Итак, письмо - не dedifitio, а именно письмо. От фон Фрайзена, вынужденного сдерживать внезапный натиск конницы Виттельсбаха, пфальцграфа и курфюрста Рейнского. Выждать ровно девяносто дней от объявленья войны до начала сражения - всё равно что назначить по собственной прихоти уровень половодья.
Фрайзен утверждал, что граф желает приумножить владения Римской короны. Да, он прикрывается ей, как щитом, всякий раз, когда желает грабежом пополнить казну. Возможно, он свято верит, что приносит благо кайзеру, который, по славной трёхвековой традиции, точит меч на наше герцогство.
По рассказам отца, а также по читанным неоднократно хроникам преподобного Генуария, дополненным его учеником, я знаю, что в году 1168 от Рождества Христова мой предок Отфрид противостоял Фридриху Рыжебородому на Мозельской переправе. Тогда почти всех германских лошадей поразил мор, и вскоре Фридрих спешно отбыл в Иерусалим, сочтя более важной войну за Гроб Господень, чем за Саарские виноградники.
Затем внук Отфрида, Людвиг, обратил свои войска уже на запад, удостоившись поединка с Тибальтом Эльзасским. Людвиг был тяжко ранен, Тибальт же по возвращении в лагерь узнал о бунте в предместье Базеля и вынужден был отложить сражение, чтобы уже никогда не возобновить его, поскольку могилу свою он нашёл у стен собственного замка.
Ещё одно предание гласит, что герцог Конрад Швабский повернул войско вспять, будучи позорно помечен птицей на подступах к границе Саара и сочтя это дурным знаком. Злые швабские языки поговаривают, что птицей оборачивался сам Георг фон Саарбрюккен.
Я мог бы пересказать ещё десятка полтора случаев, достойных chansons de gestes, но необходимость торопит меня со сборами.
И вот венец всех тревог - мои же бароны и рыцари сговорились против меня, точнее против моего нахождения в войске. Они ссылались на памятный случай с моим отцом, который из-за споткнувшегося коня напоролся на собственное оружие и до конца осады замка Лихтенберг (на сей раз нападали мы, а не на нас) пролежал в обозе. Не объясняя, что причина этому - сглаз, я продолжал протестовать. Тогда от лица всех моих вассалов выступил герр Освальд:
- Если с вами, Ваше высочество, что-то случится, её высочество фрау Елизавета нас обезглавит через одного, а через одного - повесит, и войска, столь необходимого сейчас, вы лишитесь. А кроме шуток - что делать, если у вас, скажем, спина разболится посреди битвы? Мы, конечно, можем вас покрепче привязать к седлу, если угодно, но я бы на вашем месте поостерёгся. И наблюдал бы всю картину издали, и пока этот Рупрехт Рейнский раны зализывает, думал бы спокойно, как направить войско.
Его слова я счёл разумными. Не отвлекаться на себя - очень важное преимущество. Конечно, запас толчёной кости я возьму, но будет ли возможность им воспользоваться?
И вот я в долине меж Фрайзеном и Санкт-Венделем взираю на своих славных конников. Оруженосец прикрывает меня щитом и другой рукой держит вместе со мною поводья, и я чувствую себя немного пленником. По правую руку стремит свои воды река, по левую руку бушует обоз, над полем кружатся вороны, а воины смешиваются в гремящем потоке.
Оруженосцы ведут новых лошадей, пехотинцы роняют походя, что лучше сидели бы в своём Нофельдене, или Фрайзене, или любом другом городе или дорфе, которых обязали мы дать людей.
Гонец летит к Нойнкирхену на левый фланг - с приказом гнать врага к реке. Часть основного отряда отправлена к ним в подкрепление. Передовой и замыкающий меняются ролями. Это единственное, что сейчас можно сделать. Сказать, что силы неравны - значит выразиться слишком мягко.
Гонец повинуется, унося вместе с приказом задумчивую неопределённость взора. Бог с ним, с гонцом, лишь бы Нойнкирхен со своими мечниками без рассуждения пустился посолонь... А также основной отряд и авангард...
Если бы можно было вырастить воинов из семян...
В щит ударяется стрела.
Конь тяжело переступает.
Нестись под знамёнами в первом ряду и ничего не понимать - простительно, бездействовать и ничего не понимать...
Я собрал всех своих вассалов - и озадачил города сбором пехоты. Пфальцграф и курфюрст - не всех... И тем не менее...
В обоз прибывают раненые.
Тени вновь становятся длинными, знаменуя отлив. Волны расступаются - войска возвращаются в свой лагерь.
Сняв шлем, Нойнкирхен пытается клясться на собственном знамени, что если мне ещё раз вздумается переворачивать армию с ног на голову, он присягнёт курфюрсту. Знамя вовремя отбирают. Аугуст, младший брат фон Блисшлоссе, и дер Нальбах говорят ему, что если сеть рвётся в одном месте, вес нужно переносить на другую часть, и если правый фланг настолько разрежен, остаётся возлагать надежды на левый, а ослабшему позволить расступиться, раз уж милостью Божьей за ним оказалась река.
- Милостью Божьей - надо правильно ставить войска, чтобы река оказывалась там, где нужно.
- Войско встаёт не иначе как лицом к неприятелю, - вмешивается аббат монастыря Толай. - Впрочем, видя твоё состояние, сын мой, я не призываю тебя к покаянию прямо сейчас. Спокойный сон тебе сейчас важнее.
- Всем сердцем я желал бы не проснуться, чтобы час нашего всеобщего позора не застал меня в хороводе!
- Желание самоубийства - тяжкий грех, сын мой, - продолжает аббат, что младше барона на два года, - теперь я призываю вас покаяться немедленно.
Нойнкирхен взывает явно не к тем, упоминая священную синеву вкупе с гербом Саарбрюккенов и посылая чуму на дом Альтендорфов за то, что Освальд утешал меня возможностью командовать войском.
Если мой слух меня не подвёл, то могу утверждать: фон Намборн прошептал: "Он что, одержим?" - имея в виду Нойнкирхена. "Óн - точно нет", - отвечал собеседник.
Я пригрозил одержимому темницей, но тот ответил, что заключение и суд его не пугают по той причине, что завтра-послезавтра мы все предстанем перед Судом Божьим.
Мне ничего не оставалось, как позволить ему уйти безнаказанным. В такие минуты человек не владеет собой и отвечать за то, над чем не властен, неспособен. Я лишь отвёл его оруженосца в сторону и посоветовал, какой напиток приготовить. Дальше сон сделает своё дело.
Не успел я это произнести, ко мне приблизился исполненный учтивости дер Нальбах и заметил, что лучшее, что я сейчас могу сделать - тоже удалиться на покой. Похоже, он имел в виду, что сему покою следует продолжаться до исхода событий.
- Вы наделены многими талантами, Ваше высочество, так посвятите своё время им - не стоит вам размениваться на то, чему с детства учится любой хоть самый недостойный отпрыск знатного семейства, - целует мою перчатку и, воплощённое миролюбие, удаляется.
Весьма долго сокрушается барон Блисшлоссе, напоминая, что мы, в противоположность Курпфальцу, сильны не количеством, но единством.
Младший брат и вассалы твердят ему в один голос, что поступили бы так же: иного выхода они не видели, да и пару десятков вражеских лансов искупать всё же удалось.
Аббат Толайский доверительно поведал мне, как в первый раз вёл службу и до дрожи в коленях страшился позабыть слова молитвы. Я ответил, что на нём лежала неизмеримо большая ответственность, чем на мне сейчас: ведь война губит тела, а искажённая молитва - души. Святой человек. Он - и измученный Фрайзен, покинувший наше собрание первым: шутка ли - держать гостей вдвоём, пока остальные изволят явиться.
Что ж, завтрашний день обещает быть тяжким. А пока, господа бароны и иже с ними, подвиньтесь-ка в арьергард. Сейчас моё время.
Освобождённый от доспехов, я дождался, пока всеми овладеет сон, и бесшумно покинул шатёр.
Почему бы мне не прибегнуть к этому раньше? Тайное знание учит: покуда хватает терпения, обходись собственными силами. Не станете же вы охотиться на перепелов с пушками. А вот страх заглянуть в жерла пушек завтра - велик.
Насчёт количества и единства доблестный Зигмунд Блисшлоссе был прав: войско Рупрехта в сравнении с моим напоминает одеяло против ластовицы, но одеяло это шито крупными стежками, которые не держат, но лишь перекашивают лоскуты. Марк Майнцкий давно в ссоре с фюрстом фон Хайдельберг из-за того, что их снабжает дичью один и тот же лес. Разделить его просекой им не хватает терпения. Отто фон Кобленц недавно отправил жену, племянницу ближайшего соседа, в монастырь, что также не способствует тёплым отношениям. Сам Рупрехт рассорился с архиепископом Трирским, из-за чего духовной опорой армии сделался не вышеупомянутый пресвитер, а магистр ордена Храмовников, приходящийся пфальцграфу незаконным братом, а это тоже следует иметь в виду. Фон Хагенау и фон дер Айзерсхаузен отказались выполнять обязательства перед сюзереном, сославшись на внезапную болезнь, но всем известно: они не могут выносить присутствия друг друга...
Неправда, что колдуны сеют раздор. Семена давно в почве, мне нужно лишь обильно их полить...
Пешком добрался я до поля битвы. Прогулка помогает собрать мысли воедино и до известной степени дарует хладнокровие. Вороново крыло или волчьи лапы принесли бы меня туда за мгновенье, но отмеряя шаги, я отвлёкся от перебранки и обрисовал себе неприятеля в самых мельчайших подробностях. А ещё набрал мелких камешков.
И почему ночь называют чёрной? Наверно, чтобы убедить себя не замечать священный тёмно-синий цвет, разлитый по небу в избытке. Под этим покровом легко вершить таинства, но если бы нужда приходила по уговору в назначенный час, то перестала бы зваться нуждой.
Мне - повезло.
Будь благосклонна, ночь, и запечатай спящим глаза и уши.
Долина с высоты полёта напоминает бесформенно растекшееся пятно. Но обозначим четыре угла.
Галька в пригоршне.
Вонзаю трость в землю. Она уже по-осеннему неподатлива и холодна. И хорошо хранит погибших, погребённых или оставленных до поры наверху.
Шорох и скрежет. Как звон монет. Но глубже, крепче. Медь, золото и серебро рождены из земли и приручены огнём, водой и паром кузнечных мехов. Камень упрямее - если подвластен стихиям, то без участия человека.
Камень на камень.
Человек на человека.
Мертвец на мертвеца.
Ссору живых сюзерен подавит. Но поражённые насмерть уже не в его власти.
Сейчас они - в моей.
Камень на камень.
Человек на человека.
Мертвец на мертвеца.
Слова сильней, когда идут от сердца, а не затвержены наизусть. Неважно, звучат они на воскресной мессе или в безлунную ночь в безлюдной долине. Хотя - почему же безлюдной? Людей здесь много.
Камень на камень.
Человек на человека.
Мертвец на мертвеца.
Третий угол помечен. Камешки падают в землю со звоном. В лунку, вырытую ударом трости. Так они скорее проникнут вглубь и поутру пробудят спящих.
Камень на камень.
Человек на человека.
Мертвец на мертвеца.
Остался последний посев. Усталость даёт о себе знать. Сегодня это то, что я могу отдать взамен. Настойку выпью, как вернусь. Тем более, что оставил её в шатре - от соблазна подальше.
Итак - середина.
Камень на камень.
Человек на человека.
Мертвец на мертвеца.
Сажусь отдохнуть на землю.
Земля по-осеннему неподатлива и холодна.
День завтра будет по-летнему жарким.
Наутро всех нас разбудил не горн, но звук сечи. В пестроте чувств мои рыцари наблюдали, как рубятся между собой воины курфюрста. Часть бежала в страхе, часть - с угрозами кровной мести, часть осталась лежать бездыханной, ещё часть - самая истерзанная битвой, по прозорливому выражению Намборна, "точно вынутая из могилы" - потопталась немного и отправилась на покой.
Теперь, когда закончены поддавки, можно играть обычную партию. Количество фигур сравнялось.
Вперёд, мои бароны.
А я, к сожалению, вынужден остаться сегодня в лагере. Мне что-то нездоровится. Вы были правы, следовало себя поберечь.
---
Dedifitio - (лат.) акт об объявлении войны в средневековой Германии.
В году 1168... - в этом году Фридрих Барбаросса завоевал реальное графство Саарбрюккен.
Дорф - (нем.) деревня.
Священная синева - клятва священным синим цветом со временем переродилась в ругательство parbleu (франц.).
Курпфальц - курфюршество Пфальц-Рейнское.
Ланс - (нем.) "копьё", единица войска, в среднем 6-8 человек разного вооружения.