Аннотация: О том, что с некоторыми друзьями никаких врагов на надо.
XII. Яблочки от яблони
Из Лондона Ричард прислал мне письмо о кончине Эдварда. Он не настаивал, чтобы я приезжала, но намекнул, что для нашего доброго имени будет полезным присутствовать на погребении. Он предоставил мне самой решать, быть ли осмеянной придворными, как ведьма, явившаяся к панихиде, иль подтвердить свою боязнь святого места (что сущая ложь, иначе колдунам не удавалось бы долго скрываться средь людей незнающих). А он, в свою очередь, объяснил бы моё отсутствие болезнью, например. Негоже на себя наговаривать - рискуешь претворить слово в дело, но чем меньше сомнения в твоих словах - тем ложь безобиднее и безопасней, ведь ничем себя не выдаёт.
Стоит ли говорить, что мы все поспешили в Лондон: я, Кэтсби и Лора, не забыв пренебречь доверием к гувернёрам - то есть взяв сыновей с собой. Мальчикам не повредит поездка: они ещё слишком малы, чтоб проникнуться горем. А остальные пусть видят, как мы приучаем детей к благочестию с младых ногтей.
Все четверо в глубоком трауре, мы стараемся проливать слёзы. Хотя, пожалуй, говорить мне стоит за себя: Ричард рыдает искренне, Уильям вторит ему из сочувствия, а Лоре изображение скорби даётся без всяких усилий.
А я - я испытываю несказанное облегчение, видя мужа здоровым. Даже знак, что оставил ему на руке вепрь в нашем лесу двадцать лет назад, - бесследно исчез. Мне кажется, я всегда его знала и помнила с прижатой к груди рукой; все вокруг, в том числе и он сам, принимали это как должное. Поэтому сейчас я знала лишь спокойствие и радость.
Куда девались все увечья, я догадывалась, приглядываясь к покойному под погребальным покровом. Эдвард всегда был великодушен - несмотря на все свои слабости.
Последние, правда, вскоре дадут о себе знать. Псы, которым ослабили повод, очень скоро начнут бегать по улице...
Вот брат королевы, не Риверс - Эдвард. Прикрываясь необходимостью утешить ребёнка, увозит наследника в Ладлоу - якобы новое место поможет забыть всё, что случилось в Виндзоре.
Вот спешно едет в Вестминстер скорбеть по супругу Элизабет, не боясь заразить меланхолией младшего сына. А те тяжёлые сундуки - верно, полны пожертвований. Она наивно надеется: деверю не шагнуть в ворота аббатства. Даже если нам с Ричардом не запастись омелой, его гвардейцы спокойно могут обойтись без плетенья ветвей.
Но Ричарду не до вдовы, и Уильям Гастингс со товарищи надеются, что в этом состоянии его легко будет убедить отказаться от регентства. Епископ Джон Мортон и архиепископ Йоркский внимают речи спутника и принюхиваются, пытаясь обнаружить запах серы, и мы с Лорой, как примерные хозяйки, берёмся мести, поднимаем пыль, а потом зажигаем масляную лампу, чтоб делегаты надышались всласть. Лампа - сигнал, и пока Кэтсби - юрист, между прочим, о чём мы дружно позабыли в ежедневной суете и привычных его обязанностях, разъясняет собравшимся королевскую волю, расписанную в завещании, и спорит с лордом Стэнли о том, был ли Эдвард в здравом уме, собственноручно её записывая, является Ретклифф с отрядом и арестовывает всех четверых: Стэнли, Гастингса и обоих духовных лиц.
Проплакавшись по брату, Ричард вспоминает, что бездействие в средоточии всей этой суматохи лишь вредит, и, не слишком меняя походку после девятилетней хромоты, потому что внезапное исцеление только вызовет подозрения, является в Тауэр, чтобы перед Советом, с коим он всё-таки решил считаться, провозгласить вину тех, кто имел неосторожность задеть его чувства к покойному брату. На замечанье епископа Солсбери, не собирается ли он заодно обвинить четверых несчастных в том, что навели порчу на Эдварда и на него, мой муж отвечает, что не ему о том судить, ведь в порче и прочих проявлениях зла Церковь разбирается не в пример лучше простого мирянина.
Но он ещё не стал самим собой: с просящими помилованья заключёнными Ричард излишне мягок. Мортона отдаёт на поруки Бэкингему. Стэнли меняет на заложника, а для роли этой лорду не жаль родного сына - на эту чёрствость я советовала мужу обратить внимание. Он ответил, что я до сих пор не вникла в хитросплетения местных семейных связей: ведь Стэнли - отчим Генри, графа Ричмонда, а Ричард с ним столкнулся как-то на пути из Уэльса и теперь надеется, что Стэнли так или иначе выведет его на пасынка. Месть личному врагу - дело святое.
Архиепископа он тоже милует. Казнит лишь Гастингса, несмотря на то, что за него приходит просить Джейн. Пристрастность эта явно что-то значит. Ричард объясняет Джейн, кто есть Гастингс, и просит больше не идти на поводу у тех, кто просто хочет разузнать о Вудвиллах и разыскать в их рядах брешь, дабы проникнуть туда самому и стать в очередь на прибыльную должность.
Он говорит, что казнь - для острастки. На самом деле, я догадываюсь, просто для того, чтоб Уильям Гастингс посмотрел в глаза своему венценосному соратнику и другу - Эдварду Четвёртому. Пусть побеседуют по-свойски.
А перед Церковью он хотел засвидетельствовать свой милосердный нрав, чтобы не так охотно вменяли ему в вину прегрешения против "веры и Англии". Что ж, ладно. Перекинуть через эту пропасть мост не повредит. Но Ричард пошёл дальше - и глашатай вещает все тонкости следствия перед народом. Якобы регент не хочет творить произвол в застенках, а обеляет свои намерения в глазах вездесущей толпы. И регенту польза, и толпе развлечение.
Ну-ну, милорд, не заиграйтесь только. Мой брат имел как-то неосторожность миловать двух заговорщиков, что притворялись запуганными третьим. Видимо, страх посетил их и во второй раз - тогда уж пришлось объяснять, на какие поборы купил он двух племенных быков... Впрочем, на первом же празднике он раздал мясо жителям Саарбрюккена, и недовольства утихли...
Тем временем выяснилось, что пропала королевская печать. Благодарим архиепископа, что умолял вернуть ему почётную обязанность хранить её и тем напомнил о её существовании. Кэтсби предположил, что печать затерялась на дне сундука королевы, что никак не могли протолкнуть носильщики в двери аббатства. Ждать истечения положенных двух месяцев, что любой может пользоваться защитой святой обители, мы не могли, ведь приближалось время коронации, которую воспрявший Совет торопил совершенно бессовестно. Мы долго бы ломали голову, как изловчиться, чтобы проникнуть в Вестминстер - на помощь пришёл Бэкингем. Он взял на себя бремя переговоров с Элизабет и убедил её, что Ричарду Йоркскому в столь нежном возрасте тяжко томиться в стенах аббатства, что обвинять его единственно чтоб причинить боль матери никто не собирается - ведь сохранили же дети изменника Гастингса и почести, и привилегии, и имущество. Последнее вдохновило Её величество, и она отпустила мальчика с зятем. А мальчик по его же научению вынес из неприступных стен печать.
Итак, юный герцог Йоркский избавлен от влияния Вудвиллов - я лично встретила его у врат аббатства и позволила поиграть с Этельредом. Но чтоб исполнить волю Эдварда до конца, нужно вызволить Эдварда-младшего из-под опеки их третьего тёзки - Вудвилла. Впрочем, спрятать его в валлийском Ладлоу было крайне неразумно со стороны родственников.
И, дабы оградить мальчиков от вящего неблагоразумия материнской ветви, мы провожаем их в Тауэр - самый надёжный приют. А заодно даём крепости нового коменданта, ведь Дорсет, как выяснилось, сбежал. Боюсь, казначеи чего-то недосчитаются... И надеюсь, что сэр Брэкенбери явит полную противоположность маркизу.
Итак, опоры Вудвиллов подломлены. Единственной незыблемой твердыней остаётся королева. Кэтсби предложил выбивать клин клином и обвинить её в колдовстве. Ричард не принял слова всерьёз, но это хотя бы подняло ему настроение...
Действительно, не стоит ставить под удар детей, и без того подавленных смертью отца и запуганных умствованиями матери.
В первый же день герцог Йорк, в силу возраста более непосредственный, заявляет, что боится смотреть на нас с Ричардом, ведь наши глаза не имеют цвета, а значит лживы.
- Помилуй, мой мальчик, вода тоже не имеет собственного цвета - но разве она опасна? В ней крестят, её пьют, по ней пускаются на лодке, - полушутливо отвечаю я, чтобы не утверждать их в ложных мыслях ни согласием, ни раздражением.
- В воде можно утонуть, - деловито заключает мальчик. - Или просто захлебнуться, когда пьёшь.
- Да, если быть неосторожным, - соглашаюсь я.
- Значит, с вами нужно быть осторожными? - то ли всерьёз, то ли понарошку выражает он подозрение.
- С нами нужно быть учтивыми, потому что мы старше. А так говорить невежливо.
- Миледи, мы не настолько малы, чтобы не понимать этого, - вступается за младшего брата принц Уэльский.
- Тогда объясни брату, что разговоры о колдовстве неуместны.
- Прошу вас, миледи, обращаться ко мне на "вы" и "Ваше величество", - двенадцать лет - самый тяжёлый возраст, с высоты своих тридцати я наконец ясно это вижу.
- Ах, простите, но вы пока ещё не коронованы, Ваше высочество. Кстати, вы выучили слова клятвы? Торопитесь, ведь ваша матушка желала, чтобы вы насколько возможно скорее заняли трон.
Конечно, дети много пережили, не стоило бы строго их судить, но замечания их порой утомительны. Хоть учат святые отцы: нельзя вводить детей в уныние, но мрачный настрой детей не способствует радости взрослых. На мой взгляд, их просто избаловали многочисленные воспитатели, а множество церемоний убедило, что удел наследников престола нуден и невесел. Когда я росла в Саарбрюккене, моим личным врачом был рукописный лечебник, что отец ещё в юности выкупил у какого-то бюргера после длительных уговоров; моей гувернанткой была старшая сестра, а камеристкой я служила себе сама. А свита юных фрейлин, что приставила ко мне матушка, весело носилась по берегам Саара, держась за руки в хороводе.
Теперь, наблюдая толпу лакеев и пажей, окружающую крепостной стеной Эдварда Уэльского и Ричарда Йоркского, развлекающих себя играми в саду Тауэра, я лишний раз убеждаюсь, что Англия - чуждое мне королевство.
И принцы считают меня чужой. Каждый раз, на коленях испрашивая благословения, они отводят взгляд, словно рисуя защитный круг.
Да, они весьма проницательны. Как и все дети. Но что толку в уме, если приправлен он горечью и надменностью?
Я ничего не говорила мужу. Даже о том, как раздражает меня по утрам разучивание хоралов. Но, думаю, он и сам предпочёл бы послушать какие-нибудь баллады, чем это заунывное достоянье Вселенской церкви. Я пробовала приобщить их к музицированию с Лизхен, но старшая сестра отчего-то не внушает им уважения. Вероятно, виною тому естество, точнее то, как его трактуют, ставя женщину ниже мужчины.
Мне кажется, порой они кичатся этими уроками, как и чтением часослова. С молчаливого согласия учителей, или в отсутствие такового по неведению, мы частенько заводим споры, и Ричард-младший подсмеивается над моим растерянным видом. А я и вправду растеряна.
Главное, чтобы спор не касался Ричарда. Муж мой любит детей, но из себя выходит легко, тем более сейчас, когда настроенье его так неровно...
Погожие летние дни манят солнцем, улыбка которого так нескромна, что заставляет плоды краснеть и скрываться в листве. Мы с Лизхен рвём рдяные яблоки, пока Лора нянчится с Джоном и Этельредом.
Плода цвета нашего траура пахнут мёдом. Их траур - по потерянной невинности, потерянному детству. Если цветок превращается в плод слишком рано, плод получается жёстким и мелким. То же грозит и человеку, собственной волей или волей обстоятельств вытащенному из детства слишком рано. То же грозит и моим племянникам.
Всему своё время: пасть в землю, прорасти сквозь преграду, пустить прочный корень, вытянуться и расцвести, дать плоды и вновь пасть - под бураном иль злым топором. Каждой из этих вех - своё время. Даже на самом пустынном утёсе, в самом неухоженном саду не ошибётся она в сроках.
Возьмите эти яблоки и съешьте - пусть их не пробует никто из слуг, не выпьет сока жизни прежде вас. Пусть он течёт по губам, как пролитое молоко или чернила - никто не будет вас бранить, никто не скажет "Это недостойно". Пусть семечки покатятся по полу - пусть вволю кувыркаются, как по прибрежному песку, такому мягкому и тёплому. Ешьте до сердцевины, не бросайте, сгрызите семечки, оближите пальцы, хоть они ещё долго останутся липкими. Налипший песок так похож на золото. Пусть долго остаётся вкус на языке. Живите, радуйтесь - и знайте: колдовство бывает счастьем...
Я вошла с угощением - и чуть не выронила поднос. По комнате порхали птицы. Я не сразу поняла, какой породе принадлежат эти чёрные пятна, снующие на уровне моих глаз. Я не сразу разглядела сидящего боком к столу Ричарда, подпиравшего ладонью щёку. Вид его был отрешён и мечтателен.
- Где мальчики, милорд? - спросила я, сквозь крылья пробираясь к столу и водружая туда свою ношу.
Милорд, не меняя позы, указывает вверх в не очень определённом направлении.
Я поднимаю голову и вижу притихших на распахнутой створке окна воронов. Воронят.
Я села напротив мужа, откусила от яблока, собралась с духом и попыталась выяснить, что же произошло.
- Вот говорила я вам - не донимайте дядю, - обратилась я к птицам, венчавшим стеклянный узор.
- По крайней мере, сейчас от их голоса будет польза, - нарушает безмолвие Ричард. - Хоть предупредят кого-то о несчастье, чем кликать без толку... Я возьму яблоко?
- Д-да, конечно... Так что случилось?
Оказалось, племянники спорили об оборотничестве и спрашивали, каково это - примерить шкуру зверя или птичьи перья. Ричард послушал сперва рассужденья Элизабет устами её сыновей о спасении души - да и есть ли она у животных? - и предложил проверить на себе...
Мы сидели за небольшим столом и молча по очереди брали яблоки.
Воронята жались друг к другу и смотрели на нас.
Знакомые шаги нарушили настороженную тишину. Отдышавшись, опомнившись и поклонившись, Кэтсби поведал, что в Парламенте - сущий переполох. Пока все дожидались регента с воспитанниками, наш добрый знакомый, епископ Батский и Уэльский Роберт - то ли воспользовавшись моментом, то ли устав от бездействия (порой ожиданье весьма утомительно, а доблестные мои рыцари в философских прениях, ясно, замешкались) - попросил слова и начал вспоминать доброго Эдварда Четвёртого, чему пэры, естественно, не возражали, потому как Эдвард был человеком миролюбивым и щедрым. Вспомнили, сколько народу он осчастливил милостями, в том числе - скольким женщинам оказал честь в законном браке вместо того, чтоб бесчестно увлечь на ложе.
Словом, наши подопечные объявлены незаконнорожденными. Равно как и дети от трёх других браков, и никому нельзя завладеть преимуществом, потому что браки совершались без свидетелей и нельзя ни у кого выяснить, который союз был заключён раньше.
Да, славный прощальный подарочек оставил нам деверь...
Выговорившись, Кэтсби взял яблоко и сел между нами.
Наконец я решилась:
- А... можно ли вернуть им настоящий облик?
- Кому? - спросил Кэтсби.
Мы молча указали на притаившихся птиц.
До Уильяма дошло не сразу. Когда дошло, он взял второе яблоко и сосредоточенно зачавкал.
- Ну... впрочем... милорд... Вам уже нет смысла там появляться... Вы очень вовремя опоздали...
- Почему же? Я потребую объяснений. Задета честь моей семьи, как-никак.
- Так все пэры здесь. Под окнами.
- Что?!
- Так можно вернуть принцам человеческий облик? - пользуюсь я перерывом в беседе.
- Зачем? - вопросом ответил Кэтсби. - Они ж всё равно бастарды. Насколько я сейчас понял, птичий облик вашим племянникам более приличен...
- Но если их захочет видеть мать? - настаиваю я.
- Пусть сперва выйдет из Вестминстера, - разводит руками Уильям. - А там, я думаю, на пару дней милорд сжалится.
- Что значит - на пару дней? - очнулся мой муж. - Побудут воронами с недельку, одумаются, узнают, что такое оборотничество, а я до этого времени улажу недоразумение...
- Тогда улаживайте сейчас. Народ ждёт, - впускает гул голосов входящий к нам Ретклифф.
- Зачем?! - вопрошает нас Кэтсби. - Милорд, такая удача выпадает раз в сто лет! Вы не согласны, Ретклифф?
- Действительно, - бряцая мечом, приближается сэр Ретклифф и свободную от перчатки руку протягивает к блюду. - А принцы никуда не денутся. Никто же не требует их казнить, пусть живут долго и счастливо - как простые дворяне.
- Да, они проживут долго, - косится на окно Уильям, - им даже необязательно покидать Тауэр.
- Постойте, - говорю я. - Всё это так неожиданно. Успокойте толпу. Сделайте что-нибудь. Такие решения не принимаются сходу.
Ричард сидел, уронив голову на руки, всем своим видом выражая согласие, что за последние несколько месяцев на него и так обрушилось много забот и страданий.
- Мы пробовали, - отвечает Ретклифф. - Но народ горит желанием лицезреть принца крови...
- Вы, главное, выйдите, а разговор свернуть в нужное русло недолго, - прибавил Кэтсби.
- Никуда я сейчас не пойду! - возразил Ричард. - А если вы будете чересчур назойливы, вас постигнет участь моих племянников!
- Постигнет, постигнет, - миролюбиво соглашается его тёзка и мягко берёт лорда протектора под руку.
Кэтсби с лукавой улыбкой подкрадывается с другой стороны.
- Послушайте! - Ричард теряет привычную бледность. - Не выводите меня из себя! Я ведь уже могу сопротивляться!
- Можете, - ласково соглашается Ретклифф. - Но не советуем.
Они ненавязчиво поднимают Ричарда из-за стола и направляют к двери, что ведёт на галереи.
- Если в Лондоне вспыхнет мятеж, мы его не успокоим, сил недостаточно, - увещевает Кэтсби.
- Поэтому вы, Ваше высочество, сейчас перестаёте изображать умалишённого и являетесь пред очи верных подданных, - елейно продолжает начальник гвардии. - А если вы продолжите вырываться, то ваша пляска святого Вита опозорит вас перед знатью и чернью...
- Вы не понял, Ретклифф, - ухмыляется Кэтсби, - он этого и добивается. Чтобы не быть коронованным...
- Так! Оставьте меня! Я сейчас никуда не пойду! Мне совершенно не до того!
- Конечно, конечно, - кивает Ретклифф. - А мы коронуем какого-нибудь самозванца. Или бастарда. И он пустит прахом всё, что добыли вы вашей бесстрашной десницей и острым умом...
- Миледи, - оборачивается ко мне Уильям, - вам не хотелось бы стать королевой?
- Кому бы не хотелось, - пожимаю я плечами. В конце концов, коль скоро судьба преподносит такой подарок - разве супруг мой его не достоин? Тем более ему не в пример легче удержать в руках бразды, что непременно станут вырывать Вудвиллы, и прочие родственники, и Королевский совет... В конце концов, что ни делается - всё к лучшему.
- Тогда позвольте просить вас взять на себя труд принести верёвку... А вы, дорогая Лора, - Уильям направил взгляд за мою спину: там наблюдала за действом Лорелей, - очень обяжете меня, если добудете клетку вон для тех птиц, они ведь заблудятся в замке и, чего доброго, попадут в камин... А когда мы приручим их, то отпустим летать свободно.
Вновь раздаются шаги: к нам поднимается Бэкингем:
- Друзья мои, я уже исчерпал всё своё красноречие. Сейчас начнётся штурм - ручаюсь.
- Ещё пять минут, дорогой Генри. Вот только свяжем герцога - и принесём на галерею.
- Помилуйте, зачем? - смеётся Стаффорд.
- Затем, что он не хочет принять Божью милость и собирается ввергнуть родную страну в сиротство.
Втроём они выводят Ричарда. Ричард, отчаявшись сопротивляться, поддаётся на волю течения. Но всё равно я прикрываю тыл - на случай возможного побега. Тем временем засадный полк - то есть Лора - является с клеткой и укрощает птиц.
Сквозь бурные приветствия Бэкингем произносит речь, за которую лично я бы убила, а Кэтсби, заговорщицки улыбаясь, сообщает, что Его высочество герцог Глостерский, лорд регент и лорд протектор Англии, весьма смущён и не успел ещё оправиться после потери брата, а потому не стоит удивляться, что новость не осчастливила его должным образом и не пробудила в нём чувство долга, что обязывает и ведёт его по жизни, как провозглашает его девиз.
Я думаю, почему Уильям не избрал в своё время стезю адвоката.
Лора несёт тяжёлую клетку.
Летнее солнце играет в начищенном блюде, пятная беззастенчивым светом пунцовые яблоки.