- Уверяю, это самые лучшие чернила в городе! Сердцем клянусь! - пухлый приказчик прижал к груди руки, словно и в самом деле готов был вырвать сердце в доказательство своих слов. - Поверьте, нигде в Шаттенбурге нет чернил лучше! Да что в Шаттенбурге, мы в Цвикау и Дрезден каждый год продаём по два бочонка! И не абы кому, а всё людям достойным, знатным, которые понимают в чернилах. Вот, смотрите!
Приказчик взял перо, макнул в чернильницу, и провёл по листу рыхловатой бумаги линию, рядом ещё одну.
- Видите? Какой густой чёрный цвет! То, что надо! Но и это ещё не всё - поднесите лист к свету. Ну поднесите же! Видите? Нет, вы видите? Видите этот роскошный золотой отлив? Разве он не замечателен, клянусь сердцем?
Он снова прижал руки к груди, и Кристиан поспешно поднёс лист к падающему из окна лучу света. Он клял себя последними словами за то, что не запасся в достаточном количестве чернилами ещё перед поездкой - теперь вот не только приходится тратить деньги, но и выслушивать этого болтуна.
В самом деле, угольно-чёрные линии отблескивали жёлтым, словно в чернила была добавлена золотая пыль. Но, конечно, никакой пыли там нет, да и быть не может. Скорее всего, мастер нашёл некий особенный вид чернильных орешков, либо добавляет какие-то соли, либо придумал новый способ обработки сырья. Как бы то ни было, результат его усилий и в самом деле производил впечатление.
- Это вам не какая-то бурда из дубильного корья, что расплывается на бумаге, ляпает кляксы, а потом ещё и выцветает за неделю! Нет, это настоящие чернила, за которые не жалко отдать два даллера!
Два даллера?! Несмотря на уверенность торговца, два даллера Кристиану было жалко, поэтому он положил листок на стол, и запретил себе даже смотреть в сторону чернильницы. Теперь-то понятно, почему лавка выглядит процветающей - с такими-то ценами!
- Что ж, у нас есть и попроще, - кивнул приказчик, поняв причину замешательства юноши. - Но поверьте, проще - не значит хуже, клянусь сердцем!
Видать, сердце у него и впрямь было большое, раз он клялся им по любому поводу, а то и вовсе без оного.
- Вот, глядите - эти ничуть не хуже! И всего полтора даллера! И эти тоже за полтора - не правда ли, отменный цвет? Злопыхатели даже говорят, что у нас, мол, есть секретный ингредиент...
- Что ж за ингредиент? - рассеянно спросил Кристиан, не сводя глаз с листа бумаги, перечёркнутого линиями разных чернил.
- Адская сажа, представьте себе! - расхохотался торговец. Эту шутку он явно не раз повторял, и, может быть, даже сам её придумал, но сейчас осёкся, поняв, что шутить на такую тему со спутником инквизитора вряд ли очень умно. - Э-э... Ну, конечно же, никакого секретного ингредиента нет. Тем более... такого.
Кристиан смотрел на него, склонив голову набок.
- М-м... так на чём я остановился? - приказчик вытер рукавом мгновенно вспотевший лоб.
- Вы предложили мне купить эти замечательные чернила с золотым отливом всего за даллер, - сказал Кристиан.
- В самом деле? - торговец вновь вытер лоб. - Жарко, не правда ли? Вроде бы осень, клянусь сердцем, а жара-то какая... Значит, всего за даллер? Что ж, так тому и быть!
Несколько минут спустя Кристиан вышел из лавки, оставив за спиной переводящего дыхание приказчика и прижимая к груди тяжёлую бронзовую чернильницу, вместившую целых две унции замечательных чернил...
...и тут же врезался в одного из прохожих.
- Ох, простите! - воскликнул юноша. - Я вас не зашиб?
Он протянул руку, помогая упавшему подняться.
- Ничего страшного, молодой человек. Нужно нечто большее, чтобы выбить из меня дух, - упавший, а им оказался преклонных лет мужчина в сутане, слегка улыбнулся, но было видно, что он здорово ушибся.
Худой и жилистый, изборождённое морщинами лицо, короткая и неровно подстриженная седая бородка, пегие волосы, узловатые пальцы - совершенно обычный старик, каких в городе десятки, наверное, но вот сутана...
- Еще раз простите... святой отец, - кивнул Кристиан. - Я спешил.
- Свойство молодости, - снова чуть улыбнулся старик. - Впрочем, не только её. Я тоже спешу. Прощайте, молодой человек.
Священник повернулся и зашагал по улице, заметно припадая на левую ногу. Вот бы узнать, он всегда хромал, или это после столкновения? Святые угодники, ну почему Кристиан такой неуклюжий... Вот тебе раз, а это что такое?
На булыжной мостовой лежало несколько медяков: пфенниги да геллеры. Кристиан коснулся кошелька - на месте. Значит, выронил старик! Он подобрал монетки и побежал следом.
- Вы... вы уронили, - юноша коснулся плеча незнакомца.
Тот обернулся, посмотрел сначала в глаза Кристиану, потом на его ладонь.
- Спасибо, молодой человек. Вы даже не представляете, как помогли, - он взял протянутые ему медные монетки. - А я и хорош: растерял деньги, и ни сном, ни духом. То-то было бы обидно...
- Скажите, вы... - юноша чувствовал себя неловко, - вы нуждаетесь?
- Я? - старик осмотрел свою сутану, залатанную, но всё же довольно приличную, и поистёршиеся веревочные сандалии. - Отнюдь, церковь даёт мне достаточно. Но есть те, кому эти деньги нужны. Точнее, не сами деньги, а то, что можно на них приобрести.
- Я могу вам помочь, святой отец? - отчего-то Кристиану подумалось, что будет очень правильно предложить свою помощь.
- Разве вы, юноша, только что не спешили?
- Это терпит.
- Что ж, не в моих правилах отказываться от помощи. Пойдёмте.
Шли они, впрочем, недолго. В самом конце грязноватой улочки, затенённой нависающими крышами близко стоящих домов, старик остановился перед сколоченной из сосновых брусьев дверью, над которой покачивался, зацепленный железной петлёй медный крендель. Когда-то давно, когда медь была красно-желтой и яркой, крендель, наверное, казался только что вынутым из печи, но сейчас, покрытый зелёной плёнкой патины, он выглядел заплесневелым. И хотя здание буквально пропиталось запахом хлеба, и было ясно, что внутри покупателя ждут свежие караваи, а не зелёные от плесени кренделя, любой бы понял: лавка знавала и лучшие времена. Как, впрочем, и весь город. Старик потянул дверь за ручку и шагнул в полутёмное нутро дома.
- Здравствуй, Иоганн, - поприветствовал старика пекарь, такой же старый и тощий. Разве что волосы у него были не пегие, а совсем седые. На Кристиана он даже не посмотрел.
"Значит, его зовут Иоганн", - запомнил юноша.
- И тебе здравствовать, Эрих. Всё богатеешь?
- Разбогатеешь тут, - желчно ответил пекарь. - С утра покупателей - по пальцам перечесть. На то, чтобы печь растопить, трачу больше, чем с таких покупателей выручаю. А ты что, опять за хлебом для своих оглоедов пришёл?
- Для детей, Эрих. Для детей, - развёл руками Иоганн. - У тебя ведь самый лучший хлеб в городе. Дети так и говорят: мол, дядя Иоганн, передайте наше спасибо дяде Эриху, нету во всём Шаттенбурге хлеба вкуснее, чем у него.
- Так я и поверил, - махнул рукою пекарь. - От оглоедов твоих слова доброго не дождёшься, будто я не знаю. Вкусный хлеб, как же. А кто мне дохлую кошку в трубу сбросил? Как пить дать, твои!
- Не может того быть, Эрих, - мягко возразил старик. - Они не такие.
- Много ты о них знаешь! Ты ж с детства такой простодыра: тебе поплачутся, а ты и уши развесил. А они, оглоеды твои, в прошлую седмицу у Анны-белошвейки корзину с нитками увели! И у Томаса-краснодеревщика окорок из кладовой стянули, а в нем фунтов десять было! Ну а мне вот кошку, кошку в трубу забросили! А ты их привечаешь, прикармливаешь!
- Это же дети, Эрих, - оборвал его Иоганн. - Некому заботиться о них, даже цеховые рукой махнули. Разве ж допустим, чтобы они пропащими душами стали?
Пекарь фыркнул.
- Будто там из кого толк выйдет. Как по мне, вовсе и неплохо, кабы они все в лесу сгинули, а не только четверо... Эй, ты что?!
Иоганн, перегнувшись через стол, схватил пекаря за грудки, да так, что рубаха затрещала, и с заходившего ходуном стола посыпались плошки.
- Не верится мне, что слышу от тебя такие речи, Эрих! - яростно прохрипел старик. - Виданное ли дело - радоваться тому, что дети смерть лютую приняли? Побожись, что сказал не подумав! Побожись, что жалеешь о своих словах!
- Не... не подумал, - с трудом выдохнул пекарь, горло которого было пережато воротом рубахи. - Жа... жалею! Отпусти же, старый дурак!
Несколько минут оба старика, уперевшись руками в стол, тяжело дышали. Потом Иоганн бросил на изрезанные доски стола монеты.
- Неси хлеб!
Булочник пошаркал за загородку, и вскоре вынес оттуда стопку ржаных хлебов: плоских, едва ли не в локоть шириной и вышиной в три пальца, с дыркой посредине.
- Вот, забирай. Дюжина, как обычно, - пробурчал он, не глядя на Иоганна.
- Сейчас рассчитаюсь за десяток, - откликнулся тот. - За остальное позже отдам.
- Ещё не хватало! - взвыл пекарь, предусмотрительно держась подальше от покупателя, и тут же сцапал две буханки. - Довольно уже, наотпускался в долг! По миру меня пустить хочешь?
- Ах ты, кровопийца! - у Иоганна даже борода встопорщилась от ярости. - Продаёшь хлеб, что суше камней Палестины, да ещё руки выкручиваешь? Им дюжина - как раз на неделю, и никто там не жиреет с таких обедов!
- Мне что с их худобы? Я тоже, как видишь, жиром не зарос, сам забыл, когда свежего хлеба ел, сухарики размачиваю!
Возможно, старики снова схватили бы друг друга за глотки, но Кристиан шагнул к столу и высыпал из кошелька горстку мелочи. В конце концов, не зря же ему удалось сэкономить на чернилах.
Пекарь тут же смахнул медяки в ладонь, подслеповато вглядываясь, пересчитал.
- Могу ещё буханку добавить, - подумав, сказал он.
- Лучше купите себе кренделёк, - негромко ответил Кристиан. - Может, добрее станете.
- Ты меня жизни не учи, - фыркнул пекарь. - Видали мы таких учителей.
Похоже, в отличие от давешнего приказчика, он вовсе не боялся прекословить людям в сутанах. Да что там прекословить - едва не подрались ведь... Ну да бог с ним.
Иоганн тем временем нанизал хлебы на толстые верёвки, по полдюжины на каждую. Связал свободные концы узлом, отдал одну связку Кристиану, вторую повесил себе на плечо.
- Пойдёмте, юноша.
Когда за спиной захлопнулась дверь, старик остановился и потёр переносицу.
- Всё хорошо? - участливо спросил послушник.
Старик тяжело вздохнул.
- Подумать только, и это мой брат...
- Брат?
- Увы, да, - старик горько кивнул. - Никогда мы с ним не ладили особо, но чтобы вот так... Пути наши давно разошлись: я служу при церкви Святого Олава, ему же всегда была милее мирская жизнь. К тому же кто-то ведь должен работать в отцовской пекарне. А вы поступили очень достойно: увы, не каждый в наше время даст незнакомцу денег. Кстати, мы ведь так и не познакомились...
- Вас зовут Иоганн, я слышал в лавке. А меня - Кристиан.
- Прекрасное имя для достойного юноши, - тепло улыбнулся старик. - Ну, а теперь, если у вас ещё есть немного времени, пойдёмте к тем, кто ждёт нас. Нас и этот прекрасный хлеб!
2
"...А посему именем Господа нашего, святая церковь и представляющий её в округе Финстер посланник Святого Престола отец Иоахим всем заблудшим дают три дня на покаяние. Не тот грешник, кто раз согрешил, а тот, кто всегда грешит. И не тот еретик, кто единожды усомнился, а тот, кто в сомнениях своих укрепляется волей диавольскою, и смуту сеет меж людей. Кто стремится к добродетели и падёт, такому надо делать снисхождение, ибо он не стремился ко греху, искусился нечаянно. А кто не стремится к добродетели, такого следует вразумлять со всею строгостью.
И в деле всеобщего искупления любой, кто Святой Церкви добровольно помогать станет, да не будет он оставлен милостию Божьей. Пусть в течение трёх дней придёт он в город Шаттенбург, предстанет лично перед отцом Иоахимом и расскажет ему всё, что знает, что сделал или видел, либо слышал от других о делах, относящихся к нашей святой католической вере. Дабы истина стала известной и виновные были наказаны, а добрые и преданные христиане проявили бы себя и были бы вознаграждены, а наша святая католическая вера укреплена и возвышена".
Оливье закончил читать, неторопливо свернул бумагу и сунул её за пазуху. Потом оглядел собравшихся перед трактиром крестьян. Дюжин пять душ - мужички-работники, бабы, ребятня... небольшая толпа ничем не отличалась от других, увиденных за утро. И следующие едва ли хоть чем-нибудь будут отличаться от этой. Четыре деревни оповещены, ещё четыре на очереди.
Девенпорт смотрел на лица, тёмные от загара и осунувшиеся от каждодневной работы. Крестьяне прятали глаза, но он и так знал, что в них сейчас скрывалось.
Тревога. Мрачная, угрюмая тревога. Они ещё толком не поняли, что им прочитал незнакомый всадник, до них ещё не вполне дошёл смысл произнесённых его губами слов, а в душах людей уже поднял голову, закопошился на дне рассудка серый и скользкий страх. Они привыкли: любые вести, приезжающие на крепких лошадях под стук притороченных к сёдлам щитов и тяжкое позвякивание кольчуг, обычно сулят беды, в лучшем случае - новые тяготы. Таких вестей мужику всегда следует бояться. Может, ничего страшного и не случилось вовсе, но он - мужик - лучше согнётся заранее: так легче сдержать натиск судьбы, не сломаться под её гнётом.
"Ну, теперь не зевайте, землерои! - мысленно воззвал к ним Девенпорт. - Чешите в город во все лопатки, целуйте в зад отца инквизитора! Доносите, пока не донесли на вас самих!"
Как всякий человек неблагородного происхождения, сумевший выбраться из колеи предначертанного и проложить через великую равнину жизни свою собственную дорогу, Оливье искренне презирал тех, кто безропотно ехал по пути, назначенному им судьбой.
Оторвав взгляд от медленно расходящихся с площади крестьян, француз посмотрел в безоблачное небо. Сощурился, прикидывая, как высоко успело забраться солнце... Никак уже к полудню время подходит, а поручение барона выполнено лишь наполовину.
- Эй, гауптман, - позвал из-за спины сиплый голос.
- Капитан, Проныра. Ты, вроде, не полный дурак, пора бы уж запомнить простое слово.
- Как бы брюхо чем набить? - спросил наглец, пропустив начальственное замечание мимо ушей. - А то до вечера, небось, мотаться...
- Ничего, помотаешься, тебе только на пользу.
Окончательно забыв о деревенских, Оливье повернулся к своим людям - троим мечникам баронской охраны, что он прихватил с собой нынешним утром. Один из них - узкоплечий малый с копной рыжих волос на непокрытой голове - нагло скалился во весь широкий щербатый рот. Двое других мрачно косились на товарища, знали: с Девенпорта теперь станется удержать их в сёдлах до самого заката. Просто чтоб в другой раз никто из парней не вякал без разрешения. Их хмурые рожи заставили капитана усмехнуться:
- Сейчас всё равно к городу возвращаться - там и поедим.
- Ну, хоть пива кружку-другую, а? - ободрённый усмешкой Девенпорта, рыжеволосый Рольф по прозвищу Проныра рискнул повторить попытку. Ему повезло - командир, под кольчугой которого уже становилось жарковато, и сам подумывал о чём-нибудь пенистом и холодном.
- Merde (* - (фр.) дерьмо)! Ладно, по одной - и в дорогу.
Благо харчевня - вот она, три шага сделать до дверей.
Внутри оказалось сумрачно и душно. За одним из столов сидели двое мужиков довольно-таки прохиндейского вида - они о чём-то шептались и поочерёдно ныряли ложками в миску с гречневой кашей. На вошедших солдат оба зыркнули с явной опаской, а когда Девенпорт прищурился в их сторону, мужики прекратили есть - как видно, аппетит потеряли.
- Кто такие? - прямо спросил Оливье. - Чего здесь торчите, на площадь не вышли, как было велено?
- Мы не здешние, господин, - забормотал один из любителей каши - бородач лет сорока. - Подмастерья мы у Дитриха, коваля с кузнечного ряда, он нас сюда прислал-то. Туточки эта... кожевник из Фучсдорфа кажную неделю приезжает - торговать, а Дитриху евонные кожи...
- Почему не слушали послание отца инквизитора о покаянных днях? Или каяться не в чем?
- Мы слушали, господин. Мы к окошку, к окошку-то к самому подошли, а потом уж, как ты закончил, и отсели сызнова - потрапезничать.
- Ну-ну-у, - со скрытой угрозой протянул Девенпорт, - трапезничайте покуда... подмастерья. Эй, хозяин тут есть?!
На его крик из чадной кухни выскочил тощий, точно жердь, детина. Вытирая пальцы о длинный серый фартук, он просеменил к гостям.
- Денёк добрый, господа, денёк добрый! Не услыхал я, как вы вошли - маслице в лампады доливал, маслице, вот...
- Как твоё коровье стойло называется? - поинтересовался капитан, с пренебрежением оглядываясь по сторонам.
- "У Хейнрика", господин.
- Ты и есть Хейнрик?
- Хейнрик, господин. Но тот Хейнрик, что имя заведению дал, - он моим дедом был. И отца Хейнриком звали, а уж он и меня назвал в дедову память: Хейнрик.
- Надо думать, сынка своего ты так же назовёшь? Чтобы ему ни название, ни вывеску менять не пришлось, а?
- Уже назвал! - харчевник закивал, глядя на проницательного гостя с уважением. - Старшенького!
- Практичный ты человек, Хейнрик, - одобрил Оливье, усаживаясь поближе ко входу и к тянущему от дверей свежему сквозняку. - Надеюсь, это не значит, что ты своё пиво разбавляешь водой. Подай-ка нам с ребятами по кружке - самого холодного, какое есть.
- А почему, - обратился он вдруг к мужикам, снова взявшимся было за ложки, - кожевник из Фучсдорф приезжает торговать сюда, а не в город?
Бородач поперхнулся - каша ему поперёк горла стала. Когда прокашлялся, просипел с натугой:
- Нет, господин, он не здесь торгует-то. Торгует он в Шаттенбурге, вестимо. Нас Дитрих сюда завсегда присылает, чтоб мы того... сопроводили кожевника-то. Он как приедет - так здесь ночует, а утром мы его уж до самого города доставляем, честь по чести. Чтоб, значит, того... без опаски ему последние лиги проехать. А он нашему ковалю за то цену завсегда скостит - не поскупится.
- И как? Встретили?
Ответить бородач не успел - его упредил харчевник:
- Почтенный Фейрах вчера приехал, да ночевать не стал. Собрался спешно, и на ночь глядя - в путь. Уж я его увещевал, чтоб он остался, но только упёрся господин Фейрах - ну, прям ни в какую. Так и уехал. А вы, парни, с ним разминулись, не иначе.
- Верно, - с кислой миной согласился второй подмастерье, - зря только ноги топтали.
* * *
С ночи на дороге было свежо, после полудня от свежести осталось одно лишь воспоминание. Что за день! На небе - ни облачка, и даже ветер совсем утих. Осень укрылась в горах и лесных чащобах, по долинам снова гуляло лето - резвилось напоследок, прежде чем надолго покинуть эти края.
Скинуть тяжёлые кольчуги Девенпорт своим людям не позволил. Мало ли что - места чужие, народ кругом подозрительный. Бойцы не жаловались - привыкли к осторожности капитана, и раньше языки бы себе откусили, прежде чем назвали его трусом. Бог, как известно, первым делом заботится о тех, кто сам про себя не забывает.
Почему он ни с того, ни с сего натянул вдруг поводья - Оливье и сам сперва не понял. Предчувствие всколыхнулось - смутное, но недоброе.
- Стой, - приказал он глухо.
Что-то было не так... Засада? Соглядатай, затаившийся в подлеске? Нет, не то... Прямая угроза - она будто удар кинжала: острая и мгновенная, от неё ёкает сердце, ломит в висках, колет в затылке. А сейчас Девенпорту показалось: шутник-невидимка швырнул ему в лицо горсть мелкого сухого снега. Колючая крошка обожгла кожу - сперва холодом повеяло, потом щёки и лоб вспыхнули от жара.
Что, что не так?!
- Хей, гауптман, чего встали?
- Капитан, - буркнул Девенпорт, принимая расслабленный вид. - Сто раз тебе, бестолочи, сказано: капитан. А чего встали... Мне до ветру надо.
Он соскочил с конька, потянулся, ласково провёл рукой по лошадиному крупу. И глянул по сторонам, вроде как выбирая в какие кусты прогуляться. Да-а-а... вот в эти - на которых нижние ветки надломлены.
- А ну, сидеть, - коротко приказал он, проходя мимо Проныры - тот уже вынул одну ногу из стремени и, не иначе, тоже надумал спешиться. - В сёдлах оставайтесь, ждите меня.
Лицо рыжего вытянулось. Не слушая его недовольного ворчания, Оливье углубился в заросли орешника. Глаз опытного следопыта схватывал на ходу: слом на ветках свежий, а вон трава вырвана, камни сдвинуты... Что-то волокли от дороги в лес? Так-так... Девенпорт остановился, медленно и глубоко втянул носом воздух. Запах был слабый, едва различимый, но Оливье слишком хорошо знал этот запах, чтобы ошибиться. Он не пошёл дальше.
Негромкие голоса, долетавшие от дороги, разом стихли, зашуршала одежда, лязгнуло железо. И десяти ударов сердца не минуло, а двое уже стояли рядом с Девенпортом. Они служили под его началом дольше других, он сам их когда-то нашёл и привёл в дружину барона. Сам обучил, сам выпестовал, про каждого точно знал на что тот способен. Надёжные парни, как и оставшийся на дороге Хрящ.
- Чуете?
Оба наёмника послушно принюхались.
- Падалью тянет, - неуверенно буркнул высокий и светловолосый Джок.
- Вот-вот. Похоже, ночью на трактах тут небезопасно. Помните кожевника, о котором трактирщик и те двое болтали? Он к ночи в город подался - не иначе, его по пути кто-то и прихватил. Гляньте сюда: тело тащили, тяжёлое.
- И другого следа не видно, - заметил Оливье. - А с кожевником, если трактирщику верить, ехал ещё работник...
Они переглянулись, и Девенпорт двинулся дальше по следу. И без слов было ясно, о чём подумали все трое: небось, тот парень, что сопровождал господина Фейраха, и обвил горло хозяина верёвочной петлёй. Самые простые объяснения чаще всего и оказываются самыми верными. Позарился слуга на хозяйские денежки - обычная история.
- Воза тоже нет, - рассуждал на ходу Проныра. - Стало быть, не своими ногами малый ушёл. А если лошадь крепкая, и сам он не дурак, то воз ещё до города куда-нибудь в овраг пихнул, теперь верхами едет. Всё одно, небось, поймают, станет одним глупым висельником больше на этом свете.
Оливье усмехнулся. Если бы он три года назад не приметил этого ловкача среди прочего наёмничьего сброда, Рольф, небось, давно уж сам украсил бы своим мёртвым телом какую-нибудь силезскую осину.
Отведя рукой пышные еловые лапы, Девенпорт вдруг застыл на месте. Все простые объяснения разом вылетели у него из головы.
- Нашёл, гауптман?
Проныра сунулся вперёд, глянул... и невольно попятился. Рука наёмника, никогда не дрожавшая, если ей приходилось провести ножом по горлу ближнего, мелко тряслась, творя охраняющий крест.
Все финансовые записи бургомистр предоставил фон Ройцу без лишних вопросов. То ли он не чувствовал за собой никакой вины, то ли был готов на всё что угодно, лишь бы мрачные гости поскорее убрались из его города, а потом будь что будет. Впрочем, скорее всего, верны были обе догадки - никаких особых погрешностей в записях фон Ройц пока не нашёл. И, в общем-то, в городе, выкарабкивающемся из трясины упадка, дела и должны идти примерно так, как они по этим записям представляются. Обороты сравнительно небольшие: хотя понемногу и растут год от года, но до городов, входящих в Ганзу (* - могущественный торговый союз северо-немецких городов, существовавший вXIV-XVI веках, в который в пору расцвета входило около сотни городов), Шаттенбургу ещё ой как далеко. Вот если бы при таких оборотах барон, глядя в окно, видел бы утопающие в роскоши дома ратманов и купцов, тогда был бы повод для беспокойства. Однако вид из окна открывался вполне прозаический: даже жилища самых богатых горожан на фоне иных кварталов Бремена или Лейпцига смотрелись более чем бледно.
- Сроду бы не подумал, что расследование может проводиться так, - криво улыбнулся инквизитор, глядя на заваленный бумагами стол.
Вот так задумался - даже не услышал, как он появился!
- А, это вы, отец Иоахим... Входите.
Ойген устало откинулся на круглую спинку довольно неудобного кресла - иных в комнате не имелось, - и потянулся. Отодвинул в сторону грифельную доску, на которой вёл счет, будто заправский ломбардец, окинул взглядом груды свитков и тяжеленные бухгалтерские книги, в которые бургомистр и ратушные писари год за годом прилежно заносили суммы городского расхода и дохода, прибыли от ярмарок и подати. От геллеров и даллеров рябило в глазах, но фон Ройц лишний раз поблагодарил Провидение и свою матушку за то, что в своё время получил приличное воспитание и неплохо разбирался в арифметике.
- До некоторых пор я и сам бы о таком способе не подумал, - продолжил барон. - Но жизнь предоставила мне массу возможностей убедиться, что преступления в первую очередь совершаются из-за денег, даже когда эту причину стараются укрыть рассуждениями о чести и высших интересах. Что бы ни говорили, а всему виной серебро и золото. Даже не сами они по себе, а человеческая алчность. Значит, искать след этого преступления стоит поближе к деньгам; и куда уж ближе, чем записи о доходах и расходах? Да и согласитесь, такой способ не в пример мягче всем известного, и, что уж там, многими любимого: волочь в холодную, потом уголья к пяткам, сапоги испанские, иглы под ногти. А так, - Ойген обвёл рукой стол, - тише, спокойнее. И чище.
Николас, тихонечко сидевший в углу и правивший оселком клинок, чуть слышно фыркнул.
- И как, - инквизитор опустился на жёсткий стул, - нашлись следы?
Барон неопределённо покрутил пальцами в воздухе.
- То есть, нет?
- Позвольте, святой отец, но полной уверенности в том, что преступление против короны действительно свершилось, у нас и не было. Имелись подозрения, но они могут оказаться ошибочными. Может статься, никакого заговора нет и не было, и наш визит сюда - лишь трата времени.
- Ваш - может быть, но никак не мой, - скривился Иоахим.
- Имеете в виду случившееся на площади? - вскинул брови фон Ройц.
- Не только, - инквизитор поёрзал на стуле. - Взять хотя бы вчерашний ужин...
- И что с ним не так, со вчерашним ужином?
- Не с ним... С теми, кто на нём присутствовал.
- Вы говорите загадками, святой отец. А мне, видит бог, загадок и без того хватает, чтобы ломать голову, кто из ратманов показался вам подозрительным.
- Ратманы совсем ни при чём, - махнул рукой инквизитор. - А вот та дама, что несколько задержалась и появилась позже прочих... Фрау Ульрика Йегер.
Фон Ройц не мог не заметить, как вздрогнул Николас. Он не оторвал взгляда от меча, ни на секунду не прервал своего занятия, и оселок всё так же с чуть слышным скрежетом скользил по стали, но барон, привыкший отмечать даже самые малозначительные мелочи, понял: теперь его вассал вдвое внимательнее прислушивается к разговору. Хм, с чего бы это? Впрочем, мало кто из мужчин остался равнодушным, когда в зал вошла Ульрика. Было даже забавно видеть, как при её появлении сделали стойку пузатые ратманы, даром что каждому в локоть жёны вцепились: один так и вовсе кусок оленины мимо рта пронёс, всю щёку соусом измазал.
А отец Иоахим, меж тем, продолжал:
- Ну, та, что в чёрно-зелёной парче, помните?
- Помню, - кивнул барон, краем глаза продолжая следить за Николасом. Так и есть, прислушивается. - И что с ней не так?
Инквизитор помолчал. Потом со странной улыбкой добавил:
- Она вызывает опасения.
В комнате словно потянуло ледяным сквозняком. Конечно, Ойген прекрасно помнил разговор трёхдневной давности, и сейчас ему откровенно не нравилось то, что - а главное, как - говорит священник. Всё-таки одно дело, когда, защищая честь сюзерена, собеседника ставит на место он - фон Ройц, - и совсем другое, когда его пытаются бить его же оружием. Вообще за последние дни отец Иоахим осмелел: особенно это стало заметно после вчерашней проповеди. Куда подевался тот субъект с дрожащей губой, что стоял по щиколотку в грязи на разбитом просёлке каких-то две седмицы назад? Сейчас он выглядит уверенным, ведёт себя по-хозяйски, и даже росту в нём как будто прибавилось на полпяди. Подобные перемены барону не нравились: похоже, со святошей нужно быть осторожнее, чем он думал. И всё-таки...
- Но ведь и у вас, у Святой Инквизиции, есть процедура, - ровным голосом сказал он, с трудом сдерживая издёвку. - И одних опасений недостаточно.
Отец Иоахим едва пятнами не пошёл. Несколько мгновений казалось, что его уста извергнут слова, недостойные священника, но инквизитор справился с собой и выдавил с утвердительным кивком:
- Конечно, процедура существует. Но всё же подозрения мои велики. О пастве беспокоюсь, о душах беззащитных, кои в заступничестве нуждаются. Поэтому я хочу побольше узнать об этой загадочной персоне.
Николас по-прежнему мерно вжикал оселком. Этак он его до пальцев сотрёт, или из меча ножик сделает. А что, если...
- Пожалуй, я помогу вам, святой отец. Вы заняты, и ваши люди тоже. Так позвольте же моему министериалу навестить поместье фрау Йегер, разузнать что к чему. Ведь таков долг каждого честного католика - помогать матери нашей Святой Церкви, не правда ли?
Инквизитор поджал губы. Фон Ройц буквально слышал, как в голове под тонзурой щёлкают костяшки абака: "да" или "нет", согласиться или отказаться; как этот человек взвешивает на весах собственных интересов все выгоды и недостатки чужого предложения. И уже до того, как Иоахим открыл рот, барон понял, что выгоды перевесили.
- Благодарю за предложение, фрайхерр фон Ройц, - кивнул инквизитор. - Буду ждать отчёта. А теперь я вынужден...
Он не договорил - дверь распахнулась столь резко, что священник едва успел прянуть в сторону, спасаясь от удара. Через порог комнаты переступил Девенпорт - его одежду покрывала дорожная пыль, а руки занимал небольшой продолговатый свёрток.
- Господин барон... - француз быстрым шагом направился прямиком к столу фон Ройца, инквизитора он, похоже, вовсе не заметил. В поспешности капитана было нечто тревожное - такое, что заставило отца Иоахима проглотить раздражённое восклицание. И уходить священник явно раздумал.
- В чём дело, Оливье? - Ойген нахмурился. - Что за вторжение? Надеюсь, у тебя весомая причина.
- Нет, признаться, она довольно лёгкая.
Обычная дерзость наёмника прозвучала как-то странно - впору было принять её не за дерзость, а за рассеянный ответ человека, слишком погружённого в собственные мысли. Девенпорт будто пытался спрятать за ней неуверенность.
- Я слишком занят, Оливье, и не расположен слушать твои шутки. Что у тебя? Говори толком.
- Вот, сами судите, - француз положил на стол принесённый свёрток и быстро развернул не первой свежести тряпицу. Барон, наклонившийся было вперёд, резко выпрямился, губы его брезгливо изогнулись. В свёртке оказалась человеческая рука, отсечённая по локоть - какая-то древняя, совершенно иссохшая и мумифицировавшаяся, с сухой, как пергамент, кожей, висящей на почти лишённых плоти костях.
- Какого дья... - фон Ройц осёкся, бросил сумрачный взгляд на подошедшего вплотную инквизитора и закончил недовольным тоном: - Где ты взял эту дрянь?
- По дороге в Шаттенбург из Рейхенау. Позаимствовал у мёртвого кожевника.
- Какого ещё кожевника, чтоб тебя?!
- Густава Фейраха из Фучсдорф, он вёз кожи здешнему кузнецу, но не довёз, как видите.
- Когда вёз? В прошлом году?
- Нет, прошлой ночью.
- Ты, верно, спятил, - барон откинулся в кресле, тон его из угрожающего стал настороженным. Девенпорт, конечно, не был ангелом, но обыкновения шутить столь нелепо за ним не водилось.
- Лучше бы спятил, - проворчал француз, и кратко рассказал историю своей жуткой находки, от встречи с подмастерьями коваля Дитриха и до того момента, как случайно взятый след привёл его к двум мертвецам, небрежно брошенным всего в полусотне шагов от дороги. Один из них - здоровенный, просто одетый детина, очень походил на описанного трактирщиком Петрека, слугу Фейраха. Ни ран, ни сломанных костей - парень будто прилёг поспать рядом с телом хозяина. Иссохшим, обезображенным до неузнаваемости телом.
- Так может, второй - и не Фейрах вовсе? - резонно усомнился Николас.
- Пока мы с ним возились, нас нагнали подмастерья кузнеца, которому он добро своё вёз; я им тела и показал. Когда проблевались, признали большое родимое пятно на левой скуле. Да и слугу его тоже признали. И вот ещё что: перстень на пальце, серебряный крестик, даже кошель - всё при нём осталось. Кто бы кожевника ни прикончил, он не на деньги его позарился. Только воз с кожами забрал.
- Воз? - лицо барона отразило недоумение. - Зачем убивать ради воза каких-то кож?
- Быть может, чтобы проехать в город, не внушив подозрений. Утром стражники пропустили его через Восточные ворота.
- Ты говорил с ними?
- Само собой, - Девенпорт поморщился. - Болваны уверяют, будто лошадью правил сам Густав Фейрах. Ma foi, они готовы в том побожиться! Воз мы с парнями нашли на соседней улице - его просто бросили, воришки уже стали растаскивать нагруженное туда барахло.
Барон помолчал, обдумывая услышанное, потом невнятно выругался и произнёс:
- Не хватало нам ещё забот, от которых воняет серой! Что скажете, святой отец? Сдаётся мне, сера - она по вашей части.
- Пусть стражники ищут этого... Густава, - задумчиво произнёс инквизитор, ничуть, похоже, не удивлённый, что Ойген сейчас обратился именно к нему. - Если он - суть дьявольское отродье, принявшее облик убитого человека, то облик этот, несомненно, выдаст его нам.
- Звучит резонно. Оливье, проследи... и забери это, будь любезен.
Не сказав больше ни слова, Девенпорт завернул отсечённую конечность обратно в тряпицу и вышел. Когда дверь закрылась за его спиной, Николас высказал вслух то, чего при французе, похоже, говорить не захотел:
- Какая-то... дурацкая история.
- Да уж, - буркнул барон, сосредоточенно потирая пальцем угрюмую складку между бровей. Однако Иоахим с ними не согласился:
- Отнюдь не дурацкая, отнюдь! - глаза инквизитора блестели от возбуждения. - Зловещая - да, но не глупая. Как я и предполагал, фрайхерр фон Ройц, моё расследование в Шаттенбурге лишь начинается. О, я всё больше и больше укрепляюсь в мысли, что приехал сюда не напрасно.
- Что ж, - кисло улыбнулся барон, - если вы, святой отец, сумеете пролить свет на это дело...
- Всё в руках Господа, всё... Чудовище, напавшее на детей, давешняя ведьма на площади, и вот теперь - эти несчастные. Уверен, перед нами узлы на одном дьявольском вервии, обвившем город! Наш общий долг, фрайхерр фон Ройц, найти первопричину - то место, откуда вьётся верёвка, источник зла. С вашей поддержкой и с помощью Божьей я намерен очистить Шаттенбург от козней Сатаны.
Барон на этот горячий призыв усмехнулся с иронией, но вслух произнёс:
- Разумеется, святой отец. Вот только никак я не пойму, какое место среди ваших "узелков на верёвке" может занимать вдова Йегер.
- Быть может, что никакое, - лицо священника отразило неудовольствие. - Но всё же, как я сказал, она вызывает опасения. Женщина молода и красива, однако живёт уединённо, и слуги её приезжают в город лишь для того, чтобы поторговаться в лавках. Разве это не странно?
- Вчерашним приёмом фрау Ульрика не побрезговала, - пожал плечами барон. - Выходит, не так уж уединённо она живёт. И разве не признак добродетели, что жена чтит память своего мужа и редко появляется на виду, дабы не разжигать пустых надежд в мужских сердцах?
- Похоже, так она лишь подогревает к себе интерес. Но дело не только в этом. Я поговорил со здешними пастырями. Никто из живущих в Йегерсдорфе людей не показывается на храмовых службах. Даже по большим праздникам. Что скажете на это, фрайхерр фон Ройц?
- Ничего, святой отец. Как я уже обещал, Николас займётся фрау Ульрикой. Можете положиться на него.
- Прекрасно. Тогда, с вашего позволения, я удалюсь. У меня много дел.
Выждав, пока инквизитор проскрипит половицами к выходу из здания, Николас сказал:
- Спасибо, экселенц.
- Не за что, - барон пододвинул поближе кипу бумаг. - Понравилась?
- Да, - не глядя на барона, Николас уложил в сумку оселок, тряпицы, склянку с маслом. Вогнал вычищенный и отточенный меч в ножны, снова перевязал шнурком гарду, аккуратно склеил восковую печать, будто и не извлекал клинка. - Когда мне отправляться?
- Можешь не откладывать, - фон Ройц вел пальцем по строчкам. - Пришли Карла, чтоб здесь посидел. И пусть попить чего-нибудь принесет, а то в горле пересохло от бесед с... этим.
- Да, экселенц.
Николас шагнул к выходу, и тогда барон сказал ему в спину:
- Будь осторожен.
Не останавливаясь и не оборачиваясь, Николас кивнул.
А потом вышел из комнаты, и аккуратно притворил за собой дверь.
4
Колун описал идеальную дугу, и сосновый чурбак со звонким хрустом распался на две половинки. Микаэль бросил их в кучу, и взял новое полено. Он работал как заведённый, и куча наколотых дров росла прямо-таки на глазах.
Отец Иоахим был занят своими делами, Кристиан ушёл за чернилами в лавку, и нюрнбержец оказался предоставленным самому себе. Поручений инквизитор ему не давал, так что он спросил у Кунрата Хорна, не нужна ли помощь. Когда хозяин трактира сказал, что всё некогда дров наколоть, Микаэль даже обрадовался: отличный способ поразмяться. Да и мостки навести к местным тоже не помешает, а то многие по сию пору от приезжих шарахаются.
Большая часть баронских слуг, меж тем, как и день назад, дулась в кости - трудно было поверить, что можно тратить на игру столько времени, но для них, казалось, нет ничего притягательнее стука кубиков в кожаном стаканчике. Однако особых везунчиков не было - медь и серебро меняли хозяев по десятку раз за час, но к концу игры все оставались примерно при своём. Может быть, поэтому игра так долго и тянулась: если бы кто-то сильно выигрывал, остальные или отвалились бы от стола, проигравшись в пух, или пересчитали бы счастливчику зубы, чтоб не слишком скалился от радости.
С наёмниками всё иначе. Девенпорт им задницы отсиживать не даёт: вчера чуть не весь день на заднем дворе с мечами скакали, и было видно, что неумех среди них нет. Сегодня ни свет ни заря Оливье поднял тройку своих бойцов, и они рысями ушли. Пожалуй, мало кто в деревнях округа Финстер обрадуется вестям, что они принесут.
- Молочка, сударь? - рядом, откуда ни возьмись, появилась служанка. Девицы в "Кабанчике" вообще были как на подбор, ну а эта, пухленькая, с самого приезда строила Микаэлю глазки - в отличие от остальных, которые мимо всех приезжих проходят этак по стеночке, бочком, улыбаясь через силу. Как её... Бригитта, кажется? Вот и сейчас - раскраснелась вся, глаза блестят, и грудь под лифом вздымается так, что ткань, того и гляди, треснет.
- Свежее?
- А как же! Для вас, сударь, всё самое лучшее, - та прикусила губу, разглядывая обнажённого по пояс мужчину, взмокшего от тяжёлой работы.
- Ну раз так... - взял из женских рук крынку, словно невзначай накрыв широкой ладонью её пальцы, сделал с десяток глотков. И впрямь свежее. - Спасибо, красавица.
- А я гляжу - всю поленницу перекололи. Думаю, умаялись...
- Да какое там. Иногда в охотку.
Всё просто и хорошо знакомо: в жизни Микаэля таких разговоров было немало, да и в жизни служанки, наверное, тоже. Оба понимали, чем он должен закончиться - и, наверное, он бы так и закончился, не покажись на крыльце Оливье Девенпорт, сжимавший в правой руке свёрток из холстины, сплошь покрытой бурыми пятнами.
Интересно, когда этот малый успел вернуться? Не иначе, что-то случилось: не мог он объехать все восемь деревень.
Капитан наёмников был чернее тучи, и Микаэль развернул служанку, мягко толкнул ладонью в поясницу: не нужно ей быть свидетелем тому, что здесь может произойти. Та всё поняла без слов: впрочем, ничего удивительного, ведь даже в самом хорошем трактире на посетителей время от времени "находит", и служанки лучше других знают, что чем дальше окажешься в такой момент, тем меньше потом будешь жалеть о своей нерасторопности. Но далеко не ушла - встала около столбика крыльца, слушает. И другие работники постоялого двора, до того с муравьиным усердием сновавшие между домом и надворными постройками, тоже навострили ушки: опасения опасениями, а интерес интересом. Конюх шествовал через двор очень уж медленно - в руке ведро с распаренным ячменём, а глазами так и косит на приезжих, - прачки с корзинами белья и вовсе таращатся без всякого стеснения.
Девенпорт пнул чурбак, смерил взглядом Микаэля. Тот спокойно выдержал этот взгляд. Колун нюрнбержец положил себе на плечи, придерживая обеими руками - поза уверенного человека. Француз всё понял, в том числе и подтекст: даже самый круглый дурак, увидев количество шрамов на теле воина, поостерёгся бы с ним связываться. А ещё он видел кинжал, висящий на поясе телохранителя.
В то же время Микаэль прекрасно понимал, как коробит наемника от необходимости говорить с ним. Таких Девенпортов он знал ой как хорошо - выходцы из простонародья, они всю жизнь мечтают о другой судьбе: девочки видят себя принцессами, мальчишки - победителями драконов. Обычно жизнь их быстро вразумляет: глазом моргнуть не успеешь, а родители уже со сватами сговорились, или сами сватов заслали, и вот уже пятеро детей стучат по столу ложками, и вот уже от зари до зари ходишь за плугом, поднимая скудную землю. Тут уж не до красивых сказок: было бы в доме тепло, да хлеба краюха, да обошли болезни стороной, а о большем и не мечтай.
Но случается, не хочет человек мириться с судьбой, стремится сломать её через колено, пока она его не сломала. Иные кончают на плахе, иные помирают в придорожной канаве, но есть и те, кто зубами выгрызает, ногтями выцарапывает себе другую долю. И уж тогда не стой у такого на пути: простолюдинов они на дух не переносят, потому как те напоминают им не о том даже, от какой судьбы они ушли, а о том, какую цену заплатили за это. А цена-то страшная. Таких людей среди наёмников, конечно, немного, но нет их опаснее: никому спуску не дают, и скоры на расправу - словно пламенем пожарищ и пролитой кровью пытаются стереть из памяти своё прошлое.
- Зачем вы здесь? - спросил, наконец, француз. - Что вам нужно в городе - тебе и твоему инквизитору?