Державин Иван Васильевич : другие произведения.

Аморит, любовь моя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Накануне свадьбы на глазах Глеба инопланетянин Язо увез его невесту Нину, а через год прилетел за ним самим. Нину с сыном он увидел в парке в клетке, куда посадили и его. Посетители парка были совершенно голые и открыто занимались совокуплением. Оказалось, что на планете Аморит было построено общество всеобщего удовольствия, и секс был единственным занятием аморитян. У них исчезли понятия любви и семьи, детей рожали роботы. Группа молодежи во главе с Язо уединилась на острове, где решила возродить браки и супружескуюй верность. Сделать это с развратными аморитянками было нельзя, и на Землю был послан Язо, который и привез оттуда в качестве пробы Нину. Но она оказалась беременной и родила. Спецназ подавил инициативу молодежи, Нина с сыном была схвачена и выставлена на потеху публике. Глеб принял активное участие в свержении власти элиты и построении на Аморите общества социальной справедливости, а затем, с помощью аморитянина, - и в самой России.
  
   Иван Державин
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Аморит,
   любовь моя
   Полуфантастическая детективная повесть.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть первая
  
   Аморит
   Глава первая
   Похищение
   Я сразу понял, что что-то не так.
  Из аэропорта я поехал не домой, а прямо к Нине. Было два часа ночи, когда я на частнике добрался до ее дома за окружной дорогой, одним махом взлетел на второй этаж и нетерпеливо нажал на кнопку звонка. Стоя напротив глазка, чтобы Нина видела меня, я отчетливо представил, как она спросонок хватает будильник, потом ищет на ощупь тапочки и, зевая, подходит к двери. На ней полупрозрачная ночная рубашка, сквозь которое просвечивается юное тело.
  Но прошла минута, вторая, а дверь не открывалась. Я позвонил еще раз, уже более настойчиво. И тот же результат. Ничего не понимая, я продолжал звонить и даже постучал в дверь. Но заскрипела дверь рядом, и пожилая соседка Августа Климовна, как всегда, в чепчике уставилась на меня. Забыв поздороваться, я спросил:
  - Не знаете, Нина дома?
  - Вроде никуда не отлучалась. Никто не звонил и дверью не хлопал.
  И тут появилась Нина. Первое, что мне бросилось в глаза, у нее кто-то есть. Она была возбуждена и растеряна. -
  - Можно? - спросил я, жадно и подозрительно оглядывая ее.
  - О, Глеб, - проговорила она тоном, который я не разобрал, но особой радости в нем я не услышал. - Я так тебя ждала. Больше я тебя никуда не отпущу.
  В прихожей я поставил на пол коробку и снял с плеча сумку. Нина прижалась ко мне. Я весь горел желанием и впился в ее губы. Минуты две мы покачивались, как пьяные.
  Ты, наверное, есть хочешь, - сказала Нина, освобождаясь из объятий. - Я сейчас приготовлю.
  - Я хочу не есть, - сказал я, тяжело дыша. - Нас кормили в самолете. Я хочу тебя.
  Я снял ботинки, пиджак и, взяв коробку, вошел в комнату. Тотчас вслед за мной появилась Нина. Я поймал ее взгляд на кровать и открытую балконную дверь. Опять внутри меня отвратной жабой шевельнулось подозрение. Захотелось заглянуть под кровать и выйти на балкон.
  Я достал из коробки свадебное платье и протянул Нине.
  - Не знаю, понравится тебе или нет. Мне очень понравилось.
  Я не знаю, по каким признакам судьба подбирает в пару мужчину и женщину. Я был сражен Нининой улыбкой. Все остальное у нее тоже что надо: и грудь, и попка и ноги. Ну и лицо, конечно. Овальные лазуритовые глаза контрастно смотрятся на фоне густых темных волос и вразлет бровей. Идеальной формы носик и тонко вычерченные губки также запоминаются. У каждого есть свой идеал женщины. Мой идеал лишь на тридцатом году совпал с Ниной. Увидев ее впервые, я в ту же секунду подумал, что на этой девушке я бы женился. Я все время ждал этого мгновенья. А когда она улыбнулась, я уже знал, что нашел свою судьбу. От улыбавшейся Нины невозможно оторвать взгляд, и кажется, все отдашь, чтобы эта улыбка никогда не погасла. Не один я балдею от Нининой улыбки. Я не встречал мужчины, который не светлел лицом и не приосанивался, видя ее смеющейся.
  И сейчас, развернув свадебное платье и примерив его на себя, Нина так мило мне улыбнулась, что я, забыв все подозрения, подбежал к ней и понес к кровати.
  Это была наша третья ночь. Первые две были незадолго до моей командировки в Германию две недели назад. В отличие от большинства современных девушек Нина оказалась невинной. Это я с тайной надеждой заподозрил еще при нашей первой встрече. Однако, умудренный уже имевшимся кое-каким опытом, отбросил эту мысль, как абсолютно нереальную, да и был подготовлен сексуальной пропагандой к тому, что это вовсе не обязательно, хотя, если быть честным, я вовсе не жаждал, чтобы мою жену имели до меня вдоль и поперек.
  А Нина даже целоваться не умела и вообще не была озабочена трахальным зудом. Это я сразу заметил. Вы бы видели, как она меня впервые поцеловала. До этого больше полгода целовал только я. Ну и спросил ее обиженным тоном, почему только я. Ты что, мол, меня не любишь? Она посерьезнела, долго на меня смотрела и велела закрыть глаза. Я закрыл, приоткрыл рот и ... почувствовал легкое прикосновение ее губ к щеке. Я даже подумал, что она пошутила. А, открыв глаза и увидев ее взгляд, понял, что этот шаг был для нее очень важен. В этот момент я был уверен, что до меня она никого даже так не целовала, потому что никого еще не любила. А меня полюбила и призналась в этом.
  Короче, на следующее свидание после того поцелуя я сделал ей предложение, но тоже своеобразно. Узнав, что через три месяца ей исполнится восемнадцать, что, кстати, оказалось для меня полной неожиданностью, так как я был уверен, что она старше, я ей сказал, что свадьба у нас будет в первую субботу после ее дня рождения. Она ничего не ответила. Было это в июне. А в июле я поинтересовался, когда у нее отпуск, намереваясь провести его вместе. Она сказала, что возьмет его с двадцатого сентября. Я удивился, почему в сентябре и именно с этой даты. Она сразу поникла и тихо спросила: "Ты забыл, что у нас в субботу восемнадцатого сентября?" Вот тут я ей и сказал, что слетаю в Германию и заберу ее к себе. Она притихла и как-то по-особенному прижалась ко мне. Как к родному. Я воспринял это по-своему и повел ее к ней домой, где еще не был. Она поняла, зачем, и не противилась. Но и не проявляла никакой активности, полностью доверившись мне. Я ее уложил на кровать и раздел. Обзовите меня, как и кем хотите, но вначале я оглядел ее придирчиво, как дорогой товар, а тут речь шла о будущей жене, дороже чего не придумаешь. Все меня в ней удовлетворило, имея в виду в первую очередь грудь и курчавый бугорок внизу живота, то, что я еще не видел. Не знаю, откуда это у меня, но мне больше нравится, когда волосы внизу темные. Про грудь я не говорю, тут разных мнений от мужиков я не слышал, - чем она больше, тем лучше, недаром женщины чего только ни придумывают, чтобы ее увеличить даже, если она в норме. У Нины она была как раз то, что мне нравилось: чуть больше нормы и крохотный сосок. А еще я не люблю тощих и длинных красавиц, которых со спины не отличишь от парней - плечи шире зада. Даже ущипнуть не за что. Костей у меня самого много. Не то, что у лежавшей передо мной Нины, от прелестей которой я не мог оторвать взгляда.
  
  Но тогда я привел ее не для того, чтобы только любоваться ею. Для начала я ... Но тут вот какое дело. Я отношусь к тем, кто не любит распространяться перед другими на эту тему, тем более с девушкой, которую выбрал в жены. Я считаю это сугубо моим личным делом. А то есть у нас в департаменте один такой любитель. Умом не блещет, но на женский взгляд жуть какой обаятельный и привлекательный. К тому же с каждой из них он ведет себя, как с самой красивой и желанной. Не мудрено, что мало какая в департаменте устояла перед ним, не подозревая, что уже на следующее утро все мы знали, как она вела себя при этом. На каждую после этого мы невольно смотрели с учетом его красочных описаний: эта любит сверху, та - снизу, эта кричит, та сопит, эта берет, та - ни в какую, но откусить может. А про одну пожилую одинокую и скромную работницу, с которой мне часто приходилось сталкиваться по делам и которую я очень уважал, он сказал, что она брыкается, как лошадь. Вы не поверите, но после этого я стал шарахаться от нее. Ну и кому это нужно? А он - подонок, таких душить надо.
  Поэтому смаковать свою первую ночь с Ниной я не буду, скажу лишь, что она дрожала, была скована и пассивна. Никакого впечатления от нее как от женщины я не испытал, хотя был наверху блаженства от самого факта обладания ею, к тому же первым. Кстати, частично и это было причиной моего неудовлетворения, возможно, и её тоже. Всякий раз, когда я входил и выходил из неё, она вся сжималась, и ее прелестное личико искажала гримаска боли. А мне было не очень приятно ощущать при этом довольно болезненное подобие упругого кольца. Недаром же в древности роль первопроходцев в таких случаях владельцы гаремов поручали маврам.
  Но я не падишах какой, а Нина была моей будущей женой, и я был доволен, что сделал это сам. Упругое кольцо смягчилось быстро, зато нежно обволакивающую и ласкающую тысячью крохотных язычков узость за ним я запомнил навсегда.
  
  Но на этот раз Нина была великолепна. Она помогала мне с такой страстью, словно хотела, чтобы я весь утонул в ней. И была неистощима, требуя еще и еще. Хотя женщины, которые у меня были до нее, всегда оставались мною довольны, в эту ночь я заснул, сильно сомневаясь, что удовлетворил её.
  Проснулся я оттого, что кто-то смотрел на меня. Я открыл глаза и никого не увидел в полутьме. Но чувство, что кто-то стоит рядом и сверлит меня взглядом, было настолько сильным, что я резко поднялся.
  - Что случилось? - услышал я Нинин голос.
  - Показалось, что в комнате кто-то есть.
  - О, нет, - испугалась она. - Только не это. Закрой, пожалуйста, плотнее балконную дверь
  Я встал и вышел на балкон. Светало. Над землей серым одеялом расстилался туман, сквозь который едва просвечивался свет от фонарей на столбах. Вдруг один из фонарей ярко вспыхнул и вместе со столбом, который почему-то светился весь, стал подниматься вверх и, пока я соображал, что бы это означало, он быстро превратился в светящуюся точку и исчез.
  Я вернулся к Нине.
  Мистика какая-то. Кажется, я видел НЛО, - сказал я, залезая под простыню.
  Она что-то сказала. Я не понял, спросил:
  - Ты что-то сказала?
  - Нет, нет, ничего, я так.
  Я стал переворачивать ее на спину. Неожиданно она оказала сопротивление.
  - Не надо, Глеб, я не хочу.
  Как я ни пытался, у меня ничего не вышло, она действительно не хотела меня.
  Я ничего не мог понять и не только это ее нехотение. Между прежней и сегодняшней ночной Ниной была большая разница. Я уехал от нее расстроенный и в недоумении.
   День пролетел, как минута - слишком много дел накопилось за время моего отсутствии. Я освободился поздно, и машина сама повезла меня к Нине.
  
   ***
   Было около одиннадцати вечера, когда я подъехал к старому двухэтажному деревянному домику, одиноко стоявшему в лесу в двух километрах снаружи от кольцевой дороги. До социалистической революции в доме жили псари, обслуживавшие охотничьих собак какого-то графа. При советской власти собак заменили на свиней, а псарей - на работников свинофермы. После буржуазно-демократической революции свиней повырезали заодно с попытавшимися их защитить работниками, и дом захватили беженцы из других республик, среди которых были родители Нины, жившие до этого в Крыму. Но и они здесь недолго прожили. Новая Россия, куда они прибежали, как к родной матери, встретила их вовсе не как мать. Она не только не приютила и не пригрела их, а даже не дала им свое гражданство, без которого они не могли устроиться на работу и наладить жизнь. Три года они бомжевали, пока не купили фальшивые паспорта, что позволило им осесть в этом заброшенном доме. А вскоре повезло и отцу. Он устроился дальнобойщиком, но через полгода на их фуру напали бандиты. Отец с напарником оказал им сопротивление, и их убили. Мать так сильно любила мужа, что у нее не выдержало сердце, когда забивали крышку гроба. Её похоронили рядом с ним. Я видел их квадратную могилу с деревянным крестом, сделанным соседом по дому. Он же и прикармливал оставшуюся абсолютно одну пятнадцатилетнюю Нину, пока она не устроилась в "Макдональдс" разносчицей. Но что больше всего меня поразило, так это то, что она закончила школу с отличием, как я. Но у меня было другое дело: еще была жива советская власть, и я был окружен родительской заботой.
  Кроме одинокой Нины и упомянутой мной соседки из Прибалтики, откуда ее выжили после убийства мужа, выступавшего против отделения от Советского Союза, в доме на первом жил тот самый сердобольный сосед Николай Иванович с многодетной семьей. Они приехали из Казахстана.
  Никаких удобств, за исключением света, в доме не было, и я был намерен, не дожидаясь свадьбы, забрать Нину к себе уже сегодня, тем более что все ее вещи свободно могли уместиться в багажнике. Со своей тетей, в квартире которой я жил и был прописан, я договорился еще до командировки. Она не только не возражала, но очень обрадовалась. Своих детей у нее не было, и она сразу заговорила о внуках.
   Но после вчерашнего поведения Нины я засомневался, что она согласится переехать к нам.
  
  Наша встреча оказалась более чем странной и окончательно убедила меня в том, что в Нине произошли неприятные и непонятные для меня перемены.
  Не скажу, что она не обрадовалась мне, но для поцелуя подставила не губы, а щеку, и не разрешила обнять себя. К свадебным делам не проявила ни малейшего интереса, словно речь шла не об ее собственной свадьбе, и отказалась наотрез переезжать ко мне.
  Я был в отчаянии.
  - Ты можешь объяснить, что произошло? Если ты раздумала выходить за меня замуж, то скажи об этом прямо. Я мужик, выжил в Чечне, переживу и это.
  Она упорно молчала. В свете экрана телевизора ее лицо было бледным и неподвижным, как маска. И застывшие мертвые побелевшие глаза.
  Так плохо, как сейчас, мне еще не было. В голове было пусто, как будто кто выкачал оттуда мозги мощным насосом. Во рту было сухо, и я постоянно облизывал сухим языком губы.
  Я встал со стула и присел на корточки перед Ниной. Взял ее за руки, приложил к своим щекам и, глядя на нее снизу, спросил голосом, который не узнал:
  - Ты меня больше не любишь?
  Её глаза наполнились слезами. Её пальцы шевельнулись и опять замерли.
  - У тебя появился другой?
  Пальцы вздрогнули и впились ногтями мне в щеку.
  - Я прошу тебя, - прошептала она, - не надо об этом. Тебе лучше уйти.
  - Кто он?
  Она взглянула на меня и вдруг усмехнулась. Не улыбнулась, а усмехнулась, словно сравнила меня с ним, и сравнение было не в мою пользу.
  Я резко поднялся.
  - Я ухожу, и знай, навсегда.
  Она молчала. Я ушел, хлопнув с силой дверью.
  
  На улице я присел на скамейку перед домом и закурил. Легко сказать, ухожу, другое дело - это сделать, чтобы никогда больше не увидеть улыбку, от которой без ума. Я надеялся, что Нина выбежит за мной следом и позовет меня.
  Но время шло, Нина не появлялась, и я понуро направился к машине. Мотор заурчал, я медленно тронулся с места. И вдруг упала тишина, машина, проехав еще метра два без фар, остановилась. Напрасно я поворачивал ключ зажигания - ничего не включалось. Я вылез из машины и начал проверять соединения под капотом.
  - Не работает?
  Я выпрямился и поздоровался с подошедшим Николаем Ивановичем.
  - Нормально завелась, и вдруг отключилось зажигание, - пожаловался я. - Аккумулятор новый, соединения в порядке. Ничего не понимаю.
  Николай Иванович взглянул на часы.
  - Без пяти двенадцать. Все ясно. Еще минут десять и спокойно поедешь дальше.
  Я удивленно смотрел на него. Он рассказал загадочную историю.
  - На прошлой неделе я работал во вторую смену. К дому я обычно подъезжаю около двенадцати на своей колымаге. Первый раз - это было в этот вторник - машина остановилась в метрах ста отсюда. Ни с того, ни с чего. Вырубилось вдруг, как у тебя, зажигание. Ты знаешь, я сам собрал машину и знаю ее лучше своих пальцев. Проверил я, как и ты, все соединения, клеммы, все, как положено в таких случаях. Промучился минут десять и, когда уже не знал, что и подумать, машина завелась. И так все три дня. Хоть стой, хоть падай. Сколько ты уже здесь возишься?
  - Тоже минут десять.
  - Давай пробуй.
  Я сел в машину, двигатель заработал с полуоборота.
  - Езжай и ни о чем не думай, - сказал Николай Иванович. - Будешь много думать об этом - умом тронешься. Не шибко до кольцевой гони. Вдруг опять вырубится, и угодишь в дерево.
  Не выключая двигателя, я вылез из машины, спросил:
  - Вы что об этом сами думаете? Должно же быть объяснение.
  Николай Иванович почесал затылок.
  - Место здесь одиночное, дикое, сам видишь. Недаром, кроме нашего дома, больше нет никаких поселений. В старину, поговаривают, здесь и черти водились и домовые. А сейчас эти, как их, летающие тарелки объявились. Я сам не раз их видел, правда, они больше на сигару похожи. Стоят, как столб.
  Я рассказал про улетевший столб, который видел с балкона.
  - Во-во, - обрадовался Николай Иванович, - наверху вроде большого фонаря, а тело длинное и светится. Всё правда. Место ему, видать, наше подошло. Но хорошо, что от него большого вреда нам нет. А то, что наши машины глохнут, это не страшно.
  Когда мы прощались, он сказал:
  - После свадьбы сразу увози Нинку отсюда, от греха подальше. А лучше раньше.
  - Я хотел ее сегодня забрать. Она отказалась.
  - Отказалась? - Николай Иванович вынул окурок из мундштука. - Это у девок бывает. Может, обиделась на что.
  - Не обижал я ее. Из командировки привез ей свадебное платье. Она стала какая-то странная. А сегодня про свадьбу даже говорить не захотела. К ней без меня никто не приходил?
  - Никто. Мы бы видели. Насчет этого она чистая. Плохого о ней не думай. Мало ли что случилось. Может, на роботе неприятности. А ты ее все-таки увези отсюда.
  Я не знал, что ответить. Тоска опять сжала сердце. И не отпускала весь день. А ночью стало совсем муторно. Я вспоминал Нинину улыбку, а больше наши так разительно несхожие ночи: ее трепетность и неопытность в первые две и подозрительную ненасытность в последнюю.
  
   ***
  Страшный сон приснился мне. Будто с двумя хорошо знакомыми финнами был я в гостях у давно умершего деда в деревне. Дед суетился, называл меня чадунюшкой и начал варить самогон. Финны ему помогали и облизывались от предвкушения напиться, как мы делали не раз. Говорят, русские много пьют. Но финны, я скажу, пью до усёру.
  Когда в трубке появились первые капли, и по хате распространился пьянящий запах, дед попросил меня проверить крепость самогона. Я поднес зажигалку к трубке, нажал на рычажок, - и раздался взрыв. Мы взлетели в воздух. У деда были порваны штаны и рубаха, он плавно размахивал белыми восковыми руками, словно плыл брассом. Костюм Кетола не пострадал, он был в бабочке и кувыркался, как в невесомости. Похьявирта, напротив, был совершенно голый, лишь голова в скафандре, и гонялся за Кетолой. У меня была оторвана нога, она зудела, и я с трудом поспевал за всей компанией. Мы приземлились в шведском поезде секса. На сцене совокуплялась пара. Дед отворачивался, хлопал себя по голым коленкам и говорил: "Срам какой. До чего докатились. А девка-то, девка-то. Вроде наша, а с кем совокупляется на людях. С негром, нехристем, прости господи". Негр скалил по - лошадиному зубы и работал, как плунжерный насос, сзади стоявшей на коленях девушки. Она извивалась всем телом, налезая на его блестящий антрацитовый член. Когда она откинула рукой спадавшие на лицо волосы, я с ужасом узнал в ней Нину.
  - Не-ет! - заорал я страшным голосом и проснулся.
  Сон оказал на меня отрезвляющее воздействие. Такая Нина недостойна моих переживаний, сказал я себе твердо. Я выброшу ее из своей головы, чего бы мне это ни стоило.
  Это мне удалось. На работе некогда было думать о Нине, а вечером я поехал к тете в дом отдыха по путевке собеса. Вернувшись домой, я обнаружил в двери записку: "Глеб, милый, спаси меня! Я люблю тебя".
  Я гнал, как сумасшедший, и молил бога, чтобы не встретились гаишники. Для меня почему-то было очень важным поспеть к Нине до полуночи. Я влетел в подъезд без двадцати двенадцать. Нина ждала меня у двери. Через плечо у нее висела женская сумка, а у ног стоял маленький чемодан.
  Она прильнула ко мне и заплакала. Я обнял ее за плечи и повел вниз. Мы сели в машину, и я рванул с места. Ночь была темная, без единой звездочки. В голове была одна мысль: добраться до окружной дороги, не свалившись в кювет. Я напрягал глаза, вглядываясь в извилистую, в рытвинах и ухабах, дорогу, петлявшую между деревьев.
  Мотор заглох, и фары потухли разом метрах в семидесяти от окружной дороги.
  - Бежим! - крикнул я Нине.
  Она держалась за голову.
  - Опять..начинается..как знала, - заговорила она. - Свяжи меня покрепче и уноси отсюда. Не обращай внимания, если я буду вырываться.
  Я выскочил из машины, достал из багажника веревку и метнулся к Нине. Она шла мне навстречу, протягивая руки. Едва я их связал, как она спокойно сказала:
  - Не надо, я передумала. Развяжи меня.
  Я на секунду замешкался, а затем другим концом обмотал ей ноги у туфлей. Не обращая внимания на ее протесты и сопротивление, я взвалил ее на спину и побежал к окружной.
  - Стой! - раздался сзади меня голос.
  Я словно споткнулся и едва не выронил вырывавшуюся Нину. Подхватив ее поудобнее, я обернулся, но никого не увидел. Как и не слышал приказавший мне стоять голос. Страх сковал меня с головы до ног. Я стиснул зубы и продолжал идти вперед.
  - Я сказал, стой! Отпусти ее!
  Откуда исходил голос, я знал, хотя он был беззвучный. И в то же время я его отчетливо слышал. Почувствовав опять страх, я разозлился и огрызнулся:
  - Хер тебе. - Стиснув зубы, я рванулся вперед и...не сделал ни шага.
  - Не жалко отдать? - спросил голос, как мне показалось, с насмешкой, в которой я уловил угрозу. - Смотри.
  Мои руки сами разжались, и я судорожно стал ощупывать пах. Но радость оттого, что там все оказалось на месте, я не испытал, увидев, как Нина исчезла за спиной, откуда послышалось новое приказание:
  - Стой на месте и не оборачивайся, пока мы не улетим.
  Я стоял, как приклеенный, глядя беспомощно на толстый ствол дерева перед собой, повторяя лихорадочно, как в бреду: "Пока мы не улетим" с нажимом на "мы" и на "улетим".
  - Плевать я на тебя, козел, хотел, - крикнул я, безуспешно пытаясь обернуться.
  Мне показалось, что я услышал:
  - Если доплюнешь. А просто козла я тебе прощаю.
  Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, я смог оторвать от земли ноги и поплелся к машине. Не доходя до нее, я увидел со стороны Нининого дома поднявшийся в небо знакомый мне светящийся столб. У меня хватило сил лишь заскрежетать зубами и выругаться. Столб давно исчез, а я все еще стоял, сжимая в бессилье кулаки.
  Подъехав к Нининому дому, я глянул на ее окно. Света в нем не было. На всякий случай я поднялся на второй этаж и позвонил. Потом спустился вниз и постучал в дверь Николая Ивановича.
  Мы присели с ним на скамейку, закурили. Я рассказал о происшедшем.
  - Я тебя предупреждал, - сказал Николай Иванович. - Забрал бы ее давно отсюда и ничего этого не случилось бы.
  - Я пытался, - повторил я уныло. - Она не хотела.
  - Ясное дело, он ее околдовал. Одно меня утешает. Я слышал по телевизору, что оттуда возвращаются живы - здравы. Будем и мы надеяться. - Николай Иванович повернулся ко мне. - А может, она уже дома, а? Пойдем - ка проверим. Я сейчас принесу инструмент.
  Вернулся он с гвоздодером и топором. Дверь поддалась сразу.
  Оглядывая пустую комнату, я чуть не заплакал.
  - Надо бы сегодня заявить в милицию, - сказал Николай Иванович. - Для порядка. Она же на земле жила. Ты сделаешь или я?
  - Чтобы объявили во вселенный розыск? - усмехнулся я горько. - Уже завтра тут будет орава из репортеров, корреспондентов, журналистов. Вам это надо? Я бы подождал хотя бы положенные в таких случаях три дня. Может, еще вернется или что прояснится.
  - Хорошо бы он вернулся с Нинкой, а то, не дай бог, прилетит за другой. А моей Катьке скоро четырнадцать, может и на нее глаз положить. Уехать бы отсюда, а куда и на что?
  - Вы тоже российское гражданство так и не получили? Так и живете по поддельным паспортам?
  - Так и живем. А никто нами и не интересуется. Кому мы нужны? Дом ни за кем не числится, а счета присылают.
  Я оставил Николаю Ивановичу номера своих телефонов и поехал домой.
  
  Припарковав машину у подъезда и запирая ее, я увидел на полу Нинину сумку. Ее и чемодан с заднего сиденья я забрал с собой. В чемодане оказалось свадебное платье, семейный фотоальбом и три моих письма. Я просмотрел фотографии. На них была вся короткая жизнь Нининых родителей. Они воспитывались в детском доме, где и познакомились. Будучи одногодками, они учились в одном классе, поэтому некоторые фотографии были в двух экземплярах. На групповых фотографиях лишь в первом классе они стояли порознь, а на всех остальных - вместе. В десятом классе мать была похожа на Нину. Больше всего фотографий было в их студенческие годы, в том числе тоже двойных, так как поступили они в один педагогический институт. И распределились в одну и ту же школу в Крыму, где у них родилась Нина. После этого в альбоме были одни ее фотографии, оборвавшиеся в девяносто первом году, когда развалили Советский Союз. Дальше шли пустые листы с вырезами под фотографии, которых уже, видно, не будет.
  Тяжко вздохнув, я открыл сумку. Помимо косметики, кошелька и ключей, в ней оказалась голубая школьная тетрадь с таблицей умножения на обороте. Тетрадь была исписана округлым Нининым почерком. Кое-где отдельные слова были зачеркнуты и заменены на другие.
  Вот эти записи.
   ***
  "У меня мало времени. Возможно, его нет совсем. Но я попытаюсь рассказать обо всем подробно. Я думаю, мой рассказ может вызвать интерес у астрономов, а может, и у наших политиков.
  Но прежде я хотела бы сказать, что очень люблю Глеба, и совсем не виновата в том, что со мной происходит помимо моей воли. Прости меня, дорогой, если сможешь.
  Вечером, - это было в конце июля, - спустя неделю после отъезда Глеба в командировку, я не находила себе места. Последнее время мы виделись почти ежедневно, и я уже не мыслила свою жизнь без него.
  Я легла спать около одиннадцати и долго не могла уснуть, все вспоминала наши встречи и три ночи. Я чувствовала себя виноватой перед Глебом. Я видела, что он недоволен мной как женщиной, потому что очень уж я походила на бревно. Наверное, я холодная от природы, во всяком случае, секс меня никогда не интересовал. До Глеба я даже ни с кем не целовалась и не любила это. Мне противно, когда кто-то совал свой слюнявый язык в мой рот. Меня абсолютно не трогали ребячьи уловки. Володьке Маркину, перепортившему половину девчонок нашего класса, я чуть не оторвала член, который он уверенно сунул мне в руку на новогодней вечеринке. Это у него такой способ завоевания девчонок, действовавший, кстати, нередко безотказно. Я ему там что-то повредила. Он даже в больнице лежал, после чего в нашей школе уже не появился - перешел в другую.
  Лишь с Глебом я стала просыпаться. Я полюбила его с первого взгляда и могла отдаться ему раньше, если бы он захотел. Наверное, он ждал, когда я дозрею. Ждать ему пришлось долго, пока я не стала испытывать в себе перемены. Меня начали волновать его ласки, поцелуи, я хотела слушать, что он любит меня. А когда это произошло, я старалась, как могла. И все равно он остался недоволен.
  А в ту ночь, когда я осталась одна, проводив Глеба в командировку, на меня что-то нашло. У меня даже закружилась голова, так я хотела, чтобы он был со мной. Я словно наяву представила, как он вошел в комнату и подошел ко мне. Он сдвинул одеяло и начал снимать с меня ночную рубашку. Движениями тела я помогала ему. Он еще не касался и не ласкал меня, а я уже вся трепетала от страсти, до сих пор мне неведомой. Когда же он коснулся моей груди и начал целовать тело, я испытала такое наслаждение, которое не могу выразить словами. Когда он вошел в меня, правда, мне по-прежнему было немного больно, но это была похожая на обласканную дыханием боль, и я забыла все на свете: кто я, где я. Я хотела только одного: чтобы это никогда не кончалось. В какой-то момент я потеряла сознание, а когда очнулась, долго не могла понять, было это наяву или во сне.
  Весь день я находилась под впечатлением ночи. Ходила, как в тумане, все валилось у меня из рук. Ловила себя на мысли, что блаженно улыбаюсь. Начальница понимающе улыбалась и отпустила меня раньше домой. Я села не в тот автобус.
  Вечером я рано легла спать с надеждой, что это повторится.
  Он пришел, когда от отчаяния его дождаться, у меня опять закружилась голова. Он сел на кровать и положил руку не плечо. Я задрожала и, словно лизнув языком, провела пальцем по его руке. Кожа у него была гладкая, как атлас.
  В эту ночь он был совсем другой. Я даже не могу вспомнить, что у нас было. Единственное, что осталось, это что-то воздушное, словно я все время парила в воздухе. Про наслаждение я уж не говорю: оно было божественным.
  На работу я опоздала на час. Начальница сказала мне, что я могла не приезжать, и отпустила меня на три дня. Вернувшись домой, я легла и стала ждать его прихода.
  На этот раз он был настоящим секс - мужчиной. Он вывернул меня наизнанку. Всю ночь я кричала от боли, которой хотелось еще больше и больше.
  Днем я валялась пластом и зализывала раны. И опять ожидала ночь.
  Он пришел, как всегда, в полночь, присел не кровать и сказал:
  - Я люблю тебя.
  - И я тебя, Глеб.
  - Я не Глеб. Я с другой планеты.
  Сначала до меня дошло, что у него нет голоса, иными словами, он говорил без звука. Как телепат. А когда дошел смысл сказанного, я страшно испугалась. Но не его, а оттого, что изменила Глебу. Господи, что же теперь со мной будет? У нас же скоро свадьба. Что я ему скажу?
  Почувствовав прикосновение к плечу холодной руки, я резко скинула ее и сказала сердито:
  - Я люблю Глеба.
  Я решительно взглянула на него. В комнате было темно, но не настолько, чтобы ничего не видеть. Я отчетливо различала очертания стен, мебели, но его не увидела. Я протянула руку в то место, где он должен был сидеть, и коснулась его холодного и гладкого, как мрамор, локтя.
  - Человек - невидимка, - проговорила я неожиданно для себя нежно.
  - Это всего лишь для удобства пребывания здесь и безопасности. Мы тоже уязвимы.
  - Вы похожи на людей?
  - Теперь можно сказать, да.
  - Теперь? А раньше, какими вы были?
  - О, - засмеялся он. - Смешно говорить. Три глаза, три уха, встроенный в рот нос. Несуразно короткие руки и длинные ноги. Мы не ходили, а прыгали, как одно из ваших животных.
  - Кенгуру. А сейчас, сколько у вас глаз, ушей, какие руки, как ходите?
  - Сейчас мы такие, как вы. Долгое изучение нашими предками всех известных обитателей разных планет показало, что наиболее совершенной внешней формой интеллектуального существа является человек. Мы взяли его за основу при формировании нашего внешнего вида. Для этого с Земли были привезены несколько сот лучших особей разных национальностей, и путем скрещивания, клонирования и всех последних достижений в генетике и в деторождении мы добились полного изменения нашего внешнего вида, доведя его до совершенства. У нас нет ни уродов, ни умственно отсталых, как у вас.
  - Хоть бы одним глазком взглянуть на такое чудо, - вырвалось у меня полушутя.
  Он не ответил. И вдруг я почувствовала у себя в руке маленький плоский предмет, похожий на пятак.
  Я поднесла пятак к глазу и на мгновенье, как при вспышке молнии, увидела его, сидевшего в полуоборот ко мне на кровати у моих ног.
  Он действительно был красив. Я бы даже сказала, сказочно или божественно. У него были большие золотистые глаза, которые затмили все: нос, рот, уши. Волосы я не запомнила, возможно, он был лысый или в шапочке нейтрального цвета. Да, я забыла, на нем был оранжевый костюм, туго облегавший атлетически сложенную фигуру с широкими плечами и узкой, не толще моей, талией. Мне он показался маленького роста, намного ниже нашего мужского среднего. Даже ниже меня.
  То, что я видела, меня слегка успокоило, как-никак он не был чудовищем или монстром.
  - Ты первая из землян, увидевшая нас, - сказал он. - С тобой я преступил все запреты.
  - Почему?
  - Потому что я полюбил тебя.
  Вот тут меня охватил страх. Я поняла, что пропала.
  - Я люблю Глеба, - повторила я обреченно. - У нас скоро свадьба.
  - Я знаю.
  - То, что вы со мной делаете, это насилие. Я слышала, что пришельцы из космоса цивилизованнее и гуманнее нас.
  - Да, это так. Но с нами не так все просто. Мы принуждены к этому.
  Я вопросительно подняла брови.
  - Хорошо, я расскажу тебе, хотя это нам не рекомендовано. Но раз уж ты выбрана мной, ты должна знать. Все равно узнаешь. Наша планета Аморит, о существовании которой вы не имеете представления, намного старше и меньше Земли. Она даже меньше вашей луны. Эволюция развития адаптировала нас к условиям, существующим на других планетах. Это дало нам возможность перенять лучшее, что, на наш взгляд, было достигнуто другими разумными существами. В результате мы построили общество, которое смело можно было бы назвать идеальным. У нас оно называется обществом всеобщего удовольствия. Аморитяне имеют все, что пожелают. Даже срок жизни нам удалось продлить в несколько раз. Но тут неожиданно сработал закон противоположности, а скорее, подлости. Высокий уровень технического прогресса, полное удовлетворение всех жизненных потребностей привели к тому, что аморитяне начали быстро деградировать. Сейчас у нас активно работают с пользой для общества лишь десять процентов. Остальные, не считая пенсионеров и детей, бесятся с жиру и занимаются .... - Он назвал неприличное слово, написать которое я не могу. Увидев на моем лице возмущение и удивление, он сказал извиняющимся тоном. - Ах, да, я совсем забыл, что у вас это мат. Но я, честно, не знаю, как назвать то, чем занимается наша элита. Слова заниматься любовью и даже секс тут явно не подходят. Про любовь у нас давно забыли. Вместо "я люблю тебя" у нас говорят "я хочу тебя ...". - Он опять ругнулся. - Фу ты, извини, пожалуйста. У нас все, что связано с этим делом, не считается матом. А так как другого мата у нас нет, то он официально разрешен. Но это и хорошо, нет лицемерия. У вас же происходит почти то же самое, поэтому очень попахивает лицемерием, хотя суть одна. У нас тоже чересчур интеллигентные аморитяне вместо этого слова употребляют совокупление или случку, имея в виду собачью, что является для аморитян большим оскорблением.
  Я сердито перебила его:
  - Значит, вы это имели в виду то, что произнесли, когда говорили, что полюбили меня?
  Он возразил с горячностью:
  - Нет, я даже в мыслях не имел это, когда произносил слова. Они сами у меня выскочили. Я действительно тебя полюбил.
  - Оставим это. Рассказывайте дальше.
  - Так вот, занимаясь этим делом, наша элита весь свой ум тратит на придумывание новых все более изощренных способов и вариантов удовлетворения своей похоти. Женщины в своем стремлении быть привлекательными и похожими на известных кинозвезд добились лишь того, что теперь их невозможно отличить одну от другой. У всех идеальные фигуры, шаровидные груди и зады, в пол-лица всех цветов радуги глаза. А мужчины отращивают или увеличивают... - он замялся, подыскивая слово, - пусть будет член. - Это слово у нас также не в ходу. Такого, как ваше на три буквы, у нас, к сожалению, нет, и мы употребляем, кто во что горазд, чаще всего слово, близкое к вашей елде.
  - Разве у нас есть такое? - удивилась я. - Я никогда не слышала.
  Он засмеялся.
  - Значит, у тебя были только культурные парни, не озабоченные е.. э... случкой. А у наших парней на уме только она и, как поскорее удлинить свой член до полметра.
  - Какой же у них рост? - не смогла я сдержать удивление. - Метров пять?
  - Рост у нас ограничен законом. У мужчин он, по вашим меркам, даже чуть меньше метра пятидесяти.
  Я представила коротышку с таким членом. Урод какой-то.
  - У тебя он тоже такой?
  - Рост?
  - Рост я видела. - Я смутилась, не зная, как сказать.
  Он улыбнулся.
  - Нет, у меня он нормальный.
  Вспомнив, как он доставал почти до горла, я засомневалась в искренности его слов. Он словно прочитал мои мысли.
   - То, что тебе показалось, это один из используемых нами способов доставлять вам как можно больше удовольствия. Мы можем менять форму ...э... члена, приспосабливая его к вашему размеру. У тебя он очень маленький, поэтому мне тебе легко было доставить удовольствие. Тебе ведь понравилось? Не красней. Знаю, что понравилось, и ты увязала это с длиной моего члена. Вот и аморитянки тоже уверены, что чем он будет длиннее, тем они получат больше удовольствия. Мужики, зная это, стараются перещеголять друг друга, тем более что проблем с деньгами на увеличение члена у них нет. А те, кто этому не следует, считается не модным.
   - Почему вы не отрастили? Нет денег?
   - Не в них дело. Я также принадлежу к элите. Но она не вся одинаковая. Я отношусь к той ее части, которая еще не до конца деградировала и задумывается о смысле жизни. Но с каждым годом нас становится все меньше и меньше, потому что в результате удлинения срока жизни основную массу населения составляют старики и старухи, а ограниченность годного для жизни пространства на Аморите вынудила нас снизить рождаемость до предела. В результате возник антагонизм между нами, молодыми, и стариками, тем более что между нами уже практически нет родственных связей из-за распада семьи.
  - У вас нет семей? - спросила я, стараясь запомнить каждое слово. Я интуитивно полагала, что рассказываемое им для кого-нибудь может оказаться интересным.
  - К распаду семьи привел этот самый разгул свободной любви.
  - Это, когда муж и жена открыто изменяют друг другу?
  - То, а чем ты говоришь, безобидное начало. Разгул свободной любви, а точнее разврата, начинается, когда исчезает само понятие необходимости супружества. Все затмевает животная страсть: я хочу тебя. А чтобы и ты захотел или захотела меня, я должен или должна показать свои мужские достоинства и женские прелести. Отсюда мода на одежду, основным назначением которой является то, что она ничего не прикрывает, а лишь выпячивает эрогенные части тела. Где уж тут до детей, требующих время на беременность и воспитание, тем более что все эти обязанности и заботы прилежно могут выполнять роботы.
   - Но не рожают же роботы? - возразила я.
   - Очень даже хорошо рожают. Даже имитируют родовые муки. У них внутри вмонтирована полная копия женского организма, в котором с успехом может развиваться зародыш. В обязанности так называемых родителей или участников осеменения входит не забыть придти через девять месяцев на роды и подержать в руках свое чадо. А если кто забудет, что бывает чаще, то не беда, на это есть роботы-няни. Некоторые родители видят своих детей спустя несколько месяцев, а то и лет после рождения. Затем и эта необременительная родительская обязанность постепенно отпала. Сейчас почти все наши дети рождаются роботами от анонимных родителей по демографическому плану. А так как этих детопроизводителей подбирают из наиболее выдающихся ученых, писателей, художников, кинозвезд, то и дети по закону генетики получились, надо сказать, толковыми. Я тоже из этой плеяды. Свою мать, я, правда, знаю и даже виделся с ней в детстве, а про отца лишь слышал, что он был или еще есть известный ученый. От него мне перешло то, что с детства я интересовался мироустройством и смыслом жизни. Меня все больше стало не устраивать виденное вокруг. Таких недовольных существующим строем вокруг меня набралось несколько сот аморитян. Живем мы отдельно на небольшом острове. Наша мечта: начать новое поколение аморитян, у которых был бы естественный смысл жизни. Мы хотим возродить целомудренную любовь и крепкие счастливые семьи с кучей детей, как когда-то у нас уже было. Сделать это на Аморите, переполненном стариками, как небо в ясную ночь, мы не в состоянии. Но главное, нам не позволит это сделать праздная элита, которая правит Аморитом. Мы долго искали место нашего нового поселения и совсем недавно обнаружили маленькую, меньше даже Аморита, уютную планету с чудесной солнечной атмосферой.
   - А здесь вы зачем?
   - Видишь ли, среди нас, молодых, случайно или нет, не знаю, но больше представителей мужского пола. Девушек у нас меньше, к тому же они похожи друг на друга, как сестры-близнецы. Конечно, мы их с собой возьмем, но мы хотели бы вернуть облику наших детей первоначальные многообразие и индивидуальность, как у вас, землян. Чтобы они не были все под одну гребенку, а были высокие и низкорослые, тонкие и полные, блондины и брюнеты, бледные и смуглые, курносые и горбоносые, умные и в меру глуповатые, трудолюбивые и слегка ленивые. Но, конечно, у нас не будет уродов и дураков. Добиться такого многообразия со своими девушками - близнецами мы не сможем или нам потребуется на это несколько сот лет. Думали мы, думали и решили опять взять с собой девушек с Земли и только русских.
  Его последние слова меня убили окончательно. Мной овладела жуткая апатия, я поняла, что это конец, равносильный смерти.
   - И вы выбрали меня? - глухим голосом спросила я. От сухости во рту я отчаянно делала глотательные движения.
   - Да, для первого опыта.
   - Много вас здесь?
   - Пока я один. Я как бы разведчик.
   - И я оказалась подопытным кроликом из наших девушек. Почему именно я?
  Я слышала свой голос и удивлялась, что еще могла говорить и соображать.
   - Я понял смысл слов "подопытный кролик" и лгать не буду. В определенном смысле да, это так. Ты выбрана мной как женский идеал землянок и твоя кандидатура согласована с Комитетом молодых. На его мнение не повлияло даже то, что за это время ты успела потерять девственность. От результатов моих встреч с тобой зависит многое.
   - Ну и как, ваш опыт со мной удался?
   - Сказать да, значит, ничего не сказать. Он превзошел все мои ожидания. Во-первых, я влюбился. У нас уже давно забыли, что это такое. Во-вторых, близость с тобой не идет ни в какое сравнение с близостью с нашими женщинами, для которых это дело давно превратилось в еду, если не сказать, в обжорство. Их женский половой орган, превратившийся в овощную терку от частых контактов, недаром его у нас называют лоханкой, не способен доставить нам и сотой доли удовольствия, которое мы будем получать от вас. Я не поэт, могу лишь сказать, что наслаждение, полученное с тобой, не сравнимо ни с чем.
   - Возьмите другую девушку, я вас умоляю. У нас много проституток, которые дадут вам наслаждения в тысячу раз больше, чем я.
   - Все наши женщины - проститутки. Нам нужны такие, как ты, чистые, целомудренные.
   - Но я люблю Глеба! - выкрикнула я в отчаянии.
   - Я знаю, и это самая большая проблема для меня.
   - Но вы ничего не сделаете ему плохого?
   - Это исключено. В крайнем случае, я заставлю его разлюбить тебя.
   - Каким образом?
   - При помощи гипноза. Этим искусством мы владеем в совершенстве.
   - Вы применили это искусство на мне?
   - Да. У меня не было другого выбора.
  Я подождала, не добавит ли он что-либо, но он молчал.
  - Это насилие, - твердо сказала я. - Нет, это преступление. Самое страшное из всех на земле: заставлять человека делать что-либо помимо его воли, превращать его в послушного раба. Вы начали совершенствовать себя с преступления - выкрали наших людей. Вы о них подумали? У нас только фашизм был способен на это. Ваш прогресс - бесчеловечный, не гуманный. Вы хуже фашистов, если покушаетесь даже на чувства.
  Он молчал. Я уже подумала, не исчез ли он. Однако на всякий случай, продолжала говорить.
  - Вы хотите очеловечить свое общество, наделить аморитян нашими качествами и опять начинаете с преступления, выкрадывая наших девушек. Вы можете внушить мне животную страсть, сделать меня сексуальной рабыней, но заставить меня любить вас вы не сможете. Я люблю и буду любить только Глеба.
   Я заплакала сначала беззвучно, затем, не сдерживая себя.
  - Ты плачешь? - спросил он.
  - Прикажете мне радоваться? - огрызнулась я.
  - Перестань, а то мое сердце бьется не спокойно. У нас это не принято.
  - Мне наплевать на твое сердце! - закричала я. - Бьется оно у него не спокойно! Я буду рада, если оно вообще остановится или лопнет. Проваливай отсюда на свой развратный Аморит, будь он проклят и ты вместе с ним! Тебе нечего здесь делать! Фашист несчастный!
  Я вскочила с кровати и швырнула в него подушку. У меня настолько сильно закружилась голова, что я буквально упала на кровать. Мне стало жаль аморитянина, на кого я так грубо накричала. Я придвинулась к нему и положила голову на плечо. Он обнял меня и начал гладить волосы, как это делала моя мама. Я почувствовала, что засыпаю.
  Проснулась я с мыслью о нем: прилетит ли сегодня? Я буду ждать его и сегодня и завтра и всю жизнь.
  Он появился, как обычно в полночь и был молчалив. Просто сидел рядом и, вероятно, смотрел на меня, ведь он видел в темноте. А я ждала, когда он коснется меня.
  - Как тебя зовут? - спросила я.
  - Язо.
  - Язо - повторила я. - Красивое имя. А меня Нина.
  - Я знаю.
  И в этот момент позвонил в дверь Глеб. Я заметалась, не зная, что делать. Язо молчал. Подбежав к двери и увидев в глазок Глеба, я испуганно прошептала:
  - Это Глеб.
  Язо продолжал молчать. Черт бы его побрал, разозлилась я. Мои мысли читает, а о чем сам думает, попробуй угадать.
  - Ты что, не слышишь? Уходи.
  Я подбежала к той части кровати, на которой должен был сидеть Язо, чтобы прогнать его, но мои руки встретили пустоту. Слава богу, обрадовалась я, ушел. Но я услышала:
  - Я здесь и останусь. Уйдет он. Я не хочу, чтобы ты была с ним.
  - Кто ты такой, чтобы это хотеть? - зашипела я. - Глеб - мой жених, и я соскучилась по нему. Я хочу быть с ним, а не с тобой. Это ты здесь никто. Ворвался, как бандит, и еще командуешь. Запомни, у тебя ничего со мной не выйдет. Я лучше умру, а с тобой не полечу. Уходи сейчас же! И не вздумай что-либо сделать Глебу.
  - Хорошо, я уйду, - сказал Язо, как мне показалось, сердито. - А ты оставайся с ним, если так хочешь. Я предоставлю тебе такую возможность, чего бы это мне ни стоило. Но запомни, у вас уже ничего не получится, потому что ты теперь не та, какой была до его отъезда. Отныне ты женщина, испытавшая любовь аморитянина, и будешь находиться во власти желания до конца дней своих. Но ни один землянин не сможет удовлетворить тебя. Не сможет сделать это и твой жених. Ты сейчас убедишься в этом. Уже сегодня ты будешь ожидать моего возвращения, но вернусь я или нет, я не знаю. Я прилетел за тобой. Ты сорвала наши планы. Мне трудно будет убедить Комитет не отклонять твою кандидатуру.
  - Язо, родненький, - упала я на колени. - Я тебя умоляю, не убеждай никого. Не прилетай за мной. Я не хочу. Слышишь, он опять звонит? Уходи, бога ради. Уходи, я тебя прошу.
  - Прощай.
  Чтобы доказать, что ушел, Язо скрипнул балконной дверью, а я побежала ко входной и открыла ее.
  Многое из дальнейшего Глебу известно. Я так старалась, чтобы ему было хорошо. Я видела, как он был удивлен происшедшей со мной переменой и заподозрил, что у меня кто-то завелся. Но я в этом не виновата, клянусь богом. Я люблю только его и хочу только его. И не моя вина в том, что я позже была холодна с ним и даже прогнала его на следующий день, а сама продолжала с нетерпением ожидать Язо. Теперь-то я знаю, что все это я делала, будучи под воздействием гипноза. Поняла я это сегодня утром, когда почувствовала себя словно выздоровевшей после тяжелой болезни. Я вспомнила о свадьбе, до которой осталось двенадцать дней, и стала лихорадочно собираться к Глебу. Одновременно возникла мысль написать о происшедшем со мной, чтобы предупредить девушек о грозящей им опасности.
  На работу Глебу я не дозвонилась и оставила ему в двери записку, чтобы он приехал и забрал меня.
  Убегать куда-либо бесполезно - Язо отыщет меня везде, если вернется.
  Поэтому я пишу и жду Глеба. Молю бога, чтобы все обошлось.
  Господи, чем я перед тобой провинилась? Умоляю, спаси меня сам или помоги Глебу это сделать".
  - Ну и что ты от меня хочешь? - спросил меня начальник отделения милиции. - Чтобы мы объявили ее во всероссийский розыск? Не смеши. Да и к нашему отделению ее дом не относится. Он вообще нигде не числится, он, так сказать, бесхозный. И, следовательно, Нина твоя на земле не человек.
  
  
   Глава вторая.
  
   Прилет на Аморит.
  Со дня похищения инопланетянином Нины прошел год. За это время боль от потери любимой у меня поутихла, чему способствовали частые командировки с напряженной работой и интересным досугом. Но стоило мне вернуться домой, как первым делом я ехал к Нининому дому и справлялся у соседей, нет ли о ней вестей, и затем периодически навещал их в связи с отсутствием у них телефона. Мое не радужное настроение усугублялось появлением у меня после похищения Нины мужского бессилия. Четыре месяца я вообще не смотрел ни на одну девушку, лишь на Новый Год напился в сиську и тогда это самое и обнаружил. Кари Кетола, узнав об этом, познакомил меня в Финляндии с красавицей Синикой, но, к моему позору, и с ней у меня ничего не вышло. Наверняка предупрежденная Кетолой о постигшей меня беде, Синика испробовала все способы и ухищрения, но мой собрат так и не проснулся. Видно, и он никак не мог забыть Нинину узенькую щелочку. К врачу я не пошел, так как при одной лишь мысли о Нине, я весь наливался, как и прежде, желанием и плотской силой.
  Вдруг я стал видеть ее во сне. Снилась она мне и раньше, но на этот раз сны были оттуда. Обычно я сны забывал, а эти помнил, как наяву. В них Нина была не одна, а с моим сыном, очень похожим на меня. Сама она стала еще красивее и все время спрашивала, когда я приеду за ними и заберу их оттуда. Ситуация там резко поменялась, и ее с сыном держат в клетке, как зверей в зоопарке.
  Я совсем потерял покой. Нина так и сказала по - земному "приезжай", а не "прилетай". Вот только не подсказала, как это сделать.
   Всякий раз, встречаясь с Николаем Ивановичем, я интересовался, не появлялся ли снова НЛО. Он отвечал отрицательно и вдруг позвонил мне на работу:
  - Прилетел, сволочь. - В его голосе была явная тревога. - Велел тебе быть сегодня ночью в Нинкиной комнате.
  - Что значит, велел?
  - Сам не пойму. Никого я не видел и не слышал, а все понял, что он мне сказал. Ты, говорит, знаешь, как связаться с Глебом, вот и скажи ему, пусть приходит сегодня ночью, если хочет увидеть свою невесту с сыном. У тебя с ней было?
  - В том-то и дело, что было. Я сына каждую ночь во сне вижу. Вылитый я в детстве.
  - Значит, сволочь, не сбрехал. Тогда надо идти к нему и выяснить, как там у них.
  - Это я и без него знаю. Их держат в клетке и показывают, как обезьян.
  - Вон оно как, едрёна вша. Тогда тебе вовсе надо идти. Надо их вы...
  На этом связь оборвалась. Видно, Николай Иванович звонил по автомату и кончилось время. Но я понял, что он не успел досказать: "надо их вызволять оттуда". Я очень хочу их вызволить, только как? Силой заставить его вернуть их? Конечно, попробую.
  Я еле дождался конца дня. В одиннадцать вечера я сидел на Нинином балконе и вглядывался в темное небо. НЛО в виде столба прилетел без пяти двенадцать, и минут через пять у меня закружилась голова.
  - Молодец, что не побоялся придти, - услышал я рядом внутренний голос. - Пойдем со мной. Поспеши. Это место засекли ваши военные и сейчас сюда нагрянут.
  Скрипнула балконная дверь. Вслед за невидимым инопланетянином я прошел к двери и спустился вниз. Отойдя от дома, я обернулся и увидел в окне Николая Ивановича. Мне показалось, что он помахал мне рукой. Я ответил тем же и показал на стоявшую у дома свою машину, присмотреть за которой попросил его раньше. На всякий случай я ему оставил свой паспорт с правами и по его просьбе Нинины документы, чтобы удержать за ней комнату.
  Мы подошли к слабо освещенному НЛО и по выдвижному трапу прошли во внутрь. Когда дверь за нами бесшумно закрылась, в кабине вспыхнул ярко-голубой свет, и я увидел перед собой низкорослого большеглазого красавца, точь-в-точь описанного Ниной. Только глаза у него были не золотистые, а зеленые. Я - не баба, чтобы балдеть от его красоты. Напротив, он мне сразу не понравился.
  Не увидев Нины с ребенком, я спросил сердито:
  - Почему их здесь нет? Где они?
  - Потерпи. Скоро их увидишь. Меня зовут Ябо.
  - Ябо? Того, кто похитил Нину, насколько я помню, звали Язо.
  - Он - плохой. Я - друг Нины. Она и твой ребенок ждут тебя. Сейчас ты уснешь и проснешься при подлете к Амориту. Закрой глаза.
  Я понял, что вырваться отсюда мне уже не удастся, да и не хотел этого. Страх перед навечным исчезновением с Земли пересиливали желание увидеть Нину с сыном и интерес к неведомому. Землю я повидал, смерть когда - никогда еизбежна, а побывать еще на другой планете не каждому удается.
  Я послушно закрыл глаза и стал быстро погружаться в нечто, похожее на сон.
  
  Проснулся я, не помня сна, свежим и полным сил.
  - Можешь полюбоваться на наш Аморит в иллюминатор.
  Я глянул в маленькое круглое окно и увидел внизу Нью-Йорк: одни сплошные крыши, только закругленные. Мне даже показалось, что я увидел две башни, разрушенные террористами Бен-Ладена или агентами ФБР, и такую же Статую Свободы, только не на острове, а на берегу.
  - Это наша столица Амо. Она расположена на самом большом нашем острове Аморе, - пояснил Ябо. Только сейчас до меня дошло, что слышу его голос, если можно так назвать тихий, певучий звук, напоминавший окраской жужжание мухи. - Правда, красивая?
  Ничего красивого я не увидел и промолчал, чтобы не конфликтовать не по делу. Все мои мысли были заняты предстоящей встречей с Ниной и сыном.
  Мы приземлились на окраине города. В окне я увидел серое небо и внизу толпу аморитян либо совсем голых, либо в цветной одежде, натянутой, как презервативы. Толпу с трудом сдерживали фигурки в черных костюмах наподобие водолазных и в синих масках, похожих на морды человекообразных обезьян. В руках у них были короткоствольные автоматы, мало отличавшиеся от автоматов в бандитских и фантастических американских боевиках. Как я понял, это были местные омоновцы.
  Ябо велел мне подняться, что я и сделал, взлетев под самый потолок и стукнувшись головой. Догадавшись, что это была гравитация, как на Луне, только посильнее, я ухватился рукой за окантовку иллюминатора и плавно опустился на пол, подумав о том, как смогу ходить. Я осторожно переступил ногами. Оказалось, ходить было можно, если не отталкиваться ногами, а по-стариковски шаркать.
  
  Когда мы ступили на трап, я услышал висевший в теплом по-африкански воздухе гул из скулежа щенков и жужжания пчел одновременно, а аморитяне все, как один, подняли вверх одну руку. Приняв это за приветствие, я тоже помахал им. Ябо тотчас подпрыгнул и повис на моей руке, заставив опустить ее.
  - Это они нас снимают на видео или фото, - сказал он. - Видеокамеры и фотоаппараты у них надеты на палец, как перстни. Стражи порядка или по - вашему ОМОН могли подумать, что ты тоже фотографируешь, и запросто имели право тебя пристрелить. Разрешения-то у тебя нет.
  Предупредил он меня во время, так как несколько омоновцев уже направили на меня свои автоматы. Я решил впредь быть осторожнее и тут же снова влипнул. Не увидев у трапа Нины с ребенком, я рявкнул на Ябо:
  - А Нина где? Все еще в обезьяньей клетке?
  Мой голос произвел на аморитян ошеломляющее впечатление. Омоновцы отпрянули назад и опять вскинули на меня автоматы, а толпа прямо-таки попадала, зажав уши, на землю или, как она у них тут называется, наверное, тоже аморитом.
  - Ты с ума сошел! - закричал на меня испуганно, но опять телепатийно, Ябо, потирая уши. - Я забыл тебя предупредить, чтобы ты говорил шепотом. У нас твой голос приравнен звуку вашего пушечного выстрела. И с Ниной тоже разговаривай шепотом.
  - Когда я ее увижу?
  - Скоро.
  Мог бы, козел, и привезти их сюда, обругал я его мысленно. К моему удивлению, он услышал и предупредил:
  - Просто козел - это еще терпимо. Только не вздумай назвать его безрогим или без яиц. Тут же на тебя в суд подадут и запросто упекут за клевету лет на пятьдесят. А за широко распространенную у вас суку, если ты так обзовешь аморитянку, влепят не меньше ста лет.
  - Что так мало? - усмехнулся я, наблюдая, как аморитяне начали подниматься, постукивая по ушам.
  - Мало? - удивился Ябо. - По-вашему это около тридцати пяти лет. Не каждый землянин столько живет.
  Отметив, что наш год равен приблизительно их трем годам, я поинтересовался:
  - А сколько присудят за мат?
  - За мат у нас ничего не дают. У нас сажают за смысл в нем. За ваш русский мат с упоминанием матери или с советом пойти на и в половой орган или за угрозу совершить сексуальное насилие в извращенной форме ничего не дадут. У нас, к сожалению, такого хорошего, как у вас, мата нет, но если ты выскажешь подобную угрозу, многие потребуют ее тут же исполнить на деле. Вот тут, если откажешься, могут возникнуть неприятности, вплоть до суда. А тот постановит: "Сказал - делай".
  Ну, блин, дела, подумал я. Ухо здесь надо держать востро. Скажешь "Я тебя в рот", - она его тут же раззявит.
  Ябо и на это отреагировал:
  - И не только раззявит, если это означает открыть рот. У нас полно голубых. И никуда ты не денешься. И насчет "блина", если я правильно понял, что он означает. Избавь тебя бог назвать аморитянку блядью в смысле осуждения. Считай, что ты пропал.
  - А в похвальном можно?
  - Это сколько угодно. И чем больше в твоем голосе будет восхищения, тем больше это доставит ей удовольствия.
  - За осуждение могут расстрелять?
  - На казнь у нас мораторий. Мы же либерально-демократическое государство. Вместо казни тебя заставят подписать согласие на эвтаназию. Сам себя умертвишь. Не захочешь, помогут.
  У меня по спине пробежали мурашки.
  - Спасибо за предупреждение.
  То, что Ябо читал мои мысли, существенно меняло дело к худшему. Я понял, что убежать отсюда будет практически невозможно. Как я смогу что-то сделать, не думая об этом?
  
  Мы стали спускаться по трапу, при этом я крепко держался за поручни, чтобы не подпрыгивать.
  Омоновцы образовали живой коридор от трапа до стоявшего, вернее, лежавшего полуцилиндра.
  Ябо что-то опять прожужжал, я не понял и хотел переспросить, но сделать это мне не дали омоновцы, которые ухватили меня за руки и потащили к полуцилиндру. Меня втолкнули в открывшуюся нишу, а внутри полуцилиндра - в клетку, которую тут же захлопнули.
  - Как это понимать? - спросил я Ябо, дрожа от гнева.
  Трое омоновцев в синих масках, тоже, наверное, из презервативов, приняли боевую стойку, а Ябо, проигнорировав мой вопрос, что-то сказал стоявшему у пульта пилоту. У того вдруг зажглись глаза, и я догадался, что это был робот. Фигурой и лицом он походил на омоновца, а ростом был еще ниже. Повернувшись к пульту, робот нажал пальцем на кнопку, и полуцилиндр, который я окрестил дирижаблем, взмыл вертикально вверх, отчего у меня перехватило дыхание, и потемнело в глазах. Едва я пришел в норму, как мне опять стало трудно дышать, и прилила кровь к голове, - дирижабль уже опустился. По моей прикидке, мы летели не больше двух - трех минут. Я даже в окно не успел глянуть. Да и что бы я увидел при такой скорости?
  
   ***
  Омоновцы открыли клетку и вывели меня наружу. Я оказался в многолюдном, вернее во многоаморитятном парке, мало отличавшимся от наших городских парков, лишь музыка была в несколько раз тише и мелодичностью напоминала китайскую.
  Вслед за Ябо меня повели по живому коридору, как в аэропорту, но более длинному и извилистому. И состоял он не из омоновцев, а из посетителей парка, одетых, как и в аэропорту, в цветные ничего не прикрывавшие презервативы. А то и вовсе были голые, лишь разрисованные под индейцев. Но я на них не смотрел. Будучи выше всех на две головы я еще издали увидел на возвышении клетку с Ниной. Радость от предстоящей встречи с ней смешалась у меня с ужасом от переживаемого ею унижения. Забыв про гравитацию, я ускорил шаги. Взлететь мне помешали повисшие на моих локтях два омоновца. Третий, шедший впереди, направил на меня автомат. Сзади Ябо обозвал меня козлом. Ходьбу я все же ускорил, заскользив чаще по пластиковому тротуару.
  Меня остановили у входа в клетку. Нина сидела ко мне боком на топчане и кормила грудью ребенка. Ее взгляд был безучастно устремлен в никуда. Даже приблизившийся гул толпы не вывел ее из этого состояния.
  
  Стоявший у клетки охранник в майке с портретом Нины на груди открыл дверь, Ябо заглянул в нее и что-то сказал Нине. Она повернула голову, увидела, как меня втолкнули в клетку, и заплакала. Я подошел к ней, опустился на колени, поцеловал ее в губы, а ребенка - в темную головку. Он оторвался от груди, продолжая чмокать влажным ротиком.
  - Не надо было тебе сюда приезжать, - прошептала Нина сквозь плач. - Теперь и ты погибнешь здесь вместе с нами.
  
  Я оглядел клетку. Она была в виде полусферы из тонких прозрачных прутьев толщиной с палец. Кроме топчана в клетке ничего больше не было. У двери снаружи застыли два вооруженных охранника с Нининым портретом. Омоновцы исчезли, что меня обрадовало, так как мысль о побеге все время сидела у меня в голове.
  Бросив беглый взгляд на сплошную стену посетителей за веревочной оградой, я с горечью подумал, что нас действительно показывают, как обезьян.
  Только сейчас я обратил внимание, что Нина и ребенок были абсолютно голыми.
  Я стянул с себя шерстяной свитер с широкой горловиной и растянул ее еще больше. Велев Нине поднять руки, я надел на нее свитер. Получилось подобие платья без бретелек. Привстав, она натянула свитер почти до колен, а, усевшись, прикрыла их. Я растянул один рукав, и в него свободно вошел ребенок, лишь торчала головка. Пригревшись, он вдруг растянул губки, а когда я погладил его по головке, показал в улыбке два крохотных верхних зубика.
  - Так рано? - удивился я.
  - Это по-нашему рано. А по их летоисчислению Алешке уже около четырнадцати месяцев. По-нашему, я могу только предположить, что ему месяца четыре - пять.
  Я глянул на дату на своих часах, и у меня отвалилась челюсть: со дня отлета с Земли прошел месяц и шесть дней. Если даже НЛО с его бешеной скоростью летел столько времени, то какое же расстояние отсюда до Земли? И все это время я спал?
  Отняв девять месяцев с даты похищения Нины, я получил, что сыну было четыре месяца и семь дней.
  - Он растет не по дням, а по часам, - сказал я и спросил. - У вас есть жилище, где вы отдыхаете, спите?
  Нина указала на круглый домик метрах в пятидесяти, соединенный с клеткой полусферическим коридором из разноцветных прозрачных прутьев. Взглянув на высокий столб с мигающими точками в глубине парка, она сказала, что до закрытия осталось по местному времени около пяти часов. Пересчитав на наше время, я обрадовался: меньше двух часов, ерунда, потерплю.
  - Вы все время здесь находились?
  Нина покачала головой.
  - Нет. До рождения Алешки и еще семь их месяцев я жила тайно от власти на небольшом необитаемом раньше островке, где обосновались союзники Язо по изменению жизни на Аморите. Но об этой идее узнал Президент. Он послал на остров очень злой спецназ. Меня с Алешкой схватили, что стало с остальными, я не знаю. Слышала, что почти всех поубивали и дома сожгли. Но Язо чудом удалось спастись. - Нина придвинулась ко мне и зашептала совсем тихо. - Недавно он передал мне очень слабый сигнал о том, что готовит план моего с Алешкой побега отсюда с последующим возвращением на Землю.
  Я обернулся на дверь и, не увидев Ябо, спросил:
  - Ты не боишься, что могут прочитать наши мысли?
  - От телепатийного чтения моих мыслей меня защитил Язо, подключив мой мозг к какому-то аппарату. А тебе действительно надо опасаться, пока и тебя не защитят. Но тут не так все страшно. Читать твои мысли они могут лишь при непосредственном общении с тобой. А читать их при помощи гипноза без твоего согласия им запрещает принятый здесь закон. Он принят в основном, чтобы исключить насильственное принуждение к занятию сексом. А то бы здесь был еще больший разврат. Но на Земле этот закон не действует, и там аморитяне могут вступать с нами в астральный контакт и гипнотизировать нас без нашего согласия. Могу представить, сколько перетрахал наших девушек подлец Ябо, когда летал за тобой.
  - Подлец? Он мне представился твоим другом. А Язо он назвал плохим чело... аморитянином.
  - Как раз все наоборот. Плохой Ябо. А Язо оказался хорошим. Когда-то они были друзьями и соратниками. После рождения Алешки Ябо вдруг стал приставать ко мне, наплевав на закон, запрещающий секс без согласия партнерши. Я его, естественно, отшила и пожаловалась Язо. Тот набил ему морду, и Ябо выдал власти планы Язо Президенту.
  - А с Язо у тебя ...?
  Нина не отвела глаза от моего испытующего взгляда и ответила с обидой:
  - Здесь ни с кем. Ты не сходил у меня с языка ни до родов, ни после. О тебе все знали, и никто даже не пытался. Кроме того раза со стороны Ябо. Меня, как у нас говорят дома, имели лишь глазами. Язо тоже не пытался. А на Земле... ты же читал, я ничего не скрыла от тебя. Я ж не виновата.
  - Прости. - Я погладил ее руку. - Чья идея посадить тебя сюда?
  - Я уверена, что Ябо. После острова месяца три нас с Алешкой держали в каком-то научном институте, исследовали всякими приборами. И вдруг приехал Ябо, забрал нас и привез сюда. Когда меня усадили в клетку, он сказал мне с издевкой: "Ты пожалеешь, что не дала мне тогда. Но еще не поздно. А пока побудь обезьяной". Здесь мы меньше их полгода.
  
  Я поднялся и, задержав взгляд на аморитянах, усмехнулся. На обезьян больше походили они. Это сходство увеличивала их нагота. То, что я принял за одежду из презерватива, оказалось, со слов Нины, либо узорным цветным загаром, либо краской с татуировкой. Кроме блестящих украшений на груди и между ног, на женщинах ничего больше не было. Абсолютно голыми были и мужики, обильно украсившие член и яйца ожерельями.
  Почти все аморитянки держали своих кавалеров за члены, подобно тому, как у нас влюбленные держатся за руки, и точно так же, как у нас, наиболее ретивые девушки тянут за собой кавалеров, так и здесь аморитянки тянули кавалеров за члены, длина которых не намного уступала длине рук. У аморитян без подруг члены были подвешены к массивной цепи на шее.
  - Вот хамка, -вдруг сказала Нина. - Видишь вон ту желтоволосую куклу с серебряным загаром у самой ограды?
  Я отыскал взглядом аморитянку с волосами, похожими цветом и формой на сноп пшеницы. Она прямо-таки пожирала меня своими в пол-лица фиолетовыми глазами. Тонкие прутья не мешали мне рассмотреть ее как следует. Я сразу понял, отчего у нее треугольное лицо основанием кверху: чтобы было, где разместить такие огромные глаза. Их еще больше увеличивали длинные не меньше сантиметра золотистые ресницы.
  Также не составило мне труда сообразить, что чрезмерно широкие плечи при маленьком росте аморитянки объяснялись необходимостью иметь достаточную площадь для размещения груди, не уступавшей по размеру вымени колхозной коровы - рекордистки.
  - Она уже мысленно раздела тебя и спросила меня, хорош ли ты в постели. Знаешь, что я ей ответила?
  - Ну и что же? - Мне и вправду было интересно это знать.
  - Что ни одного из этих слабаков не сравнить с тобой.
  - Это ты, мне кажется, соврала.
  - Пусть позлится. А то раскатала на тебя свои толстые губищи.
  Ни Нина, ни я не представляли, какие последствия будет иметь для нас эта ее необдуманная выходка.
  Толпа вдруг пришла в движение, сердито размахивая на нас руками. Несколько аморитянок во главе с желтоволосой красоткой куда-то убежали.
  - Насколько я поняла, - заволновалась Нина, - желтая кукла передала другим мои слова, и все аморитянки загорелись желанием увидеть тебя голым.
  - Кто тебя тянул за твой длинный язык? - рассердился я. Но, увидев ее обиженное милое личико, предложил. - Слушай, а может, мне прямо сейчас снять штаны и показать им свои причиндалы? Они увидят, какие они, и сразу отстанут.
  Я стал расстегивать молнию. Нина ухватила меня за руку:
  - Обойдутся.
  
   ***
  Вскоре толпа расступилась. Убежавшие аморитянки привели с собой троих мужиков. Среди них я с трудом узнал Ябо. Он был весь зеленый с перламутровым оттенком, кроме черной майки с портретом Нины. Помимо желтых глаз, зелеными были его лицо, волосы, руки, ноги, туго обтянутые шорты. Ни дать, ни взять жаба. Второй аморитянин ничем не отличался от нашего пожилого крестьянина с обгоревшим на солнце морщинистым лицом, прикрытым короткой седой щетиной. Его живот заметно выпирал. А главное, он был одет совсем по - земному: в свободные мышиного цвета шаровары, черную футболку с длинными рукавами и в шлепанцы на босу ногу. Третий аморитянин был молодой и разноцветный, как фестиваль: оранжевые лицо и руки, ярко красные глаза, коричневые волосы, голубые шорты и черная майка с Ниной. На его лице белели крест на крест два пластыря. В руке он держал плеть с круглым набалдашником на конце.
  - Старик - директор парка, - шепнула мне Нина. - Очень хороший, всегда меня защищает. А этот с плетью - работник парка, прикреплен к нам. Зовут его Яго. Очень злой. Несколько раз бил меня плетью, а вчера пытался изнасиловать. Наверное, спешил перед твоим приездом. Я спокойно напомнила ему про закон. Он сказал, что закон животных не касается, и тогда я пустила в ход ногти, раз я животное. Если директор к нам подойдет, обязательно ему пожалуюсь.
  - Не надо. С этим Яго я сам разберусь.
  - Меня тревожит присутствие здесь Ябо. Непонятно, почему на нем майка работника парка. Это плохо, если он все время...
  Договорить ей не дал подошедший вплотную к клетке директор. Он хмуро осмотрел вначале меня с головы до ног, затем глянул на Нину, задержав взгляд на Алешке. Вдруг его губы раздвинулись в подобии улыбки. Вместо зубов у него были сплошные сероватые пластинки. Повернувшись к толпе, он поднял руку, призывая к спокойствию, и загудел с хрипотцой, напоминавшей гул овода. Кончив говорить, он еще раз взглянул на нас и решительно удалился под возмущенный кошачий визг посетительниц. Вслед за ним ушли Ябо и Яго. Толпа еще какое-то время повизжала, недовольно поглядывая на нас, и стала постепенно рассасываться.
  - Ты что-нибудь поняла?
  - У директора я почти все понимаю. Он сказал, что мы должны быть одеты и вести себя так, как это принято у нас на Земле, в том числе заниматься любовью, когда хотим мы, а не посетители. Интересно, я первый раз услышала "заниматься любовью", обычно они говорят матом.
  - А что если я сейчас хочу ею заняться?
  Нина засмеялась и прикрыла мне рот рукой. Я обнял их обоих. Очень хотелось скорее уединиться.
  Когда посетителей осталось совсем мало, в проходе со стороны домика появился Яго и открыл дверь клетки. На выходе из нее я ткнул его пальцем в грудь и пригрозил, избегая мата:
  - Еще раз ее тронешь - придушу.
  Он отпрянул, поднял плеть, но не ударил, а лишь взвизгнул, как мне показалось, очень зло.
  
  У домика нас поджидал Ябо.
  - Ну, доволен? - спросил он меня вслух, открывая рот, как и мы.
  - Когда мы возвращаемся на Землю?
  - Это решать не мне. Но, думаю, скоро. Помогите нам поймать Язо, и мы вас отпустим.
  - Интересно, как мы это сделаем?
  - Мы уверены, что он обязательно захочет забрать вас отсюда. Если вы надумаете бежать с ним, погибнете вместе с ним.
  - Предположим, не надумаем, где гарантия, что вы вернете нас на Землю?
  - Я с тобой разговариваю по поручению Президента. Он мне это обещал.
  - Что мы должны сделать?
  - Сообщить нам, когда Язо с вами свяжется и о чем с ним говорили. После этого мы дадим вам инструкцию, как действовать дальше.
  Тут вмешалась Нина, резонно заметив:
  - Ты предал Язо, предашь и нас. А Президент ваш - убийца.
  Ябо обернулся на Яго, поправлявшего веревочную ограду вокруг клетки.
  - Не советую сказать это при других и даже так думать. Аморитян за такие слова кастрируют, а аморитянкам запрещают заниматься еблей до конца жизни. Да и не вам судить о нашем Президенте. Он действовал в соответствии с Конституцией. Язо хотел свергнуть существующий на Аморите строй.
  - Ты хорошо знаешь, что это не так. Он всего лишь хотел начать со своими сторонниками новую жизнь, но здесь ему не давали. Поэтому он намеревался переехать на другую планету. А ты его предал, наврав насчет свержения.
  Ябо заскрежетал зубами от злости. Я поспешил его сдобрить
  - Хорошо, мы подумаем. Но веры у нас к тебе действительно нет. Меня ты тоже обманул, не предупредив, что нас будут показывать, как зверей.
  - У вас нет другого выхода, кроме как сотрудничать с нами. Не согласитесь, разъединим вас или отнимем ребенка. Да и других видов принуждения, до которых вы на Земле не додумались, у нас достаточно. Даю вам срок до завтрашнего утра. До открытия парка вы должны дать мне ответ. Советую согласиться.
  Он повернулся и ушел.
  Нина занялась Алешкой, а я стал осматривать внутренность дома, не переставая думать о предъявленном нам ультиматуме. Почему-то я был уверен, что ночью с нами свяжется Язо, в ком я видел единственную нашу надежду.
  Осмотр жилища я также увязывал с побегом. Вот только куда?
  Из-за того, что дом был круглый, комнаты в нем были в виде секторов, соединенных в середине с ванной и туалетом. Вокруг дома шла открытая веранда. Хотя конструкция дома оригинальностью не отличалась, после звериной клетки он показался мне райским уголком. Я принял душ. Вот он мне действительно понравился: вода лилась со всех сторон, а из стен вылезали руки с намыленными мочалками. Захотел отмыть зад - подносишь его к руке, и она начинает его надраивать мочалкой, омывая нежной струйкой воды. Вот что значит внеземная цивилизация.
  А вот ужин мог бы быть получше. Он состоял из одних сгущеных витаминов в тюбиках. Вкуса никакого, но чувство голода исчезло мгновенно. Вода тоже была в тюбиках, но литровых. Она чем-то напоминала газировку.
  
  Во время ужина мы посмотрели по встроенным по всему периметру стены двадцати девяти экранам новости, главной из которых был мой прилет на Аморит и встреча с Ниной. Больше всего показывали мою одежду и обувь, видимо, как атрибут архаизма, подолгу задерживая камеру на ширинке. Что именно в ней их привлекло, Нина из писка не поняла, но все прояснила появившаяся на экране желтоволосая красотка. Сначала мне показалось, что она запела, как скрипка на самой высокой ноте. Но это она рассказывала о разговоре с Ниной, на основе которого составила мой виртуальный портрет. Тут же на экране появился я голый, как сокол, с фигурой получше, чем у Аполлона, и с собратом до колена. Не успел я придти в восхищение от самого себя, как собрат вздрогнул и стал быстро приподниматься, увеличиваясь по длине и толщине. Став вдвое больше, он повел по сторонам головой размером с кулак и задрожал от возбуждения, только что не заржал, как жеребец.
  Вдруг из его основания, спереди и сзади, вылезли еще два собрата. Передний заскользил вверх по животу, пока не уперся в подбородок. Он был не толще большого пальца. Его продолговатая голова походила на эскимо на палочке.
  Задний собрат по толщине не уступал основному, но был на треть короче и с заостренной головой.
  Оба брата собрата также приподняли головы и в нетерпении повели ими.
  Ждать им пришлось не долго. Вновь появившаяся желтоволосая красотка в одно мгновение загрузила работой всех троих, меняя по ходу позиции. Не поняв, как это ей удавалось, не запутываясь в собратьях, я позвал на помощь Нину, опять занявшуюся Алешкой. Она велела мне не ломать голову над больным воображением дурехи и выключила телевизор.
  
  Мы долго не могли утолить любовную жажду и наговориться. Когда мы коснулись ультиматума Ябо, я опять включил телевизор, чтобы уменьшить риск подслушивания, и вдруг увидел на экране нас в момент только что состоявшейся близости. Сам процесс снимавших мало интересовал, как нас собачья случка. Все их внимание было сосредоточено на моем собрате. Видно, они отказывались верить своим глазам: такой верзила и такая крохотная, на их взгляд, пиписка. Для сравнения рядом со мной они поставили аморитянина. Картина, надо честно признаться, была крайне унизительной для меня. Он был мне под мышку, и мышкой выглядел мой собрат в сравнении с его елдой.
  - Слава богу, - вздохнула с облегчением Нина. - Может, теперь они от нас отстанут.
  - Для меня важнее, чтобы ты от меня не отстала.
  - Да разве тебя с ними сравнить?
  Она нежно поцеловала меня в щеку, как в первый раз. Целоваться по настоящему она так и не научилась. Но этот поцелуй возбудил меня сильнее, чем любой французский.
  Меня мало встревожило, что аморитяне наблюдали за нашими любовными утехами. А вот то, что они могли следить за каждым нашим шагом, мне очень не нравилось. Хотелось надеяться, что Язо учтет это препятствие.
  На рассвете Нина вскочила и, схватив меня за руку, шепнула:
  - Язо подает сигнал. - Она вся ушла в себя, изредка кивая головой. - Слышимость очень плохая. Они понаставили помех. Он сказал, чтобы мы были готовы к побегу. Я спросила, что мы должны делать, он сказал, чтобы ты не делал необдуманных шагов. Я спросила, каких именно, но тут связь стала исчезать. Я лишь разобрала "скажи ему, пусть...".
  Я тоже не имел представления, что имел в виду Язо, возможно, просил не идти на сделку. Я и так не пойду.
  Но утром Ябо не появился. Нас опять усадили в клетку. Зрителей вокруг нее заметно поубавилось. В глазах аморитянок я читал презрительную усмешку: "А я-то думала, что у тебя не меньше метра". Мужики торжествовали. Наиболее наглые возбуждали себя и размахивали елдой перед клеткой, как шпагой, приглашая меня на поединок. В то же время мне показалось, что мужики как-то особенно пожирали Нину глазами. Вчера я это не заметил.
  
  
  
   Глава третья
  
   Кто из нас обезьяны?
  Спад к нам интереса со стороны посетителей парка дал мне возможность основательнее понаблюдать за ними самими. На первый взгляд все они были похожи друг на друга, как китайцы и негры. Но я был в Китае и в Африке и знал, что эта схожесть кажущаяся и лишь в первые дни. А потом, когда приглядишься и свыкнешься с черными лицами, быстро начнешь понимать, что они разные, как и мы. Кстати, для них мы, белые, тоже все на одно лицо. Когда я по - пьянке сказал одному негру, что они к тому же еще и чем-то пахнут, - а это действительно так оттого, что они чем-то натираются, - он мне отпарировал: знал бы я, как воняем мы, белые.
  Это я вспомнил, глядя на аморитян из клетки. С ними, однако, дело обстояло сложнее. Они на самом деле были поразительно похожи друг на друга. Мужчин можно было смело выставлять на соревнование по бодибилдингу: все широкоплечие, с узкой талией, накаченными мышцами и с едва не касавшимся подбородка членом. Как мужчина я невольно подумал о том, что при всем своем желании я с трудом дотянул бы своего собрата до пупка, хотя по нашим меркам он у меня был далеко не маленьким.
  Женщины все, как одна, были фигуристыми и своими пышными формами напоминали мне одну кубинку, от которой я не мог оторвать восхищенных глаз во время вынужденной посадки в аэропорту Гаваны. Но даже ее шикарная грудь не шла ни в какое сравнение с грудью аморитянок, словно скопированной с двух половинок футбольного мяча.
  Приглядевшись повнимательнее, я заметил среди посетителей много близнецов.
  - Это потому, - пояснила Нина, - что лет триста назад здесь разрешили клонировать аморитян, и они бросились копировать детей с наиболее красивых кинозвезд. Те не возражали, и молодые аморитяне поделились на несколько типов, как если бы у нас все женщины стали походить, к примеру, на Мерилин Монро и нашу Быстрицкую, а мужчины - на Сталлоне и Вячеслава Тихонова. После того, как они научились клонировать отдельные части тела, в моду вошли гибриды с наилучшими данными выбранных образцов. Со временем у женщин надежно закрепилась мода на большую грудь, огромные глаза и недалекий ум. У мужиков ум тоже не в большом почете, главное, чтобы член достигал нужного размера.
  - Я не понял. С кого они клонируют полуметровые члены? У нас, например, таких нет даже у негров.
  - Их, я слышала, здесь как-то наращивают. Детям их длина не передается.
  - А кому нужен такой размер? Я сильно сомневаюсь, чтобы хотя бы одна аморитянка могла принять на грудь полуметровую елду. По-моему, чисто физиологически это не возможно.
  - Выходит, возможно. Некоторые, я слышала, даже вырезают матки, чтобы, как ты сказал, принять на грудь, как можно больше. Видишь у них под пупком цифры?
  На яркие выпуклые вензельные татуировки под пупком я обратил внимание еще раньше.
  - Это глубина их вагины. Кстати, это слово здесь можно встретить лишь в учебнике по анатомии. Общепринятой замены, как у нас, ей тут нет. В разговоре, что только не услышишь, причем в основном оскорбительно грубое. Самое ласковое, что я слышала, это пещера, а в основном дыра, ведро, но чаще всего лоханка, о чем я упоминала в дневнике.
  - Ну и какая у них самая большая лоханка?
  - Ровно полметра я ни у одной здесь не видела, а до сорока пяти сантиметров встречаются часто. А вон у той бирюзовой куклы, которая держит сразу два члена, аж целых сорок семь сантиметров. Правда, многие преувеличивают, но это надо еще проверить, что они и добиваются. Преувеличивают и мужики. У тех и у других каждые лишний сантиметр ценится дороже золота. Президент, чтобы остановить это состязание, своим указом ограничил длину члена сорока девятью сантиметрами, а предельный размер груди женщин установлен приблизительно на уровне нашего восьмого номера. Поэтому у восьмидесяти процентов аморитян именно эти параметры. У кого меньше, тот и та считаются не совсем полноценными.
  - А у тебя какой размер груди?
  Нина смутилась.
  - Был третий. Сейчас из-за Алешки чуть больше.
  Я мысленно приставил ей грудь аморитянки и засмеялся. А что? Очень даже впечатляло. Отбоя от наших мужиков не было бы. Она прочитала мои мысли и замахнулась на меня рукой:
  - А ну тебя, бесстыдник.
  Если я бесстыдник, то, как тогда назвать их? Сегодня я заметил, что дамы время от времени наклонялись и облизывали члены, как мороженое, задерживаясь на концах. Видел я и открыто совокуплявшиеся пары недалеко от нашей клетки.
  - У них вообще еще что-нибудь есть на уме, кроме, извини меня, ебли? - И вы меня извините, но другого слова для определения того, что видел, я не нашел. Даже случка с совокуплением не подходили.
  - По-моему, нет. А зачем? Они всем обеспечены, работать не надо.
  - Что значит, не надо? Десять процентов, про которые говорил тебе Язо, по-моему, совсем недостаточно, чтобы строить дома, изготавливать самолеты, выращивать урожаи?
  - Язо имел в виду вот эту элиту, - Нина указала глазами на посетителей парка. - Но я думаю, он преувеличил. Десять процентов работающих с пользой для общества среди них вряд ли наберется. А в сфере материального производства их вообще нет, не считая олигархов, которые тоже лишь вкладывают деньги. А их, я слышала, всего около сорока.
  - Не понял. Кто же здесь работает?
  - На это есть аморитяне второго и третьего сорта - бежевый народ и синие. Но они как бы не в счет. Когда речь заходит об Аморите, то подразумевается лишь одна элита. А бежевый народ и синие - это как приложение к ней. Как роботы.
  Я внимательно посмотрел на охранника у дверей клетки. Еще вчера их маски мне показались подозрительно похожими на живые лица. Морщины на них двигались, как на лице.
  - Разве на нем не маска?
  - Я тоже долго думала, что они в масках. На самом деле это у них синие лица, как черные у негров. У них все тело синее. Когда-то специально для работы и обслуживания истинных аморитян они были завезены сюда с другой планеты, как негры из Африки в Америку. Им запрещено менять цвет кожи.
  - Почему синие? Разве загар синим бывает? И ты упоминала цветной. У них солнце особое?
  - У них его вообще нет. Их освещает отраженный от другой планеты свет.
  Как у нас лунный свет. Только у них ее свет во много раз ярче. От него загара не бывает. Он у них искусственный.
  - Ты упомянула про бежевый народ. Кстати, почему слово народ ты увязываешь только с бежевыми аморитянами?
  - Потому что синие у них не считаются народом. Когда-то их хотели заменить роботами. Потом оказалось, что роботы намного дороже, и сейчас их опять заменяют синими. Их аморитянами не называют, а просто синими.
  - Не понятно, но ладно. Синие лица я видел, а бежевого
  ни одного
  - Не видел потому, что простой бежевый народ в этот парк не вхож. Это парк только для элитян.
  - Элитян? Интересное слово. Я его слышу впервые. Запомню. У нас его тоже можно употреблять. Элитяне, хм. Звучит хлестко, как подъёбка. А они какого цвета от рождения?
  - Тоже бежевого. Но этот цвет у них не моден, и они окрашивают себя, кто как хочет. Сейчас в моде перламутр. Народ, я имею в вижу бежевых, особенно их молодежь, которая, как и везде, подражает элите, но выглядит это подделкой и сразу бросается в глаза. Как у нас китайский товар. Бежевые лица среди молодежи редко встретишь, у пожилых - чаще, а еще чаще со следами загара или краски, как у нас с татуировкой советских времен на пальцах типа "Ваня" и "1930". Чисто бежевые аморитяне встречаются среди приверженцев старых обычаев, подобно нашим староверам и сектантам, и среди тех, кто не пожелал присоединиться к элите по идейным соображениям, как Язо.
  - У Язо только лицо бежевое или все тело?
  - Насчет всего тела я не знаю, он всегда в одежде, а лицо у него бежевое. Но уверена, что тело у него не синее. Ты не встретишь ни одного синего аморитянина. Даже синеглазых среди них нет.
  - А метисы или мулаты?
  - Они здесь запрещены законом. Их умерщвляют сразу после рождения. Но до рождения, как правило, не доводят.
  - Не понял. У них расизм?
  - Они так не считают. Они утверждают, что у них либеральный демократизм. Бежевому и синему народу здесь предоставлена полная свобода, делай, что хочешь, но только в пределах конституции и своей территории.
  - Они живут на разной территории?
  -Обязательно. И тем и другим элитой выделены отдельные острова. Я на них не была, но от Язо слышала, что синие живут намного хуже бежевых. Но между собой те и другие живут приблизительно одинаково, хотя определенная градация есть. Самыми обеспеченными считаются работники шоу бизнеса и прессы. Их задача - создавать веселую беззаботную обстановку в обществе. Лучше всех живет бежевая попса, которая допущена развлекать элиту и сама почти считается ею. Затем следуют работники органов правопорядка и охраны. Его высшее звено составляют бежевые, низшее - синие. За ними идут торговцы. Как правило, владельцами магазинов синих являются бежевые, а магазины бежевых принадлежат элите. Потом идут бежевая и синяя интеллигенция. У бежевых она богаче, так как, кроме учителей и врачей, к ней относятся ученые и инженеры, которых у синих практически нет. Самыми бедными считаются обслуживающий персонал и рабочие. Последние, особенно неквалифицированные, состоят исключительно из синих. Такая диспропорция в социальном положении объясняется тем, что в последние два - три столетия на Аморите продолжается затяжной кризис капитализма, промышленность пришла в упадок, и бывшие ученые, инженеры и рабочие ушли, как правило, либо в охрану либо в бандиты. Сюда стремится попасть и молодежь. Поэтому резко уменьшилась потребность в учителях. А сейчас, в связи с еще и продовольственным кризисом, правительство пошло на ограничение прироста населения. Разве что синим, которым раньше было запрещено иметь больше одного ребенка, сейчас разрешили иметь двоих детей. Это связано с заменой ими невыгодных роботов. Но их численность по-прежнему продолжает быстро уменьшаться, так как срок жизни у них даже меньше, чем у русских в России. Элита с ними делает, что хочет. Чтобы уменьшить интерес элитян к интимным связям с синими была попытка ограничить у синих размеры половых органов как у мужчин, так и женщин. В сторону уменьшения, естественно. Но закон такой не прошел. Законодатели, видно, не захотели вообще заострять этот вопрос как, с одной стороны, расовый, а с другой - не имеющий под собой основания. У синих, например, связь с элитянами считается несмываемым позором.
  Я почесал затылок, выражая сомнение:
  - Неужели у синего нет желания кинуть палку сисястой элитянке?
  - Сисястой, может, и есть, - засмеялась Нина. - Только что он сможет сделать своими двенадцатью сантиметрами в ее полуметровой лоханке?
  - Да, действительно ничего, - почесал я затылок. - Разве что окунуться в нее с головой. Любуясь ими, я как-то об этом не думал. Мне там тоже, пожалуй, делать нечего. Но у аморитянина с синей должно хоть что-то получиться. Она у вас, как говорится, имеет свойство расширяться.
  - У бежевого аморитянина - проблем нет. У них члены обычные. А у элитян с синими случка проблематична, несмотря на твои гинекологические познания. Такие случаи были, если элитяне даже с животными живут без стеснения и без осуждения. О самочувствии животных после этого я не знаю, а про смерть синей женщины слышала. Но это был чуть ли не единичный случай. Я думаю, что в их неприятии друг к другу большую роль играет классовая или социальная неприязнь. Во всяком случае, у синих. Но самое интересное, они, насколько я изучала этот вопрос, абсолютно не завидуют элите и не хотят вести ее образ жизни. Элиту они презирают за безделье и открыто называют паразитами.
  - Элита это допускает?
  - Я же тебе говорила, что у синих и бежевых полная свобода. Они могут говорить и писать все, что им вздумается. Но только на своих островах и без каких-либо действий против существующего строя и правящей элиты. Как и у нас. Ругать олигархов можно сколько угодно, только нельзя трогать их самих и их богатство.
  На Земле я с Ниной о политике не говорил, а тут она открылась мне с другой стороны.
   - Я смотрю, ты здесь кое-чему научилась.
  - Научилась я на Земле, а здесь лишь нашла подтверждение своим взглядам на нашу жизнь в России. Когда я была беременная, времени свободного было много, вот я и изучала их жизнь, сравнивая с нашей.
  - Раз изучала, тогда должна знать, почему синие терпят над собой власть элиты?
  - А почему наш народ терпит ограбивших его олигархов и защищавшую их власть?
  Я опять почесал затылок, на этот раз дольше.
  - На этот вопрос тебе не только я, но и, по-моему, никто в России не ответит. Самое интересное, что я его никогда не слышал. Может, ответишь ты, если знаешь, почему здесь синие терпят элиту? Да и бежевые тоже.
  - Потому что и те и другие не считают себя чем-то обойденными. Многовековая изощренная пропаганда убедила их в том, что их общество является самым свободным и демократичным во всей вселенной. Они уверены, что элита их ни в чем не ограничивает. А то, что ей одной принадлежат все природные богатства, так это было давно, еще при царе Косаре, и с этим уже ничего не поделаешь. Поезд, как говорится, давно ушел. И, кроме того, это закреплено конституцией, согласно которой частная собственность считается незыблемой и неприкосновенной. А разжигание социальной вражды считается здесь самым тяжким преступлением и карается принуждением к эвтаназии. Пресса изо дня в день трубит о благородстве олигархов и элиты. Они могли бы одни пользоваться всем своим богатством, но щедро делятся им с народом, не допуская среди него голода, строят для бомжей приюты, помогают нищим. Это тебе ничего не напоминает?
  Я наморщил лоб в раздумье.
  - Похоже на Россию, где тоже узаконены итоги приватизации начала девяностых годов.
  - Это само собой. А мне больше напоминает Чукотку, где Рабамович отстегивает чукчам по одной сотой процента от своих миллиардов, и те рады до соплей. Это все равно, что я раздавала бы нищим ежегодно по три рубля от своей годовой зарплаты. Правда, я раздавала им во много раз больше, когда ходила в церковь поминать папу с мамой. Вот только Президент почему-то мне не дал за это орден, как Рабамовичу.
  Как говорят в таких случаях, я потерял дар речи. Во дает. Мне потребовалось время, чтобы продолжить свое наблюдение за элитянами.
  
   ***
  Что-то уже не раз привлекало мое внимание в толпе. Я окинул ее медленным взглядом, тем более что она была не густой, и задержался на девушке, заметно отличавшейся от других. На ней была свободная накидка, скрывавшая тело, а голову покрывала вуаль, сквозь которую я рассмотрел почти человеческого размера голубые глаза. Грудь девушки выпирала, но не больше, чем у Памелы Андерсон. Однако, в сравнение с последней, девушка была писаной красавицей: и носик и нежные губки, не то, что искусственные в растопырку губищи у Памелы.
  Встретив мой взгляд, девушка заметно смутилась и, как веером, прикрыла глаза густыми темными, как у Нины, ресницами. Не красными, не желтыми, а нашими темными. Я указал незаметно Нине на девушку и сказал, что она похожа на нас. Взглянув, Нина рассказала, что у элитян изредка появляются неформатные дети под влиянием ген далеких предков, как у нас негритята у белых родителей. Элита к ним относятся сочувственно, как к инвалидам детства. Но до рождения таких детей она, как правило, не доводят. Нина слышала, что даже одна из дочерей или внучек Президента родилась с отклонениями, но ее никогда не показывали по телевизору. Понравившаяся мне девушка по - аморитянским меркам считалась если не уродкой, то уж далеко не красавицей. Обычно они тщательно скрывают свою внешность. А эта почему-то не боялась ее показывать, используя лишь вуаль.
  Нина уставилась на девушку и, поймав ее взгляд, зашевелила губами. Губы девушки также пришли в движение. Мне показалось, что она опять смутилась, взглянув на меня.
  Закончив разговор, Нина зашептала мне на ухо:
  - Я ей сказала, что она тебе очень понравилась, так как по земным меркам она настоящая красавица и наверняка была бы избрана "Мисс Земли". Голубые глаза у нас считаются символом женской красоты. На нее мои слова произвели большое впечатление. Она была страшно довольна. Я воспользовалась этим и спросила, не родственница ли она Президента. Она замешкалась, но когда я сказала, что никому, кроме тебя, об этом не скажу, призналась, что она его внучка. Зовут ее Юно. Не долго думая, я попросила ее уговорить дедушку вернуть нас на Землю. Она не знала, как это сделать, так как ей не велели раскрывать, кто она. Я ей подсказала, что мы могли об этом не знать, а просто она нам очень понравилась, мы разговорились и поделились с ней своим желанием поскорее вернуться домой. Она пообещала и вдруг спросила, возьмем ли мы ее с собой. Только, чтобы не знал дедушка. Сказала, что очень хочет стать "Мисс Земли". Попросила переговорить с тобой, чтобы ты не возражал.
  Я был не против и подмигнул девушке. Она опять смущенно прикрыла глаза, а, подняв, не спускала с меня.
  Мне вдруг капнуло в голову, и я спросил Нину:
  - Слушай, узнай, она Ябо знает?
  Мы повернулись к Юно. Она между тем приблизилась к самой веревочной ограде и прямо-таки глотала меня своими глазищами. Нина попыталась знаками привлечь ее внимание на себя, а я вдруг услышал внутри себя:
  - Ябо ошивался с утра во дворце. До ухода сюда я все время была рядом с дедушкой, и он Ябо не принимал. В последнее время он себя неважно чувствует и занимается делами только после полудня. Вы меня слышите?
  - Слышу, Юно, слышу, - обрадованно зашептал я, кивая головой. - Ты очень хорошая и красивая девушка. У нас к тебе большая просьба. - Я посмотрел по сторонам, не спрятался ли где Ябо, и перешел на мысленный разговор, помогая губами. - Если ты хочешь улететь с нами на Землю и стать там первой красавицей, то помоги нам улететь отсюда. Для начала ты должна узнать, говорил ли твой дедушка с Яро и о чем. Если дедушка его не принимал, то попытайся узнать, с кем встречался Ябо и о чем договорился насчет нас. А потом расскажи нам. И попробуй все-таки уговорить дедушку...
  Но тут Нина тронула меня за рукав и шепнула:
  - Ябо идет сюда.
  Она посмотрела на Юно и зашевелила губами. Я разобрал: "Быстро уходи, чтобы тебя не увидел Ябо". Юно кивнула нам и нырнула в толпу.
  Не поздоровавшись, Ябо сходу спросил, что я надумал. Я с яростью набросился на него за показ нас по телевизору.
  - А вы хотели заняться этим тут на виду у всех? - отпарировал он. - Они бы все равно не оставили вас в покое, пока не увидели, как вы это делаете. Но больше всего их интересовал твой член. И то и другое их разочаровало настолько, что теперь встал вопрос о целесообразности вашего дальнейшего здесь пребывания, имея в виду этот парк. Сколько было вчера народа вокруг вас и сколько сегодня? Завтра будет еще меньше. Теперь они смотрят на вас не как на инопланетян, у которых можно чему-то поучиться, а как на уродов.
  - И куда же вы намерены нас определить?
  - Это зависит от твоего согласия сотрудничать с нами в поимке Язо. Поможешь - вернем на Землю. Откажешься - отнимем ребенка и будем проводить над ним опыт по превращению его в аморитянина. А вас отдадим в руки эскулапов в медицинских целях. Ваши скелеты будут показывать студентам.
  - Вопреки бытующему на Земле мнению ваша цивилизация недалеко ушла от варварской.
  - Вам до нашей цивилизации, как до Аморита.
  - Очень жаль, если человечество докатится до вашего прогресса. К счастью, у нашего капитализма имеются серьезные идеологические соперники. У вас они тоже обязательно появятся, если вы не хотите превратиться в навоз. Не у всех лишь одна ебля на уме и длинные елды. В жизни есть иные ценности повыше их.
  - У нас тоже регулярно появлялись разные идеологи. Но эта самая ебля, к которой ты относишься с таким презрением, победила всё и вся. Во все времена у всех гуманоидов в конечном счете побеждали сладостные низменные инстинкты. Твоя страна, кстати, является ярким тому подтверждением. В России сейчас нравственно - моральные ценности социализма заменены безнравственностью и насилием. Разве не так?
  - Это временное явление. Русский народ переживал и не такие напасти, преодолеет и эту.
  - Не уверен. Мы всегда с особым интересом следили за судьбой России. Нам было интересно, сколько она продержится в своей духовной и нравственной чистоте. Если бы не советский период, то ее падение произошло бы на семьдесят лет раньше. Сейчас у вас уже все построено на сексе. В чем суть вашего капитализма? В стремлении иметь как можно больше денег и власти, а с ними, в конечном счете, красивых женщин. Все, как у нас. Возьми любого вашего олигарха или просто миллиардера. Сами уроды, а жены у всех у них либо модели, либо кинозвезды, на которых они променяли своих старых жен. Пока в среде вашей правящей верхушки и другой элиты властвуют главным образом деньги, которые являются критерием неравенства и превосходства над другими. Когда деньги будут у большинства из них, тогда и у них, появится культ длинной елды, о чем ты также упомянул с иронией. Ничем другим, когда все приблизительно равны, женщину ты не завоюешь. У вас уже сейчас члены удлиняют на десять сантиметров. Я сам видел рекламу. У нас когда-то начинали с пяти сантиметров, а сейчас запросто увеличивают в три и четыре раза. Лишь бы были деньги. За них все можно сделать. - Ябо изобразил пальцами мани-мани. - Но даже если твоя Россия и выкарабкается из сегодняшней нравственной катастрофы, в чем ты уверен, это будет уже не та Россия, а жалкая подражательница земной законодательнице безнравственности на Земле - Америке. В ней уже не осталось ничего русского, а без этого она не та Россия, являвшаяся когда-то примером для других не только на Земле, но и во всей вселенной.
  - Рано ты ее хоронишь. Россия себя еще покажет. Во всяком случае, Аморитом она никогда не станет, пока основа в ней останется русской. А не русская Россия меня не интересует, пусть исчезает.
  Ябо прервал меня сердито:
  - Хватит трепаться! Что ты решил?
  Я опять взвинтился.
  - Что я могу решить? Отдать вам на растерзание ребенка? Для нас ребенок - святое, не то, что для вас - нелюдей.
  - Язо с вами уже связывался?
  - Еще нет. Да и как он свяжется, когда все здесь утыкано видеокамерами?
  - Они для него не помеха. Договариваемся так. Как только он с вами вступит в контакт, внимательно его выслушайте и выразите с ним полное согласие. Он наверняка будет уверять, что вернет вас на Землю. Можете поинтересоваться, на чем он собирается это сделать. Интересно, что он ответит. Потом ты мне расскажешь, что он ответил и о чем вы договорились.
  Держи карман шире, подумал я, а вслух проговорил:
  - Нет вопроса. Все сделаю, как ты велишь.
  - Значит, договорились. А что значит "Держи карман шире"? То же самое, что держать ушки на макушке?
  - Приблизительно, а точнее "У меня всегда есть для тебя подарок, поэтому держи карман шире".
  - Буду знать эту вашу поговорку. Я ее у вас ни разу не слышал и не читал. Рад, что мы договорились.
  - Потом сразу на Землю? Верно?
  - Нет вопроса. Держи карман шире.
  
  Сразу после обеда, на который нам выделялось полчаса, прибежала запыхавшаяся Юно и затараторила, нет, запела. Ее нежный голосок можно было сравнить разве что с пением соловья или со звуком свирели.
  - Не верьте Ябо. Он вас шантажирует дедушкой. Дедушка против того, чтобы отнимать у вас сына и вообще делать вам плохое. Оказывается, он видел вас вчера по телевизору. Ему понравилось, как вы нежно ласкали друг друга. Когда я рассказала ему, что видела вас живыми в клетке и как вы сидели, прижавшись друг к другу, он сказал, что и нам надо больше чувств. Я ему рассказала, что вы очень хотите улететь обратно на Землю. Он не возражает, но боится, что вы можете сюда вернуться и нас уничтожить, как утверждает Ябо.
  - О чем они еще говорили
  - С Ябо дедушка не говорил. У него был разговор с одним из бывших помощников Язо. Его зовут Яро.
  - Передай дедушке, что он очень высокого мнения о наших космических возможностях. Мы вообще можем никогда не открыть Аморит, если я даже расскажу, что был на планете, где все ходят голыми и кроме секса ничем не занимаются. А где она находится, я не имею представления. Ни я, ни Нина в астрономии, как говорится ни бум-бум. Вот и будут наши астронавты искать планету с голыми гуманоидами. Смешно. Если даже они случайно и откроют именно Аморит, то нам потребуется несколько наших десятков лет, а, по-вашему не меньше века, чтобы прилететь сюда на одном единственном вселеннолете в составе самое большое пяти космонавтов. Да вы их сразу схватите и посадите в клетку, как нас, и они, как и мы, будут лишь мечтать поскорее вырваться отсюда на Землю. Так что успокой своего дедушку. Мы с Ниной забудем Аморит, как страшный сон, и никому о нем не расскажем. А про тебя, если ты с нами полетишь, что-нибудь придумаем, тем более что ты не сильно отличаешься от нас, людей. Очарованные твоей красотой, там поверят каждому твоему слову.
  Юно зарделась и спросила, обнажив идеально ровные чуть розоватые зубки:
  - Вы думаете, я способна повторить дедушке, что вы мне сейчас сказали? Вы очень высокого обо мне мнения. Вы лучше сами ему об этом скажите. Он хочет вас видеть у себя.
  - Мы можем поехать прямо сейчас?
  - Не прямо сейчас, а вечером. Дедушка себя плохо чувствует. Ему уже почти семьсот лет
  Нина уточнила:
  - По-нашему это чуть больше двухсот лет.
  - Все равно не плохо. Он еще соображает? - спросил я Юно.
  - Мне кажется, да. Разве что говорит уже плохо.
  - Как же он руководит?
  - У него много помощников.
  - Ябо входит в их число?
  - По-моему, нет. Он был помощником Язо.
  - А Язо кем работал у дедушки?
  - Я не знаю, но дедушка его очень любил.
  - Язо был советником Президента по связям с другими планетами, - пояснила Нина. - С Президентом у него действительно были хорошие отношения. Как он мне рассказывал, Президент не возражал против его идеи начать новую жизнь. И разрешил ему летать на Землю.
  - Один раз, когда Язо уже уволился, - вспомнила Юно, - дедушка сказал мне, что когда я подрасту, я тоже смогу присоединиться к Язо и найти там свое счастье.
  - Тогда почему в таком случае он велел уничтожить Язо?
  - Это не дедушка велел, - возразила Юно. - Он болел, когда Ябо прибежал с острова и рассказал тете, что Язо хочет захватить на Аморите власть и заставить всех работать и иметь семью. Как было у вас. Я забыла, как ваша страна тогда называлась. Но больше всех все были напуганы тем, что их заставят укорачивать елды и уменьшать лоханки. Больше всех испугалась тетя.
  Нина опять вмешалась: Тетя, о которой говорит Юно, - младшая дочь Президента. Аморитом фактически правит она. Её зовут Юдо. Она знаменита тем, что у нее самая большая лоханка на Аморите. А мать Юно была старшей дочерью Президента. Она погибла в авиакатастрофе.
  - Не погибла, а ее убила тетя, - поправила Юно.
  - Язо тоже был в этом уверен. С матерью Юно у него были очень хорошие отношения, а с Юдо, можно сказать, враждебные.
  - Расскажи, что было дальше, когда прибежал с острова Ябо и напугал всех, - попросил я Юно.
  - Тетя созвала Сенат, который постановил уничтожить Язо и его людей. Когда это решение довели до дедушки, он хотел вначале поговорить с Язо, но ему сказали, что тот не хочет с ним говорить. Дедушка не поверил и направил на остров аморитянина. Но ему сказали, что Язо убил его, и поэтому всех на острове убили. Дедушка даже обрадовался, когда узнал, что Язо остался живой. Он до сих пор не верит, что тот хотел отнять у него власть, и все еще надеется с ним встретиться.
  Что-то мне подспудно подсказало, что Юно говорила о Язо с особой симпатией. Я спросил у нее:
  - Ты была лично знакома с Язо?
  - Была, - еле слышно ответила она, потупив глаза.
  - Он тебе нравился?
  Вместо ответа она опустила ресницы.
  - Дедушка об этом знает?
  - Нет.
  - Ну и зря. Может, все было бы сейчас по-другому.
  - Насколько я знаю, - вмешалась Нина, - Язо не считал таких, как ты, не соответствующими стандартам женской красоты.
  - Он мне это говорил, но я ему не поверила, потому что он был такой взрослый и красивый, а я такая маленькая и страшная.
  - Страшная? - вырвалось у меня. - Нина у меня тоже страшная?
  Юно внимательно посмотрела на Нину и ответила неуверенно:
  - Мне кажется, не очень. А все женщины говорят, что очень.
  - Все они дуры, и ты им следуешь. Нина красивее их всех, потому что у нее природная красота. А у ваших элитянок она искусственная, кукольная. И у тебя красота естественная, и любые изменения ее лишь испортят.
  - Это же самое мне говорил и Язо. А еще он говорил, что мне совсем не нужно углублять мою вагину до размера лоханки, как у всех. А когда я увидела вчера вас по телевизору, мне показалось, что для вас она не была бы слишком маленькой. Вы не согласитесь проверить это?
  - В каком смысле? - опешил я.
  Юно поняла, что сказала что-то не то, и смутилась.
  - В таком, - пояснила, улыбнувшись, Нина.
  Я окинул мужским взглядом Юно. По росту она была на уровне нашего третьего, максимум пятого класса, однако на фоне таких же низкорослых голых сисястых аморитянок вовсе не казалась ребенком. Раздев мысленно и ее, я почувствовал жжение внизу и подумал, что для пользы дела, пожалуй, мог бы пойти ей навстречу. Но, скосив глаза на Нину, развел руками:
  - К сожалении, Юно, я женат. Вот полетишь с нами на Землю, и там у тебя не будет от женихов отбоя. А вообще-то, сколько тебе лет?
  - Сорок один.
  Я присвистнул
  - Да, ты действительно, как говорят у нас, давно засиделась в девках.
  - По-нашему, ей еще нет четырнадцати, - возразила Нина. - Но по здешним понятиям она и в самом деле старая дева, потому что девушки у них начинают трахаться с восьми - десяти лет. Ребята в этом деле опаздывают года на два. Очевидно, раньше у них просто еще не стоит.
  - Вот и пусть попробует с ними.
  - С ними я не хочу, - тут же возразила Юно. - С ними не интересно. Я хочу, как вы вчера. Чтобы меня также целовали и ласкали.
  - Полетишь с нами на Землю, и там мы найдем тебе ласкателя в тысячу раз лучше, чем я, - сказал я Юно. - Молодого красивого и холостого. Ты только помоги нам вырваться отсюда. Скажи дедушке, что Яро хочет отнять у нас ребенка, а нас разъединить. Уговори его поскорее нас принять.
  Судя по тому, как, пообещав выполнить мою просьбу, заторопилась Юно домой, я сделал вывод, что чесалось у нее между ног не по-детски. Я едва успел обсудить это с Ниной, как примчался сердитый Ябо.
  - О чем вы с ней говорили?
  - О тебе, - ответил я. - Она сказала, чтобы я не верил ни одному твоему слову. Сказала, что президент против того, чтобы ты отнимал у нас ребенка и нехорошо поступал с нами.
  Ябо выругался:
  - Сучка. Чтобы ты умерла целкой. - А мне сказал с усмешкой. - Кто этого старого пердуна послушает? Попробуй только утаить от меня контакт с Язо, пожалеешь, что родился. О себе не хочешь думать, подумай о них.
  Указав на Нину с Алешкой, Ябо ушел, не дождавшись от меня ответа.
  Да и что я мог ему сказать?
  
   ***
   Неожиданно появился директор парка.
  - Как устроились? - спросил он, гладя по голове Алешку. - Никто больше не тревожит?
  - За это вам огромное спасибо. Теперь, когда интерес к нам пропал, надо нас возвращать домой, верно?
  - К вам пропал интерес по причине, никак не связанной с тем, ради чего вас сюда привезли.
  - Я имел в виду и то и другое. Насколько я знаю, затея Язо по улучшению аморитян землянами признана антиконституционной и уже не актуальна. Верно?
  Директор покачал лысой головой.
  - Мечта любого народа о лучшей жизни всегда будет актуальна. Только что считать лучшей жизнью. У разных слоев общества она разная. А конституции, как правило, делаются либо под определенного правителя, либо на потребу тех, кто фактически правит властью. Не знаю, как у вас, а у нас конституция менялась много раз, только дважды при нынешнем Президенте, в начале его правления и не так давно, когда он постарел, и власть полностью перешла к элите. Она быстро подделала конституцию под себя, чтобы та не мешала ей окончательно разложиться. В этом ты частично уже успел убедиться, видя, что творится в парке. А телевизор успел посмотреть?
  - Только новости о моем прилете и о том, какие мы дикари в постели.
  Директор растянул в улыбке губы, не обнажив зубы.
  - Вы на них не обижайтесь. Они помешаны на совокуплении. Могу провести тебя по парку, и ты убедишься в этом. А Нину с ребенком мы отпустим в дом. Ей незачем все видеть.
  Возможность уйти домой Нину очень обрадовала. Она тут же подхватила Алешку и исчезла. Директор что-то прогудел одному из наших охранников. Тот передал второму и, оставив его у клетки, отправился с нами, держась на расстоянии. Директор обернулся на него и прошептал:
  - Запоминай дорогу. Я покажу тебе возможные пути выхода отсюда. И не делай удивленное лицо, чтобы охранник не заподозрил. Он может работать на Ябо.
  - А вы на кого работаете?
  - На Аморит. На свой, а не на этот.
  Я хотел поинтересоваться у него, знает ли он Язо, но вопрос застрял у меня в глотке. В метре от себя я увидел трахавшуюся пару. Он полулежал в кресле, а она сидела на стуле над ним. Стул ходил вверх-вниз, периодически вращаясь с разной скоростью. Сначала мне показалось, что стул держался лишь на одном члене, но потом я разглядел едва заметные прозрачные стойки.
  А что, неплохая машина для инвалидов, толстяков и лодырей, подумал я и опять разинул рот, уставившись на проплывавшие мимо женские зады. Я проследил за ними. Плыли они по воздуху на метровой высоте по кругу. Что-то подсказало мне, что хозяйки задов не просто катались, и я пошел рядом с одним из них. Совсем скоро я едва не наткнулся на стоявшего на невысокой тумбе элитянина, на елду которого наползали по очереди зады. Вдруг скорость конвейера увеличилась, тумба отбросила элитянина назад, и на нее тотчас взобрался другой элитянин, сходу приступивший к случке.
  - Это у нас такой вид спорта, - сказал с усмешкой директор. Он посмотрел на мелькавшие на тумбе иероглифы. - Только что отсовокуплявшийся парень не дотянул до половины мирового рекорда, составлявшего две тысячи сто двадцать заходов.
  Я попытался подсчитать, сколько на это рекордсмену потребовалось времени приблизительно с секундной периодичностью, но директор повел меня дальше, продолжая шептать:
  - Сейчас мы будем проходить мимо забора, перелезть через который для тебя не будет проблемой. Видишь забор справа? Но это только один из выходов, запасной.
  Забор был с меня высотой, и перелезть через него для меня не было проблемой.
   Кресла с подвешенными стульями стояли повсюду. Свободных было мало. На минуту мы задержались у встречных качелей. Одна качелина напоминала акушерский стул, а другая мало чем отличалась от наших стоячих качелей. Процесс попадания елды в лоханку контролировался автоматикой, которая останавливала качели в самый последний момент при нарушении траектории. Наверное, чтобы не врезался не туда. За минуту, что мы стояли, лишь одной паре удалось спариться.
  Стоило сюда лететь, чтобы увидеть этот прогресс, подумал я с усмешкой. Директор тотчас отозвался:
  - Ты прав. Прогресса в этом мало.
  А у меня в голове вдруг подсчиталось время, потраченное рекордсменом на две тысячи сто двадцать заходов, - менее тридцати пяти минут. Всего-то! Для меня час - не проблема, и не с секундным интервалом. У нас есть гиганты, которые могут не слезать по несколько часов. А я -то думал. Потеряв интерес к этой теме, я спросил:
  - Вы Язо знаете?
  - Он был моим лучшим учеником, - оживился директор. - Когда-то я был известным педагогом. Преподавал в университете. Сейчас эта профессия за ненадобностью исчезает. Никто не хочет грызть гранит науки. Для совокупления она не нужна. Я имею в виду настоящую фундаментальную науку, а не наводнивших страну всякого рода знахарей и магов по совершенствованию случки. Это слово, пожалуй, точнее, чем совокупление, отражает то, чем озабочена страна.
  - А чему учили вы?
  - Совершенствованию общества, в первую очередь, духовно - нравственного облика аморитян. Это я надоумил Язо слетать к вам за опытом нормальной жизни.
  - Не могли выбрать другую населенную планету?
  - Земляне еще раньше были выбраны нами в качестве идеала при формировании нашего внешнего облика.
  - Это я знаю от Нины, а она - от Язо. Только мне кажется, в совершенствовании себя вы перегнули палку.
  - Это не мы. Это наши свободолюбы, проповедующие вседозволенность. К сожалению, низменные инстинкты всегда доминировали над нравственными. На это свободолюбы и сделали основную ставку, взяв за основу культ случки. Раньше ведь у нас большим грехом считались супружеская измена и развратное поведение. Как сейчас у вас в России.
  Я рассмеялся.
  - У нас это тоже уже в прошлом. Сейчас у нас в разгаре сексуальная революция. Ее к нам, как чуму, занесли либералы.
  - Тоже любители свободы? Насколько я знаю, слово либер ассоциируется у вас со свободой.
  - Это не у нас. В русском языке такого слова нет. Есть пришлое слово либерал, действительно проповедник вседозволенности, и произошло оно от древнего культового божка Либера, считавшегося покровителем плодородия и семени животных. Его культом был мужской член. Религиозные празднования в честь этого божка были настолько разнузданными, что его имя стало синонимом вседозволенности, а позднее - политического течения либерализма. В основу его была взята свобода личности от государства или та же, что и у вас, вседозволенность: "Что хочу, то и делаю, никто мне не указ. Хочу ходить с голым задом, и буду ходить, потому что никому до этого нет дела". Так что вы тоже можете называть своих свободолюбов либералами.
  Директор закивал опущенной лысой головой.
  - Во-во, и у вас почти все, как у нас. У нас они начинали с демонстраций "Долой стыд!", требуя разрешения ходить с голыми сиськами, а, добившись, перешли и на голые письки. Потом стали оголяться и мужики. А потом в открытую стали заниматься случкой.
   - У нас, правда, пока абсолютно голыми ходят лишь на пляже и на театральной сцене, но на публике оголяются до предела. А порнография в кино, в печати и, особенно, в Интернете процветает во всю.
  Директор поднял голову и покачал ею с сожалением на морщинистом лице.
  - Плохо, если Земля докатится до того, что и мы. Не могу поверить, что и в России то же самое происходит. Первый раз я там был в тридцатые годы в самый разгар вашей индустриализации. Меня поразил моральный дух советских людей. С каким вдохновением они работали! И все поголовно учились. Даже старики. И вдруг то, о чем ты говоришь. Не могу поверить. Не понятно, как это увязывается с вашим социализмом и строительством коммунизма. Мне очень импонировал моральный кодекс их строителей. Я посоветовал Язо взять его за основу их будущего кодекса.
  От удивления я заржал, как лошадь, забыв про предупреждение Яро. Шедшие впереди аморитяне дружно упали, закрыв головы руками, а те, которые были подальше, бросились врассыпную.
  Директор загородил меня собой от нашего охранника, направившего на меня автомат из положения лежа. Со стороны главного хода к нам мчались еще два охранника. Наш охранник поднялся и побежал им навстречу, размахивая руками. Директор потянул меня за руку.
  - Пойдем домой от греха подальше. Неровен час, убьют тебя. Я тебе потом покажу выходы. Чем развлекается наша доблестная элита, надеюсь, ты ухватил.
  
  Мы поспешили к клетке и рядом с ней присели на одно из приспособлений для совокупления. Я пояснил директору, почему я заржал. Ни о каком моральном кодексе после развала СССР в России нет и речи. Разве что об аморальном. Сейчас у нас один кодекс - кодекс наживы любым путем и секса.
  Об исчезновении Советского Союза директор не знал. Второй раз он там был в конце семидесятых годов. Его опять поразил размах строительства жилья. Как и в тридцатые годы, оно раздавалось гражданам бесплатно и за необременительную плату с длительной беспроцентной рассрочкой. По-прежнему строились заводы, фабрики. О безработице не было и речи. Директору очень понравилась спокойная дружелюбная обстановка в стране и уверенность советских людей в завтрашнем дне. Он видел очереди за драгоценностями, книгами, в театры, музеи. Он был уверен, что жизнь там сейчас еще лучше. Об исчезновении СССР Язо почему-то ему не рассказал да и летал он совсем за другим. А, может, не хотел расстраивать старика. После долгого тяжкого молчания директор заговорил:
  - Но это ничего в принципе не меняет. Я изучил общественные отношения на всех известных мне планетах, заселенных разумными существами. Я убежден, что идеи социализма являются самыми совершенными, если исходить из интересов простого народа. Ничего лучше социально ориентированного во вселенной пока еще не придумано. Смысл социализма, как я понимаю, состоит в том, что все природные богатства страны идут на благо всего народа, а не кучки ловкачей. Это является основой социальной справедливости в любом обществе и исключает существенное социальное неравенство. Незначительное может и должно быть. Уборщица не должна получать наравне с великим ученым. Но в правах они должны быть равными. Он больше получает, а в депутаты могут избрать не его, а ее. На двух планетах социализм уже строят. Но и там это дело продвигается туго из-за упорного сопротивления сторонников стяжательства и безнравственности. В основу своей борьбы с социалистическими идеями они, как и у нас, да и у вас наверняка тоже, взяли внедрение в сознание народа разврата под видом секса, пошлость, хамство, насилие, садизм, неуважение к старшим, предательство интересов народа и страны - все то, что называется низменными чувствами и безнравственностью. Уверен, что Земля к социализму тоже обязательно вернется. Учтет просчеты и ошибки Советского Союза, из-за чего он погиб. И у нас на Аморите социализм в той или иной форме тоже будет. Когда-то его идеи в определенной степени уже лежали в основе общественного строя на нашей планете. Не знаю, говорил Язо Нине или нет, что до нашей цивилизации на Аморите была еще одна древняя цивилизация, до которой нам вряд ли когда удастся дотянуться. В ней существовал общинный строй, в основе которого были коллективизм и социальное равенство. Поэтому у них и был такой расцвет. Но в самом его пике в Аморит врезался астероид, который все уничтожил. Из тысячи трехсот островов сохранились лишь два десятка наиболее крупных и то не целые, а частично. И появились восемь новых, кстати необыкновенно богатых полезными ископаемыми. Но самое удивительное, чудом остались живы несколько тысяч аморитян. Они-то и стали нашими прародителями. Они еще помнили то общество и его достижения в науке и технике. У них по-прежнему долгое время продолжал существовать общинный строй, при котором несметные природные богатства Аморита принадлежали всем без исключения гражданам, а не одной элите, как сейчас. Тогда на восстановление Аморита работали все поголовно. Кто, как мог, но все. Был культ многодетной семьи. Жены соревновались, какая из них больше родит детей. Одна рекордсменка родила двадцать два ребенка. Но настоящими героями почему-то считались не матери, а отцы, отчего насаждался культ не женского начала, а мужской способности заделывать как можно больше детей, что вылилось впоследствии в культ мужского полового члена. Видишь, почти, как у вас на Земле. Только у вас этот культ увязывался с каким-то божком, а у нас напрямую с членом. У нас до сих пор можно встретить старые памятники ему. Этот, казалось бы, вполне здравый культ размножения наши сторонники свободы и вседозволенности со временем превратили в культ безнравственности и разврата. - Директор о чем-то задумался, разводя и сводя руки. - И вот еще что. В отличие от вашего либерализма, у нас никогда не было политического движения. А если было бы, то наверняка называлось бы елдоизмом. - Директор грустно улыбнулся и опять задумался. - Знаешь, почему у нас не возникло никакое политическое движение? Потому, что нашей элите не с кем было бороться. Она всех одурачила словоблудием о свободе и демократии. Попробуй, возрази против этого. Первым попытался что-то изменить Язо, и вот что из этого вышло. В борьбе за своё элита ни перед чем не останавливается, опять же ссылаясь на свободу и демократию. Я уж Язо говорил, что и нам не надо стесняться, и неплохо бы тоже заиметь свой спецназ. Как говорится, с волками жить по-волчьи выть. Словами элиту не проймешь. А сама гнить она еще долго будет. И будет продолжать растлевать народ. Надо ускорить ее конец. И после, главное, не дать ей опять начать одурманивать народ стяжательством и низменными чувствами.
  Прощаясь, директор сообщил, что наш побег должен состояться дня через два - три.
  - Побег куда? - спросил я. - Мы хотим вернуться на Землю.
  - Как я понял Язо, улететь на Землю отсюда напрямую вам не удастся. Вначале он отвезет вас на соседнюю планету, где собирался обосноваться со своими людьми, а уже оттуда отправит вас на Землю. У него на этой планете есть аэродром для дальних полетов. Вот только тут со вселеннолетом могут быть сложности. На Аморите на ходу он всего один, и на него нужно разрешение Президента.
  
   ***
  Директор разрешил нам сидеть в клетке лишь по пятнадцать минут в час. Нине он вернул ее одежду. Из рукавов моего освободившегося свитера она принялась мастерить Алешке что-то типа комбинизончика, а я, в ожидании Яно или гонцов от Президента, продолжил изучение нашего жилища.
   Круговой экран по всему периметру создавал иллюзию нахождения в центре кадра и непосредственного участия в показываемых сценах. А там элитяне только и делали, что веселились, пели, танцевали, наслаждались жизнью, и все это было пронизано, извините, еблей. Акробаты на арене цирка только этим и занимались. На сцене была сплошная групповуха, и надо признаться, с очень сложными элементами, как в цирке. Весь юмор вертелся вокруг одного и того же. Я попросил Нину перевести щебетанье на публику сидевшей в стороне парочки. Нина прислушалась и чертыхнулась. Я настоял и услышал: Он: "Что ты, дорогая, хочешь сейчас больше всего на свете?". Она: "Ебаться, ебаться, ебаться". Он: "Как это тебе удалось угадать мое заветное желание?". И они тут же принялись осуществлять удивительным образом совпавшие их желания, тем более что не надо было раздеваться.
   В кинофильмах и без перевода все было понятно. Как за границей с языком, который не знаешь. Но что сейчас меня удивило, так это то, что я не увидел стрельбы и убийств. Нина пояснила, что демонстрация этого в фильмах и где бы то еще ни было элитой категорически запрещена, чтобы у народа не было даже мысли взять в руки оружие. Зато порнография ею всячески приветствовалась. Даже с участием детей, так как педофилия у них разрешена.
  Вот у нас бы так же насчет запрета убийств и насилия, невольно подумал я.
   Мордобитие на экране я видел, но оно вызвало у меня смех. Так как из-за эффекта соучастия я находился рядом с дерущимися, то мне так и хотелось показать им, как это делается по настоящему.
   Я поинтересовался у Нины, как обстояло дело с насилием в жизни. Оказалось, что у бежевых все, как у нас: и повседневные грабежи, и воровство, и мошенничество, и обманы. Обычный капитализм, где властвуют деньги и нажива. Но убийств меньше, потому что в прессе это не смакуется, как у нас, и совсем мало изнасилований, так как женщины не против них. А синие по своей природе очень миролюбивые скромные послушные и тихие. И хотя они очень трудолюбивые, почти все они живут бедно. Но капитализм есть капитализм, и у них нередко случались перечисленные выше язвы. Их фильмы, которые я видела, все были про повседневную трудную жизнь и про любовь. Секс в них был, но он не выпячивался, и порнография была запрещена для показа детям.
  
  Я не удержался и протянул руку. Естественно, я встретил пустоту. Нина увидела и рассмеялась.
  - Мне тоже вначале казалось, что они живые и до них можно дотронуться. Потом привыкла.
  Только я собрался выключить телевизор, как оказался в метре от бирюзового элитянина, державшего на своем поднятом члене во всем блестящем элитянку. Она сидела верхом и хохотала. На земле я слышал, что кто-то поднимал членом пятикилограммовую гирю. Но элитянка весила как минимум два пуда. Одни ее сиськи были килограмма по три, если не больше.
  Я с восхищением уставился на секс гиганта. Словно почувствовав мой интерес, он подкинул красотку вверх. Она сделала сальто и налезла на него по самую сурепицу. Взглянув на меня, он начал подкидывать ее снова и снова, как жонглер.
  Когда я все же выключил телевизор, меня не оставляла мысль о неизбежной гибели человечества, если оно докатится до такого прогресса. Я имел в виду этот разврат, а не прогресс в области техники, созданный, кстати, задолго до элитной власти. Объемное телевидение я бы, не задумываясь, взял с собой на Землю. А еще душ с руками. Также мне очень понравился солнечный свет в доме при отсутствии солнца снаружи. Там тоже везде был искусственный солнечный свет. Откуда он излучался, я так и не понял, не увидев никаких лампочек и трубок.
  Прихватил бы я с собой, пожалуй, и кровать, обтекавшую тело, лежа в которой совсем не чувствуешь основания, словно паришь в космосе, напоенном, кстати, тончайшим ароматом цветов. Тоже не ясно, чем вызываемого.
  Но особый интерес у меня вызвали книги. Листы у них были из тончайшего пластика, а объемные иероглифы - из какого-то желтого металла, если не из золота, то из бронзы. Я попросил Нину перевести хотя бы строчку. Она читала, как первоклассница, по буквам, вернее, по выпуклым иероглифам.
  - Вот этот знак означает появление или наступление чего-то. Этот - осень, а этот - дождь. А теперь сам сложи, что здесь написано.
  Я провел глазами по трем иероглифам и вдруг увидел на листе, как на экране, пасмурное небо, падавшие листья и косые следы дождя.
  - Наступила дождливая осень, - прочитал я и сказал. - Я обязательно прихвачу с собой на Землю какую-нибудь книжку, если нам удастся улететь отсюда.
  - Если удастся, - повторила с надеждой Нина. - Но книжку тебе с собой они не дадут.
  
  
   Глава четвертая
  
   Революция
  Юно прибежала к самому закрытию парка и радостно сообщила, что дедушка готов нас принять.
  Она пошла к директору, наверное, чтобы отпросить нас. Мы стали приводить себя в порядок. Я причесал пятерней свои кудри. Нина заплела в толстую косу отросшие до пояса волосы, подкрасила губы и нарядила в комбинизончик Алешку. Я ею залюбовался: разве можно сравнить ее с этими лоханками?
  Юно пришла вместе с директором. Я едва узнал его. На нем был розовый спортивный костюм и такого же цвета пляжные тапочки.
  На выходе из парка нас ожидали три бежевых охранника. Они усадили нас в полуцилиндр, и уже через две минуты мы были на площадке перед президентским дворцом. Как и все дома на Аморите, он был из металла, похожего на титан, и стеклопластика, и внешним видом напоминал мечеть или планетарий. Его корпус представлял собой цилиндр с куполообразным верхом, увенчанным наверху вращавшимся шаром из мозаики. Я бегло насчитал порядка десяти рядов круглых, похожих на бойницы окон на цилиндрических лоджиях. Еще вчера я подметил, что аморитяне не любили углы и везде их округляли. Возможно, этого требовала технология литья из пластика, а может, им просто нравились овалы, не в пример, кажется, Михаилу Светлову, который "не любил овал и с детства угол рисовал"
  Через овальную калитку мы прошли во двор, усаженный разноцветными поющими деревьями. Их нежная мелодия была, на мой слух, приятнее, чем в парке. А внутри дворца в нос шибанул густой аромат цветов, хотя их самих я не увидел, не считая тех, что были на картинах. Весь огромный холл был уставлен, как в музее, оживленными скульптурами, а стены украшали телекартины. Рассматривать их нам не дала Юно, которая повела нас к лифту. Робот открыл перед нами дверь. Лифт, как я и предполагал, оказался цилиндрическим. Остановился он на нашем третьем вдохе, и мы за Юно проследовали через несколько дверей в большую комнату с кроватью посередине. На ней полулежал элитянец с морщинистым восковым лицом, одетый в точно такой, как у директора, розовый костюм. Юно подбежала к деду и коснулась спинки. Изголовье кровати приподнялось, и Президент, не меняя позы, принял почти вертикальное положение. Уставившись на Алешку, он расплылся в улыбке и поманил к себе. Взглянув на меня, Нина неуверенно подошла к кровати, показывая Алешку на расстоянии от Президента. Тот сделал пальцем подобие козы и довольно низко прожужжал. К своей радости я все понял:
  - Сними-ка с него одежку и покажи его соску.
  Соска меня поставила в тупик, но не Нину. Она расстегнула две кнопки на плечах сына и спустила вниз комбинзончик. Осмотрев Алешкино богатство, Президент оценил его, поясняя пальцами:
  - Для его роста, пожалуй, маловато. Надо срочно удлинять. Могу порекомендовать хорошие гормоны, которые на себе испытал. Очень, скажу вам, эффектны. Вот посмотрите...
  Он стал спускать штаны. Юно ухватила его за руку и запищала:
  - Деда, не надо. У них это не принято показывать.
  Президент поднял густые брови.
  - Как это не принято? У мужиков всех планет это считается предметом гордости. Конечно, если есть что показать и что вспомнить. У меня было и то и другое, верно, Яхото? - посмотрел Президент на директора.
  - Да, Ясото, этим ты можешь гордиться, как никто другой, - подтвердил директор. - Но, к сожалению, для нас с тобой это все в прошлом. В связи с этим я хочу тебя спросить вот о чем. Сейчас, когда мы дошли до обрыва в темноту, неужели ради только этой гордости стоило нам приходить в этот мир?
  По лицу Президента пробежала тень неудовольствия. Блеклые глаза потемнели. Он вздохнул и ответил:
  - Я об этом все время думаю, Яхото. А вчера, после того как увидел их по телевизору, - Президент показал глазами почему-то на одного меня, - я не спал всю ночь. Я - Президент Аморита, как говорится, выше меня тут никого нет, а перед смертью мне не с кем поделиться, не говоря уж о том, чтобы пожаловаться на боли в пояснице. Видишь, сидеть не могу.
  - Деда, а я? Ты мне жаловался. Ты что, забыл? - возразила деду Юно, подтягивая его штаны.
  Он ласково погладил ее по голове.
  - Разве что ты у меня одна осталась. Но я не тебя имел в виду, а женщин, которые у меня были. Если верить моим биографам, их у меня было более ста тысяч, а я не могу вспомнить ни одну из них, которая любила бы меня так, как она его. - На этот раз он поочередно глянул на Нину и меня. - Разве что твоя бабушка. Но тоже не так. - Он помолчал и уставился на Нину. - Сейчас я променял бы их всех на одну такую верную и любящую, как ты. Мне сказали, что ты не подпускала к себе здесь никого из наших мужиков. Неужели тебе они так не нравятся?
  Нина ответила, застегивая на Алешке кнопки:
  - Нравятся, но я люблю одного мужа.
  Президент раскинул руки и сказал директору:
  - Вот о чем я тебе и говорю, Яхото. У тебя ведь тоже нет такой рядом, хотя ты всегда придерживался высокой морали.
  - Я-то, может, и придерживался, да женщины, которые мне попадались, уже были заражены пропагандируемым тогда тобой духом разврата, - ответил директор и, помолчав, добавил с грустью. - Гибнет наш Аморит. Ты это хотя бы сейчас понимаешь, Ясото?
  - Понимаю, Яхото, - не сразу ответил, вздохнув, Президент. - Поэтому и позвал тебя вместе с ними. Но об этом я поговорю с тобой чуть позже. А сейчас я бы хотел остаться с ним, - Президент указал на меня рукой и посмотрел на Юно, - один на один.
  
  Когда вышедшая последней Юно, обернувшись, закрыла за собой дверь, Президент стал с интересом рассматривать меня. При этом его выцветшие глаза несколько раз задержались на моей мотне.
  - Внучка мне рассказала о вашем желании вернуться на Землю. Я не возражаю и дам указание, - медленно проговорил он, оскалив сплошные пластины зубов. - Но при выполнении ряда условий.
  Что еще за условия, мелькнуло у меня, прежде чем я открыл рот, чтобы сказать, что согласен на всё. Лишь бы вернул нас домой.
  - Вот и договорились, - опередил меня Президент, прочитав мои мысли. - А условия мои такие. Первое и самое главное. Ты не должен пытаться узнать место нахождения Аморита во вселенной, если ты это еще не знаешь.
  Я поспешил его заверить:
  - Клянусь вам, что ни я и ни моя жена не имеем об этом представления. Единственное, что я знаю, что летел сюда тридцать шесть наших дней. Но про это я могу не сказать. Если спросят, скажу, что всю дорогу спал, как и было на самом деле, а, сколько спал, не имею представления. Сошлюсь, что часов у меня с собой не было. Могу оставить их вам. А жена их не носит. И вообще мы с ней в астрономии профаны. Так что об этом вы можете не беспокоиться. А насчет того, что мы здесь видели, мы можем там рассказать, что вы нам скажете. Если даже нас заставят сделать это под гипнозом, то ничего существенного об Аморите они от нас не узнают. Что у вас принято ходить голыми и без всякого стеснения заниматься сексом на виду у всех? Что здесь такого? У нас сейчас почти то же самое. Что еще? Что у вас сисястые женщины и у мужиков длинные члены? У нас все хотели бы походить на вас. Но это, если нас заставят силой. А так мы сделаем все, как вы скажете. Только отпустите нас домой, бога ради.
  Мне показалось, что мои слезные доводы его убедили, что он и подтвердил согласным кивком головы. Я поспешил закрыть его первое условие вопросом:
   - А еще какие будут ваши условия?
   - Не спеши. Закончим с первым условием. Я скажу, чтобы до вас довели, что вам можно рассказать о нас на Земле, - проговорил он после недолгого раздумья. - Но имейте в виду, что там за вами мы будем следить, и если вы нарушите данное обещание, вы все трое опять окажетесь здесь, и ваша судьба будет очень трагична.
  - Мы не нарушим, - повторил я в отчаянии. - Я готов вам поклясться чем и на чем угодно.
  Он растянул в улыбке губы.
  - Клясться не надо. Вместо этого ты должен сделать вот еще что. Ты задурил моей внучке голову обещанием, что на Земле она будет первой красавицей и будет иметь парней лучше тебя, сколько захочет. Во-первых, наш закон категорически запрещает аморитянам переселяться на другие заселенные планеты. Но не это главное. Законы для того и существуют, чтобы их нарушать. Главное то, что я не хочу расстаться с Юно, так как дороже ее у меня никого нет. Так что отлет ее с вами исключен. - Он помолчал, тяжело дыша, оттопыривая потрескавшиеся губы. - Но она меня не хочет слушать. Я, конечно, могу приказать, чтобы ее не посадили с вами во вселеннолёт. Но лучше будет, если отговоришь ее ты. Ты вбил ей это в голову, вот и придумай что-нибудь такое, чтобы она сама отказалась от полета с вами. Напугай чем-нибудь.
  - Это я сделаю. Это все?
  Он слегка замялся.
  - Да нет, не все. Очень уж ты ей вчера понравился. Хочет, чтобы ты и ее выеб так же, как свою жену.
  Чтобы опередить и не повторить свои вчерашние грешные мысли насчет Юно, я быстро проговорил вслух:
  - Она уже сама меня об этом просила. Правда, она говорила только о проверке ее глубины. Я ей объяснил, почему не могу это сделать. Я женат и у меня сын.
  - Сын в этом деле еще не смыслит, а жене не обязательно будет об этом знать.
  - Это как? - спросил я для вида, опять невольно подумав, что в принципе это условие выполнимо. Будет хотя бы что вспомнить об Аморите. Если бы не одно но: очень уж Юно походила на школьницу младших классов, а педофилом я не был и всех бы их удавил, как тараканов. - Но она сосем еще ребенок. У нас за это сажают.
  - У нас за это уже не сажают, но есть неписаный закон наших предков, что до сорока лет ебаться нельзя, а внучке уже сорок второй год пошел. Я вчера уточнил. Так что, как говорится, не только можно, но и нужно. В этом смысле не беспокойся. Значит, будем считать, что договорились. Ты уж постарайся. А насчет проверки, это она для смягчения сказала. Ясное дело, она хочет получить от тебя удовольствие по полной программе. Вчера я засекал время. Ну, ты, я скажу, гигант.
  Я почесал затылок, изобразив на лице сомненье.
  - Я, конечно, постараюсь, но так же, как с женой, которую я не видел целый год, у меня с Юно вряд ли получится. А если к тому же она окажется еще и целкой, то вы по опыту должны знать, что в первую ночь, как правило, девушки особого удовольствия не получают.
  Президент сделал удивленное лицо.
  - Разве? Это я не знал. Целки мне не попадались. Это потому что... А... я понимаю. Конечно, Юно целка. Это я тебе гарантирую как ее дед.
  - Гарантировать это никто не может, - возразил я. - Ни один родитель.
  Он улыбнулся.
  - В этом ты прав. Но за ней я следил строго.
  - Есть еще одно с ней но. Я знаю, что ей нравится Язо, а у нас есть такое понятие, как мужская солидарность.
  - Язо? - удивился Президент, подняв лохматые брови. - Она сама тебе об этом сказала?
   - Сама. И сказала, кстати, что он был у вас на хорошем счету. Это когда она пожаловалась, что она страшная, и я стал ее разубеждать, говоря, что она красивая от природы, и ей не надо ничего с собой делать, тем более углублять ее сокровище, данное ей богом. Она сказала, что и Язо говорил ей то же самое. Мне показалось, что о нем она говорила с нежностью. Я поинтересовался в лоб: "Он тебе нравится?" Она смутилась и кивнула. На вопрос, почему она не сказала вам об этом, и тогда все могло сложиться с ним по-другому, она ничего не ответила. Вы меня поймите. Язо виноват передо мной, что похитил мою невесту. Но он ее полюбил, не зная, что она беременна. Потом он всячески оберегал здесь ее и моего сына и сейчас хочет вернуть нас домой. Я не исключаю, что и ему может нравиться Юно. Иначе бы он не советовал ей не углублять ее сокровище. Я не хочу мешать их счастью.
  Судя по тому, что Президент долго молчал, мозги я ему запудрил здорово. Я чуть ли не видел, как бегали вразнобой, словно дети на площадке, в его мозгу мысли. Наконец, осмотрев меня с еще большим интересом, он сказал:
  - А ты мне все больше нравишься. Молодец. Да, я помню, что Язо не удлинял елду. Тогда пусть решит она сама. Пока же я знаю от нее самой, что она хочет тебя. Но их разве поймешь? Вчера одно, завтра другое. Договоримся так. Если она все же предпочтет тебя, твое дело доставить ей как можно больше удовольствия, пусть не в один вечер, если целка. Пусть останется память о тебе. Когда и где, я думаю, она сама тебе подскажет.
  - И мы сразу улетим?
  - Да, да. Я прикажу вернуть вас на землю, как только Юно прибежит от тебя довольная.
  - А если ей не понравится?
  - Не думаю. А если и так, то тебе тем более здесь нечего будет делать. Ступай. И позови Яхото. Внучке пока ничего не говори. Я сам скажу. А ты попроси ее показать вам дворец.
  
   ***
  Передавая слова Президента, я незаметно подмигнул Юно. Вся так и засияв, она спросила, что мы бы хотели посмотреть: галерею внизу или планетарий наверху. Помня данное Президенту обещание не рассказывать о координатах Аморита, я выбрал галерею. Нина поддержала меня. Мы направились к лифту. Но тут меня остановил директор, сказав, что я должен присутствовать при его разговоре с Президентом. Разговор будет серьезный, и я должен помочь ему убедить того начать изменять жизнь на Аморите. О чем мы вчера говорили. По дороге в спальню директор шепнул, что у него есть еще одна важная задумка насчет меня.
  Когда мы оба уселись, Президент опять оскалил зубы и сказал, обращаясь к директору:
  - Так ты говоришь, Яхото, гибнет наш Аморит? Думаешь, я слепой и не вижу? Вижу, да боюсь, что поздно уже что- либо изменить. Стар я стал.
  - Изменить, Ясото, никогда не поздно. Хотя ты и старый, но ты Президент, и к твоему голосу народ прислушается. Но начать действовать нужно немедленно, пока у тебя еще есть кое-какие силы. Ты думаешь, тебе одному они вчера понравились? Сегодня я переговорил со многими. Почти все мужики хотели бы, чтобы их так же нежно любили, как она его. Разговаривал я и с бабами. Эти не так единодушны. Лишь четвертая часть хотела бы иметь такого ласкового мужа. В основном это те, кто сохранил матки и не прибегал к углублению. У владелец лоханок на уме лишь одна длинная елда.
  - Ты сам так и не увеличил ее?
  Директор ответил сердито:
  - Не увеличил и лишь выиграл от этого, так как удовольствия получал, смею тебя заверить, намного больше, чем ты со своими искусственными сорока сантиметрами. Кстати, это научно доказано. Вот поэтому ты никого не помнишь, а мне есть, что и кого вспомнить.
  - Я тоже почему-то вспоминаю только первых своих женщин, когда еще не удлинял. Пожалуй, ты прав. У тебя есть связь с Язо?
  - А сейчас он тебе зачем?
  - Не бойся, сейчас я его в обиду не дам. Сегодня ночью я отыскал его воззвание к аморитянам и внимательно прочитал его. Я хочу уговорить его возглавить правительство. Тебе бы тоже нашлось там место.
  - Ты уверен, что тебе дадут это сделать?
  Президент посмотрел мимо нас на дверь.
  - Не дадут, если их не перехитрить. Вот и придумай, как. Ты когда-то был профессором. А я всегда был тараном. За меня думали другие.
  - Хорошо, я подумаю. - Директор опустил голову и обхватил ее руками. Президент и я молча ожидали, поглядывая на него. Через полминуты он выпрямился и сказал. - Надо вот что сделать, Ясото. Первое. Язо появляться во дворце сейчас нельзя. Его тут же арестуют или убьют. С ним переговорю я. Второе. Ты должен сегодня или завтра выступить по всем видам информации и заявить о необходимости проведения реформ по спасению Аморита и о назначении Язо главой правительства. Только не забудь перед этим подписать и спрятать подальше указ. Этим ты заложишь основу перемен. Я не исключаю, что после выступления с тобой может случиться нехорошее. Но это лишь подтолкнет Язо к проведение реформ от твоего имени.
  - Я что-то смутно представляю, о чем я должен говорить.
  - Я тебе подскажу. Ты дашь мне свой личный код памяти, и я сегодня же изложу тебе тезис твоего завтрашнего выступления.
  - Не пойдет. Мои коды известны Юдо. Все мои связи круглосуточно прослушиваются.
  - Какой же ты, к черту, Президент? Тогда сделаем так. Юно пойдет сейчас с нами. Я попробую связаться с Язо, уговорить его согласиться с твоим предложением и согласовать с ним текст твоего выступления. Туда я хочу вставить раздел о семейном укладе на Земле. Эту часть подготовит он с женой, - директор указал головой на меня. - Я быстро напишу весь текст и отдам Юно. А она утром передаст тебе. От тебя потребуется лишь одно: под любым поводом добиться выступления и зачитать эти тезисы, а лучше изложить своими словами. Ты умеешь говорить с народом. У тебя это не отнимешь. Неплохо было бы в том месте, где ты будешь говорить о Земле, показать вчерашние кадры, где они ласкали друг друга, и обязательно показать их сына. Он должен зрителям понравиться. Ты все, Ясото, понял?
  - Понял, Яхото, не такой я дурак, - обиделся Президент. Было заметно, что он устал.
  - Вот и хорошо. Отдыхай и копи силы к завтрашнему дню. Как только ты выступишь, я тотчас свяжу тебя с Язо. Ты должен послать за ним надежных людей и обеспечить его безопасность. Ну, мы пошли.
  Мы поднялись. Я чуть было не протянул Президенту руку. Директор сложил руки перед собой, склонил голову и коснулся большими пальцами губ. Я, как смог, сделал то же самое. Наверное, у меня получилось смешно, потому что Президент улыбнулся. Улыбка у него получилась слабой. До утра бы дожил, подумал я.
  - Доживу, - тихо пообещал он и махнул мне рукой.
  
   ***
  Не сделали мы и двух шагов к двери, как она раздвинулась, и в спальню влетела элитянка. Я сразу догадался, что это была дочь Президента Юдо. А кто еще сюда так влетит? Увидев меня, она остановилась и забегала по мне глазами, задержав их на пахе. А я уставился на нее. Мне казалось, что я нагляделся в парке на элитянок, но эта была вне конкуренции. Во-первых, она была одета. Если так можно назвать то, что на ней было. То, что у нас считается срамным и старательно или для вида прикрывается, на ней было выставлено напоказ, как на витрине. А все остальное, что у нас можно показывать без стеснения, было затянуто золотистым, похожим на фольгу материалом и увешано сверкающими драгоценностями. Но оторвать взгляд я был не в состоянии от ее огромной груди идеальной формы, либо загорелой, либо раскрашенной под живые лучи солнца, исходящие от сосков. Такие же лучи выходили и из ее межножья, а над ними выступал объемно изумрудный иероглиф, рекламирующий, насколько я знал, самую глубокую на Аморите лоханку.
  Наглядевшись друг на друга, мы встретились глазами. Они у нее были ярко зеленые, как майская трава, с перламутровым прозрачным отливом. На мгновенье в них промелькнуло уже знакомое мне разочарование: ах, как жаль, что у такого большого такой маленький, - которое, однако, быстро сменилось тоже знакомым мне по Земле выражением взгляда женщин, на которых я производил впечатление. Глаза Юдо, помимо этого, прямо-таки лопались еще и от плотского желания.
  Она продолжала загораживать нам дверь, и мы были вынуждены стоять, ожидая, когда она освободит дорогу.
  - Вы ступайте, - услышал я за спиной голос Президента, - и делайте, как договорились.
  - О чем вы договорились? - безоговорочно потребовала Юдо, с трудом оторвав от меня взгляд и переводя его на отца.
  - Наш гость с Земли пообещал мне написать свои впечатления о поразивших его успехах аморитян в искусстве ебли.
  Юдо вновь окинула меня взглядом и спросила с усмешкой, в которой читалась плохо скрытая зависть:
  - Эти твои впечатления основаны на одном лицезрении или на уже приобретенном здесь опыте? У кого ж ты отыскал для себя такое гнездышко? Уж не у моей ли племянницы?
   - Не у тебя же, - обиделся я за Юно. - Моему воробышку в твоей берлоге делать точно нечего.
  Нисколько не оскорбившись, она подтвердила с усмешкой:
   - Вот именно воробышек. Кроме Юно, он и в самом деле вряд ли у кого еще сможет найти тут приют.
  - Совсем не поэтому. Если кого здесь выбрать, то только Юно. Краше ее я здесь никого не видел.
   - Конечно, ее не сравнить с уродиной внизу. Твоя жена что ли?
  - Сама ты, блядь, уродина, - разозлился я и прикусил язык, вспомнив предупреждение Або.
  - Я - уродина? - запищала она, наливаясь гневом. - Папа, ты слышал? За это он должен ответить!
  - Так же, как и ты за то, что так обозвала его жену, - возразил Президент и приврал. - На Земле она, между прочим, была первой красавицей.
  - А здесь я первая красавица!
  - Вот вы и квиты. Так что успокойся и пропусти их.
  Но она разошлась не на шутку.
  - Я еще и твоя дочь! Я это так не оставлю. Он пожалеет, что родился.
  - Успокойся, дочка. Ты зачем пришла?
  Продолжая стоять, она наградила меня злобным взглядом и спросила отца:
   - Он тебе сказал, что они ждут сигнала от Язо? Если уже не связывались с ним.
   - Сказал, - кивнул Президент. Свой, в доску, парень - Ну и что? Язо виноват в том, что они оказались здесь, он должен и отвезти их обратно на Землю. А тебе откуда известно, что Язо будет с ними связываться?
  - Ябо мне сказал. Он уверен, что они в заговоре с Язо.
  - Не в заговоре, а требуют, чтобы он вернул их домой.
  - Чтобы затем прилететь сюда и помочь Язо захватить Аморит?
  - Об этом можешь не беспокоиться. Этот вопрос я беру на себя. Я предупрежу Язо.
  - Ты хочешь сказать, что будешь разговаривать с элитянином, который хотел отнять у нас власть? Разговаривать из-за каких-то двух обезьян?
  - А для них мы обезьяны. Посмотри на себя. То, что в других цивилизациях прикрывают, ты нарочно открыла на показ. Не стыдно перед ним?
  - Чево? - Овальные глаза Юдо стали почти круглыми. От возмущения она не смогла больше ничего сказать, лишь открывала и закрывала фиолетовый рот.
  Мы воспользовались моментом и, обогнув ее, вышли.
  Чудные существа бабы, думал я, подходя к лифту. За блядь не обиделась, а в уродину вцепилась. Но, сволочь, красивая, хотя уже в возрасте. По-нашему, ей лет сорок пять, самая ягодка опять. Какая же она была в молодости? Ей я и сейчас вдул бы с удовольствием.
  - Насчет баб ты это правильно подметил, - отозвался директор. - А насчет того, чтобы ей вдуть, я бы тебе не советовал с ней связываться. В этом деле ты по сравнению с ней сосунок. Тут она даже не профессор, а академик. А для мужика опозориться перед бабой - хуже нет дела. Да и трудно представить, что она может с тобой сделать, если останется не удовлетворена тобой. Кроме того, на язык ты, как видно, не сдержан, можешь опять что-нибудь не то сказать, и Президент не успеет помочь. А для тебя сейчас самое главное улететь отсюда и как можно скорее.
  
  Внизу нас заждались. Алешка капризничал, и Нина с трудом его успокаивала. Пока директор нашептывал на ухо Юно о договоренности с Президентом, я быстро обошел галерею. Большинство скульптур были на порнотему, изображая не только элитян, но и животных. Выполнены они были с гротесковым юмором, как в наших мультфильмах. Аморитяне явно не брезговали животными. Из них я с натяжкой признал лишь одного ишака по ушам и свисавшему до пола члену. Остальные представляли гибриды из разных видов и подвидов. Подошедший директор пояснил, что все они были выведены искусственно, исходя из назначения в хозяйстве. Лошадям, к примеру, были приделаны крылья, а птицам вставили жабры для охоты в воде.
  - А ишака почему не тронули?
  Директор посмотрел на меня, как на дурачка.
  - Он и в таком виде вполне устраивает элитянок. Правда, они хотели бы заменить его тупую морду на лицо элитянина, но это запрещено законом.
  На вопрос, что приводило скульптуры в движение, директор ответил, что в них заложена компьютерная программа.
  Компьюторизованы были и картины на стенах, изображавшие растительный мир Аморита. Директор не смог объяснить, каким образом они источали аромат, сославшись на плохое знание ботаники. А пахли они, как живые.
  
  Юно была счастлива поехать с нами. Взгляды, которые она бросала на меня, недвусмысленно говорили о том, что она надеялась поиметь меня уже сегодня. Но директор забрал ее с собой, сославшись на то, что у нас для нее не было места. Чтобы убедить ее в этом, он разрешил ей заглянуть в наше жилище, которое было конурой по сравнению с президентским дворцом. У нас даже кровати не было, один матрас. И все равно она осталась недовольна.
  
   На написание статьи о семейном укладе на Земле директор дал нам два наших часа. Я доверился Нине, и она уложилась раньше, чем я уложил Алешку. Прочитав статью, я умилился до слез от сладостной картины семейной жизни на Земле: все женятся только по любви, как мы, все невесты у нас девственницы, супружеских измен у нас нет в помине, бездетные семьи считаются несчастными, отчего они либо прибегают к искусственному оплодотворению, либо берут на воспитание чужого ребенка и любят его, как своего собственного. Но, как говорится, в семье не без урода. Все еще встречаются у нас ловеласы и проститутки, голубые и даже насильники, но все они осуждаются общественностью, и с ними борются. Что-то мне в написанном не понравилось. Подумав, я добавил, что никаких ограничений и запретов в сексе между супругами у нас нет. Для них у нас имеются специальные магазины, где рекламируются и свободно продаются литература и предметы по разнообразию секса, выпускаются порнографические журналы и кинофильмы, однако они не рекламируются, и их категорически запрещено показывать несовершеннолетним детям. Добавил я и следующее: мы не увидели на Аморите ничего нового для себя в технике секса. Мы были поражены лишь тем, что, затмив здесь все человеческие чувства, и в первую очередь любовь, секс превратил злитян в животных. Но даже у животных нередко можно встретить супружескую верность и преданность, только не у элитян.
  Свое одобрение моим добавлением Нина выразила поцелуем. Продолжить дальше нам не дали пришедшие директор и Юно. Они только что переговорили с Язо. Он принял предложение Президента возглавить правительство, и ждал его дальнейших указаний. Узнав, что связь с Президентом осуществляет Юно, которая находится рядом, он попросил связать его с ней. Дальше захлебываясь от счастья продолжила она сама:
  - Он сказал, что думал обо мне, назвал умницей и очень благодарил. А еще он пообещал поцеловать меня, когда мы встретимся.
  - Ты опять не сказала ему, что он тебе нравится? - спросил я. Она покачала головой. - Ну и дура.
  - Зато я сказала, что тоже думала о нем все это время.
  - Ладно, хотя бы так. Я сам ему скажу.
  И тут меня вдруг осенило. Я опять вспомнил, что Язо уговаривал Юно не углублять ее сокровище. Кроме того, он хочет возродить нормальные семьи. Я спросил Юно:
  - Ты разве не знаешь, что Язо не удлинял свой член и что он у него такой же маленький, как у меня?
  Вопреки моему опасению, она нисколько не смутилась.
  - Я знаю это, но думаю, что он у него должен быть еще меньше вашего, потому что вы вон какой большой, а он намного ниже вас.
  - Это совсем не обязательно. Я тебя что-то не понимаю. Тебе надо больше или меньше?
  Она приподняла плечики, и по ее глазам я понял, что больше все-таки лучше.
  - У него может быть и больше, - заверил ее я. - Рост тут совсем не причем. Тогда в чем дело? Тебе он нравится, он о тебе думает и не хочет, чтобы ты углубляла, потому что он не увеличивал, может, даже из-за тебя, я-то тут причем? Тем более что у меня здесь любимая жена. Так что будем считать, что я между вами лишний и проверять мне у тебя ничего не надо. Это лучше меня сделает сам Язо, верно? - Юно неуверенно кивнула. - Обязательно скажи об этом дедушке.
  - Скажу. А что сказать?
  Я украдкой взглянул на Нину и зашипел, выходя из себя:
  - Что мне совсем не нужно у тебя ничего проверять, так как это лучше меня сделает Язо, который о тебе думает и тебя очень хочет. Ты ведь его тоже хочешь?
  Она закивала.
  - Очень. Почти, как вас.
  - А я тебя совсем не хочу. Поэтому у меня на тебя просто не встанет, и ничего у нас с тобой не получится. А Язо тебя хочет, и у вас все будет хорошо. Теперь ты поняла?
  Наконец до нее дошло, и она закивала, хотя и без особой радости. Девочка она прелестная. Ее изуродовала развратная обстановка. Бог даст, все у нее будет хорошо с Язо.
  У меня свалилась первая гора с плеч. Вторая - полет Юно на Землю - должна отпасть сама собой. В крайнем случае, расскажу о ней Язо.
   Я спросил у директора, не отсрочит ли Язо наше возвращение на Землю, став главой правительства. Он вздохнул:
  - Станет ли, вот в чем вопрос. От его дочери все можно ожидать.
  
   Прощаясь с Юно, я с удовлетворением отметил, что она уже не смотрела на меня плотоядно.
  Директор протянул Нине радиопередатчик величиной с маковое зерно для прямой связи с ним. Она прилепила его за ухо и тут же молча проверила. Стоявший в стороне директор кивнул головой.
  Сигнал от него поступил в разгар сна. Нина спросонок не сразу сообразила, откуда сигнал, а потом стала трясти меня:
  - Вставай, за тобой сейчас придут.
  - Кто придет?
  - Я не поняла. Что-то связано с дочерью Президента.
  Я вспомнил ее угрозу "Он мне заплатит" и быстро оделся. Оделась и Нина. Вдруг она стала прислушиваться, кивая головой, затем сказала:
  - Наверное, директор уже едет.
  Она взяла на руки Алешку, и мы замерли в ожидании, прислушиваясь ко всему.
  Совсем скоро послышались шаги со стороны клетки. Дверь изнутри не запиралась, и нам оставалось лишь надеяться, что это был директор. Однако в раздвинувшейся двери возник Ябо, а сзади виднелось розовое лицо Яго.
  - Почему не спите?- переступив порог, спросил подозрительно Ябо. - Или кого ждете? Уж не Язо ли?
  - Уж, конечно, не тебя, - огрызнулась Нина, стараясь скрыть страх.
  - Не бойся, сейчас мы тебя не тронем. Мы свое возьмем позже. Мы пришли за ним. - Яро указал такой же, как у Яго, дубинкой на меня и приказал. - Пошли.
  - Куда и зачем? - Я не тронулся с места. Мне надо было оттянуть время до прихода директора. - Разве вы не знаете, что я вчера был у Президента?
  - Хоть у самого бога. Нам велели тебя доставить, и мы это сделаем.
  - Кто велел?
  - Увидишь и даже будешь доволен. - Ябо с ухмылкой подкинул дважды вверх низ живота. - Если, конечно, останешься живой.
  Я сказал твердо:
  - Я никуда не пойду, пока не узнаю, куда и зачем.
  - Не пойдешь? А ты знаешь, что у нас бывает за неподчинение власти?
  - Для меня здесь одна власть - Президент. А он мне вчера сказал, чтобы я на Аморите никого не боялся.
  Не дослушав, Яро кивнул Яго, и они двинулись на меня, играя дубинками.
  Я отвел Нину с Алешкой в дальний от двери угол. Вспомнив здешнюю гравитацию, я играючи сделал для устрашения сальто в воздухе и принял бойцовскую стойку, как положено, с громким выкриком "А-а!". Очевидно, у них лопнули перепонки. Зажав уши, они с разинутыми ртами и закрытыми глазами рухнули на колени. Слегка растерявшись, я отобрал у них дубинки и спросил Нину:
  - "Скорая" здесь есть?
  Она не успела ответить, как в спальню вошел запыхавшийся директор и уставился на продолжавших стоять на коленях моих несостоявшихся конвоиров. Я протянул ему дубинки со словами:
  - Я до них, ей-богу, не дотрагивался. Они приказали мне идти с ними. Я пытался защититься Президентом. Они сказали, что он для них никто, и хотели забрать меня силой. Я лишь принял боевую стойку. - Я показал стойку, прошептав еле слышно "А-а!". - А они в штаны наложили.
  Директор невесело улыбнулся и, взяв у меня дубинки, показал нам головой, чтобы мы быстро уходили. Выйдя вслед за нами, он нажал на кнопку над дверью и повел нас не в сторону клетки, а к потайной двери, о существовании которой Нина не знала.
  
   ***
  Мы вышли на пустырь, где нас поджидало маленькое транспортное средство, напоминавшее сороконожку из-за выступавших внизу подобия ног. В машине было четыре одноместных сиденья, не считая водительского. Директор усадил Нину на последнее сиденье и убрал спинку впереди для Алешки. Я с трудом уместился на втором сиденье, упершись головой в потолок. Директор сел впереди и что-то сказал водителю во всем черном. Когда мы тронулись, не поднимаясь вверх, у меня создалось впечатление езды на лошади с десятью ногами. Но ехали мы быстро, километров сто в час. Так же, как сороконожка, мы извивались между домами. Я поинтересовался у директора, почему на этой машине не использованы более удобные для езды колеса. Он пояснил, что ноги у нее могут удлиняться и цепляться, поэтому она способна преодолевать любые препятствия и подниматься по вертикальной поверхности. Кроме того, ноги легко превращались в ласты, что позволяло машине плавать на поверхности и на глубине морей и океана.
  Тут директор глянул в окно и что-то сказал водителю, а нас попросил посмотреть в окно.
  - Не знаю, удастся ли вам еще увидеть нашу знаменитую "Статую удовольствия".
  Машина остановилась, стекла опустились, и метрах в ста мы увидели во всей красе при ярком солнечном освещении слившуюся в оргазме пару. По монументальности статуя не уступала американской Статуе свободы, но переплюнула ее музыкальным сопровождением. То, что сверху мне показалось факелом, оказалось головой партнера с разинутым в экстазном крике ртом, а голова символа американской свободы - головой партнерши, готовой упасть в обморок. Музыка, естественно, отображала их крики и стоны. И надо сказать, делала это очень правдоподобно.
  Мы не успели высказать свое впечатление, как машина нырнула в воду, и мы оказались в окружении обычных и диковинных рыб с крыльями, лапами и головами птиц и животных. Нина все это видела раньше, а я глядел, разинув рот. В зоологии я не был силен, знал лишь, что люди так и не смогли скрестить собаку с кошкой, а тут все виды и подвиды были смешаны в кучу.
  - Не удивляйся, - сказал мне директор. - Я слышал, что в подпольных лабораториях на деньги женщин ведутся работы по выведению кентавра. Мужики, естественно, категорически против и даже приняли запрещающий закон, но сами тайно спонсируют опыты по клонированию у себя ишачьих членов. Куда мир катится? - заключил он с горечью.
  
  Вынырнули мы на небольшом острове с одним единственным домом, скрытым пластмассовыми деревьями. Вон, оказывается, откуда у них столько пластика. Он у них растет.
  Дом, как и положено из бревен, был с прямыми углами. Едва мы вышли из машины, как она исчезла под землю, а из калитки вышли двое, одетые во все черное, как и водитель сороконожки. Лица у них были бежевые. Нина ахнула и с радостным криком бросилась к одному из них. Выше его на голову, она прижалась к нему вместе с Алешкой и положила подбородок на его макушку. Он взял у нее ребенка и, поглядывая на меня с опаской, поцеловал в щечку.
  - Глеб, ты знаешь, кто это? - спросила меня сияющая Нина. - Это Язо. - Она забрала сына и сказала, указывая на меня. - А это мой любимый муж Глеб. Познакомьтесь.
  Язо соединил в ритуале ладони и склонил голову. Ей-богу, я был рад встрече с ним не меньше Нины. Я взял его правую руку и крепко пожал ее. И хотя его ладонь утонула в моей, встречное пожатие мне понравилось.
  - С приездом, - улыбнувшись, сказал он.
  - Спасибо. Я рад встрече с тобой. Ты для нас здесь - единственная надежда вернуться на Землю
  - Сделаю все возможное, чтобы ее оправдать.
  
   Поприветствовав хитрюгу директора, Язо ввел нас в дом. Там мы уселись за круглый стол с разложенными на тарелках знакомыми мне тюбиками и незнакомыми кубиками, похожими на ириску. Язо взял из своей тарелки кубик и спросил меня:
  - Еще не пробовал наше вино? Как говорится, за встречу.
  Ириска источала кисловато-сладкую жидкость, которая приятным теплом растекалась по телу. Почувствовав, как порозовела жизнь, я выразил на лице удовольствие. Язо ответил улыбкой радушного хозяина.
  Он рассказал, что этот дом принадлежал его бывшему советнику Яро, который работал сейчас помощником Президента. Это ему тот поручил организовать свое выступление по средствам информации. Язо, узнав от директора о намерении Президента назначить его главой правительства, связался с Яро, который и предложил ему поселиться на время в этом доме, где его искать не должны.
  Директор, в свою очередь, поведал, что, возвращаясь от нас, Юно увидела во Дворце Ябо с забинтованными ушами. Передав Президенту текст его выступления, она не пошла спать, а стала наблюдать за Ябо. Ей удалось подслушать, как тетя приказала ему срочно доставить к ней в спальню меня, пообещав живым меня не выпустить. Ябо засмеялся и спросил, может ли он после этого попользоваться Ниной. Также смеясь, тетя разрешила, добавив: "Я надеюсь, и от тебя она живой не уйдет".
   - Спасибо вам, что вы вовремя спасли нас, - шепнула директору благодарно Нина.
   - За это ты должна в первую очередь благодарить умную и храбрую Юно, - громко, чтобы слышал Язо, отозвался директор.
  Увидев, что Язо навострил уши, я спросил его в лоб:
  - Ты догадываешься, что она в тебя влюблена?
  Он растерялся и заморгал золотистыми глазами. Я не спец по мужской красоте, тем более инопланетянской, но он действительно был прекрасен. Его короткие волосы, которые Нина в своей тетради не обрисовала, оказались темно русыми и слегка вились, как у Юлия Цезаря.
  - Ей уже сорок один, - вставила Нина. - По вашим меркам ей давно пора иметь жениха. Сдуру может и углубить свою вагину. Смотри, не прозевай.
  - Я нагляделся в парке на ваших красавиц, - перенял я эстафету. - Все они искусственные. А у Юно естественная красота. Для меня здесь она самая красивая.
  - Между прочим, когда Глеб сказал ей, что у нас ее сразу выбрали бы "Мисс Земли", она стала уговаривать Президента отпустить ее с нами. Сейчас все зависит от тебя. Мы ее не против взять с собой.
  Язо забарабанил пальцами по столу и сказал решительно:
  - С вами улетать ей нельзя по закону. Не знаю, что решит Президент, а я ее не отпущу. - Он посмотрел на Нину. - Ты упомянула про вагину. Она точно еще не углубила ее?
  - Могу поклясться, что еще нет. Мало того, она даже еще девственница. Все тебя ждет. Она сама мне об этом сказала.
  Явно повеселевший Язо показал мне с Ниной и директору спальни, пообещав разбудить нас, как только начнется выступление Президента. Нина улеглась рядом с уже спавшим Алешкой, а я, увидев, что директор опять спустился вниз, сделал то же самое. Язо сидел задумчиво с нашими тезисами выступления Президента. Умудренный знанием новейшей истории России, я поинтересовался у него, как он мыслит удержать власть, если будет назначен главой правительства.
  - Элита ведь без боя не сдастся, - заверил я. - Особенно эта Юдо.
  - Я как раз об этом думаю, - почесал переносицу Язо. Руки у него тоже были бежевые, похоже, и тело такое же. - С ней действительно больше всего придется повозиться. Это она послала на наш остров спецназ из головорезов. Хорошо, что меня вовремя предупредил Яро, и лишь пятеро из наших погибли. Головорезы никого не пощадили бы.
  - Сколько всего человек у тебя и где ты их прячешь?
  - Человек? - улыбнулся он. Зубы у него были, как у Юно, тоже чуть розоватые. - Ваш язык очень богатый. Я так и не понял разницу между человеками и людьми. Ты знаешь?
  Я сделал удивленное лицо и приподнял в недоумении плечи.
  - Я как-то об этом не думал. Разумеется, разницы между ними нет, разве что в том, что люди почему-то означают лишь множественное число, а человек - единственное. У немцев тоже два значения: лёйте и менш, но менш у них имеет множественное число. Наш язык действительно самый богатый из всех языков на Земле. Поэтому его невозможно перевести точно на другие языки.
  - Нина мне хвалилась, что ты знаешь несколько языков. Жаль, что вы скоро улетаете, а то бы ты выучил еще и наш.
  Я спросил на одном дыхании:
  - Когда ты сможешь нас вернуть на Землю?
  Он приложил руку к груди, но почему-то справа. Сердце что ли у них там?
  - Я даю тебе слово, что для вас сделаю все, что будет в моих силах. Только чуть позже. Сейчас никак не могу. Сам понимаешь, что на Аморите должны произойти революционные перемены. Мы не имеем права упустить этот шанс.
  - Я понимаю. Мы подождем. Так сколько у тебя надежных людей и где они сейчас?
  - Нас осталось двести восемьдесят три аморитянина вместе со мной и моими телохранителем и водителем, который вас сюда привез. Они надежно упрятаны у синих рабочих.
  - А как же антагонизм между вами?
  - Синие не любят элиту, а к простым бежевым относятся нормально. У меня с ними прекрасные отношения. Через них я надеюсь переманить работников правоохранительных органов на свою сторону, если дело дойдет до вооруженного столкновения. Или хотя бы уговорить, не стрелять в нас. Работа среди них уже ведется.
  - Выходит, ты все это время не только прятался, но и вел подпольную работу?
  - Это я перенял у ваших большевиков при подготовке революции. Их опыт я внимательно изучил.
  - Надеюсь, ты учтешь и их последующие ошибки, приведшие, в конечном счете, к гибели Советского Союза.
  - Разумеется, учтем. Культа личности у нас не будет. Об этом можешь не беспокоиться. Но без твердой руки в борьбе со свободой вседозволенности не обойтись. И без кровопролития тоже не обойтись. Революций без жертв не бывает. Но я уверен, что в этой борьбе мы победим. Наш народ сполна испытал все прелести либерально-элитной свободы. На Аморите она уже не повторится.
  - Я бы не был так уверен. Враги народа знают, на чем его можно подловить. Пройдет время, жизнь наладится, и опять они пустят в ход свое испытанное временем оружие одурачивания народа, в первую очередь те же низменные инстинкты.
  - Это дело будущего, а сейчас народ ими сыт по горло. Кстати, у вас я тоже заметил уже появляющееся недовольство разгулом вашей сексуальной революции и безнравственности. А прошло всего ничего после распада СССР.
  - Речь сейчас не о нас. Президент упомянул твое воззвание к аморитянам, которое произвело на него большое впечатление. Сейчас ты тоже должен представить свою программу. Они будут отличаться?
  - Конечно, будут. Там я обращался к единомышленникам и имел в виду начало жизни на голом месте, где главным была бы борьба с голодом, а тут придется работать в окружении врагов и с ломкой уже укоренившихся устоев.
  - К синим ты тоже будешь обращаться?
  - Разумеется. Я их считаю такими же аморитянами и таким же народом.
  
  Наш разговор прервал сигнал от Яро. Он сообщил, что выступление Президента согласовано с Центром информации на десять утра. Оттуда тотчас доложили об этом Юдо, и она примчалась к отцу узнать, о чем он намерен говорить. Умирающим голосом Президент ответил, подмигнув Яро, что хочет попрощаться с аморитянами и назначить ее своим преемником. Когда она, счастливая до соплей, убежала, Президент пояснил, что не хотел, чтобы она помешала его выступлению. Своим преемником, заверил он Яро, он назовет только Язо и никого больше. Яро также сообщил, что оригинал подписанного Президентом Указа о назначении Язо главой правительства он отдал на хранение Юно. У нее его искать не станут. Теперь главное, чтобы Президент обнародовал его во всеуслышание. Народ указы не читает, а, услышав от Президента о назначении Язо, сразу станет считать его главой правительства.
  Я не совсем понял насчет преемника. Язо пояснил, что по конституции Президент на Аморите избирается на пятнадцать лет или на четыре с половиной года по нашему, но обычно они правят пожизненно, а при выборе нового решающим является пожелание уходящего Президента. Либо он называет себя самого, либо кого-то другого. Если же он пожелание не выскажет и внезапно умрет, то его обязанности до выборов переходят главе правительства.
  - А если выскажет?
  - Как правило, народ голосует автоматически за того, кого порекомендовал Президент.
  - Значит, будет голосовать за тебя?
  - Для этого надо прежде полностью нейтрализовать элиту.
  
  Время до десяти у нас было, и я уснул с тревожным предчуствием неизвестности.
  На лице не сомкнувшего глаз Язо проступила бледность. Мне и Нине он приготовил подобие кофе, отчего я был в восторге. Нина рассказала, что с Земли Язо привез контрабандно кофейное зерно и отыскал здесь похожий на него плод. И теперь по утрам пьет кофе. Я показал Азо поднятый вверх большой палец. Он в это время с кем-то был на связи и все же отозвался кивком головы.
  
   ***
  По телевизору уже не раз объявляли о предстоящем выступлении Президента, а в промежутке показывали Юдо во всей красе. То она о чем-то важном беседовала с отцом, после чего оказывалась на качелях, насаживаясь со снайперской точностью на елду партнера, то опять с серьезным видом работала в кабинете, откуда мгновенно переносилась в групповуху с тремя элитянами. Но чаще всего она вместе с отцом занималась государственными делами. Как важная персона она всегда была в одежде, а как элитянка - с открытой грудью и голым низом. И с экрана не сходил иероглиф рекордной глубины ее лоханки.
  
  Президент появился на экране в том же вертикальном положении и выглядел, в сравнении со вчерашним вечером, неважно. Прежде чем начать говорить, он долго смотрел в камеру, словно действите6льно прощался с каждым аморитянином. Когда его губы в сопровождении слабого жужжания пришли в движение, я попросил директора побыть моим дословным переводчиком.
  - Дорогие аморитяне, - начал свое обращение к народу Президент. - Я ухожу. О каждом руководителе судят по тому, какой он оставил после себя страну: еще лучше и сильнее, чем была до него, или намного хуже и слабее. К сожалению, я оставляю ее на краю пропасти. Вот-вот Аморит рухнет в нее. Мне тяжело в этом признаться, но это так. Все мои прошлые заслуги в том, что именно при мне Аморит достигал вершины своего расцвета, перечеркнуты его нынешней катастрофой. Когда-то бурно развивавшаяся промышленность пришла в упадок. Наука, открытиями которой мы гордились, зачахла. Сельское хозяйство, позволявшее нам держать запасы продуктов на многие годы, сейчас не удовлетворяет в них потребность населения. А наша элита ничего этого не видит и продолжает вести праздный образ жизни, предаваясь веселью и разврату. Самой большой их заботой являются длина елды и глубина лоханки. Извините меня, старика, за грубость, но назвать их половые органы лошадиных размеров ласкающими слух словами у меня не повернулся язык.
  Тут на экране появились лошадиная и аморитянская совокуплявшиеся пары с показом во весь экран их занятых работой гениталиев. Честно говоря, особой разницы в их размерах я не заметил.
  - А ведь когда-то и у нас, - продолжал Президент, - были вот такая любовь и вот такие счастливые семьи.
  Этой семьей оказалась моя. Я даже не представлял, что со стороны мы выглядели такой обаятельной парой, центром восхищения которой, конечно, был Алешка со своими двумя зубками.
  - А ведь их у нас показывают, как обезьян. Скажите, положа руку на сердце, кто больше похож на обезьян?
  Я не успел испугаться, что нас сравнят в момент близости с трахающимися обезьянами, но рядом с ними Президент опять показал элитян.
  - Вот на что наш ум направлен. Чтобы обойти в этом деле обезьян. И, как видите, это нам удалось. Я к чему вам об этом говорю? К тому, что нам нужно возрождать семьи и рожать наших детей, как это делали наши бабушки, а не бездушные роботы, отчего бездушными рождаются и наши дети. Да и в кого им вкладывать душу, если зачастую они не знают своих родителей и не имеют братьев и сестер? Я виню себя за то, что пошел на поводу у наших любителей свободы нравов, оказавшейся обычной безнравственностью. - Президент помолчал, глядя куда-то в сторону и о чем-то думая. - Н-да. Если бы произошло чудо и мне вернули молодость и силу, я бы потратил их на возрождение прежнего Аморита. Но чудо бывает только в сказках, и я свое, уже, видно, отработал. Поэтому пришло время уступить место не только молодому, но и более умному, чем я. Вот он перед вами. - Во весь экран появилось красивое лицо Язо. - Его зовут Язо Акоситу. Он также родился в чреве робота. Свою мать, известную фотомодель, он видел лишь на экране, а об отце знает только то, что он был большим ученым, которого мать выбрала, чтобы сын был таким же умным. Что так и вышло, я могу подтвердить. Язо был моим лучшим работником. Но он уволился, чтобы вместе с такими же, как он, энтузиастами начать новую, а вернее, возродить старую жизнь наших предков с семьями и высокими нравственными устоями. Чтобы у детей были родители, и они любили друг друга. И чтобы супруги в старости ухаживали друг за другом. И надо прекратить это безобразие на экранах. Одна, ебля, извините, но я не знаю, как это назвать по-другому. И прикрываться надо одеждой. Должен же быть и у нас стыд. Во всей вселенной он есть. Одни мы, как животные. - Президент помолчал, тяжело дыша. - Узнав о намерении Язо, элита без моего согласия направила на остров, где он поселился со своими соратниками, спецназ с приказом всех уничтожить. К счастью, большинству аморитян удалось спастись. Язо тоже чудом остался жив. Представляете, как будет разгневана наша элита, узнав о моем решении назначить его главой правительства? Я делаю это, чтобы дать ему возможность осуществить его мечту не на одном острове, а на всем Аморите. А я, пока еще жив, обеспечу ему условия для успешной работы. Потом, если он вам понравится, вы изберете его своим Президентом. - Президент уставился на экран. - Язо, если ты меня видишь и слышишь, свяжись со мной, и я вышлю за то...
  Внезапно по экрану побежали волны, которые быстро сменились совокуплявшейся с тремя партнерами Юдо, словно говоря аморитянам, что несуразицу, которую только что им плел выживший из ума Президент, они должны забыть, как глупый сон.
  Увидев, что Язо и директор растерялись, а Нина ахнула, я успокоил их:
  - Дело сделано даже, если они его убьют. Указ о назначении Язо главой правительства им подписан. Народ об этом теперь знает. Язо сталось лишь занять рабочий кабинет и приступить к работе. Но можно приступать к работе и здесь. Существует же такое понятие как правительство в изгнании. Давай начинай его формировать, - войдя в раж, дал я указание Язо. - К примеру, пока ты не вернешь нас на Землю, Нина побудет твоим советником по семье и нравственности. Я с удовольствием помогу тебе в борьбе с контрреволюцией, которая уже начала действовать, отключив Президента от связи с народом. Ее главарей было бы не плохо нейтрализовать в одну ночь, после чего тут же захватить Центр информации, откуда ты смог бы обратиться к народу со своей программой. А можно и без нее, так как Президент в принципе твою задачу обрисовал. Но для этого нам нужен хорошо вооруженный отряд преданных тебе аморитян.
  Они слушали меня, открыв рты. Я незаметно подмигнул Нине: "Что бы они делали без нас, землян?". Она моргнула в знак согласия. Не дождавшись от Язо и директора ни да, ни нет, я продолжил, обращаясь к Язо:
  - Президент сказал, что хотел кого-то послать за тобой. Явно надежных людей. Возможно, он уже с кем-то об этом говорил. Думай или узнай, с кем. В любом случае тебе надо связаться с Министром правопорядка, который обязан обеспечить твою охрану. А можно...
  Язо не дал мне договорить и, поднявшись, сказал:
  - Я знаю, с кем он мог говорить. А сейчас пойдем со мной.
  Когда я поднялся, он вдруг заметил без обиды в голосе:
  - Конечно, у вас, землян в таких делах больше опыта. У нас больше шестисот лет не было намека на революцию. А у вас она происходит каждый ваш век, поэтому я очень надеюсь на вашу помощь.
  - Можешь на нас положиться, - слегка смутился я. - Только одна просьба. Ты можешь сделать так, чтобы не читали мои мысли?
  Язо засмеялся.
  - Сделаю. Чуть позже, сейчас просто некогда.
  
   ***
  Мы вышли и по лестнице спустились два этажа вниз. В большой комнате я увидел сидевших за круглым столом и лежавших на трех ярусных кроватях десятка два молодых бежевых аморитян в камуфляжных темно коричневых костюмах. При нашем появлении они не поднялись, а, опустив головы, поприветствовали соединением ладоней. Телеэкраны у них располагались не на стенах, а вокруг свисавших с потолка двух цилиндров. Язо что-то спросил, на что парни дружно закивали головами. Он показал на меня и довольно долго что-то говорил. Они изредка кивали, осматривая меня с интересом. Наконец он повернулся ко мне.
  - Вот костяк твоего отряда. Можешь считать их своим спецназом. Пока я поработаю над тем, что ты нам сказал, они покажут тебя свое владение боевым искусством и попутно научат тебя пользоваться нашим оружием. Я за тобой приду.
  Он вышел, а я сел за стол и попытался установить с парнями контакт. Поймав первый попавшийся взгляд, я спросил парня мысленно, как его зовут. Он чуть нагнул голову, и я услышал внутренний голос:
  - Девятый.
  - Я правильно понял, что в отряде по именам запрещено называть друг друга? - Увидев его кивок, я обвел глазами всех. - Мне конспирация ни к чему, поэтому можете называть меня по имени. Меня зовут Глеб.
  Они дружно запищали "Яглебо" и начали представляться. Я запомнил лишь Тринадцатого, сидевшего от меня справа. Он оказался главным у них. Я попросил его показать их оружие. Но с нами пошли все.
  Кажется, я где-то упоминал, что служил в армии и даже воевал в Чечне, правда, совсем недолго. В армию я попал после отчисления меня с четвертого курса института за неуспеваемость. Тогда на лечение матери (у нeё врачи обнаружили рак) нужны были большие деньги, а отец был безработный, и мы с ним были вынуждены подрабатывать челноками - единственной в то время профессий для тех, кто не мог воровать и убивать. Мать мы так и не спасли, а меня отчислили из института и призвали в спецназ. Учли, что в школе я занимался самбо. После полугодовой подготовки я был отправлен в Чечню, где шла война. Уже через месяц меня ранили в грудь и демобилизовали. Как фронтовик я был восстановлен в институте, потеряв лишь год учебы. Об этой потере я никогда не жалел, так как стал чувствовать себя значительно уверенней в жизни.
  Сопровождавшие меня бойцы моего спецназа были немало удивлены, когда я со знанием дела стал осматривать их автоматы. Они не намного отличались от земных, разве что стреляли не пулями, а лучом. А когда я с первого раза попал в яблоко, парни прямо-таки воспылали ко мне уважением. Но сразил я их наповал приемами борьбы. Я попросил Тринадцатого и Девятого взять меня безоружного. Они направили на меня автоматы и в одно мгновение оказались на земле, а автоматы - у меня.
  
  Я обучал парней разным приемам до тех пор, пока за мной не пришел Язо. Выслушав восторженные отзывы парней обо мне, он сообщил им, что Президент мертв, и им уже сегодня предстоит много работы.
  По дороге наверх он рассказал мне, что о смерти Президента узнал от Яро, присутствовавшего в спальне во время выступления того по телевидению. Кроме него, там находились лишь корреспондент и оператор телевидения. Яро обратил внимание, что Президент часто поглядывал то на дверь, словно чего-то опасался, то на экран телевизора, словно убеждался, что его все еще показывают. Когда изображение с экрана исчезло, он проговорил сквозь стиснутые зубы: "Так и знал. Это она". Он не ошибся. Через минуту в спальню вбежала разгневанная Юдо и заорала на отца: "Ты совсем из ума выжил, старый осел!". Что там произошло дальше, Ямо не знал, так как Юдо выгнала всех из спальни. Минут через двадцать туда быстро прошел личный доктор Президента, который и объявил о смерти Президента. Сказал, что у него внезапно остановилось сердце. А потом вышла Юдо и стала выпытывать у Яро, подписал ли Президент указ о назначении Язо. Ему она не поверила и пригрозила не только уволить, но и убить, если обнаружится указ. А вскоре он узнал, что она назначила на пять вечера экстренное заседание Сената.
  - Там мы их всех возьмем, - сказал решительно Язо.
  - Двадцатью бойцами?
  - Не только. Я связался с начальником охраны Дворца Президента. Его зовут Яко. Когда я работал у Президента, Яко был его личным телохранителем. Это ему Президент дал указание доставить меня во Дворец и обеспечить мою охрану. Яко уверен, что Президента убила Юдо, и он готов ее растерзать. Охрана Дома Сената также подчиняется ему, поэтому он гарантировал мне беспрепятственный проход внутрь здания. Он пообещал встретить нас на берегу со своими охранниками и сопроводить до Дома Сената. У него в команде свыше двухсот охранников. Бежевых, не синих. Я попросил его взять с собой Яро и Юно. Помимо оригинала Яро захватит также копию указа о моем назначении. Во время связи он был у Юно, и я поблагодарил ее за помощь. Она сразу согласилась уехать из Дворца.
  Уловив в его голосе нежность, я спросил:
  - Сколько ты ее не видел?
  - Полтора года. Ей еще не было сорока.
  - К вашему возрасту мне сложно привыкнуть. У нас женщины в сорок редко рожают и считаются уже пожилыми. А у вас в этом возрасте они еще не совершеннолетние.
  - Тогда Юно до совершеннолетия не хватало полгода.
  - Неужели это было таким большим препятствием?
  Он немного замялся.
  - Но она же еще и внучка Президента. Он сам был гуляка, но за ней следил строго.
  - Уверен, что сейчас ты найдешь ее еще красивее.
  Он о чем-то думал и не ответил.
  
  Для охраны Нины с Алешкой и директора Язо оставил двоих бойцов спецназа. Все остальные на двух сороконожках отправились возвращать Аморит к нормальной жизни. Язо и я ехали отдельно в четырехместной машине, разглядывать которую мне некогда было, но ни ног и ни колес у нее я не видел. Она должна была доставить на остров Юно и Яро. На этот раз мы не останавливались смотреть на диковинных рыб. С одной из них с головой орла мы едва не столкнулись.
  На городском берегу нас уже ожидали Юно и два аморитянина. Поодаль стояли три сороконожки и две машины, напоминавшие по форме божью коровку. Язо подсказал мне, что это были броневики, стрелявшие не только световыми пулями, но и пробивными снарядами.
  При виде Язо Юно зарделась и, протягивая ему свернутый в рулон оригинал указа, что-то сказала. Он улыбнулся, поцеловал ее нежно в губы, и велел оставить указ у себя. Она прижала рулон к груди и направилась к нашей машине. Проходя мимо меня, она счастливо улыбнулась. Я ей заговорчески подмигнул.
  Яро оказался моложе Язо. Его лицо, руки и костюм отливали серебряным блеском, как снег в солнечный день. На этом светлом фоне контрастно выделялись цыганские глаза. Он явно принадлежал к элите, но мне понравился и не только потому, что был наш, а молодостью, красотой и приятным цветом. В руке он держал небольшую кожаную папку с копией указа, но Язо ее не протянул, явно намереваясь ехать с нами. Однако Язо отобрал папку и заставил его последовать за Юно, строго-настрого наказав во что бы то ни стало сохранить оригинал указа. Остановившись возле меня, Яро сложил ладони и улыбнулся мне. Я ответил тем же.
  Яко выглядел постарше и был одет неброско во все коричневое, лишь глаза горели, как угли. Язо ознакомил его с разработанным мной планом захвата Дома Сената и Центра информации. Ни Язо, ни я не знали, куда девать сенаторов, принявших решение в обход Президента уничтожить Язо и всех его сторонников. Все они были отобраны Юдо. Я как инопланетянин в это дело не хотел вмешиваться, но заметил, что оставлять их на свободе нельзя. И о расстреле у них речь не шла. Выход нашел Яко, предложивший упрятать их временно в подвал здания Сената. Он двухэтажный и построен не столько для отдыха и развлечений сенаторов, сколько для их надежного укрытия на случай восстания народа. Перекрытия подземного убежища были метровой толщины, и на Аморите не было снарядов, способных их пробить. Мы с предложением Яко согласились. Я поинтересовался у него, сколько приехало с ним охранников. Оказалось, шестьдесят. Итого у нас набиралось восемьдесят вооруженных аморитян плюс с десяток дежурных в обоих зданиях. Это уже была сила.
  - Сенаторы могут вызвать подмогу? - спросил я.
  - Могут. Юдо обязательно свяжется с министром правопорядка. Он ее давний ёбарь. Нам надо успеть спустить сенаторов в подвал.
  - Сколько он может привести своих аморитян?
  - Сколько угодно. Только в Амо у него тысяч десять бежевых омоновцев. А по всему Амориту несколько сот тысяч, правда, синих. Эти могут в нас не стрелять, а после выступления Президента тем более.
  В открытом бою силы были явно неравные. Надо было успеть, чтобы не допустить его или сделать его хотя бы равным.
  Мы вернулись в свои сороконожки, и кавалькада из семи машин помчалась к Дому Сената.
   Жизнь сразу внесла свои коррективы в разработанные нами планы. Несмотря на то, что, следуя указанию Юдо, ни по телевизору и ни по радио не сообщили о смерти Президента, улицы Амо стали быстро заполняться элитянами, возмущенными его выступлением. Они спешили к Дому Сената, чтобы потребовать от сенаторов аннулирование назначения Язо главой правительства. Их подгонял страх, что до выборов на него будут возложены обязанности Президента. Даже сейчас они были голыми, и дамы держали кавалеров за члены.
  Нас они приняли за своих и пропустили беспрепятственно, даже приветствовали.
  Не увидев на улицах ни одного простого аморитянина, я поинтересовался у Язо, как, на его взгляд, воспринял народ выступление и смерть Президента.
  - Наверняка собираются на улице небольшими кучками и горячо обсуждают. А больше дома на кухне. И ждут новости по телевизору.
  - А, к примеру, чтобы также собраться у Дома Президента в поддержку перемен?
  - Пока это трудно представить. Синим вообще запрещено появляться на улицах Амо без специального разрешения с указанием времени. Для бежевых сделаны послабки. Работающие в Амо могут находиться в городе в любое время, но при проверке у них могут потребовать разъяснение. Остальные бежевые имеют право свободно посещать город лишь в составе экскурсионных групп. При этом одновременно организовываются только две группы в разных районах. Так что о сборе в Амо, о котором ты говоришь, пока не может быть речи. Если сейчас кто из них появится здесь со своими требованиями, элита их растерзает. Пресса об этом умолчит, а если и сообщит, то все исказив. Наврет, что одурманенные бредом Президента несколько аморитян напали на мирных элитян и растерзали их, а при задержании оказали сопротивление и поэтому были убиты.
  - Это не либеральный демократизм, а самый настоящий апартеид, - возмутился я.
  - Многие так считают и я в том числе. Но наш голос здесь не слышен, а в средствах массовой информации существующий строй преподносится как образец свободы, в первую очередь свободы и неприкосновенности частной собственности. Никто же не оспаривает, говорят они, право хозяина дома охранять его от посторонних лиц. А в Амо все дома, кроме госучреждений, которых не так много, принадлежат элите. Поэтому ее единоличное право на Амо не подлежит сомнению. У вас, кстати, тоже есть дачные поселки, где живут одни миллионеры, куда бедняка вряд ли пустят. У нас же имей в виду еще и то, что элита, владея абсолютно всеми природными богатствами страны, обладает и всеми финансами страны. Их она распределяет остальным в дозах, достаточных для того, чтобы не умереть с голода. Достаточных, разумеется, на ее взгляд. Ее ученые составили рацион питания, который, на их взгляд, вполне достаточен, чтобы нормально жить и работать. Если же кто вздумает протестовать, то может вообще ничего не получить. Такое уже было в истории Аморита, правда, очень давно. И все протесты мигом прекратились. Голодный отец сам еще может потерпеть, но он мигом становится смирным и послушным при виде голодной жены и тем более детей. Ты как муж и отец, думаю, с этим согласишься.
  - Тебе не кажется, что у нас маловато сил, чтобы справиться с элитой?
  - Я уверен, что у нас все получится. Элита давно прогнила. Ее достаточно ткнуть пальцем, и она развалится.
  Я невольно подумал о нашей элите, к которой относил также власть, и проговорил:
   - Если мы элиту сейчас одолеем, то тебе надо сделать так, чтобы она долго не могла вновь подняться. Она же, сволочь, живучая, как змея: ее разрубишь, а она тут же срастается.
  - У меня она больше не поднимется. Я учту ваш плачевный опыт.
  - Надеюсь, учтешь и причину провала нашего ГКЧП, попытавшегося сохранить СССР. Его организаторы побоялись устранить несколько десятков предателей и подонков и тем самым не спасли страну и погубили миллионы не только в России, но и в других странах. Ты должен знать, что ни одна революция на Земле не обходилась без крови, и Аморит в этом смысле не может быть исключением.
  
   ***
  К Дому Сената мы намеренно подъехали, когда заседание только что началось. Своих охранников Яко рассредоточил вокруг здания, а половину наших бойцов расставил в нужных местах внутри его, куда мы прошли вместе с ним беспрепятственно. С остальными бойцами Язо и я поднялись по лестнице в зал заседания. От наших залов он отличался тем, что был круглый, круглая сцена располагалась ровно посередине, и президиум сидел вокруг вращавшейся трибуны.
  Я попросил Тринадцатого взять под наблюдение двери и президиум, а сам вместе с Язо спустился к трибуне. На ней стояла Юдо. Увидев нас, она вытаращила майской зелени глаза и, как в спальне Президента, стала беззвучно открывать и закрывать рот. Увидев, что сенаторы стали вскакивать с мест, я обвел зал глазами и, подняв руку, рявкнул изо всех сил:
  - А ну, сидеть! И чтобы мне ни звука!
  Я совсем упустил из вида микрофоны и акустику зала. Я думал, что они лишь опустят головы. А они все, как один, сползли на пол, вцепившись в уши. Упала на колени, подняв усеянную изумрудами голую задницу, и Юдо. Лишь, как ни в чем, ни бывало, продолжали стоять на местах Язо и бойцы, которых я попросил заткнуть пальцами уши, как только я подниму руку.
  - Молодец, - похвалил меня, оглядывая зал, Язо и усмехнулся. - Без единого выстрела сенат в буквальном смысле повергнут. - Он задержал взгляд на Юдо. - Эта поза у вас как называется?
  - Раком, - ответил я.
  - Почему раком?
  - Не знаю. А у вас как?
  - Жабой.
  - Почему?
  - А я знаю? - улыбнулся он.
  Вошедший Яко попросил разрешение спускать в подвал начавших поднимать головы сенаторов. Получив наше добро, он кивнул бойцам, и они стали выводить из рядов плохо соображавших сенаторов. Двое бойцов собирали их в группы и отводили вниз.
  Первой забуянила Юдо. Она оттолкнула поднимавшего ее бойца и что-то зло запищала на Язо. Он нахмурился и сердито загудел в ответ, тыча в нее пальцем. Она еще что-то пропищала, затем сникла и дала себя увести.
   - Я обвинил ее в том, что отца убила она и поэтому эвтаназии ей не избежать. Она пыталась возражать, но я заверил, что докажу это.
  - Как ты это докажешь?
   - А я и не буду доказывать. Положусь на вывод врачей. Для меня важно, чтобы она пробыла в страхе, пока я буду закрепляться во власти.
  Он все же решил сказать сенаторам пару слов. Он был уверен, что с некоторыми из них сможет сработаться.
  - У вас ведь, наверное, тоже есть такие, которые, находясь во власти и приспосабливаясь к ней, скрывают свои истинные убеждения, - сказал он мне.
  - У нас такие сплошь и рядом, - с готовностью согласился я. - Вчера ползали на коленях, умоляя принять их в партию, а сегодня публично сжигают партбилеты и поливают помоями советскую власть.
  
  Мы последними спустились в подвал - убежище. Его верхний этаж представлял собой интимно освещенное помещение во всю площадь здания, состоявшее из уютных комнат разных объемов. Их назначение выдавали уже знакомые и еще неведомые мне приспособления для совокупления. Ради любопытства я открыл один из холодильников. Он был набит продуктами.
  Яко собрал уже полностью пришедших в себя сенаторов в центральном круглом холле и предоставил слово, как он выразился, новому Премьеру. Речь Язо была краткой.
  - Я думаю, выступление покойного Президента вы все видели и слышали. Оригинал подписанного им указа находится у меня с собой. - Язо поднял руку с папкой. - Во время своего обращения к народу я его также покажу. Телевизоры здесь есть, и вы услышите, что я скажу. Кто из вас выразит желание и согласие честно работать со мной над устройством новой жизни на Аморите, надеюсь, любимом и вами, прошу направить в мой адрес прошение. Я уверен, что желающие среди вас найдутся. Я постараюсь поскорее рассмотреть ваши прошения и, по возможности, подыщу вам соответствующие должности. Вопросы есть?
  Несколько сенаторов загудели. Язо повернулся ко мне и передал мысленно, что их интересует, по какому праву они арестованы. Я посоветовал ему сослаться на право революции. Услышав его ответ, сенаторы мигом притихли.
  
  Однако наверху было не так тихо и спокойно. Кто-то из сенаторов успел передать на волю, что они арестованы, и разъяренные элитяне пошли на штурм Дома Сената освобождать пленных. Троих охранников нападавшие в буквальном смысле разорвали на части, захватив их автоматы, остальные вбежали в здание и забаррикадировали дверь.
  Мы поднялись, когда элитяне методично прожигали выстрелами входную дверь. Тут следует заметить, что слуги народа и все здание превратили в крепость на случай его захвата восставшим народом. В первую очередь были сделаны лученепрожигаемыми двери и окна. Нападавшие элитяне об этом либо не знали, либо надеялись на бракованный материал. И надо сказать, их надежды оправдались. Во входной двери довольно скоро появились отверстия, сквозь которые во внутрь полетели лучи, разъединив бойцов и охранников на две части. Меня поразило их поведение. Они растерянно стояли по бокам двери, держа автоматы в безвольно опущенных руках. Застыли нерешительно у выхода из подвала Язо и Яко. Такой поворот событий никто из них явно не ожидал. Всю жизнь они прожили в стране, в которой никто ни разу не выступал с оружием против правящей элиты. Они могли лишь предполагать, как она может себя повести, а я-то должен был это знать, так как своими глазами видел расстрел Белого Дома в девяносто третьем. Но я поддался заверениям Язо, что их элита прогнила насквозь и неспособна оказать сопротивление. Напросившись на руководство борьбой с контрреволюцией, я даже не удосужился уточнить у него возможность и необходимость применения в этой борьбе оружия, в том числе лично мной как инопланетянином. Этот вопрос я не затронул и в общении со спецназовцами. И они его не поднимали. Судя по поведению охранников Яко, не сделавших ни одного выстрела, у них тоже была неясность в этом деле. А может, напротив, была полная ясность, что стрелять в элиту ни в коем случае нельзя.
  Я не стал дожидаться, когда Язо будет способен соображать, и заставил его приказать толпе разойтись, пригрозив в противном случае открыть по ней огонь. Мне показалось, что он мало что понял, но взял протянутый ему мегафон и повторил в него мои слова. Его голос, усиленный мегафоном, походил на гул пчелы. Выстрелы прекратились. Но едва он вытер со лба пот, как они возобновились, на это раз также по окнам первого этажа.
  Я взял с собой Тринадцатого с двумя бойцами, и мы поднялись на второй этаж. Там мы вышли на балкон, откуда площадь была видна, как на ладони. Среди голой толпы выделялись три островка с растерзанными охранниками. Я первым делом отыскал стоявшего на крыльце автоматчика и выбил у него из рук оружие. Он взвизгнул и пустился наутек, расталкивая толпу. Двум другим автоматчикам, стрелявшим в окна, повезло меньше: от выстрелов бойцов один упал замертво, а другой схватился за бок и осел вниз.
  Не дав толпе опомниться, мы выпустили несколько очередей над ее головами. Выстрелы были почти бесшумными, зато хорошо виднелись в воздухе траектории лучей. Крик, который издал перепуганные на смерть элитяне, не привыкшие к такому обращению, напоминал скрип несмазанных телег. Развернувшись, толпа бросилась бежать от Дома Сената. А навстречу ей двинулись два броневика, видно, получившие приказ от Яко. Из крыши машин устрашающе вылезли стволы и нацелились в приближавшихся элитян, остановив их. На них налетели задние, образовав несколько куч мала. Стволы вдруг разом вскинулись вверх и дали сдвоенный залп. Их траектории были копией нашего залпа огня "Град". Убедившись, что на площади не осталось на ногах ни одного элитянина, броневики отошли назад, уступив дорогу. О том, что элитяне должны немедленно разойтись по домам и вести себя впредь благоразумно, им вторично напомнил в мегафон Язо. Он также порекомендовал им не собираться группами более десяти персон до его особого распоряжения.
  Увидев, как площадь стала быстро пустеть, мы спустились вниз. Там я предупредил всех, что элита нисколько не побеждена, быстро очухается, и ее противостояние станет скрытым и коварным.
  - Ты прав, - согласился Язо. - Взгляни на экран.
  Я увидел себя на балконе целившимся в толпу. Мой палец нажал на курок, и вслед за этим упали два элитянина: один остался лежать неподвижно, а другой - корчась от боли. А моего вообще не показали. Отчетливо представив лицо Нины, которая наверняка видела эти кадры, я прошептал, с трудом разжимая губы:
  - Я... я в них, ей-богу, не стрелял. Я только выбил автомат у третьего.
  - Мы знаем. Это лишний раз подтверждает, что ты был прав, предупреждая нас о коварстве элиты. Вот поэтому нам срочно нужно установить контроль над Домом информации.
  
   Оставив половину охранников и один броневик у Дома Сената, мы помчались дальше по пути революции, которой необходимо было владеть массовой прессой. В Доме информации к встрече с нами подготовились основательно. Здание было окружено тройным кольцом синих омоновцев, и со всех сторон опять стекались элитяне. Увидев нас, они притормозили метрах в ста от здания.
  
  Мы остановились на площади перед входом, выставив броневик впереди. Я, опасаясь за жизнь Язо, настоял на том, чтобы он первым не выходил из машины. А он не выпустил меня, боясь, что меня могли пристрелить, как животное. Поэтому вышли Яко и Тринадцатый. К ним подошел синий омоновец в камуфляжной темно синей форме. Они быстро поговорили, и Яко вернулся к нам, улыбаясь во все коричневое лицо. Он сказал, что командир ОМОНа получил приказ от Министра правопорядка никого не пропускать в здание, но, узнав, что в машине находится сам Язо, новый глава правительства и исполняющий обязанности Президента, приехавший обратиться к народу, не поверил и просит подтверждения. А еще командир сказал, что вот-вот должен подъехать сюда министр, и предложил его подождать.
  - Я его знаю, - сказал Язо. - Он порядочная сволочь и за Юдо отдаст жизнь. Надо пройти в здание до его появления. Он наверняка приедет не один и с твердым намерением меня арестовать.
   - Скорее всего, убить, - поправил я.
  Мы вышли из машины. Увидев меня, командир забыл про Язо и министра. Точно так же повел бы любой из наших командиров, увидев говорящую шимпанзе. Пришло в движение и загудело кольцо окружения. Но, взглянув на показанную Язо копию указа Президента, командир в прыжке расставил ноги и что-то прогудел.
  - Пошли, - сказал мне Язо. - Помнишь, я говорил, что синие могут не стрелять в меня? Моя агитация сработала. Командиру отец приказал в меня не только не стрелять, но и защищать. Я его назначил командиром синего ОМОНа всего Аморита и твоим помощником. Только тебе придется с ним общаться с помощью переводчика. Наш язык ты не знаешь, а синие не владеют искусством телепатии. Это им запрещено законом. Отдай сейчас ему через меня первый приказ.
  Я повернулся к командиру. Он подпрыгнул и расставил ноги уже передо мной. Я попросил его охранять нас, пока мы будем находиться в здании. А министра, если он появится, провести к нам, но только одного. Если будет противиться, позвать меня.
  К нам подошел боец Восьмой и сказал, что нас в данный момент показывают по телевизору, а также то, что в здании Центра информации возводятся баррикады, и его директор обратился ко всем аморитянам придти на защиту Центра.
  Мы поспешили к зданию. Входная дверь действительно оказалась закрытой. На требование Яко открыть ее изнутри ответили бранью. Дверь была выдвижной и вышибать ее плечом было бесполезно. Оставалось либо быстро прожечь в ней выстрелами нишу, либо проникнуть в здание через окна, к счастью, с обычными стеклами. Был еще один, самый скорый вариант - броневик, но это должен был решить Язо, знакомый с российским опытом.
  Едва я начал ему излагать варианты, как дверь вдруг раздвинулась, и в ней появился одетый в обтянутый темный костюм аморитянин. Сложив ладони перед Язо, он загудел, приглашая рукой входить. Он представился начальником отдела телевещания и прояснил, что большинство сотрудников Центра отказались подчиняться директору Центра и перешли на нашу сторону. Нас они встретили приветствиями.
  Мы поднялись, виляя между остатками баррикады из столов, на второй этаж. Там нас уже ожидали и усадили Язо за стол перед камерой. Мне было интересно, что он скажет в своем историческом обращении к аморитянам.
  
   ***
  Вот что он сказал:
  - Дорогие аморитяне! В своем вчерашнем последнем обращении к вам покойный Президент убедительно доказал необходимость перемен на Аморите. Уверен, что в этом вы все с ним согласны. Говоря "вы", я имею в виду простой народ, а не элиту, зажравшуюся и погрязшую в разврате. А зажралась она потому, что, составляя всего лишь семь процентов населения Аморита, она безраздельно владеет всеми природным богатством страны, отнятым у народа насильственным и обманным путем. Я исправлю эту историческую несправедливость и верну вам священное право владеть территориально-природными ресурсами, дарованными всем нам свыше, а потому принадлежащими по праву всем вам. Я также верну вам фабрики и заводы, созданные и производящие продукцию вашими руками. Уверяю вас, что бедных среди вас не будет. Но не будет и очень богатых, а все будут приблизительно равны. Думаю, никто не будет возражать против того, что трудолюбивый будет получать за свой труд больше лодыря, а ученый больше уборщицы. Но это лишь одна - материальная сторона намечаемых мной перемен. Есть еще и не менее, а может быть, и более важная их сторона - моральная или духовно-нравственная. Владея всеми средствами массового одурачивания, элита насаждала и вдалбливала в ваше сознание свою духовную нищету, бескультурье и низменные животные чувства. Этим она стремилась вытравить из вас дух самосознания и непокорности, чтобы превратить вас в ее рабов. Согласитесь, что это ей частично удалось. Но я вам заявляю со всей твердостью. Время элиты кончилось! Сажать и принуждать ее к эвтаназии мы не будем. Но из властной кучки она превратится в жалкую касту неприкасаемых вымирающих уродцев. Отныне на Аморите власть будет принадлежать простому народу, то есть вам через ваших лучших представителей. Если главным оружием элиты были духовная нищета и безнравственность, то мы будем с этим нещадно бороться. Нашим оружием будут высокие моральные ценности и нравственная чистота. Мы будем насаждать в аморитянах любовь к нашей любимой Родине, где все будут добросовестно трудиться, а тунеядцы будут презираться, где аморитянин аморитянину, независимо от цвета кожи, будет друг, товарищ и брат. Особо хочу подчеркнуть, что мы выполним завещание нашего Президента и восстановим на Аморите статус семьи, в которой будут процветать любовь, супружеская верность и забота о детях.
  Дорогие аморитяне! На нашем пути становления общества социальной справедливости и высоконравственных устоев мы встретим сопротивление не только свергнутой элиты, но и самих себя, отравленных ядом прошлой жизни, основу которой были капиталистическая страсть к деньгам и наживе любым путем. Но без вашей активной помощи один я буду бессилен что-либо сделать. Помогите мне. Отныне вы свободные аморитяне. Выходите на улицу, покажите элите свою солидарность. Теперь не она, а вы хозяева на улицах городов, включая Амо, которая является столицей всех аморитян, а не одной элиты. Не вы должны ее бояться, а она вас. Если вы согласны с моей программой, я призываю вас уже сегодня, прямо сейчас, собраться у Дома Президента и подтвердить мне свое согласие. Я также...- Язо вдруг замолчал, уйдя весь в слух. Лицо его посуровело. Он в упор уставился в камеру. - Мне только что донесли, что спецподразделение "Смерть" начало штурм Дома Сената, уже захваченного нами час назад вместе с сенаторами. Начальник охраны здания сообщил мне, что восемь его бойцов убиты, и пообещал продержаться с оставшимися бойцами как можно дольше. Насколько я знаю, "Смерть" насчитывает более двухсот головорезов, набранных в колониях и тюрьмах. За преданность элите им обещана свобода. Я с ними уже успел познакомиться. Это они были посланы на наш остров убить всех нас. Они сравняли остров с аморитом, не оставив там ни единого дома. Начальник охраны Дома Сената просит у меня поддержку, а ее у меня, кроме вас, нет. Освободив сенаторов, "Смерть" сразу направится сюда.
  Дорогие аморитяне! В связи с резко обострившейся обстановкой я призываю вас всех без исключения встать на защиту еще не начавшейся новой жизни и поспешить на помощь защитникам Дома Сената, а также сюда, к Дому информации. А уж потом мы все вместе направимся к Дворцу Президента, где я буду рад услышать ваши требования и пожелания. Пусть вашими лозунгами на сегодня будут "Революция в опасности!" и "Контрреволюция не пойдет!".
  Благодарю за внимание.
  Язо поклонился, соединив ладони, и подошел ко мне. Он заметно нервничал.
  - Думаешь, придут? - спросил я.
  - Очень надеюсь. Как спасти Яко до их подхода?
  - Спасем, не беспокойся. Мы сейчас все быстро едем к нему. А ты оставайся здесь и жди подход народа. На всякий случай передай Яко, чтобы он с бойцами спустился в подвал, если мы не подоспеем. Я скажу командиру спецназа синих, чтобы он продолжал охранять здание. Не волнуйся, все будет хорошо. Победа будет за нами.
  Он заглянул мне в глаза и тихо спросил:
  - Что я скажу Нине, если тебя убьют?
  - На глупый вопрос я не отвечаю. Даже если его задал будущий Президент.
  
   На улице во всю уже шла гражданская война. Омоновцы с трудом сдерживали атаку элитян. О том, чтобы применить оружие против элиты у синих омоновцев даже не возникала мысль. Борьба шла за автоматы: элитяне их пытались отобрать, а омоновцы намертво в них вцепились, боясь нечаянно не сделать элитянам больно. Не знал, что делать и их командир. Никто из нас не мог отдать ему приказ стрелять в элитян. У нас уже был опыт борьбы с ними, но не было времени. И все же мы задержались. Бойцы рассредоточились и дали залпы в воздух. Элитян, как ветром сдуло. Видно, уже прознали о наших решительных действиях у Дома Сената. Я попросил командира продержаться до подхода народа, попробовав тоже стрелять в воздух. Он пообещал и подпрыгнул, расставив ноги.
  
  Мы прибыли в самый критический момент. Убедившись, что с одними автоматами Дом Сената быстро не взять, "Смерть" призвала на помощь два летающих танка. Оставленный с Яко наш броневик вступил с ними в бой и сбил один танк, но и сам был подбит. Танк рухнул рядом с броневиком, и к нашему приезду они оба пылали.
  Уцелевший танк мы застали висевшим перед входом в здание чуть выше крыши. Из него вылетел снаряд по направлению к входной двери. Еще один исчез в окне справа от двери. Поразить левое окно танку не дал приехавший с нами броневик, выпустив в него огненный залп. Объятый пламенем танк подпрыгнул и опустился на крышу. Внизу головорезы со всех сторон бросились к двум образовавшимся нишам, быстро исчезая в них. С десяток их мы все же сумели уложить.
  Я молил бога, чтобы Яко успел спрятаться с бойцами в подвале. Словно услышав мою мольбу, он передал Тринадцатому, что от снаряда погибли еще пять его охранников, и чтобы не потерять остальных, он принял решение спуститься с ними в подвал, как велел ему Язо.
  Я тоже не хотел терять бойцов. Тринадцатый со мной согласился, что всем уголовникам в здании делать будет нечего. Им достаточно оставить там десятка два-три, чтобы не дать Яко с охранниками выйти из подвала. Остальных министр, скорее всего, перебросит на захват Центра информации. Чтобы не выпустить отсюда головорезов, мы поставили броневик напротив двух ниш и сосредоточились вокруг всего здания, укрывшись за кустами, так как для выхода головорезы могли воспользоваться окнами, открывавшимися изнутри. Яко нам сказал, что он насчитал триста восемь головорезов. Двенадцать он вывел из строя плюс наш десяток. И еще плюс двадцать-тридцать останутся внутри, но тоже могут нас обстреливать. Итого против нас набиралось более двухсот пятидесяти головорезов. А нас было сорок четыре аморитянина и один землянин. Не знаю, как бойцы и охранники, а я понимал, что судьба революции была в наших руках.
  
  Я увидел спешившего ко мне Тринадцатого. Он показывал рукой на небо. Я поднял голову и увидел быстро приближавшиеся в небе танки. Их я насчитал шесть.
  А из обеих ниш и нижних окон стали выбегать и выпрыгивать головорезы в кроваво-красных комбинезонах, поливая кусты веерами лучей.
  Прежде чем упасть и начать отстреливаться, я обратил внимание на огненную лужу у двери, в которой барахтались горевшие головорезы. Лужи стали возникать по всей территории вокруг Дома Сената. Ничего не поняв, я увидел приближавшиеся красные фигуры с выпученными от страха глазами, вспомнил, что здесь я представитель земной цивилизации и стрелять не имею права. Я сдвинул на спину автомат, пригнулся, и, дождавшись, когда первый головорез вбежал в кусты, перебросил его через себя на землю или как она тут называется, все забываю спросить, наверное, на аморит.
  Я свалил еще две красные фигуры, и тут кто-то ухватил меня сзади за рукав и потащил от кустов. Я услышал радостный голос Тринадцатого:
  - Отойди от кустов, Яглебо. А то еще убьют. Троих я уже потерял. А в небе наши. Я связался с Язо, и он сказал, что бежевый спецназ отказался подчиняться министру правопорядка и перешел на нашу сторону.
  
  
  
   Часть вторая
   Родная Земля
  
   Глава первая
   Долгое возвращение домой
  Мы вернулись на Землю через четыре наших года. Могли и раньше, но задержаться сначала на три месяца, потом еще на полгода, а затем еще и еще уговорил нас Язо, да и Аморит нам стал небезразличен. А он очень нуждался в нас. Язо, за которого на президентских выборах проголосовало свыше девяноста трех процентов жителей Аморита, надумал строить на нем общество социальной справедливости, взяв за основу советскую модель социализма, и просил нас помочь ему в этом, с учетом нарушений и ошибок, приведших в конечном счете к его поражению в России. Он спрашивал нашего совета еще по многим вопросам, для чего нам пришлось вспоминать не только свою личную жизнь в советское время, но и все, что мы слышали и читали о ней.
  Уговаривал нас остаться и директор Яхото, тоже напрягавший память, вспоминая до мелочей свои два посещения Советского Союза, когда там во всю кипела работа по индустриализации страны, и спустя сорок лет, когда жизнь там была в основном налажена. В первый раз директора больше всего поразил трудовой порыв освобожденных от угнетенной работы на хозяина людей и тяга их к знаниям. Во второй раз ему понравилась спокойная размеренная жизнь советских людей и их уверенность в завтрашнем дне. Во время обоих посещений он не мог вообразить, как все нации, а их в СССР насчитывалось около двухсот, могли быть равны, и никто не преследовал их за смешанные браки. На Аморите были всего две нации, и то между ними существовал непреодолимый барьер. А еще труднее директору было поверить в то, что в Советском Союзе земля с ее богатейшими природными ресурсами, а также заводы и фабрики принадлежали всему народу. За одни подобные мысли на Аморите приговаривали к эвтаназии. Не стал слушать директора после его первого посещения Земли и уже начавший стареть Президент. После второго посещения он пообещал директору кое-что изменить, но ему не дала элита. Она выгнала директора из университета, лишив всех званий, и даже пыталась приговорить к эфтаназии. Его спас Президент, пристроив, словно в насмешку, в парке, чтобы он каждый день мог любоваться праздной жизнью элитян.
  
  К сожалению, я и Нина не так много знали о жизни в СССР.
  Нина прожила в Советском Союзе всего шесть лет, и то совпавших с перестройкой Горбачева, ввергнувшей страну в бардак и недовольство народа властью. В ее памяти отложился лишь детсад и хулиганистый мальчишка Сережка Абрамушкин, который ее защищал и водил за руку. Она считала, что этот период был самым счастливым в ее жизни, потому что в то время были счастливы ее родители. Они оба были сиротами и воспитывались в детдоме, где и познакомились. Вместе они поступили в один и тот же педагогический институт: мама на литературный факультет, а папа - на исторический. Вместе и уехали после института в Крым школьными учителями. Их жизнь казалась им чудесной сказкой особенно после рождения Нины, в которой они души не чаяли. Но сказка длилась недолго. Когда произошел распад великой страны, и Крым вместе с Украиной отделился от России, там началась травля русских, и русские родители Нины были вынуждены оттуда уехать. Но в новой вставшей на капиталистический путь России их никто не ожидал. Их трагичная смерть потрясла Язо и директора. Они не могли поверить, что такая любовь бывает не только в книгах. А еще их поразило, что двое детей, не принадлежавших к элите, смогли без родителей не только выжить, но и получить высшее образование. Такое на Аморите в принципе было невозможно.
  Мне было уже восемнадцать, когда порушили Советский Союз, и наиболее осознанная часть тех лет выпала на ту самую грёбаную перестройку. Тем отчетливее отложились в моей памяти детский сад, школа и пионерские лагеря, в том числе знаменитый "Артек", где еще не было деления на богатых и бедных и зависти друг к другу. Никогда не забуду я, как мы всей семьей ездили на юг отдыхать и просто посмотреть на жизнь в других республиках. Везде нас встречали, как родных. Мой отец был главным инженером завода под Воронежем по изготовлению телевизоров. Мама была детским психологом. Жили мы, на мой взгляд, очень хорошо. Чаще всего мы ездили на машине в Крым, где родилась Нина, и в Грузию к однокурснику отца дяде Кахе. Сейчас в Грузию только сумасшедший решится поехать, да его туда вряд ли впустят, потому что русский. Были мы и в Молдавии, которая сейчас собирается стать частью Великой Румынии, и в Самарканде, и в Баку. Разве что до Казахстана, откуда приехал Николай Иванович, не добрались. Ну, и, конечно ездили мы и в более близкую Прибалтику, где сейчас рушат памятники нашим воинам - освободителям Европы от фашизма и ставят памятники фашистам. Порушилась в одночасье и наша счастливая жизнь. После развала Советского Союза завод отца закрыли, разграбили и отдали коммерческим структурам на растерзание. Специальность отца стала ненужной в России, перешедшей полностью на импорт абсолютно всей техники. Прекратили существование и детские учреждения, где работала мать. Отдав все силы за сохранение детского сада, которым она заведовала, она заболела от переживаний и в одночасье угасла. После ее смерти и моего ухода в армию и ранения отец крепко запил и ушел вслед за женой. На его похоронах я не был: лежал в госпитале. Обо всем этом я рассказал Язо и директору и удивился, что для них это тоже оказалось важным.
  Дотошно расспрашивали они нас о недостатках советского социализма. Нина об этом знала в основном по демократическим школьным учебникам, где советский период изображался в одних черных красках. А у меня он, напротив, вспоминался в одних светлых и даже ярких тонах, так как его недостатки я не мог не сравнивать с отрицательными сторонами нынешней жизни в России, назвать которые недостатками было бы слишком мягко. Как можно назвать недостатками, к примеру, вымирание народа и безработицу, проституцию и наркоманию, детскую порнографию и продажу детей за границу, повседневные убийства и насилия, вакханалию разврата и нравственную деградацию населения? Или появление киллеров и олигархов?
  Я не скрывал от Язо и директора, что в Советском Союзе тоже были грабители и воры, но их добычей не были целые заводы и отрасли народного хозяйства. Мошенничество также имело место, но оно было сродни плутовству, а не грабежам, как сейчас. На работу, к примеру, тогда устраивались, зная, что зарплату получишь в срок и в обязательном порядке, квартиры покупали без риска в них не въехать, деньги в банк клали без страха их потерять, еду покупали, не боясь отравиться, лекарства пили с уверенностью, что от них вылечишься, а не отправишься на тот свет, дверь открывали, не опасаясь воров и убийц. Не было понятий фальшивых дипломов, правительственных наград, водительских удостоверений да и поддельных денег тоже.
  Все перечисленные выше и многие другие мерзости, которые можно пополнять до бесконечности, подарили России новоявленные капитализм, демократия и либеральные ценности, без устали восхваляемые на телевидении и в прессе. С еще большей неутомимостью там поливали помоями жизнь при социализме. Но для нас с Ниной и для миллионов людей социализм был и остается олицетворением всеобщего благоденствия, равенства и братства, когда человек человеку был друг и товарищ, иными словами, была полная противоположность тому, с чем народ столкнулся в новой России, в которой люди вынуждены жить по законам джунглей, где выживает сильнейший, а применительно к людям еще и подлейший и наглейший. Вот и уменьшалась Россия после развала СССР ежегодно на миллион своих граждан. Я сам слышал по телевизору, как кто-то из ярых демократов, кажется, сам автор либерально-экономических реформ, сказал, что осталось не так долго ждать, когда вымрут последние слабаки, имея в виду стариков и людей, неприспособленных к бизнесу. Это же подтвердил и другой реформатор, автор наглой аферы с ваучерами своим вопросом: "Если мы не можем прокормить, то нужно ли нам столько народа?"
  Если в книгах и прессе, а также политиками высказывались различные, порой прямо противоположные мнения о старой и новой жизни, то народ в этом вопросе был на редкость единодушен, вспоминая с ностальгией о временах, когда медицина и образование были бесплатными, а за полученное от государства бесплатно жилье люди платили крохи, когда по профсоюзным бесплатным путевкам они ездили в дома отдыха, а дети - в пионерлагеря, да и платные путевки были не в тягость любому кошельку. А главное, ни у кого не было страха за свою жизнь и жизнь детей. Молодежь была уверена, что после школы она при желании может поступить бесплатно в бесплатный институт и сможет бесплатно учиться да еще получать стипендию, на которую можно худо - бедно прожить, а не поступит, так все равно без работы не станется. Даже сироты планировали свое будущее, зная, что государство о них и дальше позаботится и выведет в люди, как вывело оно родителей Нины.
  Для меня было важно, что все эти и многие другие блага народу дал именно социализм, а капитализм под давлением трудящихся был вынужден перенять и ввести у себя некоторые из них, например, восьмичасовой рабочий день, оплачиваемые отпуска и пенсии.
  Я считал, что утерянные социалистические блага были вполне достаточны для безбедной и беззаботной жизни людей, составлявших абсолютное большинство населения страны, кого по праву называют народом.
  Вместе с тем, предельно критичен был я и в оценке негативных сторон советского социализма. В первую очередь я имел в виду руководителей страны и вообще был убежден, что благородные по своей сути идеи социализма - "общества счастливых людей", по определению Маркса, - главным образом опорочили его вожди, начиная с Ленина, ненавидевшего и называвшего всю интеллигенцию говном и избавлявшегося от нее высылкой за границу, и Сталина, уничтожавшего соратников по революции, в числе которых были кристально чистые и преданные народу люди, а после войны отправлявшего в лагеря солдат, захваченных ранеными в плен.
  Обиднее всего, что эти двое были самыми выдающимися деятелями и теоретиками социализма в России и больше всего сделавшими для нее. Ленин в труднейший послереволюционный период сумел сохранить разваливавшуюся страну и заложить в ней основу социалистического государства рабочих и крестьян, а Сталин в кратчайший исторически период превратил его во вторую в мире по мощи державу. Его гениальный талант хозяйственника и экономиста вынуждены были признать даже самые яростные его противники.
  Вместе с тем, я все время помнил слова моей тети, проработавшей тридцать лет во внешней разведке, сказанные мне во время выступления по телевизору какого-то демократа: "Если спустя семьдесят лет у нас объявилось столько нечисти, люто ненавидевшей советскую власть, то что же было тогда?" Да за ту подлую роль, которую сыграла интеллигенция в развале Советского Союза, ее мало выслать из страны - уж кастрации она точно заслужила.
  Поэтому я неоднозначно относился к разоблачению Хрущевым культа личности Сталина. Сделать это было нужно, но не так топорно, а хорошенько обдумав все негативные последствия для страны и строительства социализма. Их результат верно оценил Молотов, сказав про 20-й съезд партии: "Если до него нас уважали 70 процентов народов земли, то после него уважать уже не будут". И, конечно, нельзя было не учитывать, что был культ человека, без которого Россия не состоялась бы как великая держава с великой цивилизацией. Как выразился маршал Жуков, и повторяют сейчас в народе: да, "культ личности был, но была и личность", по сравнению с которой сам Хрущев и последовавшие за ним руководители казались мелкими букашками. Сталина можно назвать жестоким, но не предателем и подонком, как Горбачева и Ельцина.
  В Китае тоже был культ личности Мао, пожалуй, похлеще сталинского, но китайцы не кричали об этом на весь мир и не посыпали головы пеплом, а учли ошибки и сделали новый невиданный рывок в своем развитии.
  Взвесив все за и против, я с чистым сердцем утверждал, что советская власть была для меня с Ниной и для простого народа родной матерью. Не стало ее, не стало наших семей и нормальной жизни у миллионов бывших советских людей. Я и Нина были бы счастливы, если бы мы сейчас жили при той власти и имели такие же права, как наши родители. А еще, мы бы не ощущали постоянного страха, что нас в любое время могут ограбить и убить. И не боялись бы за будущее Алешки, так как были бы уверены в том, что он вырастет достойным гражданином нашей Родины.
  Эти мои доводы явились причиной жаркого спора между Язо и директором Яхо, что лучше для народа: некоторое ограничение свободы и нравственность или полная свобода и безнравственность? Говорили они заумными фразами. Три из них, высказанные директором, я не сразу понял, а когда прожевал их смысл, они показались мне достойными внимания у нас в России: "Свобода без нравственности - ничто", "Безнравственность не должна быть свободной" и совсем меня ошарашившая "Нравственность и демократия несовместимы". Я был полностью с эти согласен. Если я буду абсолютно свободен, а это возможно только при демократии, то никто не имеет права запретить мне быть безнравственным, если мне это нравится. Я представил себе, как исказились бы морды наших демократов, особенно либеральных, услышав эти истины.
  
   ***
  Наши воспоминания и беседы лишь укрепили решимость Язо построить на Аморите социализм, чем порадовал нас обоих. Но я особо предупреждал его о недопустимости при этом культа личности, ставшего на земле главным пугалом, когда на Земле речь заходила о социализме и коммунизме.
  Вместе с тем, говорил я, несмотря на несовместимость демократии с нравственностью, о которой так заботились Язо и директор, кое-что из демократических ценностей можно и даже нужно использовать. К примеру, можно допустить оппозицию в виде еще одной партии, но обязательно тоже социалистической направленности. В Америке, считавшейся на Земле эталоном демократии, всего две строго капиталистические партии, разницу между которыми можно рассмотреть лишь под микроскопом. Ни о каком изменении существующего строя там не может быть и речи. То же самое можно сделать и на Аморите. Во-первых, наличие двух партий позволит избежать культ личности и, во-вторых, даст возможность обсуждать различные пути строительства социализма, что также будет способствовать устранению ошибок и недостатков.
  Лично меня волновала еще одна проблема, которую я хотел донести до Язо. Одной из причин, погубивших советскую власть, был дефицит модного ширпотреба, эталоном которого считались заграничные товары. Производство ширпотреба, а также всякого рода услуг населения, на мой взгляд, в СССР надо было передать в руки частного мелкого бизнеса, что создало бы конкуренцию и повысило качество товаров. А государство должно было помогать этому бизнесу и контролировать.
  На Аморите, слава богу, не было заграницы, но спрос на модные товары обязательно будет, поэтому частный бизнес в этом случае окажется очень полезным.
  
  Из всего, что мы предлагали Язо, он тут же делал выводы о немедленном налаживании этого у них.
  Для начала он попросил Нину организовать для бежевых и синих хотя бы по одному детскому саду и детскому дому. В качестве образцов, по которым можно было после ее отлета создавать другие по всей стране. За четыре года с непосредственным участием Нины детские сады и дома были созданы на всех островах. Помимо этого, она ввела на Аморите практику регистрации браков. При открытии первого загса в Амо она сама зарегистрировала несколько пар, вручив им ключи от комнат, пообещав дать ключи от квартир при рождении ребенка. Специально для молодоженов она добилась от Язо выделение многоэтажного дома, принадлежавшего элитянину, убитому в борьбе с новой властью. Под ее влиянием он издал указ о выделении всем бездомным молодоженам жилья в обязательном порядке.
  Да, чтобы не забыть. Ниной также зарегистрирован брак Язо с Юно. Свидетелем со стороны невесты был я. Народу было не намного больше, чем при регистрации простых аморитян. Язо старался во всем быть скромным, как все. На культ личности он никак не тянул, хотя был, когда это было надо, суровым.
  А спустя год Юно родила амаритенка чуть больше котенка. Нина и я стали его крестными родителями.
  Основной задачей Нины на Аморите Язо считал создание там пионерской и комсомольской организаций. В них сама она не состояла, но много слышала от родителей, что для них значили эти организации. Ее отец в школе и в институте был комсоргом, и мама, которая всегда была рядом с ним, с гордостью рассказывала дочери, как он организовывал коллективные посещения театров и музеев, как они ходили в походы, ездили в колхоз помогать убирать картошку. К ее рассказам кое-что добавил и я из своего личного опыта, так как был пионером и комсомольцем. Уставы обеих организаций пришлось писать мне по памяти.
  
  Частое упоминание нами партии заставило Язо задуматься о создании своей аналогичной организации на Аморите. Эту идею поддержал директор Яхото. Ему и поручил Язо написать вместе со мной программу партии. К слову, я стал третьим социалистом на Аморите, исходя из названия партии, после Язо и Яхото, избранного ее Секретарем.
  Теперь уже они оба выполняли наши просьбы и требования, не считаясь с затратами. Особенно их было много у Нины.
  Первое, на чем она настояла, был демонтаж элитного парка и преобразование его в место культурного отдыха всех аморитян, и чтобы туда не впускали голых аморитян и не разрешали совокупляться на виду у всех. Забегая вперед, скажу, что был удивлен тем, как быстро вышли из моды полуметровые елды и лоханки, а модными стали парни и девушки, пока еще неумело игравшие в теннис и волейбол на построенных в парке спортивных площадках. Этим играм их научила Нина. А я показал, как играть в футбол, который быстро затмил у ребят все остальные спортивные игры.
  Позднее на окраине парка по просьбе Нины был построен театр художественной самодеятельности и Дом творчества детей с различными кружками. Все это, разумеется, было бесплатным.
  Я удивлялся, откуда у Нины бралось столько энергии, чтобы везде успевать, да еще и воспитывать Алешку. На него у меня совсем не оставалось времени.
  Домой я приходил через ночь и то не всегда. Особенно в первые годы становления новой жизни, когда диверсии проводились каждую ночь. Я оказался прав, когда предупреждал Язо о том, что элита и тем более олигархи так просто не расстанутся со своим богатством и праздным образом жизни. Поэтому заигрывать с ними, на мой взгляд, не было смысла, так как многих из них устраивал только полный возврат к старому. Язо с моими доводами согласился и своим первым декретом вернул в собственность народа украденные у него земли вместе с природными ресурсами. Этим же декретом были национализированы заводы, фабрики, банки и многоквартирные дома, а также уменьшены банковские счета элитян до предела, достаточного для безбедной жизни в течение трех - пяти лет. Владельцам многоквартирных домов разрешался выбор любой квартиры в этом доме. Элитянам, которые пожелают продолжить работу в госучреждениях, Азо пообещал сохранить должности, приравняв, однако, их оклады и жилищные условия к таким же, как и у других. Работа на общих условиях гарантировалась и остальным элитянам. В отношении тех, кто не захочет трудиться на благо нового Аморита, у меня с Язо при подготовке проекта декрета возникли разногласия. Я предложил поселить их отдельно на дальних островах, чтобы они не могли вредить и мутить воду, и заставить их принудительно работать на благо Аморита. Не захотят - пусть подыхают по принципу "Кто не работает, тот не ест". Язо идею островов, отдельных от простых аморитян, одобрил, но решил не бросать их на произвол судьбы, а включить, как и все другие территории, в план развития Аморита с выделением на это соответствующих ресурсов из бюджета. Я лишь усмехнулся: кто на этих островах будет работать, а не только командовать? Это сразу поняли и сами элитяне. Триста двадцать из них умерли от разрыва сердца только во время оглашения декрета по телевидению. Их компанию составили четыре олигарха. А всего проживало в Амо около трех миллионов элитян. Работали из них только тысяч двести. К моему большому удивлению, почти все они согласилась трудиться на новый Аморит, в том числе, даже несколько олигархов. Это вызвало у меня подозрение, но Язо лишь обрадовался, боясь перерыва в работе государственных ведомств.
  Остальным я отпустил на переезд на новое место жительства неделю. Те, кто затягивал или отказывался, были перевезены насильно, но уже без вещей, объем которых ранее не ограничивался.
  Эту неделю я запомнил на всю жизнь. Диверсии совершались каждую ночь. Бандиты вывели из строя практически все электростанции города и отравили всю воду. Хозяевами были взорваны несколько многоэтажных домов.
  Диверсии и вредительство не прекращались больше года. Особенно много нервов мне потрепала банда Ябо, который поклялся убить меня и Нину, перед этим ее изнасиловав и разорвав на ее глазах Алешку пополам. Его помощником был Яго, но тот был уничтожен быстро, потому что особым умом не обладал. А Ябо в этом деле был изобретателен. Я не находил себе места из-за страха за жену и сына, пока своими глазами не увидел зеленый труп Ябо. Кровь на нем казалась черной.
  В результате успешной борьбы с диверсантами и вредителями, число элитных работников у Язо значительно сократилось, подтвердив мои подозрения. Не осталось у него и ни одного олигарха.
  
  Если в Амо и на других островах жизнь закипела, напомнив директору Яхото советские тридцатые годы, то на островах элитян сразу начались мафиозные разборки. Как я и предполагал, главная проблема там состояла в том, что никто не хотел работать, а все рвались руководить. Вскоре к нам стали поступать сведения о пропажах бежевых, а больше синих аморитян. Мы организовали внезапные набеги на острова элитян и отыскали там пропавших, которых держали, как рабов. От включения элитян в планы пришлось отказаться вместе с выделением им бюджетных средств. Однако государство продолжало выплачивать пенсии и пособии старикам и детям, как и всем остальным. Информация о том, что рэкетиры заставляли их делиться, доходила до нас и раньше, но после начала свободного плавания элитян нас засыпали жалобами. Проверка показала, что на все пенсии, помимо бандитов, наложили лапу еще и местные чиновники, после чего до адресата доходили крохи. Государству пришлось взять детей и стариков под свою опеку, пристроив их в детдома и пансионаты для бежевых аморитян.
  - У нас государство социальной справедливости, - объяснил мне Язо. - А они какой никакой, а народ. Они не виноваты, что родились в среде элиты. Из детей мы сделаем нормальных аморитян, а стариков будем кормить до конца их дней.
  
   ***
  Почему мы задержались на Аморите на четыре года? Мы хотели увидеть своими глазами, как изменится там жизнь народа, ставшего хозяином своей страны и владевшего всеми ее природными ресурсами. А еще нам, бывшим советским людям, очень хотелось убедиться в том, что идеи социальной справедливости, заложенные в социализме, наиболее полно отвечают интересам аморитян при воплощении их в жизнь без извращений и предательства, как это было с СССР.
  Мы застали на Аморите строй, когда всеми богатствами страны владела лишь элита, составлявшая лишь семь процентов населения. Но и она была неоднородна. Фактически же почти все богатство принадлежало нескольким десяткам олигархов. Народу доставались крохи по их усмотрению. Взамен он имел полную свободу делать, что хочет, кроме одного: не посягать на существующий строй и частную собственность.
  Когда этот строй был свергнут, я долго буду помнить, как при составлении первого годового плана удивлялся Язо тому, что в казне осталось много денег после существенного повышения зарплат, пенсий, пособий, выделения средств на восстановление заводов и фабрик. Казалось, в расходах было учтено все, включая запас на случай неурожая и техногенных катастроф, а свободные деньги в казне все еще были.
  - Вот что значит, когда деньги находятся у государства, а не у избранной кучки аморитян, - сделал он вывод. - Только у одного олигарха оказалось на счету столько денег, что их хватило на выплату всех пенсий и детских пособий в течение трех лет.
  Но повышение зарплат и пенсий были не основным для Язо. И я был против принципа "отобрать и поделить". Народ деньги быстро потратит. Важнее было обеспечить его работой и хорошими условиями труда и жизни. Что восстанавливать и строить, Язо знал лучше нас. Он заставлял нас вспоминать, какие еще блага народа были в Советском Союзе и какие можно использовать на Аморите. Ранее мы уже перечислили ему все социальные льготы, которые впервые были введены в Советском Союзе, а он требовал вспоминать еще и еще. Нина назвала три степени награждения за многодетность с ежемесячной выплатой пособий и поощрения за долголетнюю супружескую жизнь. Предложила она награждать грамотами и ценными подарками лучшие детсады, пионерские и комсомольские организации, пионерлагеря. Я вспомнил литературные премии за высоко художественные и моральные произведения в области литературы, искусства и спорта. А Язо настаивал на новых предложениях, пусть даже фантастических, так как мы улетали от него навсегда.
  
  Но отлет наш всякий раз откладывался из-за того, что там находились неотложные дела то у Нины, то у меня. К тому же нам хотелось дождаться очередных выборов Президента и узнать, станет ли им опять Язо. Да и никто не ждал Нину на Земле. За меня переживала тетя, но я был уверен, что она поймет и простит меня, особенно когда увидит Алешку. А тут мы были нужны и, главное, видели результаты своей деятельности. Скажу без скромности: они впечатляли, как отремонтированный дом. А еще точнее их олицетворяли изменения в парке, где когда-то нас показывали, как обезьян. В редкие свободные часы мы заглядывали туда и обязательно подходили к нашей клетке, сохранить которую я уговорил Нину. Туда мы поставили уменьшенную копию Статуи удовольствия, превратив клетку в своеобразный музей элитного Аморита.
  Саму Статую удовольствия аморитяне демонтировали и заменили Статуей Труда в виде рабочего и крестьянки, сделанной по моей подсказке (я еще успел застать стоявшую в руинах ВДНХ мухинскую статую). Старую статую я просил сохранить для музея истории, но она была слишком велика, и ее перелили на нужды народного хозяйства, оставив для музея небольшую копию.
  
  Обходя парк, я вспоминал тот вечер, когда меня с ним знакомил директор. Ничего из тех приспособлений для совокупления в новом парке не осталось. Не было, естественно, и совсем голых аморитян. Качели были, но для катания. А больше было всевозможных каруселей. Нина воссоздала все, что смогла вспомнить из своего детства.
  Несколько раз она оставляла Алешку со мной, а сама убегала проверять, как обстояли дела с сооружением нового культурного объекта. И тогда я вел сына в комнату смеха из кривых зеркал, пользовавшуюся большим успехом не только у детей, а и у взрослых. Ее тоже вспомнила Нина. Особенно там ухахатывались синие аморитяне, у которых раньше вообще отсутствовали такие понятия, как отдых и развлечение. Была лишь одна работа за кусок хлеба. Многие из них лишь недавно научились улыбаться.
  Побывали мы и почти на всех островах. Особенно нам понравились синие, ставшие аморитянами наравне с бежевыми. Они в буквальном смысле были большими послушными детьми. В одиночку они не любили жить. Узнав об этом, я вспомнил колхозы и предложил им обрабатывать землю сообща. Особенно им понравился мой рассказ про машинно-тракторные станции, которые мне как-то попались в экзаменационном билете. Я помню, их защищал, за что мне влепили тройку.
  А как синие встречали Нину, когда она приезжала к ним на открытие Дворца культуры, школы, детдома, детсада или какого-нибудь культурного учреждения! Половина этих заведений названа ее именем Юнино. А в честь меня названы несколько колхозов и даже один остров, принадлежавший ранее какому-то олигарху и носивший его имя. Сейчас он остров Яглебо. На нем я помог спроектировать стадион, похожий на "Лужники".
  Бежевый народ нам тоже понравился. Но по сравнению с синими он был более серьезен, немногословен, хотя и любил рассуждать о смысле жизни. Чем-то он мне напомнил финнов. Новую власть бежевые приняли безоговорочно и готовы за нее умереть. Язо они боготворили. В связи с этим я полушутя напомнил ему о культе личности. Он на полном серьезе попросил меня указать конкретные его признаки у него. Я их просто не нашел. Да и какой из него культ? Он больше похож на Чапаева: "Приходи ко мне в полночь - за полночь. Чай пью - садись чай пить". В этом смысле за Аморит я был спокоен, пока Язо там будет Президентом.
  
  Изменения, происшедшие на Аморите за четыре года, произвели на нас двойственное впечатление. Мы, конечно, были очень рады за аморитян, жизнь которых действительно полностью изменилась, став радостной и светлой. Не стало у них ни безработных, ни бездомных, ни нищих. Они почти забыли про убийства, грабежи и насилия. Но наша радость тотчас омрачалась, когда мы вспоминали о нашей России, а думали мы о ней постоянно, потому что любили ее и скучали по ней. Мы очень хотели вернуться домой и в то же время побаивались этого, предчувствуя, что ничего хорошего нас там не ожидает, кроме могил родителей. Нина как хозяйка уже беспокоилась, на что мы будем там жить, если меня и ее не возьмут обратно на работу. А меня больше интересовало, решился ли Президент пересмотреть итоги грабительской приватизацииа и вернуть народу природные богатства, а также заводы и фабрики, как это было сделано на Аморите. Без этого, теперь я был абсолютно уверен, жизнь народа в России существенно не изменится к лучшему, он по-прежнему будет вымирать и, в первую очередь, русские, которые своей беспомощностью и привязанностью жить и работать коллективно очень мне напоминали синих аморитян.
  
  Я до сих пор ничего не сказал о Юдо. Вскрытие показало, что Президент умер от удара по голове. Юдо утверждала, что, когда она на него кричала, он стал хвататься за сердце и край поднятой вертикально кровати. Она вдруг задергалась, он стал сползать вбок и упал виском на серебряную чашку на столике. Язо настоял, чтобы ее не принудили к эвтаназии. Учел, что она была дочь Президента. Ей он предложил самой выбрать место жительства. Она выбрала элитный остров, где запила и пошла вразнос. Во время совокупления с ишаком он лягнул ее копытом по виску. Своей смертью она как бы созналась в том, что убила отца. Юно ездила на ее кремацию, но похоронить ее прах рядом с прахом дедушки не разрешила.
  Когда мы покидали Аморит, острова элитян все еще оставались головной болью Язо. У вас на Земле, жаловался он нам, в этом смысле легче. Их можно выслать в другие страны, а здесь она одна на весь Аморит. В ответ я возражал, что он должен лишь радоваться тому, что вокруг него не было окружения враждебных капиталистических государств, как это было с СССР. Большая часть вины в его гибели лежала на них. У него одни полудохлые элитяне, и то не дают спать спокойно.
  К сожалению, все большее стало получать подтверждение мое предупреждение о том, что элита живуча, как змея. По численности она действительно уменьшилась больше чем наполовину в основном из-за перевода стариков и детей в пансионаты и детдома. Я уже упоминал о том, что одно время элитяне выкрадывали синих и бежевых. Это мы жестко пресекли. Однако затем мы заметили добровольный отток наиболее ценных бежевых работников на элитные острова. Переговорив с ними, мы выяснили, что там им значительно больше платили. Возник вопрос, откуда у элиты деньги. Нам долго засоряли мозги, пока разными путями мы не выяснили, что олигархам удалось вывезти с собой на острова значительную, если не большую часть своих наличных денежных средств. Разумеется, они были пущены не на развитие промышленности и социальные нужды, а на превращение одного острова в своего рода Голливуд по изготовлению фильмов и распространению их через Интернет по всему Амориту, а другого острова - в игорный и развлекательный центр. Мы ни к чему не могли придраться. То, что все фильмы были порнографическими? Так у них жизнь была такая, и менять они ее не хотели. Соответствующими были и все их теле - и радиопередачи. Выделяя элитянам два острова и отпуская их на волю, мы были уверены, что, не имея рабочей силы и денег, они быстро вымрут. Но олигархи не были бы ими, если бы фактически не имели денег в сотни раз больше, чем официально декларировали. По некоторым нашим данным наличных денег у элитян имелось даже больше, чем у правительства. Чтобы избежать начавшееся обесценение денег, Язо заменил их новыми с ограничением суммы обмена. Это был сильнейший удар по элитянам, вынужденных выбросить на свалки тонны старых денег. О продолжении строительства Голливуда и развлекательных центров им пришлось забыть. Вот только, надолго ли? Они же, сволочи, живучи, как черви. Как бы в подтверждение этого перед самым нашим отъездом Аморит стали наводнять поддельные новые деньги, и элитяне заговорили о создании самостоятельного государства. Язо не знал, как поступить. Иметь под боком хотя бы одно, пусть полудохлое враждебное по духу государство ему не очень нравилось. На всякий случай я рассказал ему, как поступило самое демократическое государство на Земле США с другими странами, которые ему не нравились, к примеру, с Югославией и Ираком. А Гватемалу они просто нагло захватили.
  - И не забывай про низменные инстинкты, - напомнил я.
  
  Когда наконец настал день нашего отлета, я без намеков сказал Язо, избранному на второй срок, что был бы не прочь еще раз прилететь на Аморит, чтобы посмотреть, что станет с его социализмом еще через четыре года. В то время у него будет заканчиваться второй и последний срок президентства, и он еще сможет дать разрешение на полет на Землю. Он пообещал сам прилететь за нами. А сейчас, сказал он, мы сами видим, как он занят.
  Намек мы поняли и не обиделись на него за то, что на Землю нас отвез Яро. Свой остров вместе с домом он сам настоял на передаче под детский санаторий. Давно собирался жениться и очень хотел, чтобы его брак зарегистрировала Нина, да так и не нашел девушку по любви. А мне как-то шепнул, когда мы хорошо выпили, что хотел бы жениться обязательно на целке, которые на Аморите стали в большом спросе.
  
  
  Мы приземлились около полуночи на том самом месте у Нининого дома. Никакого дома мы не увидели. Нина узнала лишь кривую сосну невдалеке от дороги, прошедшей прямо по дому. Мы стали показывать ставшему невидимым Яро место, где стоял ее дом. Тут я увидел приближавшиеся фары машины. Яро успокоил, что близко она не подъедет. Фары и в самом деле погасли, как тогда у меня. Нина показала еще два дерева, за которые были подвешены ее качели. Яро не хотел с нами расставаться, но пришлось, так как водитель остановившейся машины мог приблизиться к вселеннолету. Мы обнялись по русскому обычаю, после чего сложили по-аморитянски ладони и высказали пожелания друг другу:
  - Счастливого тебе возвращения на Аморит.
  - Счастья вам на Земле.
  
  Через несколько минут вселеннолет взмыл вверх. Когда он превратился в точку чуть ярче звезды, к нам подлетела машина, и из нее выскочили два крепко сбитых парня.
  - Что здесь было? - спросил один меня. - НЛО?
  - Может, и НЛО. Нам он по херу. У нас тут дом исчез. Стоял вон там, - указал я рукой.
  - Что ты видел?
  Нина опять что-то показывала Алешке, и участия в разговоре не принимала.
  - Ничего я не видел. Мы приехали домой, а тут вместо дома эта гребаная дорога.
  - Кто вам разрешил сюда проехать? - накинулся на меня второй. - Там шлагбаум.
  - Я плевал на ваш шлагбаум. Я ехал к себе домой. Какая сволочь снесла наш дом без нашего согласия?
  Они засмеялись.
  - Кому оно, бля, нужно? - спросил второй. - Мужик до тебя тоже пытался качать права.
  - И что с ним стало? Где он сейчас?
  - Был рад до усеру, что в соседней деревне ему и старухе подыскали две заброшенные избы.
  - Вы можете туда нас отвезти?
  Второй посмотрел на первого, а тот на меня.
  - За пять сотен можно.
  - Парни, у нас, ей-богу, ни копья. Мы все до копья отдали водиле. Мы с ребенком. Я вам там или после заплачу.
  В конце концов, они согласились.
  В машине они рассказали, что в двух километрах отсюда строился элитный поселок, вся территория от кольцевой дороги огорожена, и наш дом снесли. Оба они оказались моими земляками и даже из соседнего района, где я не раз бывал, а здесь зарабатывали на жизнь вахтовыми охранниками. Вахта, как они мне объяснили, пятнадцать безвылазных суток с пересменкой на сон и жратву. Потом - на полмесяца домой. А есть полугодовая вахта, но ее мало кто выдерживает.
  В километре от деревни водителю позвонили. Он выругался и, пообещав приехать за деньгами, высадил нас.
  Деревня, куда мы дошли пешком, оказалась без названия и состояла из одной улицы. Мы постучали в ближайшую калитку дома со светом в окне и узнали, где жил Николай Иванович. В его дворе стоял мой "Форд". Николай Иванович чуть умом не тронулся от радости, увидев нас. Он вывез почти все из комнаты Нины и извинялся перед ней, что его дочери присмотрели для себя кое-что из ее одежды. Разбудили мы и Августу Климовну. Она, как прилипла к Алешке, так и осталась сидеть при нем, когда он не уснул. На ночь мы остались у нее. За эти годы она сильно постарела и совсем перестала ходить в церковь, где подрабатывала и кормилась. Зато уже год, как она получала пенсию. С голоду не помирала, а больше ей не надо было.
  Николай Иванович рассказал, что вначале их вообще хотели вышвырнуть на улицу, так как дом ни за кем не числился. Два дня никто из них не выходил из дома. К нему был подогнан экскаватор, но рушить дом с жильцами не решался. Спасли их два корреспондента, один из газеты, другой из телевидения, которые на их примере затронули проблему беженцев в целом и обеспечения их жильем, в частности. В результате, их вселили временно в эти дома, а самое главное, вскоре дали российское гражданство и даже стали выплачивать его детям пособия.
  Нас Николай Иванович предупредил, что у Нины могут быть сложности при оформлении российского гражданства. Им помогло, что у них сохранились настоящие советские паспорта, а его у нее нет. Если докапают, что паспорт и прописка у нее поддельные, то вообще могут отправить этапом вместе с Алешкой на Украину, посчитав за родившую здесь проститутку. Поэтому он посоветовал сказать, что паспорт у нее отняли.
  Мой паспорт, документы на машину и даже кошелек Николай Иванович сохранил. Возвращая кошелек, он вложил в него пятьсот рублей, пообещав вернуть сто двадцать с получки. Он работал в автомастерской.
  
  
   Глава вторая
   Хочу опять на Аморит
  Честно говоря, мне не очень хочется рассказывать, что было с нами дальше. Николай Иванович оказался прав, советуя нам набраться мужества и побольше терпения, чтобы вынести все, что нам предстояло пережить.
  
  Утром я на своей машине повез Нину и Алешку к себе домой. "Форд" стал еще лучше, чем был при мне. Николая Ивановича не оставляла мысль о моем возвращении, машину он облизал и за все время наездил на ней всего две тысячи километров, как он выразился, по большим праздникам. Доверенность от моего имени он выписал сам, попросив дочь расписаться за меня.
  Машину я купил подержанной, копя на нее все три года работы. И немного помогла тетя, получив прибавку к пенсии за полтора года. Большую часть жизни она провела за границей, и замуж так и не вышла. Рассказывать о себе она не любила, говорила, что выполняла задание Родины. Лишь однажды, услышав по телевизору о смерти видного разведчика, всплакнула и сказала, что он был очень хорошим человеком и один раз спас ее от смерти. Меня она любила и говорила, что дороже меня у нее никого нет. После окончания мною школы она настояла, чтобы я дальше учился в Москве. Недалеко от ее дома находился инженерно-физический институт, куда я и поступил на факультет международных отношений. У тети был знакомый в министерстве внешних экономических связей и торговли, он и помог мне туда устроиться после института. Там в дополнение к английскому и немецкому языкам я выучил еще и финский. А сейчас, выходит, к ним прибавился еще и аморитянский, кстати, самый легкий. Я уже через год на нем во всю разговаривал. Правда, на Земле лучше меня его знала Нина, а лучше нас обоих на нем болтал Алешка. Болтал, потому что сейчас не имел представления об Аморите.
  
  На двери нашего подъезда кодовый замок был другой. Я дождался, когда вывела собаку Ладу знакомая соседка Надя с верхнего этажа. Как всегда, она была навеселе и, увидев меня, громко закричала и, кажется, потеряла сознание. В моей двери оказался другой замок. Так и не открыв его, я позвонил в соседнюю квартиру. Соседка Таня, тетина подруга, услышав мой голос, исчезла, а вместо нее послышался прокуренный голос ее мужа Сашки:
  - Глеб, это ты, не брешешь?
  Я встал напротив глазка и поправил волосы.
  - Сань, узнаешь?
  Узнать-то они меня узнали, да долго не могли поверить, потому что считали меня умершим, а в моей квартире давно жила семья какого-то чучмека, не то азербайджанца, не то еще кого. Тетя умерла на следующий год в мае после моего исчезновения. Перед этим у нее случился инсульт, она потеряла речь, все ждала меня, но не дождалась. Таня сама вызвала ей "Скорую" и ездила к ней. Врачи сказали, что она пролежит не меньше трех недель. А как раз был май, и Тане надо было копать огород в деревне у матери. Она с Сашкой уехала из Москвы на неделю. А когда вернулась, в больнице узнала, что тетя умерла. В морге ей сказали, что за тетей никто не пришел, и ее отдали в анатомию, вроде бы студентам. Рассказывая об этом, Таня заплакала из-за того, что тетю не похоронили, и теперь некуда к ней сходить, чтобы помянуть.
  
  Еще на Аморите я обговорил с Язо ответ на вопрос, где мы пропадали все эти годы. Сначала он просил нас вообще никому не рассказывать об Аморите. Я возразил, что нас могут заставить это сделать под гипнозом или силой. Я-то могу потерпеть насчет силы. А Нина и Алешка? Язо, конечно, мог лишить нас памяти об Аморите так, чтобы на Земле ее не смогли восстановить. Но ни он и ни мы не хотели забыть эти годы. И тут он неожиданно разрешил нам рассказывать обо всем, но не все и всем подряд, а что и кому мы посчитаем нужным. Возможно, сказал он, россияне сумеют извлечь из истории Аморита пользу для себя, как извлекли ее для себя аморитяне из новейшей истории России. На случай, если эта история Аморита вдруг не понравится на Земле и на ней захотят, чтобы мы о ней навсегда забыли, Язо закрепил в нас память об Аморите. Но у Алешки мы все же попросили ее вырезать. Он еще долго не сможет определять, кому можно, а кому нет, рассказывать об Аморите, где родился. А приучать его к вранью мы не хотели.
  Всем, кроме Николая Ивановича, мы решили никому не рассказывать об Аморите, чтобы нас не посчитали за сумасшедших, а говорить, что потеряли память. Нина при этом будто бы помнила лишь, как, проводив меня в командировку, легла спать и очнулась вместе со мной и Алешкой у своего уже не существовавшего дома. А в моей памяти сохранилось, как после командировки я вышел из машины у дома Нины, где и встретил ее с сыном, о существовании которого не имел представления.
  Так мы рассказали и Тане с Сашкой. О таких случаях они слышали не раз, их больше интересовало, где и на что мы будем жить. Чучмек сделал в моей квартире евроремонт. Таня просила его отдать ей хотя бы мои документы с фотографиями и тетину икону. Он сказал, что все выбросил на помойку.
   - Врет, рожа черножопая, - усмехнулся Сашка. - А мне он сказал, что и ордена ее выбросил. А как ты их теперь у него заберешь? Только морду ему набить. Я ему пригрозил это сделать, когда ты вернешься. И сказал, что мы с тобой обязательно узнаем, как он отнял у Полины квартиру. Знаешь, что он мне ответил?
  - Что? - Я весь напрягся.
  - Ты, говорит, дождешься, что и у тебя ее отнимут. И закрыл дверь. Вот только я не расслышал, сказал он, отнимут или отниму. Я бы ему, суке, за это дал. В любом случае, без него не обошлось.
  Я постучал в свою квартиру, но никто не отозвался.
  Оставив Нину с Алешкой у Тани, я поехал в больницу, где умерла тетя, и разыскал медсестру, не забывшую ее. Она вспомнила, что к тете приходили мужчина и женщина и что-то сообщили обо мне. Потом они связали тетю со мной по телефону, она была вне себя от радости и что-то подписала. После их ухода она все время поглядывала на дверь, словно кого ждала. На следующий день эта медсестра не работала, а когда вышла, тетя была уже без сознания и к вечеру умерла. Накануне она весь день проплакала, пыталась что-то сказать, показывая на телефон, ее не понимали, она сердилась и опять плакала.
  Об этом я рассказал, вернувшись из больницы, следователю своего бывшего отделения милиции. Разговаривал он со мной неохотно, так как для него я был мертвецом, каковым значился в милиции. Он предположил, что тетю обыкновенным образом кинули с квартирой, убедив, что я попал в беду, и спасти меня могла только ее подпись. Мошенникам подпись нужна была, чтобы завладеть квартирой. А разговаривать с тетей от моего имени мог любой без акцента, узнав каким-то образом, как я к ней обращался. Обычная афера, каких сейчас много.
  Следователь сказал, что для того, чтобы завести на квартиру дело, надо, чтобы меня вначале легализовали как живого человека. Он попросил меня подождать в коридоре. Через минут десять он вышел и сказал, чтобы я возвращался к Тане и никуда не уходил с женой и сыном. Он договорился с людьми, которые нам должны помочь.
  
  За нами приехала "Скорая" из клиники судебной психиатрии, где мы провели восемь месяцев. Там нас быстро под гипнозом раскололи насчет Аморита, и мы им рассказали все: как выкрали Нину, про ее дневник, про элиту, про революцию, про строительство социализма и про наше активное участие в этом деле. Как мы ни уговаривали не подвергать Алешку гипнозу, они это сделали, но об Аморите он не имел представления.
  Потом полгода мы провели в различных инфекционных и вирусных отделениях, где нас проверяли, не завезли ли мы с собой какую заразу на Землю. В какой-то степени мы это понимали и терпели, как могли. Я - мужик, бывал и не в таких ситуациях, мне жалко было Нину и сына. Утешало нас проживание везде в отдельной палате. Да и где бы они провели зиму и на что кормились? А тут плохо ли, хорошо, а голодными мы не были, и над нами не капало.
  Затем нас опять перевели в клинику судебной психиатрии. На этот раз с нами, включая Алешку, беседовали сотрудники ФСБ, дотошно расспрашивая про жизнь на Аморите и его местонахождение, все время пытаясь подловить на лжи. Наша участь облегчалась тем, что нам не надо было ничего придумывать и скрывать, мы говорили только правду. Два раза, но уже, к счастью, без Алешки, нас вновь подвергли гипнозу, но этот раз он отличался от первого. К нашим головам были подключены приборы, и в голове у нас звучала почему-то блатная "Таганка". Может, намекали, что нас ждет, если мы будем делать не то, что надо. Потом опять были допросы, носившие откровенно враждебный в отношении нас характер особенно, когда мы высказывали свое мнение о Советском Союзе и нынешней России. Убедившись, что нас не переубедить, нам приказали либо навсегда забыть об Аморите, либо лучше нам оттуда не возвращаться. Мы пообещали все забыть, но этого оказалось мало, и нас заставили это сделать под гипнозом, на этот раз под танец маленьких лебедей. Потом в беседе нас проверяли, действительно ли мы все забыли. В конце концов, убедившись окончательно, что мы ничего помнили, а также в нашей абсолютной неграмотности в астрономии, нас оставили в покое, предупредив на всякий случай, чтобы мы вели себя на Земле послушно. А спустя два дня нас выпустили на волю, дав справки о том, что Нина из-за потери памяти не помнила пять лет, а я - четыре.
  
  Перед выпиской я во время перекура выведал у молодого доктора, что на том, чтобы у нас вытравили память об Аморите, помимо ФСБ, настаивал также известный олигарх, случайно прознавший о нас. Ему очень не понравился наш рассказ о строительстве социализма на Аморите взамен либерально-демократического капитализма. Он не хотел, чтобы об этом узнали россияне.
  Но все попытки заставить нас забыть Аморит, оказались тщетными. Мы о нем помнили все это время, но никому, даже Николаю Ивановичу не рассказывали. А Алешка лишь раскрывал широко глаза, когда мы его о нем спрашивали.
  
   Нас выпустили из клиники в середине следующего апреля. Муж сердобольной медсестры, подкармливавшей сладостями Алешку, отвез нас к Августе Климовне, где мы и остались. Она едва дождалась нас и сразу переписала дом на Алешку. Так что мы теперь не бомжи.
  О возврате тетиной квартиры, где я был прописан, а поэтому и моей, скорее всего, придется забыть, тем более что поменялся ее хозяин. Теперь там жила русская семья. Новый хозяин, нормальный русский мужик Веня, как он представился, чуть старше меня и слегка поддатый, впустил меня без разговора в мою квартиру и показал все документы на нее. Квартиру он купил через солидное агентство, продав через него свою однокомнатную квартиру и комнату жены. Он без слов отдал мне сохранившуюся нашу мебель и все книги, и мы с Сашкой на двух машинах перевезли все в наш новый старый дом. На балконе еще ранее отыскались два наших альбома с фотографиями, которые хозяин отдал Тане. Ни орденов и ни иконы, естественно, чучмек не оставил. Даже всю мою одежду вывез и продал на рынке.
  В ЖЭКе мне показали документы, из которых следовало, что владельцем нашей квартиры за два дня до смерти тети стал Сусаров, но он в нее не въезжал, а вселился купивший у него квартиру Джафаров, что подтверждали соответствующие документы. А пять месяцев назад квартира была продана нынешнему мужику, о чем свидетельствовали уже имевшиеся у меня на руках документы.
  Я взял у председателя правления, которая меня помнила, копии всех документов и отнес их в милицию, чтобы с их помощью вновь стать живым человеком на Земле и все же попытаться вернуть квартиру. Там мне сказали, что мое оживление - дело не одного месяца, а, может быть, и года.
  Забрав нужные копии документов, следователь через месяц сообщил мне, что у предыдущих двух хозяев Сусарова и Джафарова были фальшивые паспорта, и разыскать их практически не представляется возможным. Я кусал локти, что не переговорил первым делом с чучмеком и не выбил из него силой признания. Сказалась моя выдержанная до конца на Аморите роль представителя земной цивилизации. А здесь о ней слухом не слыхивали.
  
  О прежней работе, как и о квартире, мне также пришлось забыть. В отделе кадров я узнал, что мой отдел торговли с капстранами расформирован, и в нем остались лишь нефть и газ, а моя трудовая книжка находится в архиве. Но там ее не нашли, а взамен выдали копию моей личной справки из архива, поперек которой крупными буквами от руки было написано: "Умер". В какой- то степени это соответствовало истине.
  
  Восстановлению на Земле Нина, к счастью, не нуждалась, так как ее ниоткуда не выписывали и поэтому не умерщвляли. Но нигде она и не числилась, если не считать ее фальшивого паспорта с пропиской в уже не существовавшем доме. Не существовал в России и Алешка.
  Помогла Нине метрика, которую сохранил Николай Иванович. Мне как ее мужу, пусть и не официальному, с помощью свидетельских показаний Николая Ивановича и Августы Климовны удалось доказать в районном отделении милиции, что она не украинская проститутка, а бывшая русская беженка, и там ей пообещали дать вместе с Алешкой российское гражданство. Помогло спасти Нину от высылки также то, что Августа Климовна официально оформила на Алешку свой дом.
  
   ***
   В стране начался экономический кризис, даже грузчиком и охранником устроиться стало трудно, и, чтобы не умереть с голоду, я повез семью к себе на родину, небольшой городишко, в центральной части России. Там у всех свои участки, картошка в погребах должна быть.
  Наш дом после смерти отца я продал, и на эти деньги закончил институт. Для начала я остановился у дяди Вани. Он был старше отца на пять лет и внешностью больше взял от моего деда. У него было, чисто мужское чуть грубоватое лицо с крупным прямым носом, слегка выступавшими скулами и подбородком, густыми бровями и глубоко посаженными стального цвета глазами. Отец походил на него, но лицом был помягче, а ростом повыше и в плечах пошире. Я был еще крупнее отца и лицом той же грубо сколоченной дедовской русской породы. Но женщинам я почему-то нравился.
  
  - Ну и разумно поступил, - сказал мне дядя Ваня. - Картохи у нас много. Нам все эти кризисы нипочем. Это он богатеям страшен. Потому как им есть что терять. Что можно было потерять, мы уже потеряли. Теперь только доживаем.
  До перестройки он работал мастером на фабрике инвалидов. В его сарае когда-то был целый музей изделий и игрушек, изготовленных инвалидами. Помню, я удивился, узнав, что понравившуюся мне машинку сделали слепые. И был поражен, увидев, как ловко они работали на маленьких станках, глядя незрячими глазами в сторону.
  Те игрушки не сохранились, а настольные станки и инструменты дядя до сих пор использует в своей мастерской по мелкому металлоремонту, которую он открыл после закрытия фабрики. Он-то, ладно, он был зрячий и не инвалид, а что стало с ними?
  - Все повымирали, - ответил дядя. - Из шестисот человек лишь трое еще живы. Один слепой, этого дети холят, и двое героев инвалидов войны. Эти говорят: "Мы Гитлера свалили, неужто не выстоим супротив демократов?"
  Дядя - страстный книголюб. Дома у него много советских книг. Сколько я его ни помнил, в свободную минуту он всегда сидел с книжкой. Дед его уважительно называл ученым. А отца почему-то так не называл, хотя у того было высшее образование.
  Дом дяди был поделен на две половины. В одной проживал он с женой, которую все звали Нюсей, красивой веселой хохлушкой, так и не научившейся говорить, как следует, по-русски. Ее он привез с Украины, где служил в армии. Она оказалась редкой хозяйкой, в доме всегда было убрано и чисто. И кругом лежали вышитые ею салфетки. Она сразу завела корову и кур, которые кормили и нас. Сейчас вместо коровы у них была коза, чье молоко для худого и бледного Алешки оказалось неоценимой находкой.
  Во второй половине жила дочь дяди Вани Оля с мужем Толей и семнадцатилетним Генкой. Нам дядя Ваня выделил свою спальню, а сам с женой перешел в кладовку. Нас вполне устраивала тахта в большой комнате, но они и слушать не хотели.
  Я сводил Нину с Алешкой на кладбище к отцу с матерью. Дядя Ваня ухаживал за могилой брата. Посаженная еще мной березка стала в два раза выше меня ростом. По русскому обычаю мы выпили, чтобы им лежалось спокойно.
  По дороге обратно мы заглянули на бывший колхозный рынок, являвшийся когда-то центром жизни не только города, но и всех окрестных деревень и сел. Он располагался в самом удобном для горожан и приезжих месте с большим пространством для машин, телег и скота на продажу. Помню, в пятницу, у нас в доме всегда было много родственников и знакомых из нашей деревни. А утром вместе с ними и вся наша семья шла на рынок.
  Сейчас его со всех с двух сторон зажали трехэтажные коттеджи, а спереди возвышался магазин с вывеской "Гиперсуперминимаркет". На самом рынке властвовали азербайджанцы с импортными продуктами и ширпотребом. Заглянули мы и в магазин. Наверху трещали прилавки от турецко - китайских товаров, внизу шла довольно бойкая торговля водкой. Народ покупал в основном "Мосоловскую", стоившую чуть дороже пакета молока. Фамилия мне была знакомой, и я вгляделся в портрет на этикетке. Морда моего одноклассника Витьки Мосола, с которым я часто дрался, стала еще наглее и самодовольнее. Я даже не знал, как сказать об этом Нине: с гордостью, что учился с ним или с гордостью, что бил ему морду. Сказал о том и другом без гордости.
  По сравнению с тем, что было тут раньше, и на рынке и в магазине, людей, считай, что не было вовсе. Я часто задавался одним и тем же вопросом, находясь в нынешних магазинах. Что лучше: иметь деньги и постоять в очереди или не иметь денег и лишь глазеть на полные товаров прилавки? Ответ, конечно, есть. И все-таки?
  
  Сводил я Нину с сыном и в места своего детства. Хотел показать вербу, с которой прыгал в речку, но весь берег был огорожен высокими заборами, за которыми виднелись трехэтажные особняки. В школе, куда я заглянул, мне сказали, что один из этих особняков принадлежал Виктору Борисовичу Мосолову, который, помимо пиво - водочного завода, владел еще и всеми увеселительными заведениями города. И хотя его отчислили после восьмого класса за неуспеваемость, он стал почетным учеником школы как ее спонсор.
  Из одиннадцати ребят нашего десятого класса в живых остались лишь двое. Остальные либо погибли в горячих точках, либо от рук бандитов и милиции. Я выпил с Витькой Мерзликой. Он был лучшим математиком школы, но на ученье дальше не было денег, и сейчас он подрабатывал, чем придется, а больше извозом. Мосол предлагал ему работу охранника, но Витька наотрез отказался. Еще он рассказал, что мой школьный друг Володька Сипа сидел за разжигание межнациональной розни: руководил погромом азербайджанского рынка в городе. И хотя у него была сломана рука, ему дали восемь лет, а из черных никого не посадили. По распоряжению мэра города милиция оберегала их от русского народа.
  Позже я узнал, что и мой племянник Генка, участвовал в том погроме и драке. Но его как несовершеннолетнего продержали лишь десять суток, после чего он долго харкал кровью, и теперь находился под наблюдением органов милиции.
  Генка в институт не стал поступать: и учился на тройки и платить за учебу нечем, а главное, сам не хотел дальше учиться. Все равно работы в городе не найдет.
  Он длинный, худой, как отец, и весь из одних натянутых жил и нервов. Не по годам взрослый и уже во всю курит. Странно, но не пьет.
  Я поинтересовался у него, за что его били. Когда он сказал им, что знал Сипу с детства по дружбе со мной, они стали выпытывать у него, кто еще состоял в их экстремистской организации. Генка точно знал, что никакой такой организации в городе не было, просто им осточертели на рынках эти морды, не пускавшие на прилавки русских колхозников, имея в виду нынешних крестьян. Так он и ответил. Ему не поверили и стали бить, но избили по настоящему за то, что обозвал Президента козлом. Из-за него и стал харкать кровью.
  Мне были интересны мысли молодежи, и с Генкой я много беседовал. Мысли у него были совсем не несовершеннолетние. О нынешней власти он отзывался лишь матом, считая ее антинародной, и был убежден, что ее надо свергать, пока совсем не погибла русская Россия. Я поинтересовался, как он собирался это делать. Толком он не знал, но был уверен, что добровольно олигархи награбленное богатство народу не отдадут. Президент тоже не хотел слушать о пересмотре итогов приватизации. Так что без новой революции и применения силы тут никак не обойтись. Жалел, что рабочего класса и крестьян в стране больше не стало, и вообще народ стал не тот, каким он был в начале прошлого века. Сейчас люди предпочитали умирать от водки, чем выходить на улицу. Поэтому Генка был уверен, что совершить революцию могла только молодежь, которая уже начинала группироваться, только у нее не было стоящего руководителя. Сипа им не был. Дальше этого города он не смотрел. А Генка мыслил шире. К примеру, можно было бы захватить аэропорт в Шереметьево со всеми пассажирами, в том числе иностранными, и выдвинуть ультиматум о национализации всей нефте- и газодобывающей промышленности и крупных заводов и фабрик, а всех олигархов выслать, чтобы здесь не воняли. А еще было бы лучше захватить сразу несколько аэропортов в разных городах.
  Я даже не знал, что на то сказать. На мой взгляд, сразу из этого вряд ли что получилось бы, ребят бы поубивали или обманули, а потом пересажали бы. Да и что делать с пассажирами? Не убивать же их, если требования не выполнят? Лучше бы захватить тех, кого не жалко убить. Эта моя мысль показалась Генке оригинальной.
  - Насчет аэропортов ты сам додумался или кто тебе подсказал? - спросил я его.
  - Тайланд подсказал.
  - Что там было?
  - Там молодежь захватила аэропорт и скинула правительство.
  
   ***
  Олина мужа Петю я знал, сколько себя помнил. Он из нашей деревни и жил рядом с домом деда. Всю жизнь он был шофером и сейчас водил микроавтобус. Он сказал, что на моем "Форде" в дедову деревню не проехать, а оставлять машину на дороге опасно - угонят или разденут. Поэтому мы поехали на "Газели", которую Петя взял в парке. Нина тоже собиралась ехать с нами, но брать с собой Алешку ей отсоветовали, так как утром в избе будет холодно, и он может простудиться. А без него ехать она отказалась. И я был за то, чтобы она осталась, так как в декабре в деревне, кроме снега с грязью, смотреть нечего. Мне - другое дело. Мне надо сходить на могилу деда и посмотреть, как сейчас живут в деревне люди.
  К деду я всегда ездил при первой возможности. Меня там все знали и ругали за то, что я назван не по-русски, не то, что Ваньтя, Кольтя, Васьтя. А для меня имя Глебтя звучало, как музыка. Я любил деревню и всех, кто там жил. Там после девятого класса я впервые влюбился. Она приехала на каникулы к бабушке и на следующий день уезжала. Я прогулял с ней до рассвета. Мы даже не целовались и больше не виделись, лишь переписывались. В последнем письме она сообщила, что выходит замуж, но меня будет помнить всю жизнь. Как говорится, и на том спасибо.
  Я не жалел, что потерял из-за нее три года, ни на кого не глядя, зато понял, что любовь должна быть только с первого взгляда. За меня хотели выйти замуж и дочери миллионера и генерала и начальника отдела нашего министерства, а я выбрал беспризорную Нину.
  
  По природе Петя был молчун, а тут вдруг разошелся.
  - Вот ты ученый, - повернул он ко мне голову, когда мы выехали из города. - Ответь мне на простой вопрос, что с нами дальше будет, если уже сейчас невмоготу жить.
  Насчет своей учености возражать я не стал, зная, что учеными в деревне называют всех более или менее образованных людей.
  Петин вопрос заставил меня задуматься. Мне легче было бы на него ответить, если бы его задал коллега по моей бывшей работе или ученый. А у Пети немного другие заботы и потребности, а соответственно, и взгляды.
  Но я ошибся.
  - Я имею в виду не сытое пузо, а смысл жизни, - пояснил Петя с семилетним образованием. - Ты знаешь, я всю жизнь шоферил. Вроде бы ни о чем не думал, лишь крутил баранку. А оказалось, что нет, еще как думал. Когда я в колхозе до армии работал, то знал, что, не выйди я на работу, у них там что-то нарушится, и людям будет вред. В армии было еще ясней, там я служил Родине, повышал, как тогда говорилось, свою боеготовность на случай войны. Ни у кого из ребят тогда даже в мыслях не было увильнуть от службы, потому что она считалась священной и почетной обязанностью. А сейчас туда ребят силком загоняют. Потому что они не считают, что у них есть Родина, которую надо защищать. Это тебе я для примера, чтобы подсказать, что я имел в виду в своем вопросе. Опять же возьмем меня. После армии, где я только не работал: и у дяди Вани на фабрике, и таксистом, и возил председателя исполкома, и в автобусном парке. И везде я чувствовал свою нужность людям, отчего хотелось работать, причем лучше. А сейчас я работаю только из-за денег. Хозяин автопарка для меня кровный враг так же, как и я для него. Если раньше я мог потребовать от директора все, что мне нужно было для работы и отдыха: и душ, и читальню, и спортплощадку, то сейчас об этом даже заикаться не смей, ответ один: не нравится - уёбывай. Хотели создать профсоюз, хозяин тут же уволил зачинщиков. Вот и работаю, как говорится, на последнем дыхании. Даже зарплата не радует.
   Что я мог ему ответить? Меня выручило то, что дорога пошла ни к черту: одна сплошная грязь Мы поползли, как черепаха, не раз застревая, и Пете пришлось не раз выходить из машины. Я тоже хотел вылезти и помочь, но он лишь взглянул на мои ботинки (сам он был в резиновых сапогах) и усмехнулся.
  Я же, в свою очередь, хотел поинтересоваться у Пети, что стало с колхозными угодьями, простиравшимися за деревней на многие километры, откуда, я помнил, под вечер возвращались с песнями колхозники. Но мы уже подъезжали к деревне, и об этом я решил узнать у оставшихся в живых родных.
  Их осталось совсем мало: тетя Клава, сестра отца с дочерью Маней и внуком Юрой и мой троюродный брат Коля.
  В доме деда, где жила тетя, была радость: к ней и к Маше из Москвы приехал Юра. Я не знал, что там он работал вахтовым охранником и не был дома полгода. Про строительство поселка для миллионеров он знал и даже пытался туда устроиться охранником, но его не взяли из-за того, что он был иногородний.
  Мой приезд превратил этот день для тети в настоящий праздник. Юра сказал, что звонил мне домой, и ему отвечали на ломаном русском, что я там больше не живу. Пришлось мне рассказать им про свое исчезновение с потерей памяти. Привыкшие к горю, женщины лишь горестно вздохнули и тут же заулыбались, когда я стал рассказывать о сыне. Тетя пригласила к себе всех оставшихся в живых моих знакомых, и мы хорошо выпили, а после Маша, а в моей памяти Маньтя, повела меня на кладбище. Там я быстро протрезвел, увидев могилы почти со всеми, кого раньше знал. Маша искоса поглядывала на мое изменившееся лицо и повлажневшие глаза. Всю хронологию постсоветской деревни страны я увидел здесь, как на ладони. Два-три года после развала СССР деревня еще держалась на старых запасах. Первыми начали вымирать мужики от дешевой паленой водки и мои сверстники в бандитских разборках. Дольше всех держались перенесшие войну старушки. В безымянных свежих могилах лежали, скорее всего, они, хорошо, если в гробах, а не как собаки.
  Видно, мои мысли передались Маше, и она рассказала, что одно время крестьяне умирали так часто, что возникли трудности с гробами. Леса возле деревни нет, и за гробами нужно было ехать в город. Лошадей уже не было, на всю деревню остался один трактор, и тот не работал, и гробы нередко делали из чего попало. Это ухватили арендаторы земель и стали расплачиваться за землю гробами. И проблема была снята. До сих пор у многих еще живых гробы хранятся. Маша от него для себя отказалась, а тетя Клава взяла и хранит его на чердаке. Юра хотел его сжечь, но бабушка не дала.
  Вопрос о колхозной земле я прояснил, вернувшись с кладбища, и у меня вырисовалась такая картина. После ликвидации их колхоза, - якобы был такой указ Ельцина, - поделенная между крестьянами земля уже со следующего года стала зарастать травой и приходить в запустение. Денег-то на покупку посевного зерна и техники ни у кого не было. Тут, как хищники, объявились арендаторы земли или, как их называли колхозники, "инвестеры", которые стали брать у крестьян землю в аренду в счет будущего урожая или выкупать земельные паи, как когда-то ваучеры. Основным средством платежа за паи, как и за ваучеры, стали паленая водка и на этот раз еще и деньги на лекарство, а те, кто не хотел продавать, пытаясь выжить своим трудом, бесследно исчезали, однако, не забывая почему-то оставить чужому человеку дарственную.
  - Меня, знаешь, чем они, паскуды, взяли? - спросил меня Коля, единственный из пяти двоюродных и троюродных братьев оставшийся в живых. - Я держался до последнего. Мой участок остался на полосе один, и им приходилось его объезжать. Толку, правду говоря, от него не было никакого. Год я на нем картоху сажал. Мало что намучался с пахотой и уборкой, весь потратившись на технику. Потом встал вопрос, куда ее девать? На рынок в городе зербайжаны не пускали, предлагали за нее в убыток. То же было и со свеклой и капустой. Выгоднее всего был бы подсолнух на масло, но там сплошная монополия этих самых арендаторов. У нас, правда, они все засеяли под ячмень на пиво. Все наши земли на корню скупил владелец пивного завода Мосолов. Его мордовороты мне прямо сказали: "Если не хочешь, чтобы твоих девок хором поимели, их у меня две, одиннадцати и тринадцати лет, то подпишешь аренду". Ну, имел разговор я с милицией. Мне сказали, чтобы я приходил, когда девок поимеют, и лучше, чтобы с фотографиями во время изнасилования. Пришлось подписать. А что делать? Зато сплю спокойно.
  - Что ты за это имеешь?
  - Первый год два мешка ячменя, а потом ничего. Говорят, неурожай был. Правда, гроб предлагали. Я их послал подальше.
  
  Ничем закончилась попытка и племянника Юры осесть в деревне. Вернувшись из армии, он тоже решил взяться за свое хозяйство. Назанимал денег, купил семенное зерно, телку, единственную на всю деревню, и, пройдя все круги ада, продал дом матери, чтобы расплатиться с долгами, и уехал в Москву. Там он обошел все оставшиеся заводы, хотел устроиться рабочим, и некуда, и давали мало, в конце концов, стал, как все, вахтером чужого добра.
  Перед отъездом проехали мы по всей деревне, где смогли. Треть изб была заколочена, еще на трети был замки - либо была собственностью арендатора, либо принадлежала дачникам. На самом видном месте, где раньше стоял клуб, высился коттедж, в котором жил смотритель Мосола. Мне захотелось взорвать или поджечь его, а Мосолу уже не набить морду, а свернуть башку.
  Лучше бы я сюда не приезжал. Как побывал на кладбище.
  По дороге назад мы продолжили затеянный Петей разговор о смысле жизни. Я ответил, что вижу его в служении своему русскому народу.
  - Как именно? - спросил Петя. - Мне лучше вкалывать на хозяина-кровопивца, а тебе больше перевозить москвичей на твоем "Форде" и меньше с них брать? - Видя, что я растерялся, он вдруг сказал. - А Генка-то умнее нас с тобой. Он знает, что делать.
  
  
  Я прожил у дяди Вани всю зиму. Заниматься извозом на машине с московским номером да еще без паспорта дело было дохлое. Ради пробы я развесил по городу объявления для желающих изучать или совершенствовать английский и немецкий языки. Финский никому здесь не был нужным. Цену назвал, на мой взгляд, невысокую. К моей радости за неделю пришло одиннадцать человек. Выпускникам средних школ я отказал, а взял начинающих и слабо владеющих языками. По английскому языку получилось две группы и одна - по немецкому. Через месяц от желающих не было отбоя. Оказалось, что я брал за уроки смехотворную цену. Да я и сам уже это понял, отдавая этому всего себя. С увеличением почасовой платы поток желающих сразу сократился, но денег мне хватило, чтобы не быть нахлебником и даже подкопить на возврат в Москву.
  Тане я звонил ежемесячно, но никакого сдвига по моему оживлению не было.
  Надо было возвращаться и пробивать самому.
  Поездка в родной город подтвердила Генкину уверенность в том, что Россия ускоренно гибла, и ее срочно нужно было спасать. Несколько раз он надолго исчезал и возвращался весь побитый. На мои вопросы лишь улыбался и намекал, что скоро все узнают.
  
   ***
  Мое оживление на Земле не понятно, почему, затягивалось, и я продолжал считаться в моем бывшем отделении милиции мертвецом. Опять приютила нас Августа Климовна. Она боялась умереть без нас, и тогда нам негде будет жить. Поэтому и держалась. А дождалась, увидела Алешку и сказала, что еще поживет, чему мы очень обрадовались. Для сына она стала родной бабушкой, а для нас с Ниной - матерью.
  Я по-прежнему подрабатывал на машине извозом, потому что желающих преподавать иностранные языки в Москве было, как собак бездомных. Если бы не моя машина, мы бы давно умерли с голода.
  Я, ладно, я мужик, выжил в Чечне. Не впадал в панику и сейчас. А Нина - женщина, слабый пол, к тому же хозяйка, ей хотелось, чтобы мы всегда были одеты и сыты. Посещение продуктового магазина для нее стало мукой.
  - Только позавчера подсолнечное масло стоило семьдесят один рубль, сегодня уже семьдесят девять. А я помню, что до Аморита оно было по шестнадцать пятьдесят. Ну, в полтора раза, по десять процентов в год, ну, в два, но не пятикратное же увеличение, - возмущалась она. - Я спросила у Вальки в Макдональдсе, сколько она сейчас получает, и сравнила со своей зарплатой тогда. У меня получилось повышение чуть больше, чем в два раза. Я любила сыр "Эдамер". Помню, он стоил около пятидесяти рублей, а сейчас двести шестьдесят. А чипсы вообще с ума сошли, подорожав в восемь раз. Разве я в состоянии Алешке покупать? Это сколько же ты должен приносить мне денег?
  Я заметил, что она стала часто поглядывать на небо. А однажды у нее вырвалось:
  - Хочу опять на Аморит. Я там была счастлива. Там я чувствовала себя человеком.
  Я обнял ее и сказал:
  - Наша Родина здесь. Тут могилы наших предков. Потерпи. Мы будем счастливы и здесь. Мы должны этого добиться.
  
  И все же жизнь наша, пусть, как у бомжа, нашедшего бутылку с недопитым пивом и чинарик, стала понемногу налаживаться, несмотря на набиравший обороты во всем мире финансовый кризис. Для постсоветской России, ставшей полноправной капиталистической страной, такой кризис стал уже вторым, больно ударившим по народу. Теперь такие кризисы станут регулярной неотъемлемой частью ее развития, судя не столько по Марксу, сколько по прошлому опыту капитализма. Один из них уже приводил Россию к Октябрьской революции, приведет неизбежно к ней и какой-нибудь последующий. Подтверждением этого являлась социалистическая революция на Аморите, активными участниками которой были мы с Ниной. С еще большей охотой мы были бы ее участниками в своей стране.
  
  Редкими от извозов вечерами я смотрел телевизор, отысканный для нас на помойке Сашкой во время нашего отсутствия. Кстати, оттуда же у нас был и холодильник со стиральной машиной. Это ли не преимущество капитализма перед социализмом?
  По сравнению с доаморитянским периодом на экране мало что изменилось, разве что прибавилось убийств и насилия. На всех каналах царствовали либералы, прославлявшие капиталистические ценности и олигархов. Президент свои политические взгляды открыто не выставлял напоказ. Я ни разу не слышал от него, какое государство он строил. Ссылка на демократию, которую якобы выбрал сам народ, ничего не проясняла, так как она проясняла лишь форму правления, а не общественно-государственный строй, определяющий отношение к собственности. Простой народ интересовала не демократия, а лучшая жизнь при "социализме с человеческим лицом". Но даже, если он и думал о демократии, то не о такой, при которой он станет ежегодно скукуживаться, как шагреневая кожа, на миллион человек. И не такую, при которой природные ресурсы, принадлежавшие раньше ему, и построенные его потом и кровью заводы, фабрики и целые отрасли промышленности будут отданы кучке ельцинских избранников. А вот капитализм народ точно не выбирал, даже, напротив, был категорически против него, зная, что при нем будет бегать, высунув язык, в поисках работы, обязан будет платить за медицинское обслуживание, образование, ползарплаты за жилье и станет на всем экономить. Его просто по - сволочному нагло надули. А когда дело было сделано, то общественное мнение, как и на Амортите, стало формироваться так, чтобы любые рассуждения об общественном строе России с упоминанием побежденного социализма и даже уже пришедшего капитализма и тем более о появившейся эксплуатации человека человеком стали не только не модными, но и позорными.
  Но в целом суть проводимой Президентом политики мне была ясна. Я полностью поддерживал его твердое стремление проводить самостоятельную внешнюю политику и был восхищен его мюнхенской речью, в которой он решительно выступил против однополярности мира, имея в виду беспрекословный диктат Америки во всем и вся. Несмотря на обрушившийся на Президента негодующий шквал ненависти западных сателлитов Америки, он проявил твердость характер умного государственника и продолжал мужественно отстаивать суверенитет России на международной арене.
  Однако во внутренней экономической политике Президент оказался значительно слабее, полностью доверившись правительству, во главе которого поставил ярого прозападного либерала, люто ненавидевшего все советское прошлое. Тот сразу заявил, что даже государственный капитализм представляет для России тупиковый путь. Контроль государства он допускал лишь в области обороны. Во всех остальных отраслях властвовать должна полная свобода для частника. Под остальным, как я понял, подразумевались все природные ресурсы, энергетика, металлургия, авиация, железные дороги, судоходство, крупнейшие стратегические предприятия, не входящие в оборонку, банки, образование, медицина, ЖКХ, алкоголь и другие жизненно важные для государства и его граждан отрасли хозяйства. Считай, абсолютно все.
  Даже, когда большинство ведущих капиталистических стран с наступлением кризиса объявили о национализации разорившихся банков и крупнейших фирм, российские Президент и Премьер-Министр в один голос продолдонили, что ничего подобного у нас не будет, и продолжали вбухивать миллиарды долларов на поддержку олигархов и фирм - полубанкротов.
  Поэтому кризис больнее всего ударил по народу, сделав его еще беднее, а богатых, соответственно, богаче.
  Просмотрев большинство выступлений Президента, я не обнаружил в них даже намека на необходимость немедленного решения такой давно назревшей проблемы, как коренное изменение морально-нравственного климата в стране. Ни разу не упомянул он о разгуле в стране детской проституции и порнографии, о продаже детей, о вывозе русских женщин за границу, где их превращают в сексуальных рабынь, о вакханалии насилия и разврата на телевидении, о все поглощавшей жажде наживы, словно вся эта зараза, занесенная в Россию вместе с капитализмом, являлась, на его взгляд, нормой жизни.
  Вот почему на экране телевизора, как когда-то на Аморите, во всю процветали разврат и безнравственность. Абсолютно голых элитян, как там, тут пока еще не было, но полуголыми были почти все, и всему голова был секс. Только там он был менее циничный, как нагота у нудистов. И сама элита там была честнее. Для нее народ не существовал, и она не скрывала это. Для нашей элиты его тоже не было, но она о нем еще что-то изредка чирикала.
  Увидел я и элитную львицу, называемую здесь светской, дочь того самого крестного отца Президента с собачьей фамилией, которую я все время забываю, откинувшего, кстати, копыта на проститутке. За такую свободу, видно, и боролся. По стопам отца пошла и дочь, став владелицей телевизионного публичного "Дома- 2". По сравнению с красавицей Юдо она, с ее лошадиной мордой, выглядела монстром. Размер своей лоханки она не афишировала, возможно, потому что члены у наших мужиков пока еще не дотягивали до елды. Но одного чемпиона уже демонстрировали. До аморитянского рекорда ему осталось всего лишь двадцать сантиметров, однако при нынешних успехах нанотехнологии, возглавляемой автором ваучеризации страны, это не было проблемой.
  Зато по размеру груди одна россиянка уже превзошла далекую планету на целый размер и была горда тем, что ее хотела иметь полстраны, но не раскрыла, сколько уже поимело.
  Российская элита во всю веселилась, наслаждалась жизнью и кичилась своим богатством. Олигархи соревновались, у кого были дороже замок за границей и больше яхта. У рядовых элитян в моде пошли золотые унитазы, и плевать они хотели на то, что кому-то в народе жрать не на что было. Как нам с Ниной, когда я возвращался домой без денег и с пустым бензобаком. А на трех каналах одновременно шли кулинарные поединки с применением продуктов и специй, о которых Нина не имела представления.
  Чем больше россияне свирепели от кризиса, тем большее число телеканалов втягивалось в круговорот безудержного веселья, разврата и в вакханалию антисоветчины. Мне невольно приходила мысль о заказе руководства любой ценой задурить народ, отвлечь его от сволочной нынешней жизни и свалить все на проклятое прошлое.
  
  Пока наш народ безмолвствовал, ничем не отличаясь от бежевых и синих аморитян. В России он всегда походил на грузовик, который без водителя превращается в груду металла и ржавеет. Движущей силой грузовик, как известно, становится лишь, когда его кто-то соберет и поведет. В семнадцатом году водителем народа России был Ленин, на Аморите народ разбудил прозревший перед смертью Президент, а повел его Язо, не пожелавший примкнуть к элите.
  В нынешней России водитель пока не виден. Ближе всех к нему мог бы быть руководитель компартии, чья программа мне нравилась. Но он слишком дрожал за свое думское кресло и давно забыл, что такое классовая борьба. По-боевому была настроена националистическая молодежь. К сожалению, основной упор она сделала на борьбу с эмигрантами, не понимая, что они являются такой же жертвой развала СССР, как и русские. Россия всегда была защитницей и кормилицей для граждан других союзных республик, и сейчас они приезжали сюда, чтобы не умереть у себя дома с голода. Да и жертвой националистов, как правило, становились слабые и беззащитные, а не воры и бандиты.
   России был нужен водитель, а на его скорое появление не было никакого намека. Хоть сам берись за это. Вспоминая борьбу с элитой на Аморите, я невольно переносил ее сюда. Элита везде одинаковая: злобная и трусливая. Отдельные острова здесь предоставлять ей не потребуется, их заменит заграница, где у элитян уже на этот случай были предусмотрены виллы. Плохо, что все их деньги были уже там, но зато природные ресурсы, заводы и фабрики останутся здесь и вернутся в собственность государства. Как их использовать в интересах народа, опыт у России из недавней истории есть. А у меня еще и опыт из истории Аморита.
  Мне срочно были нужны соратники и бойцы. Я побывал на нескольких митингах левой оппозиции. Самый первый мой поход туда закончился переломом двух моих ребер. Я не знал, что протестовать в России разрешалось только по предварительному согласованию с властями. Еще на подходе к митингующим меня остановили омоновцы и спросили, к какой организации я принадлежу. Мой ответ, что я протестант сам по себе, их не удовлетворил, и они приказали мне валить домой. Я, естественно, оказал непослушание и затем, когда они ухватили меня под руки, - сопротивление. На помощь им подоспели другие, и меня избивали вчетвером. Николай Иванович сказал, что мне очень даже повезло - могли и убить в темном углу.
  На двух других митингах я был уже на законном основании, и они мне напомнили выход детсадовцев на прогулку под бдительным оком воспитательниц. И вообще меня не устраивали все эти просьбы типа повышения пенсий и снижения платы за ЖКХ. Меня устраивала лишь смена строя и власти. Я знал, что сделать это без активного участия народа, было невозможно, а как его разбудить от спячки, я не имел представления. Но и сидеть без дела я не мог.
  Тут я вспомнил о Генке и его идее захватить аэропорт. Я позвонил ему и узнал от Пети, что Генку арестовали, а за что, в милиции не говорят. Не сказали даже, где он сидит. И вообще это дело какое-то туманное. Вчера вдруг вызвали его самого, и незнакомые люди долго выпытывали его взгляды. Он вдруг разговорился и выдал, что думал об этой власти. Ему показалось, что слушали его с интересом, и даже подумал, что Генку выпустят. Но его они не упомянули, и он так и не понял, зачем вызывали.
  Я хорошо понимал, что поиск соратников и бойцов - дело не одного дня и даже месяца, так как слишком изощренной и интенсивной была двадцатилетняя антисоветская пропаганда. Суть большинства ответов на мой вопрос о необходимости смены существовавшего в стране антинародного строя выразила бойкая на язык дворничиха, бывшая балерина: "Теперь хоть усрись, но ничего уже не изменишь. Люди сломались".
  
  
   Глава третья
  
   Аморит спешит на помощь
  Я уже готов был согласиться с утверждением дворничихи - балерины и отказаться от своей затеи что-либо изменить в России, как вдруг посреди ночи проснулся от вопроса:
  - Яглебо, подскажи, где спрятать вселеннолет?
  Я был вне себя от радости, узнав голос Яро.
  - Ты где?
  - На том же месте. Скоро сюда приедут.
  Этот вопрос мы обсуждали на Аморите. Место для вселеннолета я отыскал в лесу километрах в трех от нашего нового дома и в шести-семи от старого. Там либо во время войны упала бомба либо когда-то собирались что-то строить и бросили. Яма была глубокая. В этом я убедился, спустившись в нее по веревке. Основание я подравнял и утрамбовал. Лес вокруг был не грибной, и люди туда заглядывали редко.
  Я бесшумно поднялся с кровати, оделся и вышел, оставив Нине записку, чтобы ждала меня с гостем.
  
  Машину, как мне велел Яро, я оставил с включенными фарами метрах в трехстах от ямы и дальше добирался пешком сквозь чащу. Остановившись у ямы, я направил луч фонаря в звездное небо. Совсем скоро одна из звезд стала падать, превратившись перед самой землей в светящийся конус, накрывший яму и меня.
  Отскочив в сторону, я увидел, как слабо освещенный столб медленно опустился в яму, выступив в человеческий рост. Через минуту в окне показалось улыбавшееся лицо Яро.
  - Лестницу ты, конечно, не принес? - услышал я его внутренний голос.
  Но это он пошутил. Его лицо исчезло, а снизу выползла и легла на землю миниатюрная лестница.
  - Спускайся ко мне, а то снаружи я буду невидимый.
  Спустя несколько секунд мы уже обнимались по-русски. Сначала расспрашивал я, потому что Яро прилетел на целую неделю.
  - Это я на разведку и для решения твоих личных проблем, которые у тебя с Юнино наверняка возникли, - пояснил он. - А потом, если ты сочтешь необходимым, прилечу еще раз с кем-нибудь из ученых, чтобы улучшить жизнь русского народа.
  Ничего уже тут не сделаешь, чуть не возразил я.
  - Это почему? - возразил Яро. - У нас разве было легче? У вас за плечами такой богатый уникальный опыт в строительстве социализма.
  - Ты об этом скажи нашему Президенту.
  - Если надо будет, скажу.
  Я лишь усмехнулся.
  
  Со слов Яро, на Аморите дела шли хорошо. Третий пятилетний план был перевыполнен на год. По всей стране развернулось предложенное мной соцсоревнование. Один рабочий умудрился дать семь норм, и теперь все победители соревнований назывались его именем, как у нас когда-то стахановцами. Это тоже была моя мысль.
  - А Юнино я сам расскажу, как обстоят дела с реализацией ее предложений, - опередил мой вопрос Яро. - Как у нее дела? А у Ялешко?
  Чем дольше я рассказывал о стране и о себе, тем мрачнее становилось его лицо.
  - Язо оказался прав. Он предчувствовал, что у вас здесь не все в порядке, а в последнее время корил себя за то, что не наделил вас нашими здесь возможностями.
  - Это какими же?
  - Ну, хотя бы читать чужие мысли и заставлять людей делать, что вам надо.
  Я сразу подумал о Генке.
  - Ты сможешь заставить судью освободить заключенного?
  - Смотря, какого заключенного. Предателя и детоубийцу я сам не стану.
  - Семнадцатилетнего мальчишку за противление власти.
  - Думаю, смогу. Но это может затянуться, а я бы вначале хотел начать с возврата твоей квартиры и восстановления вас на работе.
  - Прежде всего, надо оживить меня на Земле. Я до сих пор все еще числюсь здесь мертвым.
  - Мертвым? Как это может быть, если ты живой? Чушь собачья, как ты любил говорить. Вот и составь список всего, что тебе нужно сделать в первую очередь. Я имею в виду, с моей помощью. Остальное ты доделаешь сам.
  - Доделаю, если буду обладать твоими способностями.
  - А для чего я сюда прилетел? Я три месяца специально обучался, чтобы тебя научить нашим возможностям. Начнем?
  - А потом я смогу стать опять нормальным?
  - Если захочешь, в чем я сильно сомневаюсь. У вас тут наши законы не действуют, и ты можешь поиметь любую понравившуюся тебе красавицу.
  Я замахнулся на него рукой.
  - Старый развратник. У тебя одно на уме. А мне достаточно одной Нины. Да, все забываю спросить: ты нашел себе в жены целку?
  Яро почесал смущенно за ухом.
  - Одну нашел, но она мне что-то не очень нравится. Я как представлю, что буду видеть ее каждое утро в своей кровати...
  - И думаешь о том, что лучше есть торт в коллективе, чем говно одному?
  Когда до него дошло, он долго смеялся.
  - Это я запомню. У нас должно понравиться. Ну, что, приступим?
  Я подумал, раз уж я, не задумываясь, полетел на Аморит, то тут сам бог мне велел воспользоваться такой возможностью, чтобы выжить в этих бандитских джунглях.
  Я кивнул.
  Открыв глаза, я встретил вопросительный взгляд Яро. Мне потребовалось время, чтобы все вспомнить.
  - Ну, как? - спросил он, волнуясь. - Получилось?
  Глядя ему в глаза, я мысленно приказал ему поднять правую руку. Увидев, что он не шелохнулся, я сказал разочарованно:
  - Из тебя такой же гипнотизер, как из меня Президент России.
  - Да? А почему ты не показал мне кулак?
  - Какой кулак? Почему я должен был тебе его показать?
  - Потому что я тебе приказал сделать это, а ты не сделал. Это означает, что ты защищен от внушения без твоего согласия. То, что и требовалось. За тобой бутылка.
  Этому выражению я тоже их научил.
  И все же начать я хотел с освобождения Генки. Я попытался позвонить Пете, чтобы узнать, выяснил ли он, где он сидел, но мобильник внутри вселеннолета не работал.
  Яро не терпелось увидеть Нину с Алешкой. Он наскоро позавтракал из тюбиков, к которым я так и не привык, и отказался сейчас, и мы покинули вселеннолет.
  Я вышел на землю первым и пошел за ветками, чтобы прикрыть вселеннолет. Срубив несколько маленьких осин, я обернулся и ничего не увидел над ямой. Не поверив своим глазам, я с замирающим сердцем побежал к ней.
  - Ты куда? - остановил меня за руку кто-то с голосом Яро. - Я накрыл его невидимым у вас колпаком.
  Я слышал хруст веток под его ногами, но самого его не видел. К этому надо было привыкнуть.
  Он остался в машине и встретился с Ниной в ней. Я попросил ее не выражать слишком громко свою радость, чтобы не вызвать подозрение у Августы Климовны, которая просыпалась рано. Но Нинин смех все равно был слышен. Алешка еще спал, и будить его она не стала. Да он и не помнил Яро.
  Пока они разговаривали, я набрал Петин номер телефона и узнал, что Генка сидел в московском СИЗО. Он назвал мне фамилию и телефон адвоката. Я тут же ему позвонил и договорился о встрече в его квартире в четыре часа.
  
   ***
  С трудом оторвав Нину от Яро, я повез его в паспортный стол, который находился в здании нашего отделения милиции. С ним я договорился, что он будет следовать за мной по пятам, а, когда надо, я буду говорить ему мысленно, где ему следует находиться и что делать.
  Мы беспрепятственно прошли милицейский пост и вошли в приемную паспортного стола. Пожилой рыжеусый дежурный в окне меня узнал и тотчас доложил кому-то по телефону о моем появлении. Положив трубку, он сказал:
  - Подожди, тебя позовут.
  - Пришло подтверждение, что я живой?
  - Мне не докладывали, - стряхнул он пылинку с погоны лейтенанта, но я отчетливо прочитал в его мыслях, что ничего не сделано.
  Я велел Яро следовать за мной и направился к двери начальника, которого согласно табличке звали Акатовым Русланом Аркадьевичем. Дежурный вскочил, я приказал ему:
  - Сидеть!
  Он послушно опустился на стул, хлопая рыжими глазами, а я решительно прошел в кабинет, попридержав дверь для Яро. Сидевший за столом Акатов, моего возраста, самоуверенный и, насколько я его знал, наглый, увидев меня, оттолкнул стоявшую перед ним на коленях девчонку в форме и заорал:
  - Семенов! Какого черта ты впу...
  Я прервал его своим злым криком:
  - Это ты, какого черта, тянешь со мной? Тебе надо, чтобы я трахнул ее на твоих глазах и доказал, что я не мертвец? Я могу, тем более что она еще не отошла от твоей соски.
  Он испуганно посмотрел на девчонку, которая уже сидела за своим столом, опустив красное лицо, и подкинул покатые плечи.
  - Если вы хотите, я не буду возражать.
  - Ну, ты и сволочь. Слышала? - спросил я девчонку. - Не бойся, это я нарочно, чтобы проверить, как он тебя любит. Теперь знай, что он обычный кобель. Так что, учти. А ты, - я повернулся к кобелю, - выпиши прямо сейчас справку, что я живой. - Он стал показывать девчонке головой и рукой, чтобы она начала писать, а я продолжил сердито и повелительно. - И вот еще что. Ты здесь работаешь давно и должен знать аферу с моей квартирой. Ты Сусарова знал? Говори правду!
  Я услышал его заметавшиеся испуганно мысли: "Что делать? Неужели ему все известно? Откуда?".
  Тут рядом послышался сердитый голос Яро:
  - Говори, блядина, как ты обманул его тетю?
  Очевидно, у Яро был более сильный сигнал, судя по тому, как Акатов совсем сник и врос в кресло, а на лице появилось жалкое безвольное выражение.
  - Я... я только назвал ему ее фамилию и адрес.
  - Кому ему?
  - Свирскому.
  - А от кого о ней узнал?
  - От бухгалтера правления вашего ЖЭКа.
  - От Быстрыкиной?
  - От нее.
  Он рассказал нам про банду, отнимавшую у пенсионеров квартиры. Сусаров был подставным лицом. Акатов слышал, что он работал где-то грузчиком, хотя через него прошло несколько десятков квартир и миллионы долларов. А руководителем банды был некто Жора Свирский по кличке Буш.
  У меня не было желания лишний раз светиться в суде, который мне не избежать при освобождении Генки. Поэтому я сказал Акатову, что не буду заводить на банду и, соответственно, на него самого дело, а за это они должны будут вернуть мне мою квартиру и все, что в ней было, в первую очередь, ордена и икону. Я предупредил, чтобы они не вздумали прибегнуть к насилию в отношении меня. Квартиру я все равно верну, а их, в этом случае, всех без исключения убью. Еще я велел передать Свирскому, что найду его везде, если он вздумает убежать в Израиль или в Штаты. На возврат квартиры и переселение из нее на равную жилплощадь нынешних жильцов я отпустил бандитам пять дней, до субботы, а лучше, раньше. В выходные я должен переехать.
  Вдруг лицо Акатова изменилось, он вжал голову в плечи и забегал по комнате глазами. Я понял, что ему опять что-то сказал Яро. Я не успел спросить, что именно, как мимо меня прошмыгнула девушка и положила на стол Акатова справку. Он прочитал ее и размашисто подписал.
  Справка оказалась идиотской. Она удостоверяла, что я, признанный бесследно исчезнувшим с такого-то числа и мертвым спустя полгода, считался живым с сегодняшнего дня.
  - И для этого потребовался год? - разозлился я. - Почему? Говори!
  - Свирский не велел выдавать. А потом вы полгода отсутствовали, и мы подумали, что вы больше не вернетесь. В случае вашего появления, он мне велел показать вас его людям с целью вашей ликвидации.
  У меня мелькнула мысль, чтобы они приехали сюда сейчас, но, подумав, я решил все же вначале переехать. Чем черт не шутит, может эти киллеры мне понадобятся для других дел. Они - необходимое приложение к капитализму.
  Перед уходом, я забрал у Акатова все имевшиеся в его кошельке деньги. В пухлой пачке были в основном стодолларовые евро, и я подумал, что Нина, наконец, сможет купить себе сыр "Эдамер" и Алешке чипсы.
  На улице я поинтересовался у Яро, чем он так напугал Акатова. Он засмеялся:
  - Я пообещал его кастрировать, если твои условия не будут выполнены.
  - Ты опять сказал "его"? В первый раз сказал "его тетю", я промолчал, а в этот - "его условия".
  - Ну и что? Чтобы знал, что убивать тебя им нет смысла, так как останусь я.
  
   ***
  В машине мы обсудили итог нашего первого мероприятия. Яро был доволен, что сумел наделить меня аморитянскими способностями.
  - Теперь ты сам все можешь делать. Главное, будь строже, смелее и наглее, - поучал он меня. - Да, я совсем забыл. Ты ведь можешь бить на расстоянии. Или схватить за шкирку и тряхнуть, как следует. Для этого тебе нужно только очень хотеть это сделать и представить, как ты это делаешь. Но все это может происходить только при общении. А не со случайным прохожим, как вон с тем мужиком, который о тебе не имеет представления. И только, если ты будешь с ним общаться, ты сможешь делать с ним все, что захочешь.
  - А если Нина попросит тебя наделить ее такими же способностями?
  - Я задавал этот вопрос Язо. Он был против. Я - тоже. Ты - хозяин семьи. Тебе это необходимо для того, чтобы выжить в бандитском капиталистическом мире. А ей это не нужно. Помимо удобств, это еще и большая нагрузка на психику. К примеру, придется бороться с чувством воровства, особенно, когда нет денег. Зачем платить, если можно заставить продавца не брать с тебя деньги? Или учинить неприятность тому, кто тебе не нравится. Или Ялешко пойдет учиться, и Юнино захочет, чтобы учительница ставила ему одни пятерки. Мы решили, что ее лучше в это дело не вмешивать. Тебе тоже придется преодолевать в себе многие желания. Как, например, не кинуть палку вон той красавице. У тебя, правда, для этого есть противоядие - красавица жена. А у меня ее нет, и мне тут придется с такими искушениями постоянно бороться.
  - Зачем? Ну и кинь кому-нибудь. Но не той, которой ты испортишь жизнь, а проститутке.
  - Как я сходу определю, кто она, без общения?
  - Проще простого. Я могу тебе устроить ее через полчаса прямо в этой машине.
  Не дожидаясь его ответа, я поехал к кольцевой дороге. Яро помог мне сделать большое дело и заслужил в награду землянку. Чувствуя по его молчанию, что он пребывает в растерянности, я подбодрил его:
  - Только не робей. Я тебе их покажу, ты выберешь, какая тебе понравится. Я с ней договорюсь, подсажу к тебе в машину и уйду на часик в кафе. Если часа будет мало, дам еще столько времени, сколько сможешь. За деньги они могут работать без ограничения во времени.
  
  Двух приятных, на мой взгляд, путан мы увидели на шоссе напротив мотеля сразу за окружной дорогой. Указав на них Яро, я медленно проехал дальше. Нам попались еще три, тоже в норме. Я еще раньше обратил внимание, что некрасивых проституток на дорогах почти не бывает. Скорее всего, такие работают в борделях, где выбор не столь важен. А может, я ошибаюсь. По борделям я не ходок и с проститутками никогда не имел дело. Я, честно говоря, ими брезгую. И сейчас мне было не по себе, что я толкнул на связь с ними Яро. Я остановил машину и высказал ему свое мнение. Предупредил, что и нехорошую болезнь подхватить можно. Но он уже загорелся и попросил меня вернуться к мотелю, где ему приглянулась блондинка в коротких шортах. Подъехав и подозвав ее, я убедился, что она и впрямь была красавицей, только немного тоща, прямая противоположность аморитянкам. Но, как говорится, хозяин - барин. Лично я бы выбрал ее подружку, похожую на пончик.
  Мой мысленный вопрос, не заразит ли она меня, не вызвал в головке блондинки растерянности, и кроме того, она лишь второй раз была на охоте. А вслух я поинтересовался, чтобы установить контакт:
  - Меня не посадят за развращение малолетки? Тебе четырнадцать есть? - На вид ей было чуть меньше двадцати.
  Она заулыбалась, показав хорошенькие зубки.
  - Не бэ, папочка. Мне уже второй день идет пятнадцатый годок.
  - Тогда, дочка, садись.
  - Только, папочка, деньги вперед.
  Я показал ей сто евро. Ее синие глаза впились в купюру, и она ласточкой впорхнула в заднюю дверь, махнув рукой подружке. Вписывая машину между двумя замшелыми грузовиками, я придумывал, как передать путану Яро, не испугав ее. Но он сам снял эту проблему. В чисто аморитянской манере знакомства он сказал ей: "Ты такая красивая, что елда у меня сейчас лопнет". В зеркало я увидел, как она несмело протянула к нему руку проверить, что у него там собиралось лопнуть. Я отчетливо прочитал в ее голове, что ей велели так поступать. И в ее громком восхищенном голосе я уловил нотку испуга.
  Выйдя из машины, я закрыл для надежности все двери. На всякий случай убедился, что в темное окно ничего не видно.
  В кафе я выбрал место, чтобы видеть свою машину. Я даже немного волновался за Яро и едва дождался исхода часа.
  Подойдя к машине, я услышал слабый стон, и, не открывая дверь, спросил:
  - Яро, ты живой?
  - Ты зачем так рано? Я еще не кончил.
  - Час уже истек. А ты согласна продолжить? - спросил я путану.
  - Я...о-о.. со... со...о-о...гла...асна, - кое-как расшифровал я.
  У меня отлегло на душе, и уже спокойно я стал листать купленный в киоске "Московский комсомолец". От одних заголовков у меня волосы поднимались дыбом: "Отец восемь лет насиловал своих трех дочерей", "Женщина-глава управы расстреляна у своего подъезда", "Школьники отрезали голову своему однокласснику", "Муж и жена убили и съели своего соседа", "Дума защитила педофилов", "Вместе с героином курьер проглотил смерть". Я никогда не читал такие заметки. И сейчас я увлекся интервью с той самой россиянкой, грудь которой превзошла аморитянский размер. Когда-то она работала в поселковом милицейском участке и, как утверждала, вообще не имела никакой груди. Приехав в Москву, она увеличила ее до девятого размера и теперь уверенно "прокладывала ею дорогу к светлому будущему". Интервью занимало всю страницу и подтверждало, что россияне уверенно шли бывшим аморитянским путем.
  
  Еще через час в машине было затишье, видно, приходили в себя. От моего предложения продлить свидание, Яро неожиданно отказался. Сев за руль, я спросил путану:
  - Надеюсь, ты мною осталась довольна?
  - О, еще как! Я даже не представляла, что так может быть. Ты завтра приедешь?
  - Обязательно. Тебя на это дело охота или нужда потянула?
  - Мать пьет, а у брата закрыт клапан сердца. Хочу подработать и положить его на операцию. Ты мне еще не заплатил. Ты обещал.
  Я протянул ей три купюры. Она взяла и вся так и засияла от радости. Я перегнулся и открыл дверь с ее стороны.
  Она вылезла и, широко расставляя ноги, подошла к моему окну:
  - Ты во сколько завтра приедешь?
  - Не обещаю. У меня на тебя больше денег не будет.
  Она вынула из кармана одну купюру и просунула ее в окно.
  - Возьми и можешь приезжать без денег. Только обязательно приезжай.
  - Я приеду, - услышал я голос Яро. - Жди меня и никому больше не давай.
  Прыснув, я отвел ее руку с купюрой и тронул машину. В боковое стекло я видел, как она что-то кричала и махала рукой.
  Выехав на шоссе, я обернулся.
  - Я уверен, что она будет тебя здесь ожидать и действительно никому не даст. Тебе с ней понравилось?
  Яро взахлеб стал рассказывать, что вначале у них ничего не получалось, потому что у нее была там такая маленькая, но она у него облизала, и дальше все пошло, как по маслу.
  - Ты меня к ней завтра отвезешь? - спросил он не без робости.
  - Отвезу, если будет время. Но, думаю, вряд ли. Ничего, потерпишь. Как, на твой взгляд, легче Генку освободить, до суда или после?
  Он сразу посерьезнел.
  - У нас в делах, связанных с посяганием на власть, суд лишь штамповал уже принятые решения. Думаю, у вас то же самое. Надо сейчас брать следователя за рога. Только надо бы предупредить Юло, что я завтра не приеду.
  Как раз приближалась развилка. Я молча развернул на ней назад. Юло или Аля, а может, Юля сидела в кафе и делилась с пышкой впечатлением. Увидев меня, она попыталась вскочить, но не смогла - подвели ноги. Я сказал ей, что приехать завтра не смогу, и взял номер ее телефона. Ее звали Улей. Пышка была готова съесть меня глазами. Она была очень аппетитная, и я подумал, что сумею убедить Яро осчастливить и ее.
  
   ***
  Адвокат оказался маленьким подвижным старичком с густым басом. Звали его Иваном Ивановичем, но почему-то Петровым.
  - Я уверен, что это заказное дело, - заверил он меня, когда я уселся сбоку его старинного дубового рабочего стола, а Яро пристроился у стены. - Молодежь сейчас на взводе. Оплачивать учебу могут далеко не все родители, работы нет. Бабушки и дедушки, получающие нищенские пенсии и наверняка рассказывают им о советских временах, когда у них было в принципе все для нормальной человеческой жизни. Если бы сейчас, к примеру, началась революция, большая часть молодежи обязательно приняла бы в ней активное участие, отнюдь, не на стороне власти и богатых. Пока же она выплескивает свой протест против приезжих, о чем усиленно раздувает пресса. И вот, чтобы отбить у молодежи охоту к протестным мыслям, им решили устроить показательный суд.
  - Вы думаете, что обвинение в подготовке к захвату аэропорта сфабриковано?
  - Уверен. Все шито белыми нитками. Чтобы организовать акцию такого масштаба да еще с такими политическими требованиями, нужен руководитель, а его даже я, адвокат, не знаю. Потому что его нет. И для этого нужно, по крайней мере, не меньше тысячи имеющих оружие и хорошо им владеющих молодых людей. А арестовали всего семьдесят два человека, и оружие нашли лишь у двенадцати, причем половина не умела, как следует, им пользоваться.
  - У Геннадия оно было?
  - Ты имеешь в виду Першина? Не было. Его взяли за его язык. Он грезит революцией. Думаю, у него это от отца, на которого тоже хотят завести дело, а возможно, и, учитывая его возраст, выдать за руководителя.
  - Завести на Петю дело? - вскочил я - Он же кристально чистый русский патриот.
  - Поэтому его и хотят изолировать от общества. Власти нужны не русские патриоты, а абстрактный патриотизм типа спортивного фанатизма: "Вперед, "Спартак"!
  Я читал все его мысли, которые полностью совпадали с его словами, и я понял, что этому человеку можно доверять.
  - Скажите, Иван Иванович, что нужно сделать, чтобы как можно скорее освободить ребят?
  Он ответил не сразу. Его смутили слова "как можно скорее освободить". До этого он думал лишь о том, как максимально облегчить ожидавшую их участь, уменьшив сроки. Но ответил он то, что мне было нужно:
  - Надо заставить главного свидетеля сказать правду.
  - Вы можете свести меня с ним?
  - Я - нет. Он тоже сидит в СИЗО, но в отдельной камере. Устроить с ним свидание может главный следователь. Но нужен веский довод как для встречи со следователем, так и со свидетелем.
  - Скажите следователю, что я и есть тот самый руководитель.
  У старика от удивления отвисла челюсть, и он долго не смог проглотить слюну, даже потер пальцами кадык.
  - Ты... вы действительно руководитель?
  - Нет, конечно, но чтобы заставить следователя встретиться со мной, я готов выдать себя за него.
  Он шумно выдохнул сквозь оттопыренные тонкие губы.
  - Ну, слава богу. А то ты порушил бы всю мою защиту. - Он опять выдохнул, но уже легко. - А ты, дружок, представляешь, на что ты идешь? Тебя тут же схватят, и засадят лет на двадцать. И я, твой адвокат, доказывая, что ты на самом деле не руководитель, самое большое, что смогу для тебя сделать, это скостить год - два, не больше. Но еще страшнее то, что ты увеличишь срок ребятам, потому что, если сейчас их только подозревают в причастности к организованной террористической группировке, то твое появление превратит подозрение в реальность.
  Подумав, я был вынужден согласиться со стариком, что действительно сморозил хреновину с морковиной. А как тогда встретиться со следователем? И тут я получил сигнал от Яро: "Вот что значит, не посоветовался со мной. А я ведь сюда приехал не затем, чтобы только ебаться, а помочь тебе. Давай сделаем вот что. В том, что ты ляпнул, есть и свой плюс. Теперь адвокат знает, что ты готов пойти на все ради спасения племянника. Скажи ему, что он прав. Сошлись на то, что опыта у тебя в таких делах не было, и попроси его совета, как лучше поступить. Если будет надо, я приду тебе на помощь.
  Мне не нужно было изображать вид нашкодившего щенка, - я им выглядел на самом деле, когда представил последствия для ребят своего смелого поступка.
  - Об этом, Иван Иванович, я как-то не подумал. - Глянув на меня испод очков, старик самодовольно улыбнулся. - Мягко говоря, получилась чушь собачья. Этот вариант с руководителем отпадает в принципе. Но встретиться мне со следователем все равно крайне необходимо. Как часто и где вы с ним контактировали?
  - За все время я с ним лишь дважды разговаривал. Первый раз я ездил к нему в прокуратуру, когда меня знакомили с обвинением, и второй раз мы встретились в СИЗО, когда уже выясняли между собой отношения. Дело в том, что перед нами стоят разные задачи, и мы находимся по разную сторону баррикады. Поэтому у нас, как правило, дружелюбные отношения крайне редки. А мои с ним я бы назвал даже враждебными.
  - Какой повод мог бы заставить его приехать к вам? Я соглашусь с любым вашим вариантом. Не знаете, он взятки любит?
  Старик удлинил в улыбке губы, и я прочитал его ответ раньше, чем он открыл рот.
  - Я не знаю работника прокуратуры, который их не любит.
  - Вот и используйте это для организации моей встречи с ним. Позвоните и скажите ему, что к вам пришел родственник одного из подсудимых и предлагает вам деньги.
  На этот раз он от души и по-отечески рассмеялся.
  - Ничего, ничего, наберешься опыта и будешь знать, что адвокат и следователь стараются не соучаствовать в получении взятки. Потому что каждый из них будет думать, что он находится на крючке у другого. Но я могу дать тебе его телефон, и ты сам сможешь намекнуть ему на взятку, не упоминая меня. Только предупреждаю: если он вдруг согласится, то денег потребует очень много.
  - Сколько приблизительно?
  - Это я не могу сказать, но думаю, не меньше миллиона в лучшем случае долларов. Это в отношении только одного племянника, а за его отца он затребует дополнительную плату. У тебя такие деньги есть?
  - Даже в мечтах нет.
  - Я так и подумал. Но я чувствую нутром, что у тебя что-то другое на уме, и звонок тебе нужен лишь для встречи с ним. Только не увлекайся, как с предложением о руководителе.
  
  Перед приходом к адвокату я пересчитал взятые у Акатова деньги. В рублях их у меня получилось около ста семидесяти тысяч. Надо было спросить его, откуда у начальника паспортного стола такая уйма денег? Да еще в валюте. Ну, уж точно не зарплата, а награбленные. Поэтому никакого угрызения совести я не испытывал.
  Когда я прощался с очень понравившимся мне и Яро стариком, я поинтересовался, в какой степени участвуют ребята в оплате его гонорара. Он ответил, что все они их из бедных семей и ему собирают вскладчину, кто сколько может. Но это инициатива самих родителей. За это дело он взялся добровольно не корысти ради. Я спросил, не обидится ли он, если я дам ему всего пятьдесят тысяч. Он похлопал меня по спине.
  - Побереги их, дружок, на всякий случай до суда. Там их много понадобится. Да, и вот что. Не знаю, поможет ли тебе то, о чем я тебе сейчас скажу. Я не любитель сплетен, но в наших кругах об этом следователе поговаривают, что он голубой. У него даже кличка есть Таня. И еще тебе для сведения. В начале девяностых он нередко мелькал на экране телевизора, ратуя за демократию. Может, ты его даже вспомнишь, когда увидишь. Его фамилия Маркин. Он фигурой и голосом на женщину похож. Он быстро куда-то исчез. В газетах промелькнуло, что его обвинили за махинацию с приватизацией, вопрос о пересмотре которой постоянно будировался. Возможно, его нынешнее появление связано с назначением Премьером прозападного либерала, закрывшего этот вопрос. Я думаю, Маркин награбил денег на всю оставшуюся жизнь, и вариант с подкупом его у тебя не пройдет. Для него это дело - возможность опять подняться наверх. Быть голубым сейчас - вовсе не помеха в карьере, а иногда и помогает ей.
  Вдруг Яро сообщил мне, что у него появилась мысль, которую надо бы обсудить со стариком. Что, если следователю не предложить деньги, а запросить их у него в обмен на якобы имевшуюся у меня ценную информацию по этому делу? И старику я хорошо заплачу, и моя Нина будет довольна, и Юло достанется.
  Главное, конечно, чтобы досталось твоей Юло, поддел я аморитянина. Но за мысль поблагодарил.
  Однако предложение Яро энтузиазма у меня не вызвало. Деньги - конечно, хорошо. А что будет с ребятами? Их посадят?
  Яро честно признался, что о ребятах он не подумал, и посоветовал спросить у адвоката, нельзя ли совместить и то и другое: получить деньги и освободить ребят.
  Иван Иванович, к моему удивлению, идею Яро насчет получения денег одобрил, пояснив, что покупка компромата или важных показаний в деятельности прокуратуры - явление не редкое, но, как правило, для того, чтобы осудить обвиняемых. А вот, чтобы заплатить и освободить их, такие случаи он в своей практике не помнил. Но в жизни все возможно. К примеру, следователь посчитает компромат настолько ценным, что в дополнение к освобождению подсудимых запросит лично для себя еще и деньги. А так как мне очень нужна встреча с Маркиным, то перебарщивать тут особо не следует, тем более, что никакого компромата у меня нет.
  
   ***
  Я решил не тянуть и тут же набрал номер телефона следователя. Его фамилию Маркин я смутно помнил. Его невысокая полная фигура с круглой физиономией лет пятнадцать назад действительно довольно часто мелькала по телевизору.
  - Михаил Яковлевич? - спросил я, услышав в моем сотовом телефоне знакомый тонкий голос. И, получив подтверждение, изобразил волнение. - Я звоню вам по шереметьевскому делу. У меня есть одна видеокассета и две аудиокассеты, содержание которых напрямую связано с этим делом и которые, в случае, если они попадут в руки защиты, развалят его как заказное спецслужбами. На одной аудио кассете записан разговор прокурора с очень высокопоставленным человеком. Вам и всей стране не составит труда опознать его по голосу. На других кассетах зафиксированы отдельные моменты подготовки этой провокации. Вас такие кассеты, в том числе с вашим активным участием, интересуют?
  Я видел, как внимательно слушал меня Иван Иванович, меняя выражение на лице от тревоги до удивления. Он явно боялся, что я опять не то ляпну.
  - А почему вы не предложили кассеты адвокату моих обвиняемых? - спросил наигранно бодро следователь.
  - Я навел о нем нужные справки и даже повидал его. Поэтому и звоню вам, так как уверен, что вы заплатите мне в тысячу раз больше.
  - Это, интересно, сколько будет?
  - Если старик с трудом собрал бы с родителей всех обвиняемых ребят одну - две тысячи евро, то для вас, и всех, кто на кассетах есть, не говоря про шишку, я уверен, не составит труда заплатить мне два-три миллиона. И молите бога, что я не требую больше.
  - Я могу просмотреть и прослушать кассеты?
  - Разумеется. Хоть сегодня.
  - Вы знаете, где мы находимся? Когда вы сможете приехать?
  - Чево? - заорал я так громко, что Иван Иванович подпрыгнул и чуть не упал с кресла, а Яро отчетливо пискнул. - Нашли лоха! Чтобы меня там схватили, как соучастника, а кассеты - тю-тю? Нет уж. Хотите посмотреть и послушать их, приезжайте, куда я скажу, но один и чтоб перед этим никому ни слова. Я сам служил там, где надо, и все ваши приемы и штучки-дрючки знаю наизусть. Даже не пытайтесь чего-нибудь куда-нибудь в себя воткнуть. Тем более что со мной будут не оригиналы кассет, а копии. Чуть что, и оригиналы будут у адвоката за бесплатно, чтобы вам назло. Так что хотите получить кассеты, никому ни слова. Все. Я жду минуту. Засекаю время. Ноль, секунда, вторая. И чтоб мне без хвоста за собой. Его я сразу засеку. Девять секунд, десять.
  Я подмигнул старику, который теперь уже точно ничего не понимал. Возник и Яро: "Ну, ты, блин, закрутил. А дальше что, знаешь?" - "Не знаю, но что что-нибудь вместе придумаем".
  Когда до минуты оставалось семь секунд, в телефоне послышался голос, показавшийся мне кислым:
  - Куда мне приехать?
  - Я встречу вас ровно в восемнадцать в метро "Цветной бульвар" перед выходным турникетом. Я вас узнаю, если вы не сделали пластическую операцию с тех пор, когда вас знала вся страна.
  Я был уверен, что он скажет: "Да, было золотое время", но он спросил:
  - А можно на полчаса позже? На машине, я боюсь, не успею.
  - Ничего, поедете в метро. Хоть раз побудете в шкуре народа, за который вы тогда так ратовали. В метро у вас даже будет в запасе несколько минут. Все. Время пошло.
  Выключив телефон, я сказал адвокату:
  - Я приведу его сюда, и вы его допросите сами. Вы лучше меня знаете, какие компроматы нужны для суда, чтобы освободить ребят. Я вижу у вас видеокамеру и видеомагнитофон. Подготовьте камеру для съемки, а в магнитофон вставьте кассету с любым разговором. Обычный магнитофон у вас есть?
  - Есть. Как же адвокату без него?
  - Прекрасно. В него тоже вставьте кассету с разговором или неброской музыкой. И еще одну кассету подготовьте для записи показаний. Думаю, она нам не повредит.
  Старик кивнул и хотел что-то спросить, но я, незаметно поманив Яро, направился к двери.
  К метро мы пошли пешком, и детали предстоящей встречи со следователем я обсудил с Яро по дороге.
  Я не доверял Маркину и поэтому решил придти с запасом. И не ошибся. Метрах в ста от станции метро нас догнал и остановился автобус, из которого вышли десятка три одетых в штатское молодых людей, которые заняли потаенные места вокруг здания метро. Несколько человек прошли в дверь. Вошли и мы. Справа от выходного турникета было кафе со столиками без стульев. Я взял стакан кофе и встал с Яро у столика лицом к выходящим пассажирам. За двумя соседними столиками пристроились без кофе два омоновца в одинаковых темно серых костюмах. Я не сумел, а Яро прочитал и передал мне мысли того, кто стоял ближе к нам: "Только собрался к бабе ехать, а тут этот гребаный приказ какого-то козла брать".
  - Встань поближе к турникетам, - сказал я, - я укажу, когда он выйдет.
  
  Его я узнал сразу, хотя он заметно постарел: еще больше пополнел, полысел и стал почему-то рыжим. Насколько я помню, он уже тогда был с сединой. Но это его дело.
  Пройдя турникет, он завертел головой по сторонам. Я сообщил о нем Яро. Следователь замер, прислушиваясь, и отошел в сторону, где находился Яро. Вот он опять к чему-то прислушался, кивнул и достал мобильник. Я услышал его почти женский голос:
  - Это Маркин. Давай отбой. Всех до одного. Чтоб ни одной души не осталось. Я сказал, всех до одного и тебя тоже.
  Затем он подозвал притаившегося в углу парня в полосатом свитере и велел ему вместе с каким-то Серовым немедленно возвращаться на работу. Тот попытался узнать причину, но Маркин закричал, чтобы он делал, что ему приказали. Парень быстро направился к входным турникетам, прихватив по дороге Серова в джинсовой костюме, стоявшего за колонной.
  Через минуту оба омоновца за столами, получив приказ по телефону, пошли к выходу. За ними последовал третий, болтавший с молоденькой контролершей.
  Кивнув в последний раз невидимому Яро, Маркин поднес к уху заверещавшую трубку:
  - Точно все уехали? Да, так надо для дела.
  Он подошел ко мне, оглядел с интересом, чем-то напоминавшим женский, и спросил почти ласково:
  - Кассеты с собой?
  - Конечно, нет. Я не дурак. Я знал, что ты приедешь не один. Никого здесь не осталось?
  - Никого, я один, точно один.
  - Тогда пошли.
  - А куда?
  - Не здесь же, - услышал я голос Яро.
  Следователь непонятно улыбнулся мне и послушно последовал за мной к выходу. Я открыл перед ним дверь, и на улице мы пошли рядом, так что я видел его реакцию на реплики Яро, о существовании которого он не имел представления, думая, что говорю я.
  Он подтвердил, что шереметьевское дело было сфабриковано по указанию спецслужб, хотя идея захвата аэропорта или группы видных деятелей разрозненно владела умами многих ребят. Многие из них не скрывали своего неприятия существовавшего строя и не боялись быть посаженными, считая это почетным жертвоприношением во имя борьбы с ним. Так как сажать их только за одни подобные крамольные мысли противоречило демократии, поэтому наверху было принято решение отобрать по всей стране наиболее одиозных парней, обвинить их в подготовке плана захвата аэропорта Шереметьево-2 с предъявлением политического ультиматума и устроить над ними показательный процесс в назидание другим.
  - Обо всем этом ты расскажешь адвокату ребят, - приказал следователю Яро. - Расскажешь, ничего не утаивая. Назовешь всех, кто причастен к этой афере, независимо от ранга, будь то ваш Президент или Премьер.
  - Конкретно они мне указание по этому делу не давали.
  - Скажешь, кто давал.
  - Все расскажу. - Маркин был само послушание и не спускал с меня глаз, выражение которых приводило меня в недоумение.
  Я сделал Яро строгое замечание насчет слова "ваш". Он пообещал принять к сведению.
  Адвокат встретил нас, не веря своим глазам. Следователь спокойно поздоровался с ним и послушно сел на предложенный мной стул.
  Я включил видеомагнитофон. На экране появилась влюбленная пара, выяснявшая отношения. Я приглушил звук и прокомментировал следователю:
  - Это заседание у вашего прокурора, на котором он дал задание сфабриковать шереметьевское дело и назначил тебя руководителем. Находился здесь и работник спецслужбы - нынешний главный свидетель.
  Затем я включил обычный магнитофон и сказал, что на кассете записано согласование Маркина с работником спецслужбы деталей организации намеченной провокации. Поменяв кассету, я внушил следователю, что на ней он выяснял у прокуроров разных областей фамилии кандидатов в список террористов, согласовывал их с прокурором, а тот докладывал наверх о ходе подготовки операции.
  Вынув кассету, я вставил пустую.
  - Сейчас ты подробно и правдиво ответишь на все вопросы Ивана Ивановича. Человек он в возрасте и поэтому веди себя с ним уважительно, не заставляя вытягивать из тебя ответы. Проявляй сам инициативу. Вместе с продемонстрированными тебе кассетами твои обстоятельные ответы должны поставить крест на сфабрикованном спецслужбами шереметьевском деле. Оно должно быть закрыто и ребята отпущены. А также сняты все обвинения с Першина Анатолия Николаевича. Иван Иванович, приступайте.
  Я подождал, когда они уселись за круглый столик напротив друг друга, навел на них видеокамеру и установил ее на рабочем столе. Не забыл я нажать и на записывающую кнопку магнитофона.
  Никуда ты теперь от нас не денешься, подумал я, глядя на гладко выбритое полное лицо следователя, внимательно слушавшего вопросы адвоката.
  Со стороны казалось, что мирно беседовали два хорошо знакомых человека, называя друг друга по имени и отчеству. Это натолкнуло меня на мысль сбегать в продуктовый магазин, находившийся в этом же доме. Для них я купил бутылку коньяка с конфетами, а себе и Яро "Столичную" водку с колбасой и хлебом. Водку и закуску я оставил на кухне, а коньяк, конфеты и две рюмки отнес к собеседникам. Старик подкинул вверх седые брови, но не возразил, а Маркин в знак благодарности погладил даже мою руку. Дождавшись, когда я наполнил рюмки, он отхлебнул из своей и, подмигнув мне, продолжил незаконченную фразу. Иван Иванович лишь пригубил, похвалив коньяк.
  Я сказал им, чтобы дальше они сами себе наливали, и увел Яро на кухню.
  - По-моему, следователь на меня глаз положил, - пожаловался я. - Смотрит на меня, как баба на мужика. А сейчас даже руку погладил.
  Услышав хихиканье Яро, я зашипел, наливаясь гневом:
  - Это твоя работа?
  - Моя, - самодовольно подтвердил он.
  - Ты, что, с ума сошел? Как я теперь от него отвяжусь?
  Он опять хихикнул.
  - Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. Это мне твоя Юнино сказала. Чем неприступнее ты будешь, тем он больше для тебя сделает.
  - Что ты ему сказал обо мне?
  - Ничего особенного. Просто похвалил его задницу.
  - Ладно, черт с тобой и с ним. Главное, освободить ребят. Но только, как у нас говорят, без рук. Как ты похвалил, так и расхвалишь, понял?
  Он не понял, причем тут руки, А я не стал разъяснять. В случае чего, напущу на Маркина его самого, пусть разбирается.
  Яро еще ни разу не пил и не ел на Земле. Так как водка на Аморите была под запретом наравне с наркотиками, я посоветовал ему зажать нос, глубоко вдохнуть и выпить все из рюмки одним глотком. Он так и сделал. Кое-как отдышавшись, он с трудом выговорил:
  - Ну и гадость. Как вы ее пьете?
  - Я посмотрю, что ты скажешь через несколько минут.
  Бутерброд с колбасой он съел с удовольствием и вдруг попросил еще водки. Я засмеялся и спрятал бутылку под стол.
  - Потерпишь до дома. А перед свиданием с Улькой выпьешь полбутылки. Водка здорово повышает потенцию. Будет стоять, как кол.
  - Когда это будет? - вздохнул он.
  - Будет, обещаю. Но, как у нас говорят, "делу время, потехе - час". Ты здесь всего полдня, а мы уже вон сколько сделали! Давай приступать к самому важному делу. Твоей стране я помог наладить хорошую жизнь. Помоги и ты моему многострадальному народу вернуть ее.
  - А я для чего здесь? Язо для того и послал меня сюда, чтобы изучить вместе с тобой, что здесь нужно переделать, чтобы потом послать сюда группу известных гипнотизеров. Если ты полагаешь, что я что-то смогу что-то сделать один, говори, что именно.
  
  Эта мысль зародилась в моей голове еще раньше, а оформилась в идею и даже в план - в магазине.
  
   ***
  В колбасном отделе была небольшая очередь. Когда я встал в нее, первой была старушка. Она протянула продавщице десять рублей с мелочью и попросила отпустить на эти деньги самой дешевой вареной колбасы. Дородная накрашенная продавщица оттолкнула руку с деньгами и велела старушке идти в магазин для бедных, а тут продают солидным покупателям. Старушка стала жаловаться, что у нее не ходят ноги, но продавщица уже принимала заказ у мужика с бычьей шеей. Он бесцеремонно отодвинул в сторону старушку и стал перечислять названия продуктов. Меня возмутила не столько наглая продавщица, сколько люди, стоявшие в очереди. Никто из них не заступился за бедную старушку. Магазин действительно был дорогой, и покупатели были соответствующие. В моем сознании они ассоциировались с элитой, а старушка - с народом. Я вышел из очереди и, подойдя к продавщице, громко сказал:
  - Вы сейчас же извинитесь перед бабушкой и отпустите ей за деньги вот этого наглого господина килограмм самой дорогой вареной колбасы. Бабушка, - позвал я старушку, - идите сюда. А ну, уступи ей место, - отодвинул я мужика.
  Он, кивая головой, поспешил отступить назад, я сердито посмотрел на застывшую с открытым ртом продавщицу:
  - Я вам что сказал? Извинитесь перед бабушкой и отпустите ей килограмм лучшей вареной колбасы.
  - Извините меня, бабушка, - проговорила, отыскав глазами старушку, продавщица и кинулась искать колбасу.
  А я оглядел очередь, читая мысли стоявших в ней покупателей. Трое не понимали, почему за колбасу должен был платить мужик. Сам он вообще ни о чем не думал, как солдат, получивший приказ командира. Женщина за ним испугалась, что я бандит и отниму у нее деньги. А вставший за мной мужик в старой куртке и трениках с обвисшими коленями радовался: "Так им, буржуям, и надо. Если денег нет, то ты для них не человек".
  Меня удивило, что никто не проронил ни слова.
  Я мог сам заплатить за колбасу старушке, но мне хотелось проверить свои астральные способности внушения без помощи Яро.
  Передавая старушке взятый у продавщицы пакет, я пожелал ей приятного аппетита и крепкого здоровья.
  - Спасибо тебе, сынок. И тебе дай бог здоровья и удачи, - прошептала она и пошла, шаркая ногами, к двери.
  Вернувшись в очередь, я стал с интересом ждать, чем все это закончится. Мужик без слов оплатил названную продавщицей сумму и, не взглянув на меня, вышел. Также поступили и остальные. Лишь продавщица с интересом взглянула на меня, когда я делал заказ. А может, я ей приглянулся, как мужчина.
  Мысль, к которой подтолкнул меня эпизод в магазине, впервые мелькнула у меня во время выступления аморитянского Президента. "Вот бы наш так выступил", - мечтательно подумал я тогда.
  И вот сейчас подобная мысль появилась у меня вновь, на этот раз уже как единственно спасительная для моей страны. Я тоже ничего и самой жизни не пожалею, чтобы вернуть народу все лучшее, что он имел в советское время. И помочь мне в этом должен был мой верный друг Яро.
  
   ***
  Мы вернулись в гостиную, где допрос близился к завершению. Они были так увлечены, что на меня не обратили внимание. Чтобы не мешать им, я молча пристроился все там же сбоку стола, и Яро - на своем месте у стены.
  Как я понял, они расходились в отношении главного свидетеля. Адвокат хотел с ним встретиться, а Маркин уверял, что это будет пустой тратой времени. Свидетель был хотя и молодой, но опытный работник ФСБ и станет все отрицать, а то и вовсе не захочет говорить.
  - А я могу с ним встретиться? - поинтересовался я.
  - Это исключено. Прокуратура не разрешит. Спросит, ты кто?
  Действительно, для прокуратуры я был никем, а послать на встречу со свидетелем одного Яро, пусть с адвокатом, я боялся. Он был невидимым, но осязаемым и без активной помощи адвоката запросто мог погореть. Рассказать же о нем старику я не имел права.
  - Вам очень нужна эта встреча? - спросил я старика.
  - Как сказать. Конечно, было бы неплохо, чтобы и он подтвердил показания Михаила Яковлевича, но, если это так сложно, то для закрытия шереметьевского дела вполне достаточно и того, что у нас есть.
  - Ты тоже так думаешь? - взглянул я на Маркина.
  Он улыбнулся, поправив волосы на виске.
  - У них не будет другого выхода. Если только они не попытаются доказать, что кассеты поддельные, но для этого существует независимая экспертиза. Или они могут всеми имеющимися у них техническими средствами и силовыми приемами заставить меня утверждать, что вы принудили меня дать эти мои показания под гипнозом или иным видом внушения.
  - Но ты не будешь это утверждать, верно?
  - Только, блин, попробуй, - вставил Яро. - Я тебе тут же кол в задницу с выходов в горло всажу.
  Глаза следователя налились испугом. Заглядывая мне в глаза, он затряс головой:
  - Я... я не буду это утверждать, потому что никакого гипноза на самом деле не было, и я дал вам показания по собственной воле. А... - Не зная, как сказать, он стал разводить и сводить руки. - Ты ж должен понять, что меня за эти показания по голове не погладят, и с ФСБ у меня будут большие неприятности. В лучшем случае меня уволят. Я бы хотел иметь за мои показания хоть какую денежную компенсацию. Много я не прошу, но хотел бы услышать, сколько вы мне за них заплатите?
  Меня опередил Яро:
  - Кто кому и сколько будет должен, мы обсудим в постели после освобождения всех ребят.
  Я велел ему помолчать и постарался пояснить следователю мягким и в то же время повелительным тоном, чеканя каждое слово:
  - За твои показания мы ничего тебе не заплатим. Однако, как только ребята окажутся на свободе, ты можешь потребовать от спецслужб за то, что не предашь гласности аферу с захватом аэропорта.
  - А ты мне дашь все кассеты, которые мне показывал? И с докладом прокурора заму Председателю ФСБ?
  - Их мы оставим у себя как гарантию безопасности ребят и Ивана Ивановича. Деньги за не придание кассет гласности мы требовать не будем, так как нам достаточно освобождения ребят. Такую возможность мы предоставляем тебе.
  Маркин буркнул:
  - От них дождешься денег. Им будет легче меня устранить.
  - Пригрози им, что копии кассет будут разосланы в редакции газет в случае твоей смерти.
  Он вздрогнул, как от удара, и затравленно уставился на меня.
  - Но в беде мы тебя не оставим. Твой опыт нам обязательно потребуется, и сотрудничество с нами станет новым взлетом в твоей политической и общественной карьере.
  Он в самом деле мог нам пригодиться, подумал я и сказал об этом Яро. Ему знакомы многие наверху, и он поможет нам туда пробраться. Однако для этого потребуется превратить его из демократа в социалиста. Я поинтересовался, сможет ли Яро это сделать?
  Он ответил, что сделает это без проблем. Политики - те же проститутки. Яро видел следователя насквозь. При советской власти, когда она была еще крепка, он был верным коммунистом. Когда ее расшатали, и он понял, что на ее падении можно поживиться, стал демократом. Он за бесценок скупил акции трех заводов на Урале и за короткий срок заработал около двухсот миллионов. Но на заводы нашлись другие претенденты, двое из которых были найдены мертвыми. Суд длился лет пять, претенденты оказались проворнее, и он потерял почти все. Осудили его условно с запретом занимать должности в правоохранительных органах в течение трех лет. В прошлом году срок запрета истек. Чтобы опять подняться, он станет кем угодно. Только сделать это, был уверен Яро, должен я сам, так как мне лучше известна обстановка в стране и побудительные причины ее возврата на социалистический путь развития. А он поможет следователю принять мои доводы.
  - Что ты имеешь в виду под моим взлетом? - вмешался в наш молчаливый разговор Маркин. - Пока я знаю, что из прокуратуры меня непременно вышвырнут.
  - С должности старшего следователя? - усмехнулся я. - А я тебе обещаю государственную должность, и твой нынешний прокурор к тебе будет проситься на прием.
  Но это при условии, что ты будешь мне во всем помогать. Сейчас для тебя самое главное - освободить ребят. У тебя есть их список?
  - Есть. И не только сидящих в СИЗО, но и кандидатов для будущих подобных операций.
  - Передай мне оба списка.
  - Список сидящих есть у адвоката, а кандидатов я тебе передам при нашей встрече. Когда мы встретимся? - Маркин заглянул мне в глаза.
  - Как только ребята будут свобождены.
  
  Мы с Яро проводили его до станции метро. Я хотел убедиться, что за нами не было хвоста, а Яро прочитал в голове следователя смутную тревогу, связанную с ОМОНом.
  Она оказалась не напрасной. Двое появились их воздуха сзади, трое шли навстречу, и фигур десять стояли на обочине со стороны бульвара.
  Маркин остановил меня и, подняв руку, крикнул:
  - Все в порядке, ребята! Мы обо всем договорились!
  Но они продолжали нас окружать. Подъехал и остановился с открытой дверью автобус. Чувство безнадежности на мгновенье охватило меня. Нет, не уйти. Ну, уложу я одного - двоих, и то вряд ли: вон, какие амбалы. Специально подобраны для защиты власти и элиты. Мне бы автомат или несколько гранат.
  - Не паникуй, - услышал я спокойный голос Яро. - Крикни им, чтобы остановились. Подтверди им слова следователя и прикажи отвалить. Но так, чтобы они от страха обосрались. Я помогу, если потребуется.
  А я совсем забыл про его и свои новые способности.
  - Стоять! - приказал я голосом командарма.
  Они остановились, как в детской игре "Замри". Лишь один из передней троицы продолжал идти, засовывая руку под полу пиджака. Вдруг его ноги скользнули вперед, и он, взмахнув свободной рукой, грохнулся на спину. Его голова отскочила от тротуара и замерла с открытым ртом. Я не сомневался, что это была работа Яро.
  - Вам, говнюки, что следователь сказал? - рявкнул я. - Он со мной обо всем договорился! Чтобы через минуту вашего духа здесь не было!
  Они бы исчезли в автобусе раньше, но их задержал упавший, которого они внесли на руках. Он так и не пришел в себя.
  Больше мы никого не встретили. Маркин кипел от возмущения:
  - Негодяи! Я им говорю окей, а они прут. Они же заводная машина. Им прикажут стрелять в народ, и они, не задумываясь, нажмут на курок.
  - Кстати, у них был приказ, в случае твоего сопротивления, тебя уничтожить, - добавил Яро. - Кашу с этими кассетами ты заварил круто. Но это хорошо. Чем круче, тем быстрее они сдадутся и отпустят ребят.
  
  Я попросил Яро посидеть в машине и сказал, что поднимусь на минутку к старику. Он вдруг заметил:
  - Если адвокат поинтересуется, как тебе удалось все это провернуть, не крути ему яйца, а расскажи вариант с потерей памяти тобой и Юнино. Разжалоби его вашими мытарствами с жильем. А сегодня, скажи, что во время очередного посещения паспортного стола ты случайно обнаружил в себе дар внушения, чем там же и воспользовался. Это, скажи, натолкнуло тебя на мысль спасти ребят, свидетелем чего старик был. Он должен тебе поверить.
  
  Адвокат выслушал о встрече с омоновцами спокойно, заметив, что власти боятся любой непокорности в народе. Мой совет на время поменять местожительство он беззаботно отверг, сказав, что испытал многое в жизни и только ни разу не сидел в тюрьме.
  - Буду счастлив умереть за свой народ, - без тени пафоса сказал он.
  - Только после освобождения ребят, - возразил я. - А сейчас это будет не счастье, а несчастье для ребят, потому что без вас мне вряд ли удастся их освободить.
  Он вдруг вонзил в меня свои маленькие уже терявшие голубизну глазки и спросил тоном, каким поинтересовался бы, сколько лет моему сыну, что все-таки я использовал против следователя и омоновцев: гипноз или какое другое внушение. Я честно признался, что сам еще точно не знаю. Мой рассказ о своей и Нининой горькой судьбе и наших мытарствах прошиб старика до слез. Когда же я закончил удачным посещением Акатова и договоренностью с ним о возврате квартиры, он радовался, как ребенок.
  - А я уж грешным делом подумал, что ты...- Старик заиграл пальцами, скрывая смущение. - Как бы сказать помягче, чтобы тебя не обидеть. Ну, в общем, я увязал сговорчивость следователя с его голубизной и якобы твоей нетрадиционной ориентацией.
  Я смеялся так долго, что меня одолела икота. Сбив ее стаканом минералки, я, наконец, спросил то, из-за чего собственно и поднялся наверх:
  - Иван Иванович, вы в какой-нибудь сегодняшней партии состоите?
  Он вскинул кустистые седые брови и ответил с вызовом:
  - Я как был, так и остался коммунистом. Но не нынешней пришей - пристебайной партии, а ленинской, принадлежностью к которой я всегда гордился и горжусь сейчас.
  - У вас есть знакомые в руководстве нынешней компартии?
  - Да, есть и немало. Я часто веду их дела.
  Это как раз было то, что в чем я нуждался. Я попросил старика свести меня с кем-нибудь из видных деятелей нынешней компартии, кто, на его взгляд, тоже остался настоящим коммунистом. Он пообещал.
  
  
   ***
   Ко мне домой мы приехали в половине двенадцатого ночи, когда Нина уже не знала, что и подумать, так как городского телефона в доме не было, а мобильник был лишь у меня.
  Она забила купленными нами по дороге продуктами оба холодильника: наш и Августы Климовны, с которой мы давно питались вместе. В своем холодильнике она хранила варенья и лекарственные травы. Я знал ее любимую еду и закупил ей на полгода. А специально для Нины привез килограмм "Эдамера" и батон самой дорогой любительской колбасы, которую выбрал по запаху, больше других напомнившему мне советскую колбасу за два девяносто. А сейчас она стоила четыреста двадцать девять рублей. Вот и подсчитайте, во сколько раз понизился уровень жизни рядового пенсионера, сравнив его нынешнюю пенсию с советской.
  Алешка спал, и будить его мы не стали. Подаркам ему Нина радовалась не меньше, чем сделал бы это он сам. А на чипсы сама набросилась. На ее вопрос, откуда столько денег, я попробовал отшутиться, но Яро ее настолько уважал, что тут же все выдал. К моей радости, наш визит к Акатову она полностью одобрила, добавив, что с бандитами только так и надо поступать. Мы ели, пили и проговорили до утра. Телевизор мы не выключали, и Яро с интересом поглядывал на экран, переключая каналы. Свое впечатление он выразил так:
  - У вас внедрение безнравственности и пошлости в сознание народа гораздо изощреннее, чем когда-то было у нас. От горючей смеси ебли и веселья с жаждой наживы и насилия никакая здравая мысль в голове не появится. Все продумано, чтобы отвлечь народ от смысла жизни.
  Больше всего его возмутили русские бабки, которых изображали парни.
  - Как можно превращать матерей в посмешище? - не мог успокоиться он. - Если бы у меня была настоящая мама, а не робот, я бы убил любого, кто посмел бы ее оскорбить. Слово "мать" сейчас на Аморите - святое слово. Мы не принимали специальных запретов на мат с упоминанием матери, он исчез сам собой. Сама наша жизнь сделала это.
  
  Мы уложили Яро на раскладушке. Проснувшись от лая Черного и не обнаружив Яро, я выскочил во двор. Успокоив пса, я стал негромко звать Яро. Он отозвался не сразу.
  Он сидел в конце огорода на пеньке от спиленной старой яблони и любовался восходом солнца. Наших трех часов ему хватило, чтобы выспаться, и он, выйдя по нужде, так и застыл на месте, увидев выползавший из-за леса огромный красный шар. Вчера весь день был облачным, и наше небесное светило он увидел впервые.
  - Я не представлял, что во вселенной может существовать такая красота, - восхищался он. - Не понимаю вас, людей. При таких просторах и таком солнце, казалось бы, только живи и радуйся. А у вас сплошные убийства, грызня из-за денег, нищета при наличии миллиардеров.
  - Ты не видел еще нашу Сибирь. Вот, где необозримые просторы и невообразимые земные богатства.
  - И тоже плохо живут?
  - Смотря, кто. Народ там живет еще хуже, чем здесь, а олигархи там самые богатые. У одного из них, к примеру, самая большая яхта в мире. А еще он единственный олигарх-орденоносец.
  - Сколько он построил заводов и фабрик?
  - Ни одного и ни одной.
  - Тогда за какие заслуги ему дали орден?
  - Это надо спросить у того, кто его наградил.
  - Спрошу, если ты меня с ним сведешь. - Я услышал, как, поднявшись, он хрустнул мускулами. - Долго я еще буду сидеть без дела? Когда займемся революцией?
  Я покачал головой.
  - Вот уж, что невозможно у нас совершить сегодня, так это революцию. Антисоветская пропаганда в течение двадцати лет в самой России и на протяжении полвека на Западе превратила это слово в пугало, изгой и даже проклятие. Наш народ сейчас ничем не отличается от бывшего вашего. Вспомни, сколько пришло народа к Дому Президента в тот вечер по призыву Язо? Несколько десятков бежевых и ни одного синего. Поэтому у вас была не революция, а переворот сверху. Революция началась позже, когда народ принялся в едином порыве претворять в жизнь программу построения новой жизни.
  - А помнишь, сколько прибыло в нашу столицу аморитян на празднование первой годовщины революции? Больше двух миллионов. Такого никогда еще не было в нашей истории.
   Я тогда здорово прокололся. Язо поручил мне обеспечить показ празднования для всех приезжих. Я решил, что из других городов приедет самое большое тысяч двести, и на это количество расставил на улицах экраны. А они поперли, как комары. Выручили жители окраинных улиц, выставив в окна телевизоры.
  - В России сейчас и пятитысячная демонстрация считается многолюдной. Народ окончательно потерял веру в свои силы. Предположим, нам с тобой удастся захватить телецентр, и я выступлю с программным обращением к народу, которое дойдет до души всех простых людей. Но если я попрошу их поддержать меня выходом на улицы, я уверен, что кроме сотни зевак никто не выйдет. Знаешь, почему? Потому что людей так часто обманывали, что и меня они примут за очередного болтуна. И кончится мое выступление, если даже нам удастся убежать из телецентра, в лучшем случае, моим пожизненным заключением, в соответствии с последними корректировками Конституции.
  - Я не понял, к чему ты клонишь. К тому, что у вас уже бесполезно пытаться что-либо изменить?
  - В надежде на активность народа да, бесполезно. В нем уже нет ни рабочего класса, ни крестьянства. И главное, нет надежды на то, что они возродятся. Поэтому остается один путь - переворот должен совершить сам Президент.
  - Так в чем проблема?
  - В том, что он не ваш старый и больной Президент, который сам пришел к необходимости перемен на Аморите. Наш Президент к такому выводу не придет. Он еще не стар и по уши влюблен в капитализм и частную собственность. Он доказывает и добивается, чтобы частное право верховенствовало над государственным. И это в России, где русские люди всегда отличались свое государственностью!
  - Зачем же вы избрали его Президентом.
  - На него указал его предшественник. Все, как у вас.
  Яро поднялся и хрустнул мускулами.
  - Не падай духом, Яглебо. Нет таких крепостей, которые большевики не брали.
  Этим выражениям тоже я их научил. Они всегда действовали на них успокоительно. Так же они подействовали на меня сейчас.
  Когда мы входили в дом, Ямо крепко вцепился в мою руку, услышав грозный собачий рык. На Аморите собаки были не больше нашей кошки, и Черный ему казался медведем.
  На кухне мы выпили на кухне по чашке кофе. Я оставил Нине записку, чтобы не волновалась, если меня долго не будет.
   ***
   Мне опять стало не по себе, когда я не увидел вселеннолет. Но едва я приблизился к яме, как внизу появилась овальная дверь, в проеме которой стоял в оранжевом костюме Яро, приглашая меня войти, что я и сделал, спустившись по уже лежавшей у моих ног лестнице.
  - Опять не будешь? - Яро стал доставать из встроенного шкафа тюбики. - Ваша еда очень вкусная, но слишком объемная для моего желудка. Я не наедаюсь ею.
  - А ваша еда сытная, но не вкусная. Спасибо, по утрам я пью только кофе с бутербродом. Ты ешь и не обращай внимание, как я буду шевелить мозгами, с чего нам лучше начать изменять жизнь в России.
  - Не помешает тебе думать?
  Он коснулся пальцем кнопки на стене, и на экранах вокруг меня появились наши и зарубежные телепрограммы. Этого я не знал.
  - Я тоже еще не смотрел, - сказал Яро. - В тот раз я сразу улетел обратно, а сейчас Язо мне поручил просмотреть и что-нибудь позаимствовать.
  Не знаю, что он мог у нас позаимствовать. Почти на всех экранах шли утренние новости. Тема была одна: мировой финансовый кризис набирал обороты. На наших каналах наш Президент с унылым видом рассказывал сидевшим за столом о мерах по спасению, недопущению снижения и ухудшения, но из-за того, что экономика России глубоко интегрирована в мировую экономику, то все меры, к сожалению, не дают должных результатов. И вдруг, обведя всех взглядом, проговорил с усмешкой:
  - За что боролись, на то и напоролись.
  Мне будто влепили пощечину, и я вскочил, кипя негодованием:
  - Кто, блин, боролся? Говори да прожевывай. Народ боролся за то, чтобы бегать в поисках работы? Чтобы заниматься проституцией на лечение братика?
  Яро стал успокаивать меня:
  - Побереги нервы, Яглебо. Нельзя их тратить на всякую сказанную собачью чушь.
  - Чушь? Нет, это не чушь. Это наглая попытка свалить на народ то, что сделали с Россией демократы, в том числе сидевшие за столом.
  - Этот полулысый, который тебя так возмутил, ваш Президент? А чернявый изображавший, будто что-то понимает, кто?
  - Премьер - Министр.
  - Почему не по-русски Глава Правительства?
  - Потому что так его называют на Западе.
  - Не знаешь, когда они опять соберутся вместе?
  Я уставился на Яро. Хотел спросить, зачем, но вопрос застрял в глотке, и я проговорил радостно:
  - Ага, понял - не дурак. Обязательно узнаю.
  Он подошел к вделанному в стену компьютеру и поиграл пальцами по клавишам. Я и его не заметил. На экране появилась панорама Москвы, территория Кремля, офис Президента и его кабинет. Он был пуст. В приемной секретаря находились двое: молодая женщина за столом и возившийся с ручкой окна пожилой мужчина с военной выправкой. Он несколько раз открыл и закрыл узкую раму и стал собирать инструменты в складывающийся ящик.
   - Поверишь на слово или проверишь? - спросил он женщину.
  Она поднялась, провела руками по обтянутому брюками приличному заду и, виляя им, подошла к окну. Одной рукой она повернула ручку, а другой открыла раму. Закрыв ее, спросила:
  - Расписаться где надо?
  Она чиркнула на протянутой бумажке и вернулась на место, так же виляя задом.
  Мужчина остановился у стола:
  - Сам-то где?
  - В своей резиденции на переговорах.
  - Здесь редко бывает?
  - Как сказать? Это зависит от дел и времени года. Зимой он чаще здесь, а летом, конечно, больше в резиденции. Там природа, воздух.
  - Как он по сравнению со старым?
  - Я пришла с ним.
  - Оно и правильно. Каждый хочет иметь свою секретаршу.
  Послышалось пение телефона. Мужчина направился к двери, а женщина взяла трубку.
  - Нет, сегодня здесь не будет. И всю эту неделю тоже. Только в следующий понедельник. Смотрите телевизор, увидите, где он будет.
  Яро спросил меня с довольной улыбкой:
  - Слышал? Это даже лучше, что у нас почти неделя в запасе. У тебя будет время подготовить его обращение к народу, если сам не хочешь выступать. А я познакомлюсь получше и поглубже с Россией.
  - Он будет только в понедельник? Когда же мы успеем что-либо сделать, если ты ночью улетаешь?
  - Успеем! Главное, чтобы он здесь появился.
  - А как мы к нему попадем? Не на этом же вселеннолете? Там его сразу засекут радары.
  - Если хочешь, можем прямо сейчас сделать пробный туда полет.
  И это было для меня приятной новостью. Яро открыл ящик в стене и вынул знакомые мне турбокрылья и специально для меня невидимый костюм. Вот это да! Очень даже он мне может здесь пригодиться. Я тут же натянул костюм на себя. На месте лица была маска со стеклами для глаз и отверстиями у рта и ноздрей. Мы помогли друг другу закрепить на спине крылья. С ними я не раз летал на Аморите. Для широкого пользования они там были запрещены из-за частых столкновений в воздухе, несмотря на то, что там не использовали невидимые костюмы, которые находились лишь на службе спецназа и команды Президента, в которую я входил.
  Опережая мой вопрос, Яро успокоил, что крылья здесь тоже невидимые. Чтобы мы могли видеть друг друга, я разорвал свой носовой платок на узкие полоски и обвязал ими запястья наших рук.
  Хотя мы настроили крылья на Кремль, Яро попросил меня следить визуально за правильностью курса и при необходимости поправлять его.
  
  Там, на Аморите, природа была бесцветная, а здесь она восхищала разнообразием красок. Приходилось сдерживать себя, особенно Яро, от любования ими. А еще нужно был все время быть на чеку, чтобы не столкнуться с птицами. Поэтому мы летели чуть выше их.
  Кремль стал виден совсем скоро. Подлетев к нему, я присмотрел место в углу двора для приземления. Коснувшись земли, мы сняли крылья и уложили их под деревом. Я стал забрасывать их листьями, но Яро заметил, что со стороны листья словно висели в воздухе и могли привлечь внимание. Мне пришлось стряхнуть их.
  Свой невидимый костюм я снимать не стал.
  На прилегавшей к офису Президента территории народу было мало, видно простых смертных на нее не пропускали.
  Мы подошли к огромной входной двери и, дождавшись двух женщин, прошмыгнули вместе с ними вовнутрь. Пока они показывали сидевшему за столом офицеру удостоверения, а одна из них кокетничала с ним, мы спокойно прошли вперед. Искать этаж Президента нам не пришлось, так как женщины что-то несли его секретарю. При входе в лифт у нас произошла небольшая заминка. Я успел протолкнуть в кабину Яро, а на меня двери налезли. Раздвинув их и встав сбоку, я столкнулся с Яро. Он обозвал меня слоном. Но дверь, видно, давала сбой нередко, и женщины не обратили на нее внимание.
  Вышли мы из лифта без проблем. В приемную секретаря мы решили не входить.
  - Во вторник убедимся по интернету, что он в кабинете, и прилетим сюда, - сказал Яро. - Ну что, двинули обратно?
  Я не возражал. Мы спустились на лифте и минут пять простояли у входной двери в ожидании, когда ее откроют. Так и не дождавшись, я сделал это сам, когда дежурный потянулся к телефону.
  
   ***
  Едва мы взяли обратный курс, Яро тронул меня за руку и заискивающим тоном попросил:
  - Может, глянем, Юло меня там ждет?
  - Можно, только какой толк оттого, что ты ее там сейчас увидишь? Лишь раздразнишь себя. Я лучше ей позвоню и отвезу тебя к ней на машине часа на два.
  - Правда, отвезешь? - обрадовался он.
  Мне вдруг стало жаль его. Это я вспомнил, что и сам когда-то был молодым. Да и находился мотель почти по пути.
  - Ладно, заглянем сейчас. Если она там и ждет тебя, узнай, сколько ей нужно добавить на лечение брата.
  Яро словно смазали крылья. Я еле поспевал за ним.
  Это отняло у нас всего полчаса, зато как счастлив был Яро, увидев Ульку, одиноко сидевшую за столиком кафе. Перед ней стояла чашка с остывшим кофе. Она не спускала глаз с дороги.
  Мы сели за соседний столик с таким расчетом, чтобы Яро был рядом с ней.
  Мне захотелось прочитать ее мысли, но для этого нужен был контакт. Но влюбленный Яро вдруг стал застенчивым и лишь любовался Улькой.
  На выручку нам прибежала та самая Пышка.
  - Хватит дурочку валять, - затараторила она. - Там два солидных клиента на "Мерсе". Им две нужны. Один на тебя глаз положил. Уль, пойдем, а? Не придет твой Глеб. Ни сегодня и ни завтра. Он давно тебя забыл. Ну, пойдем. Они нас ждут.
  - Я тебе уже сказала, что я больше этим не занимаюсь. Я здесь только потому, что жду Глеба. Я уверена, что он обязательно приедет.
  - Ну и дура! Тогда лучше уходи отсюда и жди его в другом месте. Треф тебя убьет, если они ему пожалуются. Тебе мало вчерашнего?
  - Ну и пусть жалуются. Пусть убьет. Я этим больше не занимаюсь.
  Пышка опять обозвала Ульку дурой и убежала к машине у обочины.
  Я отчетливо услышал Улькин внутренний голос: "Ну и пусть жалуются. Никуда я отсюда не уйду. Я уйду, а он приедет, а меня нет".
  - Я уже приехал, - сказал ей Яро. - Я все время думал о тебе.
  Бледное личико Ульки осветила счастливая улыбка.
  Чтобы им не мешать, я пересел подальше. Мне вдруг захотелось есть, и я с трудом сдержал себя, чтобы не подозвать официантку.
  Глянув на "Мерс", я увидел, как в него садилась Пышка, а у машины стоял молодой мужик в малиновом пиджаке и джинсах и говорил по телефону. Что-то подсказало мне, что Ульке ее упорство с рук не сойдет, и ей надо отсюда срочно уходить. Вероятно, об этом ее предупредил и Яро, так как она поднялась и направилась к дороге. Я тоже встал и, проходя мимо стула Яро, позвал его. Он не отозвался. Я поспешил за ними.
  Из "Мерседеса" вышел второй мужик, но в белом пиджаке и распахнул заднюю дверь, где сидела пышка. Звонивший мужик пошел Ульке навстречу. Но она обогнула его в сторону автобусной остановки. Мужик ухватил ее за руку. Она пыталась ее вырвать, но он обхватил второй рукой и потащил к машине. Она закричала и стала отбиваться, метясь ему в лицо. Вдруг мужик выпустил ее и схватился руками за спину. Его ноги подогнулись, и он сел на землю, закрывая лицо руками, словно защищался от ударов. Я догадался, что Яро не на шутку разозлился.
  Увидев, что к застывшей на месте Ульке кинулся напарник избиваемого, я преградил ему дорогу и, ухватив за шкирку, отволок к машине. Там я трижды стукнул его головой о капот и опустил на землю.
  А Ульку между тем уже избивал невесть откуда появишийся парень в черной футболке с черепом на спине. Не успел я подбежать к ним, как парень резко развернулся и ухватился за пах, откинув вверх голову. Быстро опустив ее, он опять откинул голову вверх и так несколько раз, пока его лицо не превратилось в красную маску от хлынувшей из носа крови.
  Я велел Яро прекратить истязание. С трудом сдерживая гнев, он сообщил, что парень в футболке - тот самый Треф, о котором предупреждала Ульку пышка. Вчера он отнял у Ульки все мои деньги.
  Теперь уже гнев охватил меня. Я поднял голову сутенера, стараясь не испачкаться кровью, и велел ему немедленно вернуть Ульке пятьсот евро. Сплевывая кровь, Треф процедил сквозь зубы, что не пятьсот, а всего триста.
  - В таком случае ты вернешь ей прямо сейчас тысячу евро или я сверну тебе шею, - услышал я угрозу Ямо. - И забудь про нее, понял?
  Треф кивнул головой. Я отпустил его, думая, что он пойдет за деньгами в мотель. Но он вынул из кармана пачку денег и, вытащив из нее десять стоевровых купюр, направился к все еще стоявшей на том же месте Ульке. Я обогнал его и сказал ей, обняв за плечи:
  - Уля, успокойся. Треф сейчас вернет тебе денег больше, чем вчера отобрал. Возьми их и скажи мне, сколько тебе еще надо на лечение брата.
  Она спокойно взяла протянутые Трефом деньги. Когда он отошел, она взглянула на них и вдруг заплакала. Я с трудом разобрал, что денег у нее больше, чем требуется на операцию, и что она может вернуть мне мои триста евро.
  - Оставь их себе. Мне важно, чтобы ты меня помнила и ждала.
  - Я буду ждать тебя дома. Ты когда приедешь?
  - Завтра или послезавтра не обещаю, но приеду обязательно. При одном условии, что с этим делом ты завяжешь навсегда. Или никогда меня больше не увидишь. А сейчас уезжай отсюда домой не на машине, а на автобусе. Я послежу, чтобы за тобой никто не поехал.
  
  До автобусной остановки с ней пошел Яро. Я подошел к начавшим приходить в себя мужикам. Мне не составило труда прочитать в их головах, что они не поняли, кто их избил. Я им пояснил, что это их бог покарал. А еще приказал забыть навсегда девушку, из-за которой им досталось. Хорошо еще, что так, а то могло быть и хуже. Они молча сели в машину, в которой Пышки уже не было, и умчались, взвизгнув тормозами.
  А вслед за ними вскоре ушел и автобус с Улькой.
  
  Мы взлетели и взяли курс к вселеннолету. Так как внутри его и вокруг в радиусе в полкилометра мобильник не работал, я оставил Яро одного и вернулся домой.
  На мобильнике высветились два звонка: от Ивана Ивановича и Акатова.
  Адвокат сообщил мне, что ему утром позвонил следователь. Он был очень возбужден от разговора с прокурором. Требование освободить ребят из СИЗО привело того в бешенство. Отстранив Маркина от ведения их дел, прокурор тут же умчался докладывать наверх. Следователь был уверен, что его обязательно уволят, и очень хотел встретиться со мной, повторяя про обещанную мной высокую должность. Я попросил старика передать ему, что все это будет только после освобождения ребят.
  От Акатова я узнал, что все мои требования Свирский в принципе принял. Для жильца моей квартиры уже подобраны две квартиры на выбор в этом же районе, и сегодня их ему должны показать. Акатов заверил меня, что жилец обязательно согласится, и в конце этой недели я смогу переезжать. Он также сказал, с возвратом мне орденов и иконы возникли трудности, так как Джафаров их давно продал. Сейчас он их усиленно разыскивает.
  Едва я отключил мобильник, как он заверещал снова. Опять звонил адвокат.
   - Ну, вот, кажется, и осуществится моя мечта умереть тюрьме за народ, - услышал я его наигранно веселый бархатный голос. - Мне только что незнакомый мужчина предъявил ультиматум: или я отдам ему все кассеты или до конца моих дней я проведу на нарах с уголовниками. Догадайся, дружок, что я ему ответил?
  - Гордо сказали, что тюрьмы вы не боитесь и будете счастливы умереть в ней за русский народ.
  - Как ты, дружок, догадался? Ах, да, ты же... Молчу, молчу. Но не только это. Я пригрозил, что уже на следующий день после моего исчезновения сто копий кассет будут переданы в сто редакций газет и телестудий России и за рубежом. Он швырнул трубку.
  - У вас есть надежное место, где вы смогли бы пересидеть эту неделю?
  - Есть, но я не хочу никого подвергать опасности.
  - Тогда подвергните меня. Прямо сейчас вы выйдете незаметно из дома и как угодно, желательно не на чужой машине, доберитесь до метро "Анино". Я вас там встречу.
  Минуту он осмысливал мои слова, возможно, протестуя против их приказного тона.
  - Если это нужно для задуманного тобой дела, я постараюсь быть там через час.
  
  Я встретил и отвез его к Нине, а точнее, к Августе Климовне. Он был чуть ее постарше, как и положено паре, и на мой взгляд, они вполне могли найти общий язык. Чтобы помочь им в этом, я остался дома на обед. Он прошел в праздничной атмосфере. Впервые Нина выставила на стол, что хотела, а не то, на что хватило денег. Он ломился от яств и питья.
  Моя помощь "молодым" не понадобилась, и мой скорый уход заметила лишь Нина, которая сунула мне пакет для Яро. А я незаметно прихватил бутылку.
  Потом Нина мне рассказала, что "молодые" лишь часа через два поинтересовались, куда это я подевался.
  
  
   Глава четвертая
   За что боролись.
  Яро все это время даром не терял. По компьютеру он облетел значительную часть территории России, и его восхищение ее просторами и богатством лесов, рек и озер удесятерилось. Одновременно он пылал негодованием от увиденной нищеты народа и роскоши элиты.
  - По сравнению с Аморитом у России намного больше возможностей быть самодостаточной во всех отношениях страной. У нас нет столько свободной земли для производства сельскохозяйственной продукции. Больше половины ее у вас пустует.
  - Я читал, около семидесяти процентов пахотной земли, - поправил я.
  - Поэтому вы и импортируете больше половины продуктов.
  - В крупных городах импорт продуктов достигает восьмидесяти процентов.
  - Это уже вообще идиотизм. У нас вообще неоткуда импортировать. Это и плохо и хорошо. Если запасы нашей продукции превышают потребность, мы либо увязываем это с планом на следующий год либо идем на снижение розничных цен.
  - У нас ни о каком снижении розничных цен не может быть и речи. На продукты они только растут. Даже то, что нефть за последнее время подешевела в три-четыре раза, никак не отразилось на розничных ценах на продукцию, стоимость которой зависит от цены бензина.
  - Не надо было увязывать свою внутреннюю цену на нефть с мировой ценой.
  - Это как раз и есть "за что боролись, на то и напоролись". Это не народ боролся, а его вляпали в говно.
  
  Я сел поближе к компьютеру, и мы вдвоем продолжили путешествовать по стране. Моя рука так и тянула курсор к дому дяди Вани. Приблизившись к его двору, я увидел в нем Толика, возившегося со старым "Жигуленком". Подумав, что он купил себе машину или ремонтирует чужую, я проник в дом. Там перед нами предстала на кухне Люба в цветастом фартуке, а в гостиной Оля сидела на диване перед телевизором. Вдруг она вскочила и, подойдя к матери, закричала:
  - Мам, смотри, что они брешут. По телевизору сказали, что всем, кого уволили, платят четыре тысячи девятьсот рублей. А Толику и мне не заплатили ни копейки.
  Люба положила ложку, вытерла о фартук руки и обняла дочь.
  - А ты, дочка, меньше их слухай. Может, кому и платят, только не нам. Мы и без них как-нибудь проживем. Толик починит машину и будет робить на ней. Весной опять посадим у Маши картоху, свеклу, капусту, с голоду не помрем. Мы с отцом в войну выжили. Выживем и сейчас. Только бы Геночку надолго не засадили. А то все глаза по нему выплачем. - Люба поднесла фартук к глазам.
  Вон оно что, расстроился я. Уволили их, несмотря на то, что на водителей и уборщиц всегда был спрос, независимо от кризисов. Значит, из-за Генки. Ничего. Освободим его, и я обязательно туда слетаю. А, с другой стороны, что я смогу для них там сделать? Устроить на работу за гроши? Надо все в корне в стране менять.
  Я передвинул курсор к своей деревне. Отыскав избу деда, я показал ее Яро. Внутри избы я заочно познакомил его с тетей Клавой и Машей. Тетя лежала, а сестра что-то зашивала. Разве кто-нибудь из них раньше в это время сидел в избе без дела? Им бы это не дали их коровы, поросята, куры, полный огород. А сейчас даже кошки с собакой у них нет.
  Яро тронул мышь и уложил всю деревню в экран.
  - Ого, сколько дворов! Деревня, а почти, как наш город.
  - Она и была когда-то, как город. Поэтому и называлась селом. Сейчас здесь и трети крестьян не осталось. Вот смотри.
  Я указал стрелкой заселенные избы и показал, кто в них жил. В основном старые и пожилые женщины. А потом молча провел по пустым избам соседних деревень, в которых бывал с дядей Ваней. Рассказал, сколько народа собиралось на просмотр фильма и как перед этим колхозники пели и танцевали.
  - И никого не кастрировали за это?
  Я усмехнулся:
  - Кастрировали? Главный предатель стал героем Запада, а главный подонок награжден высшим орденом России. Остальные стали министрами, депутатами, и обязательно все богатыми. А народ начал ускоренно вымирать. Сам видишь, что от него осталось.
  Яро заскрежетал зубами, Это у него была такая привычка, когда он злился. Я вынул из пакета еду и бутылку. Ел он один, причмокивая от удовольствия, а пили мы вместе. Я остался во вселеннолете ночевать, спал недолго, а Яро еще меньше, и все время мы изучали жизнь россиян. Побывали мы и в наших бывших союзных республиках. Я не смог толково ответить на вопрос Яро, что выиграли народы этих республик от развала Советского Союза. Вместо ответа я показал толпы мигрантов из этих республик в Подмосковье, атакующих машины с работодателями.
  Часа два перед сном мы посвятили праздной жизни московской элиты, побывав в ночных барах, ресторанах и клубах. Заглянули мы и в рублевские дворцы. Совершенно случайно я наткнулся на дачу Премьера. Я и не знал, что он жил здесь. На его месте я бы постеснялся жить в Рублевке. В народе прозвище рублевец было равносильно бандиту и вору.
  Выключив компьютер, Яро проговорил тоном, далеким от оптимизма:
  - Н-да, это тебе не наш дореволюционный Аморит, где все было разложено по полкам. На одной была элита, на других двух располагались бежевый народ и синие рабы. А сейчас у нас вообще все ясно, как в ваш солнечный день. Крестьяне кормят народ. Рабочие производят для крестьян и всей страны машины и ширпотреб, строят жилье. Трудовая и творческая интеллигенция и работники сферы обслуживания создают предпосылки и условия для труда и отдыха всего народа. Есть еще руководство страны, которое регулярно обновляется. Попасть туда не все стремятся, так как там надо сильно вкалывать и нести большую ответственность, а зарплата, если ты не забыл, у Президента всего в девять раз больше, чем у уборщицы. А у вас во сколько раз?
  Я пожал плечами.
  - Представления не имею, но думаю, на порядок больше.
  - Очень плохо, если он сам и общество считают это нормальным.
  - Его зарплата вовсе не показатель социального неравенства в России. Олигархи у нас зарабатывают в сотни тысяч раз больше его, а уж про уборщицу и говорить смешно. - Я повернулся к Яро. - Я что-то никак не ухвачу, к чему теперь ты клонишь?
  Он почесал гладкий без единой морщины лоб. Я подумал о том, как была бы поражена его красотой Улька. А что если попросить Нину купить ему мужской костюм? Улька не так уж на много выше его, и помехой это у них не должно быть.
  Я удивился, что он не прочитал эти мои мысли, и порадовался тому, что загипнотизирован им качественно.
  - К чему я клоню? - переспросил он. - К тому, что я согласен с тобой насчет пассивности вашего народа. Как такового я его не увидел. Он у вас настолько разобщен и раздроблен, что ни о каком его сплоченности и сопротивлении власти не может быть и речи. Деревня в этом смысле полностью отпадает. Ее у вас, считай, нет. А те, которые сохранились, живут сами по себе, без какой-либо связи между собой Рабочего класса тоже нет. Отдельные работники, которым повезло с работой, слишком боятся ее потерять и на улицу не выйдут. Эффективной революционной силой могли бы быть охранники, сыновья рабочих и крестьян, но они тоже разрозненны, и каждый из них дрожит за свою работу. В лучшем случае они не выступят за власть. А вот ее активных защитников окажется гораздо больше. Это вся пресса, элита, владельцы коттеджей, бизнесмены, включая даже тех, у которых дела идут хреново, уже зараженных жаждой денег и наживы. А интеллигенцию противники революции опять возьмут правами и свободой, хотя при советской власти она жила лучше, чем сейчас. И плюс к этой мощной силе у власти будет армия и милиция, зазомбированные на выполнение любых приказов.
  Яро сморщился и потянулся к бутылке. Я с интересом наблюдал за ним. Обычно в этом деле командовал я, а тут, видно, слишком глубоко пробрала его тема разговора. Наполнив пластиковые стаканы, он дотронулся своим до моего и выпил, не закусив. Глядя в никуда, он долго молчал и вдруг зажужжал громко, как муха, забравшаяся в ухо:
  - Одно я не могу понять! Даже не верится, что у вас когда-то хоть что-то принадлежало народу. Это как же надо поработать, чтобы за такой короткий в историческом плане период все порушить и ничего не создать. Идет одно опустошение природных ресурсов. А главное, опустошилась душа народа. Я обязательно приеду сюда через ваши двадцать лет.
  - Чтобы посмотреть, что останется от России при этой власти? Ну, во-первых, при такой власти нас с Ниной уже не будет. Да и Ульки тоже. А во-вторых, теперь уже ты хочешь сказать, что ничего сделать у нас уже нельзя?
  - Не знаю, но хочу верить, что это не так. Мы не простим себе, если не попытаемся изменить здесь хоть что-нибудь в лучшую сторону.
  
   Я опять оставил Яро одного, пообещав не надолго, и уехал домой.
   Ивана Ивановича, несмотря на рань, я нашел на террасе, готовившим свою речь на суде. Я прочитал тезисы. Адвокат не оставлял судье никакой надежды. Услышав мою похвалу, старик сказал:
  - Это ничего не значит. Если дело дойдет все-таки до суда, он будет закрытым, и все мои доводы повиснут в воздухе. Поэтому доводить дело до суда ни в коем случае нельзя, а нужно действовать.
  Что я и начал тут же делать. Не знаю, что у нас получится насчет всей страны, а ребят освободить я должен.
  Позвонив Маркину, я попросил у него телефон прокурора. Он назвал и попытался узнать, когда мы встретимся. Проигнорировав вопрос, я связался с прокурором. Часы показывали четверть восьмого. Голос прокурора показался мне сонным или с большого перепоя.
  - Кто?
  - Обладатель кассет по шереметьевскому делу, о которых вам вчера доложил следователь Маркин. Я хочу знать, когда ребята будут на свободе?
  По тому, как долго молчала трубка, я заподозрил, что прокурор либо лишился языка от моего нахальства, либо не понял, что я сказал.
  Но я ошибся.
  - Я могу их просмотреть?
  - Разумеется. Когда вам удобно?
  - Перезвонить через десять минут сможешь?
  - Как скажешь.
  Перерыв нужен был и мне. Ехать в назначенное прокурором место я не собирался, а у меня, кроме квартиры адвоката, других мест не было. Я честно признался старику в этом. Он вздохнул.
  - А мне так хорошо было здесь. За многие годы я впервые насладился семейной обстановкой.
  Я взял его за руки и заверил:
  - Иван Иванович, дорогой, мы обязательно сюда вернемся. Я могу поехать и один, но вы на них подействуете, как красный цвет на быка.
  - Думаешь, мы вернемся? Мне что-то расхотелось в тюрьму.
  - Это прекрасно, что расхотелось. Вы здесь очень нужны народу.
  - А... - Он заглянул мне в глаза. - Ты уверен, что и с ним пройдет номер? Он может привести с собой диктофон и записать твои кассеты.
  Я об этом не подумал.
  - За это предупреждение вам спасибо. Обязательно его учту.
  - И учти, что обыскивать себя он не позволит.
  
  Я съездил за Яро. Он сидел за компьютером и перед экранами телевизоров. Я набросился на него:
  - Сколько можно? Вышел бы на воздух, погулял по лесу.
  - Я уж думал, да побоялся, что там собаки.
  - Собак, предположим, там нет, а змеи могут быть. Ладно, сходим как-нибудь вместе. А сейчас мне нужна твоя помощь
  
   ***
  Адвокат ожидал меня у ворот. Я усадил его рядом с собой, а Яро заранее сел на заднее сиденье.
  Мы приехали в квартиру адвоката на час раньше назначенной встречи с прокурором. Он сразу согласился приехать по названному мной адресу, наверняка уже зная его от следователя.
  Предлагать ему кофе с коньяком мы не думали и поэтому маленький столик убрали, а у стены рядом с дверью поставили одно кресло. Для второго кресла я отыскал место за книжным шкафом, усадив в него Яро. Сам я пристроился с другого бока стола адвоката, рядом с телевизором и магнитофоном.
  К нашему неудовольствию, прокурор приехал не один, а втроем. Сам он был в форме, но прост лицом и выглядел как-то несолидно рядом со своими напарниками в штатском. Один из них был под два метра и суров, как американский коп, а второй, в очках и длинном красном шарфе поверх пиджака, явно принадлежал к умной интеллигенции.
  - Что это за люди? - спросил я совсем неласково.
  Прокурор с извиняющейся улыбкой за мою бестактность посмотрел на спутников. Они одновременно сунули мне в лицо красные удостоверения, похожие на тети Полино. Я заставил их подержать столько, чтобы я смог их прочитать. Амбал оказался полковником ФСБ Подопригорой, а очкарик - всего лишь майором Ликиным.
  - Ваш приход сюда только лишь подтверждает, что афера с ребятами сфабрикована вами. Ладно, садитесь, раз уж пришли. Ах, да, я сейчас.
  Я принес из кухни два табурета и поставил по бокам от кресла. Яро мне передал, что огромный мужик весь кипит от желания изуродовать меня за мое наглое поведение. Я ответил, что он быстро остынет, как только увидит кассету.
  Как я и ожидал, в кресло сел амбал, а прокурор и майор устроились по бокам. Я подошел к видеомагнитофону и воткнул в него кассету с подобранным мной сюжетом из советского детектива.
  И тут опять возник Яро, сообщивший мне, что в кармане прокурора лежит диктофон, а в галстуке великана воткнут "жучок" и в рукаве спрятана миниатюрная видеокамера. Угадай, кто очкарик? - спросил он и ответил со смехом. - Гипнотизер. Не бойся его. Если начнет действовать, скажи ему, что ты не поддаешься гипнозу, и поэтому пусть сидит и не рыпается. В случае чего я помогу.
  Не успел я начать рассказывать о содержании кассеты, как очкарик поднялся, и, вперив в меня сквозь очки пронзительный взгляд, направился ко мне. Почувствовав небольшое волнение, я воткнул в него встречный взгляд и приказал:
  - На место! Я не разрешал подходить. Здесь не СИЗО, и командую здесь я.
  Он словно споткнулся и остановился, по-девичьи моргая глазами. Я мысленно пояснил ему, что я абсолютно не гипнотизируемый и посоветовал не тратить напрасно свой талант. Он сделал жалкое лицо и вернулся к стулу, глядя беспомощно на Подопригору.
  Я подождал, когда Яро окончательно сразил очкарика, сказав, что любой гипноз бессилен перед правдой, и спросил остальных:
  - Сознайтесь, у кого из вас видеокамеры и микрофоны?
  - У меня ничего нет, - соврал прокурор.
  - Обыскивать я не позволю! - отрезал амбал.
  - Ладно, поверю на слово. Вы же на службе и должны быть честными.
  Они обрадовались, как дети.
  Я направил на них взятый из вселеннолета электростоп и вкратце повторил рассказ следователя. Говорил я, естественно, четко и повелительно. А Яро каждый раз добавлял: "Да вы все это знаете сами лучше нас". "Не нас, а меня", - поправил я его.
  Смотрели они внимательно, кривясь оттого, что так охраняемый ими секрет вышел наружу. Поэтому содержание их интересовало мало, их мучил вопрос: "Кто среди них предатель?".
  Этот вопрос не давал им покоя и во время прослушивания аудиокассет. Я даже раньше их выключил.
  Они помолчали, подозрительно глядя друг на друга.
  Первым нарушил молчание поднявшийся со своего кресла адвокат:
  - Я думаю, господа, на суде у вас не будет никаких шансов. Чтобы все это не вышло наружу, надо срочно освобождать ребят.
  - Откуда у тебя кассеты? - в приказном тоне потребовал от меня Подопригора.
  - Работаем. Так, когда выпустите ребят?
  - Когда проверим, что кассеты не фальшивые.
  - Это проверят другие, если послезавтра ребята не будут на свободе.
  - Это ультиматум? - повысил он голос.
  - Бог с вами. Как я могу? Я знаю, кто я и кто вы. Но я знаю из достоверных источника, что среди вас было и есть много оборотней в погонах. Великий Советский Союз пал во многом благодаря предательству руководства КГБ. И все ваши нечистые методы я знаю. Один из них применен против безвинных ребят, единственная вина которых состоит в том, что они очень любят свою Родину. Я думаю, в этом вы убедились. И не говорите, что афера с ними намечена в интересах России. В ее интересах, чтобы эти ребята были на свободе и чтобы таких, как они, было как можно больше в стране. Поэтому их арест в интересах тех, кто ограбил Россию и продолжает ее уничтожать.
  Они были уверены, что записывают каждое мое преступное слово и не перебивали меня. На их лицах было написано: "Давай говори, дольше говори". Подопригора приподнял руку с видеокамерой в рукаве, а прокурор повернулся ко мне боком, где был карман с диктофоном.
  Пусть, ослы, радуются. Я продолжил:
  - Хотите считать мое требование ультиматумом - считайте. Но завтра к вечеру ребята должны быть освобождены. И вот что. Все они из разных городов, у большинства родители бедные, и денег у них на обратную дорогу нет. А насколько я знаю, авиабилет на Дальний Восток стоит около восьмидесяти тысяч рублей. Поэтому, как доставили их сюда, так и будьте добры вернуть их домой. Я не хочу, чтобы они превратились в бомжей и дали вам повод опять их посадить. Если завтра они не будут на свободе, послезавтра во всех редакциях известных газет и телеканалов будут находиться копии этих кассет с подготовленным на их основе выступлением Ивана Ивановича на суде. И у всех родителей ребят. Ну и, естественно, вся эта процедура будет проделана, если с адвокатом что-либо случится. Со мной тоже. Так, что в ваших интересах, чтобы мы были живы и, как говорится, здравы. - Я показал руками крест. - Все, господа, аудиенция закончена. Я вас не задерживаю. Завтра я позвоню прокурору в двенадцать дня. Если решение об освобождении ребят не будет принято, я дам указание рассылать, развозить, переправлять, передавать кассеты в редакции. О моем бескорыстном служении стране говорит тот факт, что сделаю я это безвозмездно, хотя за каждую кассету мог бы получить не одну тысячу условных вражеских единиц. Я безработный, но патриот и наживаться на ребятах считаю ниже своего достоинства.
  
  Я и адвокат до самого моего дома не верили, что нас не арестовали. Яро прочитал в голове амбала, что этой его команды ждали пятьдесят спецназовцев. Конечно, мы бы попортили им нервы, но и у нас есть свои пределы. В конце концов, они могли нас убить, в том числе случайной пулей невидимого Яро.
  Так что повод выпить у нас был.
  Нина наврала Августе Климовне, что нам нужно съездить к подружке, и попросила ее и Ивана Ивановича посидеть с Алешкой. Услышав их согласие, мы поехали в гости к Яро. На радостях он раньше времени связался с Язо. Говорила с ним в основном Нина, я лишь поприветствовал его и поблагодарил за присылку сюда Яро. Он сказал:
  - Используй его пребывание на Земле на полную катушку, но береги и верни мне живым.
  - Обещаю, Язо, - заверил я.
  Мы ушли от Яро в полночь. Гаишники в этих местах сроду не появлялись, и мы вернулись домой на машине. Спавший на диване Иван Иванович проснулся и рассказал мне, что ребята будут освобождены завтра, вернее уже сегодня вечером. Он обзвонил некоторых родителей ребят с просьбой известить остальных.
  
  Мы проспали с Ниной до десяти. Ровно в двенадцать я позвонил прокурору. Проигнорировав мой вопрос о судьбе ребят, он спросил:
  - Где гарантии, что кассеты не будут преданы гласности?
  - Ею будет наша жизнь. Скрываться мы не намерены.
  - Мы, это кто?
  - Адвокат и я.
  - Нам необходима ваша расписка о неразглашении содержания кассет.
  - Нет проблем. С печатью ФСБ о получении на копии расписки.
  Печать поставила его в тупик. После паузы я услышал:
  - Перезвони через полчаса.
  Иван Иванович был уверен, что на печать ФСБ не пойдет. Он оказался прав. Прокурор сказал, что расписка не требуется, и заверил, что ребят начнут освобождать после пяти часов вечера.
  - Минуточку, минуточку, - забеспокоился я. - Надеюсь, их выпустят с обратными билетами?
  - Этот вопрос будет решен дифференцированно. Первыми будут выпущены москвичи и за кем приедут родные. Иногородних мы будем выпускать по мере возможности их транспортировки.
  - Очень хорошо, но мы будем за этим следить. Не в ваших интересах тянуть с их возвратом домой. Их родители могут раздуть этот вопрос в прессе.
  
  В три мы были у адвоката дома. Он взял нужные документы и списки ребят. По дороге я снял с них копии и, когда адвокат ушел в приемную СИЗО, стал их изучать.
  Самому молодому из ребят, жителю Саратова, было всего пятнадцать, но он уже не раз задерживался милицией за участие в массовых выступлениях. Отца у него не было, мать работала медсестрой. Из школы он был отчислен за неуспеваемость. Я подумал, что не столько за это.
  Старшим в списке был двадцатишестилетний парень из Хабаровска. Он служил в Югославии и сейчас нигде не работал. В примечании рукой адвоката была приписка: "Временно считается организатором до подыскания более солидной фигуры".
  Остальные задержанные были в основном допризывного возраста, и все без исключения были знакомы с правоохранительными органами.
  
  К пяти часам к проходной подошли три женщины лет сорока пяти и подъехала старая "Волга" с подмосковным номером. Из нее вышли пожилой мужчина и молоденькая девушка с тремя астрами. Мужчина на несколько минут исчез в проходной и, выйдя оттуда, радостно закивал девушке.
  Первыми вышли с разрывом в десять минут четыре парня. Первые остались ожидать последнего. Они обнялись и разошлись в разные стороны, даже не взглянув на мою машину. Но я не обиделся, я был рад за них.
  Через час, не дождавшись больше никого, в первую очередь Генки, я позвонил Ивану Ивановичу. Он сказал, что всех иногородних сегодня - завтра развезут по вокзалам и усадят в поезда и автобусы. Генку - тоже.
  Мне было жаль, что я не увижу племянника, но ерепениться не стал, посчитав это мелочью. Этого же мнения придерживался и Иван Иванович. Он весь светился от счастья и с радостью согласился поехать ко мне.
  Пришлось опять заезжать в магазин за питьем.
  - Если и дальше у нас так пойдет успешно, мы с вами, Иван Иванович, сопьемся.
  Старик возразил:
  - За то, что ты сделал, грех не выпить. Я, как увидел первого парнишку в двери, подумал, что это не наяву. Он так рвался на улицу, что я едва успел его отметить в списке. И вовсе не обиделся за то, что он даже не сказал "спасибо". Сам когда-то был таким.
  
  
   Глава пятая
  
   И все-таки социализм
  
   Часа полтора я провел в семейном кругу и потом поехал к Яро. Нине тоже хотелось туда, но ей было неудобно злоупотреблять добротой стариков, да и нам при ней было не до серьезных разговоров.
  Порадовавшись за ребят, Яро усадил меня рядом с собой перед компьютером и побежал галопом по местам, поразившим его воображение. Но начал он не с России, а с бомбежки израильскими самолетами Палестины. Буквально на наших глазах бомба упала на пятиэтажный дом, убив в одной квартире четверых детей и мать. Девочку лет трех отбросило волной к стене, и мы услышали плач. Приглядевшись, мы увидели, что у нее была оторвана выше колена ножка. Мы невольно попытались отыскать крохотную культю, но увидели лишь месиво из тел.
  - А перед твоим приходом бомба разметала небольшой дом, - скрипнул зубами Яро. - Там сидели на полу две женщины с закрытыми лицами. От них даже месива не осталось. Тот, кто это делает, не люди, а хуже зверей.
  - С такими мыслями в России тебе не жить. Тебя сразу окрестили бы антисемитом, а это у нас приравнено к измене Родины. Как у нас горько шутят, людей, недовольных существовавшим строем называли при царе революционерами, в советское время - диссидентами, а в нынешней России - антисемитами.
  Никак не отреагировав, Яро о чем-то задумался и стал водить курсором вокруг России, задерживаясь на американских базах, счет которым он быстро потерял.
  - Они и сейчас хотят уничтожить Россию? - спросил он. - Ведь Советского Союза больше нет. Как это понимать?
  - Так и понимай. Они уже были уверены, что Россия распадется на десятки республик после развала СССР. Такой план у них был, я об этом читал в самой Америке. Но мы же - русские, у нас не раз были такие трудные времена. На этот раз нам выстоять помогли взлетевшие вверх цены на нефть. Это позволило нам даже начать восстанавливать армию. Для американцев, стремящихся владеть миром, Россия - кость в горле.
  Он сказал, что об этом он знал, так как в тот раз от нас летал в Америку и заснял на компьютере всю ее территорию, имея в виду США. Предполагая, что они будут всячески препятствовать возвращению в России социалистического строя, Язо хочет каким-то образом их утихомирить. С этой целью он хочет направить туда группу наших специалистов по зомбированию. Знаешь, что это такое?
  - Знаю. Сейчас открыто говорят, что в девяностые годы у нас широко применяли зомбирование населения во время выборов.
  - Наши возможности зомбирования не сравнить с земными. Я не в курсе, что именно сделает группа с Америкой, но не сомневаюсь, что изменить ее в корне она сумеет. Сомнений у меня в этом нет никаких. Америка хочет развалить Россию, а мы развалим ее, если не на все штаты, то хотя бы на половину. Я тоже полечу с ними в качестве пилота, подскажу, что делать. Я хочу, чтобы группа еще и в Израиль заглянула. Территория у него маленькая, там и одного дня хватит.
  - А с Израилем что группа может сделать?
  - Это Язо решит, когда я ему покажу эти бомбежки мирных жителей и расскажу про захват евреями палестинских земель. У меня записана вся хронология их агрессий с сорок девятого года. Я думаю, в первую очередь он попросит специалистов вернуть палестинцам все их земли.
  Честно говоря, больше Израиля и Америки меня интересовала моя Россия.
  Яро поработал над изучением жизни в ней основательно. Он показал мне места бомжей на свалках, в подвалах, колодцах, в лесу, на скамейках в парках и в подлежащих сносу домах. С особым негодованием он выделил прибежища беспризорных детей, притон несовершеннолетних проституток, у которых еще не просматривалась грудь.
  - За это кастрировать мало. За это за яйца вешать надо.
  - Но у вас было то же самое. И никто не возмущался.
  - Да, было. У нас этим делом занималась в основном ожиревшая элита. А у вас это превращено в бизнес и внедряется в народ. Вот, смотри.
  Он включил один экран телевизора, на котором была записаны наши новости. В них рассказывалось о матери, торговавшей телом своих двух десятилетних двойняшек. В другой сцене отец насиловал малолетних дочерей сам и давал это делать другим за деньги.
  - Я не мог понять телеведущую, которая говорила об этом голосом, как будто о плохой погоде. Да об этом кричать во весь голос надо!
  И уж совсем его сразили бесчисленные убийства не только в кино, но и в повседневной жизни, судя по тем же новостям. Пробегая по городам и селам, Яро сам наткнулся на два убийства в реальности и записал их. Я увидел сидевшего за компьютером мужчину. Видно было, что он увлеченно играл. Вдруг послышался детский плач. Мужчина поднял голову и крикнул: "А ну, заткнитесь!". Но плач усилился. Мужчина вскочил и, подбежав к двум кроваткам, стал наносить удары по лежавшим в них малышам. Плач прекратился, и мужчина продолжил игру. Забеспокоившемуся Яро хотелось, чтобы дети были живы, и он периодически возвращался в эту комнату. Наконец он увидел в ней женщину, державшую на руках ребенка и кричавшую в истерике: "Они оба мертвы! Ты убил их!". А мужчина продолжал играть.
  Второе убийство я не смог досмотреть. На полу лежал голый мужчина, и женщина топором рубила его на части. Уже лежали рядом в луже крови ноги. Она выпрямилась и перешла к голове. Когда она подняла над ней топор, я зажал рот и отошел.
  Яро отключил эту сцену и сказал:
  - Даже ты не можешь смотреть. А каково мне? Для меня вы хуже зверей, потому что вы наделены разумом. И этого убийцу за детей не казнят или даже не кастрируют?
  - Разумеется, нет. У нас либерально-демократический мораторий на казнь, а о кастрировании никогда не было даже речи. Самое большое, сколько ему дадут, это лет десять. Если его казнить за двух младенцев, то, что тогда надо сделать с демократами, убившими Советский Союз и вместе с ним миллионы людей? А они сейчас все либо миллионеры либо в руководстве. А эту женщину могут простить, если окажется, что он ее муж, который над ней издевался. У нас убить человека - все равно, что прихлопнуть муху, которая раздражает своим жужжанием. Тебя, к примеру, запросто могут пришить за то, что ты гудишь, как пчела.
  - Убийство у вас действительно возведено в ранг повседневности. Я просмотрел мельком сотню ваших кинофильмов и сериалов. Уж лучше бы вы показывали одну еблю, как когда-то у нас. А у вас, кроме нее, убийства, драки, бесконечная грызня из-за денег, борьба за власть, обязательные супружеские измены, - не понятно, зачем тогда жениться? А во что играют в компьютере дети? Одни сплошные выстрелы и безумная радость: "Как я его уделал!". Вы же растите убийц с пеленок.
  Его очень интересовала жизнь нашей элиты. Сам выходец из нее, он сразу ухватил отличие наших элитян от его соплеменников.
  - Наши элитяне хотели друг друга и завидовали лишь размеру елды и лоханки. А ваши ненавидят друг друга и завидуют размеру богатства и власти. А это связано с интригами и убийствами, чего не было у нас. А еще ваши элитяне живут в вечном страхе потерять богатство и власть, добытые, как правило, нечестным путем. Наши элитяне этого не боялись. Богатства им доставались в основном по наследству, и они были уверены, что народ на него никогда не посягнет.
  В подтверждение Яро показал мне записанную им сцену в хоромах олигарха. Сначала он пробежал по многочисленным комнатам, останавливаясь на изысканной мебели, антикварных картинах и музейных реликвиях. Особо он задержался на ванных и туалетных комнатах с золотыми унитазами и биде.
  - Он, что, в миллион раз умнее тебя? - спросил он.
  - Это старая песня, - оборвал его я. - Показывай дальше.
  А дальше было вот что. Красивая девушка с распущенными длинными волосами сидела в кресле причудливой формы с подлокотниками в виде раскинутых ног.
  На ней был легкий халат, прикрывавший лишь руки. Пальцем правой руки она обводила кругами торчащую грудь и громко говорила надевавшему белую рубашку мужу:
  - Ну, и когда ты решишь? Ты каждый день теряешь здесь по миллиону долларов. А там ты его прибавлял бы. Посмотри, как наживается там Барамович. От этого кризиса он ничего не потерял, только выиграл. Потому что он хитрый, а ты, хотя тоже еврей, а, как мы, дурак. Ну, что молчишь? Сказать нечего?
  Он, низкорослый, пузатый и со сросшимся с шеей подбородком, надев галстук, долго не мог уложить на лысине три волосинки. Уложив и полюбовавшись собой, он повернулся к жене и, теперь уже любуясь ею, проговорил, сильно картавя:
  - Уговорила, сегодня позвоню в Лондон. Прикажу обговорить покупку дома на Темзе. Он не так далеко от нашей виллы. Помнишь, я тебе его показывал?
  - Из бежевого кирпича? - оживилась жена, откидываясь в кресле и учащая обводить пальцем круги. - Если на нем крышу перекрасить в красный цвет, он будет совсем даже очень.
  - Перекрасить? - подошел он к ней вплотную. - Нашим там на смех? Чтобы думали, что нет денег на покупку кровли? Скажу, чтобы сразу заменили крышу. - Он опустился перед ней на колени и начал теребить пальцем изумрудный камешек на ее бритом лобке. Совсем, как на Аморите, подумал я, а Яро возразил: Даже превзошли. У нас не бреют. А мне больше волосики, как у Юло, нравятся. - Ты, дорогая, как всегда, права. Пора отсюда отваливать. Бог даст, на время, если кризис не закончится для всей страны исходом. Тогда и все остальное мы здесь можем потерять. Чувствую, что кончается тут наше золотое время.
  Я поставил компьютер на паузу и спросил раздраженно:
  - Зачем ты мне все это показываешь? Чтобы доказать, какой русский народ жалкий и беспомощный, если терпит эту мразь? Что нам тоже пора менять эту систему, основанную на наживе и безнравственности? Это я без тебя лучше знаю. Я день и ночь об этом думаю.
  У Яро был виноватый вид.
  - Ничего плохого о твоем народе я не думал. Просто я привык во все вникать, как меня учил Язо. Теперь, когда я увидел все своими глазами, я могу не обращаться к тебе каждый раз за подсказкой. Теперь я сам знаю, что делать и говорить. Ты обращение к народу написал?
  - Когда? У нас еще три дня. Сегодня должна освободиться моя квартира, завтра утром мы переедем, и я сразу сяду писать.
  
  Для успокоения души я отыскал дом дяди Вани. Я звонил им из машины перед СИЗО. К телефону тогда подошла Оля. Услышав о возможном освобождении сегодня Генки, она стала звать мать, забыв про меня. Так как счетчик в моем мобильнике продолжал съедать платеж, я, не стал дожидаться, когда Оля вспомнит обо мне, и прервал связь.
  Сейчас, несмотря на поздний час, в доме дяди никто не спал. Сам он и Толик курили во дворе на лавочке и обсуждали, как лучше отремонтировать Генкину обувь.
  В доме Люба замешивала тесто под блины, а Оля штопала носки. Рядом лежали уже приведенные в порядок джинсы и рубашка.
  Я вспомнил, как Оля ухаживала за мной в пионерском лагере. Я там был впервые, а она была старше меня на три года и уже там отдыхала. Она старалась загореть, чтобы на лице скрылись веснушки, но они выступали еще больше. Вспомнив, как она расстраивалась, я улыбнулся.
  Яро сам стал выпроваживать меня домой, убеждая, что в компании компьютера и столько экранов телевизора ему не скучно. К тому же он собирался кое-что перенять для Аморита. Противиться я не стал и уехал домой.
  
   ***
  Утром я позвонил Акатову. Мне показалось, что он обрадовался моему звонку. На вопрос, свободна ли моя квартира, он сказал, что Свирский очень хотел бы со мной встретиться и назначил мне сегодня в полдень стрелку.
  - Во-первых, передай Свирскому, - сказал я Акатову, - что стрелку назначает бандит бандиту, а я борец с ними. И, во-вторых, диктую я, а не он. Но взглянуть на него я не возражаю. Интересно, где бы он хотел со мной встретиться?
  - На территории недостроенного дома в Бутово.
  - Передай, что пока у меня нет желания его убивать. Поэтому я согласен встретиться с ним в кафе у мотеля на Варшавском шоссе. И еще скажи, что играть с ним в игры я не намерен. Чтобы завтра моя квартира была свободна. Что касается лично тебя, то, если завтра к вечеру я не перееду, на следующий день на работу тебе лучше не приходить. Ты меня понял?
  - Я вас понял, - ответил Акатов голосом покойника. - Я вам перезвоню.
  
  Он перезвонил через двадцать минут и сообщил, что Свирский согласился встретиться со мной в кафе.
  Я подвез Ивана Ивановича к станции метро, так как мог опоздать, отвозя до его дома, и перед тем, как поехать за Яро, позвонил Ульке. Сам не знаю, зачем. Просто хотел хоть что-то приятное для него сделать. Она так обрадовалась моему звонку, что я от души позавидовал своему аморитянскому другу. Она сказала, что знала, что я позвоню сегодня, потому что должна была мне сообщить, что за брата она уже заплатила, и он уже в больнице, а в понедельник ему должны сделать операцию, и у нее еще даже остались деньги, и она их может мне дать. Я, нисколько не кривя душой, сказал, что тоже все время думал о ней, но сейчас очень занят и встречусь с ней, как только освобожусь. Яро, я был уверен, одобрит эти мои слова.
  Настроение я ему поднял настолько, что он даже что-то запел похожее на жужжание мухи.
  
  Мы приехали раньше на четверть часа. В кафе было всего пять человек, и никто из них не походил на Свирского: солидного, кучерявого, горбоносого, пучеглазого и губастого. А поверх черного пиджака обязательно должен быть белый шарф. Таким пижоном описал мне бандита Акатов.
  Он появился из мотеля ровно в двенадцать и прямиком направился ко мне: видно, и в моем внешнем виде Акатов тоже отыскал что-то особенное. Из окон мотеля кафе просматривалось, и я понял, что все это время Свирский за мной наблюдал. Если бы он хотел меня убить, его киллеры уже сделали бы это. Но перед этим ему зачем-то было нужно или просто интересно со мной поговорить.
  Я хотел поскорее выяснить у него, где и когда киллеры меня убьют. Этим же был озабочен и сидевший за моей спиной Яро. Он велел мне быть начеку. То же самое я сказал и ему.
  Подойдя ко мне вплотную, Свирский спросил:
  - Это ты, в натуре, от Акатова?
  - От него. Садись. - Он сел напротив. - Я же тебя, мудилу, предупреждал, чтобы ты не вздумал играть со мной в свои бандитские игры
  - Ты это о чем? На понт берешь?
  Я начал читать его мысли, как по книге: он был взбешен за мудилу; один киллер сидел в машине напротив кафе, а второй находился на балконе четвертого этажа мотеля; они должны выстрелить одновременно, как только он поставит на стол стакан вверх дном.
  - Ты все понял? - спросил меня Яро. Я кивнул и ответил на вопрос Свирского:
  - Не знаю, что я беру, а в виду я имел киллеров, которых ты привез с собой.
  Его глаза навыкате еще больше выкатились, но постарался не подать вида.
  - Каких? У страха глаза велики?
  - Разве тебе Акатов не передал, что я не намерен тебя убивать? Поэтому назначил встречу здесь. Но ты не послушался. Что касается страха, то даже ты, герой, не чувствовал бы себя комфортно, находясь под двойным прицелом. А я не герой. С моей квартирой вопрос решен?
  Только теперь до него все дошло, и ему потребовалось время, чтобы взять себя в руки. Так как мы на него еще не воздействовали, он и не подумал дать отбой киллерам.
  - Что пить будешь? - спросил он, подзывая официантку.
  - Я за рулем, - ответил я, наблюдая с интересом за наглецом. - У меня уже есть кофе.
  - Тогда и я закажу кофе.
  Он велел официантке принести чашку черного кофе.
  - Так как с моей квартирой?
  - А, предположим, никак. Какие у тебя доказательства?
  - Для суда или для тебя?
  - Сначала для меня.
  - Зачем они тебе? Ты сам все знаешь лучше меня. К примеру, как Быстрыкина донесла Акатову о моем исчезновении и болезни одинокой тети. А он сообщил о ней тебе. Продолжай сам, что было дальше. Продолжай!
  На миг на его лице появилось выражение, похожее на "Еще, в натуре, чего?", но оно быстро сменилось покорностью. Это Яро по-своему усилил мой сигнал.
  Свирский начал рассказывать, автоматически попивая маленькими глотками кофе из крохотной чашки. Все же она меня беспокоила, и я велел ему позвонить киллерам и отменить мое убийство. Яро попросил меня на всякий случай нырнуть под стол, но Свирский поставил чашку на основание и достал шикарный телефон раза в два меньше моего. Ткнув мизинцем, он дал киллерам отбой и велел ожидать его в машине.
  Минут через пять из мотеля вышел с футляром для гитары похожий на студента парень и сел в машину напротив кафе.
  А Свирский продолжал рассказ о том, что мне с Яро в принципе уже было известно. Мы лишь уточнили, что в палату к тете заходили он сам и женщина - нотариус, а звонил тете вышедший из мотеля киллер, студент театрального института. Всю документацию готовила и оформляла нотариус. Она же должна все сделать по возврату мне моей квартиры.
  - Что значит, должна? - разозлился я. - Завтра я въезжаю в свою квартиру.
  - Заруби это на своем горбатом носу, - добавил Яро.
  - Я вам обещаю, что вы въедете завтра. Сегодня ее жилец переедет в соседний дом, и вы можете в нее вселяться.
  - Как с орденами и с иконой?
  - Икона в целости и сохранности, а из пяти орденов и медалей остались лишь орден и две медали. Но Джафаров за них заплатит.
  - А вы все вместе заплатите мне за моральный ущерб пятьсот тысяч долларов, если не хотите пойти на нары.
  - Ответственным за это будешь лично ты, - подтвердил Яро. - Отвечаешь головой. И моли бога, что я не требую с тебя за убийство тети. За нее тебя надо подвесить за муде. И обязательно подвешу, если ты попытаешься опять схитрить, как с киллерами. Икону, ордена с медалями и все деньги передашь завтра. А в честь светлой памяти о тете вы навсегда прекратите свой преступный бизнес с отниманием квартир у беззащитных стариков. Ты меня понял? Прекратите навсегда! Говори, понял?
  - Да, да, понял, - закивал мне Свирский.
  - Что касается доказательств, которыми ты интересовался, - продолжил я, - ими являются признания Акатова и твои, записанные вот на этом диктофоне, - достал я из кармана зажигалку. - Если же дело все-таки дойдет до суда, то эти записи не потребуются, так как вы все повторите там сами.
  Расставаясь, я велел Свирскому позвонить мне через Акатова, когда сегодня квартира будет свободна и когда завтра я получу икону, ордена и деньги. Наличными, подчеркнул я.
  
  Звонить адвокату насчет ребят было еще рано, и я не мог не доставить Яро удовольствия повидаться с Улькой. Мой звонок застал ее в больнице. Мне она очень обрадовалась и рассказала, что ее мать, узнав про деньги на лечение брата, сама напросилась "закодировать" ее от алкоголизма. Раньше она и слышать об этом не хотела, так как не считала себя алкоголичкой. Улька заказала нарколога на дом, и он сделал матери укол. Сейчас она тоже сидит у постели сына, и поэтому Улька может поехать прямо сейчас на свидание со мной.
  Мне было неудобно перед Яро, когда Улька, открыв дверь квартиры, бросилась мне на шею и стала целовать, норовя взасос. Я поднял ее на руки и отнес на кровать, где передал ее Яро. Часы в квартире были, и я попросил его открыть мне дверь ровно в половине пятого, отпустив ему на свидание чуть больше двух часов.
  А сам поехал к Тане. Сашка был еще на работе, и мы с ней тайком понаблюдали за переездом жильцов моей квартиры в соседний дом. Таня вышла и поинтересовалась у Вени, лучше там квартира или хуже. Он уже был выпивший и сказал, что ему "один хер", а жена была довольна тем, что там квартира этажом ниже, и окна выходили на сквер, а не во двор, как здесь. Кроме того, в новой квартире осталась вся мебель, а здесь после того, как я забрал свою, они так ничего не купили, а таскали с помойки.
  Мне полегчало оттого, что они не возражали. Ключ от освободившейся квартиры Таня забрала себе, и я смог войти в нее. Грязи, разумеется, было полно, но Таня тут же принялась за уборку. Вынеся два полных пакета на помойку, я поехал за Яро.
  
  Вечером мы с Ниной устроили наши проводы, пригласив Николая Ивановича с женой. Само собой приехал и Иван Иванович, теперь уже тоже свой.
  А теперь только не упадите. Оказывается, Нина уже давно надумала легализовать или очеловечить Язо. Она купила ему женскую одежду, туфли на высоком каблуке и нарядила в них его. И надела светлый парик с длинными волосами волнами. Я клянусь, что, встретив такую Золушку до Нины, я бы точно влюбился в нее, потому что не смог бы отвести взгляда от огромных блестящих антрацитовых глаз. Для того чтобы хоть как-то нейтрализовать впечатление от них, Нина попыталась вначале прикрыть их париком, но это не помогло, и тогда она надела на Яро большие темные очки. Назвав его Галей, она представила ее своей подругой из "Макдональдса", а шепотом пояснила, что она немая. Мужчины, имея в виду, Николая Ивановича и Ивана Ивановича, обсуждали в этот момент финансовый кризис, а жена Николая Ивановича носила из кухни посуду, помогая Августе Климовне на кухне, поэтому явление Яро-Гали народу прошло почти незаметно. А потом, когда выпили, Галя была уже своей даже без очков.
  Когда улеглась тема нашего переезда, неожиданно возникла новая, затмившая первую. Иван Иванович вдруг попросил у меня и Нины благословения на его брак с Августой Климовной. Выяснив, что невеста согласна, мы с радостной печалью пошли им навстречу и пожелали семейного счастья, а невесте - ни в коем случае не забывать нас и Алешку. Затем сообща решили, что выписываться отсюда Августе Климовне нет смысла, чтобы не потерять обещанное правительством московской области жилье, а до того в этом доме могут жить старшие дети Николая Ивановича. За ними тут же сбегали, и Яро пришлось опять надеть очки. Но это его не спасло: только что вернувшийся из армии Артем влюбился в Галю по уши. Ее немота не только не отпугнула его, а, напротив, еще больше привлекла своей романтичностью. Он взял лист бумаги и стал объясняться в любви. И вдруг послушно кивнул и отсел. Яро сообщил мне, что приказал Артему отвалить, так как Галя уже "другому отдана и будет век ему верна".
  
  Утром, когда Нина укладывала вещи, я отвез Августу Климовну и Ивана Ивановича к нему домой. Все ее вещи свободно уместились в багажнике.
  Из своей квартиры адвокат позвонил при мне Прокурору и узнал, что последние двенадцать ребят будут отвезены военным самолетом во Владивосток, откуда будут добираться до дома сами.
  Наши вещи и мебель мы также за один заход свободно вывезли на трех машинах: моей, Николая Ивановича и Сашкиной. На новоселье я пообещал пригласить их чуть позже, когда улажу все дела.
  До звонка Акатова я остался дома, помогая Нине обустраивать квартиру на ее усмотрение. Она и Алешка были вне себя от радости. Ему пришлось купить всю новую мебель. За ней мы ездили втроем. Глядя на их счастливые лица, я совсем забыл об Акатове. Он позвонил лишь в шесть вечера и, поинтересовавшись, как я устраиваюсь, сообщил, что вместе с Джафаровым удалось собрать пока лишь четыреста тридцать тысяч. Ссылался на кризис и отсутствие работы. Причина была вполне серьезная, и я согласился с названной суммой без доплаты, за что получил спасибо. Местом передачи денег было согласовано все то же кафе.
  Вчера Яро настаивал на его присутствии при получении денег. А я и не возражал, потому что от бандитов можно было все ожидать.
  Передача денег произошла буднично и к обоюдному удовлетворению. Уже получив и проверив, не подсунута ли "кукла", я повторил свое условие насчет пенсионеров. Запретить Свирскому и членам его банды заниматься вообще грабежом и мошенничеством я не мог, так как они были не хуже и не лучше других бандитов, да и не только бандитов.
  Когда я расставался со Свирским, он спросил:
  - Теперь я могу ехать в Израиль?
  - Хоть в Штаты, - ответил я, подумав о том, что воздух в России без таких, как он, будет чище.
  
   ***
  Я не читал мысли Яро, когда он не хотел этого. Но что-то подсказало мне, что он желает встретиться с Улькой. Я позвонил ей. Порадовавшись моему звонку, она рассказала, что медсестер в больнице не хватает, и она устроилась на эту должность, пока брат будет находиться здесь. Но самое интересное, что мать тоже взяли уборщицей, чему она очень
  довольна.
  
   К сожалению, Улька сегодня дежурила в вечернюю и ночную смены, зато завтра была свободна целые сутки.
   Я договорился с ней о встрече и повез Яро в детский магазин за мужским костюмом. Мысль купить его для Яро и свести его в нем с Улькой возникла у меня вчера, когда он был Галей. Улька была среднего женского роста, и разница у них будет не очень большая. Такие варианты пар сейчас встречаются сплошь и рядом не только по расчету, а и по любви. Проблему я видел в том, как объяснить Ульке, что трахалась она не со мной, а с ним.
  Самому Яро о своем намерении я решил пока не говорить.
  
  Подобрать костюм по атлетической фигуре Яро я не сумел, да и в них сейчас мало кто ходил, а купил я ему джинсы, футболку и куртку с ботинками на самой высокой подошве. Все это Яро прямо в машине напялил на оранжевый костюм, сняв невидимый. Мне он в обновке показался неотразимым: широкие литые плечи, узкая талия, не говоря про лицо и особенно испанские черные глаза. Я отвел его в магазин, где он долго любовался собой перед большим зеркалом, а от него не могли оторвать восхищенных глаз молоденькие продавщицы, так и не понявшие, ребенок он или взрослый. Они подсказали мне, что большой выбор мужских париков имелся в магазине напротив Курского вокзала, хотя не советовали его покупать, уверяя, что розовые волосы Яро были очень к лицу.
  По дороге на вокзал я купил Яро темные мужские очки и взял его с собой в магазин. Парик мы выбрали такой же, как у Гали, каштановый, но с чисто мужскими прямыми короткими волосами.
  Когда мы вышли на улицу, Яро неожиданно попросил меня провести его по вокзалу, ночную жизнь которого он видел на компьютере. Мне тоже было интересно взглянуть на нынешнюю вокзальную публику. Так получилось, что на Курском вокзале в последний раз я был, пожалуй, еще в советское время. Пассажиров я высаживал на дорогу, не рискуя заезжать на саму площадь - привокзальная мафия могла изуродовать не только машину, но и меня.
  
  Приключения у нас начались уже в подземном переходе. Яро шел слева, а справа висела сумка с деньгами, которую я придерживал рукой. Внезапно появившийся справа парень споткнулся и упал прямо мне под ноги. Я невольно оттолкнулся от него руками. Выпрямившись, я не нащупал рукой сумку. Я обернулся и увидел стремительно убегавшую фигуру.
  - Яро, мою сумку сперли! - крикнул я и бросился за парнем.
  Но он был явно проворнее и уже подбегал к лестнице. А там его ищи - свищи.
  Вдруг он остановился и схватился за пах.
  - Когда ты привыкнешь, в конце концов, использовать свои возможности?- накинулся на меня Яро.
  Мы подошли к парню. Больше шестнадцати я бы ему не дал. У него были налитые кровью и страхом глаза. Я забрал свою сумку и увидел, что ее ремень был перерезан. Я показал концы Яро. Он спросил парня:
  - Что тебя заставило заниматься грабежом?
  Как я понял из прочитанных мыслей парня, он не сразу понял вопрос. А когда до него дошло, он не имел представления, что ответить. В его голове промелькнула мать и наркотики.
  - Никто тебе на этот вопрос не ответит, - сказал я Яро. - Хотя ответ очевиден: жизнь заставила. Если воруют заводы и нефтяные скважины, сам бог велел украсть сумку с деньгами.
  - Дай ему, сколько сочтешь нужным. - А парню приказал. - Этим ты больше заниматься не будешь! Повтори!
  - Этим я больше заниматься не буду.
  Я знал, что он больше не будет срезать сумки, но воровать продолжит и тем более принимать наркотики, поэтому счел нужным дать ему всего лишь сто долларов.
  Он даже не сказал спасибо.
  
  Срезанные концы я соединил узлом и повесил сумку за шею, держа впереди обеими руками.
  Бомжи и нищие встречались на каждом шагу, а перед входом на вокзал добавились еще и проститутки.
  Я ждал, что Яро попросит меня давать каждому, сколько я сочту нужным. А у меня были в основном сотни в евро и долларах.
  Но Яро не успел. К нам подошли и взяли под козырек два милиционера.
  - Ваши документы.
  У меня паспорт был. Но от них все можно было ожидать. Могли его отобрать, а показать, что в сумке, это уж в обязательном порядке.
  - У нас документы в порядке, - сказал я им, подчеркивая каждое слово. - Оставьте нас в покое.
  Один из них, длинный, длинношеий и лопоухий, козырнул с намерением уйти. У второго, коренастого, с вросшей в плечи мордастой головой и прижатыми волчьими ушами застряли во рту слова "Я что, бля, сказал!", на что Яро рявкнул по-своему:
  - А он тебе, бля, что сказал? Теперь стой! Признавайся, сколько денег ты сегодня награбил? Показывай!
  Мордастый зашлепал губами и начал вынимать из карманов свернутые и скомканные рублевые купюры, самыми крупными из которых были несколько сот, а остальные десятки.
  Яро забрал деньги и приказал:
  - Этим вы больше заниматься не будете! Повторите оба!
  Они повторили в разнобой и остались стоять, когда мы направились к двери
  Особенно много голодных, в том числе детей, мы увидели у буфета. Они с жадностью следили за каждым стоявшим у стойки в надежде на объедки. Не дожидаясь, когда Яро начнет раздавать деньги, я забрал их у него и заказал в буфете тридцать больших бутербродов с бутылкой пепси-кола, а голодную братву попросил молча занять места за стойками.
  Зря я это затеял. Пока я раздавал еду, число желающих поесть увеличилось вдвое. Заплатив продавцу за такое же количество порций и приказав не мухлевать, я ухватил Яро за руку, и мы поспешили к выходу. По дороге к машине мы раздали остатки ментовских денег.
  - И это происходит в стране с самыми богатыми на Земле ресурсами, - не мог успокоиться Яро, когда мы отъезжали от вокзала. - В голове не укладывается.
  - Этим хоть объедки достаются, а на окраине России и такой возможности у людей нет.
  - У нас до революции элита пыталась открывать для нищих столовые. Однако их меньше не становилось. Сейчас одну такую столовую можно увидеть лишь в музее революции с пластиковыми нищими. Почему? Задать бы этот вопрос вашему Президенту.
  - Не задашь. Про Аморит же ему не расскажешь.
  
  В нашей одежде Яро Нине очень понравился. Похвалив нас за хороший вкус, она вдруг улыбнулась и принесла из комнаты четыре пакета. Из них она достала мужской темно серый костюм, белую рубашку с нижним бельем, туфли на высокой подошве, и, разумеется, парик с темными очками. Когда мы отсмеялись, Нина сказала Яро:
  - Когда я увидела, какая из тебя получилась на загляденье девушка, то подумала, что мужчиной ты должен выглядеть не хуже. Глядишь, и невесту себе здесь какую-нибудь подберешь.
  Про Ульку мы ей не рассказывали, хотя бесхитростный Яро порывался это сделать. Но я запретил, не зная, как Нина это воспримет. Поэтому упоминание ею невесты Яро меня обнадежило.
  Яро при нас надел все на свой оранжевый костюм. Таких фигур при полутораметровом росте в России можно было по пальцам пересчитать, и стандартный костюм требовал доводки. Но и в нем Яро выглядел красавцем.
  Нина сделала белыми нитками на костюме и брюках корректировку и попросила Яро опять переодеться в нашу одежду.
  Пятилетний Алешка был не намного ниже Яро и, приняв за своего сверстника, ни на шаг не отходил от него. Проблемы в общении у них не было. Мы просто сказали сыну, что у Ярика болит горло, и поэтому он, как пчелка, гудит. Иногда Яро забывался и начинал говорить телепатийно, но Алешке этого даже не замечал.
  
  Поужинав и не выпив ни грамма, мы уединились с Яро на кухне и до трех часов ночи работали над текстом Обращения к народу. Писал я, а Яро подбрасывал идеи из жизни Аморита и увиденного и прочитанного на интернете. Сыпал он и цифрами, но немного не теми, в каких я нуждался. Это и заставило нас в семь утра уехать к вселеннолету, где мы проработали еще до двух часов. В одиннадцать я выходил, чтобы сообщить Ульке, что буду у нее около трех.
  
  Дома, после обеда, когда Яро по просьбе Нины стал опять надевать костюм, я так и не придумал, как сказать ей про Ульку. Сделал это он сам. Видно, думая только о предстоящей встрече и услышав очередную похвалу Нины, спросил с робкой надеждой:
  - Думаешь, я ей понравлюсь в сравнении с Яглебо?
  Вы бы видели выражение ее лица! Я представляю, что она подумала обо мне. Если вы не забыли, она была защищена от воздействия на ее мозг, и читать ее мысли я не мог.
  Она не сразу сумела найти в себе силы, чтобы спросить меня и даже с улыбкой:
  - Ну и как она тебе?
  Какое-то мгновенье мне хотелось ответить в шутку что-нибудь двусмысленное, но рисковать я не стал и рассказал всю правду.
  Нину смягчили деньги мои и сутенера, позволившие Ульке положить брата в больницу. А когда она услышала, что Улька устроилась там медсестрой, то совсем была на нашей стороне.
  - Операция завтра? А ты улетаешь послезавтра ночью? Я предлагаю пойти вечером вчетвером в ресторан. Завтра и вам и ей будет не до этого.
  Вот что значит, муж и жена - одна сатана. На это же самое мероприятие я не знал, как пригласить Нину. Я подошел к ней и поцеловал. Она велела Яро опять снять костюм, чтобы что-то в нем еще подправить.
  Но к Ульке Яро поехал в купленной мною одежде. В ней он мне больше нравился. Я был уверен, что еще больше понравится он ей. Правда, я не совсем знал, как скажу ей, что я - это он, но это он взял на себя.
  Когда она открыла нам дверь и хотела броситься мне на шею, я извинился и разъяснил, что я всего лишь ширма, а настоящий ее жених, который ей так понравился, - это Ярослав. Она перевела на Яро взгляд да так и оставила на нем, моментально забыв обо мне. Мое самолюбие было немного задето, но я не подал вида и быстро ушел, лишь сообщил Ульке про ресторан и попросив к шести быть готовыми.
  
  За оставшееся время я заказал стол в ресторане, недалеко от дома Ульки, и съездил в гости к нашим "молодым". Я едва узнал знакомую квартиру адвоката. В ней все сияло и блестело, хотя ничего нового, кроме женской руки, не появилось. Они хотели усадить меня за стол, чтобы накормить. И даже показали, чем. За стол я сел, только рабочий, чтобы обсудить с Иваном Ивановичем отдельные моменты Обращения к народу. Мы хорошо поработали, и я едва не опоздал к Ульке.
  Проводив меня до лифта, старик вскинул голову и спросил, указывая на листы, которые я засовывал в карман:
  - Ты это думаешь опубликовать или как?
  - Да вот хочу, Иван Иванович, заставить нашего Президента выступить с этим обращением по телевизору.
  Он покачал с сомнением головой.
  - Для этого надо переставить у него мозги справа налево.
  
  От Ульки мы поехали ко мне. Там произошло ее знакомство с Ниной. По поведению жены, а главное по выражению ее лица, я догадался, что Ульку она приняла в нашу компанию. Это с радостью понял и Яро.
  Нина не стала надевать свое длинное золотистое платье, не зная, в чем будет Улька. Увидев, что на той была простая короткая юбчонка и светлая кофточка с жакетом, Нина одела темный брючный костюм. Ну, а мы нарядились в свои лучшие и единственные костюмы.
  Я не буду подробно описывать, как прошел вечер. Скажу только, что, если бы не добытые нами бандитским путем деньги, мы с Ниной так ни разу и не сходили бы в ресторан. Цены там были не для простого люда. Я был русским, деньги были, и мы ели и пили, что хотели. При этом мы с Яро все время помнили о завтрашнем дне. И, конечно, мы танцевали под заказанные нами русские песни. И плевал я на тех, кому они не нравились.
  Яро имел такой успех, что его приглашали девушки. Но он танцевал только с Улькой, и вовсе не на много она была выше его.
  
  Расставаясь, ни Яро и ни Улька не знали, встретятся ли они еще раз. Он не знал, чем закончится завтра наш день. А она не знала, как пройдет операция брата. Их печаль я постарался развеять обещанием организовать их встречу во что бы то ни стало хотя бы на несколько минут и попросил Ульку быть свободной завтра с полуночи. Она пообещала, но Яро на всякий случай сложил ладони и низко поклонился своей земной любви.
  
  
  
  
   Глава шестая
   Заря над Россией
  В приемную Президента мы вошли вместе с секретаршей. Точнее, первым протолкнул я в дверь Яро, а сам проскочил вслед за каким-то мужиком. Он оказался пресс- секретарем Президента. От него мы узнали, что в одиннадцать тридцать Президент должен встретиться с представителями прессы и телевидения - как раз то, что нам было нужно.
  Яро вступил в контакт с секретарем и заставил ее проверить в кабинете Президента, все ли там готово к его приходу. Мы прошли туда вместе с ней. Она заглядывала еще дважды, подкладывая в две папки какие-то бумаги.
  Одна папка была с надписью "Сверхсрочно". Я открыл ее и положил поверх всех бумаг копию письма девочки, вычитанного Ниной в какой-то газете. В письме, адресованному "Самому богатому дяденьке в Москве" одноклассница просила прислать ей платье и ботинки, а то они у нее с сестрой одни на двоих, из-за чего они ходят в школу через день. Больше всего Нину возмутило, что письмо было опубликовано в рубрике "Не правда ли, смешно?".
  Мы предполагали, что после длительного отсутствия Президент минимум час уделит просмотру накопившихся документов. Так и случилось. Сев за стол, он приоткрыл обе папки и сказал в селектор: "Надежда Васильевна, до половины одиннадцатого ко мне никого не впускать".
  Начал он со сверхсрочной папки. Не увидев на листе с письмом девочки регистрационного номера, он отложил его в сторону и стал читать следующую бумагу.
  - А ну, вернись к письму девочки, - услышал я сердитый голос Яро.
  Президент повернул голову к письму, пробежал по нему глазами, сразу не понял и перечитал внимательно. Его лицо, нахмурилось, и он что-то размашисто написал на письме.
  Стоявший за его спиной Яро передал мне, что Президент дал указание отыскать девочку и помочь ей.
  - А сотням тысяч других? - спросил его Яро. - Они чем хуже ее?
  Я вдруг вспомнил услышанную как-то от Нины поговорку, поразившую меня своей чисто женской логикой: "Всем давать - сломается кровать". Я подумал, что Президент ответит также, но он, восприняв, видно, вопрос Яро, как дискуссию с самим собой, что он часто делал, вникая в ту или иную проблему, ответил:
  - Не хуже. Но так уж устроен этот мир. С этим ничего не поделаешь.
  Я быстро сбросил с себя невидимый презерватив, подскочил к столу, и, отодвинув в сторону Яро, спросил с вызовом:
  - Кем устроен? Богом - не думаю. Тогда кем?
  Он посмотрел на меня с удивлением и спросил:
  - Ты кто? Как сюда попал?
  Пока я обдумывал ответ, Яро опередил меня:
  - Кто я? Считай, что я самый что ни есть представитель твоего народа, не того, который веселится, танцует и поет, погрязши в злате и разврате, а миллионов простых людей, которые борются каждый день за выживание. Проникнуть в твой кабинет мне помогли работающие здесь люди. Письмо девочки в твою папку положил я. Его вычитала моя жена в газете под рубрикой "Не правда ли, смешно?".
  Похвалив Яро за то, что он не говорил обо мне в третьем лице и сказал то, что надо, я уставился Президента.
  Услышав название рубрики, он приподнял белесые аккуратные брови, отчего его голубые глаза слегка округлились. Опустив глаза, он стал перебирать пальцами правой руки мочку уха.
  - Вы не ответили на мой вопрос, кем именно так устроен этот мир, - напомнил я.
  - Во всяком случае, не мной.
  - И вы считаете такое мироустройство единственно правильным, если так старательно укрепляете его в своей стране?
  - Ты имеешь в виду капитализм? Да, я считаю его единственно правильным государственным строем. Только он обеспечивает людям полную свободу частной собственности и личности. Да, он допускает значительное социальное неравенство, но как Президент я все делаю для того, чтобы уменьшить число бедных в России. И это мне стало удаваться, но помешал внезапно нагрянувший кризис.
  - Мне очень нравится слово "внезапно". А экономисты и финансисты правительства на что? Они, кретины, куда смотрели?
  - Только благодаря тому, что эти кретины предвидели сегодняшний кризис и копили деньги, мы сейчас держимся на плаву.
  Это-то мне и надо было: сразу начать с внушения ему своих мыслей.
  - В том, что кризис в России вот-вот грянет, по-моему, были уверены все более или менее грамотные люди. Кризисы при капитализме происходят регулярно. Причин их появления масса. Но, если смотреть глубже и проще, за всеми экономическими кризисами капитализма стоят алчность и безудержное стремление получить прибыль любой ценой. Ради как можно большей прибыли капиталист и банкир идут на любые нарушения закона и морали. Чтобы это знать, не надо быть министром. Выходит, теперь кретины, видя твое одобрение, только тем и будут заниматься, что копить деньги от кризиса к кризису. А не лучше ли было им, пока держалась баснословная цена на нефть, закупить новейшие технологии, производственное оборудование, сельскохозяйственную технику, то - есть вложить полученные от продажи нефти огромные средства в развитие собственного промышленного и сельскохозяйственного производства, собственной науки? Сегодня страна имела бы и достаточный для внутреннего потребления объем своей продукции и рабочие места. И любые кризисы были бы нам нипочем.
  - Нипочем они не могут быть, так как мы уже интегрированы в мировую экономику. Кстати, нынешний кризис начался не у нас, а в Штатах. Это они потянули всех и в том числе нас за собой.
  - А кто заставлял вас тянуть за собой Россию в эту грёбаную мировую экономику? Разве у России мало природных и трудовых ресурсов, чтобы быть самодостаточной страной, не зависимой от других? Почему не было кризисов в Советском Союзе?
  - Не было? Отчего тогда он развалился? - показал Президент в усмешке ухоженные "Колгейтом" зубы.
  - Предположим, он не сам развалился, а его аккуратно развалили. И социалистическая экономика тут была ни причем. У Советского Союза были кризисы, но совсем другого плана, имевшие простые и объяснимые причины: засуху, наводнение, землетрясение. К кризисам, ослабившим страну, можно отнести также урбанизацию, связанную со сменой образа жизни большинства населения, и выход общества из мобилизационного состояния становления страны и военных лет, когда у людей появились возможности и потребности большего. Самым страшным кризисом, хуже любого экономического кризиса, была кровопролитная война с фашизмом. Победил СССР в ней лишь благодаря тому, что у него была развита промышленность, а не только треть земных природных богатств. А Россия сейчас живет за счет одной нефти. Если бы цена на нее в последние годы не была заоблачной, вполне возможно, и России уже не было бы как государства. Скажи, не так?
  Я перешел с ним на ты, так как не любил, когда те, кто не так уж намного были старше меня и к кому я обращался на вы, в ответ мне тыкали. А то, что он был Президентом, для меня не имело значения. Сегодня он Президент, завтра - никто. На его месте мог быть любой другой, на ком остановил бы свой взор его предшественник.
  Мне было интересно знать, что он ответит на мой вопрос. Я действительно не был уверен, что Россия сохранилась бы как государство, если бы цена на нефть все эти годы оставалась в районе 8 долларов за баррель, а не доходила до 150. Но Президент молчал, хмуря аккуратные брови. Я хотел попросить Яро прочитать его мысли, как вспомнил, что могу это делать сам, о чем все время забывал. Я закрыл глаза, сосредоточившись на желании проникнуть в мысли Президента, и с удовлетворением отметил, что он был согласен с моими доводами, но не хотел в этом признаться. Я пощадил его и продолжил:
  - Советский Союз проиграл не столько экономически, сколько в "холодной войне" своим идеологическим противникам снаружи и влиятельным силам в самом советском обществе и его правящей верхушке. Как ты думаешь, кому принадлежат вот эти слова: "Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма... Именно для достижения этой цели я использовал свое положение в партии и стране... Мне удалось найти сподвижников в реализации этих целей. Среди них особое место занимают А.Н. Яковлев и Э.А. Шеварднадзе, заслуги которых в нашем общем деле просто неоценимы?" Эти двое, если ты не забыл, были: один главным идеологом партии, а второй - министром иностранных дел СССР в его последние годы. А слова эти принадлежат Горбачеву, Генеральному секретарю КПСС и Президенту СССР. Какое государство устояло бы при таком предательстве? Это все равно, что ты вместе с Премьером поставишь перед собой задачу свергнуть существующий сейчас в России строй. Кстати, к противникам тогдашнего строя относился и ты, будучи соратником ярого демократа с собачьей фамилией и принимая активное участие в приватизации советских предприятий.
  - Да, участвовал и горжусь этим.
  - Чем этим? - возник за моей спиной Яро. - Тем, что твой народ в одно мгновенье превратился в нищего, а кучка проходимцем стала миллиардерами? Ты вообще-то знаешь, что у тебя сейчас творится в стране? Отчего твой народ так стремительно вымирает?
  - Знаю, а ты, видно, не в курсе, что в прошлом году у нас детей родилось больше, чем в позапрошлом.
  - Догадываешься, почему? - опять вмешался я, попросив Яро на время помолчать, так как этот вопрос я знаю лучше его. - Из-за материнского капитала. Такие деньги в народе во сне не видели. Ради них бабы готовы нарожать тебе сколько угодно детей. Только вот ты платишь им почему-то только за второго. Но они еще не все продумали. К примеру, не учли, что этот самый капитал нельзя использовать для решения обычных бытовых проблем. Мать не может тратить его на еду и лечение ребенка, не говоря про покупку ему компьютера. Для этого она будет вынуждена вкалывать с утра до ночи, забыв про воспитание детей. А если решит воспитывать их сама, то загнется вместе с ними от нищеты, и некому будет получить этот самый капитал. В принципе, на это он и рассчитан. Расплатиться им мать может лишь за покупку жилья (самое большое, комнаты в коммунальной квартире, а в Москве так и на два могильных метра не хватит), образование (максимум за год учебы в институте) или перевести на свой пенсионный счет, если доживет, а доживет, ей, старухе, уже деньги не нужны будут. Ну, не чушь ли собачья? Ты только не забудь проверить, что станет с этими детьми, когда деньги все же будут израсходованы. Половина их сопьется или сгорит от наркотиков. И твои деньги не помогут. Дело не в них. Да и аморально рожать только из-за них. Детей обычно рожают по любви. В Советском Союзе деньгами не заманивали, а численность населения возрастала из года в год, несмотря на войну и голодные годы после нее. Потому что люди верили в будущее и хотели жить. А сейчас родители сами не хотят жить и не желают, чтобы у детей была такая же занесенная вами, демократами, сволочная капиталистическая жизнь.
  - Тогда почему все больше и больше людей против возврата социализма? - намертво стоял Президент на своём.
  - А ты телевизор изредка смотришь? Хоть один сериал видел? За последние двадцать лет в прессе ни одного положительного слова не было сказано о Советской власти. Одна сплошная чернуха и ложь на лжи и ложью погоняет.
  - Как, как? - заинтересовался Яро. - А ну-ка повтори.
  - Отстань, - отмахнулся я, - потом. Слушай, Яро, ни хрена мы его не заставим прочитать Обращение к народу. Он весь пропитан ненавистью ко всему, что связано с советской эпохой. Хотя сам всем обязан социализму.
  - Не ссы кипятком, Яглебо. Никуда он от нас не денется. Я еще с ним не толковал. Учись, как надо наставлять даже таких упертых элитян, как он, на путь истинный, имея в виду народный. Для него я, естественно, буду ты.
  
  Нет, не даром он целую неделю корпел над компьютером и телепрограммами, изучая жизнь в России. Ну, и я, естественно, поднатаскал его. Он выложил Президенту даже больше, чем я намечал. На основе им сказанного получилась бы неплохая докторская диссертация под названием "Вымирание русского народа из-за органического неприятия им капиталистического образа жизни". Напомнил он Президенту и девочку:
  - Тебе как Президенту не стыдно, что в руководимой тобой стране, самой богатой на Земле природными ресурсами, детям не в чем ходить в школу, в то время как любимые твои олигархи покупают своим блядям участки на луне? Как ты можешь допускать такое вопиющее социальное неравенство? Совесть тебя не мучает как Президента?
  Выражения "социальное неравенство", "социальная несправедливость" были самыми ругаемыми словами Яро, а любимыми - они же без частицы "не", а еще дружба и братство. О чем в России давно забыли.
   Он разложил Президенту по косточкам современную Россию, сравнивая ее с Советским Союзом. Он шпарил цифрами, как таблицей умножения, доказывая скорый окончательный крах экономики капиталистической России, независимо от наступившего кризиса. Просто кризис ускорит этот крах. Заглянув в мысли Президента, я увидел в них ожесточенное сопротивление доводам Яро. Самые первые цифры вызвали у него сомнение, и он попытался их записать. Однако последующие совпали с его данными, а главное, настолько безукоризненной была логика рассуждений Яро, что Президент заслушался, приоткрыв рот, как школьник. Он не подозревал, что Яро не просто доказывал пагубность его нынешней капиталистической политики для народа России, а вбивал это в его голову, как гвозди, используя свои аморитянские способности.
  Читая мысли Президента, я радовался тому, как, медленно, со скрипом менялись его взгляды на жизнь простых россиян, на капитализм и социализм. Я тоже не молчал рыбой, а встревал, где считал нужным. Причем и Яро и я, щадя его самолюбие, не злоупотребляли словом социализм и заменяли его на общество социальной справедливости. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы зачитал Обращение. Однако явную заинтересованность Президента я увидел, когда Яро, выкупив у олигархов собственность по цене периода ее захвата в начале девяностых годов, заставил ее работать на благо народа. При этом он нагло использовал опыт своей страны, и временами я боялся, что он обзовет россиян аморитянами. Я тоже не видел в этом вопросе большой разницы между Аморитом и Россией и был согласен, что за счет выкупа собственности олигархов доход нашего государства увеличится, как минимум, раз в пять. Поддерживая Яро, я сказал Президенту:
  - Не делай такое удивленное лицо. Ты лучше меня знаешь, что в твоей стране 1500 человек владеют 65% ее национального богатства или, как говорят в народе, сто богачей богаче всей остальной России. В девяностых годах богатства бывшей советской России были распроданы всего лишь за 3% их реальной цены. Разве не справедливо вернуть государству и народу 97% прибыли, полученной олигархами за все эти годы, и такую же долю купленной ими тогда собственности? Вот и прикинь, насколько возрастет казна страны, и что можно будет сделать на эти деньги для улучшения жизни народа. Во всяком случае, не только у всех детей будут платья и ботинки, но в стране вообще исчезнут беспризорные дети.
  - Это ты хорошо вставил, - похвалил меня Яро. - Надо бы включить в его Обращение.
  Я взглянул на часы и сказал, что уже десять минут одиннадцатого и пора знакомить Президента с текстом Обращения.
  Яро не заставил себя ждать
  - Сейчас я дам тебе твое обращение к народу, - сказал он Президенту. - Ты его выучи, как урок, и скажи, что, на твой взгляд, в нем надо добавить и изменить.
  
  Я и Яро наблюдали за Президентом, когда он читал "Обращение к народу России". Практически все оно было вразрез его бывшим взглядам. Честно говоря, у меня были большие сомнения в способностях Яро поменять в корне эти взгляды за какой-нибудь час их беседы.
  Читать Президент начал, сдвинув брови и выбивая костяшками пальцев незнакомый мне однообразный мотив. Наверняка западный. Но время шло, а он не возражал, лишь выделял восклицательным знаком сбоку места, показавшиеся ему наиболее существенными. Заглянув, я был приятно удивлен, что это не были предложения, которые я ни за что бы не согласился выбросить из текста.
  Дочитав до конца, Президент пробежал глазами по всему Обращению и уставился на меня.
  - Ты хочешь, чтобы я зачитал это народу?
  - Не только зачитал, а и претворил затем в жизнь. С чем ты не согласен?
  - Обращение написано так, что я как Президент не имею права с ним не согласиться. Оно все пронизано заботой о народе. Меня беспокоят последствия его прочтения. Это же будет настоящая революция и, как следствие, гражданская война.
  - Не совсем так. Во время революции, как правило, меняется руководство страны. А ты, главное лицо в стране, остаешься. Революция начнется позже, когда начнутся изменения. Что же касается гражданской войны, то она может быть, если это обращение сделаю я. Меня народ не знает и примет за самозванца и очередного болтуна, поэтому может поддаться на протестные выступления. Ты - другое дело. Ты - Президент, избранный народом. А русский народ всегда верил своим вождям. Даже нередко слепо. Такова его сущность как народа - государственника. Против Обращения, естественно, будет элита, и то не вся, а та ее часть, которая к народу не имеет никакого отношения, - его отбросы. В Госдуме и Совете Федерации она, я надеюсь, не будет доминировать, они же на словах все ратуют за народ, и твои указания там должны пройти. Армия и правоохранительные органы, где работают выходцы из народа, за элитой не пойдут. В этом я уверен. Меня немного беспокоит охрана элиты и телохранители. Но они ведь тоже из народа, и с ними можно провести работу через их родителей. Так что никакой гражданской войны не будет. Ее же не было после развала Советского Союза, потому что народ поверил своим вождям в прекрасную жизнь, не имея представления, что на самом деле они окажутся предателями и подонками. Поверит он и тебе, тем более что ты, я надеюсь, не предатель и не подонок по отношению к нему. Таковым тебя будет считать элита, но я уверен, что ее интересы должны быть для тебя ничто по сравнению с интересами простого народа. Или не так?
  - Не вся элита плохая, - возразил он, принявшись опять теребить мочку уха. - Там много людей из народа, болеющих за него.
  - Я знаю, поэтому и сказал, не вся. Чем больше элитян поддержат тебя, тем быстрее и успешнее тебе удастся провести преобразование страны. Отбросами я считаю элитян, для которых Россия является лишь объектом добычи денег, а душой и телом они давно на Западе. Как, к примеру, Рабамович. После твоего выступления он уже к вечеру сбежит в Лондон, если не смотрит сейчас там игру своей любимой команды.
  Я подумал, что при упоминании Запада в его голове моментально возникнут тревожные мысли, главными из которых будут экономические санкции против России", но, вспомнив, что в Обращении об этом говорилось, перечитал и прогопорил:
  - Переживем. Возьмемся за импортозамещение.
   А в обращении было сказано, что Запад и Штаты во все века боялись и ненавидели Россию. Она устраивала их лишь в одном случае: когда во всем их слушала и лизала им зад. Ничего они с нами не сделают. После гражданской войны вообще была полная разруха, а выбрались и стали бурно развиваться. Одни поднялись и после второй мировой войны. А сейчас у нас полно других союзников: Китай и почти все юго-восточные страны, Южная Америка, Ближний Восток, страны СНГ. А Запад пусть попробует обойтись без наших энергоресурсов.
  Наконец он ответил на мой вопрос:
  - Разумеется, интересы простого народа для меня превыше всего.
  В этот момент в селекторе раздался мужской голос:
  - Виктор Викторович, уже одиннадцать. Пресса начинает прибывать. Я могу запускать людей в малый конференцзал?
  Президент несколько секунд сидел, прикрыв веки. Вот он встряхнул решительно головой и наклонился над селектором.
  - Перенесите начало на двенадцать и дайте от моего имени указание о трансляции по всем каналам телевидения и радио.
  Он пододвинул к себе листы с Обращением и указал мне на стул, стоявший у стены.
  - Сядь рядом со мной. Я хочу кое-что добавить.
  По первому листу замечаний у него не оказалось, и он сразу отдал его секретарю в печать. Несколько цифр он все же подправил, но сути они не меняли, и добавил про искажение истории в школьных учебниках, назвав это форменным безобразием.
  - Поэтому многие школьники не знают, кто победил немцев в войне с Гитлером, - возмущался он.
  Всего получилось четыре печатных листа, на полтора листа меньше моего рукописного текста. Четыре листа, которые должны были возродить Россию.
  
  
   ***
  Мы вошли в конференцзал без одной минуты двенадцать. Президент указал мне место справа от себя. Сидевший слева пресс-секретарь недоуменно вытаращил на меня глаза, но ничего не сказал. Он хотел открыть встречу, но Президент велел ему сидеть и поднялся сам.
  - Дамы и господа, я прошу у вас прощения за то, что назначенная моя с вами сегодня встреча не состоится. Но я обещаю, что вы не пожалеете о том, что пришли сюда. - Президент повернул голову к оператору с гривой льва. - Начинаем?
  Оператор посмотрел в глазок аппаратуры и дал отмашку: "Начали!".
  Президент уставился в указанный оператором объектив и, глубоко вдохнув, проговорил:
  Мое обращение к народу России.
  Дорогие соотечественники:
  отцы и матери, чудом дожившие до сегодняшних дней,
  братья и сестры, пытающиеся выжить в сегодняшней России,
  сыновья и дочери, вступающие в жизнь с надеждой.
  К вам обращаюсь я, друзья мои!
  Почти тридцать лет назад советским людям начали усиленно вбивать в голову, что их жизнь никуда не годится и необходимо начать новую, идеалом которой был капитализм. При нем, уверяли людей, у них будет много свободы и много товаров, и все поголовно будут счастливы.
  Антисоветская пропаганда, организованная американским ЦРУ при активном участии тогдашнего руководства СССР, была настолько коварной и ожесточенной, что значительная часть населения поверила в нее и не противилась свержению советской власти, забыв, что всем обязаны ей.
  И вот прошло более пятнадцати лет после гибели Советского Союза и перевода России на обещанный счастливый капиталистический путь развития.
  Тут Президент поднял голову и сказал:
  - Сейчас я зачитаю вам одно письмо, которое сегодня мне подсунули в почту.
  Он достал из кармана письмо и прочитал его, подражая детскому голосу. Свернув лист, он положил его опять в карман и, вглядываясь в объектив, проговорил:
  - Этой девочке еще повезло, она может ходить в школу хотя бы через день. А сколько у нас детей, которые не учатся? Я как-то поинтересовался численностью наших беспризорных детей. Знаете, какие цифры мне назвали руководители разных ведомств, занимающихся этим делом? От ста семидесяти тысяч до восьми миллионов! Не трехкратная разница и даже не десятикратная, а в пятьдесят раз! О чем это говорит? Да о том, что на беспризорных детей нам наплевать. Зато мы прекрасно знаем, сколько у нас миллиардеров и каким состоянием они обладают. Один из них недавно купил своей бля.... извините, любовнице участок луны за двадцать миллионов долларов. А другой, отличавшийся скандальными любовными похождениями, приобрел самую дорогую виллу в мире на Лазурном берегу, чтобы возить туда сотнями девиц определенного пошиба. - Президент о чем-то задумался. - Н-да. - И вернулся к Обращению.
  Надеюсь, вряд ли кто найдется среди вас, дорогие россияне, кто станет отрицать, что обещанный вам нами, демократами, капитализм в России не принес коренного улучшения вашей жизни. Пятнадцать лет - вполне достаточный срок, чтобы в этом вы могли убедиться. Сделать из России аналог Запада не удалось и никогда не удастся. За пятнадцать лет мы ничего не создали, лишь все порушили. Великая страна с развитой промышленностью, одна из лидеров мирового прогресса была сброшена на обочину. Единственное, что мы добились, это все приватизировали, сделав кучку проходимцев и ловкачей сказочно богатыми, а народ нищим. Все эти годы Россия продолжала существовать только за счет советского потенциала и экспорта нефти, цена на которую до недавнего времени достигала заоблачных высот. Я даже представить не могу, на что бы мы жили при восьми долларах за баррель нефти.
  Сейчас в страну принесен со стороны экономический кризис, цена на нефть резко упала, слава богу, не до восьми долларов, и денежные запасы стали быстро улетучиваться. Если кризис продлится дольше, чем хватит этих запасов, а их, по нашим подсчетам хватит еще лишь на полтора - два года, страна может исчезнуть. В доказательство этого я не буду утруждать вас цифрами, лишь замечу, что только за первые полгода кризиса мы потеряли треть наших золотовалютных резервов и ускоренно приближаемся к проеданию неприкосновенного Фонда национального благосостояния. Затем кризис начнет быстро перерастать в катастрофу и даже в коллапс. Но даже если мы чудом переживем сегодняшний кризис, - вдруг опять подпрыгнет цена на нефть, - следующий кризис для нас определенно станет последним.
  Вообще-то это не дело жить в полной зависимости от независящих от тебя обстоятельств.
  Я как избранный вами Президент обязан спасти страну. Для этого мне пришлось пересмотреть многие свои взгляды и убеждения, переступив через самого себя. В частности, я пришел к выводу, что главной причиной нынешнего кризиса России является вовсе не мировой финансовый кризис и не то, что Россия интегрирована в мировую экономику, а то, что навязанный русскому народу капиталистический строй органически противен его жизненным критериям и духовным ценностям. Русский народ предпочитает спиваться и вымирать, чем жить при этом строе. Капитализм приняли евреи, азербайджанцы и некоторые другие нации в стране, для кого деньги и нажива - главная цель в жизни. А мы, русские люди, другие от природы. Главное в жизни для нас - не деньги и не богатство, а служение своему Отечеству и народу, отсюда и соответствующие наши общественные и нравственные идеалы и ценности. Происшедший в девяностые годы демонтаж всех достижений общественной цивилизации в стране и пришедшие им на смену демократизация с ослаблением роли государства и передача всей собственности в частные руки ничего хорошего народу, кроме регулярных кризисов с очередным обнищанием и углубления падения нравов, не принесли. Жизнь еще раз доказала, что капитализм с его законом диких джунглей в России обречен, и срочно необходима смена его другим строем.
  Президент вновь оторвался от текста:
  - Как-то я попытался пересчитать по пальцам блага, которые подарили нашему народу капитализм и демократия. Положа руку на сердце, кроме обилия товаров и относительной свободы, мне ничего больше в голову не пришло. А лезли в нее такие мерзости, как безработица, детская беспризорность и проституция, исчезновение и продажа в рабство людей, включая детей, пьянство и наркомания, тотальные воровство и мошенничество, выходящие за рамки понимания жестокость и насилие над личностью. Зато мне не хватит пальцев, чтобы перечислять то, что утратил наш народ после распада СССР. Это и бесплатное жилье, единственное оставшееся от советской власти богатство большинства нынешних россиян. Кто мне скажет, сколько сотен тысяч пенсионеров убили из-за этого жилья? Это и бесплатное образование от дошкольного до высшего. Это и бесплатное здравоохранение. Это и бесплатные профсоюзные путевки в санатории и пионерлагеря. Пусть не заграницу, но по ним поехать мог любой, независимо от состояния. Это и доступное любой зарплате и пенсии стоимость жилищно-коммунальных услуг. Это и почти бесплатный общественный транспорт и совсем необременительные для кармана поездки на дальние расстояния железнодорожным и воздушным транспортом. А сейчас стоимость авиабилета в одну сторону из Дальнего Востока в Москву равна годовой средней зарплате по стране. А сколько сейчас стоят лекарства? Легче умереть, чем их купить. К тому же половина их поддельная, за деньги умрешь. Можно добавить к перечисленным еще многие социальные блага, которые променяли советские люди на счастье пожить при капитализме. Только почему-то это счастье обходится народу ежегодной потерей до миллиона людей в год, причем главным образом не из-за голода, а из-за пьянства, употребления наркотиков, убийств и самоубийств, исчезновения и других причин, неведомых в стране ранее.
  Вот и получается, что капитализм, который мы навязали стране, не устраивает никого, кроме олигархов и богатой элиты.
  Надеюсь, вы понимаете, насколько мне, приверженцу либерал - демократии, тяжело и горестно говорить вам об этом, расставаясь со своими иллюзиями. Но жизнь, как говорится, сама заставила меня сделать это. Как бы мы ни старались в течение двадцати лет демонтировать основы советского строя, их прочность оказалась намного выше, чем мы предсказывали. Мало того, с каждым годом ценность этих основ для большинства населения становилась все более очевидной, и все настойчивее приходило осознание как самих этих ценностей, так и необходимости их восстановления. При этом я имею в виду не возврат в прошлое, что еще никому никогда не удавалось сделать, а взять из него в свое будущее все лучшее. В первую очередь, речь идет о социальных ценностей социализма, лучше чего человечество пока еще не придумало. К неоспоримым достижениям социализма, безусловно, относится также плановое ведение народного хозяйства. Жизнь уже давно заставила нас вновь использовать этот внедренный впервые в Советском Союзе прогрессивный способ руководства страной, несмотря на упорное сопротивление многих наших политиков и экономистов. Мы уже широко внедряем не только краткосрочные планы, но и долгосрочные на десять и более лет. Используя советский опыт, мы, разумеется, отсечем от него все негативные стороны жизни в Советском Союзе, из-за чего его люто критиковали и ненавидели противники. Не в меньшей степени критикуем и ненавидим многими нынешний демократический и капиталистический строй в России. Однако и у него есть немало своих положительных сторон, которые нам следует оставить в новой России. Поэтому я не рискну дать точное название нашему будущему строю. Ближе всех, на мой взгляд, ему подходит определение государства социальной справедливости. Что это такое? Опять же я не буду вдаваться в заумные термины. Для того чтобы меня поняли даже те, кто не умеет читать, - а такие люди, к нашему стыду, уже появились в России, - скажу так: "Россия будет страной, где все дети будут сыты, одеты и обуты и где не будет богачей, покупающих своим любовницам луну и самые дорогие в мире виллы.
  Президент вернулся к тексту и уже без перерыва дочитал Обращение до конца. Я не привел вам дословно его содержание, потому что оно представляло интерес лишь в момент выступления Президента. Скажу лишь, что в Обращение мы с Яро вложили все, что посчитали, на наш взгляд, важным и нужным, чтобы убедить народ в поддержке намеченных перемен в стране. Уже на следующий день, не говоря про месяц или год, текст Обращения будет мало кому интересен, тем более читателю. Но если Президент ничего из него не выбросил, значит, счел необходимым все написанное нами донести до народа.
  Когда он прочитал последнюю строчку, вместо стандартных слов "Благодарю за внимание, я услышал следующее:
  - С чего я думаю начать, чтобы немедленно приступить к реализации намеченных мной реформ? Я сегодня же подготовлю указ, которым верну в собственность государства и народа все природные ресурсы и стратегические отрасли экономики. Необходимость этого давно поняли даже в полуфеодальном Бахрейне, только не в либерально - демократической России. Этим же указом будут отменены Законы о земле, Лесной и Водный кодексы, которые будут заменены законом об их национализации. Всем желающим жить и работать в деревне будет безвозмездно с правом передачи по наследству предоставлена земля для строительства дома и ведения сельского хозяйства. Также мною будет дано поручение о пересмотре итогов приватизации и возврате в государственную собственность крупных и важных для народного хозяйства предприятий, приватизированных обманным путем, и выкупе по стоимости приватизации. Это создаст прочную финансовую основу дальнейших преобразований, в том числе модернизацию промышленности, сельского хозяйства и науки. А главное, оживит омертвленные человеческие и природные ресурсы страны, без чего невозможен выход из кризиса. В огромном и сложном народном хозяйстве России невозможно обеспечить устойчивое развитие без разумного сочетания плана и рынка. Поэтому в стране будут сохранены все виды собственности и деятельности. Мы не будем запрещать частную собственность, но и не дадим ей наступать всем на горло, как это делается сейчас. Из доминирующей она превратится в подсобную. Кто не захочет быть ученым, преподавателем, строителем, стоять у станка и выращивать в поле урожай, бога ради, будь хозяином фирмы, ларька, прачечной, автомастерской, производи нужные народу товары ширпотреба. Однако во избежание классовой вражды разница между трудовой зарплатой и доходами от бизнеса не должна вступать в противоречие с понятиями о справедливости, тем более в обществе социальной справедливости. В некоторых странах, к уровню жизни которых дай нам бог когда-нибудь приблизиться, зарплата Президента не превышает зарплаты уборщицы больше, чем в десять раз. Я считаю такую пропорцию приемлемой и для России, тем более живущей в основном на доходы от природных ресурсов, дарованных нам богом и которые должны принадлежать всему народу. При этом максимальный размер зарплаты считал бы справедливым и юридически обоснованным установить Президенту как главе государства. Он же должен стать верхним пределом дохода для всех бизнесменов страны. Исключение будет предоставлено лишь выдающимся деятелям науки, литературы и искусства. Для таланта нельзя устанавливать ограничения.
  Я, раскрыв рот и глаза от восхищения, повернулся к умолкнувшему Президенту. Мне показалось, что он хотел что-то добавить или пояснить, но он уставился на объектив, и на его губах промелькнула едва заметная ухмылка. Я отчетливо прочитал его мысли: "Хотел бы я взглянуть сейчас на Едраписку или Порохова".
  - Слушай, я ему об этом не говорил, - шепнул мне Яро. - А ты?
  - Я тоже не говорил. Значит, сам дозрел.
  А Президент продолжал говорить от себя:
  - В самое ближайшее время мной будут подготовлены указы о возврате к государственному планированию основных показателей народнохозяйственного развития. В период кризиса невозможно назвать отрасль и сферу деятельности, куда бы государство активно не вмешивалось, чтобы спасти их от краха. Вот только толку от этого мало, пока там правят частные лица, думающие лишь о собственной выгоде. Помощь им государства нередко пополняет лишь их счета за границей. Также мы давно практикуем некоторые социальные льготы советского периода, но в усеченных размерах. В указах, которые я намерен издать в ближайшее время, будут восстановлены в полном объеме все основные социальные льготы, в том числе на вызывавшие ныне широкое недовольство масс жилищно - коммунальные услуги. Их суммарная плата для граждан составит не более десяти процентов от зарплаты. Возможно, эта плата будет дифференцирована для обычных квартир и хоромов богачей. Я также намерен установить прогрессивные налоги с зарплаты, отменив их для низкооплачиваемых граждан. Я планирую ввести налоги на роскошь и начать практику конфискации имущества в случаях крупной коррупции. Сейчас я еще не знаю, как лучше организовать борьбу с безнравственностью и пошлостью, но считаю это одной из главнейших и важнейших своих задач. Надо признаться, что нравственная деградация населения достигла таких чудовищных масштабов, что это стало одной из серьезнейших причин ускоренного исчезновения русского народа. Отсутствие у государства и людей цели в жизни неизбежно ведет к потере интереса к самой жизни. И тут не надо бояться протестов против введения цензуры и других ограничений на всякого рода извращения и мерзости. Особую надежду я возлагаю в деле возрождения нравственных и духовных основ общества на нашу православную церковь.
  Для начала нашей с вами работы, думаю, пока и этого достаточно.
  Я представляю, какой злобный вой поднимут элита и особенно олигархи после этого моего к вам Обращения. Без протестных выступлений, я думаю, не обойдется. Если это будут лишь митинги - бога ради, но со строгого разрешения властей и не там, где хотят, а на задворках и под присмотром милиции. Опыт в этом деле у нас уже есть. А вас я попрошу тоже выйти на центральные улицы и показать свою решимость в поддержке высказанных мною мер по спасению нашей любимой России.
  В связи с этим хочу особо обратиться к охранникам и телохранителям элиты. Не забывайте, что вы плоть и кровь народа и должны защищать его интересы, а не своих господ, когда речь идет о судьбе Родины. Какие бы деньги вам они не предлагали.
  И все же во избежание беспорядков и кровопролития я сегодня дам соответствующее указание Министру внутренних дел, а если понадобится, то и Министру обороны.
  Благодарю за внимание.
  
   ***
   Президент собрал все листы с текстом Обращения и обвел взглядом моментально опустевший зал. Одиноко сидели лишь в глубине зала два журналиста и в переднем все еще не пришедший в себя со смертельно бледным лицом Премьер - Министр. Взглянув на журналистов, Президент спросил:
  - Не боитесь опоздать по сравнению с другими репортерами?
  - Мы уже передали, - ответил лохматый парень в полосатом свитере. - Вы не ответите на один единственный вопрос? Опять "Грабь награбленное?".
  Президент усмехнулся:
  - Слушать надо было внимательнее. Хоть что-нибудь из сказанного мною наводило на эту мысль? По-моему, из него четко вытекал лозунг: "Вернуть награбленное государству и народу". А это, как говорят, две большие разницы. У вас тоже есть вопрос? - обратился Президент к девушке с мальчишеской прической.
  - Есть. Ваше обращение было согласовано с Премьером? - Она указала головой и глазами на нервно вскидываемый затылок главы правительства. - Всем известно, что он является ставленником Запада и самым ярым либералом и противником социализма.
   Не глядя на Премьера, Президент ответил:
  - Незаменимых у нас нет. Это не проблема. - Он вдруг уставился на меня и коснулся моей руки. - У меня к тебе разговор.
  Я собрался сказать Яро, чтобы следовал за мной, но он опередил меня и велел мне идти с Президентом одному, а он останется и проследит за Премьером, который мысленно рвет и мечет и вызывает у него недоверие.
  В кабинете мы первым делом включили телевизор. На экране показывали только что покинутый нами зал и опять прибывающих в него журналистов.
  Президент указал мне на мой стул сбоку стола и вдруг поинтересовался, как меня зовут и что я из себя представляю. Опомнился. Я рассказал, он спросил:
  - Сможешь быть Премьером?
  - Честно говоря, не хотел бы. Там много рутинной работы. Меня сейчас интересуют больше всего реализация намеченных в твоем выступлении реформ. Я бы не отказался быть твоим контролером за их выполнением, будучи все время в курсе всех проблем.
  - Ладно, найду другого на должность Премьера. А тебя сделаю моим главным советником и, - Президент помахал указательным пальцем, - ответчиком за реализацию Обращения. Не с Премьера, а с тебя будет спрос.
  - Только не с этим Премьером. Он же патологический капиталист и противник государственного планирования. Его лишь могила исправит.
  - Я это знаю и уже сказал, что заменю его другим. - вдруг рассердился Президент. - Но не сразу. И вот что. - Он почесал мочку уха. - Давай мы с тобой на людях будем на вы. С другими у меня тоже такая договоренность. Не возражаешь?
  - Без проблем.
  
  Президент вызвал секретаря и попросил выписать мне временный пропуск на завтра и подготовить приказ о моем назначении на должность его советника. Меня он попросил побыть в приемной, учитывая крутой нрав Премьера.
  Перед выходом я еле отыскал свой презервативный костюм. Пока секретарь выписывала мне пропуск и записывала мои данные, появился Премьер и, задержав на мне холодный взгляд, быстро прошел в кабинет. Я проглядел все глаза, пытаясь заметить Яро. Мне показалось, что входная дверь закрылась замедленно.
  - Ты почему тут? - услышал я удивленный голос. - Тогда я за ним. Жди меня здесь.
  Я сказал секретарю, что Президент попросил меня побыть здесь, пока они там будут беседовать.
  В ее глазах и мыслях я прочитал вопрос, кто я такой, чтобы Президент меня о чем-то просил, но это она умело скрыла лицемерной и милой улыбкой.
  
  Я сел у двери кабинета. Мне очень хотелось знать, как там устроился Яро. К моей радости он тут же отозвался, донеся, что Премьер буянит. Я попросил пояснить, но он сказал, что я сам все услышу.
  И в самом деле, до меня донесся голос Премьера:
  - "К вам обращаюсь я, друзья мои". С ума сойти можно. Ты хоть имеешь представление, чьи это когда-то были слова?
  - Не знал бы, не говорил.
   - Кто готовил?
  - Мой новый советник. С чем ты не согласен?
  - Со всем.
  - Придется согласиться или найду тебе подходящую замену.
  Наступило молчание. Я услышал, как Премьер проглотил слюну.
  - Уж не им ли? - Премьер хотел усмехнуться, но концовка получилась жалобной.
  - Он отказался. Но будет над тобой в части контроля за реализацией сказанного мной.
  - Откуда он взялся?
  - Оттуда, откуда надо, - ответил за Президента Яро. - Читай и впитывай каждое слово в свои мозги. Чтобы они в них намертво засели.
  В мозги Премьера я не проник, а мысли читать стал. Каждый абзац и отдельные предложения он сопровождал ухмылкой, произнося "блин".
  - Что тебе конкретно не нравится? - спросил Президент.
  - То, что твой новый советник не знает, что у нас практически все приватизировано, как говорится, поезд давно ушел. И ты это хорошо знаешь и обязан был сказать ему, что у государства осталось меньше десяти процентов всей собственности в стране. Ну, вернем мы из-за кризиса еще столько же. Как ты собираешься остальное возвращать? Всю или часть. Какую?
  - Смотря, что. Я же об этом сказал. Ах, да, на бумаге этого нет. Я сказал, что сегодня подготовлю указ о возврате в собственность государства всех природных ресурсов и крупных производств. Мелкие и средние предприятия я трогать пока не буду.
  - Как ты хоть что-то вернешь, если все находится в частных руках? Хозяева будут искать защиту в суде, в том числе в Страсбурге.
  - Для нас важнее суд народа. Читай до конца, потом все обсудим.
  - И уже начинай думать, как все это претворять в жизнь по линии Правительства, - добавил Яро.
  Теперь Премьер уже не ухмылялся и забыл про "блин", хотя и перечитывал многие предложения. И всякий раз Яро его спрашивал, что не так, не получая ответа. Лишь один раз Премьер проговорил в переводе на литературный язык "Совсем с ума сошли?". Это он прочитал об отмене моратория на смертную казнь и о применении ее к предателям России и коррупционерам.
  - Очень многие твои друзья подпадают под эти статьи? - съехидничал Яро.
  - Меня не они волнуют. Меня беспокоит, что скажут об этом на Западе. Отказ от моратория грозит исключением России из Совета Европы и "Двадцатки".
  - Ах, как расстроится простой народ.
  - Как выгонят, так и попросят туда войти, - поддержал я Яро.
  Премьеру очень не понравилось упоминание о цензуре на пропаганду на телевидении насилия, порнографии, безнравственности и пошлости.
  - Это мы уже проходили, - сказал он Президенту. - Ответ тут простой: не нравится - найди нужный тебе канал.
  - Но детям так не скажешь, - возразил Президент, оторвавшись от просмотра бумаг.
  - А если у тебя очень чешется в штанах, купи диск с порнографией или наслаждайся по платному каналу, - вполне разумно заметил Яро.
  Слегка удивившись такому не характерному для Яро интеллигентному стилю, я со своей стороны добавил:
  - Как-то по телевизору одного очень простого парня спросили, за что он убил своего друга. Он ответил: "Кин насмотрелся". А у другого перед смертью поинтересовались его последним желанием. "Постоять за токарным станком, - ответил он. - На хер, мне нужны были эти вонючие деньги? Это все из-за них".
  - На деньги и при социализме спрос не малый, - возразил Премьер.
  - Но при социализме они - не главное в жизни, - отпарировал я.
   Премьер вдруг вспомнил, что когда-то у него самого были устремления, не привязанные к деньгам, и, промолчав, опять углубившись в чтение. Я попытался влезть в его мозги, кроме страха от неодобрения Запада и СМИ ничего не выловил. Яро подтвердил:
  - Толку от него не будет. Он весь пропитан западным ядом. Гнать его надо, на хер.
  
  Дочитав до конца, Премьер положил листы на стол перед Президентом и присел на мой стул.
  - Ты понимаешь, что это поворот на сто восемьдесят градусов или новая революция?
  Президент поднял голову и покачал головой.
  - То, что это поворот, согласен, но не на сто восемьдесят градусов, а градусов на сто - сто двадцать. Немало полезного и наработанного за эти годы мы оставим, слегка подкорректируя. Что касается революции, тут ты преувеличил. О какой революции может идти речь, если я, Президент, остаюсь, а ты продолжаешь возглавлять Правительство? Продолжат работать для начала и все остальные институты и органы страны. Другое дело, что придется в принципе изменить метод управления народным хозяйством, с учетом перехода на его планирование и централизованное управление. Многие учреждения придется очистить от тех, кто открыто выступит против нового курса страны. Да мы их почти всех знаем. Ты же не оставишь в Правительстве министра финансов Дуркина, которого очень хвалят лишь на Западе. И надо заставить его вернуть в страну хотя бы часть денег из Штатов. А за остальное, возможно, ему придется ответить перед судом. Или этот, все забываю его немецкую фамилию. Галстуки его помню, а фамилию - никак. Ну и, конечно, нельзя оставлять Рыжего Ваучера во главе нанотехнологии, если мы не хотим загубить ее окончательно. Да ты лучше меня знаешь, кто будет ставить нам палки в колеса, кто считается ярым прозападником.
  - Ты тоже совсем недавно был им, - скривил в усмешке губы Премьер.
  - Был и не скрываю это. В чем-то, может, им и остался. Но речь сейчас не обо мне, а о России, которую надо вытаскивать из дерьма, в которое мы ее втолкнули. И кончать надо с этой глобализацией. Абсолютно ничего она нам, кроме проблем, не дала. Без нее обойдемся. У нас были времена и похуже, когда мы одни управлялись. Но только без капитализма. Я действительно уверен, что век его заканчивается, а у нас тем более. Все наши подкормки и подпитки стремительно разваливающейся экономики все равно, что мертвому припарки, они лишь на короткое время дают результат. Да и скоро закончатся наши запасы, а новые вряд ли предвидятся, так как вслед за нефтью упадет и цена на газ. А других доходов у нас с тобой практически нет. Совсем недавно мы с тобой отрицали, что кризис коснется России. А сейчас отрицаем катастрофу. На Западе, кстати, уже во всю о ней говорят. Я согласен с нашими политиками и экономистами, что и мы ускоренно движемся не только к катастрофе, но и к коллапсу. В некоторых отношениях они уже пришли к нам. Недавно я узнал, что мужиков среднего возраста в России умирает в четыре раза больше, чем женщин. Семью кто кормит? Мужик. А он предпочитает смерть. Почему? Потому что в городе, особенно в малых городах, нет работы, а на селе он поставлен в такие условия, что может работать только на своем огороде, что его не прокармливает и не удовлетворяет. А быть батраком у нового барина он не хочет. Вот и спивается.
  - Ты уверен, что он будет батрачить на государство?
  - Уверен. Во-первых, он государственник по своей натуре. И, во-вторых, ему нужен коллектив равных ему людей, товарищей. Чтобы общаться, видеть свою полезность обществу. А господин никогда не станет для него товарищем, как гусь свинье. - Возникла пауза, и послышался стук костяшек пальцев по столу. - Ну, так как? Поддерживаешь ты меня или нет?
  - Пусть только попробует сказать нет, - прислал мне Яро. - Я заставлю Президента тут же его уволить. И назначить тебя Премьером.
  - Не вздумай, - испугался я. - Он меня уже назначил своим советником по проведению в жизнь намеченных в Обращении мер. Это то, что мне надо. Я и за работой Правительства следить буду.
  - Только не во главе с этим долбуном.
  - Пусть в этом убедится сам Президент. Давай послушаем, что Премьер ответит на вопрос Президента. Пусть только попробует не поддержать.
  Но ответ Премьера мы прослушали. Однако, судя по тому, что они начали обсуждать указ о пересмотре итогов приватизации, мы поняли, что Премьер побоялся пойти в открытую против..
  Мне было смешно, как они старательно избегали слово национализация, пытаясь заменить его выкупом государством, возвратом государству, восстановлением социальной справедливости и еще чем-то. Короче, на полном серьезе валяли дурака на потребу элите и Западу со Штатами. Ладно, пусть поваляют, сами допрут. Вот только те почему-то ни на кого не оглядываются, когда им что приспичит. В Штатах государство скупило почти все банки и обанкротившиеся фирмы, и это считается умным ходом. Канцлер Германии сетует, что не может сразу, а потребуется десятилетие, чтобы перестроить экономическую систему управления на новых принципах управления с учетом резко возросшей роли государства. В Европе с книжных полок сметают "Капитал" Маркса и открыто говорят о приближающемся коммунизме. Казалось бы, нам, первопроходцам строительства самого справедливого общества на Земле, сам бог велел опять первыми использовать свой уникальный опыт в этом деле. Так, нет, нам обязательно надо знать, "Что скажет княгиня Марья Алексеевна?". Грибоедова на нас нет. И не только его одного. Поэма Некрасова "Кому жить на Руси хорошо" была бы в нынешней России очень кстати, не говоря о гоголевских "Ревизоре" и "Мертвых душах", широко используемых, к примеру, во время выборов.
  
  Но я должен признать, что поработали они плодотворно. Они подготовили три очень важных указа, которые содержали основу изменений в стране, согласовали несколько распоряжений Правительства во исполнение указов, дали указание Министру внутренних дел и переговорили по телефону с руководителями Совета Федерации, Госдумы, Главным судьей и Министром обороны. Набросали они также список министров и губернаторов, подлежащих замене. Три интересующие меня фамилии я услышал: Дуркина, Рыжего Ваучера и Еблыха, бывшего главного лидера либералов, издевательски над народом назначенного губернатором. Я слышал по телевизору, что он успел пристроить у себя своих соратников, выброшенных на свалку и оставшихся без дела после поражения на выборах, уже вызвав недовольство народа. Так что после его ухода они все опять вернутся на свалку.
  Из кабинета Премьер вышел, когда пошел шестой час. Четыре часа общения с Яро не прошли для него даром. Это я отчетливо прочитал в его голове. О Западе он уже не думал, все его мысли были направлены на выполнение положений Обращения и о том, чтобы остаться на посту Премьера.
  
  Мое появление в кабинете Яро встретил жалобой на то, что до смерти хочет есть. Словно в насмешку, Президент заказал секретарю принести на двоих еду в кабинет. Чтобы избавить Яро от наверняка вкусного запаха и вида жующих ртов, я попытался уйти, но Президент и слышать не хотел. Он кратко поведал мне, о чем говорил с Премьером, не имея представления, что мы все слышали. Мы не могли не отметить, что он ничего не исказил, подтвердив лишний раз, что полностью проникся своим выступлением. Показал он мне и черновики проектов его указов. Кое-какие замечания мы с Яро внесли, но совсем не существенные.
  Девушка в белом чепчике привезла на столике на колесиках как раз то, что я хотел: бутерброды и воду. Во время еды Президент поинтересовался моим семейным положением, живы ли родители. Говоря о родителях, я незаметно перешел на описание судьбы моей деревни. Мне показалось, что многое для Президента из рассказанного мною было новым.
  Пока мы ели, Яро весь изныл от голода. К нашей радости, после еды Президент сказал мне, что главное дело сделано, и я могу быть свободным до завтрашнего утра. Пообещал опубликовать указы уже завтра.
  Подавая офицеру пропуск, я впервые почувствовал себя человеком. Также свободно вышел и Яро, а не прошмыгнул.
  
   ***
  Пролетая над Москвой, мы не заметили ничего особенного на ее улицах, как будто ничего не произошло и о революции не было ни слуха и ни духа. Нам не терпелось скорее добраться до компьютера и увидеть реакцию народа на периферии. Но до отлета Яро время у нас еще было.
  Первым делом мы заглянули ко мне домой. Нина все еще не отошла от выступления Президента и оттого, что
  рядом с ним увидела меня.
  Пока она накрывала для нас стол, я узнал по телефону у Ульки, что операция брата прошла удачно, и он вот-вот должен очнуться от наркоза. Она попросила передать трубку Ярославу. И хотя разговор у них получился в одни ворота, так как Яро не мог передавать мысли по телефону, а лишь гудел, поддакивая, однако, из-за этого радость их общения была нисколько не меньше.
  Я вдруг вспомнил, что когда-то сам был молодым и влюбленным, и стал думать, как устроить Яро краткое любовное свидание, так как перед его отлетом это вряд ли будет возможным. Я взял у него трубку, чтобы договориться с Улькой. Он вдруг остановил меня.
  - Не надо - перетерплю. Как у вас говорят, "Делу - время, а ебле - час".
  - У нас так не говорят, - засмеялся я. - Это я специально для аморитян перефразировал нашу поговорку "Делу - время, потехе - час".
  - Разве это не одно и тоже?
  Мне оставалось лишь спросить Ульку, сможет ли она попрощаться с Ярославом после полуночи, так как, возможно, больше его не увидит.
  - Как больше не увижу? - прошептала она.
  - Ярослав сам тебе скажет. Так ты сможешь освободиться и приехать?
  Я не видел, но знал, что на ее глазах были слезы, когда она отвечала, что обязательно приедет.
  
  Пока Нина нас кормила, я рассказал ей обо всем. Перестав ахать, она стала укладывать в сумку купленную здесь одежду Яро и подарки для Язо и Юно. Однако он, ссылаясь на строгий запрет привозить что-либо с Земли и отвозить сюда, согласился взять лишь перстень для Юно.
  - Тогда имей в виду, что твоя одежда будет лежать до твоего следующего приезда, - сказала Нина.
  
  Мне хотелось посмотреть выступление Президента по телевизору. Нина сказала, что его больше ни один канал не транслировал, показывали лишь отдельные выдержки, которые тут же комментировали ведущие и политики, в основном критически. В этом убедился и я, взглянув на экран телевизора. Выступали одни элитяне, говорили витиевато, но понять было можно, что они были возмущены и встревожены предстоящим изменением курса страны. Но их мнение я знал, и слушать не стал.
  Я попросил Нину встретить Юльку, не говоря, куда улетает Яро, и ожидать моего приезда за ними.
  По дороге к вселеннолету я позвонил Толику. Взявшая трубку Оля выдала мне залпом, что видела меня рядом с Президентом, но ей никто не верит.
  - Да разве я тебя с кем бы спутала? - И закричала. - Толик иди, сам у Глеба спроси!
  Толик рассказал мне, что, когда Оля увидела меня по телевизору и позвала его с матерью, меня уже больше не показывали, а Президент о чем-то разговаривал с Премьером. Из выступления последнего Толик понял, что Президент выступал с каким - то обращением к народу, но ни по одному каналу его больше не показывали, лишь критиковали. Толик догадался включить приемник и прослушал текст Обращения по "Народному радио", которое повторяло его каждые два часа.
  Толик обзвонил своих знакомых. Многие из них видели или слышали выступление Президента, но пока относятся к нему с недоверием, принимая за хитрую попытку запудрить в очередной раз народу мозги с целью отвлечь от кризиса.
  - Олька клянется, что ты был там. Это правда или ей показалось? - Я подтвердил, обрадовав и удивив его. - Как это тебе удалось? Ладно, потом расскажешь. А сейчас только скажи, неужели и вправду наверху одумались?
  - Жизнь заставила. У меня к тебе просьба. Генка где?
  - С ребятами гуляет.
  - Тогда и ему передай просьбу. Я думаю, ты понимаешь, что Мосолу и ему подобных выступление Президента не может понравиться, и они не захотят распрощаться с колхозными землями. Я уверен, что они выведут на улицу своих верных прислужников. Поэтому вы оба сгруппируйте вокруг себя как можно больше людей, чтобы заткнуть глотки Мосолу. Ну и рассказывайте всем, что все, о чем говорил Президент, будет выполнено. Можешь сослаться на меня в подтверждение этого. Короче, вы оба будьте в городе как бы моими представителями. Пока неофициально, а потом я что-нибудь для вас придумаю. Я сам лишь завтра приступлю к работе.
  - Где, если не секрет?
  - Не секрет. В Аппарате Президента.
  - Вот бы отец с матерью за тебя порадовались.
  Едва я отключил телефон, как позвонил адвокат, тоже не поверивший, что рядом с Президентом сидел я. Услышав ответ, он передал трубку Августе Климовне.
  - Глебушка, сынок, я за тебя и Ниночку так рада, так рада, - сказала она сквозь слезы.
  Она давно была для нас, как мать, вот только ни я, ни Нина так ее не называли. Но она и не настаивала.
  - Мы будем еще больше рады, если вы приедете к нам хотя бы в гости.
  Трубку опять взял адвокат. Он сообщил, что ему несколько раз звонил Маркин и умолял назвать мой телефон.
  - Запал ты ему в душу, дружок. - В голосе старика мне послышался смешок. - А как увидел рядом с Президентом, вообще голову потерял. Не знаю я, не знаю, как ты от него отделаешься.
  - Я что-нибудь придумаю, Иван Иванович. Скажу, к примеру, что полюбил другого. А насчет обещания повысить его в должности, передайте, что об этом я помню.
  
  
   ***
  Во вселеннолете Яро первым делом отыскал хоромы знакомого нам олигарха на Рублевке. Там был аврал. Муж приказывал по телефону срочно переводить все деньги за границу и что-то распродавать здесь. Жена - красотка выпытывала по телефону, сколько в доме ванных комнат и куда выходят окна. На столе валялись бумаги, чеки, доллары, евро.
  Я пробежал по другим рублёвским хоромам. В ворота одного из коттеджей въезжала "Скорая", а в доме на позолоченной квадратной кровати лежал покойник с широко раскрытым ртом. В метре от кровати мужчина моего возраста с жидким хвостиком на затылке кричал на молодую женщину, примерявшую на себя темный платок, отодвинув покрывало на зеркале:
  - Я не думаю, я знаю, что этот коттедж он завещал мне! Я могу выгнать тебя отсюда прямо сейчас!
  - Тебе! Ха-ха! Он всегда меня любил больше тебя.
  Сплюнув, Яро сказал:
  - Здесь все ясно. Все почти, как у нас. Интересно, сколько ваших элитян откинули сегодня копыта? Если ты не забыл, у нас только во время выступления Язо умерли триста двадцать три элитянина, из них четыре олигарха.
  - У нас их будет меньше, и вряд ли кто скопытится из олигархов. Вашей элите некуда было бежать, и она теряла все. А у большинства наших элитян, не говоря про олигархов, за границей есть свои дома. А у многих семья живет уже там. Но здесь они будут бороться до последней копейки за свою собственность. А потом либо уедут, либо останутся, чтобы вредить.
  
  Мы совсем забыли про телевизор и включили их все. По пяти нашим каналам выступал Президент. Видно, он узнал, что его Обращение элита скрывает от народа и распорядился его повторить. Появились и комментаторы, поддерживавшие намеченные изменения в стране.
  По всем другим каналам, особенно западным, царила истерика. Казалось, от накала страстей вот-вот лопнут экраны. О чем только ни говорили! О возврате в СССР, о колбасе с пустыми прилавками, а больше о ГУЛАГе и о новом грабеже награбленного. А один канал показал фотографию Президента с усами и прической Сталина, а Премьера - псом у его ног. Общее мнение элиты выразила известная либералка Хамкаада:
  - Это в России уже не пройдет!
  - Посмотрим, - возразил я. - На этот раз судьбу России решать не вам.
  
  Мы прошлись по московским кварталам многоэтажных домов и увидели немногих, кто не прильнул бы к телевизору. Самым распространенным высказыванием было: "Наконец-то очухались! Но не поздно ли?". А одна старушка шептала, молясь перед иконой: "Спасибо тебе, господи, что вразумил их. Хоть перед смертью, бог даст, поживу по-человечески".
  Вдруг мне захотелось узнать, какое настроение у губернатора Еблыха. Я отыскал его город, офис и кабинет. Нам повезло. Уже успевший располнеть на казенных харчах, он находился у себя, но не за рабочим столом, а в компании еще троих мужиков, заливая горе спиртным. Двоих из них я вроде бы когда-то видел. Слышался только голос Еблыха с непонятным акцентом.
  - У него точно крыша поехала. Я только неделю назад встречался с ним. Он был вполне нормальный. Помимо моей работы и кризиса, мы приятно поговорили о необходимости активизации либерального движения в России. Он согласился со мной, что надо повысить порог прохождения партий в Думу, чтобы туда могли попасть правые. Мало того, он пообещал поставить перед Думой вопрос о введении в нее по депутату от каждой партии, принимавшей участие в выборах. И вдруг такое! Он точно с ума сошел. Я и раньше за ним это замечал. Как-то он ляпнул, что распад СССР стал величайшей трагедией двадцатого века. А сейчас из-за этого кризиса что-то произошло с мозгами. Надо бы показать его психиатру.
  - Но и Премьер его поддержал, - робко вставил кто-то.
  - А...- Губернатор скривился и, выпив, скривился еще больше. - Перебздел, что снимут с Премьера. И правильно сделал. Там должен быть кто-то из наших.
  - Не побрезговал даже демагогией, - продолжил возмущаться мужик с лысиной, похожей сверху на опушку леса. Его я определенно помнил. Звали его Борис, а фамилию забыл. - Какую-то девку откуда-то выкопал. Почему, мол, у одного все, а у тысячи других ничего?
  - Потому, что эти тысячи - лодыри. Колхозную землю поделили на всех. Никто не захотел работать на своих наделах. Предпочли спиваться и умирать. Мы давно говорили, что чем скорее Россия избавится от такого зараженного советским духом балласта, тем быстрее она станет западной.
  Я резко отвел курсор в сторону и сказал, наливаясь гневом:
  - Я тебе, прозападная мразь, это припомню, если приедешь к Президенту.
  Яро отозвался:
  - Зачем когда-то припоминать? Давай сейчас я к нему сейчас слетаю и оторву яйца.
  - Тратить на него топливо? Этот урод того не стоит. Ты сказал, что я теперь могу бить на расстоянии. Пусть молит своего бога, чтобы Президент его уволил, не вызывая в Москву.
  - А при случае Президенту скажи, чтобы он убрал со всех должностей либералов и элитян. Народа у вас много, кем их заменить, найдется.
  - Сразу всех не заменишь. Они почти все захватили. Не забывай, что Президент и Премьер до сегодняшнего дня были ярыми либералами и других не держали. Но они же все проститутки. Я абсолютно уверен, что уже сегодня они все, как один, превратятся в ярых социалистов. Трудность будет в том, чтобы распознать в них скрытых врагов, как во времена СССР.
  - Вот и распознавай. Встречайся с ними и читай их мысли. От себя-то они их не скроют, значит, и от тебя. Заставляй Президента выгонять их. Твоя задача состоит в том, чтобы, кроме тебя и Юнино, никто не знал о твоих способностях. Никто.
  
  Мы опять, как тогда, пробежали по всей России, заглядывая во все уголки. Несмотря на то, что на большей территории страны была ночь, во многих домах люди не спали и оживленно обсуждали выступление Президента. Из их слов я понял, что они не воспринимали всерьез то, о чем сказал Президент, - настолько была потеряна у них всякая надежда на улучшение. Недоумевали, почему так мало говорил Премьер и будто по шпаргалке. Значит, что-то тут было не так. Все ждали, что завтра за словами должны последовать дела, а за ними, людьми, дело не станет, они горы свернут. Несмотря на неясности, настроение у всех было поднятое.
  Это, как вы должны догадаться, я говорю о простых людях, которые меня волновали больше всего.
  Заглянули мы и в дома элитян. У них был совсем другой настрой. Я не поленился и отыскал коттедж Мосола на берегу речушки детства. В доме Мосол появился лишь около одиннадцати и был крепко пьян. Жена, которой я бы дал от силы лет двадцать, сняла его ботинки, и, по всему было видно, боялась его. На ее робкий вопрос, почему по многим каналам отменили сериалы, он обозвал ее дурехой и стал звонить в Москву, расспрашивая, как все это понимать. Ответы мы не слышали, но было понятно, что и в Москве задавались этим же вопросом. Из других звонков мы сделали вывод, что Мосол просто так свои колхозные земли не отдаст, а свои заводы скорее взорвет, если государство монополизирует продажу спиртного, необходимость чего я в Обращении четко указал.
  Порушить или опустошить свои предприятия, чтобы они не достались государству, грозились и другие владельцы, на которых мы натыкались, проникая в самые большие и тщательно охраняемые коттеджи на окраинах больших и малых городов.
  Наткнулись мы и на авральные собрания нескольких партий. Наибольшие страсти кипели, к нашему удивлению, в правящей партии, состоявшей в основном из состоятельных лиц. Больше всего их беспокоило, будут ли сохранены для них существующие привилегии и послабки. А либералы уже готовились к протестным выступлениям и к обращениям за помощью к Западу.
  Безоговорочно одобрила Обращение революционно и националистически настроенная наиболее преследуемая властью молодежь, к которой принадлежал Генка. Уже утром они собирались пройти маршем по своим городам в поддержку Президента.
  Коммунисты, как и большинство народа, говорили, что поверят его словам, если за словами последуют дела, в реализации которых они примут самое активное участие. Поэтому с нетерпением ждали завтрашнего дня.
  Ожидал его и я. Я горел желанием отдать себя всего без остатка, чтобы надежды и чаяния народа на нормальную во всех отношениях жизнь, наконец, осуществились.
  
   Отлет Яро был запрограммирован на три часа ночи.
  В первом часу я вышел из вселеннолета и поехал за Ниной. По телефону я узнал, что Улька была уже у нее. Ее брат пришел в себя после операции и улыбнулся. Врачи сказали, он быстро поправится.
  - Почему я его больше не увижу? - был Улькин первый вопрос. Она была без косметики, и глаза ее сухо блестели. - Куда он уезжает и на сколько? Почему он мне не сказал? Может, я бы с ним поехала. Где он сейчас?
  Нина на все эти вопросы не знала, что ответить. А мне Яро в последний момент велел сказать Ульке правду. Она восприняла ее спокойно. Для нее важнее было не откуда он, а то, что он улетает и, может быть, навсегда.
  Он встретил нас недалеко от вселеннолета и был в оранжевом костюме. Улька не могла отвести от него глаз. Мне показалось, что она завидовала сама себе. Мы прошли к моей машине и отметили там наше расставанье, а не прощанье, так как Яро был уверен, что обязательно прилетит сюда через год, если не раньше, чтобы посмотреть, как обстоят дела в России со строительством общества социальной справедливости. При этом он улыбнулся, так как под этим подразумевал социализм.
  Приветы всем знакомым на Аморите мы передали с ним заранее и сейчас постарались не затягивать расставание. Как правило, веселыми они не бывают.
  Мы с Ниной отошли в сторонку, оставив Яро с Улькой на несколько минут одних. Я не знаю, о чем они говорили, но после этого Улька ожила.
  Она и Нина остались у машины, а я проводил Яро до вселеннолета. Сначала мы сложили по-аморитянски руки и поклонились, затем пожали друг другу руки и крепко обнялись по-русски. Я вернулся к машине, и стоя возле нее, видел, как вскоре над лесом поднялся светящийся столб, который быстро стал уменьшаться, пока не превратился в одну из звезд на небе - в Звезду Аморита, нашего друга.
  А над Россией занималась заря.
  
  
   КОНЕЦ.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"