Когда Алексей Николаевич поднялся из подземного перехода метро на Пушкинскую площадь, городские часы показывали четверть девятого. Он любил приходить на работу не позднее, чем за полчаса до начала. В это время в центре обычно немноголюдно, магазины еще не открылись, а среди сотрудников многочисленных учреждений не так много любителей жертвовать утренним сном. Но к газетному киоску у метро уже выстроилась длинная очередь. Алексея Николаевича она не касалась, все, что его интересовало, он получал по служебной подписке.
Мельком отметил плотную толпу около уличных стендов редакции 'Московских новостей' на противоположной стороне площади.
Идти ему было недалеко, не более ста метров. Приволакивая больную ногу, он не спеша двинулся вдоль пустынной улицы Горького. Единственные мгновения рабочего утра, когда он чувствовал себя своим в огромном городе. Ничего подобного Алексей Николаевич не испытывал ни днем, ни, тем более, вечером, когда толпы людей, освободившихся после утомительного рабочего дня, наполняя улицы и транспорт, меняют направленное движение на хаотичное броуновское. Он ненавидел толпу. В толпе он всегда остро чувствовал свое одиночество. А Алексей Николаевич не был одиноким человеком, несмотря на то, что время уже стерло черты женщины, когда-то бывшей его женой и привившей ему стойкую неприязнь к семейной жизни. Наверное, сейчас он и не узнал бы ее при встрече. Он никогда не жалел о разводе, хотя неприятные вопросы на эту тему возникали и при вступлении в партию, и на работе. Ему просто повезло, что у них не было детей, и бывшая довольно быстро выбрала другую жертву. С тех пор, почуяв брачные интонации у знакомых женщин, он впадал в панику подобно гоголевскому Подколесину. Зачем ему это? Слава Богу, жив еще старик-отец, которого он любит, они прекрасно ладят друг с другом. Отцу уже перевалило за семьдесят, сколько Алексей Николаевич помнил, тот работал литейщиком на художественном комбинате Вучетича и слыл мастером своего дела. Многие народные и заслуженные скульпторы страны обязаны ему своими званиями и государственными премиями. Их благодарность выражалась довольно однообразно - сервант Улановых был заполнен бутылками элитных французских коньяков. Как-то так сложилось, что Уланов-старший алкоголя не выносил, Алексей Николаевич был к нему довольно равнодушен, а потому 'золотой запас' шел преимущественно на подарки и решение жизненных проблем.
Подъем по лестницам дался ему нелегко, нога заныла сильнее обычного. Пришлось присесть на облупленный парапет ограды музея Революции, бывшего Английского клуба.
Ничего. Осталось потерпеть немного. Завтра с Курского вокзала он в мягком вагоне поезда 'Москва - Симферополь' отправится на лечение в санаторий Президиума Верховного Совета СССР, где сумеют унять эту боль. Алексею Николаевичу было приятно вспомнить, как поразился отец, когда узнал, где сын будет восстанавливать поврежденную конечность. На такие случаи и использовался 'золотой запас', который шеф мог оценить по достоинству.
От усилий при подъеме плешь под кепкой покрылась испариной. Уланов достал чистый платок и аккуратно промокнул лоб.
Те люди у 'Московских новостей', которые хорошо были видны сквозь оголенные стволы октябрьских лип, вызывали у него беспокойство. Как они рискуют у всех на глазах читать такие вещи о сталинских репрессиях, о коллективизации, о потерях в годы войны? Об этом даже враждебные радиостанции говорят осторожнее. Алексей Николаевич после окончания факультета делопроизводства историко-архивного института и службы во внутренних войсках несколько лет проработал в городском управлении кадров, которое контролировало все отделы кадров города, от домостроительных комбинатов до музыкальных школ. Что такое работа с людьми он знал не понаслышке. Но самый важный опыт ему дала работа в комиссии по награждениям. На людях, получающих государственные награды, не должно быть ни единого пятнышка криминала или антисоветской деятельности. Сколько кандидатов на награды были отклонены по ничтожным, на первый взгляд, обстоятельствам. Принимались в расчет не только факты биографии, но и высказывания по политическим вопросам. Не раз ему приходилось сталкиваться с репрессированными в сталинские годы людьми, и он не сомневался, что среди читающих сейчас 'Московские новости' таких нет. Они-то прекрасно знали, о чем можно говорить, а о чем - нет. Не буди лиха, все может вернуться.
У стендов редакции стоит другое поколение, не поротое. Эх, ничем хорошим эта гласность не кончится! Это уже не пустой треп про перестройку, в движение пришли тектонические глубинные силы. Подумать только, секретарь горкома партии Ельцын за одно заседание снимает по два - три секретаря райкомов. Ездит в троллейбусе, заходит в магазины, заглядывает на склады, одним словом, ищет дешёвой популярности. Объявил борьбу с привилегиями номенклатуры, это что? Решил подпилить сук, на котором сидит? А народ-то все запоминает. Ходят слухи, что наверху им не довольны. Нет, не кончится это добром.
Массивная дверь главка уже отперта, значит, сегодня он не первый.
- Здравствуйте, Алексей Николаевич, - засуетился не проснувшийся полностью вахтер. - А ваша Маша уже здесь.
Алексей Николаевича пожал руку дежурному.
- Здравствуй, Витя. И что, давно пришла?
- Давно, уже с час будет. Еще на улице темно было.
Витя подхватил пальто Уланова и отнес его на специальную вешалку без номеров в глубине гардероба.
Из-за ноги пришлось воспользоваться лифтом в конце беломраморного холла. А обычно Алексею Николаевичу нравилось подниматься по лестнице, заодно можно увидеть, кто еще пришел пораньше.
Из технического помещения под лестницей на второй этаж вышла уборщица, наверное, складывала там свой рабочий инвентарь. Алексей Николаевич, гордившийся, что знал все обо всех сотрудниках главка, к своему стыду, не смог вспомнить имя этой женщины. Чтобы избежать неловкости, он поскорее нажал кнопку Оттиса, если ей нужно наверх, пусть вызовет другой лифт.
Лифтовой холл третьего этажа был подсвечен приглушенным светом. В углу на одном из откидных кресел сидел Дмитрий Панин, главный специалист производственного управления. Он сосредоточенно разглядывал бумаги, подшитые в коленкоровую папку. Панин, конечно же, не мог не слышать отрывающегося лифта, но старательно делал вид, будто погружен в работу и ничего не замечает.
В девять часов у первого заместителя начальника главка Логинова Виталия Дмитриевича, чьим помощником Алексей Николаевич Уланов работал последние годы, должно начаться совещание о строительства нового здания для Института судебной экспертизы ВНИИСЭ, а Панин курировал этот объект. Однако вчера Логинов приказом по главку куратора уволил. Нарушение было серьезное. Панин, пользуясь положением представителя главка, надавил на территориальное управление, чтобы они незавершенные работы оформили как выполненные. Все бы ничего, многие подрядчики этим грешат, но неожиданно нагрянула банковская проверка, сличив реально выполненные объемы с указанными в подписанных актах. А под эти акты люди успели получить премии, очень даже хорошие премии.
Панин пытался сопротивляться, просил ограничиться выговором. Но, на свою беду, он не был членом КПСС, к которым эта форма наказания применялась. Его мельтешение только разозлило Логинова, слово которого было непререкаемо. Шеф уперся. Законных путей оспорить увольнение у Панина не было, никто даже заявления у него не принял бы, ведь разбирательство по такому делу могло привлечь внимание ОБХСС.
А проштрафившемуся было за что биться, он стоял в очереди на получение жилья от главка. Известно, что от главка квартиры давали получше, но Панину было уже не до жиру, он с женой и детьми жил вместе с больной тещей. А с увольнением о квартире можно забыть. Если его и поставят в городскую очередь, то это на долгие годы.
Алексей Николаевич догадывался, почему Панин ждал в холле начала совещания, куда его, скорее всего, не пустят. Наверное, надеется перехватить главного инженера ВНИИСЭ, который ему приходился родственником, чтобы попросить у него заступничества перед Логиновым.
Алексей Николаевич Панина не любил. Скользкий тип с близко посаженными глазками на вытянутом лице, всегда смотрящими в сторону, доверять такому точно не стоит. Наверняка он сам и придумал аферу с актами. Как говорится, три пишем, два в уме. Но прогонять бедолагу Уланов не стал, просто не нашелся, как это сделать.
Третий этаж - зона начальства. Вычищенный с освежителем красный ковролин, идеально чистые солидные таблички с указанием имен и должностей владельцев кабинетов, латунные ручки дверей. В центре высокие распашные двери в общую приемную начальника главка и первого заместителя. Только они двое входили в номенклатуру Мосгорисполкома, и имели кабинеты с комнатой отдыха, душем и туалетом. А в приемной кожаные кресла, мебель красного дерева и большой телевизор. Аура власти. Поднимающиеся сюда специалисты с нижних этажей невольно подтягивались и приводили себя в порядок. Здесь никто не перекрикивался в коридоре, даже не останавливались переброситься новостями.
Сейчас все двери были распахнуты, уборщица еще и окна открыла для проветривания. Алексей Николаевич уже слышал ее шаги от лифта, последний этап работы - запереть все двери. Он машинально отметил, что в торце коридора не горит лампочка над бронированной дверью спецчасти - первого отдела. Сигнализация отключена, значит, там тоже уже пришли. Помещения первого отдела убирали в присутствии сотрудников, так было положено, хотя все секретная информация хранилась точно в таких же сейфах, как в кабинете Уланова.
Дверь его кабинета была прикрыта. На рабочем столе царил обычный порядок - перекидной календарь, массивная подставка для ручек из темного малахита, подаренная ему на сороколетие. С краю - большая красная папка с гравировкой 'На подпись'.
Соседний стол Маши Соболевой завален бумагами, папками, сброшюрованными проектами, с краю лежит открытая пачка сигарет 'Magna'. Похоже, хозяйка вышла покурить.
Логинов взял Машу из технического управления, где просидел целый день на аттестации специалистов. Нина Яковлевна Тарасова, начальница Машиного отдела, упорно пыталась подвести девчонку под несоответствие, но Маша не давалась и отбивалась аргументированно. Удивительное дело, но шефу строптивица понравилась, и он взял ее к себе помощником, пока Уланов восстанавливался после аварии. Это напоминало Уланову детский рассказ, где льву в клетку запустили собачку в качестве корма, а лев с ней подружился и взял под свою опеку.
Выйдя с больничного, Алексей Николаевич испытал даже что-то вроде ревности, так Соболева развернулась. Вместо того, чтобы просто разбирать почту и следить за исполнением поручений, она перетянула на себя градостроительную политику, нашла единомышленников среди архитекторов и в Мосгорисполкоме. Подумать только, шеф просил исполнителей получить у нее визу на некоторые документы. Накануне ей удалось одержать серьезную победу: при утверждении проекта застройки нового микрорайона на Юго-Западе Москвы она пробила предложение архитекторов о строительстве в створе двух улиц многоэтажного здания по индивидуальному проекту, мол, шикарная видовая точка. Ее бывшая начальница Тарасова и строители, казалось, камня на камне не оставили от бредовой задумки. Строительство индивидуально дома удлинит сроки работ, а его комплектация на территории домостроительного комбината внесет сбой в поставки изделий по утвержденной номенклатуре.
А команда Соболевой договорилась комплектовать дом на базе Главмоспромстройматериалов и сумела убедить Логинова в своей правоте.
Вот на фига шефу индивидуальный дом, с которым будет сплошной геморрой, а все лавры достанутся архитекторам? Хотя... Если дом выйдет стоящим и получит какую-нибудь премию, то Логинова обязательно включат в авторский коллектив. Был еще один нюанс. За жилищное строительство отвечает другой заместитель - Чернов, которого никак нельзя отнести к друзьям Логинова. Уж он-то ничего индивидуального на порог не пустил бы. К тому же, если проект завалится, то отвечать Чернову. Но, к несчастью для себя, он еще не вышел из отпуска. Короче, Логинов проект поддержал, а против него никто не вякнет.
К тому же Ельцин, хотя и навел шороху в городе, но Логинова ценил. Не даром именно ему поручил подготовку программы комплексной реконструкции центра Москвы до 2000 года. А это прямая дорога в красное здание на Советской площади. Понятное дело, что программой занялась Маша Соболева. Наверняка вчера допоздна работала с архитекторами и сегодня примчалась с утра пораньше. Где еще найдешь такую умную дурочку? Взять хоть тот самый дом по индивидуальному проекту. Ей-то с этого что? Чего она хлопочет, ругается, интригует, наживает врагов. Алексей Николаевич внимательно присматривался к ней и понял. А ничего. Просто хочет она, чтобы получилось красиво, чтобы в створе магистральных улиц стояло интересное здание, а не унылая типовая коробка.
Этим Маша Соболева напоминала его отца. Ну, делаешь ты отливки бюста или памятника, тебе-то что с этого, весь почет скульпторам. Но нет, он ощущал себя музыкантом - исполнителем. Да, перед ним чужое произведение, но сыграть его он должен так, как может только он один. Нет чтобы потребовать повышения оплаты. Так и Соболева, зарплата у нее, как у любого старшего инженера, просиживающего штаны в отделе, а работает за целое управление.
Однажды Уланов был свидетелем, как Логинов предложил ей стать председателем движения МЖК, новомодных молодежных кооперативов на базе реконструируемых жилых домов в центре.
У Маши округлились глаза.
- Зачем мне это?
- Квартиру получишь, - шеф не хотел казаться неблагодарным за ее большую работу.
- У меня есть квартира, - заявила она.
- Это какая же? - заинтересовался Логинов.
- У меня есть часть дома в Опалихе.
- Так ты в центре получишь, на Сретенке.
- Мне в Опалихе больше нравится.
Логинов тогда заржал, но смех не мог скрыть уважения к упрямой девчонке, не желающей быть осчастливленной.
И опять Уланов сравнил ее со своим отцом. Однажды известный скульптор предложил включить его в творческий коллектив для выдвижения на премию Ленинского Комсомола. Отец очень удивился и решительно отказался.
- Что обо мне будут думать люди? Все знаю, что я литейщик. Это ваш памятник, вы его создали, а я только перенес в другой материал.
* * *
Дверь открылась стремительно, и так же стремительно в комнату вошла Соболева, быстро закрыв за собой. Среднего роста, светлые волосы до плеч, на лице очки в очень тонкой раме, нтеллигентные. Алексей Николаевич успел заметить дефилирующего по коридору красавчика Слюсаренко, начальника первого отдела.
- Что? Опять? - спросил он.
-- Ой, здравствуйте, Алексей Николаевич, - спохватилась Маша.
Слюсаренко, самонадеянный хам, всячески демонстрировал, что положил на Машу глаз. Девчонка старательно его избегала, но от подобных типов не так просто отвязаться. Уланов сочувствовал Маше, но ему было неудобно и как-то стыдно сказать ей, что все это грязная игра, на самом деле Слюсаренко девушками не интересуется, он по другой части.
Пару дней назад Алексей Николаевич застал такую сцену: Слюсаренко навис над работающей с документами Машей. Приход Уланова его не особенно взволновал. Не посчитал за соперника? Чуть не вдвое ее старше, плешь на пол-лба, характер занудный.
- Привет, Алексей Николаевич, - кивнул он.
Решив, что с формальностями покончено, Слюсаренко вцепился в свою жертву.
- Почему же ты, Машенька, не хочешь со мной дружить? Со мной надо дружить, это очень полезно, - задушевно почти шептал он, чтобы Уланов не мог слышать.
Несчастной Маше, очевидно, уже не раз приходилось выслушивать эти гадости. Или он действительно уже достал ее, или девчонка оказалась не так проста, но, убрав с лица брезгливую гримасу и копируя задушевный Слюсаренковский тон, она четко произнесла.
- Да? А я думаю, мне стоит сначала посоветоваться с Виталием Дмитриевичем, стоит ли с вами дружить.
Эффект бы такой же, как, если бы она ударила по Слюсаренковской роже. Он замер от удивления, но было и что-то еще... Он испугался, реально испугался.
И, чтобы закрепить достигнутый успех, она гордо поднялась и вышла из кабинета, будто действительно пошла советоваться.
Как только она вышла, Слюсаренко обратился за разъяснениями к Уланову.
- А, что? Она действительно того, этого?
Алексей Николаевич сделал каменное лицо, мол, нем, как могила.
Теперь у Слюсаренко точно не останется сомнений, что Маша - любовница Логинова. Ничего, сплетничать об этом он побоится, а от девушки отстанет.
А он, получается, так и не отстал? Ничего не вышло? Уланов вопросительно смотрел на Машу. В ответ на его немой вопрос она лишь улыбнулась, мол, нет-нет, все в порядке.
- Алексей Николаевич, звонил Виталий Дмитриевич, сказал, что отправил машину в питомник за цветами - сегодня день рождения у Дины Петровны. Сам он, сказал, приедет прямо к началу совещания.
- Маша, предупреди народ в холле, там уже собираются.
Что за день такой? Завтра в отпуск, надо успеть передать дела Маше, а все как сговорились, приходят пораньше, Панин злится, Слюсаренко опять пытается вертеться вокруг Маши, а тут еще день рождения у начальницы финансового управления, сорок пять лет, не шутка. Виталий Дмитриевич, конечно, главный гость. У них с Диной Петровной отношения давние и близкие. Отмечать-то наверняка вечером в ресторан поедут, но от работы все будут в обед поздравлять. Задачка с цветами не из простых.
Дина Петровна не просто любила цветы. Она была признанным знатоком-цветоводом, ее рабочий кабинет украшали горшки с редкими видами декоративных растений, привезенных из Прибалтики, Средней Азии и с Кавказа. Попробуй угоди столь взыскательной даме. Поэтому цветы всегда заранее заказывались в питомнике. Срезанные цветы представлялись Дине Петровне кощунством, но ведь и кактус на день рождения не подаришь, нужно что-нибудь эффектное.
Вернулась Маша и тут же начала складывать по номерам страниц листы с текстом и таблицами. Это проект постановления о реконструкции центра, его сегодня нужно подписать у Логинова, у начальника ГлавАПУ (архитектурно-планировочное управление) и направить на согласования по рассылке.
- Я заглянула в машбюро, там Лиза уже пришла. Договорились, что она раздаст девочкам по несколько страниц, обещает напечатать часа за два.
- Маша, ты Панина видела? - поинтересовался Уланов.
- А? Что? Панина? Видела недавно, сейчас - нет.
- Его нет в холле?
- Там только проектировщики. Да, и рано еще, - не отрываясь от своих дел, пробормотала она.
Странно. Зачем он тогда приходил, если, не дождавшись родственника, ушел?
Тем временем заглянула поздороваться Лиза, секретарша Виталия Дмитриевича, и через несколько минут потянуло запахом кофе, значит, шеф пришел, он традиционно начинал день с чашки кофе. Ниночка из канцелярии принесла почту. Алексей Николаевич вздохнул, пачка толще обычного, ее нужно разобрать, подготовить поручения со сроками, а потом еще показать все Маше, чтобы она следила за выполнением. В общем, рабочий день начался.
* *
- Алексей Николаевич, - пряча виноватую улыбку в яблочках щек, проворковала процедурная сестра. - Вам придется немного подождать, аппарат еще не готов.
Уланов нахмурился. Это был первый, пусть и небольшой сбой в отлаженном как часы санаторном обслуживании. Нервы, пришедшие в расстройство от полученного утром телефонного сообщения, способствовали обострению мнительности. Конечно, теперь, когда он уже не помощник всесильного заказчика и координатора всего московского строительства Логинова Виталия Дмитриевича, нет необходимости строго соблюдать принятые ритуалы - ничего страшного, пациент может и подождать. Имеет значение только твое настоящее положение, а кем ты был раньше... Да хоть секретарем горкома партии!
- Нет, - одернул он сам себя. - Так можно дойти до паранойи. Откуда этой медсестре в Крыму знать о смерти московского начальника? И какое ей до этого может быть дело?
Совсем не факт, что все пациенты здесь исключительно работники Президиума Верховного Совета СССР. Его сосед по столу Важа Шалвович, например, пенсионер, бывший главный специалист Госплана СССР. Самому Алексею Николаевичу путевку пробил начальник. Уланов лично подготовил письмо в управление делами Президиума, а Логинов его не просто подписал, но и сделал нужный звонок. Президиум как раз наметил строительство пристройки к своему зданию, а функции заказчика возложили на их Главк. Так что управление делами в просьбе не отказало.
После дорожной аварии Алексей Николаевич Уланов перенес две сложные операции на ноге и нуждался в реабилитации. А тут как раз оказия с пристройкой.
Здешние процедуры творили чудеса, а обслуживание было сказочным - на сто пятьдесят пациентов приходилось четыреста человек обслуги. 'Волга' к трапу самолета, самое совершенное медицинское оборудование, свежие продукты из собственного хозяйства, лифт на пляж, любая книга в библиотеке (на заказ, если сразу не найдется) и многое другое. Все, что сейчас называют презрительным словом 'привилегии'. Которыми каждый мечтал обладать хотя бы в малой доле. (Хорошие продуктовые наборы-заказы, бывает, определяют выбор места работы). А новый секретарь московского горкома КПСС провозгласил с ними борьбу! По этому поводу отец любил рассказывать анекдот про старую революционерку.
- Чего хотят эти люди, митингующие на улице?
- Чтобы не было богатых.
- Странно, мы хотели, чтобы не было бедных.
- Если людям нужно, чтобы всем было одинаково, то почему не сделать всем одинаково хорошо, а не одинаково плохо? - удивлялся отец.
Пока что привилегии Ельцину не сдавались. Взять хоть валютные 'Березки'. Ельцын закрыл несколько магазинов, где отоваривались специалисты, приехавшие из-за рубежа. Вернее, не закрыл, а, наоборот, открыл их для граждан. Ассортимент там сразу изменился. Куда подевались японские цветные телевизоры и аудиосистемы?
И пока Ельцин не добрался до номенклатурных санаториев, Алексей Николаевич наслаждался покоем и комфортом, нога заживала, он уже мог довольно свободно ходить, и без палочки.
И вдруг сегодня, как гром с ясного неба, звонок Маши Соболевой, заменяющей Уланова во время отпуска. Много она не сказала, только факты. Логинов скончался, воспаление легких и - загадочные слова - скоротечная чахотка. Звонок перевели на стол дежурной по этажу, но, хотя сама дежурная деликатно отошла к окну, никто не поручится, что разговор больше никто не слышит. Он знал, что Маша Соболева такие соображения в расчет принимать не умела, сам пытался отучить ее болтать о серьезных вещах по телефону. Однако на этот раз она оказалась необыкновенно лаконичной. Алексею Николаевичу удалось только уточнить у нее, что заболел Логинов сразу после отъезда Уланова.
- Извините за ожидание, Алексей Николаевич, прошу вас пройти в кабинет.
Уланов тяжело поднялся со стула, прошел за гостеприимно распахнутые тяжелые шторы 'кабинета' и удобно расположился в мягком медицинском кресле, вытянув больную ногу. Давешняя сестра сомкнула вокруг нее створки прибора, повернула тумблер выключателя, и под приятное тихое пощелкивание нога окуталась живительным излучением. Процедура рассчитана на сорок минут. Можно спокойно поразмышлять.
Виталия Дмитриевича Логинова простым человеком не назвал бы никто. Умный, волевой, жесткий, порой жестокий, мстительный. Он отвоевал себе право быть таким. Всегда держал слово - и в обещаниях, и в угрозах. Он мог быть грубым. Как-то Алексей Николаевич проводил вместе с ним прием населения (Логинов был депутатом Моссовета). Жильцы коммунальной квартиры хотели, чтобы им заменили унитаз (на него или кто-то встал, или что-то уронили). Они долго канючили, нудно излагали свои версии, откуда взялась трещина, пока Логинов не взорвался и не предложил им замерить всем задницы - у кого больше, тот пусть и платит за новый унитаз. Как ни странно, обстановку это разрядило. А по работе Виталий Дмиртиевич умел находить неожиданные решения, которые сразу становились очевидными.
Алексей Николаевич проработал помощником Логинова больше пяти лет, успел притереться к нему и даже по-своему привязаться. С приходом нового секретаря горкома партии позиции Логинова только укрепились, Ельцину явно импонировал его стиль.
Логинова уважали и боялись. Он был как кость в горле некоторым руководителям строительных главков и трестов. Многим он сломал карьеру, перешел дорогу и разбил надежды. Он не знал устали в преследовании противников. Один из бывших руководителей общества охраны памятников ВООПИК Морозов, оспоривший в горкоме решение Логинова, не раз пожалел об этом. Через свои многочисленные связи Логинов добился его увольнения не только из ВООПИК, но и со следующего места работы.
И все же Алексей Николаевич жалел о его смерти. Логинов был старше его лет на пять, к здоровому образу жизни он не тяготел - любил и выпить, и покутить. Да и печень явно была не в порядке. Курил очень много, и вот - печальный результат.
Он много себе позволял, этот рано обрюзгший, но все еще красивый хищник, в свое время разбивший немало женских сердец. Уланов знал по крайней мере о двух потерявших от него голову женщинах. Ольга Закревская, директор универмага 'Москва', из-за Логинова бросила мужа, не побоявшись выговора по партийной части
Второй была Дина Петровна, начальница финансового управления их главка. Мужа она, хватило ума, не бросала, но на её миловидном личике, бывало, читалось такое сильное чувство, что окружающим становилось не по себе. Судьба мужа была бы решена мгновенно, если бы Логинов только повел пальцем.
Женщины любят сильных, успешных мужчин. И, увы, женщины любят плохих парней. Логинов был сильным и успешным. И плохим парнем тоже.
Уланов знал жену шефа. Собственно, это их последняя несостоявшаяся встреча так дорого ему обошлась - из-за внезапно объявленного внеочередного заседания строительного штаба.
- Алексей, выручай, - попросил шеф. - У Лиды сегодня день рождения, а, когда я освобожусь, неизвестно. Отвези ей продукты. Толик тебя потом доставит домой.
И Логинов вынул из шкафа два красивых пакета с деликатесами и фруктами.
Лидия Сергеевна была противоположностью мужа, но в то же время удивительно его дополняла. Высокая, худощавая, с гладко зачесанными назад черными с проседью волосами, с крупными бриллиантами (ее слабость) в серьгах, всегда элегантно одетая, даже дома. Она жила практически безвыездно на государственной даче под Москвой, работала над диссертацией. Внимание женщин к своему мужу воспринимала, казалось, равнодушно. Чувствовала свою власть. Логинов при ней казался совершенно ручным.
Они не доехали до дачи чуть меньше километра, когда с проселочной боковой дороги выскочил ржавый грузовик и смял правую переднюю часть роскошной служебной Волги. Уланов никогда не садился на переднее сидение. Если бы не эта причуда, то его тело пришлось бы выпиливать автогеном. А так дело ограничилось двойным переломом ноги и легким сотрясением мозга у водителя Анатолия.
Виновного не нашли, он сбежал с места аварии, бросив грузовик, который, оказывается, списали в связи с полным износом с цементного склада.
Логинов сразу договорился об операции в Склифе, привлекли лучших хирургов, но все равно процесс лечения затянулся, потребовалось две операции.
Алексей Николаевич старался не думать, как изменится его судьба со смертью Логинова. В конце концов, грамотный, информированный помощник многим нужен. Правда, теперь такое неспокойное время, что профессионализму частенько предпочитают личную преданность.
Одно ясно, сейчас нужно завершить лечение. Тем более, что оно шло успешно. Выйдя из лечебного корпуса, он вдруг всмотрелся в окружающий пейзаж с пристрастием. Прямоугольные жилые корпуса, монотонной чередой вытянувшиеся вдоль основной дороги, такие комфортные внутри, показались ему убогими. Управление делами явно не отличается тонкостью вкуса. Алексей Николаевич усмехнулся, поняв, насколько попал под влияние Маши Соболевой. Нога совсем не болела, он даже решился прогуляться, погода чудесная. Но бродить вдоль этих фешенебельных бараков ему не очень хотелось. А не попробовать ли пройтись вдоль моря до поселка? Осень в Крыму совсем не похожа на холодную и сырую очень в Москве. Краски здесь яркие - синее Черное море, зеленая, желтая, красная листва. Очень красиво.
На небольшом утесе над дорогой Уланов заметил Важу Шалвовича. Импозантный старик, гордая осанка, седые волосы и аккуратные усики. Он сидел на широкой скамье очень прямо, опираясь пальцами на тросточку, и смотрел на море.
- Добрый день, Важа Шалвович. Не помешаю? - снизу крикнул Уланов.
- Рад вас видеть, дорогой, поднимайтесь сюда! - Заулыбался, значит, действительно рад.
Они сблизились за время пребывания в санатории, Алексею Николаевичу повезло, что соседом оказался такой интересный собеседник, как Важа Шалвович. Его эрудиция поражала Уланова. По профессии тот был экономистом, но любил и понимал поэзию, читал наизусть стихи поэтов Серебряного века, о которых Алексей Николаевич и не слышал. К тому же он знал много анекдотов и потрясающе их рассказывал, в анекдоте это главное.
Алексею Николаевичу хотелось с кем-нибудь поговорить о событиях в Москве, о смерти шефа, лучшей кандидатуры было не придумать, старый госплановец знал всех в Москве.
- Мне сегодня позвонили, - начал Уланов, - сказали, что умер Логинов.
Важе Шалвовичу не надо объяснять, кто такой Логинов. Он только вежливо уточнил.
- Что с ним случилось?
- Воспаление легких, - ответил Уланов, и, вспомнив Машины слова, добавил. - Скоротечная чахотка.
При последних словах старик поднял брови и загадочно произнес:
- Ну, вот, началось...
- Что началось? - уточнил Алексей Николаевич.
- Война началась, вот, что началось, - неожиданно с сильным грузинским акцентом проворчал старик. И, как будто напоминая самому себе, продолжал:
- Несколько лет назад ездил один наш специалист с инспекцией на закрытое химическое предприятие в Обнинск, под Москвой. Что-то он там нашел, звонил, возбужденный, что ему нужно срочно переговорить с председателем, а лучше сразу с КГБ. Казалось, он не в себе, бредит. И точно, приехал в горячке, сразу слег с воспалением легких, и за неделю сгорел. Скоротечная чахотка.
- Почему вы вдруг вспомнили?
- Я никогда об этом не забывал, это был мой сын.
- Простите, вам, наверное, тяжело вспоминать. Но, если на этом предприятии были опасные вещества, то они надежно охранялись бы, - примирительно заметил Алексей Николаевич.
- Хотелось бы верить. Но охраняют их люди, а люди - слабы.
С этими словами старик встал и, сославшись на процедуру, заспешил в санаторий. Алексей Николаевич, выждав какое-то время, отправился туда же, стараясь забыть то, о чем тот говорил.
* *
Отпуск закончился, как ни крути, в соответствии с трудовым законодательством пора выходить на работу. Алексей Николаевич, полный самых мрачных предчувствий, все же с удовольствием отметил, как легко он смог преодолеть несколько лестничных маршей на подъеме из метро.
В дверях его встретил все тот же Витя.
- Горе-то какое, Алексей Николаевич, - тяжело вздохнул вахтер, протягивая ему ключ от кабинета.
- Да, я знаю, мне звонили, - грустно ответил Уланов.
- А ведь какая чудесная была девушка, лучше не бывает, - продолжал Витя.
- Девушка? О чем ты?
- Я про вашу Машеньку, царствие ей небесное.
- Что ты такое говоришь? Маша - что? Умерла? - с ужасом выдохнул Уланов.
- Три дня как схоронили. Не уберегли.
Алексей Николаевич поймал себя на том, что боится даже спрашивать, что случилось с Машей. Витя, не дождавшись вопроса, продолжал по собственной инициативе.
- Простыла где-то, не остереглась, воспаление легких, с этим не шутят.
Алексею Николаевичу показалось, что что-то взорвалось у него в голове, дыхание, кажется, остановилось, и только громкие удары пульса, как жуткий метроном, отбивали бессмысленный ритм. Он облокотился на массивную оправу зеркала, в котором увидел свое абсолютно белое лицо.
Вахтер испугался, бросился за водой. Как ни странно, вода помогла, удалось восстановить дыхание и даже вернуться к реальности.
Он даже не подозревал, как дорога ему стала эта девушка. Она и отец - два самых дорогих для него человека. Он не заметил, как это получилось, но это было именно так.
- Воспаление легких, воспаление легких... - бормотал он, и вдруг добавил.
- Скоротечная чахотка.
- Вы знаете? - удивился Витя.
Алексей Николаевич рукой отстранил его и двинулся к лифту - не потому, что болела нога, нога-то как раз совсем не болела, но сильно кружилась голова.
Хотя внешне в кабинете мало что изменилось, Уланова поразила ужасающая пустота. Как же изменился мир, когда в нем не стало Маши. Его будто закрасили серой краской, уничтожив оттенки, нюансы, счастье. Машины бумаги гуртом лежали на широком подоконнике. Уланов отпер свой сейф из двух отделений и аккуратно переложил туда папки и исписанные листы. Хорошо, что до них еще никто не добрался. Слишком много здесь всего, что пока рано разглашать. Например, как только выйдет служебная информация, что дом будут отселять под снос или реконструкцию, сразу число жителей удвоится, а то и утроится, а коренные жители сплошь разведутся. Это хлеб с маслом жилищного управления, райисполкомов, паспортных столов, они в этих делах мастера. Почему всегда так: сложные проблемы решают идеалисты, а их плодами пользуются проходимцы?
Потом он отправился в отдел кадров выяснить свою судьбу. Все оказалось даже лучше, чем он ожидал. Помощник начальника Главка направлен на учебу в аспирантуру института народного хозяйства, на восемь месяцев. Замещать его пригласили Алексея Николаевича, пока временно - до назначения нового первого зама. Статус выше, денег побольше, а работы несопоставимо меньше. Начальник главка - фигура номинальная, светский лев, никогда не вмешивался в текущие дела, ограничиваясь в основном представительством. Он может даже не заметить, что у него поменялся помощник, тем более, что Уланов и раньше его подменял. Обязанности Логинова перераспределили среди других заместителей, но программа реконструкции центра пока подвешена.
Алексей Николаевич зашел в секретариат, обе секретарши встретили его с облегчением, он дал им несложное задание, попросил подобрать поручения, по которым истек или подходил к концу срок исполнения.
- Как вы себя чувствуете, Алексей Николаевич? - поинтересовалась Лиза.
- Спасибо, гораздо лучше. Готов отплясывать на твоей свадьбе.
- Ну, это теперь уже на дочкиной, - засмеялась она, и вдруг помрачнела.
- Как же жалко Машеньку, такая хорошая девочка, и умница.
- Когда она заболела? - спросил Уланов, понимая, что Лиза искренне переживает и хочет выговориться.
- После смерти Виталия Дмитриевича несколько дней никто не мог работать, не знали, как теперь все будет, все ж на нем держалось. Только Маша продолжала возиться со своей программой. А потом нам объявили, что на следующий день придет комиссия, всем быть на месте.
- Что за комиссия?
- Не то чтобы комиссия. Пришли двое, расспрашивали, как у нас тут все организовано, кто за что отвечает, кто где сидит, кто куда отходит. Все в этом духе, - Лиза со значением посмотрела на Уланова, она была опытный секретарь и привыкла не говорить лишнего. - А Маши не было, она как раз в этот день заболела. Ее отец позвонил.
- Кто-нибудь ездил к ее родителям? Надо их навестить, дай мне адрес.
Лиза открыла блокнот и переписала адрес на фирменный 'бегунок' Логинова.
- Мы с Тамарой были на похоронах. Народу было много, наши из технического управления, из ГлавАПУ, журналисты.
У Маши все время брали интервью по вопросам реконструкции центра, она умела хорошо говорить и знала основные проблемы. Она и сама много писала. Ее статья 'А нужен ли в городе единый заказчик?' наделала много шуму. Она доказывала, что действующая система единого заказчика не заинтересована в качестве ни архитектуры, ни строительства.
В техническим управлении у нее друзей не было, а что архитекторы приезжали на похороны, это хорошо. Если бы он знал, тоже, наверное, приехал бы.
* *
Субботний день выдался сырой и пасмурный. Дождь не шел, не было нужды, и без него влажность достигала почти ста процентов из-за мелкой мороси, зависающей в воздухе. Алексей Николаевич, выяснив на станции, что автобус на нужную ему Коммунистическую улицу не не ходит, понял, что полагаться может только на свои силы. Нога сразу дала понять, чтобы он на нее не рассчитывал, в такую погоду оставалось только ныть от боли, забыв про успех лечения. Когда он добрался до дома Машиных родителей, одежда пропиталась всепроникающей сыростью, нога разболелась так, что ему пришлось откровенно хромать, а сумка оттягивала руку к земле.
Это была Машина сумка, оставленная ею в шкафу в кабинете. Вчера Алексей Николаевич сложил туда ее вещи - туфли, шаль, чашку, жестянку с печеньем... Никак не мог сообразить, где купить цветы. Объехал пару цветочных магазинов, в одном было пусто (пятница же), в другом купил четыре красных гвоздики. И так его расстроил их жалкий вид, что он решил прихватить с собой коньяк 'Наполеон' из отцовской коллекции.
Половина темно-коричневого деревянного дома с двухскатной крышей и высокими окнами выглядела безлюдной. Сбоку возвышался бетонный ангар, то ли гараж, то ли склад, то ли мастерская. Из-за забора с ним в перебранку вступила дворовая собака. Судя по ее ленивому лаю, хозяев дома не было.
Глупое положение. Может, вернуться на станцию, там, по крайней мере, есть скамейки, Алексей Николаевич с удовольствием присел бы. И вдруг он увидел их. Мужчина и женщина в дождевиках не спеша шли в его сторону и курили на ходу. Поравнявшись с ним, женщина откинула капюшон, и Уланов невольно вскрикнул. Маша. Светлые волосы до плеч, очки в тонкой оправе. Только лицо бледное и осунувшееся.
- Вы к нам? - спросила женщина.
- Да, - приходя в себя, пробормотал Уланов. - я с Машиной работы. Уланов Алексей Николаевич. Простите, я не ожидал, что вы с ней так похожи.
- Да, нам многие это говорят. Говорили... Я Машина мама Виктория Сергеевна. Можете звать меня Вика.
Конечно, Вика, ей очень шло это имя.
- Мой муж Сергей Львович.
Как Сергей? Машино отчество Олеговна.
Мужчины пожали друг другу руки.
Хитрая псина сделала вид, что только что увидела Уланова, заговорщицки помахала хвостом и вежливо отошла в сторону.
Дом изнутри напоминал загородную дачу художников, где в детстве часто бывал Уланов. Деревянные стены и высокие потолки, рассеченные мореными балками, старинный резной буфет чуть не до потолка, широкий стол. Это напоминало мир его отца, и чувство неловкости от печальной миссии отошло на второй план. Понятно, почему Машу не прельщала квартира на Сретенке
- У вас очень красивый дом.
- Это дом моего отчима, он был скульптором, мы носим его фамилию - ответила Вика. Комплимент ей понравился.
- Скульптором? Это интересно, а мой отец всю жизнь проработал литейщиком на комбинате.
- А как его фамилия? - уточнила Вика.
Услышав ответ, она радостно всплеснула руками.
- Конечно, я о нем слышала. Нет в Москве, или даже во всем Союзе, скульптора, который не слышал об Уланове. Папа - я называю его папой - в основном работал с мрамором, но и у него есть несколько работ, которые отливал Уланов, он ими очень гордился. Погодите.
Она вышла из комнаты и вернулась со бронзовой статуэткой маленькой девочки, вытаскивающей занозу из пальца.
- Эта работа называется 'Внучка', скульптор Соболев, отлил Уланов. Это маленькая Маша.
Как тесен мир. Уланов все больше и больше чувствовал себя своим в этом доме. У них общее горе, и пустые слова здесь ни к чему.
Он достал уложенные сверху в сумке гвоздики и протянул их Вике. Она сразу поставила цветы к портрету Маши с тонкой черной ленточкой наискосок.
- Вы, наверное, продрогли? Давайте, я сварю вам кофе.
- Это было бы замечательно, - поблагодарил он.
Сумку с вещами он поставил к стене.
Сергей тем временем растапливал камин, высокий, как и все в этом доме.
Уланов молча достал темно зеленую бутылку Наполеона и водрузил ее на буфет.
Они пили коньяк из хрустальных рюмочек, кофе с печеньями из Машиной коробки и говорили о Маше. Вика коротко рассказала о последних днях дочери. Ей хотелось больше вспоминать о памятных детских поступках Маши, она постоянно попадала в истории, потому что считала своим долгом защищать всех обиженных. Показала ее ранние рисунки, которые Уланов признал превосходными. Сам он рассказывал о ее работе по реконструкции центра, как ей хотелось сохранить облик Москвы, как ее все уважали. Сергей вспоминал о походе к Белому морю с Машиными одноклассниками, как отмечали ее день рождения здесь, в этом доме под Новый Год, 27 декабря, и прорвалась батарея... Какая к черту разница, Олеговна - Сергеевна, он занимал в ее жизни место отца и сейчас тоскует по дочери.
Маша смотрела на них с фотографии. Возможно, от этого создавалось ощущение, что она здесь, рядом. Она никогда не покинет этот дом. Алексей Николаевич чуть ли не завидовал этим убитым горем людям, он думал, как хорошо, когда тебя не отпускают, все это чушь, что надо уметь забывать, время лечит и все такое. А правы те, которые считают, что любовь сильнее смерти.
Но пора было прощаться.
Алексей Николаевич встал и спросил хозяев.
- Что я могу для вас сделать?
Наступила тишина. И вдруг Викин подбородок предательски задергался, и она с трудом подавляя не крик, а вопль, голосом, в котором звучала невыносимая боль, сказала.
- Алексей Николаевич, найдите того, кто убил нашу девочку.
* *
Придя в понедельник в свой кабинет, Уланов запер снаружи дверь, сел за массивный стол и задумался. Когда он пересказал вчера отцу встречу с Машиными родителями, то был поражен, что отец тоже вспомнил Соболева. Скульпторы, как правило, люди довольно жесткие, лишенные сантиментов, работа такая. А Соболев отличался от них какой-то внутренней зачарованностью. Он никогда не хватался за крупные государственные заказы, гарантирующие звания и премии, не делал бюсты Ленина - это особенно удивительно, ведь Ленина скульпторы называли кормильцем. Бюст Ленина - надежный способ поправить материальное положение. Соболев по большей части делал надгробия из мрамора, заказчики становились в очередь, и он мог бы грести деньги лопатой, но Соболев работал медленно, доводя скульптуру до совершенства. Небольшие статуэтки он делал для души, изредка показывал на выставках. Отливал за свои деньги и только у Уланова. Готов был ждать сколько угодно, если литейщик был занят. Самое поразительное, отец вспомнил девочку с занозой, очень тонкая и изящная работа.
Проблема, над которой предстояло подумать Алексею Николаевичу становилась слишком личной, и по прежнему казалась ему наисложнейшей. Но загадку решить необходимо. В память о Маше. Возможно, это поможет ему избавиться от чувства вины, что он не смог защитить этого светлого человечка, юную идеалистку, так похожую на его романтика-отца, который когда-то отлил статуэтку малышки Машеньки.
Только он ведь не следователь, он даже детективы никогда не любил. Он простой кадровик, прекрасно понимающий лишь язык приказов. Как он станет искать убийцу? Тем более, что неизвестно, было ли убийство.
Со слов Вики, Маша не болела, а умирала целую неделю. Так ли это, Уланов не знал, он не врач, и Вика тоже не медик, а вскрывать дочь она не позволила. Тупик.
И кому бы понадобилось убивать Машу? Ее работа по центру, конечно, интересовала многих, но при всем к ней уважении, она не была там ключевой фигурой. Скорее, консультантом и исполнителем, работающим с материалами, к тому же, её мнение во многом расходилось с мнением руководства. Она, например, считала, что многие дома в центре по большей части крепкие, простояли больше ста лет и еще простоят, надо их только хорошо отремонтировать. Ее в этом практически никто не поддерживал, нет-нет, дома, напротив, совсем ветхие, их надо снести, или сделать реконструкцию с отселением жителей. Кто имел свои интересы в этом деле, мог рассчитывать только на то, что она позволит посмотреть адреса. А они, между прочим, не секретные. К тому же Маша занималась центром по поручению Логинова, новый руководитель может передать его другому исполнителю. Или Уланов чего-то не знал, или повода убивать Машу ее работа не давала.
Если взять личную жизнь, тут тоже ничего подозрительного. Стоп. Алексей Николаевич вспомнил, как Маша разыграла Слюсаренко, а он ей тогда подыграл. Что, если тот воспринял все слишком серьезно и насплетничал Дине Петровне, что Маша - любовница Логинова? Дина фанатично любила Логинова несколько лет, она смирилась с его женой, но никогда не потерпела бы любовницу. Она вполне могла отомстить. Господи, да у нее и возможность была! Она сама любила рассказывать, что среди ее цветов есть вполне себе ядовитые, в том числе - поражающие легкие. Этим она думала отпугнуть потенциальных вандалов. Дине Петровне не составило бы труда приготовить смертельный эликсир. Но зачем убивать Машу после смерти Логинова? Вообще, логичнее мстить Логинову, а не Маше. А если она так и сделала? Если таинственная смерть начальника, точь-в-точь похожая на смерть девушки, ее рук дело? Маша могла заметить что-то подозрительное, и Дина Петровна решила убрать ненужного свидетеля.
Тогда возникает следующий вопрос: как и когда она могла их отравить?
По словам Маши, Логинов заболел в день отъезда помощника. Значит, заразиться он мог в последний день перед его отпуском. Контактов с людьми, имеющими признаки простудного заболевания, насколько он помнил, у начальника не было. Сотрудники не болели, на совещаниях никто не чихал. Да и вообще, скоротечная чахотка, как он выяснил, это разновидность острого туберкулеза. Откуда ему взяться у начальника, пусть и заядлого курильщика, но все же регулярно проходящего диспансеризацию в четвертом управлении минздрава? Но что об этом рассуждать, диагноз шефа он знает с чужих слов. У Маши, например, туберкулезные палочки не обнаружились.
Меньше всего Уланову хотелось лезть в дело болезни и смерти шефа.
Ему нужно только подтверждение, имела ли Дина Петровна возможность отравить Логинова. Причем так, чтобы это могла заметить Маша. Дину Петровну в тот день поздравляли с днем рождения. Начальница финансового управления занимала особое место после высшего руководства, придут деньги вовремя, или зависнут на несколько дней, главным образом зависело от Дины. Поэтому с утра к ней потянулись с поздравлениями руководители территориальных управлений, заходили и главковские замы, начальники управлений и отделов, Уланов тоже был, а Маша - нет.
Кабинет Дины на первом этаже, Маша сидела на третьем. Вероятность, что Маша могла увидеть что-то, например, как Дина Петровна моет в туалете резиновые перчатки после отравления Логинова, слишком мала. Но исключать ее нельзя. В конце концов, Маша могла спуститься в канцелярию на первый этаж, ну, там, отправить письма, разложить по ящичкам подразделений срочные поручения. Перчатки - не перчатки, но она могла услышать отрывок разговора, заметить странное выражение лица, что-то еще в этом духе.
Раз отвести подозрения от Дины Петровны полностью не удается, нужно попытаться проверить, была ли у нее возможность отравить Машу накануне ее болезни.
Поскольку связь свою с Логиновым Дина на работе не слишком скрывала, а, напротив, немного даже ею бравировала, Уланов решил принести ей свои соболезнования, заодно посмотреть на ее реакцию. В приемной у начальницы финансового управления секретарша читала журнал 'Огонек'.
- Здравствуйте, Алексей Николаевич, - глядя Уланову прямо в глаза и украдкой пытаясь засунуть журнал в ящик стола, сказала она.
Уланов в ответ кивнул и спросил, на месте ли Дина Петровна.
Секретарша сделала кислое лицо и доверительно сообщила.
- После смерти Виталия Дмитриевича она никак не могла оправиться от шока, очень тяжело переживала. Сейчас в Соловьевской больнице проходит курс восстановления.
- Давно она там?
- Уже две недели.
- Будете с ней связываться, передайте от меня соболезнования и лучшие пожелания, - быстро пробормотал он, выходя.
Версию с Диной Петровной можно спокойно отбросить, хоть эта больница - санаторий, где лечат от алкоголизма знаменитостей и укрепляют нервы высокопоставленных жен, и находится в центре Москве, приехать незаметно на работу, чтобы отравить Машу, Дина Петровна точно не могла.
Нет, не годится он на роль сыщика. Это все из-за этих ядовитых цветов, он всегда их опасался, и сейчас первым делом про них подумал. Как ему могло прийти в голову, что Дина Петровна может из ревности убить Логинова и его воображаемую любовницу? Она же обязана своим благополучием этой связи (или ее видимости) с Логиновым, она пережила бы и десять любовниц, только не разрыв, не говоря уже о смерти. Под удар поставлена ее карьера и дальнейшая судьба.
А почему, собственно, он считает, что Маша могла застать на месте преступления именно Дину Петровну? Не самое удобное время для отравления - собственный день рождения. Нужно отвечать на поздравления, угощать гостей, предлагать им выпить. Как тут уследить за отравленным, к примеру, бокалом. Гораздо надежнее отравить посуду в кабинете. Тем более, у Логинова есть любимая чашка с видами Москвы, она подходит и для чая, и для кофе. Никто другой из нее пить не станет.
Только это ведь надо знать, что не станет.
В приемной постоянно находится кто-то из секретарш. Они даже обедают по очереди. В течение рабочего дня это сделать проблематично. А вот утром, во время уборки, довольно просто. Например, когда кабинет был открыт некоторое время для проветривания, а уборщица спустилась вниз.
Алексей Николаевич вспомнил Панина. Вот у кого были причины ненавидеть Логинова. Зачем он в тот день пришел так рано? Ждал совещания, на которое его не пустят, или своего родственника, чтобы с ним поговорить? Но говорить с родственником удобнее дома. Кстати, родственник работает в институте судебной экспертизы, куда отправляют на анализы редкие яды, не опознанные патологоанатомами. У кого больше шансов раздобыть такой яд - у сотрудника института или у человека с улицы? Может, родственник посочувствовал Панину, а, может, и свои, пока не выясненные мотивы имел, ну, и дал ему отравы из архивов. Мог ведь? Мог.
Панину из холла, где застал его Уланов, было прекрасно видно, когда уборщица отошла, и кабинет остался свободным. Определить Логиновскую чашку тоже не проблема, он бывал у того в кабинете, а шеф постоянно пил кофе в течение дня.
И Маша его видела, конечно, видела. Когда он спросил о Панине, она сказала, что в холле его сейчас нет, но раньше она его видела.
Уланов снял трубку внутреннего телефона и набрал приемную.
- Лиза, у тебя есть копии всех приказов по главку?
- Есть. Только... Папку забрал Слюсаренко.
- Попроси его вернуть и принеси мне, - распорядился Алексей Николаевич.
- Хорошо. Только он в отпуске, но я попрошу кого-нибудь из его заместителей.
- Как в отпуске? Он же летом отдыхал, - удивился Уланов.
- Он взял за собственный счет по семейным обстоятельствам. Вы у себя?
Алексей Николаевич упорно не хотел пересаживаться в освободившийся кабинет помощника начальника главка, пока не найдет дорогу в этом смертельном тумане.
Что произошло? Что произошло с Логиновым, что произошло с Машей? Поразительно похожие смерти. Как они связаны между собой? Имеет ли это отношение к нему, и грозит ли ему самому опасность? Кто за всем этим стоит? Что он, Уланов, должен предпринять? Ничего не получалось, что-то мешало ему сосредоточиться. Он знал, что именно ему мешает.
Это относилось к рассказу Важи Шалвовича. Тревожный рассказ, даже очень. И сама история загадочной болезни его сына. Но Алексея Николаевича мучал и другой вопрос: кто направил эксперта Госплана СССР на закрытое предприятие, подчиненное КГБ? Понятно, что направил председатель, но по чьей инициативе? Это выбивалось из установленных правил, с ними Алексею Николаевичу по роду своей прежней деятельности приходилось сталкиваться. Он тогда работал в контакте с разными управлениями КГБ и представлял себе тамошние порядки. Эксперта могли послать по поручению ЦК, но тогда принимающая сторона позаботилась бы, чтобы он не подхватил даже легкого насморка. Значит, это была частная инициатива. Чья? Если бы это можно было установить, то Важа Шалвович, наверняка, это сделал бы, а раз он этого не сделал, значит, установить это невозможно.
Меньше всего Алексею Николаевичу хотелось бы, чтобы между этими отравлениями была связь, а на это слишком похоже. Важа Шалвович уверял, что начался передел сфер влияния. Если Логинова устранили околовластные враждующие группировки, то получается, что расследовать это дело бесполезно. Остается только ждать, какие кадровые пертурбации последуют в ближайшее время, тогда можно будет вычислить бенефициара.
Стук в дверь отвлек его от тяжелых мыслей, в кабинет вошел пожилой мужчина с военной выправкой, заместитель начальника первого отдела - Рыжков Иван Степанович.
- Алексей Николаевич, вы просили копии приказов. Вот они, - он положил на стол Уланова толстую бумажную папку.
- Спасибо, Иван Степанович. А что это ваш начальник в отпуска зачастил? - недовольно поинтересовался Уланов.
- Не могу знать, - по-военному ответил зам, но брови нахмурил.
Как они работают вместе? Проницательный и беспринципный Слюсаренко и прямой, как древко флага Рыжков. Странная парочка.
- Лиза сказала, что по семейным обстоятельствам. Насколько я знаю, Слюсаренко не женат, может, решил жениться?
Уланов попал в больное место. Иван Степанович залился румянцем от негодования, от его сдержанности не осталось и следа.
- Какое там жениться! Крутится везде, разнюхивает, хочет рыбку в мутной воде выловить.