Аннотация: Повесть создавалась в основном ради описания музыки. А вообще по жизни автор - визуал.
У меня свирель пастушья...
I
- Найдёнка-то наша... Такую красоточку только королевичу и в жёны, - умильно улыбалась прялке старая Верда. То ли от искр, то ли по возрасту щурилась на мохнатую нитку.
"Найдёнка" поджала грязные ноги и сквозь очаг смотрела на вечернюю работу и работниц.
- И далеко твоя деревня? - спрашивала Эмма. У неё было восемь дочерей, и не хотелось искать место для гостьи.
- Да.
- Зачем так далеко ушла?
Замарашка пожала плечами.
- У вас тут высоко, трава свежая.
- На чужое пастбище, значит?
- Гуси все разлетелись. Всё стадо.
- Не успела, значит, нашкодить?
- Отстань от девочки. Она промокла вся. Страшно, небось, домой возвращаться?
- Страшно. Прибьют, - вздохнула девушка и подвинулась поближе к огню.
- А как зовут тебя?
- Не помню.
- Совсем не помнишь?..
Все обернулись: скрипнула дверью Эльга, принесла хворост.
- Да ну тебя, Эмма. Она, небось, от страха всё забыла. Шутка ли, болотник дважды чуть не утянул.
- Оставила, значит, на болоте своё имя?
Старухи потеснились. Молодая Эльга отвязала деревянные подошвы, сняла чулки и сушила у каменной кромки.
- Домой дорогу помнишь?
- Дом далеко... - вздохнула девушка.
- И что делать будем?
- Да пусть здесь ночует.
- Человек без имени - несчастье в дом, - подала голос Эльга.
- Дадим новое.
- Старосте надо сказать.
- Поздно уж.
- Пускай у очага спит, прямо в круге. Огонь её никуда не отпустит. А дверь запрём.
- Вот кудель закончу.
- Эльга, гусей чужих на Верховине не видала?
- Не видала.
- По болоту разлетелись, - снова вздохнула найдёнка.
- Плохой из тебя пастух...
Ночь поднялась из болот и съела сначала Низину с деревней, потом Верховину - с лугами. В таком уж крае выпало жить: одна высота - и та не людям. Все знают: в доме главная - скотина, в лесу - зверь. Потому что кормят. И растеряй их родственница стадо - домой уж точно пусть не возвращается.
Но жалко потерянку. Живой человек ведь. Звери стаей держатся, а человек и подавно в одиночку не протянет.
Положили спать в ремИслене, поближе к очагу, укрыли потеплее - двумя плащами, на досках круг ножом для хвороста нацарапали.
Поутру отперли старосте. Посмотрел он на девицу: "Пусть живёт - не выгонять же". Вот тогда уж вымыли, переодели. Калёным ножом по воде в корыте вывела Верда новое имя: Рельве. В честь погибшего сына - Ральфа. Той весной утонул на болоте.
И в новом платье - цвета ивовой коры, с косами - цвета спелого ореха - хороша была Рельве. Даже староста заулыбался, а нрава был сурового.
- Ну ровно королевна, - подхватила Верда - угодить и ему, и гостье. Она любила угождать, и ей за это всегда уступали.
- А что сразу королевна? До королевичей далеко - у нас и поближе есть, - староста ткнул под бок сына. - Только сначала посмотрим, на что годится.
Рельве пожала плечами.
Дагде, старостин сын, насупился. И пока отец любовался, отступил назад и поймал за руку Эльгу.
- А что у тебя в рукаве-то? - заметил деревенский голова.
- А? - растерялась. - Это... Свирель.
- Свирель? Свирель - это хорошо... - захмурился: парня рядом нету. - Ну, поживи, освойся, помогай девицам нашим, а там - может, совсем нашей станешь... Где этот щенок опять?
- Ладно, Арде, не кипятись. Ну, надо отойти - и отошёл.
- А то я не знаю, чего ему надо. Как про женитьбу слово - так сразу и отошёл... А ты не думай, рано больно размечталась, - Рельве запунцовела под цвет платья. - Всё, некогда мне. Работу ещё вашим мужьям не роздал.
Откинул короткий плащ - и от женского дома - вразвалку - к мужскому. Издавна так повелось: дом - для отдыха, для семьи. Чем больше семья - тем счастливее. И теснее. Порой негде прялку поставить - или верстак. Вот и собирались мужья-сыновья в свой ремесленный дом, а жёны и дочери - в свой. Оно вместе и веселее. И учиться сподручнее: всё на виду. А ровно между этих домов жил староста - чтоб одинаково следить за всеми.
По пути и заглянул старый Арде домой, вызвал жену с дочерьми: пусть за сельчанками посмотрят.
Ну, людям нечего делать - разошлись по работу. Уселись девушки за прялки, за шитьё. Крутят пальцы козью шерсть, валяют тонкий войлок на узоры, кромку плотнят да берутся за ножницы. Много народу одеть: велика деревня.
Заглянула к работницам Эрна, старостиха. На вид не такая важная, но гонором в мужа. Пожелала всем тёплого очага и заняла лучшую прялку. Дочерей-подростков усадила очёски валять: из таких сумочки-наручницы хорошие выходят: игольник положить, ключи - что девушке каждый день пригодится.
Осмотрелась хозяйка: все заняты, только девушки две у костра. Эльга с Рельве. На огонь смотрят, ветки подкладывают.
- А вы что зад без пользы протираете?
- За очагом следим, - Эльга бойка на язык.
- Из-за станка-то не следится? Или тебе сестёр не одевать, приданое не готовить?
- Я сегодня пасти пойду. Моя очередь.
- Ну если так. Не простынь, смотри. Ветра на Верховине.
Хихикают простушки. Ветра, они такие. Надуют что ни попадя.
- Ничего, заслонюсь.
Надевает Эльга вторые чулки, укладывает плашки деревянные выемкой на ремешок, привязывает подошвы. Сумку - под мышку, плащ - поверх сумки, чтоб обед не простыл.
- А ты, новенькая? Придумай и себе занятие.
- Нет пока на неё прялки. Сегодня парни сделают. Пусть пока за костром следит.
***
Высока на лугах трава, болотными парАми не попачкана, роса её умывает. Белым по зелёному - бродят гуси, щиплют зелень в своё удовольствие. И пригорок - как сытая свинья - точно дремлет на болоте, носом кочки вырыл, жуёт корешки - и щетину растит. Шарит Эльга в щетине: рвёт землянику. Запивает козьим молоком из фляжки, на соседний холмок поглядывает.
Дагде обещал сегодня напроситься в пастухи.
Пахнет приторно земляникой, густо-тепло - молоком, веет дикими яблонями, разнотравьем, тянет птицами и землёй... Только козий запах ветер не приносит.
Где же Дагде?
Вынимает пастушка свирель - чище, лучше, чем у нежданной гостьи. Зажимает семь свёрел по очереди, дышит устьице - её воздухом, её голосом...
Отвечает с востока другой голос.
Пришёл.
Звонок воздух от влаги. Долог прямой, как волос, призыв. Сюда иди, значит.
Гонит старостин сын своих коз к ней на склон.
Стелют нА зелень два плаща.
Волосы у Дагде пушистые - как колосиха, душистые - как клевер, жёлтые - как сено.
Ветрено - ну так я заслонюсь. Есть кем.
Не смотрит Эльга на солнце - в тени прячется. А она уже коротка - полдень.
Шумит трава в изножье, прыгает над склоном рыжая макушка - сестрёнка Дагде обед принесла. Не даст мать ему с собой, хочет проведать - с кем он тут, каждый раз дочку посылает.
Но сегодня девочке не до наказа. Машет руками, чуть творог не уронила:
- Дагде! Эльга! Там тако-о-ое! Такое! Рельве... костёр загасила!
То-то дыма в Низине мало.
По болотине скакали человечки - уголья несли из мужского дома.
- Помыла, заразища! Эльга! Его ж не отстираешь! И перекомканное всё!
Эльга отложила веретёна и взяла у сестры грязные лоскуты.
- От её бы красоты отнять чуток да на умишко хоть какой обменять. Всё. Возьмёт щёлок, нет ли - не знаю. Врать не буду.
- Правильно девочки её бить собрались! Я теперь с ними!
Кайле сжала кулаки до белизны, лицо - напротив - как клюква становится.
- Да я сама ей морду утру этой тряпкой.
- Нет уж, надо замочить скорее.
- Вот и иди. А я сейчас.
Эльга домотала пряжу с веретён - на локоть. Можно красить. Подбросила хвороста в очаг, вышла на воздух. Обе её сестры и другие девушки уже возились с щёлоком и ольховой корой. Кайле кинула несчастный отрез в корыто и вздевала мотки на палку. Кого-то, видно, представляла вместо пряжи. Их младшая сестра, Амари, длинноногая, по-подростковому сутулая, кровожадно шептала что-то про руки: мол, не оттуда растут. Кайле, складная скороспелка (с девяти лет девичеством хвастала), окунала нитки в чан с бурой краской и кивала довольно.
Буча зрела давно. После случая с очагом к огню Рельве не подпускали. Дали прялку - всю шерсть перепутала, вместо ниток войлок получился. Дали войлок - рыхлый, с проплешинами. Дали чулки вязать - крючок сломала. Послали за ягодами - зелёных принесла, нельзя есть. Ругали - "Я же не нарочно, я не виновата". Старшим жаловались - без толку. И решили: пойдут снова за малиной-черникой-клюквой - там и отомстят, чтоб никто не мешал. Омела, самая забияка, грозилась граблями, но не под подол же их спрячешь, тем более что подолы у всех до колена - не таскать по трясине длинные юбки.
Матерям затея сходить по ягоды не понравилась: разве младших на это нет? Но девушки корзины отстояли и ватагой побежали в перелесок, где солнца побольше и ягоды спеют быстрее. Обобрали кусты, потянулись поглубже, как бы невзначай оставили ношу в траве - и сгрудились вокруг Рельве.
Рельве снова начала: "Я не нарочно, я не виновата" - но к ней без разговоров потянулись руки, рванули за рукав, за волосы, поцарапали щёку. Рельве взвизгнула - и запетляла по лесу как заяц на травле. Догоняли - снова вырывалась и вела толпу по кругу, по дуге - к болоту.
А на болоте показала такую прыть, что не верилось, как могла она заблудиться. Только об этом никто не помнил. Девушки мало о чём сейчас думали - и сами проваливались под ряску. Потерявшая бусы, ручные сумки, причёски, лицо - толпа была страшной. Рельве не боялась. Она летела над гнилой водой, едва чуя пятками кочки, то исчезала из вида, оказывалась сбоку или сзади, то, клялись они себе, растворялась в воде, вырастала из грязи. И загнала бы свору - не заметь их мальчишки, что собирали рядом с ягодной поляной хворост.
- Тётя Верда! Мама! Тётя Эдна! Там девки новую гоняют! По трясине!
Их возвращали всей деревней. И всыпали бы - но смотреть жалко. А Рельве кинулась к тётушке Верде - плакаться, за что её не любят.
- Да она где ни появится - всё портит! - кричала Кайле, не чувствуя, что всё лицо у неё расцарапано. Рядом Амари отжимала платье и склоняла безрукую на все лады. Над младшими сёстрами стояла Эльга - больше для виду, чем из строгости. Потому что у самой руки чесались. Матери, наверно, тоже верили, что их бунтарки правы, и только причитали в стороне.
- Надо не бить, а учить! - заступалась за приёмыша Верда. - Совсем заклевали бедняжку.
Долго спорили женщины, так ни к чему и не пришли. Дочери уже рукой махнули и ушли приводить себя в человеческий вид: их теперь с утопленницами попутать можно было. А матери всё спорили.
И утром Эльга чуть дара речи не лишилась, когда узнала, что пасти гусей отрядили Рельве. И отныне всегда будут отряжать.
- Оно, конечно, хорошо, что мы её не увидим, - рассудила девушка, - но она ж и этих растеряет.
- Но остальное ей подавно не доверишь.
- Нашли кого!
- Гусей жалко? Или парня своего - что не увидитесь? - подначивала средняя дочь Арде.
- Эльга, Эльга, расскажи мне,
Эльга, Эльга, где была? -
начала младшая. Ей сегодня отдали Рельвину прялку.
- Я была на Верховине,
На лугах гусей пасла.
Песенка была стара как мир, и вместо Эльги можно подставлять хоть Ольве, хоть Герду, хоть Рёйну. Но Эльге всегда казалось, что её нарочно сочинили.
- Эльга, Эльга, расскажи мне,
Ты зачем брала свирель?
- Я брала её с собою,
Чтоб нескучно было мне.
Эльга гордо растолкала девчонок и села под окном: там до полудня самый свет. Нужно было закончить узор.
- Эльга, Эльга, расскажи мне,
Отчего взялась скучать?
- Путь неблизкий от Низины,
Очень долго друга ждать.
Подружки подхватили песню. Эльга и сама замурлыкала, украшая будущее платье цветными стежками. Вышивка на поясе - самая главная. В ней самая женская сила, и закрывать её ничем нельзя, ни тем более ремнём перетягивать. Эльга придумала цепочку из сосновых шишек и лапок, как раз есть нитки бурые - ольховой краски - и зелёные - дубовой.
- Эльга, Эльга, расскажи мне,
Кто же, Эльга, твой дружок?
- Если очень любопытно,
Это старостин сынок.
А посередине, над пупком, будут два клеста - как жених и невеста.
- Эльга, Эльга, расскажи мне,
Что тебе он подарил?
- Две косынки и серёжки
Мне на ярмарке купил.
Вот серьги Дагде ей пока не подарил. Серьги - свадебный подарок. Если уши проколоты - значит не девушка, а жена.
- Эльга, Эльга, расскажи мне,
Что ему дарила ты?
- Так тебе я и сказала,
Ты сначала подрасти! -
пропела вполголоса Эльга и отложила работу: сёстры позвали полдничать.
III
Эльга уселась на прогретую липовую доску - её любимое место, спиной к солнышку, лицом к вертелу.
Мать изжарила гуся, вымоченного в бруснике.
Пока не испачкала руки, Эльга переплетает косы и сворачивает бараньими рожками. Затянула шнурки шерстяные, тянет петельки.
- Прихорашиваешься? - мать села между ней и Кайле - с серыми от бадяги щеками. - Сейчас старостиха заходила. Сказала, чтоб ты больше с её сыном не видалась.
- С чего это? - Эльга проверила, рСвны ли косы, оторвала от тушки крыло.
- Тебя спросить хочу.
- Её спроси. Это ей не нравится, а нам с ним хорошо.
Амари выплюнула косточку.
- Жениться собрались?
- А собрались.
- А что бы нет? - подала голос младшая. - Его ни с кем не сватали.
- Чем-то ты им не понравилась.
- Вот их и спрашивай. А закона такого нет, чтобы нам запрещать, - Эльга собрала для собаки кости.
- Куда пошла? Теперь Рельве пасёт.
- А мне плевать на Рельве. Я Рябинку покормлю.
Рябинка нашлась во дворе. Не смогла её чужачка прикормить.
Сквозь чавканье девушка слышала птичьи переливы с холмов. Чирикала свирель Рельве - солнечно, беззаботно. Хорошо играет. Только это, небось, и умеет.
Эльга хлопнула по колену, трёхцветная сучка, вывалив язык - "лизала ветер", как говорили здесь - увязалась за хозяйкой на луга.
Но ни пышное солнце, ни тень у подножья, ни бело-рыже-чёрная, "материна", масть Рябинки не уберегли их с Дагде.
Через неделю в мужской ремеслене, где стропила изрезаны не волнами и яблоками, а треугольными зубьями и турьими головами, Арде стыдил сына.
- Знал с кем связаться - с дочерью одиночки.
- Не одиночки, а вдовы. У ней хорошая семья.
- Хорошая - одиночка и три приблуды.
- Не волнуйся - отделимся.
- Я те отделюсь! Слышишь? Я те так отделюсь! А если окажется, мы с их семьёй роднились? Чтоб нам через вас сгинуть?
- Не роднились. Они пришлые. Всего три колена здесь.
- Тем более - пришлые. Не пойми откуда.
- Ну и что.
- А раз тебе без разницы, так я тебя на Рельве женю. Тоже пришлая.
- Что?.. Ну, знаешь...
- От твоей толку столько же. Не прогадаешь.
- Ну, тятька... Ну, я тебе...
И не договорив, что сделает, парень помчался в луга.
Еле-еле с ног не сшиб ребят: из леса семенили, мелочь совсем. Первый, сынок кузнеца, не заревел, только нос утёр и протянул Дагде лыковый коробок:
- Смотли, мне Лельве сплела.
- Кто? Рельве?
- Котолая потеляска.
- Да ты что? Разве она сумеет?
- Сумеет. Мы сами видели. Смотли снулок какой - класивый.
- Красивый, - согласился Дагде. Коробок и правда был загляденье. Полоска к полоске, и "уши" не рыхлые - к которым лямка привязывалась. И сама лямка - как праздничная девичья коса.
- А что ягод как мало?
- Не знаю. А ты куда идёс?
- За крапивой. Тебя хлестать.
Малышня покатилась своей дорогой, Дагде - своей. На холме пела иволга, смолкла внезапно - и уже тенькает пеночка. Видел он эту Рельве. Про рукоделье ейное наслышан. Даже свадьбой постращать успели. А как она играет - ни разу не слыхал. Даже его Эльга так не может, а уж своя-то девка - известно - ни с кем не сравнится. А тут - будто все птицы, какие в лесу есть, на Верховине собрались и соревнуются...
Отмахнулся Дагде - не заманит. И пошёл Эльгу искать.
А найдёнку и впрямь - точно подменили. Мало, что птица и скотина от жиру лоснятся. С охоты ли, с рыбалки что ни принеси - хоть червяка (тьфу-тьфу, конечно) - нажарит так, как самому королю и не снилось, хоть он и всю еду солит. За что ни возьмётся - всё в руках так и горит. Моргнёшь - а полы подметёны. Зевнуть не успеешь - веретено готово. Эдна - лучшая ткачиха - на локоть челнок опустит, а Рельве - на три. Может, знает песенки волшебные, шептали девушки: от них и настроение, и дело спорится. И если раньше ею только парней нерадивых пугали, мол, женим - поплачешь, то теперь их за уши от неё не оттащишь.
Струсил Дагде: а вдруг отец не на шутку задумал. Стал подговаривать Эльгу бежать. Лето в лесу протянут, шалаш построить - долго ли умеючи. А осенью в город какой-нибудь наймутся. Там недалеко - за лесом. Городов десяток, может. А может, и пальцев на руке не хватит. В городах, говорят, тоже люди живут, и мясо едят такое же, и мёд любят, и пиво по праздникам, и работников, видать не хватает, раз они там все богатые и воюют всё время.
Эльга и рада. Давно ей хочется зваться не Эльгой, а Дегной. Старый это обычай: жена берёт имя мужа, а с именем - и характер. Так ужиться легче. И у старосты Арде жену зовут Эрна, и у тётки Верды муж был Вард. И ей охота.
Смотрят голубки в лес, а не видят, что кроме них двоих лесная опушка всей детворе жить не даёт. Днями и ночами трутся у подошвы Верховины. Да не просто корзинки на прочность попробовать и венки поплести. Игра пастушья завлекает.
- Слышишь, Адде? - дёрнул приятеля старший кузнецов сын, лет десяти. - Это что играет - свирель или дудка?
- А-а, я маленький был, мне мамка всё говорила: дудка - парень, а свирель - девка.
- А я думаю, дудка - это утка крякает, а свирель - какая-нибудь пичужка... Это кто играет?
- Пастушка, кому ещё? Она у нас одна теперь.
- А пойдём поближе?
- Чего, к ней что ли? Сам иди.
- Да нет, послушать только. Чтоб она не видела.
- А-а, ну полезли.
Решились Дагде с Эльгой на разведку: найти, где шалаш поставить. Поставят - и вещи пойдут потихоньку таскать. Немного, чтоб самое необходимое.
Топорик, верёвка - за хворостом якобы. Да и не якобы - а так оно и есть.
По одну сторону тропки - пахучее разнотравье, по другую - уже осока. Болото начинается.
Впереди - подшёрсток лесной.
Главное - не слушать голоса с болота. Это болотный хозяин с дочками - добрых людей заманивают. Чтоб такими же как они стали, ил жевали и болотиной прихлёбывали.
От леса-то обереги придуманы: пахучая травка - человечий запах отбить, подошва о двух пятках - след запутать, деревянная собачка - на лесовика натравливать. А от болота - только твои уши. Затыкай и беги восвояси, только не слушай.
От первого же "Помогите!" Эльга так и обмерла.
- Эльга! Дагде! Помогите!
- И голос-то знакомый, - Дагде оттолкнул девушку на светлую, васильковую-ноготковую сторону, а сам полез в осоку.
- Помогите!
- Ты куда?
- Да не болотник это.
Он принёс на руках Ульда и Ульфа, кузнецовых детей. Оба были - точно из печки вылезли. Все чумазые. Только от ила, а не от сажи.
- Я сол, а они тут, а я колобку утопил, - прошептал младший. От холода зуб на зуб не попадал.
- Мы испугались... Не знаю... Земля загудела... Страшно бы-ыло...
- А я плосто мимо сол. Ульд, не плаць. Дагде сейцас его спасёт.
Но ни Дагде, ни другие парни, ни вся деревня, ни даже Амад, болота знавший как свои пять пальцев, в трясину ту не сунулись.
Вечером Гард принёс из леса полено и положил на постель сына, чтобы после проводов - до конца недельных поминок - его место нежить не заняла.
IV
Король Гирдебальд объезжает владения - подать собрать, войско пополнить, посмотреть, как деревни живут. Восемь деревень под ним - пять в лесу, две на реке, одна под взгорьем у болота. Щедро встречают лесные жители, лучших сыновей на службу отдают, дичью потчуют. Щедры пореченцы, только там всё полукровки - мало им веры. И есть надо не руками, а с ножа: железо всю порчу втягивает, оттого и ржавеет.
А с подгорцев сегодня взять нечего. Из трёх крыш - можжевеловый дым. По покойнику. Народ весь понурый, сам себя не помнит. Говорят, всё дети.
Спешивается король, коня привязывает к старостину столбу перед домом. На щит ступает - на чужой порог не встать. Дружина остаётся под открытым небом. Новобранцы осматриваются, знакомых ищут. Шесть королевичей - верхом. Скучают. Все шестеро как один - щурятся. Непривычно после тёмного дворца - на летнее ярое солнце. Ещё четверо младших там и осталось - малы ещё в обход. Все шестеро как один - о двух косах: на лбу и на затылке. В детстве ещё постригают - как простолюдинам, а в возраст войдут - можно волос только гребнем касаться, не ножницами.
Собрались в дверях ремеслени девушки. Траур трауром, а любопытство под белый покров не спрячешь. Смотрят на них королевичи - от нечего делать. Старший - Сетта - заметил одну: рослую, рыжую, косы петлями уложены. Свернула за женский дом, у ног собака вертится. Трёхцветная. В отцовской своре таких только две. Редкая масть - Лесной Матери: чёрно-красно-белая - земля, кровь живая и небо. А сама девка рыжая - как огонь. Он и сам такой породы, а огонь от огня зажигается мигом.
Дёрнул левый повод - и за девушкой.
Та прошла мимо дома старосты, свистнула через два пальца и зашуршала луговой травой.
Сумку под мышкой зажала.
Пора, наверное, коня оставить.
Со склона - вприпрыжку - вторая. Кудри - спелые орехи гроздьями. Платье - ивовая кора, если пальцем от налёта протереть. Чулки короткие - коленки из-под подола сверкают.
- Куда идёшь, Эльга?
- Не твоё дело.
- Эльга!
- Дуй себе в дудочку.
- Эльга?
- Отойди от меня!
Залаяла собака.
И конь, как назло, расфыркался.
За спиной зашумели шаги.
Местный. На плече кузов плетёный.
Лает собака, ей вторят другие.
Вот ещё четверо деревенских. Есть молодые, есть и бородатые. Один мотыгой машет.
- Эй, патлатый!
Сетта коня понукает - и прямо на мужиков. Что всаднику пешеходы? Пусть лают - как их собаки.
- На девок наших рот не разевай. А то вольём тебе твоё же.