Все вокруг было до противности желтым. Как будто весь мир решил разом заболеть гепатитом. Девушка мимо пробежала в ярко-ЖЕЛТОЙ куртке. Школьник с ЖЕЛТЫМ ранцем. Два ЖЕЛТЫХ 'жигуленка', застрявших у светофора, перед невесть откуда тут взявшимся грузовиком с полным кузовом подсолнухов (нелепица какая-то!). Светофор застыл навечно ЖЕЛТЫМ. Молоденькая мамаша с ЖЕЛТОЙ коляской. Вывеска Билайна с его ЖЕЛТО-черными полосками, и даже ярко-красный МТС с его белыми яйцами потонул в ЖЕЛТО-ЖЕЛТОЙ листве вокруг. Вон явно кого-то ждущий мужик стоит с цветами, а цветы - ЖЕЛТЫЕ-ЖЕЛТЫЕ.
Серафима облокотилась на скамейку, обхватила голову руками, вот, елки, и скамейка - ЖЕЛТАЯ. Ругнулась незлобно.
Очень кружилась голова. Интересно - это психологическое или все действительно именно так плохо. Усмехнулась. Ведь ей же уже не просто сказали, а показали даже - что все действительно так плохо.
Вспомнился давний разговор с давней придурковатой подругой... Нет, она (подруга) вовсе не была дурочкой и даже имела ученую степень математических наук. Просто ее увлечение всякими потусторонними вещами, гороскопами и тому подобным доходило порой до откровенной бредятины.
Тогда были они еще совсем молоденькими милыми наивными девчушками, помнится, - волосы в косы были заплетены, - а это ведь, даже не молодость еще, а юность, наверное... Эльвирка мучилась на диване: беременность двойней ее вымотала. Девятимесячный живот, казалось, готов был взорваться.
Подруга маялась подсчетом дней до того как...
Серафима... Ну, не Серафима, а Фима, Фимка, участливо слушала монотонный говор подруги, изо всех сил стараясь не заснуть от убаюкивающего тембра.
- Слышь, Эльк, тебе в психологи, в гипноз же впасть можно!
- О, кстати! О психологии... - оживилась подружка...
Фимка прикусила нижнюю губу. И дернуло же ее ляпнуть. Сейчас начнется...
- А давай я тебе тест - на жизнь...
- Ну, давай. - Побыстрей закончить препирательства - это их не начинать. Если б отказалась - Элька ныла бы дня три этим "давай сделаем тест".
И понеслись вопросы... ответы... вопросы... ответы... то и дело прерывающиеся вскриками - "не думай!", "быстро", "быстро", "не задумываясь". Когда пытка закончилась, и Фимка была отпущена заваривать чай, Эльвирка, прикусив язычок от старания, стала вычерчивать какой-то график, то хмурясь, то прицокивая, то всхлипывая "ай-яй-яй". Фимка спустя столько времени отчетливо помнила лицо подружки.
Картинка ожила в памяти до мелочей.
Вот Фимка заходит с чайником и чашками на подносе. Вот поднимает глаза на Эльвирку, встречается с ее взглядом, спотыкается и... Все летит, как в "Матрице" - и чашки, и чайник, и розетка с вареньем, ложки - россыпью, чай - водопадом... И Фимка падает... падает... падает... едва уворачиваясь от угла журнального столика. Обалдевше выползая из-под стола, Серафима в немом недоумении плюхается в кресло.
- Чуть не убилась. Эль, ты чего? Так же заикой остаться можно...
Черные, бездонные глаза подруги излучали неподдельный интерес в смеси с... с чем?
- Фим, ты не убилась бы... Я такого графика никогда не видела... - Элька говорила все тише и тише. - Ты как-то рывками, зазубринками вверх, вверх, вплоть до 36 лет...
И замолчала, спрятав глаза под длинными черными ресницами.
- Элька? - не особо вникая в то, что услышала, Серафима разглядывала чайное пятно (промокать или уже поздно? а если подмести заваркой, то даже будет полезно для ковра). - Ну и что там после 36?.
- Фим, а в 36 тебя не станет... - прошептала подружка, но тут же затараторила, спохватившись: - Это шуточный тест, это ничего не значит. И вообще, я могла ошибиться. И вообще...
- Эй-эй, Эль!.. Успокойся. Я же не верю в эту чушь, человек сам себя делает.
- Угу, - кивнула тогда Элька. - А давай еще чаю, а? С пирогом, а?
Вот такие пироги...
Вот такие пироги...
Вот такие пироги...
На этой неделе Фиме - полные 36 лет.
А что она хотела? При ее бешеном ритме жизни... При ее отмашках: "сегодня некогда"... Что нужно было ожидать?
Облокотившись на колени, закрыв глаза, Фимка массажировала виски - "вот только паники не надо..."
Резкий запах осени прямо у самого лица.
Серафима открыла глаза, отпрянула от неожиданности - желтизна больно ударила по глазам... Прямо перед ней стоял тот самый ждущий мужик с теми самыми тремя желтушными хризантемами.
- Это вам.
- Мне? - Фимка осторожно, одним пальчиком, как-будто боясь испачкаться, отодвинула цветы в сторону от своего лица.
- Вам, вам, - мужчина либо уже перенервничал, либо еще не начинал нервничать, но, то, что он на грани - было ощутимо без провидения.
"Поерничать? Или не надо? Пожалуй, не надо, а-то взорвется еще". И все-таки...
- А знаете, что дарить желтые цветы нельзя? Это к разлуке.
- Да? Значит, я угадал. Впрочем, и она тоже.
- Она не пришла.
Он кивнул головой, зачем-то посмотрел на деревья и сел справа от Серафимы, положив ей на колени букет. Закурил.
Серафима улыбнулась его галантности, поняв, отчего он оценивал ветер.
- Да все и так было понятно... - выдохнул, дым улетел вдаль. - Отношения, которые никуда не ведут - не для меня. И так все нервно.
- Знаю хорошего психолога. Поможет в любой ситации...
- Зачем? Ай, ладно, давайте номер.
Фима достала из сумочки желтую визитку: - Вот, Эльвира Модестовна Штин, очень хороший психолог.
- А отчего морщитесь? Достала что ли?
Фима улыбнулась, как бы угадав его мысли.
- Эля - моя давняя лучшая подруга. И, правда, очень хороший психолог. А я... Я просто ненавижу желтый, - глядя на желтые одуванчики хризантем.
- А где ты видишь желтый?
- Везде, - пожала плечами. "Ты... так сразу - ты..."
- Андрей, - он переложил сигарету в левую, правую освободив для пожатья.
- Серафима, - Фима пожала руку, и тут только разглядела человека. Надо же, она смотрела на него полчаса и так ничего в нем не увидела, может быть оттого, что он тогда ждал не ее? Она смотрела на него и...
- Сима или Фима?
Она смутилась, покраснела.
- Фима, - и улыбнулась.
- Они ведь золотые, как твои волосы. Кстати, у тебя обалденный цвет волос знаешь - не русый и не рыжий, золотой, красное золото, быть может... Если б я его видел... - он улыбался в ответ. Выбросил сигарету, накрыл ее ладонь двумя своими: - Ну, посмотри!
- Ну, посмотри! - Фимка кивнула на улицу и стала озвучивать свои мысли: - Скамейка - желтая, светофор - желтый, Билайн - желтый.
- А рядом красный МТС, - перебил он ее.
- Но у него яйца! - скорчила рожицу Фима.
- Ах, яйца! Нас не устраивают яйца?! - Андрей смеялся. - Но больше желтого нет. Посмотри!
- Как это нет? А вот это всё?
- Что - всё? - он выпустил ее руку, и Фима сразу замерзла.
- Осень... - прошептала она.
- Значит, мы не любим осень? - он смотрел на нее насмешливо.
Вообще откуда он взялся? Отчего он так с ней говорит? Кто ему дал такое право - прыгать от одной барышни к другой?
- Тсссс...- Андрей приложил палец к губам. - Ты слишком громко думаешь, я тебя слышу. Лучше вот послушай.
Он поправил букет у нее на коленях и...
А по городу бродит Осень И тихонько стучит в дома.
Даже к тем, кто её не просит Неизбежно придёт сама.
А по городу носит листья, А по городу носит грусть,
А по городу носят письма - Отраженья осенних чувств.
А по городу бродят пары, Словно взяв у Весны взаймы.
Осень золотом тротуары Стелит к встрече сестры-Зимы.
А в глазах твоих неба просинь Снова сводит меня с ума.
А по городу бродит Осень И тихонько стучит в дома.
Фима растерянно глядела на собеседника.
- Это твои?
Он отрицательно качнул головой: - Нет, есть такой парень Улисс...
- Я знаю, - Фима засмеялась. - Я знаю...
- Ты его знаешь лично? - Андрей с интересом наклонился к ней.
- Неет, что ты, если б я его знала лично - спрашивала бы я тебя - твои ли это стихи?
- Да-да, я и забыл, что Интернет есть везде, - он придвинулся к ней поближе.
Ветер рванул листву с деревьев, та закружилась дождем. Или снегопадом? Фима зажмурилась - чего придумывать сложности? листопадом! листопадом!
Открыв глаза, Фима взяла свой золотой букет, встала: - Простите, пойду я.
Андрей поспешил вслед за ней: - Убегаете, уже убегаете?
Улыбкой скрыла грусть: - Но ведь вы видели, я тут уже довольно долго.
Вздохнул. Достал новую сигарету: - И вот вновь на вы... Грустно так.
А голова не перестала кружиться. Просто Серафима, беседуя, перестала это головокруженье замечать. Неловкое молчание вернуло суету перед глазами. Покачнулась. Мужчина подставил ей свою руку, для опоры.
- Ладно, - вздохнул он. - Идем, раз идем. Куда вы без меня теперь.
- Ловелас... - отозвалась Фима.
- Кокетка... - ответил Андрей.- Слушай еще...
Затерялись в городе улицы, Затерялись в улицах ясени.
Где дома под небом сутулятся, Мы деревья с Осенью красили.
Переход от зелени в золото, Да чуть-чуть рябиново-красного...
Будет лист до самого холода Украшеньем ясеня ясного.
Он замолчал, а она подхватила, продолжила...
Пометёт листву переулками, Понесёт в места незахожие,
И Зима под этими взглядами Тихо ахнет - что ж я наделала?
И украсит ветви окладами, Не жалея серебра белого...
- Улисс, опять, - он засмеялся. - Ты что, все его стихи знаешь?
- Нет, только вот эти, хотя... Хотя я не понимаю осень.
- Совсем?
- Вроде того... Природа умирает, что тут понимать?
- Ну, как же! Ну, что же ты! Такие стихи знаешь наизусть и не понимаешь?! - он набрал полную грудь воздуха, чтобы рассказать ей...
Но тут закончился парк.
- Куда теперь? - выдохнув фразу, сник. Вот такой вот - интересный, жизнеутверждающий, несмотря-на-то-что-его-просто-бросили-неунывающий крепкий мужчина сник. А ведь как комфортно держаться за его руку.
"Может быть пройтись дальше?" - подумала она.
"Может быть пройдемся дальше?" - понадеялся он.
"Нет, если уж решать - то сейчас..." - подумали они вместе.
- Мне вон туда. Через дорогу.
- Не лукавишь?
- Зачем? Живу я тут.
Перешли через дорогу. Остановились у подъезда. Он открыл ей дверь, пропуская вовнутрь.
- Вы что? И дальше со мной?
Он смутился было, но только на миг: - Я проводил вас аж оттуда и должен убедиться, что вы доберетесь до входной двери нормально. Уж если не для вашего спокойствия, то для очистки моей совести я должен знать, что вы не упали в обморок на ступеньках.
Фима пожала плечами: - Но только до двери.
- Только, - заверил Андрей.
- Фим, Фима... - они поднимались очень медленно. - Только не... Ну, в общем, там, в парке, пока мы сидели друг напротив друга, ну, до знакомства... Знаете, я рад, что она не пришла, я вообще думаю, что Бог меня свел с ней только для того, чтоб я попал в парк сегодня. Ты... Такая... нежная... твоя бледность... твоя беззащитность... Я устал от сильных женщин... Я не хочу с тобой расставаться, я хочу тебя видеть и видеть, хочу заботиться о тебе, хочу быть с тобой, я не хочу тебя потерять.
- Андрюш.
- Фим... Я не требую ответа сразу. Не дети.
- Андрюш, а если я - замужем? и просто поссорилась с мужем?
Он отрицательно качнул головой: - Ты не замужем... Я знаю, я вижу. Помнишь, как Жора в "... слезам не верит", ну, в этой... в "Москве..." говорит - " у замужних взгляд другой"...
Помолчала. И наконец-то сказала то, что боялась признать... доселе вообще отказывалась признавать.
- У меня онкология. Неизлечимая. Это правда.
Андрей, до того нависший над ней, как скала, как нечто неотвратимое, отступил на шаг назад. Растерянно смотрели его глаза, боль выражало его лицо. Хватая ртом воздух, он пытался найти слова, но не находя их, только отрицательно качал головой. Потом махнул рукой и быстро стал сбегать вниз по ступенькам.
Вскоре внизу хлопнула входная дверь.
Серафима медленно пошла по тому же пути. Выйдя на улицу, направилась к ближайшему магазину.
..........Разрыв страницы......
- А вот и мама! - Фима попыталась сосредоточить фокус взгляда на вошедшей в кухню женщине.
- Я не поняла... Это что такое? - старушка, красная от гнева, размахивала руками и хмурила брови.
- А это, мама, выпивка, закуска и сигареты! - Фима потерявшая счет времени, ориентацию в пространстве, не потеряла ясность мысли, что ее очень раздражало. Она специально накупила на все имеющиеся у нее деньги всей этой снеди для того, чтоб привести в действие поговорку: "Напиться и забыться!"
Напиться получилось. Забыться - нет.
- А-ну, марш в свою комнату! - закричала мать.
- Не ори на меня! Всё, мама, иди и молчи!
- Это я-то молчать?!! Это я-то молчать!?? Ты на себя посмотри! Мне за тебя стыдно!
Кухню слегка штормило. Фима покрепче вцепилась в стол.
Пьяная и обкуренная, но наконец-то счастливая отчего-то, Фима, тихо почти прошипела в ответ:
- А знаешь, мне за себя не стыдно. Да, я гляжу на себя! Что я там могу увидеть? Женщину в допотопном пальто и резиновых сапожках. Больную женщину. У меня онкология, мама! ОН-КО-ЛО-ГИ-Я!!! А все отчего? Отчего, я тебя спрашиваю? Папа умирал, помнишь? Кто работал на двух работах, на одни лекарства. Ты? Я спрашиваю! Ты?! А отчим умирал? Кто вкалывал? Ты?!
Старушка только махала руками, изредка выкрикивая какую-то брань.
- Ругаешься? Ругаешься?!! Нет, ты ответь, не лукавя? Или когда умирал единственный человек, которого я когда-то любила, могла я думать о чем-то другом, кроме как зарабатывать на обезболивающее?
- Погоди!! Ты что обвиняешь меня в его смерти?
Фима налила себе еще водки, сморщившись, выпила (и чего в ней люди находят).
- Нет, мама. Мы просто хотели жить отдельно. Никто не виноват, что мы влезли в долги аккурат перед дефолтом. Никто не виноват, что те, у кого мы заняли, оказались просто-напросто уродами и психопатами. Я говорю о том, что я не могла все это время думать о себе, когда во мне нуждались любимые мною люди. И то, что это квартира съемная, мама, ты тоже должна помнить. И то, что за нее плачу я, помнишь ли?
- Вот как ты заговорила?!! - старушка почти прыгала от ярости. - Когда я болела, зачем ты забрала меня к себе? И кто, кто продал мою квартиру с обещанием лучшей доли?
Фима пьяно уставилась на мать: - А кто мама? Правда, кто продал-то? Я с твоей квартиры ни копейки не получила. Эти вопросы не ко мне. А к той, которой ты вечно звонишь... Кстати, я устала оплачивать твои телефонные счета!
- ЗАМОЛЧИ!!! Как ты смеешь разговаривать так с матерью!!! У Виолетты трудности, просто трудности! Скоро они закончатся, и она меня заберет.
Фима, конечно, не умела курить, но пьяной ей было все равно - умеет она или нет. Смяв пустую пачку сигарет, она распечатала новую.
- А хочешь правду? Через неделю, как ты слегла, твоя распрекрасная Виолетта приехала ко мне и сказала, что если я не заберу тебя к себе, то она придушит тебя подушкой. А так как она меня предупредила, и я ничего не сделала, то твоя смерть будет на моей совести.
- Это неправда! НЕПРАВДА!
- Это ПРАВДА, мама! Не на ту дочь поставила, Лариса!!!
Сквозь бушующий шторм хмельной головы Фима увидела, как мать побелела после этой фразы, осеклась, закрыла рот, и тихо, молча, ушла в свою комнату. Что такого в этой фразе? Откуда она? Ведь мать по имени давно никто не называл.
Серафима, прихватив с собой пепельницу, еще сигарет, бутылку водки, какую-то снедь, ушла к себе. Кажется, она засыпала, потом просыпалась, еще пила, что-то ела, курила и засыпала вновь. Снов не было... Все то, что она устроила, и без того казалось сплошным сном... Пока... Пока не пришли трое... Их было трое: отец, отчим и муж. Встали, окружили... Что это было - сон или пьяный бред? Первым заговорил отец: "Ты прошлым месяцем на кладбище была ведь..." "Была... была..." - кивали отчим и муж. "Ты небу о том, что устала, кричала..."- сказал отчим. "Кричала... кричала..." - кивали отец и муж. "Бог услышал тебя..." - сказал муж. "Да... да..." - кивали отец и отчим. "Завтра ты умрешь..." - сказали все трое и... растворились.
Фима открыла глаза. Часы высвечивали двадцать три ноль ноль.
"Что будет завтра?" Посмотрела на дату... Ничего себе! Это она три дня невесть где... А завтра у неё День рожденья... В комнате стоял стойкий тошнотворный запах курева и спирта. Серафима попыталась встать, голова закружилась, к горлу подкатил комок... На четвереньках, натыкаясь впотьмах на предметы, Фима поползла туда, где по ее мнению должна была быть дверь, если она еще не всю память пропила. Дожилась... "Тебе, Фима, не у онколога, а у нарколога лечиться надо". И это Фима, непьюще-некурящая Фима ползет сейчас пугать унитаз... Ну, достала жизнь, ну, достала, а калечиться-то зачем...
Добралась до унитаза. Тоже мне - 'калечиться'... как-будто это не она вчера, пардон, три дня назад получила экспресс-билет на тот свет. Как плохо-то... И когда она успела все это съесть и выпить? И этот запах... Этот тошнотворный запах спирта и курева...
СТОП!!! Она вспомнила! Взгляд упал на слуховое окно совмещенного санузла. "Слава" советским архитекторам!' - это их идея выводить слуховые окошки санузлов аккурат на кухню.
Это было не просто давно, а очень давно... В доме был праздник... Народу было немного, даже можно сказать мало, и Фима не помнила никого кроме... кроме Нины... тети Нины... красивой шикарной тетеньки. Сигаретный дым и запах водки... Фиму тошнило, она вот так же стояла над унитазом когда... Пьяный голос матери на кухне: "Нинка, ну в тебе же есть цыганская кровь, погадай. " - "Лар, какая на фиг..." - "Ну, вот глянь вот руку моей старшей" - "А что ей глядеть, по ней видно - за двоих живет". Фима тогда вышла из санузла, с малолетним любопытством глядя на действо на кухне. Красивая тетя Нина смотрела на Вилькину руку, нервно затягиваясь сигаретой: "А ну-ка, иди в комнатку дочка", - подтолкнула она к выходу Вильку: - "Ты свое за всех два раза возьмешь". Увидев выглядывающую из-за угла Фимку, поманила к себе: "Иди сюда красавица, поиграем в сороку-воровку. А ну-ка давай-ка ладошки... Сорока-воровка..." - голос ее осекся... Она закашлялась, выдохнула порцию дыма прямо Серафиме в лицо.
Фима снова как много лет назад ощутила новый приступ рвоты... Тогда она едва успела добежать... А в окно было слышно, как красивая тетя Нина отчитывала Серафимкину маму: "Лара, ты что натворила! Ты что решила, что ты Бог?! У тебя мозги есть?" И голос мамы Ларисы: "А что я? Что я?! Вилька умирала, врачи отказались. Я сидела, рыдала... Тут еще беременность эта... Женщина откуда ни возьмись появилась, надоумила... Ну, не должна она была живой родиться. А если бы и родилась, должна была умереть, всю силу свою жизненную Вильке передав". - "Дура ты, Лара, ой дура. Уж если идти... надо было к белой идти, к белой. И уж на что пошло - эту надо было спасать". - "Я Вильку больше люблю. Я для нее - все, что хочешь". - "Дура, ты! Не на ту дочь поставила, Лариса!"
Фима очнулась. Плюнула в сердцах в унитаз. "Ну, вот, дожилась..." - грустно подумала Фима, - "встретить свой День Рождения в обнимку с унитазом".
'Мммм... Голова, ты моя голова... Даже мысли и те слишком тяжелы и громки нынче. Слава советским архитекторам за их совмещенные санузлы... Далеко шкрябать не надо.
Фима влезла под душ. Водичка... Эх, водичка, чего ж ты так громко шумишь. Попрохладней, попрохладней... еще прохладней, а теперь горяченькую. И снова вентиль на холод... Хорош контрастный душ... Хорош.
Зубы почистить... горло прополоскать... Развела помойку, понимаешь... Взгляд в зеркало...
Ээээ, детонька, так не пойдет, с таким лицом только на съемки "Хроников" алкогольного отдела...
Будем рисовать. Ну, конечно, не Леонардо да Винчи... Но... Главное улыбаться Джокондой...'
Аккуратно, стараясь не шуметь, Фима вышла из ванной, собираясь юркнуть к себе в комнату, но... Дверь в комнату матери была открыта. Фиме хотелось этого не заметить, у матери же были другие планы.
- Фима!
Серафима подошла к порогу. Часы показывали девять утра, но шторы были задернуты. В комнате правили бал полумрак и запах валерьянки.
- Мам, давай не будем, - отвернулась. Сделала шаг по коридору.
- Прости меня.
Фима остановилась, там где застали ее эти слова. Прижалась спиной к стене. Мать продолжала...
- Прости меня... Скажи, онкология - она откуда?
- Что значит откуда? - Фимка разглядывала цветочки на обоях: "а ведь давно пора делать ремонт".
- Ну, ты ж здорова...
- Ну, да, чем мне болеть, если я у смерти уже списана, так ведь?
- Фим...
Но Фиму прорвало:
- Знаешь когда я прекратила ходить по врачам по поводу своих недомоганий? Когда обследования показали, что у меня ВСЁ здоровое, а показания - почти как у трупа. Мне сказали, что этиология моего вечного плохого самочувствия неизвестна, и меня надо исследовать. Мама, я похожа на подопытную крысу?! Вот именно!.. Я прекратила интересоваться, что же все-таки происходит. А недавно, я устала болеть здоровой, и попросила у Бога решить свою участь. Вот он и решил.
- Фим, не неси бред. Бог... Бог...
Фима отлипла от стены и шагнула-таки к дверному проему материнской комнаты. Тихо сказала в полумрак: - Уж лучше обращаться к Богу, чем туда, куда влипла ты! - и опять направилась к себе.
- Фима!
Остановилась: - Что еще?
- С днем рождения, дочка!
- Спасибо, мама.
В полумраке задернутых штор, стараясь не дышать тем, чем пропиталась ее келья, футболя бутылки, Серафима двинулась к окну. Расшторить, открыть, вдохнуть свежий воздух.
Ррррррраз! Дернула она шторы. Вскрик удивления... Забыла, что дышать нельзя. Не поверила своим глазам.
Два!!! Распахнула балконные двери!..
Нет, не померещилось... Не померещилось!!!
Весь балкон был уставлен цветами, большую часть которых она и названий не знала. А над парком висел огромный синий воздушный шар, под корзиной которого крутился не менее огромный плакат "С Днем рождения, Серафима!"
Обалдевшая Фима шагнула на балкон, забыв, что на улице - не лето, а она - даже не в носках.
Внизу, на той стороне улицы, у ограды парка, она увидела знакомую фигуру в знакомом пальто. Сложив ладони рупором, крикнула мужчине, размахивающему букетом: "Я сейчас!".
Быстро... Быстро... Быстро...
На пороге комнаты краем глаза заметила фигуру матери.
- Что случилось, Фим?
- Ничего мам, просто у меня День рожденья.
- Ты куда?
- Я не знаю... Я ничего не знаю.
Выбегая из комнаты, чмокнула мать... В мгновенье ока - улица.
- Смешная, - он заботливо поправил ей воротник. - Я ж тебя до самой двери проводил.
Фима скорчила виноватую рожицу, но спохватилась.
- А День рожденья-то как узнал?
- Ну, - он заботливо, и как-то привычно, предоставил ей свою руку. Фима уже без капли смущения ее приняла. - Я побывал у твоей Эльвиры Модестовны...
Фима рассмеялась: - Так значит вот это все, - она взмахнула букетом, - это твоя терапия?
Андрей улыбнулся в ответ: - Нет, что ты! - добавил серьезно: - А вообще, она меня принимать не хотела, но потом взглянула на визитку, спросила, откуда она у меня. Я ответил. Мило побеседовали. Какая там терапия? Мы с ней беседовали, и я так и не понял, кто кому больше вопросов задает: она - мне, или я - ей.
Фима молча улыбалась. Так приятно было держать его под руку, так спокойно они шли... Она так бы и шла, и шла рядом с ним, на край света. И вовсе не из-за цветов и того вон огромного шара, а просто оттого, что рядом с ним - надежно и спокойно. То, чего ей давно не хватало. Возможно, всю жизнь.
- Скажи мне, Фим... Прости, конечно, что я о тяжелой теме... Я так понял, что Эльвира не знает, что ты больна.
- Я сама не знала до прошлой недели, что я - больна. Ты первый, кому я это сказала вслух.
- А может это ошибка?
Фима покачала головой: - Нет.
-А что же раньше?
Фима нахмурилась: - Дрюш, может не будем о раньше?
Он опять улыбнулся: - Ладно. Будем о сейчас. Плохо выглядишь. Плакала?
- Нет, пила.
- ?? Алкоголизм?
Фима рассмеялась, смеялась, смеялась, вспомнив, как она ползла на четвереньках в санузел.
- Нет, первый раз... Безысходность.
Перекресток... Они уже стояли на перекрестке. А перекресток, как известно, подразумевает под собой принятие решения - куда идти дальше. И они решили...
.......Разрыв страницы.......
... Серафима шумно влетела в квартиру. И без того было понятно - мать не спит. Первое, что она заметила, снимая обувь, море цветов на кухне. Крикнула: - Что? Еще цветы?!!
Оттуда отозвались: - Нет, это я с балкона занесла, чтоб не замерзли.
Мать выглянула мельком. Голова исчезла... вернулась... исчезла... Вернулась вместе со всем телом.
- Мам... а мам, закрой рот, а?
Фима щелкнула выключателем.
-Боже мой, что за чудеса сегодня. А ну-ка, повернись-ка, - старушка всплеснула руками. - И это Фима? Да это ж красавица! И мне не снится?! Чудеса, определенно, чудеса!
Серафима, как маленькая девочка красовалась перед зеркалом в прихожей. Та, что смотрела в это зеркало утром, и та, что смотрела в него сейчас... Фима улыбнулась сама себе, а что - и впрямь - красавица...
- Чай будешь? - отчего-то Фима не удивилась этому вопросу.
- Конечно, мам, - она еще раз взглянула на себя в зеркало. Вступила королевой в цветочное царство.
Посмотрела на мать и едва не расплакалась... Она не помнила, правда, не помнила, чтоб они когда-нибудь так сидели. И чтоб когда-нибудь обе желали одного и того же - поговорить: одной - поделиться, другой - послушать.
- Рассказать? - спросила Фима, хотя и так все было понятно. Старушка присела напротив, кивая головой.
- Ну, кто он и что он - я тебе потом... А вот сегодня... Сначала мы зашли в аптеку.
- ???
- Алкозельтцер купили... я ж... ну...
Мать улыбнулась, понимающе кивая.
- А потом в кафе, позавтракать... А там на меня перевернули поднос... Ну и, Андрюша потащил меня в магазин... - Фима вздохнула, улыбаясь. - Ну, что... Начали с теплого плаща, а закончили нижним бельем и вон теми сапожками.
Мать осуждающе качала головой.
Фима, отхлебнув чай, продолжила...
- Ага, я тоже было сначала испугалась. Но он сказал: 'Надо!' И заверил, что 'он может себе позволить делать такие подарки... Тем более мне...'
- ??
- Это я его цитирую, чего ты? Он вообще человек очень романтичный... Другой бы на его месте по паркам не гулял... - Фима улыбнулась чему-то еще. - А потом... Потом он потащил меня в салон... Ему надо было куда-то уехать по работе... Ну, вот там чего только мне не делали... В общем, когда я оттуда вышла - он меня сам не узнал.
- А потом?
- А потом мы долго решали - куда дальше? К нему - было бы пОшло, а портить романтику не хотелось... И мы пошли гулять в луна-парк. Мама! - глаза Фимки сияли, она раскраснелась, золотые кудряшки прически весело пружинили у нее на голове: - Мама! Я чуть было не уписалась в комнате страха... А вот на карусель он меня не пустил, побоялся, что у меня голова закружится, хотя на качелях мы все-таки катались, а ещё... А ещё мы были в кино... И целовались там без зазрения совести, что нам не семнадцать и мы не студенты... А потом мы долго гуляли по парку... Он читал мне шикарные стихи...
- Чьи?
- Да ты не знаешь его... Это из современных, сегодняшних.
-Красивые стихи... Только грустные... - мать вздохнула, но улыбнулась. - А цветы где?
- Да какие ж грустные-то?! Отличные. Осень, мама! Очей очарованье!.. И о каких цветах речь?
- Ну, с которыми он тебя встретил.
- Аааа, цветы, - Фима небрежно махнула чайной ложечкой. - Я их в кафе забыла. А он мне набрал взамен них другой букет, из опавших листьев.
- Ну, а он-то где?
- А я его с моста в реку распустила. Они так красиво падали... А потом плыли... плыли...
Мать всплеснула руками: - Вы и на мосту были?!
- Ага... - закивала Серафима, стала серьезной: - Вообще-то, он меня не хотел отпускать. Он сказал, что отпускает меня сегодня только для того, чтоб я с тобой поговорила и сказала, что завтра мы живем с ним вместе. То есть я буду жить с ним, мам, у него.
Старушка расплакалась... Фима, на нее глядя, чуть не расплакалась сама.
- Мам? Ну, что ты? Ну, мам?..
Лариса Васильевна отстранилась. Всхлипывая и сморкаясь в платочек, пролепетала.
- Нет, ты не поняла, ты не поняла, я рада, очень рада. За тебя рада. Ты даже не представляешь, какое это чудо.
Фима привычно потянулась к аптечке за валерьянкой для матери. Та, на удивление, ее отодвинула.
- Фима, - уже серьезно, без слез в голосе (кремень, а не женщина): - Фима, ты должна это знать... Ты не думай, что я не раскаивалась...
Фима замерла. Они обе знали, о чем зашел разговор.
- Так вот... То, что я натворила, можно было снять либо верой в Бога, либо какой-то страшной жертвой, либо чудом... Вера моя слаба, что уж тут говорить... А вот чудо - любовь... Ведь Бог и есть любовь, правда? Кажется этот человек, Андрей, и есть - ниспосланное тебе чудо. Если он любит тебя настолько, настолько... - мать не найдя слов махнула сухонькой ручкой, закашлялась, хрипло добавила: - Тогда ты спасена, и я спасена вместе с тобой...