Аннотация: И немножко карпатских сказок. Навроде Иванка с Маричкой Коцюбинского.
Василь и Ганна
На седых вершинах, где в тумане умирает время и слышны лишь спиванки курчавых потоков, можно встретить легина с флоярой и дивчину в пёстрой запаске да звонкой згарде. То Василько и Ганна. Бродят здесь со времён незапамятных и будут бродить до скончания века.
Любила Ганна Василя, да и было за что: за весёлые глаза, за волшебные песни. А сама хоть красивая девка, да другие не хуже, и многим играл Василь на флояре, многим - но не соседке Ганке.
Исходила дивчина тоскою и сохла как в лихоманке. На сенокос наряжалась как в церковь, в церкви румянилась как на жатве. Только завидит Василя - вся встрепенётся. А Василь - что Василь? Улыбнётся, приветит - и уж мелькают в толпе шляпа с цветами, да шитый кептар, нарядные гачи, да бартка за поясом, да вечная флейта за пазухой.
Никогда Василь не был один: всё с друзьями поёт коломыйки, играет в горелки с дивчатами. Что на буднях работа, что на святой день отдых - всё ему праздник. С лёгким сердцем он гонит овец на луга, с лёгкой душою тачает постолы, с улыбкою косит, с песней идёт по дрова.
Иная Ганна. Молчалива, непогодлива, точно утро на высокой полонине. Стоит средь овечек как молодая смеречка средь снежного поля, на лицо будто хмарь набежала. Чому ж не люба Васильку? Коротки ли косы в шелковых лентах, бледны ли щёки, противен ли голос? Не стройна ли, не гладка, что сытая ярка? Стыдно ли вести газдыней на свой двор? Гадает Ганка, разгадать не может.
Предрассветной порою ложится роса на барвинки, предрассветной порою слезами умоется Ганна. Нет сил ходить за ним следом, как овчарка за чабаном. Пускай сам к ней придёт. Хочет девушка ворожить.
Завязала в платок яиц, да головку сыра, да хлеба - и пошла на вершину, на хутор, к мольфару.
Отговаривали её подруги: страшно. Чёрен колдун, как пожаром обугленный. Старый, хромой, а уж зол - как лютый ветер. Обманет дивчину, погубит.
- Хуже не будет, - молвила Ганна и поднималась на гору.
Весела гора, радостна. Травы густые, смарагдовые ноги ласкают. Солнце ладонями гладит, подбадривает. И не страшно дивчине.
Вот и мольфарова хата. Крадётся под рубашку холодок, спирает дыхание. А если осердится старик? Ганна плюёт через плечо и стучится.
Выглянул из-за двери парень в овчине.
- Добривечiр, дивчина.
- Добривечiр. До газды мне треба.
- До газды? - в усы усмехнулся. - Здесь он, перед тобой. Говори.
Удивляется Ганна. Знаком вроде парень. Не он ли доил коз на полонине? Не к нему ли ходили за сыром? Или это Гнацько, что пугал дивчат на речке и за орехи подрался с Палашкой? А где же мольфар?
Али Гнацько - мольфар?
- Так рассказывай свою нужду.
Всё поведала Ганна. Стыдится мужчины, но не зря же со страхом боролась. Если колдун - то помочь должен.
- Да почто тебе, дивчина? На одном легине свет клином не сошёлся.
Смотрит на мольфара Ганна - и краснеет. Слёзы глаза застилают. Смотрит на неё мольфар - трубку покусывает. А сам хорош - что ясный день. Но не видит его Ганна, ничего она не видит, кроме своего Василька.
Мрачнеет мольфар, усы пощипывает.
- То не моя забота, дивчина. Йди до тётки моей, ворожеи, она поможет.
Оставляет Ганка подарок, низко кланяется. Не притронулся к нему мольфар, но не вернул. Смотрит вслед девушке, трубку кусает...
Торопится Ганнушка к лесу, к еловой короме, бренчит за пазухой намисто для колдуньи.
Темна хата что берлога, черна хозяйка что медведица. Берёт корневатыми пальцами бусы, глядит под лучиной. По нраву подарок. Затворила за девушкой дверь, научила что делать.
Чтó дивчине та ворожка насоветовала - никому не ведомо. То ли зелья дала - в питьё легину сыпать, то ли голую выгнала в поле да в чём искупала, да только ласковее стал смотреть Василь на Ганну, выбирал её в танцах, пел ей спиванки, звал гулять на луга, пару раз сводил за хлев. Ну а ей того и надо.
Да вот беда - забралась как-то нá гору ярка, отбилась от стада. Скользит по камню чёрными копытцами, блеет, глупая, и не спустится. Василько полез её снять - да свернул себе шею.
Пришла Ганка прощаться к закрытому гробу.
Горько выли трембиты - горше плакала девка. Нет её коханого, некого ворожить - да и стоило ли, коли век так короток?
Снился ей ночами Василь - то весёлый, с флоярой, с цветами на шляпе; то покойником окровавленным. Тянет к ней руки разбитые, хрипит её именем, цевка тянется с чёрных губ.
Тяжко стало и глянуть на Ганку: исхудала, глаза провалились, по щекам слёзы руслом легли.
И легины, и вдовые рады были посватать Ганну, но ответа не получали. А отец уж хотел её бить, да на месте застыл, как услышал:
- Бей сильнее, к Васильку хочу.
Всё жалела она о Василе, а потом уж чураться стала. Минет, думала, срок - и душа успокоится.
Да не тут-то было.
Приходил он к девушке каждую ночь.
Тянулись к ней израненные руки, клокотало переломленное горло:
- Ганна, Ганна! Что ты сделала, Ганна, что сотворила? Зачем привязала меня?
- Уйди! - кричит Ганна.
- Не можу.
Скоро стал пухнуть живот у дивчины. Рассказала всё матери, но уж поздно. Через год родила ребёнка - синюшного, тихого. На второй день он помер. А за ним померла и Ганна. Жалко девку, да сама виновата.
Спиванки - также коломыйки - напевы вроде частушек.