tab>Это был полдень, знойная погода стояла за окном, а ленивый ветер еле-еле колыхал верхушки деревьев. В просторной светлой кухне пахло свежей выпечкой. Миссис Джонсон готовила на полдник имбирное печенье, и оно всегда получалось великолепно. Напевая какую-то незамысловатую песенку себе под нос, она выкладывала печенье на тарелку, а затем заварила ароматный черный чай, такой, который приходился больше всего по вкусу сэру Генри.
Уложив все аккуратно на поднос, она пошла по широкому коридору в рабочий кабинет сэра Генри. Женщина медленно и практически беззвучно повернула дверную ручку и прошла внутрь. Персидский ковер, узоры которого были раскрашены чуть ли не всеми оттенками коричневого, начиная с бежевого, медленно и плавно переливаясь в рыжий, шоколадный, кофейный, кирпичный, выворачиваясь и закругляясь, кружась медными прутьями и ореховыми веточками, вкрапливаясь бурыми кляксами, каштановыми и песочными цветами, с порога встретил женщину. В этой шикарной гамме коричневых тонов и оттенков, которые с порога сразу же бросались в газа, не хватало, разве что, цвета "блохи упавшей в обморок". Ближе к противоположной стене, в которой разместилось огромное окно, прорезанное множеством деревянных покрытых толстым слоем лака планок, и спрятанное за тяжелыми атласными багровыми шторами, немного выступая над рабочим столом из красного дерева, украшенного резьбой, покрытого лаком, и отполированного до блеска. Небольшая угловатая тень падала на шикарный ковер, покрывавший практически весь пол в комнате.
Взгляд миссис Джонсон медленно пополз вверх, она заметила некрасивую царапину на краю рабочего стола, и опрокинутую рамку с фотографией покойной матери сера Генри. Женщину мгновенно охватило желание поднять рамку и уложить ее на место, она не задумываясь больше не о чем, прошла в комнату.
Поднос из тонкого серебра с шикарной отделкой в виде черни по краям, и удобными ручками, птицей вспорхнул вверх. Его недолгий полет сопровождался громким истерическим криком немолодой, но по-прежнему энергичной, и веселой женщины, лицо которой сейчас исковеркала гримаса ужаса. Фарфоровая чашечка вместе с блюдцем, украшенные нежными фиалками, звонко ударились и разлетелась вдребезги, соприкоснувшись с деревянным подлокотником удобного и мягкого кресла. Заварнику с чаем повезло больше, он приземлился на персидский ковер, чего не скажешь про сам ковер, его шикарнейший, уникальный узор был залит черным чаем, в ворсинках запутались мелкие чаинки, это могло стать настоящей катастрофой для сэра Генри, увидь он такое, его бы хватил удар.
Бедная несчастная миссис Джонсон вся дрожала, не обращая внимания на то, как чай намертво въедается в дорогущий ковер, она сделала несколько шагов вперед, крепко обнимая себя руками, при этом растоптав несколько имбирных печенек, но не обратив на это внимания. Ее взгляд устремился вперед, она даже не моргала, просто шла дальше, слабо протянув руку пред собой, будто пытаясь что-то поймать.
Еле-еле, практически не заметно раскачиваясь из стороны в сторону, хрустальная люстра жалобно поскрипывала нагруженная такой тяжестью. Миссис Джонсон со слезами на глазах поймала протянутой рукой кожаный натертый туфель, который висел пред ее лицом. Несчастный мистер Генри, экономке просто не верилось, что он когда-нибудь так поступит. Он висел на люстре со сломанной шеей и остекленевшими пронзительно серыми глазами, будто следя за действиями женщины.
Часть 1 Персидский ковер
Мое тело будто превратилось в желе, казалось, стоит хоть пальцем прикоснуться к нему и оно задрожит, разойдется волнами, а если в помещении повысится температура, то оно и вовсе растает. Но в то же время оно было до жути тяжелым, словно в одно мгновение я стал весить тонну, и как эта несчастная люстра выдерживала меня?
Спустя мгновение в мой кабинет вошла миссис Джонсон, она принесла полуденный чай с имбирным печеньем, как я мог забыть о полуденном чае? Ну вот, я так и знал: крики, вопли, мой драгоценный фарфоровый сервиз разлетелся вдребезги, ну его-то за что? Я понимаю, что зрелище не из приятных: тело, на люстре, со сломанной шеей, шатается, но сервиз то зачем бить, он же ни в чем не виноват. Если бы я сейчас не шатался здесь, я бы уже хорошенько отчитал вас, миссис Джонсон, это был сервиз моей матушки!
Внезапно сервиз перестал меня беспокоить, взгляд моих остекленевших мертвых глаз упал на ковер. Этот ковер, который я собственноручно чистил, не подпуская к нему не единого человека, на который позволял заходить лишь в бахилах, что эта женщина с ним сотворила? Черный крепкий чай огромным пятном с каждой секундой все сильнее и сильнее въедался в его шикарный ворс, а эти дурацкие чаинки запутались в узорах! Женщина! Что ты творишь?! Куда ты идешь?! Хватай скорее средство для деликатной чистки ковров и спасай его, пока есть такая возможность!
Но нет, она намертво вцепилась в мою ногу, будто приросла к ботинку. Похоже, зря она это сделала, лучше бы оттирала ковер. Люстра в последний раз очень жалобно скрипнула, а затем задрожала, затрещала, и я почувствовал, как начал медленно опускаться в низ. А спустя мгновение мое прекрасное тело, и мое прекрасное лицо были испорчены, сказался сильный удар о рабочий стол. Кажется, я переломал несколько ребер, а люстра, которая свалилась сверху, пробила мне голову. Ну вот, я планировал лежать в гробу еще относительно молодым и прекрасным, а эта женщина, какая-то кара! Она испортила все!
Теперь я лежал в некрасивой позе, моя голова и половина тела лежали на ковре, ноги - на столе, сверху меня придавила тяжеленная и огроменная люстра, а острые, продолговатые, закругленные висюльки местами впились в спину и ноги. Руки же просто повыворачивало. Гнев, который заполнял меня в этот момент, не описать словами, а эта женщина, эта миссис Джонсон лишь промолвила: "Ой".
Ой?! Ой? Зачем ты вообще ко мне прикасалась? Шла бы лучше чистить ковер!
На этом мои страдания не закончились, как я было понадеялся. Кто знает, что в этот момент двигало моей экономкой, скорее всего, сказался шок от моей внезапной смерти.
Миссис Джонсон - пухленькая, небольшого роста женщина, с забавными русыми кудряшками, собранными на затылке симпатичным гребешком, мягкими невыразительными чертами лица. Добродушная веселушка, что тут еще скажешь, но в стрессовых ситуациях люди меняются. Так вот, после моего приземления, эта милая женщина впала на несколько секунд в ступор, даже не предполагаю о чем она в тот момент думала, но в результате схватив меня за все тот же левый начищенный ботинок, она полностью стащила меня со стола на ковер.
Многострадальный портрет моей матушки, задетый в тот момент моей правой ногой, разбился окончательно, но это меня уже почти не беспокоило. А вот то, что собралась делать обезумевшая миссис Джонсон, меня, мягко говоря, начало волновать. Похоже, эта женщина решила, что после того как я свалился на пол (не без ее участия), и половина костей в этом теле переломалось, а вторая половина просто вывернулась в другую сторону, ну и люстра. Каким-то образом ее обвинят в моей смерти (из-за ботинка что ли), вот она и решила скрыть следы "преступления".
В общем, красиво сложив меня на моем любимом ковре, не забив поправить костюм, снять с шеи веревку, и надеть выглаженную темно красную бабочку, которая к слову отлично спрятала след от веревки на шее. Эта, на вид, хрупкая женщина отодвинула с ковра рабочий стол, и прочую мешавшую ее плану мебель, завернула меня в этот самый ковер.
Это было самым простым, меня изнутри разрывало любопытство, что же будет дальше, куда она теперь меня денет. Незаметно вынести у нее вряд ли получится, ведь нужно будет меня поднять, а я за ней сверхспособностей за эти годы не замечал.
Полежав в абсолютной тишине и кромешной темноте скрученного ковра с полчаса, я почувствовал, что ворс отступает. Меня развернули обратно, только вот теперь на ковре было еще и небольшое, но заметное кровавое пятно и немного моих мозгов, сил злится, у меня больше не было.
Вам знакомо это чувство, мягкое прикосновение теплого, но в тоже время достаточно жесткого ворса персидского ковра к вашим вываливающимся из черепа мозгам? Нет? А мне вот знакомо, еще мне знакомо чувство, когда твердая, большая, мозолистая укутанная в холодную скользкую резину человеческая конечность запихивает вам мозг обратно в череп. Когда какой-то пьяный парикмахер стрижет ваши волосы, а всем плевать, что криво, и вы не в силах ему возразить, когда какая-то проститутка пудрит ваше лицо и шею, когда на вас натягивают дешевый бумажный костюм, потому что ваши родственники слишком жадные, как это так закопать вместе с трупом дорогой костюм. А еще на ноги натягивают туфли на два размера меньше, зато блестящие, конечно, у меня ведь в гардеробе совсем нет ни одежды, ни обуви, я имею ввиду, достойной быть зарытой в землю, вместе с моим побитым телом.
К моему большему удивлению, в гроб положили мой портмоне, правда, не известно есть ли там что-то внутри. Также мне досталась трость с серебряным набалдашником, несколько перстней и часы. Скорее всего, это было сделано только для виду, потом ночью придут, откопают и заберут.
Ночью меня, в конце концов, оставили одного, и мою голову полностью заполнили мысли о смысле жизни, о сущности бытия и прочей философской ерунде.
Мой личный кабинет на ближайшие пятьдесят лет, а то и больше, то бишь гроб, оставили в просторном зале для приемов. Я был несказанно удивлен, когда сегодня в обед в эту комнату занесли идеально вычищенный мой персидский ковер, и постелили его перед небольшим возвышением, в обычные дни играющим роль сцены для музыкантов, а сегодня служащего подставкой для гроба. Мои родственнички не поскупились на бутафорию: вокруг меня разложили кучу дорогих цветов, а в зале поставили стулья с красной бархатной обивкой для людей, что придут со мной проститься. Хм, интересно, а много ли скорбеть по мне живых будет?
Отвлекшись на всякие посторонние мысли, я и не заметил, как одна из тонких свечей согнулась пополам, а затем мягко приземлилась на многострадальный персидский ковер. Воск мгновенно застывал, склеивая когда-то прекрасные ворсинки, что просто разрывало мне сердце, но поделать я ничего не мог. Огонь со свечи шаловливо перепрыгнул на ворс - это меня немного забеспокоило, но я не подал виду, ведь что может одна несчастная маленькая искорка против громадного ковра, тем более в плохо проветриваемом помещении, погорит две секунды и погаснет, ... так я думал.
Приятный летний ветерок сквозь открытое (внезапно) окно проник в комнату. "Гори оно синим пламенем" - подумал я, и оно меня послушалось.
Часть 2 Похорон
Размышления о сущности бытия ранее никогда не посещали мою многострадальную голову, но сейчас, в такой момент, единственное, о чем я мог думать - это сущность бытия коня. Вы спросите, почему именно коня, так вот, я вам отвечу, знакомо ли кому то произведение Платона, под названием "Федр"? колесница с двумя скакунами, которая олицетворяет истинную любовь мужчины к невинному юноше. Признаюсь, я никогда не любил философию, и "Федра" в том числе, я никогда не размышлял о дереве и о том, что его нет, но сегодня я задумался. Сущность определяет бытие, но почему, почему именно так? Я не хочу чтобы моя сущность или сущность моего любимого персидского ковра определяла наше бытие. Я не хочу чтобы этот бедный, и несчастный ковер страдал в таких муках, не для того я его покупал.
Впервые с той минуты, когда веревка затянулась на моей прекрасной шее, я почувствовал тепло, мягкое, ласковое прикосновение к моей пятке чего-то теплого. Я поддался этим сладостным ощущениям, совершенно забыв о том, где я нахожусь, и что сейчас происходит. Я вспоминал молодость, нет, не подумайте, я еще не стар, сейчас я в самом расцвете сил, достаточно красив, умен, и обаятелен, именно поэтому я и повесился. Проживи я еще немного, то начал бы боятся смерти, захотел бы увидеть будущее своих наследников и такое прочее, а потом бы сконал в своей постели дряхлым стариком, это не по мне, я буду лежать в гробу молодым и красивым.
Я вспоминал свою первую любовь, тогда тепло так же приятно разливалось по телу, пугало и делало меня счастливым одновременно. Ее звали Патриция Гамильтон, она была невероятной женщиной, так ненавидеть людей могла только она. Злобная и мстительная, именно такой я узнал ее впервые, женщина, с которой пришлось мне иметь дело по долгу службы. Патриция в то время работала кризисным менеджером, а у меня был кризис: я начинал стареть, моя кожа становилась более сухой и растянутой, я постоянно чувствовал себя угнетенным и думал о вещах, которые не должны беспокоить двадцатилетнего человека, да, я старел. К тому же, тогда на меня свалилась огромная ответственность за семейный бизнес, которым до сего момента руководила моя матушка, она незадолго до моего знакомства с Патрицией отправилась в небытие, хотя небытия нет, ибо бытие есть.
Патриция Гамильтон тогда нахально ворвалась в мой дом, прислуга ее не сумела остановить, ибо это было опасно для жизни - эта женщина испепеляла взглядом, обо мне они почему то в тот момент не волновались. Среди всех комнат и комнатушек огромного поместья Патриция ловко отыскала ту, где я листал каталог с новомодными гробами, схватила меня за воротник только выглаженной рубашки, и, подняв на уровень своего лица, ибо я сидел, а она стояла, закричала: "Ты что творишь, щенок?!" тогда-то я в нее и влюбился, окончательно и бесповоротно. Она продолжала что-то кричать, а я не слышал, ибо ее лик отвлекал меня от всего вокруг творящегося. Эта женщина привела меня в чувство, я смог собраться с мыслями и продолжить родительское дело.
В последний раз я видел Патрицию, когда отнимал у нее свой персидский ковер, не поймите неправильно, она устроила аукцион, на котором распродавала свои вещи перед отъездом, я сумел вырвать лишь ковер. А Патриция бесследно исчезла из моей жизни, даже не удосужившись сообщить в какую сторону.
Тепло, что ранее разливалось по телу, медленно перетекало в жгучую боль, это заставило меня отвлечься от размышлений, и обратить внимание на правую пятку. Мой натертый блестящий туфель, а точнее его каблук, уже окончательно расплавился, заляпав гроб черной, жидкой, и вонючей пластмассой. О том, что оно воняет, я просто догадываюсь, ибо запахов не ощущаю. Красное пламя шаловливо ласкало обивку гроба, терлось о бортики, и пыталось достичь моего тела. Комната наполнилась едким дымом, от которого у меня почти начали слезится глаза, но потом я вспомнил, что уже мертв. Шикарная портьера темно-синего цвета была полностью объята огнем, эх, а она так нравилась Патриции, как сейчас помню ее слова: "Хм, эта тряпка гнусного цвета, отлично смотрится в столь скудных апартаментах". Еще одна вещь, напоминавшая о той женщине, покинула меня.
Противопожарная сигнализация все-таки соизволила сработать, когда огонь уже своим терпким и жгучим касанием облизал мою руку, кожа стала похожа на что-то безумно противного красного цвета, и в прямом смысле этого слова начала таять, обнажая белоснежные кости. Ох, какие же прекрасные у меня фаланги пальцев! Я, конечно, догадывался об этом, но мои предположения даже близко не соответствовали реальности.
После того как комнату залило холодной водой мне не стало легче, а скорее только наоборот, ведь воды набрался полон гроб, и я буквально плавал в нем с обугленной правой половиной тела, в половине костюма, ибо половина сгорела, и в одном ботинке.
Мое тело... мое прекрасное когда-то тело, я все никак не мог понять, за что на мою смерть выпали такие мучения? Огонь, вода, миссис Джонсон, чего мне еще ожидать? Мой правый глаз, который тоже пострадал от огня, а теперь набух, в принципе, как и все тело при встрече с водой, неотрывно следил за белым когда-то потолком, а теперь покрытым плотным слоем гари, интересно, а кто его будет мыть?
Я даже предположить не мог, что такое делают, но как оказалось, я многого не знал, чудо мастера, иначе не назовешь, приклеили мне абсолютно новенькую правую половину тела, которую практически нельзя было отличить от левой. А родственнички быстро запихнули меня в семейный склеп, пока еще чего дурного не случилось.
Я лежал в холодном склепе, ожидая, что моя душа куда-нибудь полетит, хоть я в это и не верил при жизни, но отчаянно стал надеяться после смерти. Время тянулось очень медленно, я не имел понятия, прошел день или час, у меня не было часов, а все потому, что мой троюродный племянник, так убивался о моей кончине на похоронах, что стянул с меня дорогие швейцарские часы. И я решил коротать отведенную мне вечность в этом сыром месте размышляя о природе все того же бытия коня, и вспоминая свою молодость. На душе тут же стало невыносимо горько, ведь Патриция так и не приехала на мой похорон, это было моим единственным желанием, увидеть ее в последний раз, даже не имея возможности коснуться ее руки, или что-то сказать, я хотел всего лишь увидеть ее лицо, посмотреть на сколько она изменилась, появились ли в уголках ее газ морщинки, стала ли она добрее, но этого не случилось, она попросту не пришла.
В звенящей тишине скрипнула дверь, и это меня насторожило, спустя какое-то время, мне на лицо пролился невыносимо яркий свет, как оказалось позже это был ручной фонарь, по моему жилищу пронесся легкий осенний ветерок, и я почувствовал, как с пальца сползает золотой перстень, за ним второй, выпрыгивает из внутреннего кармана портмане, и убегает по воздуху трость. Откровенно говоря, я не на шутку испугался, подумал: "Ну вот, это оно, мой прекрасный мозг начал разлагаться!", но когда луч света резко дернулся в сторону, и предо мною престало личико моего троюродного племянника, все стало на свои места. Как я сейчас жалел о том, что не могу говорить, у меня на языке вертелось такое огромное количество слов ненормативной лексики, что при жизни, я бы от стыда помер, но только не сейчас. Такое было уму непостижимо - мои родственники оскверняют мою же могилу, хотя чего я ожидал, это было как минимум предсказуемо, видимо после смерти я стал наивен, вот Патриция такой слабости себе никогда бы не позволила.
И снова мои мысли вернулись к той, которая была холоднее льда, и я совершенно перестал обращать внимание на осквернителей, которые так разошлись, что уже начали стягивать с меня жакет. Я покорно лежал, надеясь на то, что с моим драгоценным телом ничего не случится, например, сюда не ворвется миссис Джонсон.
И зачем я только об этом подумал? Как только с меня все-таки стащили жакет, до слуха донесся женский крик, что-то вроде: "Эй, вы, сволочи, чего это вы творите?!". Я тут же начал мысленно молится о том, чтобы эта женщина ко мне не приближалась, но все молитвы вылетели из головы, как только я услышал ледяной женский голос. Мое сердце встрепенулось, по телу пробежали сотни мурашек, хоть это и было невозможным. Патриция Гамильтон пришла ко мне, она не забыла меня, я был так счастлив, что захотелось воскреснуть.
Тонкие каблучки цокнули по мраморному полу, и у моего изголовья появилась она, все такая же молодая, совсем не постаревшая. Патриция мягко провела ладонью по моим волосам, а затем, своим ледяным голосом приказала кому-то, кто стоял у нее за спиной: "Кремировать!", а после аргументировала свое решение тем, что я ужасно некрасивый, это больно ударило по моему самолюбию, но Патриции я мог простить все.
Серый пепел, который когда-то олицетворял живого человека, человека, у которого были свои мечты, свои страхи и болезни, поднялся ветром высоко в небо, будто тянулся к невидимым сейчас звездами, или может к Богу? Солнце, которое должно было ярко сиять на небосводе, спряталось за хмурыми, осенними тяжелыми тучами, но дождя не было, только сумасшедший ветер, который неистово разбивал почти черные волны о камни и причал. Шум воды вместе с криками чаек не позволял услышать что-либо еще, поэтому Патриция, не стесняясь, сейчас разговаривала сама с собой, хотя возможно она обращалась к Генри. По женщине было видно, что она жутко замерзла, Патриция часто переминалась с ноги на ногу, прикладывала ладони к щекам и ушам, куталась сильнее в теплый шарф, но это не помогало согреться, когда последняя пылинка исчезла с ее поля зрения, кто-то посторонний мог бы позволить себе сказать, что Патриция Гамильтон заплакала, но этому нет никаких доказательств. Она стояла на причале не отводя глаз от горизонта, не обращая внимания на окружающий мир до того момента, пока небо совсем не почернело, тогда она аккуратно подняла с земли фарфоровую вазочку, украшенную синим орнаментом, и не оглядываясь пошла прочь.
Ветер по-прежнему бушевал, не планируя успокаиваться, деревья шатались из стороны в сторону, жалобно поскрипывая, но температура все равно не падала, а держалась на отметке двадцати семи градусов по Цельсию. Солнце неумолимо жарило и так сухую траву, которая мечтала о дожде, но в поместье было на удивление прохладно, и пахло свежей выпечкой, Миссис Джонсон готовила на полдник имбирное печенье, и оно всегда получалось великолепно. Напевая какую-то незамысловатую песенку себе под нос, она выкладывала печенье на тарелку, а затем заварила ароматный черный чай, такой, который приходился больше всего по вкусу сэру Генри.
Уложив все аккуратно на поднос, она пошла по широкому коридору в рабочий кабинет сэра Генри. Женщина медленно и практически беззвучно повернула дверную ручку и прошла внутрь, с порога ее встретил шикарный персидский ковер, она переступила порог, и с улыбкой на губах прошла в кабинет.
- Вы все трудитесь, сэр, отдохните, я принесла вам ваше любимое лакомство. - Все так же улыбаясь, пропела Миссис Джонсон, подавая чай.