрейд нам важен не столько как исследователь человеческой глубины и первоначального смысла, сколько как удивительный первооткрыватель машинерии бессознательного, посредством которой смысл производится всегда как функция нонсенса".
Деррида в "Письме и различии" сравнивает Ницше и Фрейда, заявляя: ". . . оба (Фрейд и Ницше), как известно, и подчас столь сходным образом поставили под сомнение сознание в его убежденной в себе уверенности. Не примечательно ли, что оба сделали это, исходя из мотива различания?
В их текстах этот мотив появляется чуть ли не по имени -- причем в тех местах, где все и разыгрывается. Я не могу здесь особенно об этом распространяться; напомню только, что для Ницше "великая основная активность бессознательна", и что сознание -- это результат сил, сущность, пути и формы которых ему не свойственны. Не является ли вся мысль Ницше критикой философии как активного безразличия к различению. . . как провозглашается необходимость того, чтобы один из терминов появлялся как различание другого, как другой, различенный в экономике того же (умопостигаемое как различающееся от чувственного, как различенно-отложенное чувственное; понятие как отложенная -- различающаяся интуиция; культура как отложенная -- различающаяся природа, все иное фюсису -- техне, номос, тесие,общество, свобода, история, дух и т. д. -- как фюсис отложенный или как фюсис различающийся. . . .
Таким образом, мы могли бы назвать различанием тот "активный", в движении, раздор различных сил и различий сил, который Ницше противопоставляет всей системе метафизической грамматики всюду, где эта грамматика управляет культурой, философией и наукой.
Исторически значимо, что в качестве энергетики или экономики сил эта диафористика, которая предписывается взятию под сомнение примата присутствия как сознания, является также главным мотивом мысли Фрейда: иная диафористика, сразу же и теория шифра (или следа), и энергетика. Постановка под сомнение авторитета сознания прежде всего и всегда различательна". [11, 391-392]
Окончательный вывод делает К. Ясперс в "Введении к философии": "Фрейдзанимается разоблачающей психологией, представляющей собой популярную, эффективную натурализацию и тривиализацию того понимания, которое в более высоком виде было дано у Киркегора и Ницше. Фрейдовское мировоззрение, предстающее в форме гуманности, но на самом деле являющееся человеконенавистническим и опустошающим, было соразмерно эпохе, разнообразные проявления которой были пропитаны ложью и подверглись в этом учении безжалостному разложению, однако сделано это было таким образом, как будто показанный Фрейдом мир был миром вообще"
Е. Найман в работе ""Сцена письма" и "метаморфоза истины"" ("Интенциональность и текстуальность", с. 214), отмечает, что "Ницше уничтожает дуалистическую иерархию платонизма. "Истинного мира" не существует, а если бы он и существовал, то его было бы невозможно описать. Этот мир был бы недоступен, а если бы он и был доступен и описан, то стал бы абсолютно бесполезен. "Истинный мир" лишь указывает на "истинного человека", который хочет истины. Однако в таком человеке скрывается другой -- человек "духа мщения". Этот биологический, социальный и культурный тип стремится осудить жизнь, видя в ней зло, с помощью так называемых высших ценностей (добра, истины, Бога). Понятие истины появляется и существует в европейской истории за счет нигилистической перспективы. Однако "истинный человек" должен умереть. А ложь, подавляемая западной философской традицией, должна набрать новую утверждающую силу, встать на услужение новой, сверхчеловеческой формы чувственности. Разрушение истинностной модели приводит к тому, что власть лжи подменяет форму истины. Творческая ипостась лжи --художественная ипостась. Искусство для Ницше стоит больше, чем истина. Художник должен утверждать основное направление активной жизненной формы, освобожденной как от представления, так и от истины. Истина и ложь перестают рассматриваться в качестве мучительной альтернативы. Остается лишь одна власть -- власть лжи. Призывая к эстетике Пигмалиона, Ницше видит художника в качестве творца истины".
Иное понимание иллюзии у Фрейда, это - ошибочное намерение трактовать иллюзии с позитивистской точки зрения, в то время как иллюзии не соответствует никакая реальность, иллюзии не подлежит верификации.
М. Мерло-Понти заключает об этом так: "Иллюзия не преграждает мне доступ к истине, поскольку бытие раскрывает горизонт возможных верификаций. Однако по этой же самой причине я не застрахован от ошибки, поскольку мир, который я стремлюсь постигнуть в каждом явлении и который наделяет явления обоснованно или не обоснованно определенным значением истины, не обеспечивает их необходимости" ("Пространство", с 90. )
Сравнивая два подхода к проблеме истины, и связанной с этим проблемой разграничения истины от иллюзии, можно выявить, что Ницше больше тяготеет к идеалистической трактовке толкования иллюзии (что связывается с влиянием на него работ Л. Фейербаха "Сущность религии", "Сущность христианства" и Шопенгауэра "Мир как воля и представление", "Parerga und Paralipomena"). Сравним двух мыслителей:
"Итак, рассматривая волю к жизни с общей и объективной точки зрения, мы, согласно сказанному, должны мыслить её, как объятую некоторой мечтой (иллюзией). Освободиться от этой мечты, т.е. отвергнуть всё данное стремление воли, -- это и есть то, что религии называют самоотречением, abnegatio sui ipsius, ведь наше истинное я, это -- воля к жизни. Моральные добродетели, т.е. справедливость и человеколюбие, в своём чистом виде, как я показал, вытекают из того, что воля к жизни, прозревая в principium individuationis, узнаёт самое себя во всех своих проявлениях; таким образом, эти добродетели представляют собою прежде всего признак, или симптом того, что проявляющаяся воля уже не находится всецело во власти указанной мечты, а стала разрушать её: говоря метафорически, воля уже расправляет здесь свои крылья, для того чтобы улететь от этой иллюзии" (Шопенгауэр А. , "Мир как воля и представление", XLVIII. К учению об отрицании воли к жизни).
"Мир, в каждый миг своего существования достигнутое спасение Бога, как вечно сменяющееся, вечно новое видение, предносящееся преисполненному страданий, противоположностей, противоречий, который способен найти своё спасение лишь в иллюзии; вся эта артистическая метафизика может показаться произвольной, беспочвенной, фантастической -- существенно в ней то, что здесь выдаёт себя дух, который когда-нибудь да решится, пренебрегая всеми опасностями, восстать против морального истолкования и морального значения существования. Здесь заявляет о себе, быть может в первый раз, пессимизм "по ту сторону добра и зла", здесь получает своё выражение и формулу та "извращённость духовного строя", против которой Шопенгауэр заблаговременно и неустанно метал свои самые гневные проклятия и громовые стрелы, -- философия, осмелившаяся перенести самоё мораль в мир явлений, низвести её этим и поставить на одну доску не только с "явлениями" (в смысле идеалистического terminus technicus), но даже с "обманами", как иллюзию, мечту, заблуждение, истолкование, приспособление, искусство." (Ницше Ф. , "Рождение трагедии из духа музыки", аф. 5).
"Мы вовсе не намерены строить иллюзий относительно воды, светлой, чистой воды естественного разума, и связывать сверхъестественные представления с противоядием супранатурализма. Разумеется, "вода есть лучшая стихия", однако и "мера есть также лучшее". Сила воды есть сила, в себе самой ограниченная определенной мерой и целью. Существуют болезни, которые невозможно излечить водой. К ним относится венерическая, сладострастная болезнь современных ханжей, рифмоплетов и эстетов, которые судят о ценности вещей только по их поэтическим достоинствам и, признавая иллюзию иллюзией, не стыдятся защищать ее ради ее красоты, которые так пусты и лживы, что даже не чувствуют, что иллюзия прекрасна лишь до тех пор, пока она считается истиной. Но этих безнадежно пустых, сладострастных субъектов вовсе и не имеет в виду духовный врач-гидропат. Только тот, кто ставит скромный дух истины выше поверхностной, обманчивой красоты, кто считает истину прекрасной, а ложь отвратительной,-- только тот достоин и способен принять святое крещение водой" (Фейербах Л. "Сущность христианства").
"Моральное суждение, как и религиозное, относится к той ступени невежества, на которой ещё отсутствует даже понятие реального, различение реального и воображаемого: так что "истина" на этой ступени означает все такие вещи, которые мы нынче называем "фантазиями". Постольку моральное суждение никогда не следует принимать буквально: как таковое, оно всегда содержит лишь нелепость. Но оно остаётся неоценимым как семиотика: оно открывает, по крайней мере сведущему, ценнейшие реальности культур и внутренних переживаний, которые недостаточно знали, чтобы "понимать" самих себя. Мораль есть просто язык знаков, просто симптоматология: нужно уже знать, о чём идёт дело, чтобы извлекать из неё пользу." Ницше "Сумерки Идолов" ("Исправители человечества, 1")
Происхождение иллюзии у Шопенгауэра, Ницше и Фейербаха так или иначе связывается с моральными предубеждениями людей, одним (и главным) из которых является религия (во всех трех случаях - протестантизм). В протестантизме истина веры оказывается неотделимой от работы разума, а дело веры (честный труд как "мирская аскеза") становится практическим делом разума. Именно человеческому разуму отдано толкование веры и полное руководство ее практической реализацией.
"Именно это новое обесценивание мира упраздняетлюбовь и созерцательное отношение к нему, превращая мир в преодолеваемое голым расчетом `сопротивление' для ничем не ограниченной отныне трудовой энергии. Миром как чем-то ценным, приносящим "радость" изумляются и восхищаются; только мир, утративший свою ценность, может вызвать прилив безграничной трудовой энергии!" (М. Шелер, "О ресентименте и моральной оценке. Исследование о патологии культуры"). Фрейд, живший как раз на рубеже 19-20 - х веков, отразил в своих "культурологических исследованиях" реакцию тогдашнего общества: фрейдизм, как претендент на звание "археологии знаний", являлся модернистским проектом по переосмыслению иллюзии и истины с позиций позитивизма и психоаналитической теории. Нормативность, отражающаяся во всех аспектах культуры, и стала тем решающим аргументом по признанию последней как "иллюзии".
У Ницше понятие иллюзия тесно связано с понятием истины как основания культуры, и как связанное с этим "закостенение" художника, "свободного духом" "человека"; Фрейд же ищет иллюзию внутри человека, наблюдая за психологией отношений людей (к "психологическому арсеналу культуры" относятся сумма идеалов и творений искусства, а также религиозные представления (иллюзии культуры). Идеалы обеспечивают нарциссическую самоидентификацию человека с культурными достижениями, искусство же вызывает удовлетворение, компенсирующее подавление влечений. Культурная значимость религиозных представлений связана с тем, что они позволяют компенсировать чувство беспомощности, возникающее у человека перед силами природы.)
К. А. Свасьян о книге Ницше "По ту сторону добра и зла": "Что речь шла о новом, совершенно небывалом и невиданном во всей мировой литературе типе книги, это выяснилось в самом скором времени; поколение, нарождающееся после 1880 г. и уже зрелым перешагивающее рубеж веков, воспринимало ее как норму духовности -- некую тревожно гудящую сирену, врывающуюся в XX столетие предвестием чудовищных аварий во всех срезах жизни. Быть может, ни в какой другой книге (за исключением финала "Ессе Homo") "дар Кассандры" не сказался в Ницше с такой разрушительной силой, как именно здесь. Тематика книги: распад европейской духовности; девальвация всех ценностей; "восстание масс"', культура, включая философию, религию, мораль, искусство, науку, как обслуживание масс; воцарение посредственности; "китайщина"; эпоха всеобщей нивелировки под флагом всеобщего эгалитаризма; XX век как начало борьбы за господство над земным шаром; разведение новой породы людей ("расы господ"), евгенические проекты, как "фига под нос" любого рода антисемитизму, бывшему и будущему (метисаж прусских юнкеров с... еврейками); политический перевес России; планетарное мышление; демократизация Европы как стимул к появлению тиранов; нигилизм; новое ("кроткое") варварство -- уже и без малейшей натяжки можно сказать, что здесь сконцентрирован тематический план самых ослепительных шедевров философской мысли XX в.; книга, раскупленная современниками в считанных экземплярах, разойдется в ближайшие десятилетия баснословными тиражами, если допустить, что счет мог бы веетесь не только по ней самой, но и по: Шпенглеру (в теме гибели Европы), Ортеге (в теме "восстания масс"), Гуссерлю (в теме "кризиса европейских наук"), Максу Шелеру (в теме "ниспровержения ценностей"), Вернеру Зомбарту (в теме героического противостояния гешефту), Вальтеру Ратенау (в теме революции как вертикальной миграции масс), Хайдеггеру (в теме метафизических углублений феномена нигилизма), Андрею Белому (в теме Европы-мулатки и томагавка грядущего хама, грозящего Джоконде), Бердяеву, Шестову, философам жизни, экзистенциалистам, всей волне доктринеров немецкой консервативной революции, от Мёллера ван ден Брука до Эрнста Юнгера, и прочая, прочая, предположив, что центральное место в этой веренице остается за новым типом и качеством восприятия как такового, уже и вовсе не нуждающегося в текстах Ницше, чтобы воспринимать и чувствовать "по Ницше"".
Смутно тревога ощущения "конца века" (fin de siecle) ощущалась всеми европейцами, жившими в те времена. 1892 год, Макс Нордау спустя шесть лет после Ницше и опередив на 26 лет Шпенглера пишет "Вырождение. Современные французы", заключая: "Целый период в истории, видимо, подходит к концу и начинается новый. Все традиции подорваны, и между вчерашним и завтрашним днем не видно связующего звена. Существующие порядки поколеблены и рушатся; все смотрят на это безучастно, потому что они надоели, и никто не верит, чтоб их стоило поддерживать. . . Тем временем наступило полное междуцарствие со всеми его ужасами: смущением властей, беспомощностью лишившихся своих вождей масс, произволом сильных, появлением лжепророков, нарождением временных, но тем более деспотичных властелинов. Все ждут не дождутся новой эры, не имея ни малейшего понятия, откуда она придет и какова будет. . . " [[23], 26-27] Однако, ясно видеть явления и факты современной жизни не совсем то же самое, что ясно понимать их смысл. Психиатр про профессии, Нордау усматривал в современных ему проявлениях новейших умственных настроений распространенные симптомы душевной болезни, охватившей "руководящие общественные группы", которую он называет "вырождением", т.е. "уклонением от здорового, нормального и способного к полному развитию типа". Особенно удивляло Нордау новое искусство, потерявшее всякий интерес к ясности формы, отчетливости выражения, определенности смысла. Он писал, как бы оправдывая свой диагноз: "Деятельность нормального мозга определяется законами логики и строгим контролем внимания. Она направляется на данный предмет, разрабатывает и исчерпывает его. Нормальный человек может рассказать, что он думает, и его рассказ имеет начало и конец". Говоря современным языком, Нордау казалось, что мир "сошел с ума".
Неудивительно, что Фрейд мог читать книгу своего коллеги, Макса Нордау и написать практически похожее эссе о будущем современной культуры. Но мне кажется особенно важным, что Фрейд больше идей позаимствовал от Ницше в написании "Будущего одной иллюзии". Определяя культуру как "все то, чем человеческая жизнь возвышается над своими животными условиями и чем она отличается от жизни животных", Фрейд выделяет две ее стороны: все приобретенные людьми знания и умения, дающие им возможность овладеть силами природы и получить от нее материальные блага для удовлетворения человеческих потребностей; все те установления, которые необходимы для упорядочения отношений людей между собой и особенно для распределения материальных благ.
Как пишет Ю. Н. Солонин в "Основах современной философии", одно из распространенных пониманий культуры состоит в том, что ее рассматривают как мир воплощенных ценностей. С этой точки зрения, предметы культуры отличаются от природных объектов тем, что они являются наделенными каким-то особым свойством, которым не обладают естественные объекты. Эти свойства называют ценностями. Создавая особый предметный мир, утверждают сторонники этого подхода, человек не стремился воспроизводить природу, повторяя ее в миниатюре, а созидал нечто отличное от нее, имеющее значение и смысл как выражение сущности человека именно как человека, а не просто природного существа.
Уместно сразу же провести различие между понятиями полезности и ценности. Человек находит в природе много такого, что обеспечивает его естественное существование; он и сам создает огромное количество вещей, полезных именно в том отношении, что они необходимы для его биологической жизни. Как правило, это происходит в сфере материального производства. Но это производство выступает хотя и важной, но все же только одной из форм культурной деятельности человека. Ее же главное содержание подчинено созданию того предметного мира (материального, духовного, художественного), через который человек реализует свою особую сущность, в основе которого лежит особое дифференцированное использование способа деятельности отношение к процессу деятельности и ее результатам. Эта дифференциация основана на различении добра и зла, истинного и ложного, прекрасного и безобразного, т.е. всего того, что мы называем ценностями и антиценностями. Культура возникает в стремлении человека утверждать ценности, воплощая их все более полно, совершенно и значимо. [25, 273]
Фрейд постулирует наличие у всех людей разрушительных тенденций, имеющих противообщественный и антикультурный характер, причем в поведении большого количества индивидов такие тенденции являются определяющими. Отсутствие у людей спонтанной любви к труду и бессилие доводов разума против их страстей полагаются распространенными свойствами, ответственными за то, что институты культуры могут поддерживаться лишь известной долей насилия. Культура предстает как нечто навязанное сопротивляющемуся большинству меньшинством, присвоившим средства власти и принуждения. Фрейд утверждает, что каждая культура основывается на принуждении к труду и на отречении от первичных позывов и потому неизбежно вызывает оппозицию со стороны тех, кто от этого страдает. Как результат, помимо средств для приобретения благ и институтов их распределения, необходимо наличие средств защиты культуры -- средств принуждения и других средств, призванных примирить людей с культурой и вознаградить их за принесенные жертвы (последние характеризуются как "психологический арсенал культуры").
Один из возможных вариантов снятия напряженности, вызванной противоречивыми социально-психологическими ориентациями, представлен в попытке "развести" ценности, когда "полярные" ориентации задействованы в разных сферах мироотношения индивида. Так, в обыденной жизни индивид может руководствоваться ценностями "самоактуализации", а в отношении к труду решающую роль могут играть установки на самодисциплину. Еще один вариант снятия психической "напряженности" связан с "разведением" ценностей в индивидуальном и массовом сознании. При этом общественно одобряемые ценности и установки как бы выведены за пределы повседневно осуществляемых действий и решении. Вместе с тем "напряженность" все же остается, являясь предметом озабоченности как граждан общества, так и социальных институтов. Впрочем многие западные социологи считают, что это трудности "переходного периода" и со временем ценности "нового" сознания вновь станут доминирующими.[14, 233-234]
Так, например, Г. Клягес не согласен с такой точкой зрения, полагая, что для этого необходимо создать высокий уровень общественного благосостояния, а в ближайшее время оно представляется ему маловероятным. К тому же полное воплощение ценностей "самоактуализации" приведет к отрицанию многих социальных ограничений и норм поведения, а это весьма опасно для общества. Поэтому Клягес полагает, что со временем произойдет "синтез ценностей", своего рода "снятие" противоположностей.
Согласно Тоффлеру, на смену унифицированной "массовой культуре", соответствовавшей стандартизированному массовому производству, придет культура, в основу которой будет заложен принцип разнообразия, уникальности и полицентричности. С этой точки зрения, проблемы подготовки работников новой квалификации и проблемы вхождения их в новую культуру и новую экономику будут представлять значительную трудность. Более того, как отмечает Тоффлер, если эти проблемы не удастся адекватно решить, то возможно разрушение общества как целостного организма.
Прогнозы Тоффлера основываются на предпосылке, что "третья волна" -- это своеобразное диалектическое "снятие" "второй волны" и поэтому каждый из направляющих принципов "индустриализма" в новой фазе общественного развития превращается в свою противоположность. Так, общество однотипного потребления трансформируется в общество потребления разнообразных услуг, "массовая культура" -- во множество субкультур, одномерное сознание -- в многомерное, жестко регламентированная система ценностей -- в более свободную и индивидуально избираемую. Вместе с тем эти предположения представляются несколько абстрактными и трудно реализуемыми. Сам Тоффлер также делает оговорки в отношении будущего развития, предостерегая, что многое здесь будет зависеть от желания и воли людей действовать в данном направлении. По его мнению, "третья волна" отличается от предшествующих фаз общественного развития именно тем, что в ней решающую роль будут играть новая культура и новая политическая структура, которые необходимо еще создать. Итак, что хотел сказать Ницше и Фрейд, сказали социологи: Клягес и Тоффлер.
Сейчас, на рубеже 20-21 веков мы являемся свидетелями формирования и одновременно отрицания "будущего одной иллюзии" на примере маргинального отношения человека и человеческих институтов друг к другу, постановки себя в позицию этической индифферентности: "по ту сторону" и окончательный мартиролог всему человеческому - наступление эры постчеловеческого (С. Жижек, Ф. Фукуяма) "будущего одной иллюзии" "по ту сторону добра и зла".