Многие люди считают, что знают про него если не всё, то очень многое. Всему виной его 'друзья', решившие, выражаясь совре- менным жаргоном, пропиарится за чужой счёт и уже после его трагической смерти издавшие несколько протеворечивых био- графий. Я никогда не понимал, как такой умный человек мог окружить себя столь завистливыми, горделивыми и тщеславны- ми существами. Быть может, он их использовал для осуществления своего плана... как знать? Так или иначе, но они точно его не понимали, поэтому больше, чем на примитивное подражательство не были способны.
Как-то так складывались обстоятельства, что я почти всегда жил по-соседству . Мои и его родители были знакомы и переезжали в один и тот же город приблизительно в одно и то же вре- мя. Мы не были друзьями, и хотя я был старше на пару лет, всё равно не мог быть ему подходящей компанией. Я часто думаю, как такой необычный ребёнок мог родиться у более чем обычных родителей. Отец его слесарничал по-найму, а мать, сколько я помню, была безработной. Зарплаты мужа хватало, чтобы вести тот непритязательный образ жизни, что был всегда характе- рен для его семьи. Их быт не был перегружен ни материальным достатком, ни заботами о последнем. Досуг же был вполне соот- ветствующим для простого рабочего и домохозяйки.
Читая биографии известных людей прошлого, я заметил следующий типичных сюжет: в некоторых случаях, когда ребёнок предоставлен сам себе и не избалован отвлекающими внимание вещами, в нём развивается способность 'уходить в себя', мыс- лить глубоко и независимо. Что-то похожее было и в его случае. Взрослых удивлял его необычайно пытливый и не по годам глу- бокий ум. Но вместе с тем, чрезвычайно развито было у него и другое качество, которое, на мой взгляд и привело к печальному
концу - сочувственность к окружающему. Казалось, вся его на- тура была открыта всему прекрасному, приносящему радость и удивление чудесам природы. Открыта, к сожалению, она бы- ла и к горю, и страданию людей. К отчаянной борьбе за крохи счастья в их короткой жизни. Я не хочу сказать, что все люди вокруг были несчастны, или что он был один, кто всё это мог видеть и понимать, нет. Просто остальные относились к этому с усталостью фронтового хирурга, словно в душе у них образова- лась мозоль, жить с которой неудобно, но как-то в целом легче. А ещё очень многие не только не могли понять, в чём причина их неурядиц, но и то, что эти неурядицы у них есть. Люди про- сто свыкались с ними, считая неотъёмлемой частью жизни. По крайней мере их жизни.
В общем, со своим необычным восприятием он был обречён на проблемы. Так и вышло: не достигнув совершеннолетия он убежал из дому. Вы скажете, что может быть банальнее этой выходки? Но я вам говорю - это не был протест подростка, потому-что во-первых я знал лучше других, какие отношения цари- ли у них в семье, а во-вторых, меня он посвятил в свои планы за несколько недель до 'побега'. По его словам, это был един- ственный способ не видеть и не слышать всего, что происходило вокруг. Его чуткая душа терзалась бессилием, а ответа, который помог бы всем, у него не было. Пока не было. И он исчез, пропал надолго, и ничего не было слышно о нём.
Уже потом, спустя много лет, после того как он неожиданно вернулся мужчиной, мудрым, энергичным, с душой, горящей идеей, я мог догадываться где он провёл все эти годы. Он захо- дил ко мне по старой дружбе, всегда весёлый, за исключением последнего раза. Во время одного из его визитов он, узнав что моя жена уже несколько дней была слаба не вставала с постели, достал из сумки какие-то травы и настоял, чтобы она пила отвар трижды в день. Но уже на следующее утро болезнь отступила и жене моей стало гораздо лучше. Его знания медицины навели меня на мысль, что годы странствий в одиночестве не были по- трачены даром. Полагаю, что из сотен трав, которые он всегда носил в своей сумке, некоторые помогали ему бороться с при- ступами отчаяния, изгнавшими его из среды людской много лет назад. Он говорил о травах, об их чудесных свойствах; особенно хвалил 'своё открытие' - корень какого-то растения, делавше- го, по его словам, тело абсолютно бесчувственным к боли. Но больше всего он говорил о своей идее, о своём 'ответе на все во- просы', в поисках которого и он провёл много лет. Он критико- вал власти, мораль, призывал измениться, стать снова чистыми и открытыми. Став старше, он не огрубел, не свыкся с неспра- ведливостью жизни, не стал глух к слабому стону души, а наобо- рот был готов вслушаться - теперь казалось у него был ответ, способность и возможность хоть что-то изменить.
Он много работал - навыки врача позволили бы ему жить в достатке, бери он хоть половину от разумной платы за свой труд. Методы его были хоть и нетрадиционны, но чрезвычайно эффективны, создавая ему репутацию едва ли не волшебника. А баснословно низкая цена за помощь привлекала толпы боль- ных из всех уголков страны; город словно населился ими, к боль- шому недовольству многих горожан. Вместе с чудесным исцеле- нием он отдавал людям свою идею, свою надежду на свободу от страдания и душевного мрака. Но я всегда спрашивал, что мо- жет сделать один человек с проблемами тысяч? Хватание за ру- ки на улице, просьбы, мольбы о помощи, непрекращающаяся работа с больными на дому - всё это рано или поздно истощит любого. В разное время у него было десять-тринадцать помощников, но даже они не могли оградить его от яда, которым про- питано страдание в большом количестве. Врочем, я подозреваю, они и не стремились. Взятки от простых людей за право попасть на приём без очереди - вот что занимало их умы. Несмотря на его титанические усилия, поток нуждающихся не иссякал. Он как-то сказал мне, что травы и мази, используемые им не спо- собны излечить людей так, как он этого хочет. Что он должен дать людям идею, к которой они должны идти и именно через эту идею излечиться. И он стал меньше лечить, стал больше говорить с людьми и призывать их измениться, он учил, что почти все их болезни пройдут, если люди сумеют победить свои поро- ки. Но слова его редко доходили до их сердец, так как эти серд- ца питали умы, неспособные впустить такую чуждую дли них мысль. В последнее время к нему вернулись приступы отчаяния и даже травы уже не помогали. Он злился, на себя и на людей, приступы ярости овладевали им при виде всеобщего безразличия к проблемам друг друга.
У него появились враги из числа других врачей, потерявших большую часть своего дохода, а также нескольких людей из вы- соких мест, которые никак не были заинтересованы в том, что- бы люди были свободны от пороков. Ведь пороки одних людей - это источник дохода для других. Я сам был свидетелем одного покушения на его жизнь: возле входа на рынок на его с ножом бросился человек, прикидывавшийся попрошайкой. И лишь то, что даже там его всегда ожидали больные, помешало убийце на- нести свой удар.
Последний раз, когда он был у меня, он выглядел спокойным, но прежнего весёлого взгляда уже не было. Он говорил о прожитой жизни, о смерти и слышать это от ещё молодого (он был моложе меня, а мне ещё не было и сорока) мужчины было тяжело. Помню, он упомянул страшнейший из грехов - само- убийство, после чего я силой потащил его к своему тестю, где мы напились в тот вечер втроём. Я плохо помню как мы добирались ко мне домой, как он рассказывал про какой-то свой 'последний план', говорил, что у него на этот случай есть 'свой корень', про то, что кругом 'предатели' и прочее. Позже я узнал, что за день до той жестокой расправы, про которую многие из вас наверняка слышали, он целый вечер пил со своими помощниками, а сумка с его лечебными травами была пуста. И мне очень хочется верить, что он вместе со средствами от грусти пил и 'своё открытие' - корень какого-то растения, делавшего, по его словам, тело абсолютно бесчувственным к боли.