- Ненавижу бездетных холостяков с умершими родителями, - сказал Сергей Михайлович Соболь, взглянув на труп с такой неприязнью, будто тот учинил ему личную обиду.
Иван Алексеевич Горецкий не ответил. Он был молод и еще не оставил дурацкой привычки с почтением относиться к покойникам. Роста Горецкий был небольшого и отличался сухощавостью. У него было смуглое узкое лицо, темные прямые волосы и беспокойные карие глаза. Кончик тонкого носа время от времени слегка шевелился, будто его обладатель принюхивался. Из-за этого Иван Алексеевич немного напоминал встревоженную лису.
А покойник вовсе не походил на жертву сердечного приступа. Это был крупный, мускулистый мужчина тридцати двух лет. Он лежал на полу на спине и, если бы не рука, прижатая к левой стороне груди, мог бы сойти за спящего. Он был выбрит, одет в черные брюки и черную рубашку, и пах еще не трупом, а ненавязчивым приятным одеколоном.
- Вел активную сексуальную жизнь, - сообщил Соболь, заглянув в прикроватный шкафчик, в котором оказалась целая батарея различных любрикантов, - Можно торговлю смазочными материалами открывать.
В гардеробе среди вещей умершего обнаружили несколько женских халатиков и две пары красных мягких тапочек. В ванной помимо мужских средств стоял флакончик с интимным мылом.
Горецкий проворно нагнулся и заглянул под стойку раковины. Каким бы хозяин ни был чистюлей (а Степан Макарович Вольный им не являлся), это место почти всегда таило в себе находки. Так оказалось и сейчас.
Под стойкой обнаружилось целое кладбище длинных волос: и светлых, и черных, и рыжих, и пестрых. Каждый новый оттенок символизировал победу умершего над очередным женским сердцем.
Но ни одна посетительница, видимо, не жила здесь постоянно. Зубная щетка была только одна.
Холодильник ломился от полуфабрикатов, но не содержал в себе ни одного овоща или фрукта.
Ни гладильной доски, ни утюга в квартире не было. Все вещи умерший сдавал в химчистку, о чем свидетельствовали висящие на них аккуратные ярлычки.
- Вот увидишь, могилу он себе вырыл членом. - сказал Соболь, влажно кашлянув.
Горецкий неопределенно улыбнулся и пожал плечами. По его мнению, у Соболя был тяжелый случай профессиональной деформации: Сергей Михайлович считал, что все люди, кроме него - преступники, либо хотя бы скрывают некую зловещую тайну. А еще он считал, что его опыт исключает даже возможность ошибки.
Иван Алексеевич и в себе иногда замечал эти признаки, но пока боролся с ними. Закончив осматривать квартиру, он вернулся в спальню, в которой лежал труп. Мощь этого тела, которому скорее пристало находиться в самом эпицентре жизни, чем стыть на полу, еще раз поразила молодого следователя.
Прежде чем приступить к бесконечным звонкам и вопросам, он покачал головой и пробормотал:
- Нет, приятель, ты не сердечник.
Горецкий с раннего детства был любопытен до одержимости. Однажды ему понадобилось узнать, почему дворовая кошка Муська в последнее время переменилась. Целыми днями он выслеживал осторожную и хитрую кошку, пока не добился своего.
Застигнутая в гнезде над новорожденными котятами, Муська насторожено замерла. Ее умные зеленые глазищи словно проговорили: "Ну, вот ты и узнал мою тайну".
Восьмилетний Горецкий испытал какой-то непостижимый экстаз. Азарт преследования, противодействие, настойчивость, разгадка - стали для него наркотиками. Если тайна отказывалась раскрываться, она становилась для Ивана Алексеевича еще притягательнее. Он даже опасался, что однажды столкнется с неразрешимой загадкой и сойдет с ума. Такой исход казался ему более вероятным, чем смерть от естественных причин.
Будучи десятилетним мальчишкой, Горецкий задался целью узнать, зачем родители так часто запираются в спальне на ключ. Ему представлялись разложенные на столе сокровища и пачки денег, которые мама и папа держат в секрете и иногда позволяют себе подержать в руках. Цели он своей добился и тайну раскрыл, но разгадка надолго охладила пыл юного сыщика.
К шестнадцати годам Иван Алексеевич уже не раз бывал бит за чрезмерное любопытство. Зато он научился себя сдерживать и избегать совсем уж темных историй. А еще через несколько лет уверенно выбрал себе профессию.
Сейчас Горецкий сидел у себя дома и просматривал записи с показаниями друзей и коллег умершего. Не так давно Иван Алексеевич выяснил, что мысли приходят ему в голову охотнее, когда он рассредоточен. Первый раз он смотрел запись очень придирчиво и внимательно. Затем старался отвлечься и слушал вполуха, особо не задумываясь над смыслом. А в перерывах баловал себя крошечными чашечками кофе.
Кофе тоже был частью системы. Аромат этого напитка мигом переключал мозг Горецкого в рабочий режим. Но классического кофе Иван Алексеевич не признавал. Он любил разные извращенные варианты. Затасканные ваниль, карамель, шоколад ему давно приелись, и он переключился на кофе со вкусом кокоса, ирисок, а в последнее время даже пончиков.
Вот и сейчас Иван Алексеевич приготовил чашечку пончикового кофе и сел за огромный п-образный письменный стол. Заставленный по бокам книжными полками, стол этот больше походил на крепость и лишал владельца возможности расположить в комнате еще какую-либо мебель, кроме кресла. Но Горецкому было уютно, а дизайн его волновал мало.
Иван Алексеевич терпеть не мог того, как Соболь ведет допрос, и раздражение поначалу мешало ему сосредоточиться. Но постепенно ворох подозрений и догадок увлек его, и он смотрел запись, уже не отвлекаясь.
- Представьтесь.
- Петр Васильевич. А вас как по имени-отчеству?
- Фамилия есть у вас, Петр Васильевич?
- А... Жуховицкий.
- Не судимы?
- Я? Нет, вы что. Слушайте, вы тех мразей, что Степку убили - поймайте.
- Ограничивайтесь, пожалуйста, ответом на вопрос. Опишите ваши отношения со Степаном Макаровичем Вольным.
- Да с детского сада. Потом служили вместе, работали.
- Когда вы его в последний раз видели?
- За день до смерти всего. Мы у Пашки сидели, как обычно. А назавтра звонят мне - помер! Как так, говорю?
- Не отвлекайтесь, Петр Васильевич.
- Да я ж рассказываю, как было. В два часа ночи я от них ушел, а в десять утра мне позвонили.
- Чем вы занимались у вашего Пашки?
- Занимались - ну вы скажете. Просто собрались мы у него. Посидеть, по душам поговорить. Каждую субботу так. Теперь, конечно, по-другому будет...
- Выпивали?
- Культурно.
- Говорите конкретнее.
- Ой, я не знаю. Литровую на пятерых. То есть на троих - бабенки-то по этой части не очень.
- Одну литровую?
- Может быть, две.
- Так одну или две?
- Вспомнил, две. Вторая на балконе стояла, но ее не допили.
- У вас и об остальном вечере такие же туманные воспоминания?
- Почему туманные? Я же сказал, что точно вспомнил.
- Вы уверены в том, что были в состоянии адекватно оценивать происходившее?
- Я вдребодан не напиваюсь.
- А у Степана Макаровича какие были отношения с алкоголем?
- Умел он выпить. Но так, чтобы в хлам - не видел ни разу.
- Какой у него был характер?
- О... Ну это вы мне задачку задали. Я так не соображу. Прекрасный был человек, глубокий, тонк...
- Нет, вы мне скажите: вспыльчивый, покладистый, переменчивый? Имел ли врагов?
- Степка-то? Да ни в жизнь! Мухи не обидит. Не обижал.
- Какие-нибудь конфликты можете припомнить?
- Таких, чтоб с кулаками - не было. А постоять Степка за себя умел. Тряпкой не был, если вы об этом.
- Нет, я не о том. Случалось ли, что он выходил из себя? Может, когда перепивал?
- Да не перепивал он, я же вам сказал. Выпить мог много, но не перепивал.
- А вот жена вашего Пашки думает по-другому.
- Что с бабы взять? Для нее чекушка по выходным - уже алкоголизм.
- А не было ли между ней и Степаном Макаровичем интимной связи?
- Не понял.
- Могли бы вы предположить, исходя из своих наблюдений, что Степан Макарович и Татьяна Николаевна были любовниками?
- Да вы что, с дуба рухнули?
- Вопросы задаю я. Отвечайте ясно и кратно.
- Пардон. Нет, не мог я такого предположить. Дикость, а не идея.
- Почему?
- Чтобы Пашка на изменщице женился? Да мы б ее первые укокошили. Это я шуткую. Но постращали бы. Нет, Танька в муже души не чает. Она хорошая жена.
- Почему вы в этом так уверены?
- Обижаете, товарищ следователь! Уж если я в жизни в чем уверен - так в это в том, что у меня настоящие друзья. И даже если бы Танька подстилкой оказалась, любой из нас скорее наизнанку бы вывернулся, чем к ней притронулся. Вот хоть на библии, хоть сердцем матери, хоть присягу дам.
- Вы и так не имеете права лгать. Вы даете показания.
- И не лгу! Что б Петька Жуховицкий солгал?
- Хорошо. Опишите весь вечер. Кто, когда пришел, что делал.
- В шесть я пришел. Степка уже был. Пашка с Танькой - естественно. К семи Юрик с Юлькой подошли. Выпили, закусили, поболтали. Потом глядишь - второй час ночи. Е-мое, и не заметили!
- Подождите. Между шестью и вторым часом ночи что было?
- Да как миг пролетело!
- Хорошо, попробуем так. О чем вы разговаривали?
- Да о жизни, о политике, о любви...
- О любви? То есть о сексе?
- Нет, вы что. Танька бы нам уши пообрывала. О возвышенной любви.
- Татьяна Николаевна отличалась высокоморальностью?
- Что? Да нет, просто ее от сальных шуточек коробило. Юлька - та ничего, сама может что-нибудь ляпнуть. А при Таньке - не смей. Сразу нахмурится, губы подожмет. Ну мы и перестали.
- Как себя вел Степан?
- Как себя вел? Да как всегда.
- Возможно, он был задумчивее обычного? Рассказывал о проблемах?
- Ой, да если бы у Степки проблемы возникли, мы бы об этом раньше него узнали.
- Обид в тот вечер не возникло ни у кого? Мирно вы посидели?
- Уж мирнее не бывает. Я Юрцу на уши присел. Говорю: счастья не существует, к нему можно только стремиться, и в этом весь смысл. А Юрец мне все толкует, что счастье может быть только здесь и сейчас, а не в будущем.
- Предмет вашего спора мне неинтересен. Лучше расскажите про Степана. Как он себя вел, как реагировал на ваши слова?
- Да вы думаете, он нас слушал? Нас с Юрцом как потянет на философию - до утра проговорим, ничего вокруг себя не увидим.
- Значит, вы могли пропустить что-то важное?
- Что может быть важнее спора двух друзей, когда они в подходящей кондиции?
- Ответьте на вопрос.
- Да что я мог пропустить?
- Выходил ли кто-нибудь надолго? Звонил ли кто-нибудь Степану?
- Да выходили, конечно. То в магазин, то покурить.
- Так. Хорошо. Значит, вы почти весь вечер проговорили с Юрием Николаевичем. Остальные тоже разбились на пары или участвовали в общей беседе?
- Разбились на пары - ну вы скажете! Мы же не на школьной дискотеке.
- Я вас в последний раз предупреждаю, Петр Ва...
- Все, все, понял, виноват. Отвечать прямо и ясно. Я, значит, с Юрцом за столом сидел спорил, Степка Таньке что-то втирал на диване, Юлька Пашку пыталась в танчики научить играть. Знаете такую игру - танчики?
- Степан Макарович с Татьяной Николаевна уединились на диване?
- Не уединялись они. Диван посреди гостиной стоит.
- Они сидели близко друг к другу?
- Послушайте, товарищ следователь! Я, конечно, понимаю, что у вас профессия такая - подозревать всякие гадости. Но вы мне своими намеками душу рвете. Я вам сказал уже, что Степка скорее удавился бы, чем Пашке такую собаку подложил. Баба-то она придет и уйдет, а друзья настоящие - на всю жизнь. Я своих друзей до последней мозговой клеточки знаю. Что там у баб в головах творится - черт его разберет, а за Степку я вам ручаюсь.
- Ваша душа мне безразлична...
- Да и сами подумайте! Если б они куры меж собой водили, то стали бы на виду у всех, при муже миловаться? Они бы в тайне все...
- Петр Васильевич, предоставьте все рассуждения мне. Ваше дело - отвечать. Еще одна такая выходка, и вы создадите нам обоим ненужные проблемы.
- Петр Васильевич, у нас с вами общее желание - найти убийцу Степана Макаровича. Оставьте свои обиды и подумайте над моим вопросом.
- Так. Сидели они не близко друг к другу. Не как влюбленные сидят. Между ними еще человек свободно бы поместился. Интонации были спокойные, голоса никто не повышал. Степка как будто что-то объяснял, а она слушала.
- Вот видите, вы не такой простофиля, каким притворялись. Дальше. Шутили, смеялись они?
- Нет. Степка что-то серьезное говорил, а она все молчала.
- Она была встревожена, опечалена, воодушевлена?
- Я бы не сказал. Может быть, какое-то недоверие было у нее в лице. Как будто Степка что-то чудное говорил.
- Слов вообще не припоминаете?
- Нет. Хотя... Я когда к ним подошел со стопками, Степка, кажется, сказал что-то вроде: "Пашка тебя пять лет знает, а меня - всю жизнь".
- Что это могло значить?
- Не понял.
- К чему он мог это сказать?
- А... Откуда мне знать?
- Хорошо. Как Татьяна Николаевна на это отреагировала?
- А никак. Я им, кажется, беседу сбил. Степка рюмку у меня принял, а она отказалась.
- Дальше.
- А дальше мы хлопнули ядреной.
- Что Татьяна дальше сделала?
- Ничего особенного. Встала и к Пашке подошла.
- Она что-нибудь ему сказала?
- Нет, просто обняла. Как будто соскучилась. Обожает она его. Зря вы всякую дрянь думаете.
- Как кончился вечер?
- Как всякие вечера кончаются. Допили, доели, договорили и разошлись.
- Степан ушел одновременно с вами?
- Чуть раньше.
- Он был достаточно трезв?
- Ему было хорошо.
- Не говорил ли он, что собирается дальше куда-то пойти?
- Нет, домой он пошел.
- Откуда вы знаете? Вы его не провожали.
- Если б Степка дальше куда-то пошел, то только к бабе. А у него в бабах как раз перерыв был. Заели, стервы.
- Может быть...
- Нет, к шлюхам он не ходил. Ему за это дело не надо было платить.
- Степан пользовался большим успехом у женщин?
- Так орел был! Мордатый, здоровый, веселый - ну, вы фотографию сами видели. Деньгу зашибить умел. Млели бабы от него. Жалко Степку.
- Мы с вами почти закончили, Петр Васильевич. Значит, вы с двух ночи были дома, а к девяти утра поехали на работу?
- Да, халтура подвернулась.
- Так, телефон вашего начальника вы мне дали. Кто может подтвердить, что вы с двух ночи были дома?
- Э... Да вы что, всерьез?
- Ответьте на вопрос.
- Вы меня подозреваете, что я Степку убил?
- Консьержка есть у вас в доме? Может, знакомый кто видел, как вы возвращаетесь.
- Какая консьержка...
- Я вас пока ни в чем не подозреваю, Петр Васильевич. Но вам нужно алиби. Прочитайте вот этот документ, подпишите и можете идти. Будьте готовы снова явиться по первому требованию. Любые поездки вам придется временно отложить.
Горецкий выключил запись, посмотрел в пространство и хрустнул пальцами. Он чувствовал, что Жуховицкий был бестолковый свидетель, и убийца из него пока не вырисовывался. И все же Ивану Алексеевичу казалось, что Жуховицкий как-то подозрительно легко воспринял смерть "лучшего друга".
Оставив эти мысли зреть на заднем плане, Горецкий взялся за допрос Павла Эдуардовича Бернштейна. Чутье подсказывало следователю, что тут окажется горячее, ближе к разгадке.
- Представьтесь, пожалуйста.
- Бернштейн Павел Эдуардович.
- Не судимы?
- Нет.
- Вам знаком этот человек на фотографии?
- Да.
- Кто он?
- Вольный Степан Макарович.
- Когда вы его в последний раз видели?
- Двадцать седьмого июня. Вернее, уже наступило двадцать восьмое.
- Где вы были с двух часов ночи до девяти утра двадцать восьмого июня?
- Я был дома, а в два пятнадцать пошел в аптеку.
- Зачем?
- За каламиновым лосьоном.
- Зачем вам был нужен каламиновый лосьон в такое время?
- У жены был приступ псориаза.
- Вы купили лосьон и сразу вернулись домой?
- Нет, в нашей аптеке лосьона не было. Пришлось ехать в центр.
- Это редкое средство?
- Нет, но не везде продается.
- Если ваша жена хронически больна, почему вы не держали лосьон дома?
- А вот кончился - верите, что такое бывает?
- Вопросы задаю я.
- Приступы у нее очень редко. Кончилось - забыла купить.
- Совпадение не в вашу пользу.
- Совпадение легко объяснимое.
- Чем же вы его можете объяснить?
- Таня выпила рюмку, а от этого у нее бывают обострения.
- Угу. Составьте мне список аптек, в которых вы были.
- Как скажете.
- К скольки часам вы вернулись домой?
- Часам к четырем.
- Точнее можете вспомнить?
- Наверное, в начале пятого. Только светать начало.
- Вы так долго отсутствовали?
- Почему долго? Раз - пешком сходил. Потом машину ловил. От нас до центра сорок туда, сорок обратно.
- Номера такси вы, конечно, не вспомните?
- Ищи-свищи теперь того таксиста.
- Вы, кажется, считаете, что это нужно мне. Найти свидетеля - в ваших интересах.
- В аптеках везде камеры. Пусть они вам записи предоставят.
- Ваши советы мне не требуются, Павел Эдуардович. Просто отвечайте на вопросы.
- Жарьте.
- Ваша жена все это время была дома?
- Где ж ей еще быть? Ну да, дома.
- Почему вы в этом так уверены?
- Господи, я знаю свою жену. И созванивался я с ней несколько раз. Она по интернету смотрела, где лосьон продается. Куда бы она пошла посреди ночи одна?
- Но звонили вы ей на сотовый, а не на домашний?
- На сотовый.
- Значит, она могла быть в другом месте и пользоваться интернетом с сотового.
- У нее даже интернет-плана на телефоне нет. Пользуется им только для звонков и смс.
- Это мы все выясним.
- Выясняйте на здоровье.
- Не огрызайтесь, это делу не поможет.
- Степану уже ничто не поможет.
- Я бы на вашем месте...
- Мне плевать на угрозы. Я ваши следовательские замашки знаю. Нам с женой скрывать нечего. Я расследованию не препятствую и вины за собой никакой не имею. Делайте что хотите. А по-честному - хоть в кутузку упеките, мне уже все равно.
- Это почему?
- У вас, наверное, друзей никогда не было. Лучший друг у меня умер, господин Соболь. У вас есть еще вопросы или я могу идти?
- Откуда вам знать, были ли у меня друзья?
- Вопросы еще есть?
- Нет. У меня множество друзей.
- До свидания.
Горецкий злорадно усмехнулся, но тут же снова посерьезнел. Павел Эдуардович выглядел очень подавленным на записи. Он выглядел в точности таким, каким Иван Алексеевич представлял себе скорбящего человека. Это заставило мысли следователя вернуться к Жуховицкому и его неуместному балагурству.
Горецкий не полагался всецело на факты. Он также доверял своему чутью, питал огромное уважение к психологии и этим вызывал негодование консервативного Соболя. Вместо "расследуй преступление с помощью и под руководством опытного наставника", Иван Алексеевич работал по принципу "расследуй преступление несмотря на противодействие наставника".
Отставив в сторону кофейную чашечку, Горецкий энергично потер руки и переключился на Татьяну Николаевну.
- Представьтесь, пожалуйста.
- Татьяна Николаевна... Бернштейн.
- Не судимы?
- Эм... Нет.
- Вы как будто не уверены.
- Нет, я уверена.
- Узнаете этого человека?
- Ох... Да.
- Вот бумажные платочки. Кто он?
- Спасибо. Степан.
- Кем он вам приходился?
- Он был Пашиным другом.
- А вашим разве не был?
- Я бы его так не назвала.
- Почему? Согласно показаниями Павла Эдуардовича, Степан Макарович бывал у вас каждую неделю, если не чаще.
- Что ж, если бывал. Дружил он с Пашей, а не со мной.