Как всё же неисповедимы пути дороги жизненные! Как по разному идут ими люди! То идут одни, то вдруг встречаются. То идут навстречу друг другу, то идут вместе, а могут идти просто рядом - и проходят они через одни и те же места, и видят одно и то же, но каждый идёт сам, и каждый идёт по-своему. Случилось идти однажды рядом одной и той же дорогой двум замечательным людям: Константину Сергеевичу Станиславскому и Михаилу Афанасьевичу Булгакову.
Когда точно произошла первая из тех историй, которые я хотел бы вам рассказать, очень трудно определить; трудно хотя бы потому, что даже тот, от кого она мне стала известна, сам не очень точен в датах, поэтому о времени её скажем так - "однажды". Итак, ОДНАЖДЫ Станиславский пригласил к себе в особняк по Леонтьевскому переулку своего ученика, молодого режиссёра Н.М.Горчакова (из чьей книги, собственно говоря, я узнал об этом случае) и показал ему полученное недавно письмо. Корреспондентом К.С. (сохраним обозначения из книги) был актёр из некоего волжского городка, который, будучи поклонником "многоуважаемого и дорогого учителя", спешил рассказать о своей встрече с его "замечательной системой". Дело в том, что к ним, в их "передовой" (кавычки актёра) театр приехал некий актёр МХАТа с целью поставить спектакль, согласно "системе Станиславского" (здесь и далее - кавычки мои, Д.В.). То, как делал это МХАТовский (а по версии К.С. - никакой не МХАТовский) актер, повергло юнную, неокрепшую душу Горчакова в ужас: все фундаментальные положения "системы" были самым циничым образом извращены, терминология её в устах новоявленного режиссёра превращалась в брань, на лицо было неумение "заезжего светила" пользоваться даже тем, что он знает, и как следствие - бегство его посреди подготовки спектакля, выпущенного уже в его отсутствие. "Напишите-ка вы ему ответ, - сказал мастер своему ученику и "глаза К.С. ... весело заблестели" (а незадолго до этого Горчаков обращался к учителю в тысячный раз, наверное, с вопросом: "Как надо и как ненадо работать?"). - Объясните по пунктам, что в его письме грубо искажено против наших методов работы над пьесой и с актёром, а в чём есть крупицы истины." Дав успокоиться смущению ученика и убедив его, что это не так уж и сложно, К.С. добавил: "Кстати, это письмо я ведь сам себе и написал!" - и он рассказал, что это письмо ему понадобилось для того, чтобы как можно глубже вжиться в обстоятельства задуманного им "большого романа ... педагогического по содержанию". И темой романа должна была стать та смамая, так воспеваемая всеми и так неправильно многими понимаемая, "система Станиславского".
ОДНАЖДЫ, несколько лет спустя, известный драматург, а в тот момент - к тому же, и режиссёр МХАТа, М.А.Булгаков получил письмо от своего знакомого журналиста Сергея Леонтьевича Максудова. Дело в том, что Сергей Леонтьевич по написании этого письма покончил собой и сообщал Булгакову, что, "уходя из жизни", дарит ему "свои записки с тем, чтобы ... единственный его друг выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет". Вы, конечно, узнали преамбулу булгаковского "Театрального романа". Пролетим мимо истории написания Сергеем Леонтьевичем романа и пьесы "Чёрный снег", мимо картин писательской и театральной Москвы - и остановимся на последних главах, там где репетициями руководит один из двух директоров "Независимого театра" Иван Васильевич. О! этот великий Иван Васильевич (не будем здесь уточнять,в каких красках нарисован этот старый маразматик), "пятьдесят лет занимающийся режиссёрской работой, изобрёл известную и, по общему мнению, гениальную теорию о том, как актёр должен был подготовлять роль". Сергея Леонтьевича просто "привело в отчаяние применение этой теории на практике", вспомните, к примеру, сцену езды на велосипедах "для своей любимой" (но как, всё-таки, ухитрился "въехать", даже не "въехать" - прочуствовать метод работы Станиславского Булгаков, что смог так эффектно и, главное, так точно его отпародировать!). Максудов убеждается в том, что для его пьесы "эта теория неприложима" ("Да! Это страшно выговорить, но это так.") - и он, в полном разочаровании, стреляется, не закончив своих записок, лишь выведя в конце их свой эстетический идеал театра (на примере "Независимого театра", к которому был "прикован любовью"): "...если теория Ивана Васильевича непогрешима и путём его упражнений актёр мог получить дар перевоплощения, то естественно, что в каждом спектакле каждый из актёров должен вызывать у зрителя полную иллюзиюю И играть так, чтобы зритель забыл, что перед ним сцена..." Ох, уж не похоже ли это на "основную цель сценического искусства" по Станиславскому, которая заключается в "создании "жизни человеческого духа" роли и в передаче этой жизни на сцене" или на принцип (сфомулированный Станиславским по мотивам А.С.Пушкина): "Истина страстей, правдоподобие чувчтвований в предлагаемых обстоятельствах"?! - Но уйдём из "Независимого театра", и вернёмся в театр "Художественный".
ОДНАЖДЫ, незадолго до это, сюда (хотя может это был и не МХАТ, но театр, похожий на него гораздо больше, чем "Независимый" у Булгакова) был приглашён "довольно известный по провинциальной деятельности" режиссёр Ремеслов для постановки спектакля "Горе от ума". Провинциальная поточная технология, позволяющая выпускать до сотни новых спектаклей в год, оказалась неприемлимой для актёров столичного театра, которые уже отошли от театра-ремесла, и многие были уже на пути к театру-творчеству. Тяжелее всего это сказалось на актёре Фантасове, который после такой совместной с Ремесловым работы над спектаклем (над ролью Чацкого!), был уже готов оставить актёрскую профессию. Но руководитель театра Творцов не позволил ему так поступить. "Слава богу, кризис наступил, - сказал Творцов. - Теперь всё пойдёт прекрасно." И он объяснил Фантасову причины его (Фантасова) переживаний: актёр уже не хотел играть по старому, а как играть по новому не знал, а главное не умел - и, чтобы тот смог перейти в новое творческое актёрское качество, пригласил его на занятия в свою школу...
Не знаю догадались вы или нет, но я пересказал вам сейчас вкратце сюжет педагогического романа К.С.Станиславского "История одной постановки". И этот роман был недописан, и снова в нём тот же конфликт: "невозможность бытия творца в социуме" (эта формула прочитана мною практически без вариаций в нескольких исследованиях о творчестве Булгакова) - но в отличие от Булгакова Станиславский нашёл выход. И этим выходом стала та самая "система". Станиславский бросил работу над "Историей одной постановки" и стал писать "Работу актёра над собой", тоже собственно роман, но уже в форме дневника: ученик театральной школы стенографирует уроки мастера Аркадия Николаевича Торцова, устами которого великий мастер Константин Сергеевич Станиславский излагает основные принципы своей работы ("Нет никакой системы! - говорил Станиславский. "Нет никакой системы Станиславского, - скаже уже в наше время Ю.П.Любимов, - есть просто метод работы великого мастера."), и книга эта была советской властью канонизирована, отчего была раскритикована очень многими, даже и не пытавшимися понять о чём же там написано (не говоря уж о том, чтобы попробовать или хотя бы найти в что-то для себя полезное).
Так, идучи рядом (по одной территории, но совсем не вместе), Станиславский и Булгаков видели одно и тоже, но видели по разному, и по разному об этом говорили, и пришли они...
В 1937 году застрелился Максудов, в 1938 - вышла первая (и единственная опубликованная при жизни автора) часть "Работы актёра..."; ещё через год - умер Станиславский; и еще год был выделен Булгакову, чтобы закончить "Мастера..."