Аннотация: Об отношениях мужчины и женщины через сто лет, когда жизнь уже станет спортом.
Лучшего человека нет, но есть лучший мужчина и лучшая женщина. Сегодня вечером они, вероятно, встретятся друг с другом. Так устроен рейтинг.
Как все юноши, я мечтал поскорее начать встречаться с женщинами, но, не как все, я много работал, чтобы с первого же дня у меня был высокий коэффициент личной привлекательности.
Утром того дня, когда мне исполнилось шестнадцать, я стал автоматом (до сих пор не понимаю, как это нелепое слово, высмеивающее тех, кем мечтали бы стать люди всех времен и народов, прижилось, а лучших из нас называют суперавтоматами), сразу же заслужив право попасть в топ 10 000 мужского рейтинга штата. Для шестнадцатилетнего юнца немалое достижение. Усилия не прошли даром. Это означало, что, благодаря достигнутой уже тогда высокой привлекательности, с первого же дня я мог встречаться с женщинами из местного топ 10 000 и быстро оценить, пожалуй, самое волнующее изобретение в истории.
Раньше, когда не было рейтинга, ты мог влюбиться в какую-нибудь девушку, которую видел каждый день, и годами мучиться, стесняясь пригласить ее на свидание. Иной раз люди умирали, так и не объяснившись с возлюбленной, а самые скромные и вовсе так и не осмеливались сделать попытку подойти хотя бы к одной из окружающих их женщин. Сейчас, хочу я или нет, хочет она или нет, стесняемся мы друг друга или нет, но мы встречаемся автоматически с лицами противоположного пола, соответствующими нам по рейтингу.
В тот же день (!) я погрузился в череду автовстреч с женщинами одна лучше другой, и 37% моих свиданий доводились до логического конца. Это было процентом моих полных побед.
Имоджен стала 69-м моим автоматом. Утром следующего дня мы проснулись в ее постели, и она сказала, чтобы я звал ее Джи, значит, она первая из всех меня полюбила, потому что придумала это имя для меня одного.
- А я буду звать тебя Нат, - добавила она, - никто не зовет тебя так?
Мое имя - Натаниэль. Вообще-то вечером я должен был встречаться с другой (Джи выбрала менее плотный график), и это случилось, но следующим утром я вернулся к Джи по ее просьбе. Это было наше первое свидание, такое, как в старое время.
Вскоре она, даже не посоветовавшись со мной, решила выйти из рейтинга. Я отказывался верить ей, думал, она шутит.
- Ты сошла с ума. С твоими данными лет через десять ты бы вошла в первую десятку женщин штата.
- Я хочу думать только о тебе.
Продолжая встречаться с "женскими автоматами", как их теперь с горькой насмешкой называла Джи, я знал, что она ждет меня дома, что она не умеет ревновать, что жить с ней удобнее. Кроме того, мне нравилось, что ради меня она отказалась от возможности стать дивой, от мужчин лучше меня, от всего того, от чего никто никогда не отказывается. Кроме того, для меня она была идеальным партнером, даже тренером, от которого я мог узнать множество полезного о женщинах, так сказать, из первых уст; кроме того, ее роскошное присутствие рядом со мной воодушевляло само по себе и быстро вошло в привычку. Ей было жаль, что я ее не любил.
Когда мой рейтинг не рос или, хуже того, падал, мы оба переживали; Джи, как не только мой играющий тренер, но и страстная болельщица, - еще сильнее меня, и я слишком высоко ее ставил, чтобы сомневаться в ее искренности.
- Во время встреч с женскими автоматами тебе нужно меньше думать обо мне, - как-то пошутила она во время моей черной полосы.
Напрягая двуглавую мышцу, я ответил:
- В этом нет никакой психологии.
- Я люблю тебя, а не твои мускулы, хотя, не спорю, они хороши.
Через каких-то три года я, наконец, стал одним из сотни лучших мужчин штата и получил возможность войти в национальный рейтинг. Теперь я каждые три дня (мой новый, более умеренный, график) летал в другие штаты на автовстречи с местными дивами. Конечно, не со всеми удавалось наладить контакт, но иной раз я едва успевал на очередное рейтинговое событие, вынужденно пропуская свидание с Джи, за которое баллы не начислялись.
За следующие тридцать лет неимоверными усилиями я добрался до национального топ 100 и вошел в международный рейтинг. Отныне я мог встречаться с самыми красивыми женщинами мира, и прилетал к Джи все реже. Ей оставалось болеть за меня, как за крутого секс-спортсмена, радуясь моим успехам издалека.
Вскоре наступило новое время полной защиты, о которой наши предки мечтали, пожалуй, лишь немного меньше, чем об автовстречах. У человека теперь оставался единственный способ умереть - отключить свою защиту. Возникло еще одно деление истории на две стадии: неполной и полной индивидуальной защиты. Кстати, как-то раз она (защита) спасла мне жизнь, когда какой-то сумасшедший при свете дня напал на меня с ножом, но был мгновенно парализован и оставлен дожидаться прилета полиции на месте преступления.
Увы, через считанные месяцы мир сделал ответный ход, и возник феномен. Люди, которые, по-видимому, выработали свой целостный ресурс, но не хотели уходить по доброй воле, просто засыпали и больше не просыпались. Мир оказался покрепче нас, и многие начали думать, что феномен - это не что иное, как единственная эпифания, открытая всем, что рейтинг не имеет того смысла, который мы ему придаем, что мы находимся в предмирие, что нужно вернуться к вере предков (кстати, какой-то физик, ставший на второй сотне лет жизни метафизиком, лучше всех сказал про полную защиту: "древние в силу своей ограниченности совершили невероятную ошибку, придумав бога, которому они должны были служить, а мы смогли создать такого бога, который служит нам").
Автоматов стало заметно меньше, и я, совершив рывок, вошел в мировой топ 1 000. Наконец, я вышел на финишную прямую и оказался совсем близко у главной цели всей своей жизни - войти в мировую сотню, то есть стать мировой знаменитостью и мечтой любой женщины.
Последующие десятилетия я отдавал всего себя автовстречам, и у меня не было возможности летать к Джи и желания отвечать на ее сообщения. Наконец, она перестала их писать, видимо, сообразив что к чему. Сообщение о ней пришло ко мне через восемь лет после последнего ее сообщения (когда я уже вплотную приблизился к мировому топ 500). Она дала распоряжение, в случае, если она перестанет приходить в сознание, уведомить меня.
Сперва я не придал этому значения, более того, помню, ее естественное желание дать мне знать о том, что ее больше нет, показалось мне смехотворным. "Зачем мне знать, есть она или нет?" - спросил я себя, имея в виду: зачем мне, почти звезде мирового масштаба, знать о том, что какая-то забытая всеми девица приходит или больше не приходит в сознание. Но почему-то теперь я вспоминал ее каждый день. В следующие месяцы мысль о Джи стала настолько навязчивой, что даже защита обратила мое внимание на тот факт, что я становлюсь психологически неустойчив.
- Просто я становлюсь слишком сентиментальным. Это старческое, - был мой ответ. - Не забывай, сколько мне лет.
Каждый день я представлял себе, как она ложилась в постель, когда-то нашу постель, одна, а потом однажды утром не проснулась. И я даже не попрощался с ней тем вечером, который стал для нее последним.
Однажды, во время встречи с аргентинкой Иво Деверия, 881-м номером мирового женского рейтинга, я сорвался, не вовремя вспомнив вдруг, что единственная моя - как будто не было тысяч других, как будто сейчас со мной не было отличного "женского автомата" (вспомнилось мне вдруг это ее любимое выражение) - лежит там одна, всеми забытая, забытая мною, и не удержался от рыданий. Иво уставилась на меня, как на идиота, и ушла, не прощаясь. Это была моя последняя автовстреча.
В моей голове все время крутилась одна и та же мысль: как жаль, что Джи, в отличие от меня, не умела видеть осознанные сны.
Нет, я не поехал в наш дом. Он давно уже превратился в музей, ужасный музей одного из миллионов промежуточных тел, но такого прекрасного тела Джи. У меня не хватило бы сил увидеть ее, ее обманчивое бессознательное дыхание в бесконечном сне, как будто она только что уснула, и стоит лишь окликнуть ее, и она проснется. Может ли быть что-то ужаснее, чем тело дорогого тебе человека, годами пребывающее между жизнью и смертью?
Зачем-то улетел на Фиджи, лежал у хижины, оборудованной под келью, игнорируя экзотических фиджиек, глазел на успокоительный океан и ждал, когда лучшие умы найдут способ пробуждения долговременно спящих. Почему, собственно, это не должно было рано или поздно произойти?
Многие тогда жили в ужасе от одной мысли о том, что после следующего засыпания они могут не проснуться, и снова поверили в старого бога (в новом после возникновения феномена они разочаровались). О промежуточных телах вошло в моду думать, что сознание им вернуть невозможно, потому что их души давно находятся в другом месте. Но я верил, что способность видеть сознательные сны спасет меня, и мне было необходимо одно - ее прощение, я не мог умереть без него.
Миру понадобилось меньше года, чтобы ответить человеку, возомнившему себя бессмертным. Мы оказались менее сообразительными. Наш следующий ход последовал через долгие двадцать два года, и он не касался тех, кто уже потерял сознание. В защиту лишь были внесены поправки, позволяющие индивидам не спать. Некоторые отвернулись от старого бога и вернулись в рейтинг, но ответ мира, как и в прошлый раз, не заставил себя ждать. Теперь для того чтобы потерять сознание, людям не нужно было засыпать. Это могло произойти с ними в любой момент. Имея полную защиту, люди начали чувствовать себя беспомощными.
Теперь мое умение видеть осознанные сны лишило меня преимущества перед другими, но я не испугался. Для этого я был слишком стар.
Над своим ответным ходом человек опять думал очень долго, но все-таки он думал, к тому же подгоняемый страхом. Понадобилось еще тридцать семь лет (которые, видимо, так и не выработали мой целостный ресурс, потому что я все еще находился в сознании; по статистике таких старых, как я, оставалось не более сотни на весь мир; наконец-то, я вошел, так сказать, в символическую сотню лучших, причем, как мужчин, так и женщин; в старости, пусть и сугубо психологической, пол не так важен) для того, чтобы научиться возвращать им сознание.
Когда Джи связалась со мной, я был уже в полете. Она встретила меня в терминале, и мое усталое сердце не выдержало бы этого главного события моей жизни, если бы не моя полная защита.
- Ты простила меня, Джи? - наивно спросил я по своей душевной простоте, которую обрел за бесконечные годы ожидания этой встречи.
Она только смущенно улыбнулась и мило пошутила:
- За что?
- Теперь я твой, дорогая, - сказал я ей.
- Совсем? - наивно спросила она по своей все еще неутраченной душевной простоте, не веря моим словам.
- Совсем, дорогая моя, - ответил я так, что она не могла не поверить.
В отличие от меня, Джи ни капли не изменилась, а я новый нравился ей еще больше, хотя любила оно того, старого. Мы больше ни к чему не стремились, просто наслаждались друг другом в ожидании следующего хода мира.