Державин Иван Васильевич : другие произведения.

Сторож и хозяин

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть "Сторож и хозяин" является послесловием хроники постсоветских времен "В круге втором". В ней в образе сторожа представлен автор хроники Василий Макарович, которого постигла участь большинства стариков после распада СССР. Имея за плечами сорокалетний стаж беззаветного служения Родине на ответственных постах, он под конец жизни вынужден подрабатывать за крохи сторожем. Хозяин фирмы, которую Василий Макарович или Макарыч охраняет, около десяти лет отсидел в советской тюрьме за какие-то махинации и был принят в распростертые объятия новой властью. Между сторожем и хозяином установились своеобразные отношения: оба прекрасно знали, что являются антиподами во всем, но заставляли себя мирно сосуществовать. Хозяин показывал Макарыча своим гостям как экспонат свергнутой эпохи, а тому опыт общения с новыми хозяевами жизни был очень полезен для понимания сути происшедших в стране перемен и для творчества.
  
  
  
  
  
  
   Сторож и хозяин
   Послесловие романа-хроники постсоветских времен "В круге втором"
  
   Кто живет без печали и гнева,
   Тот не любит отчизны своей.
   Н.А. Некрасов.
  
  
   Глава первая
  
  Старики с черными сумками встречались Макарычу на каждом шагу. Иногда он обменивался с ними взглядом, но редко, так как он и они обычно были погружены в себя. В основном это были пожилые люди, нередко даже старше его. Каким-то чутьем он научился определять, кем они были раньше, и в этом ему помогали их сумки. У бывших интеллигентов они были похожими на его сумку с несколькими карманами с молниями спереди и сзади, чтобы можно было положить не только еду, но и духовную пищу в виде книги, журнала и газеты. По качеству сумки и соответственно их дороговизне он судил о получаемой ее хозяином зарплате, но это необязательно, так как сумку могли подарить. Свою он, к примеру, нашел на помойке. Она висела на двери и показалась ему совсем новой. Он осмотрел ее и увидел, что у нее была сломана молния, починить которую для него не было проблемой. Кстати, на помойке он не раз находил книги, которые когда-то так и не смог купить. А сейчас их выбрасывают, как хлам, заменяя, видно, порнофильмами. Он брал книги с помоек, нисколько не стесняясь. Взял и сумку, оказавшуюся дороже его, по оценке жены, раза в четыре. Она тоже спокойно отнеслась насчет помойки. Такую сумку при их нынешних доходах она бы ему точно не купила. До этого у него была сумка тоже с молниями, которую уже через год он начал чинить. Особенно часто рвались места соединения ремня и ручки с сумкой. Эта же висела на металлических зацепках, а толстая пластиковая ручка так и облегалась ладонью, к тому же вращалась. Короче, недаром говорят, чем мех дороже, тем он лучше.
  
  Этот владелец черной сумки вдруг сам с ним заговорил. Они оказались рядом перед светофором. Старик, на полголовы выше Макарыча, коснулся его плеча локтем и, указав глазами поочередно на его и свою сумки, спросил, обнажив в улыбке две прорехи в верхних зубах:
   - Махнем, не глядя? У меня там сегодня кусок торта.
   - Нашел дурака. В моей пирожки с мясом, которыми жена меня не каждый год балует.
   - Тогда, конечно. Ты чье богатство стережешь?
   - Еврея одного.
   - Не обижает? Сколько отваливает?
   - Три двести.
   Старик присвистнул:
   - А говорят, евреи жадные. Четырнадцать тысяч - совсем неплохо. У меня в два раза меньше.
  - Какие четырнадцать? Три двести в месяц, не в неделю.
  - В месяц? - возмутился старик. - Что это ты так низко себя ценишь? Кем ты был в той жизни?
  В той жизни, повторил мысленно Макарыч. Точнее не скажешь. Вся его жизнь поделилась на ту и эту, вернее, закончилась с приходом этой.
  - Пошли, зеленый, - подтолкнул его в спину, не дождавшись ответа, старик. - Я, к примеру, служил в военно-воздушных войсках. Представляешь, как бы я жил с пенсией подполков...
  Он вдруг ухватил Макарыча за воротник куртки и отшвырнул назад. Падая на кого-то, Макарыч услышал промчавшийся мимо вой сирены. Саму машину он не увидел, а успел заметить важно шедшую следом пузатую с молча мигавшим фонарем на крыше.
   Ему и женщине, которую он свалил, помогли подняться. Подполковник бил рукой по карману сзади и гневно сокрушался:
   - Эх, нет пушки. Я бы их, гадов. - Он нацелил вслед машинам палец.
  Мужской голос предостерег:
  - Ты, дед, с этим поосторожнее. Один такой же храбрый наставил на них палец и не досчитался последних зубов и нескольких ребер. Они это не любят.
  - Они не это, а народ не любят, - поправила женщина, отряхивая себя, а заодно и куртку Макарыча.
  - Не-е, эти выявляться не будут. Побоятся огласки. Говорят, тут поблизости живет не то Грызлов, не то Миронов.
  - Жириновский тут рядом. Это я точно знаю.
  - Ну, этот бы не побоялся. Ему огласка - слаще мёда.
  
  Но тут на них стали наползать с двух сторон машины. Подполковник сцепился с предостерегшим его мужчиной, доказывая, что у него не дрогнула бы рука. Макарыч не стал его дожидаться и, чтобы не опоздать на день рождения хозяина, поспешил дальше, думая о том, что сам вряд ли стал бы пускать в них пулю. Не дай бог, еще попал бы в кого, и пришлось бы помирать в тюрьме. Галина это не перенесла бы. А уж если стрелять в кого, то не в этих сошек, а в предателя Горбачева и подонка Ельцина за то, что они сотворили с его великой страной. И хотя он, дожив до семидесяти семи, ни в кого даже ни разу не целился, этих двоих он бы прикончил, не побоясь никаких тюрем, а посчитал бы за великую честь кончить за это свою жизнь на нарах.
  А этим троим, упомянутым у светофора, если бы представился случай, он лишь высказал бы все, что думает о них и о власти, которую они представляют. Он стал перечислять свои к ней претензии, но быстро прервал себя, так как решил, что говорить с ними о ней было бы пустой тратой времени - они же призваны защищать ее своими законами. Ну, кто из них, к примеру, согласился бы с его главным категорическим требованием пересмотра итогов бандитской приватизации? Макарыч считал решение этого вопроса ключевым для дальнейшей судьбы России. Народ никогда не простит его ограбление и всегда будет ненавидеть всех богачей, а вместе с ними и охранявшую их власть.
  Обо всех политиках Макарыч судил по тому, как они относились к этому его требованию. Он живо представил, как эта троица набросилась бы не него: "Опять "Грабь награбленное?" Это уже проходили! Это дестабилизирует общество!" Они даже слушать не хотели его возражение, что речь идет не о грабеже награбленного, а о возврате народу подаренного ему богом природных богатств и построенных его потом и кровью фабрик и заводов. Тогда почему эти трое так рьяно защищают своими законами право абрамовичат и дериспаскачат владеть богатством своих отцов?
   Вот тут Макарыч, к слову, поинтересовался бы у Миронова, куда он засунул свой социализм, который обещал начать строить в России, если его партия пройдет в Думу. Она прошла, во многом благодаря тому, что народ поверил его обещаниям, как это сделал сам Макарыч, а вместо социализма Миронов вместе с Грызловым, с которым на смерть грызся во время выборов, предложил избрать Президентом России самого, что ни на есть, прозападного либерала и ярого апологета капитализма Медведева.
  До базара с Грызловым и Жириновским Макарыч не опустился бы, но, если бы они его довели, обязательно припомнил бы первому его ляп о том, что Госдума - не место для политических дискуссий, а второму - как долго он крутил всем яйца насчет папы-юриста, все-таки оказавшегося, евреем, в чем, кстати, никто не сомневался. Представив, как завизжал бы, брызгая слюной, Жириновский, Макарыч довольно ухмыльнулся. Но тут он вспомнил вопрос, кем был в той жизни, и опять похмурел.
  - Человеком был, - проговорил он сердито вслух. Можно сказать, государственным. А это...- Он стыдливо умолк, увидев вынырнувшего из-за спины парня, который на него удивленно обернулся.
  А это, продолжил он мысленно, имеет совсем другой оттенок предназначения человека на земле. Не то, что сейчас. В его время это имело большое значение. Он и государство тогда были одно целое, а вернее, он считал себя важным органом государства, от которого зависело благосостояние всей страны. А от государства, в свою очередь, полностью зависели жизнь и благополучие самого Макарыча. При родной советской власти он в его годы, если бы и работал, то по своей специальности, а если бы находился на пенсии, то по своей доброй воле, чтобы, как тогда говорили, заслуженно отдохнуть. Его тогдашних ста тридцати двух пенсионных рублей и ста двадцати жены хватило бы им не только на харчи, но и на подарки внукам. А сейчас, если бы не эти три двести, они могли и не выжить. Эх, выцарапать бы ему у еврея еще тысчонки две, а как? Тот же за них удавится. А уйти от него Макарычу было некуда. Кто его возьмет? Как увидят его морщины и седые волосы, только что не говорят с усмешкой: "Ты же, дед, вот-вот рассыплешься".
   - Рассыплешься, - рассердился опять вслух Макарыч и настороженно скосил глаза в сторону.
  Пропустив девушку в обтянутых джинсах, он задержал взгляд на ее круглой попке и усмехнулся, довольный тем, что все еще поглядывал на тех, кто по красоте приближался к его Галине в молодости. А так как таких, чтобы были ей равны во всем, он не встречал, то и не много их у него было после женитьбы. И те в основном по пьянке.
  
  Встретивший Макарыча дневной охранник Витя предупредил, чтобы он не вздумал отказаться сесть за стол.
  - Наумыч в гневе страшен. Зачем тебе это? Он там такой стол закатил. Тяпнешь грамм сто под икорку и потом смотри себе телевизор.
  - Сколько ему стукнуло?
  - Пятьдесят пять.
  Макарыч пошел и не пожалел. Он увидел, как ведут себя новые хозяева в новой для него жизни.
   Стол и в самом деле впечатлял. Длиной метров двадцать, он был плотно уставлен снедью, от которой Макарыч успел отвыкнуть.
   Все уже сидели на своих местах и ожидали, когда хозяин закончит разговор по мобильному телефону и даст команду приступать к празднеству. Макарычу досталось последнее место рядом с Витей и напротив уборщицы - узбечки Шахи.
  Наконец хозяин закрыл крышку телефона и крикнул:
  - Сторож пришел? Ага, вижу. Мы вас ждали, Василий Макарович. Дверь не забыли за собой закрыть?
  Витя ухватил засопевшего Макарыча за рукав и крикнул:
  - Закрыли, Михаил Наумович! - А Макарычу прошептал. - Не обращай внимания. Это ему надо показать власть над тобой.
  Макарыч краем глаза увидел, как хозяин что-то говорил сидевшим напротив, указывая на него.
  - Успокоился? - продолжал шептать Витя. - Накладывай еду, на вот тебе бутерброд с икрой. Что будешь пить?
  Макарыч указал на водку. Витя наполнил его рюмку, а Шаха подала полную тарелку.
  - Ешь, это самый здесь вкусный еда.
  Он хотел налить ей вина, но она замахала головой.
  - Не, не, я не пью.
  - И ни разу не пробовала?
  - Ни разу.
  
  А за столом уже начали восхвалять хозяина: и какой он умный и замечательный во всех отношениях как человек и как руководитель, лучше не придумать, и какой он добрый и чуткий к сотрудникам, и огромное ему спасибо за то, что он обеспечил столько людей работой, и какой он бескорыстный и щедрый, подтверждением чего является этот стол.
  Выпив две стопки и хорошо закусив, Макарыч вернулся на свое рабочее место за столом сбоку от входной двери и напротив кабинета хозяина.
  Шаха догнала его и прошептала:
  - Они врут про него. Он такой жадный. За каждую копейку руки дрожат.
  Он улыбнулся ей. В чем, в чем, а в жадности хозяину не откажешь.
  Поэтому так удивил Макарыча богатый стол. Видно, какой-то смысл в этом был.
  
  Эту работу ему порекомендовал сосед. Они знали друг друга со дня заселения кооперативного дома в начале семидесятых. У соседа долгое время был желтый "Москвич", который сменила синяя "Нива". Макарыча сосед наверняка помнил по двум поочередно "Волгам". Их машины до сих пор иногда стояли рядом у дома, помогая друг другу сносить насмешки блестящих иномарок. Макарыч и сосед всегда здоровались, но никогда не разговаривали и не знали друг друга по имени. Лишь пять лет назад их свели их собаки: крохотный чихуа-хуа Макарыча Филька влюбился в огромную немецкую овчарку соседа. Она тоже была не безразлична к нему, судя по вилянию хвоста. Посмеявшись, глядя на них, разговорились и хозяева. Коснулись размера пенсий. Сосед очень удивился, услышав, что у Макарыча она была меньше, чем у него.
  - Вы вроде бы были не рабочим, как я, а на высокой должности, и пенсия у вас должна быть больше, - рассудил он трезво.
  - Своей самой высокой должностью я считаю работу формовщиком в конце войны. Я до сих пор помню сладкий запах формовочной смеси.
   - Сколько же вам было лет?
   - Четырнадцать. А помощнику сварщика Павлику было еще меньше. Запомнился мне как жуткий матершинник. Защитную маску не признавал, поэтому глаза все время были красные и слезились. Мы его предупреждали: "Ты же ослепнешь". Он отмахивался: "А, хуйня. Глаз - не пизда, проморгает". Частушек знал несметное множество. Пять из них я помню до сих пор. Самая приличная из них: "Подружка моя, я тебе советую: если целка велика, залепи газетою".
  - Так у вас как ветерана труда во время войны должна быть повышенная пенсия, - сказал сосед.
  - Когда у меня дело дошло до пенсии, от завода уже ничего не осталось. В девяностые его оккупировали фирмы. После немецкой бомбы он быстро возродился, а в мирное время бесславно погиб от демократии.
  - С моим заводом, на котором я проработал сорок пять лет, произошло тоже самое. Сейчас на его территории пятьдесят три торговые фирмы и ни одной производственной. Директор одной из фирм работал когда-то у меня подручным и из жалости взял меня к себе сторожем.
  Макарыч, сам не зная, почему, вдруг пожаловался, что не может устроиться на работу.
  - Так вы же с вашими запросами не пойдете, как я, сторожем.
  - Еще как пойду. Запросы у меня сейчас такие же, как у всех стариков: выжить. Пытался я устроиться и сторожем - не взяли, как только слышали, сколько мне лет. Правда, года три назад в бюро занятости, внимательно просмотрев мою трудовую книжку, предложили место разнорабочего за триста восемьдесят рублей, да жена не пустила.
  - И правильно сделали. Это они в издёвку над вами. Я в то время уже около двух тысяч получал, а сейчас - пять. Думаю и вам должны дать не намного меньше на одной фирме, где мне дня три назад предлагали работу сторожем. Она не на территории нашего завода, а где-то в центре. Мне нет смысла уходить с насиженного места, а вас могу порекомендовать. Условия такие же, как у меня: через два дня на третий с шести вечера до девяти утра в будни и сутки в выходные. Если согласны, я сегодня же позвоню знакомому, а тот - хозяину фирмы. Вас как зовут? Столько лет знаем друг друга, а незнакомы. Я - Николай Петрович.
  Макарыч тоже представился и дал свой номер телефона.
  
  Уже через день он сидел перед кадровиком, мужчиной лет сорока пяти с моложавым лицом, не пострадавшим от набегов умных мыслей. Услышав, что Макарыч ни сторожем и ни охранником не работал, кадровик изобразил раздумье и поинтересовался в надежде найти хоть какую-то зацепку.
  - А вообще-то вы кто по специальности? - И нахмурил жидкие брови, видя, что Макарыч замялся. - Вы кем работали?
  Не дожидаясь ответа Макарыча, кадровик взял со стола его трудовую книжку и, пролистав, развел руками, подтвердив догадку Макарыча насчет ума:
  - К профессии сторожа все ваши высокие должности, к сожалению, не имеют никакого отношения.
  - Ну, почему же? - возразил, цепляясь за соломинку, Макарыч. - Работая за границей, я охранял и защищал интересы государства. Смею вас заверить, это было не менее сложно, чем охранять здесь офис.
  - Э, не скажите. - На этот раз кадровик заглянул в паспорт Макарыча, очевидно, на год рождения, постучал им по столу и вдруг смилостивился. - Ладно, рискнем вас взять.
  Возвращая паспорт, он вдруг улыбнулся, и лицо его преобразилось, подобно унылому пейзажу под лучами солнца.
  Тебе, дружок, нужно чаще улыбаться, чтобы скрывать твою тупость, чуть не посоветовал ему Макарыч.
  К счастью, даром телепатии, кадровик не обладал, и начал называть ставки за одно дежурство тоном, словно не сомневался, что Макарыч тут же встанет и уйдет. Но тот стал переводить в уме услышанные цифры в месячную зарплату, чтобы сравнить с соседскими пятью тысячами, у него получалось то меньше, то больше.
  
  Тут в кабинет заглянула плешивая голова пожилого еврея и, бросив на Макарыча любопытный взгляд, кивком вызвала кадровика.
  У Макарыча между тем окончательно суммировался оклад в две тысячи рублей с копейками, здорово его разочаровав. Но где-то, рассудил он, платят и меньше, к примеру, консьержкам. И условия у них хуже, а здесь сиди и смотри телевизор. Пока не найдут третьего, на нос будет выходить по три тысячи. Галина этим деньгам очень даже обрадуется. И дочери он поможет с оплатой за учебу детей, по тысяче будет давать в месяц.
  Он решил не ерепениться и согласиться. До дачи поработает, а там видно будет.
  
  И тут его ожидал сюрприз. Кадровик вернулся с улыбкой до ушей и радостно сообщил, что оклад у него будет не тот, что он назвал, а на целых тридцать рублей за смену больше. Догадавшись, что заглядывал сам хозяин, Макарыч увязал это с тем, что произвел на хозяина неизгладимое впечатление, было у него когда-то и такое. Но первое впечатление, видно, сразу или постепенно испортилось, потому что затем ни о каком повышении хозяин не помышлял и даже не хотел слушать. Заставил его сделать это третий сторож, которого искали два года. Им оказался хромой пенсионер из Подмосковья, категорически заявивший хозяину при приеме: "Так дело не пойдет! В Москве минимальный оклад уже четыре девятьсот". До этой суммы хозяин, конечно, оклад не увеличил, но на сорок процентов его приподнял. Хромой же через восемь месяцев ушел, получив, к удивлению Макарыча и сменщика Славика, отпускные, о чем они даже не заикались. Затем тоже стали их получать.
  Для них так и осталось загадкой, как удалось хромому заставить хозяина пойти на уступки. Тот ведь мог просто не взять его на работу, но взял. Мог не заплатить не только отпускные, но и оклад за последние дни. Зарплату он выдавал в первых числах следующего месяца и имел привычку при увольнении не выплачивать заработанное с первого числа до ухода. Поэтому все старались увольняться сразу после получения зарплаты.
  Славик объяснял уступки хозяина хромому тем, что тот тоже мог сидеть в советское время. О тюремном прошлом хозяина Макарыч знал от Вити, а за что - от Славика: подпольное производство презервативов с усиками и резиновых женщин, тогда большой редкостью. Этот товар стал одной из его основных товарных номенклатур после освобождения из тюрьмы демократами. В офисе был отдельный салон с этим импортными изделиями.
  
  Еще одному повышению и последнему два года назад помог случай.
  В обязанности сторожа входили уборка территории и вывоз мусора, главным образом из бесплатной столовой, которая, кстати, на сторожей не была рассчитана, и поэтому еду они приносили из дома. Плата за уборку и вывоз мусора входила отдельной статьей в оклад сторожа и оценивалась хозяином в сто рублей в месяц или по десять рублей в смену. Уборка территории - ладно, куда ни шло: помахал метлой, вроде как размялся. Правда, зимой, на разминку уборка снега и колка льда мало походили, но это еще было терпимо. А вот вывоз мусора в любую погоду был, мягко говоря, делом пренеприятным. Мусор вывозили на обломках детской коляски в контейнер на километровое расстояние. Хозяин экономил на мусорных мешках, и уборщица использовала тонкие, как презерватив, прозрачные пакеты, которые рвались от тряски, и мусор приходилось подбирать с тротуара.
  А случай оказался вот какой. Возле контейнера дорогу Макарычу преградил огромный мужик азиатской внешности и грубо поинтересовался, чей мусор. Догадываясь, что дело пахнет неприятностью для фирмы, Макарыч пролепетал в ответ невразумительное. Мужик на ломаном русском языке поставил его в известность, что пользование контейнером обходится в три с половиной тысячи рублей в месяц и приказал везти мусор обратно. Уговаривать его было бесполезно, и пришлось Макарычу плестись к другому контейнеру, но уже больше километра.
  Выслушав сердитого Макарыча, Славик, сказал, что такие случаи с ним бывали, и поэтому он возит мусор по ночам, как посоветовал хозяин. А Макарыч, не зная об этом, возил вечером после ухода последнего работника из офиса.
  
  Тут-то он и надумал, как заставить хозяина раскошелиться.
  Он предложил Славику как главному сторожу поставить хозяина перед выбором: либо оплачивать им половину стоимости за пользование контейнером, то есть полторы тысячи, и добавить каждому еще по двести рублей за вывоз мусора и уборку территории, либо они откажутся от выполнения этих работ. Кроме того, Макарыч настаивал на увеличении оклада до минимального размера по Москве, превышавшего их оклад больше, чем в два раза. Но боявшийся хозяина пуще смерти Славик наотрез отказался говорить с ним насчет оклада. Мало того, Макарычу пришлось даже уговаривать его присоединиться к требованию по контейнеру.
  Сам он разговор с хозяином взял на себя с удовольствием. Начал его со встречи с мужиком, приврав для красного словца, что тот пообещал набить ему в следующий раз морду. Не дав хозяину возразить про вывоз мусора ночью, он довел до его сведения установленный по Москве минимальный размер оплаты труда и зачитал по бумажке требования. Даже не взглянув на протянутую ему бумажку, зато наградив Макарыча злобным взглядом, хозяин прорычал:
  - Я буду говорить с Вячеславом.
  Взгляд Макарыча был не менее выразителен.
  
  Разумеется, этот жмот, тративший на празднование своего дня рождения десятки тысяч долларов, добавил им к полутора тысячам рублей за контейнер (тут он был Макарычем нокаутирован) лишь триста рублей на троих за мусор и уборку. О повышении оклада речь у них даже не шла, и таким образом на одного сторожа прибавка составила всего лишь шестьсот рублей или килограмм колбасы, от которой не воротил нос Филька.
  
  И все же какая-никакая, а это была победа Макарыча над хозяином, которая внесла ясность в их отношения: оба, мягко говоря, не любили друг друга, но старались это не показывать. Труднее давалось это Макарычу, не умевшему скрывать свои чувства, как ни учила его Галина.
  - У тебя все на лице написано, - сердилась она. - Ты же был дипломатом. На переговорах ты был сама любезность. И с ним веди себя также. Ты должен понять, что сегодня ты никто, нищий пенсионер. Каким бы говном ни был твой еврей, а кормит он тебя, а не ты его.
  - Это еще вопрос, кто кого кормит.
  - Эту свою марксистско-ленинскую теорию ты можешь мусолить в своих писюльках, а не со мной. Деньги на хлеб дает он тебе, а не ты ему. Я даже не хочу представлять, что будет с нами, если у него терпение лопнет, и он тебя выгонит.
  - А я что? Я ничего, - оправдывался он. - У нас нормальные отношения. Мы с ним воркуем о футболе, как два голубка.
  Она улыбнулась. Он прочитал ее мысли: "Это ты-то голубок?"
  - И не только о футболе. И о политике тоже. Он во всем со мной согласен.
  На этот раз она не улыбнулась, а бросила сердито:
  - Ну и дурак.
  - Он? - попробовал отшутиться Макарыч.
  - Он-то не дурак. Он с тобой соглашается, чтобы получше раскусить тебя и узнать, что думают русские о нынешней власти и евреях. Дурак ты, что все ему выкладываешь. Еще один повод от тебя избавиться.
  - Нас избавит друг от друга только форс-мажор в стране или смерть одного из нас.
  Она очень не любила, когда Макарыч упоминал о смерти. Он приготовился проглотить еще одного дурака, но она промолчала.
  
  А застолье, между тем, приблизилось к своему пику, когда зазвучала музыка, начались танцы, и к выходу потянулись курильщики. Открывая им дверь, вышел и Макарыч стрельнуть сигарету. Курил он в основном после выпивки, а случалась она в последние годы крайне редко.
  Сигаретой его угостил личный водитель хозяина Толя. Он не пил, так как должен был развозить гостей.
  - А последним хозяина?
  - Нет. Его Кристина уведет домой.
  Кристина была самая красивая женщина на фирме, зам и любовница хозяина.
  - К нему или к себе?
  - Думаю, куда-нибудь еще. Дома у него жена, а у нее дочь. Вы ее видели, ей одиннадцать, все понимает.
  Макарыч никогда не видел хозяина вместе с женой, похожей на полевую мышь. Раз в год летом около месяца она руководила фирмой, когда хозяин с Кристиной уезжал в командировку в Турцию. На работу она ходила в одном и том же сером костюме, черных тупоносых ботинках и вязаной шапочке с козырьком. За месяц хозяйка изводила Макарыча приказаниями никогда и никому не открывать дверь.
  - Слышите? Никому и никогда!
  - Ну, а... - пытался вначале он возразить.
  - Никому! Я вам приказываю! - Её голос срывался на крик.
  - Хорошо, хорошо, никому и никогда.
  Славик, которому она говорила то же самое, пояснил это так:
  - Они живут у нас в вечном страхе. Они всего боятся.
  
  Раз в год видел Макарыч и мужа Кристины, огромного с атлетической фигурой негра. Хозяин на десять месяцев отправлял его в Китай своим представителем. Тот приезжал домой на два месяца в ноябре, а хозяин с хозяйкой уезжал в Штаты, гражданами которых они являлись и где проживал их сын с семьей. В январе хозяин возвращался один и отправлял негра в Китай. Все у него было продумано и расписано, как по нотам.
  Со слов все знавшего Вити, негр был бестолковым и все деньги тратил в Китае на пиво и баб. Семью содержала Кристина. Сколько она получала от хозяина, никто не знал, но немало, если за время работы с ним переехала из однокомнатной квартиры в четырехкомнатную и заимела иномарку.
  - Вчера я помог ей выбрать джип "Лексус" офигительного цвета, - словно прочитал мысли Макарыча Толя. - Оплатил Наумыч. Я поинтересовался украдкой ценой. Сказали больше двух миллионов. Я таких денег за всю оставшуюся жизнь не заработаю. Но меня больше всего поражает другое. Вы бы видели, как при встрече жена хозяина обнимается с Кристиной, а негр - с хозяином. Как лучшие друзья.
  Нечто подобное Макарыч наблюдал за границей и сказал:
  - Нам, Толя, это не понять. Ими правят деньги, они и мораль - несовместимы.
  
  Докурив сигарету, Макарыч вернулся к себе. К нему подошел чем-то взволнованный Витя. На вопрос, что случилось, Витя выругался:
  - Наумыч нажрался, как свинья. Девок лапает. А они, как сучки, таят, надеются, палку кинет и поднимет зарплату, как Кристине после пятидесятилетнего юбилея. А она на них злится.
  - Тебе-то что?
  - Мне-то ничего, смотреть противно. Не столько на него, сколько на них. Во, смотри, идет.
  
  Хозяин в расстегнутой и вылезшей из-под брюк рубахе шел, держа за талию Марину, новенькую работницу лет тридцати с идеальной фигурой. На ее приятном лице застыла улыбка с гримасой отвращения.
  Пьяный хозяин был страшен до уродства: выпиравшие вперед, почти касавшиеся носа, челюсти, вылупленные красные глаза, взлохмаченные жидкие седые волосы, свисавший над ремнем волосатый живот, - Квазимодо был красивее.
  У двери Марина вынырнула из объятий, повела всем гибким телом, словно стряхнула с себя пыль, и пошла назад, едва не налетев на Кристину. Та подошла к стоявшему в открытой двери хозяину и втолкнула его внутрь кабинета. Глядя на закрытую за ними дверь, Витя проговорил:
  - Я не могу представить ее в постели с этим уродом. Его же, кроме подмахивания, еще и целовать, наверное, надо. От него же вырвать может. Да и разве сравнить его как мужика с негром? Не зря она за того вышла, когда он был бедным студентом.
  - Она и с этим не зря возится. Толя мне сказал, он ей вчера джип подарил.
  - Да слышал я, как она по телефону хвалилась. Вот бы мне кто машину подарил.
  - Найди себе старую уродку миллионершу, целуй ее, и она тебе такой же джип подарит. Не отказался бы?
  - Я бы, может, после литра и не отказался, а если Любка узнает? Она меня сразу выгонит. Нет, я лучше на своей колымаге ее возить буду. Знаешь, она у меня, какая? Попробовал бы ее Наумыч полапать. Она бы ему враз по морде надавала. Но и Маринка молодец. Наконец-то хоть одна нашлась, отказала. Думаю, завтра ей уже нет смысла выходить на работу. А у нее ребенок больной.
  - Вряд ли он ее уволит. Она же ему не дала по морде.
  - Не он, так Кристина ее выживет.
  Макарыч хотел возразить, что Кристина - порядочная женщина, но подумал, что это слово тут не совсем подходило. Но она и в самом деле была очень приятная не только внешностью, но и всем своим поведением: трудолюбивая, всегда вежливая, спокойная, с мягкой детской улыбкой. А после того, как он перевел ей инструкцию массажера с немецкого, и она выпытала, какими языками он владел, то прямо-таки стала таять перед ним. Был бы он помоложе, мог бы подумать, что она хочет его, и вряд ли отказался бы. В этом смысле Галина ей уступала: никогда не давала повода для подобных мыслей. Расхожее нынче в России слово "сексуальная" ей никак не подошло бы. Именно о таких Есенин написал: "Мне бы только смотреть на тебя, видеть глаз злато- карий омут". Макарыч сам долгое время не смел дотрагиваться до нее, не говоря уже про грешные мысли. Его друг по институту Женька, который был у них на свадьбе, как-то спросил про нее: "Она все также пронзительно красива?"
  
  Минут через двадцать Кристина вывела приведенного в порядок хозяина и вскоре увела его совсем. Вслед за ними дружно потянулись к выходу и другие.
  Когда остались одни любители пения под караоке, Макарыч, чтобы скоротать время, стал помогать Шахе убирать со стола. Ей тридцать два года, у нее шикарная толстая коса. В Узбекистане у нее остались четверо детей на попечении матери. Муж три года назад бесследно исчез в Москве. Не дождавшись его, когда жить стало совсем не на что, она сама приехала в Москву на заработки и с надеждой узнать хоть что-нибудь о муже. Разыскала его знакомых. От них узнала, что муж и еще двое нашли денежную работу и в первый же день исчезли, оставив лишь номер мобильного телефона работодателя. Как сказала милиция, телефон с таким номером был украден у пожилой женщины. Скорее всего, мужа обманули и держали как раба.
  - В Узбекистане совсем нет работы? - поинтересовался Макарыч.
  Он был с иностранной делегацией в Самарканде и Бухаре. То, что он там видел и слышал, не сравнить с любой заграницей. Запомнились ему и люди: добродушные и, во всяком случае, не бедные.
  - Нет никакой, - пожаловалась Шаха. - В Советском Союзе у нас все работали. Мама работала в детском саду воспитателем. Я тоже хотела там работать и поступила в училище. Но детский сад и училище закрыли. А папа работал инженером на заводе. Завод тоже закрыли. Папа не нашел работу и умер от горя. Зачем вы, русские, отказались от Советского Союза?
  - Это не мы, русские, - оправдывался Макарыч. - Это сделали предатели нашего народа. Мы, русские, потеряли не меньше, чем вы. Не знаю, знаешь ты или нет, что с каждым годом нас становится на один миллион меньше.
  - Да, да, - кивала горестно Шаха, думая о своем, и вдруг выдала. - Это неправильно, когда он один богаче всех вместе, кто здесь был.
  Макарыч лишь развел руками, такая, мол, теперь у нас страна. Но вспомнив вычитанные вчера данные официальной статистики, о том, что один процент населения в России владеет половиной общего богатства страны, сказал:
  - По сравнению с другими богачами наш хозяин - мелкая сошка. У нас есть индивидуумы, богатство которых превосходит состояние граждан целых районов и даже областей.
  Но она продолжала о чем-то думать, скорее всего, как прокормить своих детей и мать.
  
  Он нисколько не преувеличивал, говоря жене о ворковании с хозяином. У них действительно были нормальные отношения, хотя могли быть хуже, учитывая разницу в их статусе: сторож и хозяин. Они могли говорить о чем угодно на равных, пока не затрагивался хозяйский интерес, тем более денежный. Как-то зимой, к примеру, когда перед дверью образовалась ледяная дорожка, хозяин поскользнулся на ней и набил на голове шишку. Макарыч ему искренне посочувствовал и намекнул насчет покупки песка с реагентом. Хозяин долго жевал губы, а затем велел Макарычу попросить песок у таджиков и, если не дадут, набрать его тайком ночью. Макарыч ответил, что воровать не будет, а попросить не против, если хозяин разрешит впускать таджиков в офис греться. Хозяин наградил сторожа недобрым взглядом и молча ушел.
  А еще однажды, ему вдруг взбрендило, что Макарыч с ним не здоровается. Тот даже не нашел, что сказать, так как всегда здоровался, с кем встречался взглядом, и хозяин в этом смысле не был исключением. Другое дело, что он не ловил взгляда хозяина, как другие. Но с этим он уже ничего не мог поделать. Может, в тот раз или в другой у хозяина вырвалось: "Вы ведете себя так, словно хозяин здесь вы, а не я".
  
  Вот, пожалуй, и все прегрешения Макарыча перед хозяином за пять лет, о которых так переживала Галина. Их могло быть намного больше, учитывая, что хозяин с самого начала проявлял повышенный интерес к Макарычу, вызванный его прошлым. Наверняка от кадровика он знал, что тот когда-то был замом министра и торговым советником и имел несколько высших образований, а Кристина могла рассказать про его иностранные языки. Проходя мимо его стола, он имел привычку любопытствовать, чем тот занят. Ладно бы, останавливался у телевизора или заглядывал в газету, так, нет, он мылился сунуть свой горбатый нос в лежавший перед Макарычем лист бумаги, пытаясь прочесть, что там написано. То, что там не был донос в налоговую инспекцию на его фирму, он сразу выяснил у Славика. Тут он, впрочем, рисковал, не догадываясь, что Макарыч хорошо знал финансовое и бухгалтерское дело. Он сразу раскусил все махинации хозяина: и прием на работу без заключения трудового договора и записи в трудовой книжке, и выдачу зарплаты даже не конвертах, а просто из кармана, и подтасовка финансовых документов с выбросом оригиналов в мусор, даже не порвав их. Некоторые из них Макарыч, кстати, использовал на черновики. Сам хозяин на фирме не числился, ее генеральным директором был тот самый кадровик с туповатым лицом. О том, что за подписи всех документов кадровик мог получить приличный срок, он либо не догадывался по глупости, либо согласился это делать осознанно за деньги. Макарыч не думал, что они были большие.
  Но больше всего Макарыч был поражен наглостью хозяина, когда однажды, месяца чрез три после поступления на работу, вошел в офис и не узнал его. Две трети помещения бесследно исчезли за не весть, откуда появившейся капитальной стеной. Остались лишь два из семи кабинетов: хозяина и Кристины с тремя работницами, столовая и ...непонятно, для каких в таком случае целей уголок дежурного охранника. У Вити Макарыч узнал, что ожидался приезд ревизора. Макарыч полагал, что оборот фирмы, отражаемый в бухучете, составлял лишь треть, если не пятую часть ее дохода. Макарыч сам работал на фирме нелегально, имея от этого экономию от неуплаты подоходного налога и сохранение ветеранских льгот. Конечно, если бы он получал солидную пенсию, сопоставимую с советской, или хорошую зарплату у хозяина, он ни за что бы не пошел на нарушение закона. А тут другого выбора у него просто не было. Надо было и самому с Галиной выжить, а еще помочь вдове дочери вывести в люди двоих детей.
  
  Возможно, первое время хозяина и смущала писанина Макарыча, но он, видно, быстро сообразил, что горбится у него Макарыч в таком возрасте не из-за сбора материала для книги, а по большой нужде. Однажды он даже участливо посоветовал: "А вы бы прямо сразу печатали на машинке", на что Макарыч, сделав умное лицо, ответил: "Я так привык". Хорошо еще, что хозяин не попросил его почитать что-нибудь из напечатанного им ранее. Не стал бы ведь тот показывать ему свои несколько статей в газетах патриотического толка, в которых хозяин нашел бы немало мыслей против таких, как он, нынешних хозяев России. Тем более не мог дать Макарыч почитать хозяину то, что писал сейчас.
  
  Интерес хозяина к Макарычу возрос еще больше после того, как среди сотрудников фирмы распространился слух, что тот работал за границей разведчиком и сейчас пишет мемуары. Макарыч увязал это с пропавшим у него листом, где он как раз описывал подрывную деятельность в КПСС ее главного идеолога при Горбачеве Александра Яковлева. Он был уверен, что этот Иуда был завербован ЦРУ еще во время учебы в Колумбийском университете, а будучи послом в Канаде, где, кстати, Макарыч работал в одно с ним время, продолжил активно сотрудничать с американцами.
  А возможно, Славик, имевший смутное представление, о чем писал Макарыч, дал волю фантазии. Так или иначе, но хозяин поверил слухам о работе Макарыча внешним разведчиком и сделал из него своего рода достопримечательность фирмы для знакомых и клиентов: вот, мол, кто на меня, сидевшего при коммуняках, работает сторожем. Это, видно, производило впечатление на гостей таких же, как он сам, если как-то один из них, очень похожий на хозяина, только на голову выше и лет на десять моложе, задержался перед уходом возле Макарыча и, уставившись на него, как на выставочный экспонат, хмуро поинтересовался:
  - Коммунист?
  Помня наказ Галины, Макарыч вежливо ответил:
  - Само собой. Ленинец.
  Хам нацелил на Макарыча указательный палец, цокнул и зашагал, широко расставляя ноги в остроносых лакированных ботинках пятидесятого размера, к поджидавшему его у двери и все слышавшему хозяину. А может, и спросил по его указке.
  Закрывая за ними дверь, Макарыч вспомнил, как вот такие проходимцы лезли из кожи вон, чтобы вступить в партию, и сейчас похвалил себя: "Правильно делал, что противился их приему". Но они все равно пролезали, как тараканы, и, в конце концов, превратили партию в бардак. А когда ее запретил оборотень Ельцин, публично сжигали свои партбилеты. Макарыч его сохранил как память о несбывшейся мечте. Нынешних неокоммунистов он считал приспособленцами и не имел с ними ничего общего, хотя и голосовал за них.
  
  Не врал Макарыч, говоря жене и о единодушии с хозяином при обсуждении многих вопросов. Кривил душой хозяин или нет, но он во всем соглашался с Макарычем
  Увидел он, к примеру, что Макарыч смотрел футбольный матч, поинтересовался, за кого он болеет, и, услышав ответ, радостно сообщил, что тоже является поклонником ЦСКА. В завязавшемся разговоре они осудили нынешнюю коммерциализацию футбола, при которой игроки играли не за команду, а за деньги. И выигрывали не тренеры, а деньги хозяев клубов. Вот и бегали игроки из одной команды в другую, кто больше даст, играя на нервах болельщиков. Хозяин был согласен с Макарычем, что за ту или иную команду болеют из-за любимых игроков, а не наоборот. Макарыч, к примеру, в детстве, после прочтения книжки про Спартака, решил болеть за одноименную команду, а из-за Федотова и Боброва прилип к тогдашнему ЦДКА и не мог представить, чтобы кто-нибудь из них перешел в стан их вечных соперников: в "Динамо" или "Спартак". А болельщики "Торпедо" не допускали мысли, чтобы Эдуард Стрельцов вдруг стал играть за другую команду.
  Хозяину, как и Макарычу, не нравилось, что больше половины игроков наших команд составляли иностранцы. Ну, одного-двух для сравнения и перенятия опыта купить можно, но не столько же! Стал как-то ЦСКА обладателем Кубка Европы при восьми легионерах из одиннадцати игроков команды, невольно возникает вопрос, кто победил на самом деле: Россия или эти самые чужаки?
  Если с беганием игроков в условиях власти наживы ничего не поделаешь, то в замене наших игроков легионерами Макарыч и хозяин видели один вред. Зачем тренеру, тем более иностранному, шлифовать местного футболиста, если легче купить звезду заграницей? В доказательство Макарыч привел хозяину полную аналогию с промтоварами: зачем развивать свое производство товаров, если выгоднее их импортировать? Даже в этом вопросе хозяин, гражданин другого государства и занимавшийся продажей исключительно импортной продукции, был одного мнения с Макарычем. На самом деле, возможно, и не был, но скрывал, чтобы казаться своим.
   Макарыча поражало, что хозяин соглашался с ним даже, казалось бы, во взглядах, которые у них должны были быть прямо противоположными. Он имел привычку задерживаться у телевизора во время передачи сводки криминальных новостей и комментировать с ужасом на лице: "Что творится, что творится!". Помня предупреждение Галины, Макарыч помалкивал, но на пятый раз не выдержал и заметил с усмешкой:
  - Вот и к нам пришел капитализм с властью денег, наживы и безнравственности.
  Хозяин прожевал услышанное и вдруг заметил:
  - Да, в наше время такого безобразия не было.
  И ушел, горестно качая головой и оставив Макарыча в недоумении: называть то время нашим наравне с ним хозяину, мягко говоря, было не совсем верно. Хотя, если отбросить его тюремное прошлое и голодные военные и послевоенные годы Макарыча, то у них действительно было много общего в советское время: и обласканное государством детство с пионерскими лагерями и многочисленными бесплатными кружками творчества, а затем беззаботная взрослая жизнь без ОПГ и МММ, без киллеров и олигархов, без рекетиров и рейдеров, без коррупции и лоббизма, без исчезновения людей и вымирания народа, без проституток и беспризорников, без детской порнографии и продажи детей за границу. Случались убийства и раньше, но раз в год, а не каждый день, как сейчас, причем такие, которые тогда невозможно было представить: чтобы внук убил бабушку из-за пенсии, и мать закопала в снег грудное дитя, а отец выбросил ребенка в окно, так как тот мешал ему смотреть футбол по телевизору.
  Были, разумеется, всегда в России грабители и воры, но их добычей не были целые заводы и отрасли считавшегося народным хозяйства. Обман и мошенничество тоже были, но на работу устраивались, зная, что зарплату выплатят обязательно, квартиры покупали без риска их не получить, деньги в банк клали, не боясь их потерять, еду покупали, не боясь отравиться, лекарства пили с уверенностью, что от них вылечишься, а не умрешь, на курорт ездили, зная, что тебя там ждут. Не было понятий фальшивых паспортов, дипломов, правительственных наград, да и поддельных денег тоже. Люди верили друг другу. Над железными дверями смеялись, так как они были ни к чему. А главное, они не опасались за свою жизнь.
  Все перечисленные выше и многие другие мерзости, которые можно пополнять до бесконечности, подарили России новоявленные капитализм, демократия и либеральные ценности, без устали восхваляемые на телевидении и в прессе. С еще большей неутомимостью там обливали помоями жизнь при социализме. Но для Макарыча и миллионов людей социализм был и остался олицетворением общества всеобщего благоденствия, равенства и братства, когда человек человеку был друг и товарищ, иными словами, была полная противоположность тому, с чем он столкнулся в новой России.
  Возможно, хозяин подумал об этом, но сказать Макарычу не решился. Он всегда уходил от серьезного разговора, когда не соглашался с Макарычем. Создавалось впечатление, что главным для него было услышать то или иное мнение Макарыча, о чем и предупреждала его умная Галина. Эта догадка промелькнула у Макарыча во время его первого разговора с хозяином, состоявшимся на второе или третье его дежурство. По телевизору показывали Америку. Вышедший из кабинета хозяин постоял перед экраном и вдруг поинтересовался у Макарыча:
  - Вы были в Америке?
  - Работал там три года.
  - В какие годы?
  - В начале восьмидесятых.
  - Как она вам? Не было желания там остаться? Только честно.
  Этот вопрос Макарычу задавали везде, где он работал. Самый его вежливый ответ в русском переводе был: "Лучше Родины нет места на земле", а в Америке он не скрывал свои чувства: "Лучше смерть, чем остаться здесь". Хозяин теперь был гражданином Америки, разговор с Галиной состоялся позже, и Макарыч ответил с упоминанием смерти. Он ожидал, что хозяин спросит, почему, и тогда бы он рассказал, что думает о Штатах. По его глубокому убеждению, не Советский Союз был "империей зла", как его обозвал неудавшийся киноактер Рейган, но устроивший американцев в роли президента, а сама Америка. Это самая хищная и враждебная страна на земле. Она преступна с зарождения, возникнув на крови индейцев, населена перебежчиками, отщепенцами и предателями других стран, живет за счет грабежа всего мира как прямым военным закабалением, так и при помощи доллара. Она первая применила атомное оружие для уничтожения людей. Она силой внедряет угодную ей демократию в странах с неугодными ей режимами. Она, не задумываясь, также сбросила бы водородную бомбу на города СССР, да вот беда, у того она тоже была. Поняв, что военным путем победить эту великую страну ей не удастся, она пошла другим, объявив ей послевоенную экономическую блокаду и бросив все силы "на оболванивание и одурачивание советских людей", как сказано в Плане Даллеса, разработанным еще до окончания второй мировой войны. Уже в одном этом заключалась подлость, так как Америка была нашим союзником. В этом плане настолько все цинично и изуверски, что передать его человеческими словами просто невозможно. К примеру: "Посеяв хаос в сознании людей, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим в них поверить... Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного и необратимого угасания его сознания. Из литературы и искусства мы постепенно вытравим их социальную сущность...Литература, театры, кино - все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства...культ секса, насилия, садизма, предательства - словом всякой безнравственности. В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Как мы это сделаем? Мы найдем своих единомышленников в самой России". И надо честно сознаться, нашли и до сих пор находят таких людей в верхушке руководства России.
  Умный хозяин все понял и побоялся услышать это от Макарыча, а в дальнейшем стал осторожней в своих вопросах и никогда не вступал в спор с ним.
  Лишь однажды, когда Макарыч нелестно отозвался о Путине, он возразил, как бы извиняясь:
  - Но согласитесь, что в сравнении с другими он намного лучше.
  - Смотря с кем его сравнивать. Если с Ельциным, то вы, пожалуй, правы.
  Если бы хозяин поинтересовался, чем же Путин так не угодил Макарычу, тот опять мог бы прочитать целую лекцию о том, что должен был сделать Путин, став президентом, но сделал в точности наоборот, затолкав Россию еще глубже в болото капитализма, и при нем пропасть между богатыми и бедными лишь увеличилась. Но хозяин опять увильнул от разговора.
  Уходя от серьезного разговора о нынешней жизни, он продолжал почти каждый вечер интересоваться мнением Макарыча. Обычно разговор начинал он сам, чаще всего с вопроса: "Послушайте, а что вы думаете о ...?" или "Послушайте, а вы читали...?" Иногда он сам предлагал Макарычу прочитать статью в "Коммерсанте", чтобы затем услышать его мнение.
  
  
   Глава вторая
  
  Так прошли еще два года. Макарыч и хозяин, хорошо осознавая лежавшую между ними глубокую идеологическую и социальную пропасть, но нуждаясь каждый по - своему друг в друге, продолжали мирно сосуществовать. Несмотря на то, что цены в стране после последнего вынужденного повышения хозяином зарплаты значительно выросли, и была увеличена средняя зарплата по стране и в Москве, в том числе дневному охраннику фирмы, работавшему от ЧОПа, хозяин по-прежнему не допускал даже мысль о повышении оклада сторожам, имея в виду Макарыча и Славика. У Макарыча, между тем, финансовое положение резко ухудшилось в связи с участившимися болезнями его и Галины и соответственно возросшей нужде в лекарствах. Дочерины дети перешли на новую ступень учебы: внучка поступила в институт, а внук перешел в лицей при институте, чтобы поступить в него с гарантией. Соответственно возросла и плата за учебу, и без помощи деда внуки не смогли бы учиться.
  Как тут не вспомнить Макарычу, как он, сын павшего на фронте отца и безграмотной матери, помимо высших образований, выучил четыре иностранных языка, не заплатив за это ни копейки? Родись он сейчас, он бы не смог окончить даже среднюю школу - где бы мать взяла деньги на всякие там занавески и охрану школы за счет родителей? А уж про плату за лицей и институт и говорить нечего. И ожидала бы Макарыча, при его складе ума и врожденных интересах, не имеющих ничего общего с жаждой наживы и умением добывать деньги, всё эта же участь охраны чужого добра.
  Хозяин, безусловно догадывавшийся о взглядах Макарыча, терпел его из природной жадности и гордости от своего над ним превосходства.
  
  И все же однажды он не сдержал себя и показал свою сущность.
  В марте, неожиданно вызвав жену, он уехал с Кристиной в командировку или, со слов Славика, на какой-нибудь курорт. Хозяйка, всего раз приказав Макарычу никому и никогда не открывать дверь, вдруг исчезла. Славик пояснил, что она переезжала на новую квартиру.
  - До этого они ее снимали. Решили, видно, поосновательнее зацепиться за Россию. Сын, наверное, требует больше денег.
  Казалось, этот вечер пройдет, лучше не надо. Очень порадовал Макарыча коричневый однопалый голубь, пропадавший всю зиму. Увидев вышедшего с перловкой Макарыча, он чуть не налетел на него. Чтобы ему досталось, Макарыч насыпал ему зерно отдельно и отгонял других голубей к общепиту. Однопалый поджидал его до самой темноты, всякий раз бросаясь на него с карниза, и улетел последним. Как говорится, мелочь, а старику было приятно.
  Когда он, наконец, часов в десять остался один и уселся писать, женский голос с еврейским акцентом попросил к телефону хозяйку. Макарыч ответил, что рабочий день закончен, и Аси Моисеевны в офисе нет.
  - Я второй день не могу дозвониться ей домой, - пожаловался голос. - Я ее старинная подруга, и мне она очень нужна. Может, у нее поменялся номер телефона. Вы мне его не подскажете?
   - Я слышал краем уха, что она переезжает на новую квартиру.
  - Да? Вот как. А Михаила Наумовича тоже нет на работе?
  - Его, по-моему, вообще нет в Москве.
   - Спасибо вам. Судя по голосу, вы очень хороший человек. Надо же, квартиру купили.
  Он так и не понял, чему она удивлялась. Но это его не волновало: у них, евреев, в России свои дела, у него - свои. В том числе об этом он, и писал.
  
  В четыре часа ночи задремавшего Макарыча разбудил телефонный звонок. Подумав, что заработал факс, настроенный по ночам на два гудка, он продолжал лежать. Услышав третий гудок, он чертыхнулся и поднялся. В трубке раздался похожий на раскаты грома голос хозяина:
  - Василий Макарович? Вам женщина сегодня звонила?
  Макарыч не сразу сообразил, о какой женщине шла речь.
  - Сегодня - нет. А вчера вечером звонила.
  - Вы зачем ей сказали про покупку квартиры?
  - Насколько я помню, я ей сказал не про покупку, а про переезд на новую квартиру. Она представилась старинной подругой Софьи Моисеевны. Я подумал...
  - А вам не надо думать!
  - В каком смысле? - спросил Макарыч, сдерживая себя. Эта еврейская морда смеет так с ним разговаривать!
  - Какая, к черту, она старинная подруга! А зачем вы ей протрепали, что я в загранкомандировке?
  - Затем, что она поинтересовалась, на работе ли вы. Я ответил, что вас, по-моему, нет в Москве. Разве это не так?
  
  Услышав гудки, Макарыч уныло подумал, что плакали его денежки за десять дней марта, если будет уволен с завтрашнего дня.
  
  Дома, не утерпев, он рассказал Галине. Чтобы заранее подготовить ее к давно ожидаемому ею увольнению. Она среагировала в обычной своей манере:
  - А я всю жизнь с тобой, как на вулкане.
  Подобное он слышал от нее не раз. Вместе с тем она не допускала мысль, что у кого-то жизнь сложилась лучше, чем у нее. А лет пятнадцать назад в Австралии во время жаркого спора о том, что такое счастье, на вопрос, счастлива ли она сама, ответила, не задумываясь и даже с гордостью:
  - Да, я счастлива.
  Взглянув сейчас на нее с любовью, он заметил как бы обиженно:
  - Так и вышла бы за Маркина. Не сидела бы на вулкане.
  Красавец Володька Маркин ухаживал за Галиной до замужества.
  Она не любила проигрывать, а в споре тем более, и перешла в наступление:
  - Ты лучше скажи, на что будешь проходить техосмотр и страховать машину, когда он тебя уволит? Через неделю апрель, а в конце месяца я уезжаю на дачу. Надеюсь, ты не забыл?
   Об этом он всегда помнил, даже когда ставил машину на зимний прикол. В этом году ей исполнялось двадцать пять лет. По человеческим нормам она была ему ровесницей, и с каждым годом требовала все больше и больше денег, которых у него становилось все меньше и меньше. За зиму он накопил с прицелом на компьютер. А теперь их, видно, придется полностью потратить на подготовку машины к техосмотру и ремонт, необходимость в котором обязательно выявится при техосмотре.
  Однако, мастер по гаражу Саша, осмотрев машину, "порадовал" Макарыча, сказав, что для прохождения техосмотра потребуется не менее четырнадцати тысяч. Это, не считая обязательного страхования. Макарыч честно признался Саше, которого знал еще по той жизни, когда был состоятельным клиентом, что такие деньги он вряд ли найдет. И грустно добавил, что сама машина стоит меньше.
  Саша, прозванный Кулибиным за то, что мог заставить бегать консервные банки, с подобными клиентами имел дело чаще, чем с владельцами дорогих иномарок, предпочитавших обращаться в автосервис, вытер тряпкой руки и, почесав затылок, проговорил:
  - Насколько я знаю, вы на все лето уезжаете на дачу. Как часто вы ездите оттуда в Москву?
  - Максимум два раза, а в прошлом году так вообще ни разу. Один раз был у сына на даче, а так в основном иногда езжу по местным магазинам. Дорога от дома туда и обратно стоит около шестисот рублей.
  - Сейчас уже семьсот, а летом будет больше. Тогда мы сделаем так, если вы не против. Я приведу вам в порядок сцепление и тормоза, а с остальным вы сможете спокойно ездить на дачу туда и обратно по разу еще лет пять. ГАИ вас, я уверен, не остановит, так как такие старухи их не интересуют. Но даже, если и остановит, это обойдется вам, самое большое, в тысячу рублей за отсутствие техосмотра и страховки. А в лапу и того меньше.
  Пять лет назад мастер надоумил его сдавать в аренду место в гараже, а года через три на вырученные деньги купить машину поновее и поменьше. Место Макарыч сдал, но все деньги стали уходить на нужды свои и дочери.
  Согласился Макарыч с предложением Саши и на этот раз. Правда, могла возразить Галина и заставить его хотя бы застраховать машину. Тут ему пришлось пойти на обман. До сих пор она верила каждому его слову. Поверит и на этот раз, что машину он застраховал. А что поделаешь? Приходится на старости лет прибегать и к этому.
  
  Хозяин объявился через неделю. Придя в тот вечер на работу и увидев темное окно, Макарыч вновь порадовался, что дежурство пройдет спокойно. Он с удовольствием покормил поджидавших его голубей и ворон, выделяя своего однопалого рыжего. Насытившись, Рыжик заворковал и стал гоняться за голубкой, приседая на култышку.
  - Старый хрыч, - рассмеялся Макрыч. - Ты же мне ровесник. Да и как ты на нее заберешься и удержишься на одной ноге?
  Так и не дождавшись, чем у них закончилось, Макарыч уселся смотреть приглянувшийся ему сериал про ментов, которых в жизни не было. Трель дверного звонка оторвал его от экрана на перестрелке. Открыв дверь внезапно заявившемуся хозяину, Макарыч обратил внимание на его слишком пристальный взгляд. Ему не стоило труда увязать такой взгляд с ночным звонком. Никакого волнения он не почувствовал, но телевизор выключил, и руки сами потянулись к сумке и стали класть в нее из ящика принадлежавшие ему вещи. Уложив, он уставился в газету.
  Хозяин вышел из кабинета минут через десять и, стремительно подойдя к Макарычу, язвительно не то спросил, не то сказал:
  - Надеюсь, это была ваша последняя роль информатора.
  Ухватив лишь слово "последняя", Макарыч поднялся, снял с гвоздя куртку и спросил:
  - Прямо сейчас уходить? Я готов.
  Хозяин слегка стушевался.
  - Я имел в виду переданную вами информацию.
  Макарыч взорвался:
  - А что я не так сказал? Что вы переехали на новую квартиру? У нас, русских, новоселье считается таким же радостным событием, как свадьба и рождение ребенка.
  Хозяин беспокойно обернулся на направлявшихся к нему двух работниц и знаками велел Макарычу замолчать. Но того уже нельзя было остановить.
  - Лично я переезжал на новую квартиру всего два раза и запомнил это на всю жизнь. В шестидесятом мы с матерью получили квартиру в хрущевке, показавшуюся нам дворцом. Это сейчас демократы обзывают их хрущебинами. Но никто из них не удосужился подсчитать, сколько сейчас убито из-за этих квартир стариков? А во второй раз я переехал, уже будучи женатым, в кооперативную квартиру, купленную на свои кровные деньги. Вы ведь тоже купили, а не убили хозяев?
  Но хозяин уже исчезал в кабинете. Слышавшие речь Макарыча работницы потоптались у двери кабинета и от греха подальше вернулись к себе.
  
  Макарыч ничего не понимал. Он сам был свидетелем, как хозяин кричал в кабинете по телефону: "Простите, вы не еврей? Да потому что вы не отвечаете прямо, а юлите".
  А в день, когда Путин назвал Медведева своим преемником, хозяин устроил для своих друзей банкет, на котором они поздравляли друг друга с приходом к власти в России своего соплеменника. Витя на следующий день рассказал Макарычу, что хозяин интересовался у него, кто дежурит вечером. Узнав, что Славик, обрадовался. Витя пояснил:
  - Не хотел праздновать при тебе. Он тебя боится.
  Боялся хозяин, вряд ли, однако еврейскую тему с Макарычем никогда не обсуждал, хотя тот иногда ожидал от него что-то вроде: "Послушайте, а как вы относитесь к сионизму?" или "Послушайте, а вы евреев любите или не любите?". Насчет сионизма Макарыч нашел бы, что ответить, а на второй вопрос вряд ли стал бы отвечать честно.
  А со Славиком хозяин любил говорить на еврейские темы и даже рассказывал анекдоты. Славик как - то поинтересовался у него, легко ли торговать с русскими, и тот пожаловался, что с каждым годом становится труднее, так как они заметно умнеют.
  Макарыч заметил тогда Славику с горечью:
  - Очень сомнительная похвала. Он имел в виду не интеллектуальный ум, а умение обманывать и ловчить. Вот уж я бы никак не хотел, чтобы русские сделали смыслом своей жизни наживу. Это будет уже не Россия, а черт знает, что.
  - Она уже не Россия. - Славик слушал "Народное радио" и читал лишь газету "Завтра" и "Литературку", и его политические взгляды были даже радикальнее, чем у Макарыча, который радио не слушал, а эти газеты читал наравне с другими. - Сегодня по радио сказали, что по опросу Левады семьдесят процентов молодежи на первое место ставят любовь не к Родине, а к деньгам. И большинство из них хотели бы переехать жить за границу.
  - Это была и есть цель Запада и Америки после развала СССР если не уничтожить Россию, то искоренить в ней русский дух. Начнись сейчас война с этим странами, я уверен, очереди будут не в военкоматы, как в сорок первом, а за билетами в авиакассы на тот же Запад и в Америку.
  - На этот случай у них уже заготовлены билеты. Петька мне говорил, что у Наумыча всегда наготове билет с открытой датой.
  Петька был очередным, четвертым в бытность Макарыча личным водителем хозяина.
  - Наумыч меня меньше всего интересует. Он для России вредная примесь и чем раньше отсюда отвалит, тем будет лучше для нее. Меня волнуют молодые люди, составляющие костяк армии. Какие бы мы с тобой ни были патриоты, а толку от нас стариков, на войне никакого. Мы даже заставить хозяина поднять нам зарплату не можем.
  Для Славика это была нежелательная тема. Он засопел и потянулся за сумкой Она у него была не черная, как у большинства сторожей, а хозяйственная, с которыми в советское время, когда не было еще полиэтиленовых пакетов, хозяйки бегали по магазинам.
  - Тут не так все просто, - буркнул он, направляясь к двери. - Он разозлится и уволит нас обоих.
  Закрыв за ним дверь, Макарыч подумал с горечью: вот, что делает капитализм с людьми. А ведь был когда-то боксером, рабочим у станка и начальником участка. А превратился в жалкого раба из страха потерять даже такую самую низкооплачиваемую работу. Если бы не приход Макарыча и хромого пенсионера, он так и получал бы две тысячи, работая за двоих, а то и за троих.
  
  С теми, кто хоть в чем-то перечил хозяину, он поступал сурово: не только увольнял, но и не выплачивал долги по зарплате. У него так часто менялись работницы, что Макарыч не всегда успевал запоминать их имена. Как-то он поинтересовался у Вити, почему они уходят. Оказалось, хозяин использовал известный капиталистический метод эксплуатации: сулил при приеме существенно повысить через полгода, в случае хорошей работы, оклад, но, по истечении этого срока, выжав из работника все, увольнял, говоря, что тот не оправдал его надежд. А так как на фирме работали в основном женщины, то они лезли вон из кожи, чтобы понравиться хозяину, и он это всячески подтверждал, вселяя им надежды. Но как только они робко напоминали ему о повышении оклада, он, ссылаясь на финансовые трудности, либо тянул время, либо добавлял крохи, а когда они начинали требовать, безжалостно выкидывал их на улицу. Уволил он досрочно и не отдавшуюся ему Марину.
  
  Непонятно, но хозяин не расстался с Макарычем после того ночного разговора. Макарыч объяснил это тем, что не была найдена ему достойная замена. После ухода хромого пенсионера Макарыч и Славик так и продолжали работать вдвоем. Макарыч подозревал, что третьего не очень хотел Славик. Он был холостяком и как-то признался, что в офисе ему лучше, чем дома - меньше одолевали женщины. Ему ничего не стоило отдежурить четыре смены подряд. Три года, пока у Макарыча были силы, он работал наравне со Славиком через день. В дачный сезон он отдавал Славику один день недели и совмещал два дежурства. Затем, когда стали побаливать ноги и начались нелады с сердцем, он и в остальное время года стал работать в облегченном режиме, чему Славик только был рад.
  Возможно, кандидат в сторожа и находился, но, услышав про оклад, делал ручкой. Так или иначе, Макарыч продолжал работать и ублажать хозяина разговорами. Иногда, правда, бывали и сбои.
  На следующий день после президентских выборов хозяин с выпирающей, как тогда рубаха из-под его брюк, радостью на покрасневшем от выпивки лице встретил Макарыча словами:
  - Послушайте, как вы отнеслись к избранию Медведева Президентом?
  Тут уж Макарычу было не до предупреждений Галины и он ответил с подчеркнутым неудовольствием:
  - Как к прозападному либеральному демократу. Его избрание, а вернее назначение Президентом России я считаю наихудшим вариантом для нее. При нем русский народ продолжит вымирать еще более ускоренными темпами.
  Такого ответа хозяин не ожидал. Это было видно по тому, как он поднял верхнюю губу, соединив ее с носом, отчего стал вылитым Бабой Ягой. Макарыч думал, что он уйдет, но он вдруг спросил с напором в голосе:
  - А вы слышали, что сказал Путин? Что в прошлом году в России впервые повысилась рождаемость?
  - Вполне допускаю. Но я имею в виду русский народ.
  - Но он никого не выделял. Тогда кого, по-вашему, он имел в виду?
  - Наверное, россиян в целом. Кавказцев, азербайджанцев, китайцев, вьетнамцев. Они же плодятся, как мухи. Возможно, и вас, вспомнив, как его благодарил Берла Лазар за то, что при нем евреи стали жить намного лучше. Хотя, правда, ваша доля в населении России ничтожная. Но только не русских он имел в виду. Наш патриарх Кирилл, напротив, говорит о вымирании русской нации. Я с ним полностью согласен. В моей родной деревне, всего лишь тридцать лет назад насчитывавшей тысячу дворов и более трех тысяч населения, осталось самое большое человек триста, в основном стариков, как я. Я туда часто ездил, а сейчас не к кому, из родных там никого больше нет, одни могилы. И так по всей России, включая малые города.
  И тут хозяин вдруг удивил и даже обрадовал Макарыча, спросив с едва различимой насмешкой в голосе:
  - Ну и чем же вы можете это объяснить?
  Они неплохо изучили друг друга. Макарыч прямо-таки услышал, что добавил хозяин: "...как не прирожденной ленью русских". Но тот проговорил то же самое, но в своей обычной скрытой манере:
  - Надеюсь, вы не будете отрицать, что сейчас в деревнях созданы все условия для свободного труда. Крестьянам дали землю, только работай. В советское время, насколько я знаю, землю у крестьян отняли, и колхозники вообще не получали деньги за свой труд, а эти, как их... трудодни. А сейчас пенсия в деревне приравнена к городской.
   - Во-первых, это не совсем так. Наряду с трудоднями колхозникам выдавали деньги. А с середины семидесятых годов трудодни были заменены зарплатой. И пенсии колхозники всегда получали. Так, что какие-никакие деньги у них были. Но главное, не это. Дело не в деньгах. В советское время другая была обстановка в деревне. Деревня представляла собой коллектив людей. Сейчас его нет. А русскому человеку всегда были свойственны коллективизм и соборность, выработанные многовековой жизнью в сельской общине как исторически сформировавшейся необходимостью существования в суровых климатических условиях. Выжить в этих условиях коллективно было легче, чем в одиночку. К тому же русский человек с его духовно-нравственными устоями, которые у него всегда были выше материальных благ, не принял и никогда не примет навязанный ему капитализм с его законами джунглей, где во главе всего стоит нажива. Поэтому сейчас русский человек предпочитает спиваться и добровольно уходить в мир иной, чем жить в этих джунглях.
  Вряд ли хозяин, тем более выпивший, все понял из сказанного Макарычем. Но главное до него дошло: на скользкие темы со стариком лучше не говорить, - и, пожевав губами, ушел.
  
  Но тут наступил финансовый кризис, и по мере его разрастания хозяин все больше зверел. Казалось, он разучился разговаривать нормальным тоном - лишь орал и рычал. Только по телефону он иногда заискивал перед покупателями, уговаривая их заплатить за товар или не возвращать его на фирму.
  На Макарыча хозяин перестал обращать внимания и даже здороваться. И хотя тот от этого не переживал, но в душе затаилась тревога, тем более что на фирме начались увольнения.
  Первой оказалась хохлушка - повар. Как рассказал Макарычу новый дневной охранник Миша (Витю хозяин уволил за то, что тот отдал свою тарелку супа охраннику, которого попросил заменить его на полдня, а хозяин подглядел), ушла она с криком, так как хозяин не выплатил ей около трех тысяч рублей. Узнав об этом, Макарыч вспомнил, как хозяин долго уговаривал ее отдаться его другу. У нее был на редкость соблазнительный зад, напомнивший Макарычу продавщицу в Краматорске, где он проходил студенческую практику. Стоявший перед ним в продуктовом магазине моряк, глядя на нагнувшуюся продавщицу, снял бескозырку, вытер лоб и с неописуемым восхищением вымолвил: "Яка гарна сраца!". Такой же восторг вызывал у мужиков фирмы круглый зад поварихи, к тому же еще и обтянутый прорезиненными джинсами. Оторвать от него взгляд было невозможно. Плюгавенький друг хозяина, не надеясь на себя, упросил хозяина замолвить за него слово перед хохлушкой. Уговаривал тот ее у себя в кабинете около получаса. Плюгавенький все это время нервно вышагивал перед столом Макарыча, что-то бормоча себе под нос. Наконец вышедший первым хозяин показал ему пальцами знак победы. Появившаяся следом хохлушка бросила на плюгавенького оценивающий взгляд и не смогла скрыть разочарования.
  Открывая новоявленной любовной паре дверь, Макарыч улыбнулся, глядя им вслед. Она шла, царственно держа голову. Он, ниже ее на полголовы, бегал вокруг нее, не зная, с какой стороны к ней примазаться.
  
  Второй уволенной была молоденькая Катя, зажигательно исполнившая испанский танец во время юбилея хозяина. Ее он вытолкал за дверь при Макарыче, приказав ему больше не впускать ее. Наспех собранные вещи ей тайком вынесла Шаха. То, что Катя не пожаловалась на хозяина, Макарыч объяснял отсутствием у нее трудового договора, без которого искать правосудие было бесполезно. Во-первых, хозяин подкупил бы судей, а во-вторых, на фирме он официально не числился, был никем. Как никем был и Макарыч, которого предупредили говорить ревизорам, что он работает за еду и одежду. И никто к нему не придерется. А хозяин мог представляться покупателем или другом кадровика.
  
  На кухне стали готовить еду одному хозяину. Готовила Шаха. Она и раньше подменяла хохлушку и жаловалась Макарычу, что легче приготовить еду на тридцать человек, чем ему одному.
  - Вредный такой, - шептала она. - Ничего не нравится.
  Избаловался на казенных тюремных харчах, вот теперь и издевается, усмехнулся про себя Макарыч, а вслух поинтересовался:
  - Он тебе не поднял оклад? Ты же теперь работаешь за двоих и весь день.
  - Я ему сказала, а он так на меня закричал. Сказал, что может платить еще меньше, потому что теперь на кухне мало грязи. А ее стало больше, потому что все сами готовят и не убирают.
  Затем стали исчезать по понятной Макарычу причине и очередности другие работники. Их место заполонили коробки с товаром, привезенные со складов в связи с их закрытием. Из двух водителей остался один Лешка, развозивший раньше товар. Миша стал гадать, кто следующий: он или Макарыч со Славиком. Оказался он, и тоже понятно, почему: открывать и закрывать дверь теперь мог кто угодно, опять та же Шаха или сам хозяин, кабинет которого находился у входа.
  
  - Следующие мы, - всякий раз говорил при встрече обреченно Славик. - Как бы нам так подгадать, чтобы это произошло в начале месяца, тогда мы меньше потеряем.
  - Он не рискнет нас уволить, пока не будет продан весь товар, - успокаивал не столько его, сколько себя Макарыч.
  Хорошо, что теперь у него не было машины, и не нужно было на нее тратиться. Прошлой осенью у нее на даче полетел маховик. Макарыч прикинул, во сколько обойдется ему перевозка ее домой и ремонт, и принял, как ему казалось, мудрое решение. Он снял машину с учета и уговорил сторожа автостоянки, мимо которой ходил на автобус в Москву, забрать машину на запчасти. Тот вначале долго отказывался, но, осмотрев машину, даже заплатил две с половиной тысячи рублей. Когда он увозил "Волгу" на прицепе, и она вильнула в последний раз задом, у Макарыча заслезились глаза. Как-никак двадцать шесть лет она была ему верной подругой, приятней Галины из-за отсутствия язвительного языка.
  На этот раз деньги очень нужны были Макарычу на покупку им обоим лекарства. Только одной Галине врачи прописали их на полторы тысячи рублей в неделю. И хотя ему требовалось в два раза меньше, вместе получалась сумма, превышавшая его пенсию. А тут еще уволили дочь с работы, а у сына, который также помогал сестре, сократили на два дня рабочую неделю, соответственно и зарплату. В то же время, несмотря на кризис, цены в магазинах взлетали с каждым днем. Макарычу с Галиной пришлось отказаться еще от ряда продуктов и перейти на самые дешевые, выбрасываемые в магазинах в виде "шоковых" и "выгодных". Он уже давно не покупал свою любимую любительскую колбасу по два тридцать в советское время и давно перевалившую за триста рублей в эпоху демократии. А сейчас к пределу недоступности приблизилась даже молочная колбаса, где мясо лишь под микроскопом можно было отыскать. Галина забыла вкус своей любимой сырокопченой колбасы, цена за которую приблизилась к тысяче рублей. Стоимость литра молока почти догнала водку. Но в прессе почему-то в основном писали о подорожании именно водки.
  Так, что выходило, без еврейской зарплаты Макарыча было бы совсем невмоготу.
  
  Но конец во всем неумолимо приближался.
  Закончил Макарыч и свою "писюльку". Он и сам не мог определить жанр того, что написал. Не назовешь же ее горючей смесью детектива, фантастики и экономики с политикой.
  Нечто подобное, но совсем робкое, он написал десять лет назад. Он тогда недавно вернулся из ссылки за границей после снятия его с поста замминистра. Его родное, еще раз переименованное министерство, где он прослужил безотрывно сорок два года, не забыло, за что он был снят, и оперативно отправило его на пенсию. А снят он был, ни много ни мало, "за противодействие политике правительства в приватизации стратегических предприятий страны".
  После ухода на пенсию деньги у него еще были, еще не убит был бандитами зять хирург, оказавший им сопротивление при угоне его машины, сын работал на руководящей должности на государственном предприятии, и Макарыч особо не переживал, оказавшись не у дел. В министерстве с его взглядами на происшедшие в стране события работать он все равно не смог бы.
  И вот тут он и вспомнил, что в школе мечтал стать журналистом, даже печатался в "Молодой Гвардии", но судьба распорядилась иначе, о чем он никогда не жалел, отдавшись полностью долголетней учебе, изучению языков и интересной и нужной Родине работе.
  Он всегда читал книги. У него волосы встали дыбом, когда он ознакомился с развлекательным чтивом, наводнившим прилавки магазинов и лотков, основной целью которого было одурманивание людей и увода от дум, в какое дерьмо их втянули демократы. Ему захотелось хоть что-то противопоставить этому беспределу и раскрыть людям глаза. Он написал несколько статей в газетах с крохотным тиражом, которые читали политики и в основном пожилые люди. А ему хотелось донести свои мысли до молодых читателей. И он написал детектив, растворив в нем мысли своих статей. В основу повести была взята реальная история трагично - героической судьбы вчерашних школьников, девушки и парня, в начале девяностых годов, рассказанная Макарычу его племянницей журналисткой Ниной, принимавшей в этой истории непосредственное участие. Хитрый замысел Макарыча издатели сразу раскусили и потребовали выбросить из повести "всю политику и экономику". Польстившись на издание своей книги, сам он делать это не стал - все равно, что выбрасывать родное дитя, - и отдал рукопись на откуп редакции. Когда он прочитал вышедшую книгу, ему стало стыдно за нее, ничем не отличавшуюся от наводнивших прилавки. Слава Богу, что на ней стояла не его фамилия, а псевдоним в честь дяди, убитого бандитами после войны.
  Он написал еще три аналогичных повести, но уродовать их не позволил, и две из них сгорели во время пожара на даче.
  Но он продолжал писать, теша себя тем, тем, что вносит хотя бы такой посильный вклад в спасение его многострадальной Родины.
  В своем последнем большом произведении, которое он назвал хроникой постсоветских времен, он выложил всего себя, имея в виду свой принципиальный взгляд на происшедшие в стране события в конце прошлого века. В основу произведения, он взял дальнейшую историю героя напечатанной повести. Пережитая им трагедия от потери невесты стала лишь началом прохождения им всех кругов ада в капиталистической России. Материалом о судьбе парня Макарыча регулярно снабжала Нина, освещавшая в своих статьях героический путь этого парня на протяжении двадцати лет. Познакомила она Макарыча и с самим героем, а тот свозил старика в небольшой город, где и разворачивались основные события.
  Перед тем, как отвезти рукопись, состоявшую из трех повестей, в издательство, Макарычу хотелось получить предварительный отзыв о ней, и он дал почитать ее Славику, который любил русскую классику и политически был неплохо подкован. Макарыч надеялся, что он вполне мог покритиковать и подсказать что-нибудь дельное.
  Возвращая рукопись, Славик прошептал, обернувшись на пустой кабинет хозяина:
  - Не приведи господь прочитать ему. Он вас и часа держать не станет. Испугается, что, если ее напечатают, то неприятности, которые вас ожидают, могут коснуться и его как пособника.
  - Это какие же неприятности ты имеешь в виду?
  Славик всплеснул руками. Таким граблям самое место в поле или цехе трудиться. Но где отыскать такую работу?
  - А за что закрыли "Народное радио" и газету "Дуэль"?
  - Ну, ты сравнил с ними мою писюльку. Моську со слоном.
  - Ничего себе Моська! - возмутился Славик. - Да ваша книга, если бы ее издали, была бы для власти во много раз опаснее любой статьи в газете и выступления по радио. Вы же знаете, что я не пропускаю ни одного номера "Литературки, "Завтра" и "Дуэли" и слушал все передачи "Народного радио", переводя на его поддержку двести рублей в течение десяти лет, а прояснили мне, что произошло со страной и куда мы идем, ваши книги. Эта как изучить историю казачества по лекциям и "Тихому Дону" Шолохова. И не делайте такое лицо. Я учитываю, что вы не Шолохов, но ваша хроника резко выделяется среди издаваемых сейчас книг, так как заставляет задуматься над жизнью мыслями вашего героя. Вы говорите, что почти написали продолжение про Октябрьскую Революцию в 2017 году. Знаете, после ваших книг я теперь другого выхода для России не вижу. Мне захотелось дожить до семнадцатого года. - Славик сделал решительное лицо. - Я обязательно доживу. А еще мне очень понравилось, как вы сравниваете с со своим героем нашего Президента. Тот бы вам это не простил, если бы книгу издали. А Наумыч сразу выжил бы вас за вашу не очень большую любовь к евреям.
  - Не ко всем. И среди них встречаются хорошие люди. Многих из них я обожаю.
  - Наумыч наверняка подумает, что вы причисляете его к плохим.
  - Само собой. Он же не дурак.
  Славик вдруг о чем-то задумался, качая жидковолосой головой. Макарыч вопросительно уставился на него. Славик сказал убежденно:
  - Нет, не напечатают вашу книгу. Ни за что. Могу поспорить с вами на что угодно.
  Макарыч и сам это хорошо знал и хотел лишь получить от издательства квалифицированную рецензию на свое пятилетнее творение. Кроме того, от этого будет зависеть настрой к продолжению хроники в четвертой книге, которую он почти закончил ничем иным, как Октябрьской революцией 2017 года. Если эти три книги напечатают, то наверняка пройдет и четвертая как их финал.
  - Спорить с тобой я не буду, потому что знаю, что проиграю. И не сильно расстроюсь от того, что рукопись упокоится в корзине. Но я очень бы расстроился, если бы она тебе не понравилась.
  Славик заулыбался, обнажив мелкие и неровные, зато свои зубы:
  - Не то слово! Меня даже гордость взяла, что я работаю с вами наравне.
  - Предположим, не наравне. Ты - бригадир, а я простой сторож.
  - Это только потому, что я тут давно работаю.
  - Как давно?
  - В сентябре будет семнадцать лет.
  - Ого! Хозяин хоть раз сказал тебе за это спасибо или дал премию?
  Славик поджал губы и покачал головой.
  - Вы правильно в книге подметили, что фирмачами движет одно: прибыль любой ценой. Работники для них - лишь средство достижения этой цели. Чуть что не так - катись к чертовой матери! Наумыч не говорил мне спасибо даже за метла и лопаты, которые я добывал, как и где мог. Честно говоря, воровал у других. Коляску тоже спёр у дворников. - Славик помолчал и, взглянув на Макарыча, проговорил виноватым тоном. - Ладно, сознаюсь я вам. Наумыч давно искал вам замену, потому что боится вас и ненавидит, и даже давал объявление. Зарплату в нем не прибавил, указал нашу. Никто не пришел. Тогда он несколько раз заставлял меня найти кого-нибудь. Я специально никого не искал. Один раз привел нарочно своего знакомого друга. Он так раскритиковал эту работу: и окон нет, и стены из пластика, и сильный шум от кондиционеров, и воздух вредный для здоровья, а главное, зарплата никуда не годится и был согласен работать не меньше, чем за восемь тысяч плюс тысячу за вынос мусора, что Наумыч весь скосоротился и не стал с ним дальше разговаривать. Поэтому все это время терпел вас. Думаю, нам недолго осталось работать. Он уже стал распродавать компьютеры. Вы не горюйте, у меня уже есть на примете работа. Попробую, чтобы и вас туда взяли.
  
  Эта пятница началась с того, что будильник Макарыча почему-то не прозвенел, и он успел лишь побриться. Галина сунула ему в сумку еще и завтрак, отчего вместе с рукописями трех книг, она стала неподъемной для него. Но он договорился с издательством на завтрашнее утро и отменять встречу не хотел. Когда он выходил, Галина напомнила ему насчет зарплаты. Послезавтра восьмое апреля, а хозяин все еще не оплатил за март. Макарыч надеялся, что Славик, дежуривший два вечера, получил деньги за обоих.
  В метро он увидел столпотворение: поезда не ходили больше двух часов, причину и когда начнется движение, никто не знал. По радио задержку назвали технической и предлагали воспользоваться наземным транспортом. Макарыч собрался было так и поступить, как пришел поезд. Сел он лишь с третьего захода и всю дорогу простоял зажатый со всех сторон. Как волна по пассажирам пробежал слух о взрывном устройстве, найденном на этой линии. Все, с чем он сталкивался за границей, перешло теперь в Россию.
  Почувствовав перебои в сердце, он недовольно поморщился: с утра это ничего хорошего не сулило. И тут он вспомнил, что в спешке не положил таблетки от аритмии. С трудом соединив руки, он прощупал пульс. Сбои были непрерывно на третьем биении. Если так продолжится на работе, придется просить Галину подвезти ему таблетки. Не сможет сама, подвезет кто-нибудь из внуков. По дороге аптека была, но столько денег у него не было. Лекарства стали, черт знает, какие дорогие. Пузырек марганцовки, к примеру, раньше стоил восемь копеек, сейчас пятьдесят два рубля. Разве настолько пенсия больше?
  Выйдя на улицу, он долго не мог отдышаться. Опять прощупал пульс - без улучшения. Но надо было спешить на работу. Набитая сумка показалась ему пудовой, и он несколько раз вынужден был присаживаться на обледенелую лавку.
  
  К двери офиса он подошел с полуторачасовым опозданием. На звонок никто не отозвался. Дверь была закрыта не на задвижку изнутри, а на врезной замок. Макарыч ничего не понимал. Славик не мог уехать, не дождавшись его. Он бы обязательно позвонил ему домой и, узнав, что он выехал на работу, тем более остался бы его дождаться или хотя бы оставил на двери записку. А с ключом в этом случае как? Положил бы под половик? Нет, тут что-то произошло.
  Все еще на что-то надеясь, например, на приход кого-нибудь из работников. Макарыч покормил птиц. Перловка для голубей, которую он регулярно покупал, лежала в офисе, и на этот раз они довольствовались одним хлебом. Вспомнился Макарычу покойник Рыжик. Весь прошлогодний январь он где-то пропадал и вдруг прилетел поздно вечером. Макарыч вышел перед сном подышать свежим воздухом и увидел темный комочек у двери. Узнав Рыжика, - тот еще был жив, - он внес его, легкого, как перышко, в офис. Ни есть и ни пить Рыжик не стал и умер к утру на глазах старика. Зима в тот год была морозная, и могилку пришлось выдалбливать ледорубом.
  Ворон Макарыч не очень любил. В Австралии они были настолько агрессивные, что могли заклевать человека до смерти. Такие случаи там были. Он сам был свидетелем, как во дворе соседского коттеджа от них едва спаслась собака. Здесь они были совсем не злые, и он, подкармливая их, с интересом наблюдал за их обычаями. Они жили по законам демократической республики, очень образно охарактеризованную Маяковским: "Одному - бублик, а другим - дырка от бублика. Это и есть демократическая республика". Раньше, когда была столовая, Шаха собирала специально для Макарыча (имея в виду для ворон) объедки. Когда он утром выносил набитый пакет и выкладывал еду на крышку колодца, поджидавшая его на березе ворона с вылезавшим из крыла пером громко каркала, и со всех сторон слеталась стая, но к колодцу подходили лишь одна - две вороны, остальные ожидали, когда они насытятся, лишь наиболее смелые отваживались подкрадываться и утаскивать лежавший с краю кусок. Ворона с вылезавшим крылом пользовалась едой самой последней. Она могла бы, прежде чем каркать, насытиться первой, но почему-то не делала это. Была, видно, низшего сословия и знала, что ей оторвут не перо, а голову, если узнают.
  После закрытия столовой Макарыч стал приносить объедки из дома, но их было мало, и со временем вороны вычеркнули это место из своего списка. Осталась ворона с пером и еще несколько штук. Но градация по положению в вороньем обществе сохранилась. Как ни пытался Макарыч накормить одну сторожевую ворону, она продолжала оповещать других и ела последней.
  У голубей в принципе было то же самое. Если у ворон паханы уже были известны заранее, то голуби завоевывали первенство на месте и дрались намертво за первенство. Рыжик никого не подпускал к его еде даже, когда в него она уже не влезала. Был, как говорится, до мозга костей продуктом своего общества.
  Глядя сейчас на птиц, Макарыч подумал, что и людей заставили жить по их законам: кто смел, тот два съел.
  
  Так и не дождавшись никого, Макарыч заглянул в соседнюю дверь. Знакомый охранник заступил на дежурство лишь час назад и ничего не мог сказать. Звонок Славику остался безответным. Охраннику стало жалко старика, и он обзвонил сменщиков. Один рассказал, что позапрошлой ночью у Славика оторвался тромб и его увезла "Скорая", а днем из офиса вывозили коробки и компьютеры. Другой также подтвердил вывоз оборудования и добавил, что слышал вчера от нового водителя хозяина Лешки, что тот улетал сегодня утром домой в Америку, заморозив фирму до лучших времен. Макарыч сравнил его с крысой - та убегает с тонущего корабля и возвращается, когда он всплывает.
  Ему стало ясно, что его зарплата за март и за три дежурства в апреле накрылась медным тазом. От этой мысли ему стало совсем нехорошо. Видя его состояние, охранник предложил ему чая. Макарыч выпил и, проверив пульс, вышел. К аритмии от чая добавилось учащение сердцебиения. Как-нибудь доползу до дома, подбодрил он себя и, подняв с трудом сумку, направился к метро.
  Он остановился у первой же лавки в сквере и присел. Рука автоматически полезла в сумку и стала искать в ней пузырек с нитроглицерином. Он вспомнил Ванкувер, где уже на следующий день после приезда в длительную командировку стал делать утренние пятикилометровые пробежки по побережью океана. Через неделю или две в супермаркете, куда его затащила Галина, он почувствовал что-то не то, какую-то пустоту или, напротив, тяжесть внутри и вышел на улицу. Забеспокоившейся Галине он ничего не мог объяснить, и она повела его домой. Там он лег на диван и понял, что умрет. В этот момент его больше всего беспокоило, чтобы его похоронили на Родине. Но разволновавшаяся Галина сбегала к жене работника фирмы и принесла нитроглицерин. Она заставила его положить крохотную таблетку под язык, и все обошлось. Знакомый доктор прояснил, что виной всему стали его слишком напряженные пробежки, которые, довели, возможно, уже имевшийся ранее рубец до критического размера. Его спасло, что жена во время дала ему нитроглицерин.
  Такую же пустоту он почувствовал сейчас, второй раз в жизни. Даже аритмия отошла в сторону. Не найдя пузырек, он хотел подняться, чтобы купить нитроглицерин по дороге в метро, денег на него должно было хватить, и не смог подняться. Он опять вспомнил Ванкувер, но на этот раз его беспокоило, чтобы о нем сообщили Галине. Она сойдет с ума, не дозвонившись и не дождавшись его домой.
  
  Он отчетливо увидел, как к воротам дома, где находился офис фирмы, подъехала черная машина хозяина и из нее вышли он сам и Лешка. Если хозяин улетает сегодня, то почему он не продал машину, не было понятно Макарычу, и он подумал, что это ему померещилось. Но машина продолжала стоять, и к ней вернулся хозяин с Лешкой. Увидев, что машина направляется в его сторону, Макарыч попытался приподняться и дать им рукой знак, чтобы они остановились и подбросили его к аптеке. Он обрадовался, увидев, что машина остановилась, открылась передняя дверца, Лешка спустил на землю ногу, но вместо того чтобы выйти, захлопнул дверцу, и машина уехала. Макарыч понял, что выйти Лешке не разрешил хозяин, сказав, что спешит в аэропорт.
  Он попытался привлечь к себе внимание прошедшего мимо парня, но тот даже не взглянул на него.
  Больше он никого и ничего не видел. Прежде чем уйти из жизни, он подумал, что выдумывают писатели, утверждая, будто в последнюю секунду у человека перед глазами проходит вся его жизнь. Ничего у него не прошло, и тут же вдруг увидел, как во время его первой командировки пан Пшебылко ему, совсем молодому, совал под столом в ресторане проект контракта и свернутые в трубочку злотые.
  - Подпиши, - шептал он. - Я знаю, сколько ты получаешь.
  Возмущенный Вася отвел руку поляка и проговорил громко:
  - Я хотел дать вам скидку, а теперь не уступлю ни копейки.
  И не уступил, потому что речь шла не о его личных деньгах, а о государственных.
  Последнее, что промелькнуло в его затухавшем сознании: что станет без него с больной Галиной и Россией?
  
  Возможно, душа его, отлетев, видела, как к лавке подошли два бомжа и уселись с двух сторон от его тела. Один из них осторожно снял с его плеча ручку стоявшей рядом сумки, поднялся и перешел на соседнюю лавку. Другой, сообразив, что Макарыч мертв, стал шарить по его карманам. Не найдя в них кошелька с деньгами, он окликнул напарника, рывшегося в сумке. Тот подошел и выругался:
  - Писатель Мичурин попался. Полсумки одних бумаг. А в кошельке всего сорок рублей с мелочью. Даже на два пива не хватает. Зато жратвы навалом.
  Вдвоем они быстро сняли с мертвого куртку, свитер и ботинки. Первый бомж попытался снять обручальное кольцо, но оно не поддалось.
  - Может, вместе с ним отрезать палец? - предложил он.
  - Надо скорее отваливать, - проговорил второй.
  - Накинь на него свою куртку.
  - Ага, чтобы по ней вычислили меня?
  Они быстро удалились.
  
  Минуты через две возле раздетого Макарыча остановилась пожилая женщина в шляпе и стала трясти его за плечо:
  - Проснитесь, а то замерзнете.
  Он стал медленно сползать на бок.
  Женщина все поняла и зажала рот рукой. Она отошла в сторону и, достав из сумочки телефон, позвонила по 02.
  Милицейская машина подъехала, когда возле лавки Макрыча толпились прохожие. Один милиционер стал ощупывать карманы брюк, а второй - расспрашивать женщину в шляпе. Первый милиционер подошел к ним и проговорил:
  - Документов никаких. Будем отправлять в бомжатник?
  - Это что? - поинтересовалась женщина.
  - Морг для бездомных и у кого нет документов.
  - И вы не будете искать его родных? Он выглядит интеллигентно. Носки у него не рваные и рубашка чистая.
  Второй милиционер, старше первого по возрасту и званию, но показавшийся женщине не очень серьезным, усмехнулся сквозь модные усики:
  - Все бомжи были когда-то советскими интеллигентами. Родных его искать никто не будет. Если они подсуетятся сами и объездят все морги, может, и отыщут его. А так свалят его в общую могилу, в чем мать родила. Был бы помоложе, взяли бы в мединститут.
  - Ой, ужас! - опять закрыла женщина рот рукой, и в ее глазах блеснула слеза.
  Она еще долго стояла, горестно вздыхая и вытирая платочком глаза, глядя вслед автобусу с траурной полосой, в который положили покойного. В нем, она подглядела, уже лежали несколько трупов.
  
  Часа через три к лавке подошел запыхавшийся Лешка. Он опросил сидевших на лавке ребят и девушку с детской коляской, но никто ничего не знал и не слышал.
  Лешка выкурил еще одну сигарету и зашагал в сторону метро, ругая себя за то, что не ослушался хозяина. Увидев на лавке Макарыча, он сразу подумал, что с дедом не все в порядке. Вряд ли в такой мороз он бы сел отдохнуть. И поза у него была такая, что вот- вот свалится на бок.
  - Что случилось? Почему остановился? - спросил сердито хозяин.
  - На лавке Василий Макарыч. Я выйду, посмотрю, может, ему плохо.
  Хозяин глянул в окно и приказал:
  - Езжай. Мне еще надо заглянуть в магазин. Ничего с ним не случится. Он нас переживет. - А в уме добавил: "Туда ему и дорога. Воздух будет чище. Вредоносный был старик".
  Лешка подумал о деньгах за шесть дней марта, которые хозяин ему наверняка не оплатит, если он ослушается и подойдет к Макарычу. Три тысячи восемьсот он не хотел терять и тронул машину.
  Вместо трех восемьсот хозяин дал Лешке три тысячи. Сейчас Лешке хотелось выкинуть эти деньги, из-за которых он не спас деда. Он был единственным на фирме, с кем Лешка говорил по душам.
  
  
   От Нины Кузиной
  Тело Василия Макаровича отыскали на третий день в одном из московских моргов для бомжей и неопознанных трупов. На кладбище я насчитала вместе с собой двенадцать человек и никого из Министерства, в котором он проработал сорок два года. От фирмы еврея был водитель Леша, который и помог найти тело Василия Макаровича. Он последним видел его на бульварной скамейке по дороге к метро от парка, где располагалась фирма. Застав запертую дверь фирмы и узнав от сторожа здания парка, что еврей фирму прикрыл и улетел в Америку, Василий Михайлович, видно, очень расстроился от потери работы и от того, что не получил и уже не получит мартовскую зарплату. А он страдал аритмией сердца, которая могла разыграться, что и послужило причиной смерти там же на скамейке. Увидев его сидевшим в неестественной позе, Леша, подвозивший еврея перед отъездом в Шереметьево на минуту на фирму за какой-то бумагой, остановил машину и хотел подойти к старику, чтобы помочь, но еврей ему запретил, приказав быстрее ехать в аэропорт. Номер домашнего телефона Василия Макаровича Леша разузнал лишь на следующий день, показал родным ту самую бульварную скамейку, которая и стала отправной точкой в поисках тела старика.
  Прощальное слово на кладбище произнесла я одна. Сказала, что ушел из жизни истинно русский патриот и настоящий советский коммунист. Рассказала, как Василий Макарович переживал за судьбу России и что свою боль он выразил в рукописях, обойденных, к сожалению, издательствами из-за их так называемого "не формата". Детям Василия Макаровича я пообещала все сделать, чтобы произведения их отца были доведены до читателя.
  К моей огромной радости в компьютере Василия Макаровича, заглянуть в который мне любезно разрешила его жена Галина Сергеевна, я нашла не только три книги хроники "В круге втором", но и черновики почти полностью готовой последней четвертой книги хроники под названием "Революция", имея в виду новую Октябрьскую революцию в 2017 году. Помимо этого, в компьютере также оказалась незаконченная автобиографическая повесть "Сторож и хозяин", а в ящике стола я обнаружила напечатанные на машинке рукописи двух старых повестей, отвергнутых издательствами. Галина Сергеевна, с согласия детей, разрешила мне использовать все рукописи мужа по моему усмотрению, что я и сделала.
  Я завершила повесть "Сторож и хозяин" смертью Василия Макаровича с намерением сделать ее послесловием к роману-хронике "В круге втором", чтобы читатель имел представление об авторе. В рукописи повести прототип Василия Макаровича назывался Павлом Павловичем или Палычем, но я посчитала, что будет справедливее, если после смерти автора его прототип будет носить его настоящее имя.
  С обработкой черновиков про революцию дело затянулось. Василий Макарович умер в апреле 2009 года, в начале второго года правления Менделя. В последней книге он на удивление правильно предсказал итоги его никчемного правления, но мне хотелось добавить конкретики не только никчемности, но и вреда от правления Менделя. От этого, я была уверена, повесть "Революция" только выиграет. Кроме того, меня удерживал от работы над черновиками чисто женский интерес, что угадал и в чем ошибся Василий Макарович. Я была убита наповал почти дословным сходством моего спора с Менделем при посещении им отделения полиции в Летном с описанной в черновиках моей с ним полемики на встрече с журналистами в Кремле. За основу я взяла все же реальную пресс-коференцию в Летном, которая была ближе к последовавшим за ней событиям на самом деле.
  Причиной задержки моей работы над рукописью Василия Михайловича были также женитьба моего сына и рождение внука, из-за чего я два года я металась из Центрограда в Летное. Лишь после ареста Кости я вплотную занялась рукописью, практически ничего в ней не меняя, потому что дальше в ней начиналось будущее, а фантаст из меня, журналистки, специализировавшейся на криминале, был неважный. ?С учетом того, что Василий Макарович безусловно обладал даром предвидения, я надеюсь, что угадал он и новую Октябрьскую Социалистическую Революцию в России в 2017 году.
  
  Но, как вы знаете, до выхода в свет романа - хроники "В круге втором" дело так и не дошло. Я была в состоянии оплатить за издание всех пяти книг, включая автобиографическую повесть "Сторож и хозяин". Не сделала я это и, возможно, никогда не сделаю потому, что по замыслу Василия Макаровича герой романа Верхов становится Президентом Россию. Выход романа о нем задолго до этого для его врагов стал бы весомым компроматом в первую очередь из-за уничтожения им лично банды Стрыкина. У меня был вариант свалить все на Ивана Спиридоновича, сделав его реальным лицом в романе. Но одного этого было бы недостаточно, и пришлось бы внести немало других изменений в других книгах. Может быть, Василий Макарович и пошел бы на это, но без него делать это я не стала. Да и сами повести потеряли бы многое от изменений, а мне этого не хотелось. Поэтому рукописям остается только ожидать своего часа. Придет он или нет, возможно, я уже не буду знать.
   Что касается авторства, то я все же сохранила псевдоним, которым Василий Михайлович подписывал все свои произведения. Псевдоним взят им в честь старого друга, привившего ему со школьной скамьи любовь к литературе и творчеству. Некоторые мои публикации под настоящей фамилией автора привели лишь к ненужной путанице. Думаю, после прочтения повести "Сторож и хозяин" неясности не будет.
  
   К О Н Е Ц
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"