Аннотация: Шутливо-ироничный рассказ об одном эпизоде создания державных скреп с участием святых отцов, православных чекистов и отпрыска советских династий.
Дядя Коля и гимн России
Шёл четвертый месяц двадцать первого века. Мы с Колей сидели в темной прихожей с единственным стрельчатым окном и наполовину отштукатуренным сводчатым потолком. Утренний свет весеннего солнца, нарядно измазавшись в цветных осколках оконного витража, падал на широкий подрясник тучного монаха и, легко скользя по диагонали саржевой ткани, тонул в складках его облачения. Разомлевший под солнцем служитель культа потел. Он поминутно доставал из рукава не первой свежести тряпицу и, сняв очки в золотой оправе, вытирал пот со лба. "Душно-то как!" - пожаловался монах, обдав запахом борща и укропной настойки. "Да-а-а, уж!" - вежливо поддакнул я, поправляя божьему человеку крест, съехавший с его необъятных телес под мышку. Извлечённый из скоромного места массивный артефакт, вспыхнул отраженным светом и оживил мерцанием фальшивых каменьев аскетическую приемную архимандрита. Добрая полудюжина святых отцов, томящихся в ожидании аудиенции, оживилась. Проснулся и мой друг Коля, запечатав коротким крестным знамением предательский зевок.
"Раб божий Николай и раб божий Гермаген, соблаговолите в покои - батюшка вас ожидает!" - пропела симпатичная послушница и, продемонстрировав легкость походки от бедра, ушла в сторону, уступая место величественной фигуре моего друга. Пронесшийся, было, ропот недовольства среди разомлевшей братии был пресечен скрипом половиц под ногами Николая. "Я уже здесь целый час, а они..." - осмелился подать голос щуплый монах, но осекся под взглядом Командора. Отрывая свой зад от скамьи, я в который раз подивился той магической силе, которая исходила от моего друга. Николай запросто мог бы сойти за Архиепископа, но по велению небес все свои недюжинные таланты отдал служению в контрразведке. Таких породистых мужиков в цивилизованных странах привечают должностями министра обороны, он же так и застрял в генерал-майорах.
Генерал был олицетворением всех лучших качеств русского служивого человека. Решительный и напористый в делах и широкая душа в приватном общении. При мне, когда его "Копейку" в центре Москвы подрезал "Мерс", Коля обогнал обидчика, дрифтом перекрыл дорогу, вышел и расстрелял аспидному "германцу" передние колеса. В салоне оседающей машины щелкали "помпы", но ни один ствол не рискнул вылезти за пределы тонированных окон.
Генерал был по-русски чудовищно доверчив. Его обожали иудеи и смуглые южане. Они вились вокруг него, охмуряя проектами спасения России, но получив протекцию и поддержку, тут же растворялись в ее необустроенных просторах. Коля верил в Коммунизм и свою веру утверждал железным кулаком, круша чахоточные лики либералов, троцкистов, оппортунистов и прочей сволочи, на которую только указывали его друзья из КПРФ. Несколько раз они указывали на меня, но генерал был верен дружбе и великодушно прощал политическую бестолковость заблудшей овце. В нем в чудовищных пропорциях были замешаны вера в Бога, патриотизм и бессмертное учение Маркса и Ленина.
Он чтил старших и не обижал младших. Он любил женщин, и они любили его. В них он постоянно путался, но ему все прощалось. Коля слабый пол боготворил и на их потребу тайком писал отвратительные стихи, читать которые доверял только мне. Он был неизменно вежлив со всеми дамами. Однажды, еще в Афганистане, будущий генерал чуть не сбил женщину в парандже. Точнее, слегка её задел, да так, что её галоши с загнутыми носами оказались на капоте его "Волги". Подняв испуганную сарацинку из пыли, он на чистейшем кабульском диалекте вежливо объяснил пострадавшей, что та впала в заблуждение, полагая, что военные советники лишь любуются местными красавицами. За рулём они их давят!
Один мой товарищ, ветеран "Вымпела", впервые увидев Николая, промолвил: "Вот теперь я представляю, как выглядит "Полный Пэ"!" Для многих отечественных бандитов "Полный Пэ" наступал сразу, как только они попадали в поле его зрения. Недаром генерал был вторым человеком в легендарном управлении, которое по настоятельной просьбе Бориса Березовского распустил невзрачный подполковник. Вскоре после ликвидации участка по борьбе с организованной преступностью, мы с Колей друг за дружкой были отправлены в запас, где сколотили фонд содействия гуманитарным программам. Фонд вскоре испустил дух, но незадолго до его кончины мы попытались укрепить устои православной церкви гуманитарными поставками от единоверцев из США.
Собственно, с обширной номенклатурой предлагаемых к дарению товаров мы и прибыли к настоятелю монастыря. Духовный пастырь был нашим давним другом и покровителем. Он и еще два бестолковых министра возглавляли наш попечительский совет. Святой отец окроплял святой водой нашу штаб-квартиру, обходя со своим помазком стеклянный аквариум несостоявшихся меценатов. Он улаживал дела с таможенниками, которые в ожидании мзды гнобили дары американского народа на грузовых терминалах.
Батюшка был кроток и хрупок. Его редкая бороденка, будто в утренней эрекции запальчиво торчала в "полупозишн", чем придавала ему сходство с великим Ильичем периода консервации в Горках. Молодой монах был порывист. Он встретил нас у порога и, коротко осенив крестом, повис, болтая ножками, в объятиях моего друга.
Послушница, сменив строевой шаг манекенщицы на шарканье, неслышно семенила туда-сюда с подносами, уставленными калачами, подовыми ржаными хлебцами, медом и земляничным вареньем. "С подворья! - пояснил молодой архимандрит, - колхозом землю подымали!"
Да, я уже знал. Батюшка был неутомим в трудах и подвижничестве. Он организовывал колонии для исправления наркоманов, вел задушевные беседы с затворниками ГУИНовских казематов, а также твердо сидел за штурвалом комбайна, когда его святое воинство, облаченное в черное, в черных же клобуках, словно вороны на золотом поле, убирали урожай, оставляя за своими машинами широкие полосы жнивья. Он гордился должностью председателя колхоза и, сказывали, разбирался во всех тонкостях крестьянского труда много лучше тогдашнего сельскохозяйственного министра.
Откуда у этого щуплого выпускника театрального училища такие познания в духовном и мирском?! Откуда дух неукротимого авантюриста?..
- Гермогенушка, ты бы медку попробовал!" - перебил мои мысли архимандрит.
- Спасибо... - смутился я, потревожив серебряной ложкой янтарную гладь плоской ендовы с медом. - А там что у вас?
- Сервера, сын мой... Слово божье по миру несем, так сказать...
- А-а-а! - протянул я, поражаясь богатству монастырского информационного центра. Подобное мне встречалось лишь в ситуационной комнате российского Совбеза.
- Сервера под Линуксом? - продемонстрировал я познания в информатике.
- Не могу знать. Говорили, вроде как, на "иксах", а на каких - мне не ведомо... Приходят к нам демоны лысые да с бородками в косичках, что-то ладят, проводами шуршат, а глаз отведёшь - порнухой окормляются, бесы окаянные.
Получив под столом пинка от Командора, я затих, уставившись в зад наклонившейся с подносом монахини. Зазвонил мобильник. Батюшка мельком взглянул на дисплей и предупредительно поднял перст. "Государь!" Мы с Колей замерли. Архимандрит, легонько шлёпнув по округлым бокам девицу, отослал ее за порог, после чего нажал кнопку приема.
- А-а-а! Отец родной!.. Благословляю... Матушка захворала? Так один приходи... Что, опять с Платонычем согрешили? С ним заходите... Молитву от Макария на ночь читаешь?.. Что так? Вот сон и не идет... Слыхал-слыхал! Как не слышать... Когда конкурс в итогах подводить будем?.. Что, и Войнович слова к гимну подал?.. Гнать его в шею, беса!.. Никитушка, говоришь... Послушаю, коли указуешь... А что батюшка его уже державным пером ослабел? Совсем плох, говоришь?.. Повели, чтоб вскорости позвонил, меня уже в Думе заждались.
Батюшка жмет "отбой" и опускает мобильный телефон. "Гимн все никак собрать не могут! - посетовал он вслух. - Советский уж обветшал, а новый все не складывается. Конкурс объявили. Бесы глумятся, а свои, "пацриёты" с поэзией не в ладах. Им бы горькую пить, да крестным ходом вокруг церквы ходить, пока голова не свинтится. Одним словом - бестолочи!" Его рассуждения прервал новый звонок.
- И тебе доброго здравия, Никитушка!.. Благословляю!.. Как батюшка?.. Кланяйся от меня... Сам, говоришь, сочинил? А ну, продекламируй!..
Архимандрит слушает, откинув голову как кочет и покусывая задравшуюся бородку.
- Сначала поведи... Только пой, а не бубни как перед алтарем. Без мелодии величие смысла не улавливаю...
Батюшка переключает мобильный телефон на громкую связь и по келье разливается бархатный с самоварным сипом знакомый голос.
"Россия - священная наша держава! Россия - любимая наша страна!" - выводит голос новые слова старого гимна. Коля морщится и, кряхтя, трет переносицу. Его реакция не остается без внимания хозяина, который изредка бросает свои колкие взгляды то на него, то на меня. Я морщусь из солидарности, но со стороны видится, будто мне дали выпить, но не поднесли закусить. Батюшка удивленно вскидывает брови. Бархатный голос уже выводит следующий куплет.
От Черного моря до снежного края
Орел сизокрылый раскинул крыла.
Один ты на свете с двумя головами!
Эх, птица свободы, как ты хороша!
- Ёшкин потрох! - не выдерживает генерал. Я эхом пытаюсь сматериться, но не могу подобрать синонима к сказанному.
- Что не так? - тревожится архимандрит, между тем, как голос в мобильном смущенно умолкает. - Погоди, Никитушка, тут чекисты в словах твоих крамолу узрели.
"Никитушка" рекомендует батюшке послать чекистов к такой-то матери.
- Не горячись! Они генералы! - успокаивает исполнителя духовник. - Повтори, на чём ты их всех видал?.. Ну, будет!.. Уймись! Послушай же царедворцев.
- Вот это самое "эх!", убрать бы!.. Цыганщиной пахнет! - дает первую рекомендацию генерал Коля.
Мобильник кипит от возмущения.
- И эта, еще... - продолжил генерал, - где он видел летящего орла с двумя головами?!
Мобильник тонко и звонко верещит русским матом.
- Да, Никитушка, - прижав трубку к уху, включается в разговор архимандрит, - может одну все же скрутить?...
- Слушай сюда! - командует генерал. - Начнешь куплет, как я велю! Записывай! Вот это: "От Черного моря до снежного края" - отставить!, пой так: "От южных морей до полярного круга"!
Трубка злобно плюется, обзывая собравшихся вокруг нее царедворцев "тупыми мудаками". Выпускник театрального училища не выдерживает и жмет кнопу отбоя. В келье воцаряется тишина.
- Каналья! - снова взрывается Николай, - где он эти две головы видел?!
- Не гневи Бога, дядя Коля! - успокаивает его батюшка. - Никитушка у нас бедовый! Во всякой государевой инициативе свой резон имеет. Да и друг он Царю - не разлей вода! Поэт, конечно, убогенький, зато родословной богат... Почитай в Соломона ветвью упирается... Хотя, злые языки поговаривают, - байстрюк, мол. А так мальчонка смышленый. Наш, православный, державник и дюже до бесов охочий! Где их увидит, там и гоняет! То в пах пинком, то по челу кипятком!
- Вы бы ему, батюшка, все же присоветовали это самое "эх!" хотя бы убрать! Да орлу лишнюю голову секвестировать... - успокаивается Коля.
- Ту, что на Запад смотрит... - наконец вставляю реплику я и фальцетом добавляю, - это не его семейные "семь-сорок", а гимн великой державы!
Вскоре страсти улеглись, и православные христиане склонились над списком товаров для помощи сирым и убогим. Сделав пометы, архимандрит встал, перекрестил "дядю Колю" и проводил нас до двери.
В приемной разомлевшая братия спала. Одинокий черный клобук лежал в тени под столом с факсимильной связью. Я направился к выходу, как вдруг сзади позвали. "Дядь Коль! Зайди на минутку!" Генерал, совершив оверштаг, грузно пошел обратно. Вскоре он вернулся, пряча в устах улыбку. "Что радуешься?!" - заподозрив неладное, спросил я. "Да так... батюшка спросил, а ты, часом, не из жидовствующих?!" - будя чернокнижников, заржал во весь голос мой друг. Вскипевшая русская кровь ударила мне в голову. Решительно освобождая зиппер штанов, я направился к недавно покинутой обители, желая наглядно доказать влиятельному монаху свое великорусское происхождение. "Стой!" - заорал генерал и, сгребая меня в охапку, поволок к выходу.
***
Однажды, много позже, когда страна уже вставала с колен, у меня случилась бессонница. В шесть утра я машинально включил радио. Государственный хор, завершая гимн, выводил очередной куплет.
От южных морей до полярного края
Раскинулись наши леса и поля.
Одна ты на свете! Одна ты такая!
Хранимая Богом родная земля.
Я щелкнул зажигалкой и, прикуривая, подумал, что смог-таки со своим другом оставить след в истории нашей любимой Родины.