Со всех сторон лишь клубящаяся серая пелена, в которой может таиться что угодно - ведь это не обычный туман, заполняющий низину осенним утром, а хищная плоть Междумирья. Против воли мерещатся полные острых клыков пасти; видятся лапы, увенчанные когтями, что способны вспороть закованного в броню рыцаря, как ножик - рыбье брюхо; мнятся голодные взгляды, выискивающие место, куда нанести смертельный удар.
Святые угодники! Пока он думал про когти и пасти, туман подобрался ближе. Невесомые серые ленты, извиваясь, протянулись к нему, будто щупальца морского гада - скользкого, липкого, холодного. Он откуда-то знает: эти бледные пряди, что тоньше дымка, курящегося над потухшим костром, на деле страшнее любых клыков - если дотянутся, выпьют силы, поглотят чувства, а потом высосут и саму жизнь.
Прозрачные нити тумана обвивают, подступает всё ближе серая завеса, сгущается мрак. Ещё немного, и сгинет он, пропадёт, словно и не было, а там - в клубящейся мгле Междумирья - родится ужас, чудовищная тень, гонимая неутолимым голодом, пожирающая души...
* * *
...С хриплым стоном Кристиан проснулся. Подушка, скомканное одеяло, дощатая стена, сквозь щель меж оконных ставень падает солнечный луч, а в нём невесомо танцуют пылинки.
Сон! Всего лишь сон! И сейчас он в той комнате, что делит с Микаэлем: юноша вспомнил, как поздно ночью добрался сюда, поддерживаемый нюрнбержцем.
Воин был здесь же: судя по всему, он не ложился спать - наверное, так и просидел весь остаток ночи возле кровати, держа на коленях меч. И сейчас вскинулся, потревоженный стоном Кристиана.
- Приснился, говоришь... Как по мне, он тут и въяве был.
Юноша фыркнул: неуклюжую шутку он понял, но смеяться не было сил. Да и слишком тяжко на душе для веселья.
- Горазд ты спать, дружище. Время уж к обеду.
Кристиан не удивился. Слишком много событий для одного дня, слишком много для одного человека. Нападение Ворга, появление странника, ночной разговор с Перегрином.
Да потом ещё и беседа с отцом Иоахимом, который долго расспрашивал что случилось ночью, услышал-таки краткий рассказ о нападении твари и совсем ему не обрадовался. Впрочем, это стало лишь началом его разочарований, ибо чуть позже разгорячённый инквизитор сунулся к Девенпорту, возмущаясь устроенной наёмником "ловлей на живца". А тот, взбешённый из-за потери двух бойцов, просто послал доминиканца ко всем чертям и хлопнул перед его носом дверью. Когда же опешивший священник начал в неё колотить, требуя ответа, Оливье посулился непременно отворить - но так, что каждый, кто за дверью стоит, может случайно расстаться с тыквой, которую самоуверенно величает головой. Иоахим счёл правильным отступить.
А вот барон... этот вовсе не задал ни одного вопроса. Заглянул в комнату, постоял в дверях, пощипывая бородку и разглядывая Кристиана так, будто видел впервые, а потом ушёл.
Странное дело. Именно Ойген фон Ройц, как полагал юноша, был той силой, что могла изменить ситуацию в городе.
- Я хочу рассказать обо всём барону, - негромко произнёс он; и повторил с нажимом, чтобы у Микаэля не осталось никакого недопонимания: - Обо всём.
- А почему не мне? - раздался из-за спины знакомый голос.
Ну конечно же... Меньше всего Кристиану хотелось говорить с отцом Иоахимом сейчас. И дело было отнюдь не в том, что он чувствовал себя разбитым, словно накануне отмахал двадцать миль с мешком репы за плечами. Просто юноша не верил, что от такого разговора будет хоть какой-нибудь толк. С трудом он повернулся, опёрся спиной на стену: тело ломило, и даже после небольшого усилия приходилось переводить дух.
Заметно было, что и священник ночь провёл не в блаженном сне: глаза покраснели, веки набрякли, обычно румяные щёки отливали желтизной. На мгновение Кристиану даже стало его жалко: всё-таки уже старик, лучшие годы жизни оставил позади... Чувство жалости тут же исчезло, едва он вспомнил лютую злобу, исказившую лицо инквизитора во время допроса поляка. Как же он, забывшись, честил связанного пленника! То не было праведной яростью, что открывает неведомые тайники человеческих сил, заставляя свершать невозможное, неподъёмное - нет, юноша увидел трусливую ненависть хорька, который душит беззащитных кур, не умея остановиться, пока его не пригвоздят к земле крестьянские вилы. Но быть может, Кристиан и нашёл бы оправдание для этой ненависти - всё-таки поляк покушался на жизнь святого отца - если бы Иоахим не поджал трусливо хвост, едва его осадил возмущённый барон.
- Так почему же не мне? - снова спросил инквизитор.
Послушник прикрыл глаза, собираясь с мыслями.
- Дело в том, - начал он, не поднимая век, - что вы в этой истории... лишний. Теперь - лишний.
- Не думаю, что понял тебя, юноша, - холодно сказал священник; держался он хорошо, но голос его чуть дрогнул.
- Поняли, но боитесь это признать. Вы всё время боитесь - может быть, всю свою жизнь. Боитесь решать... нет, даже не решать, а ошибиться в решениях. Заручаетесь чужим авторитетом, чтобы не нести ответ ни за что. Люди просят у вас защиты - вы же сулите им покровительство Церкви.
- Но я и есть посланник Церкви...
Кристиан не прервал своей речи, лишь повысил голос, перекрывая отца Иоахима.
- Это для вас лишь удобная ширма. Если поездка принесёт хорошие плоды, вы представите их своей удачей, если же нет - обвините в провале кого угодно, но не признаете собственной слабости. Потому и людям обещаете не свою помощь, но лишь слабую тень длани далёкого Рима. Которому нет никакого дела до здешних мест. Горожане просят избавить от чудовища, а вы боитесь даже допустить, что оно есть. Самого себя заставили поверить, будто посланы сюда ради малых дел, и при том готовы убеждать всех и каждого, что эти дела имеют большое значение. Но вот появилась возможность сделать хоть что-то по-настоящему нужное - и вы струсили...
Он перевёл дыхание, и только теперь взглянул на инквизитора.
- Когда всё стало очень просто, когда есть только два ответа - "да" или "нет" - вы растерялись. Сегодня нужно решить, готов ли каждый из нас встать на пути зла. Если у человека достанет сил, он сделает это, и неважно, какие мотивы его ведут. Может, он не выносит зло, как Микаэль. Или же полагает, что сражаться с ним - его долг: таков, мне думается, фрайхерр фон Ройц. Или попросту стремится взять верх над всяким, кто бросает ему вызов - так поступает капитан Девенпорт. Но вы... Вы не готовы сражаться, и даже думать об этом не хотите. Поэтому вы - лишний здесь... святой отец.
Последние слова Кристиан добавил по привычке: в том, что Иоахим достоин так величаться, он уже разуверился.
- И если вы боитесь решать, если боитесь хоть раз сделать то, к чему всю жизнь призывали других, если даже ненавидеть по-настоящему боитесь - как вам можно довериться? Зачем вы здесь? Для чего?
Из инквизитора будто выдернули стержень: он обмяк на стуле, сгорбился, поник. Вокруг него словно колыхалась гнилая болотная вода, отдающая тухлятиной и ржой, и хотя юноша не ощущал никакого запаха, ему отчего-то хотелось зажать нос.
Отец Иоахим сидел, глядя в пол. Губы его беззвучно шевелились, подёргивалось веко левого глаза и пальцы на обтянутых сутаной коленях ворочались, неприятно напоминая двух толстых пауков. Потом, так и не проронив ни слова, он тяжело поднялся и вышел за дверь.
В комнате повисла тишина. Когда она сгустилась до того, что её, казалось, можно было ложкой черпать, Микаэль сказал:
- Вот это да-а...
Кристиан не понял интонации, с которой прозвучали слова воина: в ней были и удивление, и растерянность, и даже ироническая искра. Главное - протеста, несогласия не ощутил, и юноше это показалось добрым знаком. Во всяком случае, пока.
- Я хочу рассказать всё барону, - снова произнёс он.
- Хорошо. Только давай сперва поедим. Не знаю, как у тебя, а у меня брюхо здорово подвело.
От его слов Кристиан тотчас ощутил жуткий голод.
- Да, пожалуй... - он сполз с топчана, но Микаэль, глядя на него, нахмурился.
- Сиди тут. Тебе пока лучше вовсе не выходить. Мало ли что.
Положив на столик меч, нюрнбержец направился к двери, но замер, услышав голос юноши:
- Микаэль... ты Курии на верность присягал, клялся оберегать отца Иоахима, и я не могу... не смею просить тебя...
- Молчи, - бросил воин сурово, - ни слова боле.
Несколько мгновений оба молчали, а потом бывший телохранитель инквизитора сказал с неожиданной теплотой:
- Выбор ты мне небогатый оставил, малыш. После того, что сказал тут обо мне, куда я теперь от тебя денусь?
- Сам виноват, - Кристиан улыбнулся сквозь слёзы облегчения. - Не отнял бы у меня мешок, был бы я уже далеко.
На это Микаэль только фыркнул, и вышел за дверь. Но всего несколько минут спустя вернулся: в одной руке он держал широкую миску с кусками сыра и нарезанной ломтями овсяной кашей (* - в средневековой Европе кашу часто готовили на несколько дней вперёд, и делали очень крутой, после чего резали на куски), в другой - две кружки с тёплым молоком.
- Что это ты делаешь? - спросил первым делом.
- ...sed libera nos a malo. Amen(* - "...но избавь нас от злого (лукавого). Аминь" (лат.) - последние слова молитвы "PaterNoster" ("Отче наш")), - чуть слышно выдохнул Кристиан, и крепко зажал в руке серебряный крест - так, что острые кромки больно врезались в кожу. С ужасом он ожидал возможных последствий, но кроме этой боли не почувствовал больше ничего.
- Так... пустяки, - пробормотал юноша.
Недоверчиво покосившись на него, Микаэль поставил еду на столик.
- Давай, наворачивай. А потом уже к барону пойдём.
2
Пересказ ночной беседы с загадочным чужаком фон Ройц выслушал со стоическим спокойствием. Кристиан ждал чего угодно - скепсиса, ярости, удивления, даже испуга, но на протяжении всего рассказа барон не проронил ни слова, и лишь изредка, когда юноша запинался, жестом поощрял его продолжать.
Наконец Кристиан закончил и взял со стола чашку воды, чтобы смочить пересохшее горло. Ойген же по-прежнему молчал: сидел на высоком подоконнике, глядел в окошко на улицу и покачивал ногой в юфтевом сапоге. Щегольские серебряные бубенчики на подоле тёмно-коричневого с жёлтыми вставками парчового тапперта чуть слышно позвякивали в такт движениям.
"Понял ли он вообще, о чём я ему говорил?" - подумал юноша, но тут же одёрнул себя: прежде барон не давал повода усомниться в своём уме.
Тем временем, фон Ройц легко соскочил с подоконника, заложил руки за спину, мягко перекатился с подошв на носки и обратно.
- Первая часть рассказа не сильно расходится с тем, что сообщил Девенпорт. Но вторая... Значит, другие миры? И путешественник, способный странствовать меж ними? Что это вообще значит? Вроде как захотел - и очутился в Московии? Или в Палестине? Но только под другим небом - так, что ли?
- Смахивает на горячечный бред, - негромко произнёс Николас. Когда Кристиан попросил барона о беседе, тот оставил министериала в комнате. За минувшие дни послушник общался с этим человеком очень мало, но понимал, что фон Ройц ему доверяет, а тот его доверие оправдывает. А ещё Николас смел, ловок, находчив и - нельзя не признать - на редкость удачлив: вспомнить хотя бы засаду, в которую он попал по пути из монастыря. Но насколько значимо для властного сюзерена его мнение?
Бросив взгляд на Николаса, барон огладил пальцами бородку.
- Звучит и в самом деле дико... вот только в этом городе я за неделю навидался такого, чего за всю жизнь не видел. Так что пока поставим вопрос несколько иначе. Скажи мне, юноша, что обо всём этом думает отец Иоахим? И что думаешь ты сам?
Кристиан судорожно вздохнул. Конечно, вряд ли барона интересует собственное мнение инквизитора: он хочет знать, что устами доминиканца скажет церковь. С чудовищем-то ясно, но как насчет того, кто объявил на адскую тварь охоту?
Он человек? По всему выходит, что нет. Ангел? Но где же белые крыла? А ну как всё-таки демон, бес, посланник преисподней?
И если демон - в этом и был главный, невысказанный смысл вопроса барона - кем же тогда считать тебя, Кристиан? Ведь демон говорит, будто и ты обладаешь теми же удивительными умениями, что он приписывает себе. Какая неожиданная - и закономерная! - перекличка с мыслями, терзающими самого юношу!
Святые угодники, кто этот странник, зовущий себя Перегрином?! Если Господь сотворил человека по образу и подобию своему - то по чьему же подобию сотворён чужак?!
Пока Микаэль ходил за завтраком, Кристиан успел прочесть "Pater Noster", сжимая в руке нательный крестик, полученный ещё при крещении. Снедавший страх немного отступил - его не тошнило кровью; не рвалась из горла богохульная брань; не мучила жуткая боль, как должна была она мучить одержимого бесами; не расточился он вонючим дымом, как прислужник Врага рода человеческого. Но окончательно успокоиться юноша не мог: ведь Враг хитёр, и не зря зовётся Отцом Лжи - быть может, он лишь посмеивается, глядя на его, Кристиана, наивные усилия.
- Я не знаю, что думает отец Иоахим. Но, признаюсь, мне нет до этого никакого дела.
- Отчего же? - в голосе фон Ройца звучало неприкрытое удивление.
Тогда он в двух словах передал барону суть своего разговора с инквизитором.
- Ты умеешь удивлять, юноша, - покачал головой Ойген, в глазах его блестел интерес. - Признаюсь, я тебя недооценил. Но почему ты считаешь, что я готов выступить против этой угрозы?
Помолчав, Кристиан негромко спросил:
- Я ошибся?
Барон улыбнулся краешками губ.
- Что ж, если я верно понимаю ситуацию, ты не собираешься учитывать святого отца в наших планах.
В ответ юноша лишь пожал плечами.
- Как бы то ни было, это не отменяет моего вопроса. Что ты думаешь о Перегрине? Кто он?
- Может быть, он и не человек... - сказал Кристиан негромко, - но мне кажется, что Всевышний вложил в него бессмертную душу. Значит, он может быть и чем-то большим, чем человек, а может быть просто чем-то иным. В любом случае...
- Что? - вскинул бровь фон Ройц.
- ...Перегрин не несёт нам угрозы. Я не знаю, как объяснить иначе, но мне кажется, он такой же заложник обстоятельств, как и мы. И хочет объединить с нами усилия, ибо в одиночку ему не справиться.
- А мы - справимся?
- Вместе - может быть, - комната расплывалась перед глазами, лицо фон Ройца становилось то гротескно круглым, то смешно вытягивалось. - Вместе... да, вместе...
- Тебе плохо? Присядь.
Николас ногой подтолкнул послушнику табурет, и Кристиан с облегчением сел. Он опёрся спиной о стену, моргнул несколько раз. Когда взглянул на барона, тот показался ему облитым чуть заметным красным сиянием, от которого на душе делалось спокойно. Юноша понимал, почему за Ойгеном идут люди, чувствовал, что этот человек - уверенный, целеустремленный, умеющий вознаграждать за добро и карать за злые дела - достигнет в жизни многого. Николаса окутывал прозрачный лиловый туман, пронизанный золотыми искрами: подходящие цвета для смелого, честного и открытого человека. А вот вокруг Микаэля в воздухе мерцали оранжевые точки, и от одного их вида делалось тепло; нюрнбержцу можно доверить жизнь, и быть уверенным: тот не пожалеет себя, дабы её сберечь.
- Ну, хорошо, - сказал барон, увидев, что парень пришёл в себя. - Допустим, ты прав, и этот Перегрин для нас не опасен. Но есть то, что опасно.
- Ворг, - от прозвучавшего слова будто холодом повеяло.
- Именно. Чудовище, каким-то образом связанное с ним. Кроме Ворга, есть и другая угроза: та тварь, напавшая на детей. Могут они быть одним и тем же существом? Полагаю, нет, ведь Перегрин, если верить его словам, тут появился недавно, а дети погибли несколько месяцев назад. Выходит, мы опять возвращаемся к тому, с чего начинали: в округе есть что-то ещё, несущее угрозу.
- Источник, - произнёс негромко Николас.
- Источник, - кивнул барон. - Слышали что-нибудь про него?
- Нет, - юноша удивлённо моргнул. - О чём это вы?
Ойген ответил не сразу: казалось, он сомневается, стоит ли возвращать юному писцу его откровенность. Но, видимо, доводы "за" перевесили в голове Ворона аргументы "против". Сухо, коротко, но вместе с тем очень внятно он поведал о тайне монастыря Ротшлосс и его покойного настоятеля.
- Источник... - пробормотал поражённый рассказом Кристиан. - Чем же он может быть?! И где спрятан?
- Хотел бы и я это узнать. И потому мне нужно услышать всё о том случае с детьми. Во всех подробностях.
Кристиан даже рта открыть не успел, как раздался негромкий стук... И стучали вовсе не в дверь. Вскинув брови, фон Ройц повернулся к окну, откуда в комнату уже просунулась маленькая вихрастая голова. Пауль!
- Здрасьте! - сказал мальчишка без всякой опаски. - А мы тут уже.
- Ты кто такой? - спросил барон, сурово нахмурясь. - Чего здесь забыл?
- Сказали же, что хотите про чудище узнать, - пояснил мальчик, и через мгновение уже сидел на подоконнике - точь в точь, как чуть раньше до него сам Ойген. - А мы как раз за тем и пришли.
- Мы?
- Ага. Лезь сюда, Заноза.
Пауль подвинулся, и на подоконнике тут же очутилась девочка - ловкая, как кошка. Тут опешивший Кристиан наконец-то сообразил что происходит и немного струхнул: как ещё посланник императора поступит с дерзкой малышнёй? Но странное дело - от показной суровости барона уже не осталось и следа. Было похоже, будто он с трудом сдерживает улыбку.
- Подслушивали, значит. И давно?
Пауль и Альма вдруг углядели на улице нечто крайне интересное и принялись сосредоточенно это рассматривать.
- Прыткие сорванцы... Спокойно, Николас, спокойно. Или ты не был в их годы маленьким прохвостом? Сам я и не такое вытворял. А вы давайте, заходите... гости дорогие.
Не дожидаясь повторного приглашения, дети попрыгали с подоконника, но так и остались возле окна: как видно, всё-таки не слишком доверяли взрослым.
- Тебя вчера никто не звал, - пробурчал Пауль, обращаясь к Кристиану. - Это меня один из ваших попросил сказать. Знал бы я, что получится - нипочём бы не согласился, честное слово.
Юноша лишь устало махнул рукой: мол, дело прошлое.
- А ты знаешь, что случилось? - прищурился барон.
- Известное дело! - расплылся в щербатой улыбке мальчишка. - Я тут всё вижу да примечаю!
Альма, насупившись, толкнула его в бок, и вихрастый сразу посерьёзнел.
- Да, видел. Вот он, - худенький палец указал на Микаэля, - за Кристианом пошёл, и сестра моя с ним. А я - следом.
Нюрнбержец только головой покачал.
- Выходит, ты видел вчера чудовище, - утвердительно сказал фон Ройц. - И был в лесу, когда на вас напали. Если не врёшь, конечно.
Пауль аж на цыпочки привстал от возмущения.
- Я вру-у?! - воскликнул он. - Да хватит толкаться!
Это было сказано уже Альме, снова пихнувшей его в бок кулачком - девочка наверняка опасалась, что знатный господин рассердится на её дерзкого приятеля.
- Не вру я. Хоть чем поклянусь: был тогда в лесу. И чудище видел. А вот Заноза тоже там была, да ничего не увидала.
- Вчера и тогда, в лесу - ты видел одно чудовище?
- Нет, - уверенно сказал мальчик, и зябко повёл плечами: всё-таки бравада его была напускной, и он явно боялся. Потому, наверное, и пришёл сегодня сюда - к людям, имеющим и силу, и власть; хотел избавиться от страха. - Вчерашнее чёрное и говорит. А то, лесное - белое, как рыбье пузо, и ухает вот так: у-ух, у-ух! Оно всех и убило - Петера, Уве, Ганса с Гюнтером, а потом ещё за на...
- Ганса и Гюнтера не чудище убило, - сказала вдруг Альма.
- ...ми гналось, - закончил по инерции Пауль, а потом изумлённо посмотрел на подругу: - Э-э! Не чудище?! Ты чего болтаешь-то?!
Девочка насупилась сильнее, и Кристиану показалось, что она уже пожалела о своих поспешных словах. На него снова накатило то странное ощущение, уже испытанное в "гнезде", когда видел извивающиеся нити страхов, опутавшие детей. Сейчас, после полной ужасов ночи, у него не было сил, чтобы рвать эти тонкие, невесомые, но такие прочные путы. Однако можно поступить иначе...
"Не бойся, девочка, - прошептал Кристиан, зная, что его услышит только Альма. - Не бойся. Ты ведь смелая. Помоги нам, и позволь помочь - тебе, другим детям, всему городу. Поверь, мы будем очень стараться..."
- Их... убило не чудовище, - заговорила маленькая сирота, заворожённо глядя на юношу. Она говорила медленно, будто слова сопротивлялись, не хотели покидать детское горло. - Это были...
"Ну же, не бойся..."
- ...монахи, - чуть слышно закончила Альма; и тут же повторила, уже громче, увереннее: - Это были монахи. Не из города.
- Вот, значит, как, - произнёс фон Ройц ровным голосом, но Кристиан увидел, как побелели, вжимаясь в столешницу, пальцы барона. - Ты уверена, девочка?
Альма кивнула.
- Что ж, тогда всё сходится. Всё, всё сходится...
Меж тем, Пауль возмущённо уставился на подругу.
- Чего ж ты раньше молчала? - спросил он с обидой. - Не рассказала нам почему?
- А что бы ты сделал?! - вскинулась та, и Николас, шагнув вперёд, положил руки им плечи.
- Ну-ка, тихо, сорванцы. Не бузите.
Дети притихли.
- Что ж, - сказал Ойген. - Вы нам очень помогли.
Как-то одинаково вздохнув, Альма и Пауль полезли обратно на подоконник. Миг - и девочка кошкой выскользнула за окно, а мальчик, обернувшись, спросил:
- Если мы вам так уж помогли, можно я монету себе оставлю?
- Какую ещё монету? - рассеянно спросил барон, уже изучая повешенную на стену карту округа Финстер: её он вытребовал у бургомистра сразу же по приезду.
- Ну, которую мне ваш солдат дал, чтобы я вот ему, - палец вновь указал на Кристиана, - наврал.
- Оставь, оставь, - фон Ройц пожал плечами. - Впрочем, погоди-ка...
Он выудил из висевшего у пояса замшевого кошеля два даллера и бросил их мальчишке: Пауль оба подхватил на лету стремительно, как ласточка - летящую муху.
- Одну тебе, одну этой... Занозе, - и барон снова повернулся к карте.
Пауль фыркнул - мол, ясное дело! - подмигнул Кристиану и скрылся из глаз.
- Есть ещё кое-что, - произнёс фон Ройц, не отводя взгляда от очертаний гор и лесистых долин. - Бургомистр говорит, будто один из горожан, некий Ахим Шустер, очень интересуется всем, что в округе происходит и происходило с самого основания города. И даже будто бы записывает то, о чём ему доводится узнать.
Кристиан оживился. Хроника городской жизни за десятки лет? Наверняка там немало интересного!
- Если в то, что здесь творится, вовлечены монахи Ротшлосса, - продолжил Ойген, - значит, нечто подобное должно было случаться и прежде. Ведь отец Герман верховодил в обители не год, и не два.
- А значит, что-то может найтись в записях, которые ведёт этот Шустер, - кивнул Кристиан.
- Схватываешь на лету.
- Вы не будете против, если к старику схожу я?
- Тебя проводит кто-нибудь из моих людей.
- Не стоит, - юноша покачал головой. - Нам ведь не нужно, чтобы он испугался, правда?
3
Колотить в дверь пришлось долго. Кристиан стучал кулаком, локтем, и даже несколько раз приложился пяткой - всё без толку. Старые доски скрипели под ударами, из притолоки тонкими струйками сыпалась пыль, а грохот разносился по всей улице, заставив показаться в оконах соседних домов пару досужих кумушек. Одна лишь посмотрела на взопревшего Кристиана, да снова захлопнула ставни, а другая, кусая большое яблоко, расположилась за подоконником поудобнее - не иначе, рассчитывала на интересное зрелище.
- Шустера ищешь? Да уж помер, поди, - прожевав кусок, сказала она. - Почитай, уж месяц его не видала. А ему уж, небось, лет сто было - всё одно чужой век заживал. Точно, помер.
- Очень надеюсь, что нет, - пропыхтел Кристиан, поднимаясь на цыпочки и заглядывая в окно. То было заложено не слюдой, а зеленоватым стеклом, но прозрачная гладь настолько заросла пылью и жирной грязью, что юноша, как ни старался, а сумел разглядеть лишь край заваленного бумагами стола да кривобокий стул.
- Помер-помер, - не без удовольствия заявила женщина, продолжая трудиться над яблоком. - Во, и воняет уже, я прямо отсюда чую.
Кристиан никакого особенного запаха не ощущал, но чем дальше, тем меньше ему нравилось происходящее. А что, если старик и впрямь отдал богу душу? Тогда пойдут прахом все надежды отыскать хоть какие-нибудь упоминания о странных происшествиях, что могли твориться в округе. Ну, то есть, конечно, можно обратиться к бургомистру за разрешением изучить записи, которые будут найдены в доме - но если старик и впрямь полжизни положил, собирая местные байки да легенды, кто знает, сколько предстоит возни с его бумагами? Времени-то на это у них нет.
Он ещё раз с силой ударил по двери кулаком - скорее от отчаяния, чем по злобе, и тут же скривился: коварная деревяшка в отместку наградила его здоровенной занозой... о которой он тут же забыл, едва лишь - о, чудо! - загремели в доме засовы и задвижки. Дверь с протяжным скрипом отворилась.
- Чего надо? - прохрипел появившийся на пороге человек, и тут же закашлялся: так бывает, когда подолгу не говоришь, и кажется, что словам трудно найти дорогу наружу, горло будто забивается пылью.
Увидев старика, женщина разочарованно сплюнула, бросила на улицу огрызок и со стуком захлопнула окно.
- Ахим Шустер?
- Ну?
- Я здесь по поручению бургомистра Ругера фон Глассбаха, а также посланника короны барона Ойгена фон Ройца, - поспешно сказал Кристиан, опасавшийся, как бы неприветливый человек не закрыл дверь снова - прямо у него перед носом. Городской глава утверждал, мол "этому архивному червю уже и дела нет ни до чего, кроме своих записей", но юноша надеялся, что высокие звания пославших его людей хотя бы вызовут у старика интерес. - Их... то есть всех нас интересует кое-что, быть может, вам известное.
- Известное? Мне?
- Говорят, у вас есть записи обо всём, что здесь происходило за много лет. Говорят, вы всё знаете.
Лесть вышла неуклюжей, и Шустер, фыркнув, почесал бугристый, в крупных порах, нос, но ничего не ответил. Кончики его пальцев были чёрно-синими от намертво въевшихся чернил, и это больше всех слов фон Глассбаха убедило Кристиана, что старик и впрямь головы не поднимает от бумаг. Между тем, Ахим явно колебался, но дверь всё же не закрывал, и это несколько обнадёживало. Юноша быстро, но стараясь не упустить ничего важного, сообщил "архивному червю" о последних событиях в городе, и снова повторил, что ему чрезвычайно важно изучить записи.
- Да знаю я, чего творится, - всё таким же булькающим голосом сказал Ахим Шустер. - И записи у меня есть, тут ты прав. Только мне до того какое дело?
Однако в его мутных глазах Кристиан увидел огонёк болезненного интереса. Из-за возни с делами давно минувших дней этого человека наверняка обсмеяли уже все горожане, кроме, быть может, самых терпеливых или равнодушных. Да и прежде его, наверное, не слишком любили - иначе с чего бы ему ото всех скрываться?
- Хотите помочь спасти город? - негромко спросил он.
Старик долго смотрел на юношу, словно принимая самое трудное в жизни решение. Потом, не говоря ни слова, чуть шире открыл дверь.
...В доме и впрямь пахло скверно: может быть, не столь уж неправа была соседка, когда говорила про вонь, разве что насчет источника её ошибалась. Из кухни тянуло перекисшим пивом и капустой, в комнате стоял густой запах грязной, пропотевшей одежды. Углы сплошь заросли паутиной, всюду лежал заметный слой пыли. На столе, край которого Кристиан видел в окно, помимо бумаг, валялись корки хлеба, уже взявшиеся зелёным налётом плесени, и стояли несколько мисок с закаменевшими остатками недоеденной каши. Единственными ухоженными предметами были здесь только чернильница, пучок гусиных перьев рядом с ней и перочинный нож с костяной ручкой, да масляная лампа под тонким стеклянным колпаком. Ну, хорошо хоть не открытая плошка-светильник, а то бумаг здесь столько, что одна искорка скакнёт - и поминай, как звали.
Впрочем, беспорядок его не слишком волновал - приходилось видывать и не такое, а запах... ничего, принюхается, замечать перестанет. Главное - посмотреть записи. Что, если бургомистр ошибся, и ничего-то у старика нет полезного? Может всю жизнь свою он перевёл на переписывание старых бабьих дрязг да мужичьей похвальбы? Кристиан передёрнул плечами.
Тем временем, Ахим, не обращая внимания на посетителя, прошлёпал куда-то в дальнюю комнату и долго там возился, шурша бумагами, хлопая дверцами шкафов и сдавленно чертыхаясь. Сесть юноше он не предложил, и тот долго колебался, глядя то на свободный краешек заваленной барахлом лавки, то на кривобокий стул. Тут наконец-то появился старик, и протянул ему тонкую пачку листов, стянутых бечёвкой. На лице у Шустера было такое выражение, будто стоило гостю сказать одно неверное слово, и он тут же вылетел бы из дома, не успев ничего прочитать. Поэтому юноша просто кивнул и осторожно принял пачку из сухих морщинистых рук. Осторожно, сдерживая нетерпение, он развязал узел и углубился в чтение.
И по мере того, как Кристиан откладывал в сторону один лист за другим, глаза его становились вёе больше.
Похоже, Ахим и впрямь собирал эти записи в течение многих лет: на самых старых листах чернила уже выцвели, края листов сильно обтрепались. Самые последние были гораздо свежее. Поневоле становилось жутко: значит, здесь и впрямь творятся тёмные дела, и началось это отнюдь не три месяца назад.
Люди могут считать место, где они живут, спокойным и тихим, но зачастую так думают вовсе не потому, что всё так и обстоит на самом деле. Просто память человеческая слишком коротка, долго произошедшее не хранит. До недавних событий Шаттенбург слыл довольно-таки тихим и безопасным местечком, однако, как следовало из записей, не проходило и нескольких лет, чтобы в округе не приключилось что-нибудь недоброе. И ладно бы какие пустяковые события - так нет, большая часть свидетельствовала о действительно тёмных происках. То скотина у крестьян падёт, то ребёнок исчезнет, то из лесу не вернётся лесоруб... Ну, пропажу людей ещё можно на зверей диких списать, но как объяснить вот такое:
"...в тот день супруги Хайнц и Ута Мюллер, что мукомольней владеют, видели, как в реку чуть ниже плотины с берега вошло великое множество красных жабок, и вода сделалась как кровь, и пеною покрылась, и жабки всплыли мёртвыми. И был запах серы по всей округе..."
"...городской стражник Петер, от матушки своей возвращаясь, видел в лесу человека обликом престранного - двигался он словно в припадке падучей, руки и ноги его гнулись в обратную супротив человечьего обыкновения сторону, а на лице ни глаз не было, ни носа, лишь рот с зубами частыми длиною в палец..."
"...все в доме егеря Мартина умучены были смертию страшной, лишь дочка младшая выжила, облик чудовища сумевшая передать. Мордою и телом тот был похож на матёрого кабана, лапы медвежьи, дыхание его было дымом, слюна была гноем и ядом, а глаза как чёрный огонь..."
"...дети, близ старой переправы игравшие, видели, как выбежал из леса чёрный человек. Бежал он на четвереньках, словно зверь дикий, и прыгнув в воду, изловил большую рыбину, которую съел тут же с чешуёй, костями и всею требухою. Когда дети закричали, человек испугался и бросился бежать, но, поскользнувшись, о камни голову раскроил. Позже в нём признали лесоруба Карла, сгинувшего годом ранее. Жена его созналась, что пропавший муж незадолго до гибели являлся к ней дважды ночами и брал её силою, через что она потом оказалась в тягости.В срок она принесла не ребёнка человечьего роду, а мохнатого зверёныша. Плод сожгли, сама же лесорубова жена родами и помре..."
"...стоны эти страшные всю ночь раздавались, утром же следующего дня на поле обнаружилась огромная лужа зловонной слизи, от которой в лес уходила полоса слизевая же. Хлеба, что под слизью побывали, распались в прах и гной, а те, что близко росли, почернели и осыпались, и есть их стало нельзя. И на следующий год на поле этом хлеба не задались тоже..."
Кристиана передёрнуло. Вот тебе и тихий спокойный городок Шаттенбург! Конечно, не каждый день - и не каждый год даже - подобное творилось, но как теперь не поверить, что где-то неподалёку от города существует источник зла?! Теперь главное - его отыскать. И он уже примерно мог сказать, где начинать поиски. По записям выходило, что чаще всего зловещие происшествия случаются в междуречье Дункеля и Айзенфлуса, где расположены поселки Береншлухт и Айзенстром.
Сжав листы с записями, юноша криво улыбнулся. Да, барону непременно нужно это увидеть!
4
Человек шагал по плохо освещённому коридору, и его сутана то сливалась с густыми тенями, то выплывала из них - казалось, будто клочья темноты липнут ко грубой ткани монашеского одеяния. Под опущенным капюшоном светлело лицо - загорелое и румяное, как у моряка - мало подходящее аскету, что проводит дни в тесной монастырской келье.
Женщины в одинаковых бело-чёрных одеяниях, попадавшиеся ему навстречу, шарахались прочь, прижимались к стенам, исчезали за дверями своих комнат. Мужчина не обращал на них внимания, каждое его движение было преисполнено целеустремлённости, и он точно знал, куда ему идти.
Вот сюда - в маленькую часовню, способную вместить одновременно не более десятка молящихся. Сейчас здесь находились только трое, и всё равно комнатка казалась тесной. На звук его шагов две женщины обернулись - высокие, по-крестьянски крепко сложённые и совсем ещё юные; они не слишком удивились, разглядев посетителя, но обе уставились на него с одинаковым негодованием. А потом третья женщина что-то негромко произнесла, и обе юницы, бросив на мужчину в сутане обжигающе-гневные взгляды, прошли мимо незваного гостя и покинули часовню.
- Вильям, - произнесла Агнесса с укоризной, - ты снова пугаешь моих девочек.
- Я помню правила, мать.
- И у тебя есть причина, чтобы их нарушить?
- Разумеется.
Настоятельница наконец-то повернулась, окинула склонившегося в уважительном поклоне мужчину холодным и строгим взглядом.
- Эйнар тоже с тобой? - спросила она сухо.
- Нет, он сейчас в городе.
- Зачем?
- Ойген фон Ройц, - произнёс монах столь спокойно и уверенно, будто говорил про мешки с репой, привезённые на кухню обители. - Он кое-что узнал про нас.
- "Кое-что"... - губы Агнессы скривились, на лицо легла маска отвращения. - И что же нового сумел вызнать Ворон?
- Помните детишек, которым повезло уйти от ётуна?
Ещё бы она не помнила! С этой проклятой истории и начались все их нынешние беды. Едва усмирённую, но плохо обученную тварь упустили люди Германа, а ловить-то пришлось всем миром: отряжать в поисковые отряды лучших следопытов и молиться, чтобы рыщущие вокруг города пятёрки монахов не попались на глаза случайным свидетелям. Увы, исправить оплошность по-тихому не вышло - ётун наткнулся на играющих в лесу детей раньше, чем до него самого добрались верные.
Тут недоумки из Ротшлосса напортачили снова: из шести сопляков двое сумели сбежать, их рассказ о чудовище взбаламутил стоячую воду городского болота. Пусть ненадолго, но страсти вскипели, из Шаттенбурга в Рим ушло подписанное ратманами письмо. А Курия - о, ирония судьбы! - вместо того, чтобы посмеяться над нелепым посланием, отправила в медвежий угол далёкой Силезии своего человека.
Аббатисса вздохнула: инквизитор не стал бы для них проблемой, если бы не Ойген фон Ройц. Может ли такое быть, будто барон и священник прибыли сюда независимо друг от друга? Поверить в случайность ничуть не легче, чем в то, что папа договорился с императором.
- Они увидели больше, чем рассказали тогда, - произнёс Вильям.
- Кто? - Агнесса не без труда заставила себя отвлечься от мрачных мыслей.
- Те детишки. Пришли к фон Ройцу и признались, будто видели не только чудище, но и кого-то из братьев.
Нехорошо. Совсем скверно. После летнего происшествия Агнесса лично приказала не трогать детей - возможный урон своим рассказом те уже нанесли, зато их пропажа могла пробудить новые подозрения. Выходит, щенки оказались умнее, чем можно было представить, а вот она... ошиблась?
- Сегодня утром. Надёжный человек известил меня столь быстро, как только смог.
- И что ты предпринял?
- Отправил в город Эйнара и троих верных с ним. Все снаряжены, лишь ожидают приказа.
Второй раз она ту же ошибку не повторит.
- Пусть теперь сделают всё аккуратно. Да не пускают в ход ножи и удавки - незачем впустую разбрасываться тем, что может нам послужить.
- Я понял, мать.
- Сколько верных Германа уцелело?
- Дюжина. Двое из них ранены.
Мало! Ох, как же мало! Проклятье на твою голову, Ворон!
- Из моих девочек к Возвышению готовы две. А новенькие от Ротшлосса...
- Никто из них не добрался до Чертогов, мать.
Агнесса сжала сухие кулаки, выдохнула сквозь зубы. Не ошиблась ли и в этом? Конечно, Герман был старым глупцом, не достойным Высшей Силы, и всё же он приносил пользу общему делу, его обитель исправно пополняла ряды верных. Зря она понадеялась, что, сцепившись с бароном, несговорчивый союзник безнадёжно ослабнет в схватке и наконец-то уступит нагретое место у кормила власти. Ворон и его воины оказались слишком грозным противником - Герман бездарно погиб, а их общий враг усилил свою позицию.
- Добавь людей в дозоры, - распорядилась Агнесса. - И отправь в каждый по ётуну.
Вильям приподнял бровь в немом удивлении, но возражать не стал, очевидно, чувствуя, что сейчас госпоже перечить не стоит.
- До ритуала у нас всего три дня... четыре, считая сегодняшний. Если Эйнар управится в городе, как раз успеем подготовить агнца. Ты ведь понимаешь, как важно, чтобы нам не помешали?
- Барон не знает, где искать.
Откуда-то из многочисленных складок своего одеяния Агнесса достала чётки; заглянувший в узкое оконце часовни солнечный луч сверкнул на посеребрённом крестике, заставил блестеть нанизанные на тонкий шнурок чёрные бусины. Приподняв чётки перед собой, аббатисса разжала пальцы. Те не упали - повисли в пустоте между её рукою и плитами каменного пола. Небольшое волевое усилие - и связка бусин начала медленно, словно нехотя, вращаться в воздухе. Мужчина в сутане смотрел на них, как заворожённый.
- Аббат Герман погиб, - голосом Агнессы, казалось, можно замораживать моря, - Ротшлосс потерян, половина верных лишилась жизни, а наши враги знают про Источник. И всё это - потому, что никто из нас не оценил Ворона по достоинству. Как ты намерен справиться с ним, Вильям?
- В городе нам его не достать, - ответил монах, помедлив. - Но и он ничего нам не сделает, пока отсиживается за стенами. Мы настороже, Ротшлосс не повторится. К тому же у барона слишком мало людей, и значит нужно лишь подождать, пока он отправит их за городские ворота, а уж тогда...
Будто сорвалась пережатая пружина - чётки бешено завертелись, обрисовав под ладонью женщины нечто вроде размытого веретена. А в следующий миг раздался громкий треск и чёрные бусины брызнули в стены, раскалываясь от ударов, засыпая пол часовни мелкими осколками обсидиана. Ни одна из них не угодила ни в Агнессу, ни в Вильяма, но на верного определённо произвёл впечатление крестик, расплющившийся о дверной косяк прямо над его головой.
- Лучше бы всё именно так и случилось, - произнесла аббатисса, опуская руку. - И для тебя, и для Эйнара, и для остальных. А сейчас можешь идти.
Угрозы в её тоне не было, но высокий мужчина мысленно содрогнулся, отступая из тесной комнатёнки в коридор.
5
До "Кабанчика" оставалось пройти совсем немного, когда Кристиан почуял неладное.
"Неужели снова Ворг?!" - по спине пробежали морозные мурашки, словно за воротник ему сыпанули пригоршню снега. Он посмотрел вверх, оглядывая крыши - нет, чёрной тени не было видно. Ставни везде закрыты - в последние время горожане не любят держать окна нараспашку - кривая улица пустынна. Лишь в десятке элле впереди подпирает стену парень лет пятнадцати в рубахе и штанах из крапивного волокна - ни дать ни взять отпрыск небогатых горожан, отлынивающий от работы, которую ему вмиг отыскали бы отец или мать, попадись он им на глаза.
Вроде бы ничего опасного... вот только дурное предчувствие не исчезало.
- Ну, и как тебе наш городок, монашек? - спросил скучающий парень, и Кристиан внезапно понял: угрозу стоило высматривать отнюдь не на крыше.
- Хороший город, - ответил он, попытавшись скорее миновать незнакомца. Но тот уже отделился от стены: всего два скользящих шага - и вот он уже на самой середине улицы. До чего же они тут узкие - улочки эти!
- Спешишь? - улыбка, змеившаяся на губах шаттенбуржца, не предвещала ничего хорошего.
- Немного, - отозвался Кристиан.
У любого парня - городского ли, деревенского - в его возрасте имелся бы немалый опыт подобных разговоров, но юноша уже несколько лет жил при монастыре, где такого, конечно же, не случалось. Он наверняка соверил ошибку, став отвечать на вопросы - дело пахло дракой, и следовало уносить ноги, ибо ему вряд ли удастся одержать верх. Да ещё записи - их нужно беречь, как зеницу ока...