Стремительно холодало. Самое холодное время перед рассветом, за несколько часов до того, как острые листья ясеней пробьют солнечные лучи. И запутаются, кучерявясь, в дубах. Через несколько недель в это же время лес уже будет сковывать осенний холод, покрывая травинки белым инеем. Но пока эта прохлада была словно бы последним подарком ночи. И лес принимал его с благодарностью, нежась в предрассветной свежести, отдыхая от дневного зноя.
Яркими искорками опадала роса, замирала драгоценными камнями на зеленой листве. Она обращала привычные пейзажи в сказочные картины, словно нарисованные на холсте безымянным художником. У природы не может быть имени. Их слишком много, чтобы выбрать только одно.
Красота обладает страшной силой, даже если некому ее созерцать.
С прохладной ветки, царапнув коготками темную кору, спорхнула стайка огоньков. У них не было имен - они не умели их давать. Не было и названий - им еще ни разу не удалось попасться на глаза человеку, который не принял бы их за игру света и тени. Но они существовали. И были известны не только самим себе. Существо, чуть более близкое самосознанием к человеку, привыкло называть их просто огнями. Без затей.
Огонек приземлился на ладонь, щекоча кожу пушистым животиком, чуть царапая загнутыми, похожими на крючки, когтями. И, проворно перебирая лапками, пополз выше, забираясь под вышитый край рукава. Другой огонек приземлился на плечо, коснулся своим мягким сиянием щеки, вызвав на лице рождение мягкой улыбки.
У существа не было имени, не было принадлежности к полу. Но чем материальнее оно становилось - тем больше походило на человека. Порождение невыносимой красоты, которую некому было подарить, дыхание весенней свежести, оно привыкло именоваться прекрасной девой, духом леса в одних местах. И коварным чудовищем, злым роком, наказанием за неуважение к лесу - в других. Какое имя принесет это новое путешествие?
Спугнутые огоньки взмыли вверх, часто махая полупрозрачными крыльями. Они издавали даже не гул. Тихий хрустальный звон, касающийся не слуха, напрямую сознания. Опавшая роса жемчугом замирала в волосах, оставаясь на границе между двумя состояниями. Слишком материальная, чтобы быть фокусом сознания. Слишком неосязаемая, чтобы быть настоящей. Она принимала в свои объятия всё и всех, не делая различий. Уравнивая все, что оставалось неподвижным достаточно долго. На покосившемся стволе дерева замерла божья коровка, укрывая рядом капель. Над ней перебирал лапками замёрзший паук, словно играя на своей паутине. Она, объятая росой, издавала мелодичный звон, услышать который способен был только сам паук. Он не умел ценить музыку, но касался лапками ниток снова и снова, словно завороженный.
Раннее утро обнимало своим холодом, выгоняя из тела тепло, заставляя просыпаться. И скрыло от глаз того, кого здесь не должно было быть.
Он сидел на земле, склонив голову. Неподвижный, словно изваяние, как камень причудливой формы, повторяющей тело человека. На потемневших от влаги волосах блестели искорки росы. Лес не замечал подмены. Он принял его в объятия, как своего, укрыл тишиной, украсил каплями росы. Ничто не могло нарушить спокойствие и умиротворенность этого утра.
Пока человек не двинулся. В его движении не было ничего угрожающего, он поднял голову и взглянул на деву, замершую в нескольких шагах от него. Капельки росы, словно напуганные, слезами скатились по щекам. Огоньки спорхнули с ее плеч и разлетелись в разные стороны, теряясь среди листвы. Они гасли один за другим. Век чудес не долог.
Человек поднялся на ноги, с усилием заставляя слушаться онемевшее и замерзшее тело. Он был чужим. Не потому, что был человеком. Первые, несмелые солнечные лучи пробирались сквозь листву. Слишком тонкие и хрупкие, чувствительные, как напряженные нервы. Они улавливали не сущности. Они улавливали намерения.
Человек шагнул вперед, сбивая росу с невысокого дуба. Сталь лезвия заскрежетала о ножны. Тихий, неуловимый в человеческом обществе, звук разнесся колоколом по онемевшему от ужаса лесу. Но в ее глазах не было страха. Она вскинула взгляд, разбив неловким движением ресниц каплю росы на десяток ее мелких копий. И шагнула навстречу, протягивая руки.
Он не ударил. Только коротко взмахнул, словно не решаясь нарушить нависшую над головой тяжелую тишину. Лезвие не встретило сопротивления, оно прошило ее насквозь, как воздух или воду. Она внезапно оказалась слишком близко. Выдох, тяжелый, который должен бы был быть горячим, будь создание человеком, обдал холодом, словно проклятием. Ледяные пальцы коснулись его щеки, соскользнули вниз, увлекаемые вмиг отяжелевшим телом. По грубой кольчуге, зацепившись о пряжку ремня, полоснула на ветру белоснежная лента. Он отвел меч в сторону и коротко встряхнул. По острию скатились кристально чистые капли росы.
Холод пробирал до костей. Как не прячься, роса покрывало все тело, пробиралась внутрь и дарила только невыносимый холод, заставляя дрожать и сжиматься в комок. Крупный белый зверь поднял голову. Усталость давила на сознание, но он не мог больше спать. Каждый рассвет приносил одно и то же. Ослепительные лучи били по глазам, но не дарили тепла, словно презирали его. Волк поднялся на лапы, встряхнулся, пытаясь хоть мало освободить шерсть от хрустальных капель, стремящихся вот-вот обратиться в льдинки. И, вскинув голову, завыл. Его одинокий голос разнесся над окрестностями, спугнул стайку птиц. Люди в близлежащем селении удивленно крутили головами. Не время для волков, их вой предназначен только луне, рассвет не трогает чувства стаи. Но этот голос все нарастал и нарастал, повторялся из рассвета в рассвет.
Ходили слухи, что охотникам доводилось видеть этого зверя. Слишком крупного для простого волка, с человеческими зелеными глазами. И растрепавшейся, давно потерявшей свой цвет, потемневшей, лентой, охватывающей густую шерсть на шее. Словно удавкой. Обещанием смерти.