Массивный толстостенный баркас, высокие борта которого были выкрашены синей краской, покачивался на привязи у одной из бесчисленных пристань Левобережного района, как называли местные ту часть Таури, что располагалась к северу от Чаанцзянь. Фонарь с "сапфировым" стеклом, подвешенный на корме, лишний раз подтверждал принадлежность судна к городской страже. Однако сейчас речной кораблик не смог бы внушить уважение и почтение к себе и своей команде. Слишком уж задорный смех и чересчур громкие разговоры разносились с него над набережной.
Праздновать что-либо в осажденном городе казалось кощунственным, но для стражников, собравшихся здесь в этот вечер, такая маленькая гулянка могла оказаться последней. Дату грандиозной вылазки, намеченной военным руководством, конечно же никто не объявлял, но предчувствие больших событий к этому времени проняло до самых печенок буквально каждого, кто имел хоть какое-то отношение к защите и обороне Таури. Так что, даже офицеры стражи, знавшие о небольших посиделках, регулярно проводимых десятниками, предпочитали закрывать на это глаза.
Осхе, вино и продукты каждый приносил с собой. Того, кто явился бы с пустыми руками, разумеется, не выставили бы из-за стола, но без хмурых взглядов и жестоких подколок в следующие несколько дней было бы уже не обойтись, поэтому-то каждый и старался наскрести из своих скудных запасов побольше, чтобы порадовать сослуживцев. И десятник Борынчи не был исключением, благо, его настойка на еловых орехах всегда пользовалась популярностью у хранителей порядка городских каналов и улиц.
Больше всего Борынчи любил именно такие простые и душевные моменты. Сидя в компании подвыпивших друзей и знакомых, он мог не думать о прошлом и будущем, не беспокоиться о насущных мелочах и просто быть самим собой, позабыв о той жизни, от которой он сбежал более года назад. А в последние дни забывать об этом становилось все как-то труднее и труднее.
Покинув Сиань, бывший боец ётёкабу немало пропетлял по огромным территориям Империи, стремясь стряхнуть с хвоста неумолимых преследователей. Организация не любила, когда кто-то выходил из нее без предупреждения. Борынчи и сам бы никогда не пошел на столь рискованный шаг, но та ночь во дворе чайного дома "Пурпурный лотос" окончательно все решила для стрелка-ётёкабу, лучшего из тех, кто состоял в их рядах за все время существования этого преступного клана. Борынчи никогда не обманывал себя. Он сбежал не потому, что проникся вдруг чужими идеями, и не от того, что осознал всю порочность своего пути. Стрелок попросту испугался, и испугался так сильно, что этот страх без труда превозмог другой.
В конце концов, Судьба завела бывшего наемного убийцу так далеко от дома, как это в принципе было возможно. Хшминские леса лежали в невообразимой дали от каменных набережных Таури, и только здесь Борынчи сумел остановиться, едва не рискнув бежать дальше на юг. Когда стрелок сумел немного обжиться в Южной столице Империи, перед ним стал вполне резонный вопрос о поиске пропитания. Искать подходящую работу ему не пришлось слишком долго. Борынчи умел делать не так уж и много, а поскольку его знания как приготовить разнообразную пищу из скудного "подножного корма", были здесь никому не нужны, то он продал свою твердую руку и верный глаз. Вот только на этот раз, он решил предложить свои услуги тем, кто был по иную сторону закона.
Подняться за столь короткий срок до десятника ему не составило никакого труда, хватило лишь усердия и самоотдачи, да немного хшминской злости, ничем не уступавшей упертости чжу или непокорности нееро. Конечно, командир Борынчи не был глупцом, и понять, что занесло хшмина так далеко от дома, было дольно просто. Тем не менее, офицер Панг вызвал к себе бывшего ётёкабу на доверительную беседу, совсем незадолго до последовавшего затем повышения. Все вопросы были заданы откровенно, и Борынчи решил на этот раз не отпираться. Он почти не врал, разве что слегка преуменьшил свою роль в деятельности клана, а Панг оказался вполне доволен тем, что услышал. Офицер куда больше опасался, что его новый подопечный вдруг окажется обычным беглым преступником из другой провинции, а узнав, что того больше беспокоят тени из преступного прошлого, чем приставы-законники, окончательно успокоился.
И все было хорошо и прекрасно, пока не началась эта поганая война. Борынчи удивлялся, как оказывается сильно, он успел за несколько месяцев прикипеть сердцем к этому городу, к его обитателям и к своей новой жизни. Он не хотел их терять, и юнь с их безусловным желанием разграбить и уничтожить Таури, вызывали у Борынчи столь же искреннюю ненависть, что и у всех уроженцев Генсоку. А вот неожиданное появление тайпэна Ханя свежеиспеченный десятник стражи уже не смог воспринять так однозначно. Этот человек был тем, кто переломил Борынчи всю его предыдущую жизнь. Тем, кто порою до сих пор заставлял вскакивать хшмина с кровати в холодном поту, и в тоже время восхищал его своей силой и безграничной верой в собственную цель.
Слова, сказанные имперским полководцем после победы над монахом Фуяном, намертво засели в памяти мастера-стрелка, и хотя тогда Ли выглядел не лучшим образом, да и договорить до конца свою мысль так и не смог, Борынчи все еще не знал - радоваться ли ему или ужасаться от того, что теперь именно Хань будет одним из его высших командиров. В целях молодого тайпэна хшмин не сомневался, но его личность страшила Борынчи, как страшит хищный необузданный зверь, с которым тебе пришлось оказаться один на один без оружия.
К счастью, этой ночью Борынчи, в которой раз, мог забыть о страхах и сомнениях под стуки глиняных пиал и незатейливые песни сослуживцев. Сейчас он просто жил, жил той самой жизнью, ради которой готов был выйти в поле и сражаться. Ведь всякая, даже самая сытая и размеренная жизнь, как бы не хотелось человеку обратного, должна быть оплачена им самим. И порой в оплату этого достаточно было лишь желания удержать мир в равновесии, выполнять назначенный долг да затолкать поглубже свой инстинкт самосохранения, просто вспомнив о том, что второй шанс дается далеко не каждому.
Несколько последних ночей выдались весьма беспокойными, и обратно здоровый сон к генералу Окцу все никак не желал возвращаться. Пользоваться услугами полевых лекарей из штабного обоза Шун не спешил, и причиной тому был застарелый страх перед чересчур сложными лечебными снадобьями, особенно теми, что предназначались для борьбы с бессонницей. Слишком велика была, по мнению генерала, вероятность того, что после приема подобных настоек ты мог не проснуться уже никогда.
Его отец генерал Тау Окцу, прославившийся не столько громкими победами, сколько безоговорочным исполнением любых приказов своего командования, ушел из жизни именно в результате подобного несчастного случая. Приняв на ночь предписанный лекарем напиток, "меднолобый" полководец умер в своей постели в тридцать три года в самом расцвете сил, проиграв битву с собственным непокорным телом, которое просто никак не желало предаться хотя бы мимолетному отдыху. Поначалу, за смертью отца подозревали отравление и заговор, но когда раскрылась правда, для шестилетнего Шуна это стало страшным потрясением и травмой на всю оставшуюся жизнь.
Однако порою даже такой риск был необходим, и генерал прекрасно это понимал. Не выспавшийся и усталый, в битве он представлял бы для своих людей не меньшую опасность, чем вражеский стратег, ведь любая победа это всегда совокупность твоих верных решений и чужих ошибок, а в таком состоянии Окцу был склонен ошибаться куда как чаще. Вызвав к себе главного знахаря, генерал внимательно проследил за всеми его приготовлениями и выпил неприятно пахнущий отвар, остановив свой выбор в конечном итоге не на снотворном, а на простом успокоительном. Проснувшись же утром, полным свежих сил, Шун счел это событие лишь удачным стечением обстоятельств, никак не связанным с профессиональными умениями лекаря. Просто сегодня генералу немного улыбнулась удача, и этим следовало воспользоваться, пока была такая возможность.
Выйдя из шатра, полководец Юнь потянулся, разминая затекшие за ночь мышцы, и окинул взглядом панораму осадного лагеря, расстилавшуюся вокруг. Да, перебираться сюда Шун никак не планировал, но обвинять в случившемся он мог только лишь себя. Зная о быстром приближении тайпэна Ханя, царский генерал не предпринял ничего сверх того, что требовалось бы в случае с обычным противником, позабыв о том, с кем он имеет дело сейчас. Императорский колдун заставил Окцу поплатиться за эту ошибку в полной мере, и теперь оставалось только гадать, какие еще фокусы припасены у этого безродного нефритового вассала за отворотом суо.
Позапрошлой ночью остров Гункань был окончательно занят солдатами-юнь, и на его берегах уже развернулись мощные батареи метательных машин. Еще более крупные саперные части окапывались по берегам Чаанцзянь, намертво запечатывая "бутылочное горлышко" у Речных ворот Таури. Выпускать кого-либо из города или позволить императорским кораблям выйти на открытую воду, чтобы начать обстреливать из своих камнеметов осадные лагеря, было нельзя ни в коем случае. Больше беспечных ошибок генерал Окцу делать не собирался.
К полусонной разминке, как сам Шун шутливо называл свои утренние упражнения, все уже было готово. Пять противников из числа простых солдат, случайно отобранных генеральскими денщиками в лагере всего час назад, ожидали командующего на круглой утоптанной площадке, сжимая в руках бамбуковые палки, набитые сырым песком. Сбросив с плеч легкий халат, тут же подхваченный кем-то из телохранителей, Окцу, обнажившись по пояс, взял из рук склонившегося рядом оруженосца свой тренировочный шест из сердцевины северного кедра, ставший за долгие годы от частого использования отполированным и гладким.
Выйдя на середину круга, Окцу великодушно подождал, пока его сопернику разойдутся и займут позиции, подмечая за это короткое время всякие яркие особенности в движениях и походке солдат. Сегодня только один из них сразу же заинтересовал полководца - явно молодой парень, невысокого роста и довольно щуплый, но без сомнения быстрый и ловкий. И хотя лицо бойца скрывалось под плетеной защитной маской, но Шун не мог не заметить его глаза необычайно редкого фиалкового цвета, какие бывают лишь у очень немногих юнь, проживающих в предгорьях Даксмен.
- Начали, - коротко скомандовал Окцу, почти одновременно делая своим оружием резкий "колющий выпад" себе за спину.
Солдат, бросившийся на генерала с этой стороны, рухнул на землю, получив в грудь удар нижним концом шеста, который свалил его с ног и выбил дыхание, несмотря на защитный войлочный "панцирь". Шун хмыкнул в свои короткие тонкие усы и сделал два шага назад, "выстраивая" оставшихся противником полукругом.
В бою против нескольких соперников нельзя было слишком долго сосредотачиваться на ком-то одном - это и было главным, за что Окцу любил такие поединки. Стоит тебе остановить свое внимание и сконцентрироваться на каком-то конкретном противнике, и ты неминуемо пропустишь атаку другого. К счастью самоконтроль и солидный опыт позволяли пожилому стратегу не делать таких глупых оплошностей. Отбивая неслаженные нападки солдат, генерал двигался по площадке, за неуловимое мгновение меняя свою манеру боя от плавных, тягучих и немного даже вальяжных движений к стремительным рубящим выпадам и наоборот. Еще двое бойцов по очереди выбыли из схватки. Один получил оглушающий удар в висок, другой неумело выставил блок и был "вознагражден" за это тремя сломанными пальцами. Остались лишь невысокий парень, которого Шун приметил еще в начале тренировки, и ширококостный приземистый воин, похоже, не уступавший генералу в возрасте. Уделив слишком много внимания молодому солдату, командующий не сразу распознал наиболее опасного противника в сегодняшней пятерке. Многоопытный ветеран держался спокойно и уверенно, и именно с ним стоило разобраться в первую очередь.
Стук палок продолжился, но теперь роль нападавшего была уже за генералом. Главный оппонент Окцу практически не финтил, отвечая скупыми ударами и блоками, а его молодой союзник предпочитал действовать "из тени" старшего товарища, прикрывая того и лишь изредка атакуя сам. Пожилой солдат явно не возражал против такого расклада, позволявшего ему меньше времени думать о собственной защите. И на этом, как такое часто и бывает, Шун подловил его.
Обманный выпад заставил ветерана открыться, а серия из трех быстрых тычков "грудь-локоть-лицо" завершилась хлестким ударом по ногам, от которого солдат сразу же потерял равновесие и полетел на землю. Бросившийся вперед юнец оказался опасно близко, и его жердь едва не ударила своим концом генералу в горло, но в последнее мгновение Окцу успел парировать атаку и отбросить последнего противника в сторону. Пока поверженный боец поднимался, чтобы уйти с площадки, Шун еще внимательнее пригляделся к своему сопернику.
Что это было? Случайность? Стечение обстоятельств? Мальчишеская порывистость, заставившая позабыть о правилах учебных поединков? Или все-таки за этим скрывался злой умысел? Ведь дойди тот удар до цели, и бамбуковая палка легко продавила бы Шуну кадык, а еще через несколько мгновений командующий пятой армии Юнь, наверняка, оставил бы плотский мир, вернувшись в пепельное колесо вечных перерождений. В глубине прорезей плетеной маски немного щурились фиалковые глаза, но было совсем непохоже, чтобы этот парень переживал по поводу случившегося. Быть может, он просто не заметил и не понимает? Или настолько нагл, что делает безмятежный вид? Нет, сейчас нельзя было делать ошибок, лишнего риска Шуну пока и так хватало с избытком.
- Это был хороший бой, хвалю, - сказал Окцу, завершая схватку вопреки своему обыкновению драться до полной победы или бесспорного поражения.
Молодой солдат опустил оружие и склонил голову в почтительном поклоне, но едва генерал облегченно вздохнул, как бывший противник вновь бросился на него. Один из сегментов жерди провернулся в руке у убийцы с негромким механическим щелчком, и на конце палки выскочило длинное обоюдоострое лезвие, вытолкнув матерчатую пробку, которая в обычном тренировочном оружии не должна была давать просыпаться песку.
Охрана и офицеры из генеральской свиты отреагировали моментально, бросившись на врага со всех сторон, но им нужно было еще пробежать несколько шагов, а убийца уже вплотную приблизился к своей цели. Шун не испугался и не бросился бежать, как поступили бы на его месте многие другие. Напротив генерал двинулся навстречу имперскому посланнику и вскинул свой кедровый посох, пытаясь отбить направленный в горло выпад. Но в этот раз убийца двигался уже совсем по иному, мастерски и намного быстрее, раскрывая всю суть своей истинной подготовки. Выкидное лезвие распороло правую руку Окцу от кисти до локтя, кожа и мышцы юнь оказались рассечены до самой кости, и кровь, обильно брызнувшая во все стороны, прибила серую пыль под ногами. В следующую секунду граненый клинок вошел царскому полководцу чуть левее грудины, без труда добравшись до генеральского сердца.
Резко обернувшись, Ка"исс разрубила лицо одного из оруженосцев у себя за спиной, уже замахнувшегося для удара. Десятки других юнь обступали девушку со всех сторон, но хмшим было теперь все равно. Она выполнила поставленную задачу, и тайпэн Хань не будет разочарован. Неприметный мужчина в обычной походной одежде и неброских солдатских доспехах, следивший издалека за происходящим, тихо отступил в тень ближайшей палатки. Ему еще предстояло передать весть об успехе Ка"исс императорским тайпэнам, и действовать сейчас следовало как можно быстрее. Две пары алых глаз, также наблюдавших за всем случившимся из глубины того самого шатра, разведчик К"си Ёнг, к своему стыду, так и не заметил.
Звон подкованных каблуков, грохотавших по старым булыжным мостовым, заполнял собой тихие утренние улицы едва проснувшегося города. Сотни императорских воинов, получивших заветный приказ, двигались к общей цели, и бронированная людская масса выливалась через ворота единым могучим потоком. Замыкающие отряды еще только выгружались из трюмов военных барж на пристани и набережные Левобережья, а силы авангарда уже начали развертываться под стенами Таури, размечая позиции для всей девятитысячной армии, которую выводили в поле тайпэны Хань и Гкень.
Пятьдесят сотен строевых солдат императорской пехоты развернулись широким фронтом в направлении главного осадного лагеря юнь, расположенного на северном берегу Чаанцзянь. Еще три тысячи городских стражников перестраивались в ударную формацию на правом фланге, образуя "наконечник яри", нацеленный на мощный полевой форт, возведенный южными захватчиками на самом краю осадной линии в том месте, где их редуты достигали прибрежной полосы Восходного моря. Тысяча солдат оставалась в резерве, заняв позиции позади военных инженеров, выкативших на болотистую равнину почти четыре дюжины метательных установок.
Растерянность и неразбериха в рядах противника позволили имперским войскам без помех выйти на намеченный рубеж атаки и, сохраняя строй, начать планомерное наступление, известное своим грозным единством и несокрушимой дисциплиной. Тысячи лучников выпустили стрелы, обрушившиеся шелестящим дождем на лагерь юнь, а следом за ними синеву неба перечеркнули тяжелые камни артиллерийских машин. Никто не рассчитывал на панику в рядах противника или массовое бегство в первые же минуты сражения, но прежде чем царские офицеры сумели навести порядок и выдвинуть свои силы навстречу защитникам Таури, те собрали немалую жатву вражеских жизней.
Тем не менее, сейчас солдатам Гкеня противостояли отнюдь не зеленые юнцы, оторванные от родных деревень и городков, а опытные ветераны, прошедшие не одно сражение и знающие цену решительности и стойкости. Из-за высоких частоколов в сторону императорских воинов полетели первые ответные стрелы, на дощатых крытых башнях затрепетали красные тревожные флаги, а из проходов между земляными редутами плечом к плечу, подгоняемые командами офицеров, ринулись пехотинцы с круглыми щитами и длинными копьями. Юнь быстро выстраивались напротив своих позиций, не собираясь дожидаться штурма своего лагеря со стороны городских защитников. Подавляющее преимущество в лучниках, которых в нефритовых армиях всегда было не менее половины от личного состава, и поддержка метательных механизмов практически полностью сводили на нет все преимущества полевых сооружений, возведенных захватчиками. Все их основные отряды инженеров сейчас собрались на береговой полосе Чаанцзянь, запирая проход через русло реки. На остальных оборонительных рубежах были сейчас лишь самые слабые и маломощные установки. Однако у юнь было численное превосходство, которое следовало реализовать в ближнем бою и сделать это они намеривались, как раз пока армия Империи разделилась на части, расходящиеся в разные стороны. Против основной группировки царских войск на северном берегу выступали только пять тысяч армейской пехоты, усиленные тысячей резерва. Городская же стража явно собиралась действовать отдельно.
Два стальных вала покатились навстречу друг другу, ощетинившись железными иглами и продолжая поливать вражеские ряды снарядами и стрелами. Десятки знамен, сигнальных флагов и особых значков реяли над головами в блестящих шлемах, боевые кличи и просто яростные вопли вырывались из сотен глоток, и кульминацией всего этого стали ужасающие лязг, треск и скрежет от двух столкнувшихся армий, чудовищных и невообразимых в своем всеобъемлющем звучании.
С первых же минут сражения правый фланг императорского войска начал неторопливо и планомерно отступать. Это не было слабостью имперских солдат или следствием пробивной силы воинов-юнь, сражавшихся на этом направлении, но в пылу битвы никто из офицеров южного царства не обратил на это своего внимания. Нефритовая пехота по-прежнему держала строй - вовремя менялись щитоносцы первых рядов, не прекращая, стреляли лучники, без задержек подавались новые копья взамен сломанных, а отряды лучших мечников всегда были готовы закрыть грудью любой "пролом" в защитном строю. И все-таки шаг за шагом имперцы отступали, позволяя юнь давить все яростнее и ожесточеннее, хотя в центре и на левом фланге те же самые ветераны, покорявшие города Умбея, уткнулись будто бы в стену, не в силах сдвинуть солдат Империи ни на локоть.
Разрыв в единой массе защитников Таури возник слишком быстро, и почти две тысячи воинов откатилось назад, давая своему противнику с победным ревом броситься в преследование. Никто не успел ничего предпринять, когда та самая тысяча резерва ударила по задним рядам прорвавшихся из-за спин тех бойцов Гкеня, что продолжали сдерживать вражеский натиск. За какие-то минуты отряд в полторы тысячи юнь оказался отрезан от основных сил и окружен с трех сторон. Бамбуковые жерди с разноцветными флажками взметнулись в руках у конных сигнальщиков, и несокрушимый строй Империи упрямо двинулся вперед, давя врага своим натиском и не давая ему прийти на помощь к гибнущим товарищам. Все лучники и инженеры, разом позабыв о перестрелке со своими оппонентами, засевшими по периметру полевого лагеря, переключились на тех вражеских солдат, что оказались сейчас "в котле". То, что творилось там, уже перестало напоминать сражение, становясь все больше похоже на методичную работу мясников в больших столичных мануфактурах. Тайпэн Мяо Гкень, наблюдавший за этим процессом, сидя верхом на верном боевом коне в окружении родовых воинов Овара, не позволил себе предаться преждевременной радости. Битва только начиналась, и его первая удача была всего лишь "самой первой удачей", большая доля которой приходилась, разумеется, на слаженность действий и блестящую выучку имперских солдат.
Южная эскадра Таури. построившись тремя походными колоннами, вышла под полными парусами через узкий проход между рифов, защищавших городской порт со стороны моря. Тайпэн Руо Шень, бессменно проведший последние тридцать пять зим на командирском мостике флагмана "Погибель Зерлаку", вглядывался вдаль через "зоркий глаз", прошедший весь этот долгий путь вместе со своим хозяином. Несмотря на былые заслуги и многие успехи, что были за плечами у полководца из рода Вейлун, это морское сражение должно было стать настоящей жемчужиной в его незримой коллекции. Дважды Южная эскадра под предводительством Руо крушила объединенные флоты сиртакских пиратов у побережья Умбея. Также был памятен бой у цепи островов Балаак, где вкусили горькое поражение бесстрашные и надменные мореходы заокеанских земель. Князья и тираны Тысячи Островов навсегда запомнил тот урок, и после него их послы смиренно опускались на колени у подножия нефритовой пирамиды, выпрашивая у Императора право мирной торговли и свободного прохода через воды, которые прежде всегда считали своими. Но могучий флот царства Юнь без сомнений превосходил их всех, и для Руо непривычным откровением стала легкая дрожь в преддверии схватки, от которой, как считал он сам, флотоводец избавился еще долгие годы назад.
Как и в случае с наземной армией, флот Империи не дал Юнь времени, чтобы подготовиться к схватке, заставляя вступить в бой на своих условиях. Стремительный удар по трем расходящимся направлениям внес смятение среди команд кораблей, стоявших на рейде. Часть экипажей на большинстве судов вообще находилась в это время на берегу, и пока только спешно грузилась в лодки, вытащенные на песчаные пляжи к югу от города, чтобы вернуться на свои родные палубы. Плавучие крепости Империи вели огонь с бортов и верхних площадок, разбивая в щепки более мелкие гребные галеры и сиртакские парусники. Одновременно с этим к силуэтам самых внушительных кораблей противника пытались прорваться вспомогательные барки и десантные мику-дзё, чтобы позволить во всей красе раскрыть свои таланты усиленным абордажным командам.
Сиртаки, как и ожидалось всеми, включая юнь, первыми начали искать спасения в бегстве. По большому счету никто не препятствовал им в этом, позволяя смуглым матросам и капитанам вносить дополнительную панику и неразбериху в происходящее. Третья колонна имперского флота, направление атаки которой пришлось именно на скопление каперов, понесла наиболее незначительные потери. Это позволило ее хайтинам быстро перестроиться, чтобы прийти на помощь второй, наиболее многочисленной, группе, которую тайпэн Шень лично вел в бой, и которая теперь оказалась в самом тяжелом положении, вынужденная ожесточенно сражаться с лучшими силами царских эскадр. Между тем, полтора десятка куай-сё, появившихся из портовой гавани чуть позже остальной эскадры, двинулись вдоль берега с явным намерением атаковать баркасы, использовавшиеся флотом юнь как средства обеспечения и сообщения с главной полевой ставкой. Защищать береговой лагерь, где было собрано больше половины флотских запасов, могли сейчас лишь немногочисленная охрана, слуги и рабы. Это также могли бы делать солдаты-юнь из основных наземных сил, но у них на данный момент были куда более важные дела.
Занятия и тренировки городской стражи заметно отличались от тех, что проводились в регулярной армии, да и задачи, которые ставились перед хранителями спокойствия многолюдных кварталов, серьезно расходились с тем, что требовалось от солдат самой лучшей армии в известной части мира. И все же стражники могли и умели действовать как военизированные отряды, когда ситуация требовала от них чего-то большего, чем ловля карманников и поддержание общественного порядка во время многолюдных гуляний. Порою только эти люди и были способны защитить простых обывателей, как это в свое время случилось в Ланьчжоу, и пускай доблесть и ревностное следование долгу редко ассоциировались у жителей имперских провинций с городскими стражниками, свою работу они делали всегда, по мере способностей и умений.
Штурм земляного форта силами трех тысяч воинов под командованием тайпэна Ханя был определен как тактическая цель для стражи потому, что, несмотря на возможные трудности, для них это было вполне выполнимой задачей, а с другой стороны простые ополченцы с такой работой могли и не справиться. Присутствие императорского посланника должно было вдохнуть в солдат дополнительные силы, да и невероятные возможности демонов из свиты Ли совет обороны Таури оценивал как очень высокие. Вероятно, порой даже чересчур приукрашивая их.
Впрочем, в тот момент, когда его усиленный самострел стал добивать до позиций юнь, всякие посторонние мысли разом покинули Борынчи, и обратного пути назад уже не было. Вместе с бойцами из своего десятка, стражник-хшмин двигался в четвертом ряду восьмого отряда, оказавшись практически в центре ударного построения.
За сотню шагов до высоких редутов, сложенных из земли и бревен, им пришлось остановиться, пока первые группы имперских воинов ринулись на штурм. Задачей стрелков оставалось поддерживать наступление плотным шквалом, а в нужный момент прийти на помощь товарищам уже в рукопашном бою. События на невысоких стенах развивались стремительно, и если на флангах юнь сопротивлялись упорно, заставив стражу Таури увязнуть на покатых насыпях, то в центре позиций главный ударный прорыв, возглавляемый кумицо, закончился тем, что оборону врага удалось опрокинуть сразу же в нескольких местах.
Сигнальщики взметнули вверх желтые полотнища с черными лентами, и стрелки, споро убрав свои самострелы в заплечные футляры из кожи и дерева, быстро обнажили широкие палаши и короткие цзун-хэ. Кто-то прихватил с собой округлые топоры или кривые абордажные сабли, но большинство бойцов остановили свой выбор на привычном оружии, к которому за годы службы уже успели привыкнуть руки. Еще несколько бамбуковых жердей поднялись между замерших рядов, и стражники дружно бросились вперед, переходя с шага на бег.
Борынчи тоже несся в атаку вместе со всеми, но в отличие от остальных он не кричал что-то вдохновляющее и не прятал за спину своего любимого оружия. Десятник хорошо понимал, что в схватке лицом к лицу от него будет не больше проку, чем от любого из его подчиненных. Драки в закусочных или пьяные потасовки на улицах были не лучшей практикой для блестящего овладения искусствами ближней схватки, да и раньше Борынчи как-то никогда не стремился проявить себя на этом поприще, предпочитая всем известным видам ножей тот, что подавался к столу вместе с мясом и птицей. Зато у беглого ётёкабу был наметанный глаз и твердая рука, которые вполне могли сослужить ему верную службу, даже здесь и сейчас.
Когда его товарищи начали карабкаться вверх по насыпи, на гребне которой все еще продолжался бой, Борынчи немного отстал от своего десятка и скатился по краю склона в относительно безопасное укрытие небольшой канавы у основания редута. Опустившись прямо в грязь на одно колено, хшмин чуть сдвинул на затылок шлем-цунари, смахнул пот, скопившийся над бровями, и вскинул к плечу свой обожаемый самострел. Резной приклад дальнобойного оружия удобно прильнул к толстой накладке из хлопковой ткани, которую Борынчи собственноручно смастерил поверх правого наплечника на своем кожаном доспехе еще на второй день после вступления в ряды городской стражи. А вот костяная "рогатка" из птичьей кости, закрепленная на торце зарядного короба таким образом, чтобы болт из наводящего желоба непременно бы проходил между ее тонких "ребер", уже не была собственным изобретением десятника. Такие приспособления хшминские охотники использовали на своих луках еще не одно столетие до того, как в землях, граничивших с их лесами, появились первые разведчик и колонисты стремительно растущей Империи. Да и сама имперская армия заимствовала эту "находку", используя при обучении совсем юных новобранцев специальные луки с железными кольцами, заставлявшими стрелы лететь на первых порах, хотя бы, в нужном направлении.
Выбор первой цели был быстрым. Поймав мгновение между двумя ударами сердца, Борынчи плавно на выдохе потянул спусковой крючок. Короткий толстый болт с каленым четырехгранным наконечником послушно перечеркнул прозрачный воздух, а на его место из зарядного короба, повинуясь повороту боковой рукояти, тут же выскочил новый. Знаменосец юнь, вскарабкавшийся на уцелевшую рогатку и возвышавшийся над рядами своих бойцов, хрипло булькнул и повалился головой вперед, покатившись вниз по насыпному склону и выронив многохвостый штандарт под ноги императорским солдатам. Правый уголок губ Борынчи медленно вытянулся вверх с явным удовлетворением. За несколько следующих коротких мгновений, пока раскосые глаза стражника искали новую жертву, бой продолжался без ощутимых изменений. В окружающем лязге и грохоте вновь неслышно щелкнула спусковая скоба, и вражеский сотник, больше всех крутившийся, кричавший и размахивавший руками за спинами первого ряда южных захватчиков, осел на землю изломанной куклой, нелепо пытаясь зажать грубой латной перчаткой кровавый фонтан, бьющий из пробитого горла тонкими ручейками между колец бармицы.
До того момента, когда стража Таури окончательно сломила сопротивление растерянных царских солдат, отбросив их отряды по всей линии полевых укреплений, Борынчи успел подстрелить еще семерых. Ими стали четыре офицера, два сигнальщика и могучий воин-великан, стоявший на пути у противника подобно скале и долгое время казавшийся просто неуязвимым для вражеских клинков. Ровно до той секунды, когда стрела самострела угодила ему в левый глаз, повалив гиганта на землю.
Имперцы ворвались на внутренние площадки форта туда, где располагались склады и места для отдыха. Остатки юнь, потерявшие на насыпях и валах не меньше шести сотен убитыми и еще столько же ранеными, хаотично отступали по траншеям на север и к центру, а также в сторону морского берега, спасаясь от преследователей на песчаных отмелях и каменистых пляжах. Преследовать бегущих воинов у стражников не было никакого желания, и только редкие стрелы летели вслед пехотинцам мертвого генерала Окцу, больше для острастки, чем из реального желания достать кого-либо еще.
Догнав своих людей, и с нескрываемой радостью выяснив, что только двое из его десятка легкоранены, Борынчи, не теряя времени, отправился собирать болты для своего почти полностью опустевшего самострела. В настоящем сражении этим бы озаботились интендантские команды, в обязанности которых входило снабжение и снаряжение всем необходимым действующей армии, вплоть до самого последнего солдата. Но все хозяйственные службы по-прежнему оставались в городе, да и сам хшмин не особенно горевал из-за того, что ему приходится самому заниматься подобным делом, даже несмотря на свой статус младшего командира.
За этим процессом Борынчи и застал командующий. Как человек, не растерявший своих охотничьих навыков, десятник стражи сразу же почувствовал внимательный взгляд, направленный в его сторону, и чужое присутствие у себя за спиной, так что обошлось без окликов и вежливых покашливаний. Резко обернувшись, Борынчи замер как вкопанный, невольно чувствуя, как холодный пот с удвоенной силой покатился по его разгоряченному телу. Кровь от лица хшмина напротив почти сразу отхлынула, хотя он сам этого и не замечал. Все внимание беглого ётёкабу было приковано к тому, кто стоял всего в паре шагов от него.
С их первой встречи тайпэн Хань почти не переменился, разве что окончательно перестал выглядеть молодым мальчишкой. А вот его холодный неправдоподобно тяжелый взгляд Борынчи узнал бы даже сквозь закрытые веки. В тот вечер во дворе "Пурпурного лотоса" среди роскоши богатых кварталов Сианя с обезображенного и отекшего лица убийцы проклятого монаха Фуяна на наемника-стрелка тогда смотрели именно эти глаза. Чуть позади Ханя, опиравшегося на копье, замерла одна из его пугающих демонических телохранительниц. Кто-то из подземных порождений либо клейменый ну-бэй всегда вертелись поблизости от Ли, но эту кровопийцу Борынчи тоже узнал лично. Красивая юная внешность и тонкие черты лица къёкецуки, столь ценимые в аристократических кругах и почитавшиеся эталонами совершенства, накрепко засели в памяти хшмина. Эта девушка, хотя кто знал, сколько ей зим на самом деле, была виновата в первом и единственном провале Борынчи за всю его карьеру внутри преступного сообщества. До того рокового выстрела с пагоды монастыря лучшему убийце-ётёкабу во всем закатном краю Империи не приходилось еще ни разу промахиваться. Но этой парочке удалось невозможное, и сейчас они вновь стояли перед ним, но находились при этом так близко, что Борынчи мог без труда различить каждую крохотную вмятину на броне у тайпэна и каплю подсохшей крови в уголке лиловых губ его ручной къёкецуки.
- Десятник, - миролюбиво обратился Хань к человеку, едва сдерживавшему дрожь в коленях. При этом полководец даже не пытался изображать ту пренебрежительную манеру речи, которою Борынчи привык слышать даже из уст своего собственного начальства. Тайпэн даже кивнул ему слегка, без всякого умысла, просто приветствуя, и хшмин как послушный болванчик тут же согнулся в поясе чуть ли не пополам.
- Высокочтимый.
- Как вас зовут?
- Борынчи, без семьи и рода.
- Да теперь, когда я вижу ваше лицо, все становится понятно. И ваше имя тоже, разумеется, хшминское. Это кое-что объясняет. Я наблюдал за вами в бою, - спокойно продолжил Ли, на мгновение обернулся и, обменявшись взглядами с къёкецуки, слегка поправился. - На вас обратили мое внимание.
Уважительное окончание по отношению к его персоне, промелькнувшее в последней фразе, окончательно "добила" десятника. В голове у стрелка проскочила шальная идея, что не поздно пока покончить с собой самому, ведь Хань, судя по всему, приготовил для него что-то действительно зверское.
- Хотя вы и действовали совершенно несогласованно с приказом и оставили своих воинов без непосредственного командира, но итоговый результат от проделанного вами был на удивление эффективным.
"Он не узнает меня?! Определенно, нет! Да и как он узнает меня, ведь мы никогда не встречались лицом к лицу, - пронеслась в голове у Борынчи еще одна запоздавшая мысль. - Только если чародейством, но зачем ему тратить такие силы во время беседы с простым стражником? Зачем ему вообще нужна эта беседа?".
Только уже после этих размышлений, хшмин действительно начал прислушиваться к словам, которые говорил тайпэн.
- Это все было, по меньшей мере, своеобразно и интересно. Определенно подобный подход заслуживает хотя бы некоторого внимания и изучения куда более умудренными мастерами, чем я. Если мы оба уцелеем в этом бою, то мне хотелось бы встретиться с вами и побеседовать чуть дольше. Мне повезло находиться в хороших отношениях с комендантом военной школы Шенчи командиром Уручи из рода Орай. Уверен, у него есть связи и хорошие знакомства в тех гарнизонах, где стрельбе из луков и самострелов уделяют повышенное внимание. Там, наверняка, захотят увидеть на деле ваш подход к использованию стрелкового оружия.
- Насколько вам покажется это уместным, высокочтимый, - удивление странным образом вымывало из Борынчи остатки прежнего страха. И даже бледная къёкецуки перестала вызывать у него один лишь животный ужас, неожиданно напомнив о своей довольно привлекательной женской природе. - Участвовать в любом вашем деле будет для меня честью. Если вы объясните мне все более подробно, и в том случае если мы, конечно, как вы сказали, останемся в живых.
Ли улыбнулся в ответ, но Борынчи еще не настолько перестал его бояться, чтобы ответить хоть каким-то подобием проявления радости.
- Мне нужно к своим людям, высокочтимый. Вот-вот будем выступать.
- Конечно, идите, - кивнул Хань. - Нам нужно побыстрее помочь тайпэну Гкеню и его солдатам, которые все еще сдерживают в поле основные силы врага.
Еще раз быстро поклонившись военачальнику, Борынчи поспешно удалился. Ли, проводивший этого странного десятника взглядом, снова обернулся к Ёми.
- Я что опять лезу не к месту со своими идеями? - вопрос Ханя содержал подтекст, который къёкецуки все же не уловила.
- Нет, ты как всегда в своем стиле, что так бесит Такату, - блеснула иглами клыков юная кровопийца. - А вот с этим парнем что-то явно не так. Не знаю, когда вы с ним встречались или что он о тебе, слышал, но он боится тайпэна Ханя, причем, очень-очень сильно. Гораздо больше, чем остальные.
- Боится? - искренне удивился Ли. - Ты уверена?
- Уверена, - с легкой усмешкой ответила къёкецуки. - Для меня это довольно ясное и странное ощущение, когда кто-то поблизости вдруг перестает бояться моих добрых алых глаз только потому, что рядом есть нечто, чего этот кто-то боится гораздо сильнее.
- Хм, если мы и вправду вновь встретимся с этим десятником, то возможно мне придется разобраться с подобной проблемой. Но вернемся к этому вопросу позже. Ты так и не сказала, удалось ли вам спасти Ка"исс?
- То, что от нее осталось, - хмуро бросила Ёми, но тут же пояснила. - Она жива, если ты об этом, а что до остального, то помолись предкам своего Императора. Не знаю никого другого, кто мог бы сейчас ей помочь.
События в этот день развивались стремительно, и о плачевном положении дел их северной группировки в командной ставке Юнь узнали уже только тогда, когда городская стража Таури обходным манером атаковала вдоль линии осадных укреплений во фланг сражающимся. На море ситуация складывалась не менее хаотично и непредсказуемо. Успех кренился то в одну, то в другую сторону, и ярко выраженного преимущества по-прежнему не было ни за Южной эскадрой, ни за флотом царского двора. Дальнейшие действия командиров, принявших на себя руководство армией после смерти генерала Окцу, были запоздалыми, но предсказуемыми.
Три тысячи солдат было поспешно переброшено к переправам в районе Гункань, с целью отправить их через речное русло на помощь к северной группировке, остатки которой отступали сейчас с боем к позициям прибрежных артиллеристских батарей. Сами инженеры уже активно разворачивали свои машины и меняли прицелы, готовясь встретить врага не меньшим градом снарядов и стрел, чем тот, которым ряды самих юнь пока поливали со стороны имперцев.
Планомерное действо, давно рассчитанное на бумаге и продуманное до мелочей в вопросах организации логистики и распорядка, было сорвано самым нахальным образом. Через распахнувшиеся Речные ворота Таури в устье Чаанцзянь стали выходить корабли из эскадр Камо и Синцзян. Куай-сё начали активно обстреливать северный берег и батареи, развернутые на Гункань, а также мешать переправе войск. Ответный огонь с острова был не менее плотным и яростным, а вот саперам северной группировки вновь пришлось тратить драгоценное время на то, чтобы в очередной раз перенацелить свои механизмы. Впрочем, камнеметы осаждающих с южного берега тоже вступили в дело, и суда речного флота, по сути, оказались под перекрестным обстрелом, где им оставалось рассчитывать лишь на удачу и собственную выдержку. Но свою главную задачу хайтины Шао Шэн и Ло Гонкэ все же выполнили - полноценная переброска воинов юнь была теперь сорвана, по меньшей мере, на несколько часов.
Пока тайпэны Хань и Гкень продолжали давить и терзать врага, оставшегося без подкреплений, командующий Южной эскадры Руо Шень не ослаблял натиска на корабли флота вторжения, уже оправившиеся от первоначального шока. Все самые крупные галеры юнь получили к этому времени значительные повреждения, несколько начали тонуть, а две или три удерживались на плаву лишь чудом. Еще на полудюжине судов вовсю кипели абордажные схватки.
"Железная длань", уже не раз отличившаяся за время стремительного похода Ли Ханя через захваченные земли, сумела под жесточайшим натиском прорваться к Гункань. Изломанный и подожженный корабль, вылетел на пологий берег, намертво засев дном на мелкой гальке. Семь сотен солдат абордажа и матросов из команды десантной куай-сё выбрались на землю, чтобы сразу же вступить в бой с охраной артиллеристских батарей. Немногочисленность защитников и ярость нападавших сыграли свою роль, и экипаж "Длани" прошелся неистовым вихрем по позициям вражеских инженеров, сея повсюду пламя и разрушение. Остальные корабли продолжили дуэль с полевой артиллерией юнь, пока сами южные захватчики пытались наладить переправы выше по течению.
К тому времени, когда это у них, наконец, получилось, морская битва давно распалась на четыре десятка отдельных небольших сражений. Немало кораблей оказалось выведенными из строя и неспособными продолжать дальнейшие действия. Флагман Юнь, четырехпалубное чудовище, сразу два нижних яруса которого были предназначены для гребных команд, пылал от кормы до носа, а несколько имперских мику-дзё продолжали сновать вокруг него, "поддерживая огонь в печи". "Погибель Зерлаку" тоже пострадал весьма серьезно. Уже дважды его матросам приходилось тушить крупные пожары, а задняя мачта оказалась сломана почти у самого основания и лежала теперь поперек корпуса. Времени на то, чтобы спихнуть ее в море у экипажа флагмана не было. Несмотря на все выше перечисленное, "Погибель" продолжала атаковать ближайшие скопления чужих судов, помогая товарищам огненными зарядами из своих цяо-ба и мощью бронированного киля, превращавшего сиртакские барки и мелкие галеры просто в кучу деревянного хлама, болтающегося на поверхности воды.
Две тысячи царских пехотинцев удачно перебравшись на противоположный берег Чаанцзянь еще не подозревали, как повернется дальнейшее сражение, когда, как им казалось, они вот-вот должны были выдвинуться на выручку своим товарищам, а еще три тысячи солдат только готовилось к переброске. Появление второй имперской армии, теперь уже из трех южных ворот Таури, стало в этой ситуации для царских командиров не самой приятной новостью. Хотя в главном лагере Юнь по-прежнему было сосредоточено не мене девяти тысяч бойцов, довольно многие подразделения, входившие в это число, могли считаться боевыми лишь весьма условно. Разумеется, все остальные оставшиеся части были самым лучшим и "неприкосновенным" резервом ляолянских стратегов, но полководцы Империи, а точнее один демон с двумя сущностями в своем чреве, снова заставил противника изначально действовать на навязанных ему условиях и поступать не так, как ему хотелось бы.
Новые силы Таури состояли из шестидесяти сотен ополченцев, усиленных на флангах двумя тысячами солдат абордажа Центрального флота. На главном ударном направлении также развернулось почти девятьсот наемников, переданных командованию обороны города торговыми домами и хозяевами свободных кораблей. В каждой тысяче добровольцев был сформирован отдельный костяк из полутора сотен отставных солдат, приставов и самых бесстрашных китобоев, не забывших прихватить на битву свои любимые гарпуны. Многочисленная осадная артиллерия имперцев, как и в случае с северной армией, была попросту снята ночью с городских стен и поставлена на колесные лафеты. Само же ее наличие вновь вынуждало противника к открытому встречному бою без надежды отсидеться на защищенных рубежах.
Столкновение двух людских масс, еще более масштабное чем то, что случилось этим утром по другую сторону от каналов и стен Южной столицы Империи, произошло на пологой приморской равнине, покрытой высокой сочной травой. Наемники, задачей которых было прорвать вражеское построение первым же ударом, справились со своей миссией просто отлично. Делать ставку на них в оборонительной стратегии было бы не слишком разумно, ведь слаженность и общее взаимодействие между раздробленными группами было не на высоте, зато в вопросах нападения эти ребята были подготовлены отменно. Не давая юнь перестроиться и задержать их прорыв, воины торговых домов буквально разделили главные силы южных захватчиков на две части, а удары солдат абордажа на флангах не позволили остальным частям царской армии быстро разгромить ополчение или хотя бы потеснить его обратно к Таури.
Как оказалось, достигнутое преимущество было недолгим. Корпус лим-бо, до того державшийся в резерве у юнь, выдвинулся на передовые позиции, обходя наемников по правому краю, и буквально в считанные минуты растер в кровавый фарш несколько сотен добровольцев, оказавшихся у него на пути. Ополчение городских кварталов дрогнуло от яростного и неудержимого напора элитных штурмовых бойцов, и единый строй в порядках Империи рассыпался также быстро, как и был собран в начале сражения.
Покончив со слабым противником, обратившимся в бегство, лим-бо врубились в ряды купеческой охраны, но в этот раз столкнулись с соперником достойным грозного имени смертоносных латников. Наемники сражались отчаянно и не менее яростно, заставив лим-бо увязнуть в своей массе, и не давая штурмовикам возможности развить свой первый успех. Все прочие ополченцы, за исключением тех, кто угодил под удар лим-бо, также продолжили битву с юнь с не меньшим берсеркерским остервенением. Хотя если бы не сохранявшееся и здесь превосходство сил Империи в стрелках и машинах, вряд ли бы это противостояние могло бы сложиться на равных.
Самое страшное сражение в истории Таури к тому времени кипело уже по всем городским окрестностям, на земле и на морском мелководье, на палубах кораблей, в русле и по берегам священной Матери-Чаан, в болотистых низинах и на песчаных береговых дюнах. Стоны тысяч умирающих и раненых, сотни предсмертных проклятий, свист стрел и звон металла, треск ломающихся бортов и срежет метательных механизмов - всего этого было так много, что даже прозрачный воздух начинал казаться вязким и плотным от звуков. Но больше всего в этот день было крови, пролившейся на землю и в воду столько, что ее хватило бы на то, чтобы заполнить собой все искусственные пруды Золотого Дворца в блистательной Хэйан-кё.
Флотоводцы Юнь не могли не прореагировать на дерзкую выходку куай-сё, пытавшихся разграбить их береговые склады. Четыре крупных галеры и не меньше десятка мелких судов отделились от основной массы флота, полукругом обходя имперские гребные корабли с разных сторон и пытаясь прижать их к берегу. Хайтин Реёко Кэй принял, в ответ на это, решение идти в лобовую атаку.
Остатки речной эскадры Чаанцзянь уступали противнику в количестве орудий, в численности экипажей и в пространстве для маневра. Однако на царских судах по три четверти команд состояли из молодых неопытных матросов, в то время как на всех куай-сё каждый из воинов хайтина Кэя ходил под парусом не меньше шести-семи лет.
Перестрелка между сближающимися судами вышла быстрой и сумбурной, имперцы рвались на абордаж, не считаясь с потерями и повреждениями, а капитаны зелено-золотых галер слишком поздно сообразили, что держаться на расстоянии и использовать свое весомое превосходство в артиллерии будет выгоднее, чем позволить вражеским солдатам ворваться на собственные палубы. Тем не менее, Судьба сегодня благоволила Империи, если конечно, считать то, что получилось в итоге, удачным завершением дня для жителей и защитников Таури.
"Императорский рейдзё" сумел сцепиться бортами с самым крупным из кораблей Юнь, представлявшим собой могучую двухпалубную галеру, имевшую широкий нос и превосходившую флагман Реёко в длину почти на полкорпуса. Другая куай-сё уже приближалась с иной стороны к юньскому судну, но его экипаж был сейчас занят совсем иной проблемой. Борта и днище "Рейдзё" были пробиты во множестве мест и, по сути, корабль держался сейчас на плаву лишь за счет многочисленных веревок с абордажными крючьями. Соленая вода уже затопила всю весельную палубу куай-сё, а устойчивость вражеской галеры все-таки была не столь запредельной, чтобы и дальше продолжать удерживать такой балласт. Тонущий "Рейдзё" непременно утащил бы за собой на дно своего противника, что было бы весьма символично, но юнь и сами прекрасно это понимали. Пока матросы галеры всячески старались расцепить суда, команда хайтина Кэя напротив, пыталась как можно быстрее перебраться на чужие палубы. И хотя численность и в этой ситуации была на стороне южных захватчиков, имперские моряки и солдаты абордажа уверено прокладывали себе путь, сумев захватить всю носовую часть галеры и практически полностью очистить от врагов ее внутренние палубы и трюмы.
Бросать "Рейдзё" Кэю откровенно не хотелось, но хайтин понимал, что это необходимо, и потому покинул тонущую куай-сё одним из последних. На главной палубе его уже поджидал теплый прием от лица тех, кто все еще считал новый корабль Реёко своим собственным. Хайтину пришлось спешно устранять это заблуждение, и уже в который раз за его долгую службу немаловажную роль здесь сыграли боевой опыт и непредсказуемый стиль "воина воды".
От невысокого кряжистого тяжеловеса противник почти всегда ожидал лишь обычных прямолинейных, но сильных ударов. Такие воины по определению должны сражаться грубовато, без лишних изысков и финтов, добиваясь в итоге победы не столько хитрыми изощренными приемами, сколько собственной выносливостью и бесконечными выматывающими атаками в сочетании с такой же простой защитой. Редкие исключения, по мнению Реёко, лишь подтверждали это правило. Только раз ему встретился противник, оказавшийся достаточно быстрым и везучим, чтобы предугадать и оценить истинные способности хайтина Кэя. Тот пожилой ракурт засел в памяти у него на всю оставшуюся жизнь, и даже на смертном одре "воин воды" ожидал теперь его появления в череде воспоминаний, когда собственный разум Кэй окончательно исчезнет в горячечном бреду. Поединок с безымянным воином, чьи одежды не украшали ни цветастые гербы больших семейств, ни многочисленные трофейные драгоценности, продлился не менее получаса, и Реёко никогда не вспоминал о том случае с радостью или с удовлетворением. Никогда прежде он не был так близок к смерти, как в тот самый раз.
Матрос-юнь, зычно крича, бросился на хайтина, едва спрыгнувшего на дощатую палубу, замахиваясь прямым "морским" палашом. Реёко легко отбил его выпад, и клинок его абордажной сабли, описав замысловатую петлю, рассек неудачливого врага от плеча до пояса. Следующий противник даже не успел ударить. Третьего Кэй заколол наградным хайтин-хэ, который держал в левой руке, толкнув перед этим в сторону противника тело его предшественника, которое налетело на того тяжелым мешком. Куда именно стоит прокладывать себе путь, Реёко прекрасно знал. Сердце и мозг любого корабля - это его командирский мостик. Тот, кто удерживает это место, тот и контролирует судно, не столько даже тактически, сколько просто в моральном плане.
Быстро шагая по палубе и обрастая свитой из имперских воинов, подобно гигантской морской акуле, таскающей за собой целый косяк мелких хищных рыбешек, Реёко с пугающей скоростью устранял со своей дороги любого, кто пытался ему помешать. В половине случаев, хайтин даже и не пытался убить врага, подсеченной ноги или сломанной челюсти было порой вполне достаточно. Задержек и филигранной расправы удостаивались лишь самые назойливые, остальных Реёко просто бросал "на растерзание" своим спутникам.
Не прошло и часа, как желтое с красным знамя, трепетавшее на вершине главной мачты, оказалось спущено, и его место тут же занял сапфировый вымпел с черными иероглифами, обозначавшими демонического обитателя подводных глубин. Натянутые абордажные тросы вскоре тоже были обрублены один за другим, и корпус "Императорского рейдзё", верно служившего своей команде почти два десятка лет, медленно стал погружаться в холодную пучину моря. Пленных юнь загнали в отсеки для гребцов, своих раненых разнесли по кубрикам экипажа. Семь куай-сё, сумевших пережить сражение и не потерять способности к перемещению, вместе с еще двумя захваченными кораблями двинулись обратно в сторону порта, следуя в кильватере за своим новым флагманом. Вместо разграбления берегового лагеря, Реёко вынужден был ограничиться лишь его обстрелом из уцелевших бортовых установок, но для чего-то большего у него не оставалось уже ни людей, ни времени.
Сражение при Таури, как впоследствии назовут эти события историки-писцы из императорских архивов, длилось до самого заката. В каких-то местах схватки иногда стихали на время, чтобы потом возобновиться вновь, но полное спокойствие установилось лишь с наступлением темноты.
Самый жестокий участок битвы выпал на долю кораблей из речных эскадр Камо и Синцзян. Многие куай-сё лишились большей части своих экипажей, а такелаж, весла и борта были серьезно повреждены у всех без исключения. Два судна затонули прямо во время сражения, еще один корабль был вынужден выброситься на мель у северного берега, где на него тут же накинулись отряды юньских солдат, пылающие жаждой мести. Команда судна билась отчаянно, а их товарищи с других куай-сё несколько раз порывались прийти к ним на помощь, но плотный огонь вражеских батарей не позволил им сделать этого. К вечеру на борту корабля уже не осталось живых, но и все мелководье вокруг разбитого и горящего корпуса оказалось в итоге просто завалено окровавленными трупами южных захватчиков.
Уже в сумерках две самых непострадавших из куай-сё подошли к берегам Гункань и забрали с острова, значительно поредевшие, силы десанта и экипажа "Железной длани". После того, как им удалось уничтожить саперные части, развернутые на месте бывшей ставки генерала Окцу, солдаты Империи сумели дважды отбить попытки юнь вернуть себе контроль над островом, но цена за эти победы была высока. Уцелело лишь двести бойцов, невредимыми из которых не остался уже не один.
Обе больших группировки оборонявшихся, "выведенных в поле" к северу и к югу от города, медленно оттянулись обратно под защиту стен Таури. Добиться кардинального превосходства или уверенной победы никто из них так и не сумел. На севере к юнь успели подойти несколько тысяч свежих воинов из числа переправленного подкрепления, на юге - лим-бо так и не позволили потеснить царскую армию с занятых рубежей. Южная эскадра возвращалась к родным причалам подобно огромному израненному зверю, а состояние у людей тайпэна Руо Шеня было ничуть не лучшим, чем у всех остальных.
Согласно поименным перечням армейских интендантов суммарные потери имперского войска за этот день превысили три тысячи человек убитыми, а раненых было почти вдвое больше. Основная часть погибших приходилась на отряды ополчения, в особенности пострадали те, кто предался позорному бегству и стал легкой добычей для преследовавшей их кавалерии. Еще практически полностью оказались вырезаны три сотни добровольцев, состоявшие из юнь, проживавших в Таури. Именно они встали на пути у вражеских всадников, защитив собой всю остальную армию от опасного прорыва в тыл. Погиб староста юньского района Зэн Юрчи, погибли многие известные мастера из его квартала, погибли сыновья всех самых богатых семейств и работники крупных цехов самой большой этнической диаспоры Таури, и уже никто после случившегося даже за глаза не осмеливался говорить о возможном шпионаже или предательстве с их стороны. Южная эскадра лишилась двух тысяч солдат и матросов, столько же были ранеными, а судьба еще почти восьмисот оставалась неизвестной, но вносить их в посмертные списки храмов и гуань никто не спешил. Из семидесяти крупных кораблей тайпэна Шеня уцелело пятьдесят два, но выйти в море и вновь сражаться могли из них теперь только двадцать. Четырнадцать галер Юнь привели в порт в качестве трофеев, но к военному делу из них тоже были пригодны только лишь три или четыре.
Радовать в этой ситуации могло только одно - положение дел во вражеской армии было просто катастрофическим, особенно по сравнению с делами городского гарнизона, имевшего, в отличие от противника, довольно комфортные условия для "зализывания ран". По самым скромным подсчетам чиновников дзито Тогу Синкая, и самым оптимистическим оценкам со стороны самих юнь, вместе с генералом Окцу этой ночью на погребальные костры отправилось около семидесяти сотен солдат и офицеров. Почти четыре тысячи сгинули в море на поживу чайкам и рыбам, и больше пяти тысяч оставались в полевых лазаретах. Многие раненые умерли в течение первых часов, в отличие от имперского войска у юнь не было подмастерьев армейских лекарей, которые рискуя собственной жизнью, вытаскивали бы бойцов прямо с поля боя, оказывая им первую помощь, как правило, сразу же на месте. Врачеватели южных захватчиков приступали к своему делу только, когда "больных" доставляли в госпитали их товарищи или посмертные команды, искавшие выживших уже после сражения.
От артиллерии Юнь уцелело где-то две трети, но настоящей осадной техники среди сохранившегося парка не было. А вот флот южан просто перестал существовать. Три десятка разбитых кораблей, уткнувшихся носами в песчаный берег не были до сих пор уничтожены имперцами только потому, что им самим сейчас попросту не на чем было воевать. Но суда Южной эскадры еще можно было починить, а вот затонувшие галеры у рифовых молов, ограждавших проходы к Таури, не в силах была поднять со дна уже никакая магия.
Так или иначе, но продолжать осаду города было бы теперь для юнь чистым самоубийством. Поддержание полноценного кольца окружения требовало, с учетом караульных смен и резервных команд, по меньшей мере, пятнадцати тысяч здоровых воинов, а новый командующий пятой армии имел на руках лишь чуть больше десяти, озлобленных и усталых, лишенных законных трофеев в Имабаси, и обремененных множеством раненых. Тридцать сотен матросов, оказавшихся на берегу и вынужденных примкнуть к сухопутным силам, лишь добавляли неразберихи. Только наличие запасов провианта и уцелевшие обозы позволяли юнь надеяться на возможность удачного отступления, и выбирать им по большому счету было не из чего.
На третий день после Сражения при Таури, пятая армия начала собираться в путь. Защитники города наблюдали за этим с радостью, но без веселья. Отпускать теперь своего врага так просто Хань и Куанши не собирались. Известие о выступлении тайпэна Ваня из Вулинь и о его первых стычках с авангардами четвертой армии вторжения пришли этим же днем с голубиной почтой.