Аннотация: метеорологический рассказ про Владивосток
ПОГОДА В ТВОЕМ СЕРДЦЕ
(метеорологический рассказ про Владивосток)
От дождя мокрыми стали даже стены домов. Воды и в воздухе, и на земле, и в небе было очень много. Было похоже, что и атмосфера, и гидросфера решили прекратить свое раздельное существование, решили слиться, перемешаться и так существовать впредь, чтобы никто и подумать не мог, что бывает в мире что-нибудь сухое. Дождь шел и над морем, и, если смотреть из-под воды, колеблющаяся неярко блестящая поверхность была в мелких дырочках от падавших капель, - по всей акватории обоих заливов и дальше - в открытое море. Последнее сухое, что оставалось в городе - обратная, нижняя поверхность мостовых пролетов развязок. Под ними - было так же мокро, как и везде, но вот наверх у ветра никак не получалось задуть воду. Странно, конечно, было бы поднимать голову, проезжая под этими потолками без стен, но если уж очень хотелось убедиться в том, что город пока еще стоит на суше, - это был единственный шанс.
Темнота от туч и дождя, похоже, рекомендовала всем пораньше закончить рабочий день, - включенный днем в офисе свет давал ощущение позднего вечера, причем всегда; почему-то никто не привык к этому, хотя летом так бывало часто. Аня в офисе Антона подходила к окну, становилась столбиком и смотрела на дождь деловито и озабоченно. Действие стихии за окном придавало, по ее мнению, нахождению на работе неоспоримый смысл и значение, а предстоящее вымокание становилось корпоративным подвигом. Антон поймал себя на том, что Аня опять начала бесить его. Аня, коротко и озабоченно вздохнув, отошла от окна, уселась за компьютер и продолжила изображать деятельность, не слишком убедительно, впрочем.
В пять, под предлогом окончания рабочей недели и "экстремальной" погоды, Антон отпустил ее, а через час из соседних кабинетов ушли и остальные сотрудники, и Антон остался во всем офисе один, а за окном шел и шел дождь.
Антон сидел в кресле, и было очень тихо. Ковровое покрытие, текстурные обои, подвесные потолки, пластиковые окна, теплая и плотная тишина. Балкон тоже был застеклен, и дождя не было слышно совершенно - только видно. Включался кондиционер, охлаждая, а главное - осушая воздух, и, чтобы почувствовать перенасыщенный влагой воздух дождливого дня, надо было выйти на балкон и еще - отворить окно.
Антон смотрел на покрытое крупными каплями воды стекло, на очень темно зеленые ветви деревьев, что колыхались снаружи. Казалось, что вечер начался еще с полудня, и скоро станет темно, но до ночи на самом деле было еще очень много времени, и смотреть на дождливый июньский полумрак можно было еще очень долго.
Тупое сидение перед окном Антон устраивал себе почти каждый вечер, перед тем, как уходить. Он подолгу смотрел на те же деревья и части домов, видимые за ними, а погода будто просто переключалась ото дня ко дню. Желто-сине-зеленые вечера менялись на серо-зеленые мокрые, как сегодня. Антон эту перемену воспринимал как неизбежно-естественную, как смену дня и ночи, переложенных утром и вечером, воспринимал даже с благодарностью за разнообразие. Остальные же сотрудники наблюдали за переменами погоды с демонстративно практическим интересом, и ее перемена в дождливую сторону вызывала у них совершенно определенно выраженную обиду и даже злобу. В размышлениях о том, к кому эти эмоции могли быть направлены, Антон благоразумно останавливался в том месте, где частный метеорологический вопрос становился слишком метафизически глубоким. Наблюдали сотрудники за погодой постоянно, и, как с разочаровывающим удивлением обнаружил однажды Антон, понаблюдав, в свою очередь, за ними , разговоры о ней занимали у них больше времени, чем непосредственно касавшиеся работы. Интересов к погоде у сотрудников было всего два: прогноз погоды на выходные и перспективы добирания в сухости до дома. Беспокойство о солнечности week-endа Антон хоть и не разделял, будучи вправе в любой момент слинять на пляж, но понимал. Но исключительная водобоязнь, трепетное отношение к одежде и обуви и, главное, - та самая обида и злоба якобы на природу раздражали Антона. Метео-стояния Ани у окна в чем-то были схожи с его собственными ежевечерними медитациями, но отвращение свое Антон побороть не мог, да и не особо пытался. Он любил дождь, и любил людей, любящих дождь тоже.
Когда Антон решил, наконец, нарушить тишину, включив компьютер, его опередил телефон, офисный, наземный, с кучей кнопок.
- Здорово, - сказал в трубке заговорщический голос.
- Здравствуйте, - ответил Антон, - Чего надо?
- Ты там еще долго будешь? - спросил голос. - А то я зайти хотел.
- Ну, заходи. Я тут. Мокрый придешь, да?
В трубке помолчали.
- А ты что предлагаешь?
- Да, ладно... Иди давай, там видно будет.
- Ага. Я минут через тридцать буду.
Антон положил трубку. Судьба почти полной (ну, явно больше половины) литровой бутылки водки была решена. Антон открыл шкафчик, проверил, - стоит, и включил компьютер.
Антон собирался включить какую-нибудь музыку, но, даже не загрузившись, компьютер выдул напрочь из комнаты всю тишину. Сколько там в нем вентиляторов? - подумал Антон. Он знал, что четыре. Сразу после тишины становилось очевидно, что компьютер шумит просто неприлично громко. Интересно, когда, наконец, борьба за производительность закончится, и начнется борьба за малошумность? "Тише едешь - дальше будешь!", "Вы устали от пылесоса на рабочем столе?", "Легче легкого!" - нет, это уже из другой оперы. А, интересно, Macи так же шумят? Нет, вроде бы, меньше.
Пашка совершал уже символические обтряхивательные, приглаживающие и вытирающие движения, - большая часть воды слилась с него еще на лестнице, - а когда он уселся в кресло и удовлетворенно вздохнул, Антон молча поставил на стол бутылку. Звук, получившийся при этом, основательный и сдержанно радостный, не оставлял выбора. Пашка беззвучно заржал. За окном шел дождь, компьютер чуть громче собственного шума воспроизводил что-то похожее на Леонарда Коэна, в комнате были Антон, Пашка и почти полная литровая бутылка водки.
Молча, оставаясь еще слегка в медитативном состоянии, и замечая, что и Пашка сходно чувствует себя после дождевой пробежки, Антон встал, прошел к тумбочке и достал две чайные чашки дымчатого стекла. Они стали на поверхность стола так же с предвещающим звуком, и в них полилась водка. Офис, музыка, дождь за окном и водка в чайных чашках, - Антон не был уверен в том, что именно это и есть - Россия, но это было сильно на нее похоже.
Глоток водки из чашки, судорожное дыхание через нос, выдох ртом, перегляд. Музыка стала звучать глубже? Вода стала мокрее? Воздух обрел фактуру и запах? Или это просто закусить хочется?
- После первой... - начал Антон. Замер. Закончил: - Вторая!
Еще раз водку из чайных чашек. Заедание каким-то пищевым мусором, отыскивающимся в кухонной тумбочке, питье холодной кипяченой воды из чайника, мысли о дожде и о ларьке, о покупке сигарет, - но это потом, а сейчас, наконец, Пашка спрашивает:
- Ну, а чего так? Рассказывай.
- Да... Да ну его всё на фиг!
Водка льется и пьется, время идет, причем кажется, что оно остановилось, - не темнеет за окном ни черта, разумеется, рождается мысль куда-нибудь отправиться. К великому сожалению, - ну, что ты будешь делать! - ни за чем идти не надо, всё - ну, просто всё! - есть, а на что-то другое уже, честно говоря, не то что бы не стоит, да просто не охота их в офис вызывать, да и ну их к черту, - у нас приличное общество! Антон с Пашкой выходят на балкон, отворяют створку окна и с идиотским глубокомыслием наблюдают за происходящими там, за окном, явлениями. Идет дождь. Упавшая на землю вода куда-то утекает. Подъезжает машина, из нее выскакивает человек, не сразу у него получается включить сигнализацию, машина, наконец, подтверждающе пиликает, человек, укрывшись натянутой на голову ветровкой, бежит к подъезду. Антон и Пашка понимают, что быстро разогнались. Мучительно думается, чего бы еще такого свершить, например, к кому бы завалиться в гости, но, почему-то, течение мыслей у обоих в этом направлении приводит к ступору. Вернувшись с балкона, они решают, что к черту кондиционер, открывают настежь окна, сидят и слушают дождь.
Далее. Ближе к ночи появляется третий, его появление перемешано с походом в ларек, в пути выясняется, что не в ларек, а в магазин, траектория отклоняется к северу и направо, зацепляясь за обстоятельства рельефа. На подступах к магазину трое друзей останавливаются и переживают десятисекундный ступор, как результат заданного вопроса:
- А что нам там надо?
Они стоят в почти полной темноте, тротуар тут срезает угол, и до фонарей и красных и белых огней мокро шелестящих машин далеко. Дождь ослаб, скорее, - морось.
- Мороженое, - вдруг твердо и убежденно говорит третий. - Мороженое, большую эту упаковку.
Несколько секунд все, в том числе и сделавший предложение, обдумывают сказанное. Антон выдыхает:
- Мороженое? Водка? Мешать? - делает паузу. Резюмирует: - Не надо. Запивон, водка, пиво на утро, салат, хлеб, колбаса.
- Да?! - почему-то удивленно говорит Пашка, будто искренне пораженный перспективой наступления утра.
В кино и ночной клуб не пошли, вспыхнула гениальнейшая мысль, - на компьютере есть кино, к каковому компьютеру и возвратились. Ели и пили жадно, возбужденно, говорили, как обычно, о чем всегда и, как всегда, - как будто в первый раз. Утро кое-как прикатилось, пили пиво почти молча, вдумчиво, вместе наводили порядок. Так же, как и вчера, шел дождь. Антон распрощался с друзьями, допил вторую банку пива и, чтобы придать хоть какую-то осмысленность утреннему существованию, решил съездить на привокзальный бизнес-центр и отправить-таки документы экспресс-почтой, те, что по-хорошему еще два дня назад должны были быть на другом конце страны.
Телефон, по которому вчера кому-то звонилось (потом посмотрим - кому), был засунут Антоном в передний карман джинсов. Было утро и почти девять часов. Завернутые от намокания в пластиковую папку документы были уже взяты Антоном вместе с ключами от офиса со стола, когда он вспомнил о специально заначенной для такого рода утр вещи - станке для бритья, лежащем в нижнем ящике стола.
Холодная вода с мылом согревалась в щетине, Антон смотрел в отраженные свои глаза. Со срезанием слегка отмокшей шерсти над умывальником при-офисного туалета приходило чувство нового дня. Странно, подумал Антон о вещи, разительно отличавшейся от мерзкого его утреннего настроения, - девушки утром на себя столько всего накладывают, а мы, разумеется - наоборот, срезаем. Хотя летом они подмышки тоже почти каждый день бреют... Мысль эта посреди утреннего похмелья была явно диковата и не помогла Антону проникнуться радостью нового дня. Смыв с лица мыло и под струей воды попытавшись очистить станок от щетины, Антон подумал: "Домой, что ли, заехать?" Нет, нет. Домой ехать совершенно не хотелось, от похмелья хотелось куда-нибудь уйти, не оставаться на одном месте. "Сегодня - суббота, завтра - воскресенье, что бы сделать такого?.."
Вытеревшись тремя прихваченными с собой листами формата А4 фирмы Xerox, ими же протерев передние зубы, Антон решил, что теперь можно чувствовать себя более ожившим.
Дождь перестал лить, прекратился совсем, даже в морось не выродившись, но чувствовалось, что через час-два он с прежней последовательностью пойдет. Земля, асфальт были мокрыми, как бы решив и не сохнуть, пока небо серьезно с погодой не определится. Антон, с телефоном в кармане и документами в руке, шел к автобусной остановке.
Люди по пути попадались штучно, так же шли и машины, не образуя сплошного потока, было почти тихо. Это затишье и перерыв в дожде создавали ощущение, сходное с состоянием Антона. Весь город находился в утреннем отходняке. Природа - после дождя, Антон - после пьянки. Ему хотелось больше походить на чистый, насквозь промытый город. Почти пустой автобус подкатился быстро и легко, как велосипед на сильно накаченных шинах.
Залезши и заняв место у окна, Антон проглядел список исходящих звонков на телефоне. Выяснилось, что звонили куда и кому обычно, и не было в этом ничего интересного. Было явное чувство, что лучше было бы не звонить вчера по пьяни, а ехать, действовать или, хотя бы, не в офисе нажираться... Телефон зазвонил, и, оказавшийся звонившим, Пашка осведомился о том же - кому вчера с антонова телефона звонил. Антон сказал ему, и Пашка сказал, что он так и подозревал.
- Н-да... - протянул Пашка.
- Ладно, давай, - сказал Антон, позвони ей, мне потом перезвони, расскажешь, чем закончилось. Или прямо сейчас ей позвони, разбуди. По очереди, и на домашний, и на мобильный.
- Ага, и еще факс пошлю. Ладно. Пока.
Спрыгнув с высоких ступенек автобуса на землю, Антон опять почувствовал падающие на него капли дождя. Скорым шагом, отмечая увеличение числа капельных точек на рубашке и джинсах, Антон пересек площадь, оказался в бизнес-центре. Когда документы были отправлены, а защищавшие их пластиковые корочки выброшены за ненадобностью, Антон остался совершенно один, - по крайней мере, ему так почувствовалось, стоя под козырьком с телефоном в кармане и глядя на город и небо. Было, в общем-то, некуда идти, но Антон в то же время, уже точно знал, где он будет и что будет делать через десять минут.
Через десять минут Антон стоял метров на двести ближе к морю, так же под козырьком, но уже не бизнес-центра, а морского вокзала, и в руке его, конечно, была банка пива. Перед ним открывался вид на бухту, длинную и довольно широкую, берега которой уходили в перспективу. А за спиной у Антона была стена тонированного стекла морского вокзала, сквозь которую он (вокзал) так же мог любоваться бухтой. Кто именно из-за этой стены мог смотреть, Антону не было видно, получалось, что на море, город и небо смотрят только двое: он и огромная архитектурная плоскость, последняя, к тому же, отражала как противостоящий пейзаж, так и Антона. Антон обернулся, вторично за сегодняшнее утро критически осмотрел свое отражение, остался не слишком довольным. Стена, в свою очередь, не выразила ничего, так как была неодушевленным предметом.
По небу неслись не тучи, а маленькие рваные облачка, которые на лету крутились, видоизменялись, залохмачивались и цеплялись за сопку, скрывая то основание телебашни, то верх, то середину, но никак не получалось у них спрятать ее целиком. Еще выше всё небо покрывала сплошная плотная облачность, на фоне которой и кувыркались, несясь, однако, с одной скоростью и единым фронтом мелкие облачка, светлые и несерьезные. Их одинаковый размер так же, как и дома по берегам бухты, давал ощущение перспективы и масштаба. Воздух несся на север с юга, и - ну, да! - похоже, что это весь циклон-тайфун и уходил, и воздух стал уже не пропитанно-мокрый, а тугой морской, и, значит, асфальт и земля теперь с чистой совестью могли начинать сохнуть!
Антон отхлебнул пива. Из-за перемены погоды и еще из-за чего-то еще, может быть, он почти совсем ожил. Появится солнце, думал Антон, и можно будет отправиться на пляж, тот который самый любимый, "персональный", каменистый, с высоким нависающим скальным берегом и круто уходящим на глубину дном. И быть там с ней, один раз они там уже были, и это было уже давно. Прийти с ней вместе, сбросить туфли, одежду, взглянуть друг на друга и броситься в море, заплыть так, чтобы не было слышно прибоя, и там, между морем и небом, балансируя в прозрачной воде, в глубь которой уходят тени от двух загорелых тел, обмениваться бессмысленными восторженными фразами, а плывя к берегу спрашивать "Не устала?" и слышать в ответ ее радостное "Нет!" в котором всё - солнце, и море, и небо, и то, что вместе так четко плавать на полмили от берега... А, выбравшись на берег, лечь на горячие камни и посматривать друг на друга через щелочки глаз, когда глаза, привыкнув к шквалу солнечного света, видят всё невообразимо четко...
Всё это представилось Антону вследствие уловленной им тенденции в изменении погоды, погода же сама, не считая непосредственного отсутствия дождя и перемены ветра, продолжала оставаться, в общенародном понимании, плохой, то есть солнца в упор не было видно. Тут из кармана запиликал телефон. Антон вытащил его двумя пальцами за антенну, и второй сигнал о входящем вызове ветер унес налево, на север. Антон повернул побитый, никогда не знавший чехла, аппарат дисплеем вверх, и этот маленький экранчик, изнутри освещенный зеленым светом, а сверху - серым светом еще не очистившегося неба, показал имя той, что по еще пока неизвестной Антону причине, звонила ему. И, как будто сбылся прогноз Антона и насчет погоды и насчет всего на свете, и вообще, и навсегда. "Полина" - было имя вызывавшего абонента, и, нажав "Yes", Антон сказал в трубку:
- Здравствуй!
Через час Антон в третий раз за текущее утро обозревал себя в зеркале. Зеркало опять висело над раковиной, но только было при этом Антону гораздо лучше, чем во время бритья в туалете его офиса. Он стоял в одном полотенце намотанном на бедра, босыми ногами на ворсистом коврике, вокруг было чисто, тепло, светло и потрясающе пахло и, наконец, сам Антон был чистый и счастливый, - потому что это была ванная квартиры Полины, он был в ее ванной, а сама Полина была всего лишь за этой дверью, и это было всего лишь через час после того, как она позвонила на его мобильник.
Там, стоя у стеклянной стены, глядя на горизонт и поговорив с Полиной не больше минуты, Антон услышал хитрое веселье в ее голосе и заподозрил, а потом почему-то сразу стал совершенно уверен, что каким-то чудом, веселой счастливой случайностью, Полину в это же утро занесло на этот же вокзал, только - по другую сторону стены, которая на его - и, он чувствовал это в ее голосе - ее тоже счастье оказалась стеклянной. И когда Полина, наконец-то, отпустила шуточку по поводу питья пива с самого утра и того, что, надо полагать, этому предшествовало, Антон повернулся, встретился глазами со своим, явно повеселевшим, отражением и, сквозь него глядя, не видя, но чувствуя, обратился к Полине:
- Ну, выходи, давай, попробуй! - банкой поднимая тост и улыбаясь поневоле неуверенно, всё-таки трудно, глядя в зеркало, было обращаться к кому-либо, кроме себя.
Зеркало ответило, открыв справа от Антонова отражения дверь и выпустив из себя Полину. Та, появившись и подходя к Антону, оторвала от него взгляд, взглянула на зеркальную стену, и снова - на Антона, уже с какой-то благодарностью, что ли. Стена оказалась действительно совершенно непрозрачной с наружной стороны, значит, Антон действительно угадал, понял и поверил - сквозь зеркало улыбнулся прямо ей. В зеркале отражались теперь уже два абонента мобильной связи, которая и была же сразу отключена за очевидной - буквально - излишностью.
Для начала они серьезно согласились, что пойти на пляж сегодня, конечно, можно, только для этого необходимо, конечно, погоды дождаться - да, конечно, погоды, и, совершенно естественно, дожидаться лучшего было бы у кого-нибудь из них дома, - "У меня!", сказала Полина: "Родители уехали, весь дом пустой." "Поехали", сказал Антон, "слушай, а мне можно у тебя помыться будет? У меня, кажется, после вчерашнего алкоголь уже через кожу проступает..." "Можно, и даже -нужно!", ответила Полина, чуть-чуть приоткрыв основную - естественную и уже страшно предвкушаемую цель стремления двух молодых, стройных, красивых, веселых, полных жизнью - хотя одного явно грязного алкоголем, - да к тому же и разнополых людей в пустую квартиру. Полина была в пронзительно белом одеянии, так же как и Антонова одежда, слегка увлажнившемся от дождя и мороси, и от этого только сильнее обтягивавшем ее бедра, этот белый обтяг подчеркивал дерзкую красоту ее шага, когда они шли к дороге, на ловлю мотора. В ее ногах, загорелых и упругих, даже, кажется, что-то отражалось. И - белые босоножки, белые полоски как-то совершенно невозможно соединенные с подошвой, держали ее до боли красивые ступни, и она шла рядом с Антоном. Она тоже поглядывала на Антона, и Антон с удивлением видел, что и в ее глазах - восхищение, и поверить в это не мог, особенно - вспоминая свои сегодняшние отражения в разных зеркалах.
На широком заднем сиденье "Крауна" минут десять, ну, двенадцать по субботним пустым дорогам до ее дома, и оба чувствуют, что надо спастись от неловкости, не сделать очевидным банально-пошлый вопрос - что, вот так сразу, полгода не виделись, и - вперед?!, но за двенадцать (ну, может быть, пятнадцать) минут вдохновение - о, благодарю тебя, Господи! (это Антон восклицает в своей воспрявшей душе) - вдохновение не исчезло, и Антон рассказывал Полине об общих знакомых, в частности, о тех двух, с которыми он накануне покупал в магазине последнее, как выяснилось, оставшееся приличное пиво, а Полина рассказывала, в свою очередь, Антону, как она оказалась в нужное время в нужном месте. Приехали. Поднялись, и вот ее квартира, и Полина достает ключи, и проворачивает их в замках, и одна дверь открыта, и вторая... Полина снимает босоножки, оставив сумку на трюмо, идет босиком по блестящему линолеуму. "Кто первым в ванную?" - говорит Антон. "Ты, - отвечает Полина, - подожди, сейчас полотенце дам."
И вот он стоит в ванной, смотрит в зеркало, а Полина ходит по квартире, или стоит на балконе, или листает журналы, ничего не читая, в ожидании. Антон не одевает свою одежду, а так, в одном полотенце, открывает дверь и выходит, ступив на прохладный пол, по которому только что ходила босыми ногами она. Он не увидел ее сразу, но тут же услышал ее шаги, она вышла из комнаты и остановилась перед ним. Они стояли друг перед другом улыбаясь, и Антон слегка не верил в это. Он был в одном полотенце, а на Полине были шорты, короткие до предела, и белая футболка, и она смотрела на Антона почему-то с восхищением, которое Антон видел, но уже и не пытался понять.
- Смыл с себя алкоголь? - спросила она.
- Смыл, - сказал Антон.
Она провела ладонью по его груди, не вытертые круглые капли воды с его мягкой шерсти попали на ее пальцы.
- Ты мокрый! - сказала она, и с этого места - стоя на линолеуме у двери в ванную, и этого момента, коснувшись друг друга, оба, больше, чем на половину уже голые, они перестали претворяться и просто бросились друг на друга.
...Уже ближе к вечеру, на балконе, под синим небом и кое-как расположившись на безумном кресле, испокон веков, как объяснила Полина, стоявшем здесь, Антон, чувствуя, что с Полиной сейчас соприкасается чуть ли не вся поверхность его тела, поверил, наконец, в то, что с ним случилось, и это осознание, эта вера теперь, как он чувствовал, были основой его самого.
- Пойдем, вина купим? - предложила Полина.
- Прямо так пойдем?
- Нет, в простыню завернемся!...
...Поставив бокал вина на бортик балкона, Антон освободившейся рукой прижал длинную, гладкую, голую и красивую девочку крепче к себе. Она проводила пальцами по его руке, прикладывала губы к плечу, они оба смотрели на бокал белого вина на фоне синего неба. Кто снизу бы посмотрел, - увидел бы один этот бокал. Солнце успело зайти уже за дом и просвечивало насквозь небо на север. "Мы пьем, как будто сбегая с уроков в школе, думал Антон, вспоминая ночную пьянку с друзьями. Ищем "там" дикую свободу, свободу от жизни, жизни, которую сами для себя приняли. Уходим в алкоголь, а там - ничего. Мы только теряем то, что есть здесь. Проскакиваем. Ведь то, к чему мы бежали из школы, это то, что мы, наконец, обрели сейчас, но мы бежим дальше, не поняв, не оценив, побоявшись полюбить, не воспользовавшись тем, чего достигли. Это, то есть жизнь, оказалась слишком настоящей и счастливой для нас, и мы постоянно несемся мимо настоящего, яркого и высокого счастья, не решаемся в первый раз к нему прикоснуться, как первый раз сказать: "Здравствуй! Как тебя зовут?!" понравившейся девчонке, и алкоголем возвращаемся назад к Бивис-Батхедовому трепу, только уже не о голых тетках, а о самой жизни..."
Асфальт, который был где-то внизу, стал сухим, а небо за бокалом, на который смотрели Полина и Антон, было еще подсвечено снизу синим морем и зеленым полуостровом. Где-то, совсем в другом параллельном мире, действительно потерявшем с тем, в котором были Полина и Антон, какие бы то ни было точки соприкосновения, происходили разные события. Ехали с семьями и в составе семей отдыхать сотрудники Антонова офиса. В магазине, между длинными стеллажами которого они с Полиной только что шарахались, поток других, обычных, покупателей, затер у девушки, сидевшей за кассой, чувство беспомощной зависти к недоступному пронзительному счастью, которое разбрызгивала неприлично счастливая парочка... Полина и Антон полулежали, обнявшись и позакинувшись друг на друга в кресле на балконе Полининой квартиры. Их мобильники были отключены. Антон, придерживая, обнимая Полину, дотянулся до бокала, снял его с бортика, и поднес к губам Полины, потом он выпил сам.
- Сегодня ночью родители еще точно не вернутся?
- Точно.
- Завтра сходим куда-нибудь? Или, может, сегодня - вечером?
- М-мм.. А сколько времени? А, может, искупаться съездим?
Антон улыбнулся, Полина, поняв, - в ответ.
- Нет, правда! Давай - в ночь, съездим, чтобы темно было, часа в два вернемся?!.
На следующий день, в воскресенье, ближе к вечеру, Антон пришел в офис. Он не собирался в нем ночевать, решив, наконец, провести ночь у себя дома.
В десятом часу он еще был в офисе.
В два часа ночи он был в офисе. Он выходил на балкон, не курил, просто смотрел в ночь, оперевшись о пластиковый подоконник.
В шестом часу утра, когда уже начинало светлеть, он собрался уходить. Всё это время он смотрел старые свои бумаги и файлы, что-то распечатывал, писал от руки, набирал на компьютере, опять распечатывал, рисовал ручкой и маркером, снова выходил на балкон.
Уже солнце собиралось всходить, когда он, идя по светло-голубым утренним улицам, встречая единичных прохожих, спешащих на несусветно-раннюю работу, нес с собой десятка три стандартных распечатанных и исписанных листков, уложенных в пластиковый уголок. День обещал быть жарким, на работу Антон заявляться больше не собирался, - ни в течение дня, ни когда-либо еще. Глядя по вечерам сквозь окно своего кабинета на смену погодных условий, он увидел всё, что ему нужно было увидеть, и больше причин оставаться там не было.