Мы возвращались с победой. Без отблесков солнца на доспехе, ибо погода была пасмурная, и без ликования в сердце, ибо усталость затмила его. На ум приходит только недостойное сравнение с вернувшимся из полей крестьянином. Тем более что пахотой и севом мы и вправду занимались: сперва войска вспахали землю подковами и подошвами, затем засеяли её мертвецами, затем я удобрил её и ускорил всходы, и наконец была жатва.
Мы взяли пленников, и я раздумывал, как продать им свободу, ведь с лёгкой руки отца мне нужно ещё расплачиваться с магистратом Коммерси. Впрочем, если из всех выкупов сложится нужная сумма, это будет воистину чудом.
Иное чудо ждало меня за воротами замка: супруга с неподдельной радостью кинулась мне навстречу, и висла на стремени, и всеми силами пыталась вызвать во мне сожаление, что не позволил себя привязать.
Обратный путь я предварил письмом, и теперь Зигфрида - прошу прощения, Иоганна - восторженно восклицает, что достойный поступок искупил мою вину, и она рада будет возобновлённому единению.
Мне же хочется обложиться подушками и подремать.
Матушка холодно заявляет, что рада нашему примирению. Она ждёт извинений.
Верите или нет, переступить через боязнь смерти проще, нежели переступить через себя.
Чем быстрее я оправдаю её ожидания, тем быстрее пойду отдыхать. Но хоть казните, при жене я этого не произнесу...
Я знаю, Зигфрида, ты слышишь сейчас мои мысли, так что имей в виду: прошу прощения не за себя, а за тебя, лишь представляю это в выражениях, угодных матери...
Мать - уже менее прохладно - говорит, что рада моему раскаянию, и отпускает меня.
Зигфрида торжествует и неотступно следует за мной, превосходя услужливостью всю прислугу. Она сама готовит мне постель и преданно ждёт за столом, развернувшись спиной к окну. В руках у неё шитьё.
На ней новое платье - приятного изумрудного цвета, который так подходит к её глазам. Глаза говорят...
- Была ли ты верна мне, Иоганна? - вопрошаю я даму в зелёном.
- Несметное количество раз, Ваше высочество.
- До этого мгновения, любезная супруга, у меня был повод тревожиться, не наваждение ли предо мною. Теперь я узнаю вас - и спокоен.
Я засыпаю полусидя, с усмешкой на лице. На грудь ложится тяжесть, вуаль щекочет шею.
Наутро, хотя не стану кривить душой - близился полдень, я спускался в тюремный подвал, чтобы решить вопрос о выкупе. Навстречу факелу слуги поднимался другой огонь - то был мэтр Эрмен. После почтительного поклона он поравнялся со мной и сказал:
- Если вы к младшему Кобленцу, Ваше высочество, то вы тщетно себя утруждаете: будучи закован в кандалы после вчерашнего сопротивления, он неудачно попытался высвободиться и вывихнул запястье, так что письма написать не сможет.
Хотя мэтр Эрмен мало сведущ в свойствах трав, считая такое лечение простонародным, костоправ он отменный, и тысячу раз мудра была матушка, пригласив его в семью, где подрастало двое сорванцов, а отец их сам себя обрёк на промахи.
- Сын графа Отто - не единственный мой пленник, но спасибо за новость, Эрмен.
Мы стоим на одной ступени на тесной лестнице, жар от его факела ощутим для меня, черты его зловещи не только из-за резкой тени.
- Позвольте спросить, Ваше высочество: хорошо ли вы себя чувствуете после столь продолжительного похода?
- Не такого уж продолжительного, мэтр Эрмен.
Слуга перекладывает факел в другую руку. Пламя потрескивает, будто питается деревом, а не смолой.
- Прошу простить моё невежество в военном деле, но смею предложить свои услуги, в надежде, что в медицине вы не сочтёте меня невежественным.
- Благодарю, мне ничего не нужно.
- И тем не менее прошу позволить посетить вас сегодня вечером, чтоб убедиться в беспричинности моего искреннего беспокойства.
Готов поспорить, он явится не для массажа - весь его вид опровергает сказанное.
Две чёрные фигуры разминулись в полутьме: устремилась наверх, к выходу из донжона, исполненная стати и достоинства, первая - мэтра Эрмена, направилась в недра башни вторая - какая уж есть - моя.
Я поделился опасениями с Иоганной, и она решила поприсутствовать при нашем разговоре. Незримо.
Эрмен пришёл, как только под холмом отзвучал седьмой удар курантов на ратуше Саарбрюккена. Осень обязывала сумерки спешить.
Когда я, впустив лекаря, отвернулся от двери и вновь обозрел свою комнату, Иоганна, только что ворошившая угли в камине, исчезла.
Попросив меня, как обычно, разоблачиться, мэтр Эрмен, как обычно, завёл разговор. На сей раз интересовался, как отличить кошачью мяту от водяной. Я объяснил и спросил, в свою очередь, с каких пор он увлёкся этим. Вместо ответа он выразил удивление, что я ещё различаю растения по запаху, когда в моих покоях они все давно смешались. Спросил, не болит ли у меня голова.
Чувствуя на рёбрах его пальцы, я отвечал, что привык.
У него очень сильные руки. Когда мне было лет шестнадцать, мы на спор освобождали орехи от скорлупы. Он кое-чему научил меня. Я стал иногда выигрывать эти споры.
- Я слышал, вдыхая дым, да и просто дух растений, можно отравиться, Ваше высочество - так же сильно, как выпив их сок.
- Любое лекарство в больших дозах - яд, а многие яды в малых дозах - лекарство. Вам наверняка это известно.
- Да, знаком с этой сентенцией. Хотя, в отличие от вас, мне не довелось применять её на деле.
- Здесь главное - точный расчёт. Помнится, мне не приходилось ошибаться.
Я отвечаю общими словами, этими перекрёстками беседы, вынуждая его самого указывать направления и повороты.
- Не могу не согласиться, вас всегда отличала точность. Как, например, с вашим отцом.
- Вот здесь, мейстер Эрмен, память подводит вас: отец не принимал лекарства вопреки необходимости.
Как любого выходца с французского берега Саара, его коробит немецкое обращение.
- Лекарства - нет.
- На что вы намекаете?
Он заставляет меня наклониться вправо, затем - влево.
- Ваша покойная супруга, насколько помню, тоже ничего не принимала.
- Она вообще не жаловалась на здоровье.
Заводит мне руку за спину.
- Так же, как и ваш брат. Однако ж - внезапный удар...
- Я вам приказываю - объяснитесь.
Вторую руку.
- Простите, что заставил вспоминать всю череду смертей ваших близких, мой герцог. Тем более что их разделяют столь малые промежутки времени. Ведь вы так горевали по жене, что не позволили мне изучить её тело.
- Позвольте вам не поверить, - ладонь упирается мне в плечо.
Аптекарь может отравить, костоправ - нанести увечье...
С глаз будто бы спадает пелена.
Вот что он имеет в виду.
Мне хочется обернуться и прочитать в его взгляде подтверждение. Но лучше не шевелиться, иначе я рискую навсегда лишиться возможности кого-либо препарировать.
- Я тоже долго не мог сложить два и два, - слышу я за спиной. - Но теперь точно уверен. Это ваших рук дело. Скажите только, это был один и тот же яд?
- Зачем же вы себя раскрываете? Я ведь могу расправиться и с вами.
- Можете. Но я привык смотреть опасности в лицо.
- Зачем же заходите со спины?
- Вы можете, конечно, позвать сейчас стражу. Но времени, пока они бегут сюда, достаточно, чтобы сломать любую кость. Тем более, ваши довольно хрупки.
- Мэтр Эрмен, куртуазное обхождение не отменяет возможности изъясняться прямо. Чего вы хотите?
- Чтобы вы знали.
- Вашими стараниями - знаю. И что мне прикажете с этим знанием делать?
- Ценить мою преданность вашей семье.
- Мне же ничего не стоит от вас избавиться.
- Тем самым подтвердив свою вину.
Я делаю вид, что сдаюсь.
Многострадальные мои руки. То приходится резать их для возлияния, то подвергать варварскому рукопожатию. Теперь же мне грозят попортить кости и суставы.
Мэтр Эрмен удаляется и удаляясь - запинается за кочергу, которая непонятным образом оказалась у самого порога. Надеюсь, он порядочно ушибся.
Иоганна со стоном поднимается с порога и потирает колени.
- Сразу видно, мужлан. Вместо того, чтобы безропотно упасть, повинуясь року, истоптал меня всю - и пнул на прощание, - она садится рядом со мной на кровать. - Наверно, будут синяки. У вас, кстати, тоже.
- Пока этот человек при нас, дыбу можно разобрать на топливо. И что-то мне подсказывает, что отпустить его от себя возможно только на тот свет.
- Я бы на вашем месте просто предложила ему денег.
- Иоганна, ничто не помешает ему взять деньги и распространить этот слух.
Только сейчас я понимаю, что мне холодно и пора бы одеться. Окно всё это время было приоткрыто, и ветер укрыл чернильницу рыжим листом. Ещё несколько устелили стол.
- Гораздо хуже было бы, если бы он дознался до правды.
- Такая ложь мне тоже не по нраву... Он столь уверен в своей безнаказанности, будто успел заручиться чьим-то доверием.
Я объясняю Иоганне, что вполне уязвим перед родственниками по материнской линии, которые, также будучи герцогами, могут предать меня суду, а Саарланд сделать северной оконечностью Лотарингии. И наше колдовство наверняка откроется - если только оно до сих пор укрыто - поскольку придётся выяснить все подробности нашей семейной жизни.
Иоганна участливо внимает моим рассуждениям, что не мешает ей развести огонь, закрыть окно, собрать листья - и бросить в камин. Они вспыхивают, поднимая сноп искр - как поднимаются водяные брызги. Герцогиня ловит искры в зелёный подол. Когда она приближается ко мне, я обнаруживаю, что складки его полны золотых монет.
- Вот это предложите Эрмену.
- Что же вы раньше не прибегнули к подобной ловкости, любезная супруга? Это спасло бы нас от долгов.
- Задумайтесь лучше, Ваше высочество, почему ваш отец пренебрёг этим средством.
- Долго ли действуют чары?
- Пока он не умрёт. А скоро ли - решайте сами.
Управившись со шнуровками, накидываю неизменный упеланд. Отыскиваю в сундуке новый кошель, который ни в моих руках, ни на моём поясе никто ещё не видел, и освобождаю Иоганну от ноши. Наговариваю на деньги - не на кошелёк, ведь он останется, набитый листьями. Мало ли кто подберёт. Конечно, он может начать тратить деньги - хотя мэтр Эрмен не настолько глуп, вероятность всё-таки есть. Но проклятие привязано к нему, самое большее, что получит с парой монет посторонний - быть обрызганным грязью или прищемить палец.
Однако все наши труды пойдут прахом, если выяснится, что догадки Эрмена известны вне стен этой комнаты.
Нужно следить за ним.
Таз для умывания, как назло, пуст.
- Пока вы зовёте слуг, я посмотрю, - говорит Иоганна, снова открывает окно и встаёт на подоконник.
Она уползает вверх, лишь самый конец шлейфа цепляется за раму, но вскоре исчезает и он. Подобно пауку, она ползёт по стене, огибая башню. Высунувшись до пояса, я замечаю, как ветер треплет вуаль, рукава и шлейф - они похожи на сеть из плюща, что оплетает каменную кладку.
Мне приносят воду, я совершаю всё необходимое, чтоб разглядеть в ней покои мэтра Эрмена, и зову жену.
Она спускается не как привычно людям, а как паук - вниз головой. Отцепляет от рамы шлейф, скорбно вздыхает над оторванной тесьмой и закрывает окно ставнями.
- Пойду починю. А ночью за всю мою помощь ты мне заплатишь сполна.
Я не заметил, чтобы мэтр Эрмен писал кому-то или принимал гостей. Дождавшись, пока он заснёт, я лёг тоже, но воду выливать не стал.
Мэтра Эрмена мы призвали сразу утром, к тому же повод был: мы с Иоганной умудрились вместе упасть с кровати. Падение это дополнило наши вчерашние испытания, и пока врач не явился облегчить нам наказание за то, что превратили продолжение рода в утеху, обречённо прикладывали к ушибам лёд, наросший за ночь на тазике для умывания.
Затем Иоганна вышла - якобы посетить эркер, и я вернулся к незаконченной беседе. Я ставлю перед ним условие - уехать. Мэтр Эрмен удивлён. Видимо, разовая награда его не удовлетворяла. Но золото, добытое из огня, жжёт ему руки. Он любит деньги. Всегда любил. Он не может поверить, что я его отпускаю, что я так твёрдо уверен в покупке его молчания. Он долго колеблется и раздумывает, кто же из нас упустил самое главное: я или он. Но золото манит его, заставляет забыть осторожность. Огонь всегда притягивает взгляд, золото - тоже. Золото, добытое из огня, - притягательно вдвойне...
Несколько слов о чести, соблюденье которой не позволяет мне держать клеветника при себе.
Разумный человек затеряется в городе - откуда нет выдачи, откуда нет пути назад, чьи переулки укроют и похоронят, потому что тесны как склеп.
Разумный человек сперва проверит, нет ли за ним слежки, позаботится, кому завещать свою тайну в случае обмана. (Хотя кто знает, может, уже позаботился? Здесь я, конечно, рискую.) Разумный человек не примет столь скоропостижное согласие на веру. Ему не должно быть довольно, что я испугался боли. Туго набитый кошель для него не настолько велик, чтоб заслонить весь обзор, и не настолько тяжёл, чтоб не почувствовать нить, которую крепят к приманке.
Разумный человек - почти неуязвим. Но в каждом разуме есть червоточина. Щель между пластинами лат, куда и следует метить. И мы с Эрменом, как врачи, прекрасно знаем: болезнь не привяжется просто так, ей нужен лаз.
Взгляд в будущее был бы более туманен, не различай все люди эти червоточины.
Я знаю, куда он поедет. К Альбрехту Люксембургскому. Будто бы герцог не собственноручно отпирал для меня спальню покойной своей дочери.
Я также знаю, что мэтр Эрмен не доедет до Альбрехта Люксембургского. Это случится очень скоро. На середине пути. Проклятие уже действует.
Ответное письмо от свёкра сообщает, что встретить дорогого гостя не удалось: он сгинул в лесу, что манит всех путников возможностью сократить дорогу. Разбойники же сократили его путь вдвойне, откромсав у этой нити конец, так что она обрывается где-то на границе наших владений.
Мэтр Эрмен никому более не опасен и не полезен.
Но всё это означает новую неприятность.
---
Донжон - главная башня замка, в подвале которой обычно устраивали темницу.
Эркер - пристрой, нависающий над нижними этажами, в нём часто устраивали уборную.
Лёд, наросший за ночь на тазике для умывания - это не преувеличение.