Характерная излучина реки напоминала человеческие ягодицы. Поэтому лётчики, не сговариваясь, стали называть её "Филькиной задницей" по фамилии бортмеханика Филькина, прославившегося тем, что у него украли дерьмо при помощи лопаты на одной из буровых. Как украли, как украли? Он присел, а ему второй пилот лопату тихонько подставил. Долго, говорят, Филькин свои артефакты искал. Чуть с ума не тронулся, решив, будто приступ амнезии с ним приключился на нервной почве. Недели две потом ещё о чём-то постоянно задумывался, заговариваться начал, с женой помирился, в кинотеатр раза два ходил и в шахматный кружок при доме пионеров записался.
После того анекдотического случая филейные части Филькина сделались предметом шуток и насмешек со стороны лётного состава небольшого северного аэропорта, который и аэропортом-то назвать нельзя, поскольку, кроме ВПП, рулёжек, стоянок для вертолётов, небольшого перрона и нескольких технических сооружений здесь ничего не было. Редких пассажиров, большей частью из нефтяников, регистрировал командир воздушного судна, сверяясь со списком от заказчика, поскольку и аэровокзал, и служба досмотра отсутствовали. А всеми перевозками и заявками заправлял хитрющий и острый на язык старичок. Имени и отчества этого замечательного человека никто не помнил, а называли его по фамилии. Вернее, даже не по фамилии. Использовали прозвище, образованное от неё. Фамилия Першин, а прозвище - Першинг. В те достаточно уже неблизкие времена, о которых идёт речь, название американских ракет средней дальности и мобильного базирования поминалось в каждом номере центральных газет, посему псевдоним прилип к Першину накрепко: если отдирать - только "с мясом". Таким вот образом.
Собственно, именно Першинг, пролетая как-то с экипажем Ми-8 мимо излучины реки, первым заметил:
- Ты посмотри, насколько изысканные очертания - прямо, Филькина задница!
Экипаж, по счастью не тот, где работал бортмеханик Филькин, встретил краткий спич служебного пассажира одобрительным ржанием.
Вот с тех пор и повелось говорить между лётчиками:
- Почти дома. Влетаем в Филькину задницу.
- Сейчас Филькину задницу обогнём, и можно будет на посадку заходить.
*
Теперь пару слов о самом Филькине. Ничем необычным он не выделялся: невысокого роста шатен неопределённо-среднего возраста, в меру начитанный, в меру работящий, в меру наивный, в меру пьющий, как и большинство советских граждан. Не дурак сходить "налево", если случай представлялся - хотя этим тоже разве кого удивишь?
Но имелось у бортмеханика одно замечательное свойство, отличающее его от всех прочих граждан социалистической ориентации. Филькин постоянно попадал, а иногда и влипал, в самые невероятные истории; и они всякий раз приводили в восторг весь лётный отряд. А зачастую и семьи вертолётчиков - если без "картинок". Амурные похождения между собой в экипажах обсуждали, но жёнам - ни-ни! Кодекс чести "полярного воздушного волка". С этим разве поспоришь!
В тот раз получилось с "картинками".
*
В числе прочих членов экипажа Филькина командировали на учёбу в УТО (учебно-тренировочный отряд). В авиации аббревиатуру УТО расшифровывают сообразно пониманию реалий: УТО - устал товарищ? Отдохни!
Вот и отдыхали, кто как мог - в меру испорченности и денежного довольствия, утаённого от супруги в виде неубиваемых заначек. Филькин наэкономил достаточно, чтобы позволить себе несколько раз за время повышения квалификации посетить не самый захудалый ресторан республиканского центра.
Как известно, в подобных не слишком пафосных заведениях происходят всякие неожиданные, а иногда и очень ожидаемые - заранее планируемые - встречи. Вот и у Филькина, завернувшего "на огонёк" после занятий однажды получилось романтическое свидание с прекрасной дамой. Бортмеханику не пришлось прилагать сколь-нибудь особых усилий для получения расположение кокетливой прелестницы. Хватило всего только одной бутылки коньяка "Самтрест" о трёх звёздах на фасаде, двух салатов оливье, которые местные повара назвали: один - "Столичным", другой - "Московским", и двух чашек отвратительного пойла, проходящего по меню под псевдонимом "кофе натуральный".
Отправился Филькин проводить даму в её, так сказать, пенаты, где она проживала разведённым манером уже года три как - сама рассказала, чирикая без умолку. Понятное дело, бортмеханик представился неженатым самостоятельным мужчиной, чем привлёк внимание женщины. Поэтому она решила сыграть с ним в "настоящую любовь". Что сие значит, спросите? А то и значит: отдавать первому встречному Филькину свою изрядно потраченную временем целомудренную наивность целиком дама не спешила.
"Ах, вы просто вскружили мне голову! Нельзя же, право, быть настолько ветреной". "Вы так призывно дышите, словно марал в пору весеннего гона". "Потрогайте здесь, слышите, это трепещет моё взволнованное сердце... Да не суйте руку под плащ, холодно же!" Надеюсь, вам несложно будет представить, что могла говорить одинокая очаровательная особа бальзаковской поры, дабы завлечь жертву в свои сети.
Филькину ничего не оставалось делать, как только показать избраннице, мол, он верит в чистоту её помыслов со всей своей наигранной искренностью, на какую оказался способен. На самом-то деле ему просто хотелось склонить даму к немедленному и оперативному сожительству, но поскольку та манерно сопротивлялась подобному развитию событий, пришлось ей подыграть. Дело, разумеется, затягивалось, но самолюбие не позволяло разгорячённому бортмеханику бросать дело на полпути.
В первый вечер Филькин долго заливался соловьём возле подъёзда избранницы, но приглашения в дом для более короткого знакомства всё же не состоялось.
- Ах, милый, не сейчас. Я не могу так скоро. Мне нужно немного осмыслить происшедшее.
Думаю, вы и сами, наверное, не раз слышали подобную чепуху. Бортмеханик, полагаю, тоже. Потому он, горько про себя сожалея о напрасно потерянном времени, резко повернулся в сторону гостиницы, тренирую на губах модную в те времена фразу "Мадам, уже падают листья..." с фатальными для не разгорающегося романа последствиями.
Мадам верно поняла намерения кавалера, и готова была капитулировать, но мысль о перспективе обзавестись настоящим мужем засела в её хорошенькой головке и вступала в противоречие с желанием, которое, впрочем, не довлело над женским либидо настолько сильно, поскольку её квартиру накануне посетил коммивояжер по фруктовой части из славного города Агдама. Она добавила в голос трагического пафоса Орлеанской девственницы и сказала:
- Дорогой, я и вправду не могу так скоро. Ты прости, пожалуйста. Мне необходимо хорошенько всё обдумать.
- Только недолго думай, Марго! - ответствовал великодушный Филькин. - До завтра и ни секундой больше.
Удовлетворённые собственным благородством герои расстались, сговорившись встретиться в том же ресторане через сутки.
*
Обратную дорогу бортмеханик помнил хорошо, но время было позднее, и он решил немного сократить путь, двигаясь через дворы. В одном месте прямо перед Филькиным оказалась строительная площадка многоквартирного дома, и он, не задумываясь, двинулся через территорию, заваленную рабочим мусором: досками, мешками с окаменевшим под дождём цементом, обломками кирпича. Ловко маневрируя среди навалов культурного слоя современности, бортмеханик не заметил ловушки. А западня эта представляла собой яму, куда слили остатки неиспользованного в вечернюю смену битума нерасторопные рабочие. Вероятно, позднее хотели скрыть от прораба, чтобы тот не уменьшил объёмы выполненных работ, закрывая наряды.
Осенний ветер дружелюбно припорошил яму великолепием опавшей листвы, и при слабом свете луны она стала практически неразличимой, слилась с естественным ландшафтом. Когда же ноги Филькина погрузились в тёплую, застывающую массу, напоминающую разогретую жарким африканским солнцем вязкую резину, бортмеханик сначала ничего не понял. Но потом, когда сделалось невыносимо горячо, он вылетел на волю невероятным движением, напоминающим отчаянный рывок лося, угодившего в трясину.
Оказавшаяся неподалёку лужа спасла героя от участи Маресьева и одновременно наградила новомодной обувью на вполне себе эластичной платформе - битум в водной среде застыл равномерно.
Кое-как Филькин доцокал до гостиницы в блестящей в свете уличных фонарей обновке и поднялся в свой номер, где его родной экипаж "расписывал пулечку" на троих под спирт и крутые яйца без хлеба - всё, чем оказался богат местный буфет перед закрытием.
Вид очертеневшего до колена бортмеханика сначала ввёл народ в легкомысленное состояние, а потом стало не до шуток, поскольку Филькин всё время постанывал и просил оказать ему помощь. Лётный состав принялся проводить операцию по извлечению пострадавшего из битумной коросты. Туфли и носки едва отодрали с небольшими потерями кожного покрова, равно как и брюки, которые, правда, пришлось обрезать под коленями. Насколько болезненна оказалась процедура столь необычной эпиляции, лучше спросить у самого Филькина. Но он как мужчина скромный и терпеливый вряд ли об этом расскажет.
Раны обработали подходящей для случая мазью из обнаруженной у дежурного гостиничного администратора аптечки, после чего наступил тихий час. Утро совершенно точно подтвердило - бортмеханик на занятия идти не может. Не в чем. Нет, носки и ботинки у него ещё были, но вот брюк больше не оказалось. Не отправляться же за знаниями в неловко обрезанных бриджах или тренировочном костюме - преподаватель может воспринять подобное явление проявлением не просто неуважения, но и крайней степени цинизма.
Таким образом, с разрешения командира экипажа Филькин мог до самого вечера спокойно зализывать раны и приводить свои мысли в порядок. Вернувшийся с учёбы экипаж принёс герою с полчаса назад купленные вскладчину брюки, и бортмеханик решил действовать. Не слушая уговоров командира, умоляющего пощадить кровоточащие уже почти сутки ноги, Филькин перебинтовал раны свежими бинтами и принялся "чистить пёрышки", готовясь к свиданию. Сегодня ночью он точно сделает то, что должен сделать настоящий мужчина с настоящей женщиной... и, наверное, даже не один и не два раза. Слишком дорого дама республиканского значения для него теперь обходилась.
Незадачливого героя-любовника сопроводили в ресторан, помогая приноровиться к хромающей походке недоваренного полуфабриката. Зато там уже, почуяв томительный сладкий запах заграничных духов "Сигнатюр", Филькин расходился и даже попытался изобразить со своей дамой танец любви и страсти под мелодию "Воздушная кукуруза" композитора Герхона. Правда, через три такта ему нестерпимо захотелось замереть в позе "остолбеневшая жена Лота на приёме у народного целителя Эскулапова", но вечер всё же прошёл успешно. Дама пожалела своего кавалера, и домой к ней они отправились на таксомоторе, по советской традиции заплатив два счётчика из-за позднего времени.
В голове одинокой женщины роились самые радужные надежды вперемешку с самыми смелыми фантазиями. Если мужчина сдержал слово и пришёл, несмотря на все полученные повреждения, то возможны - ах, страшно подумать! - перспективные отношения. В голове же Филькина крутилась единственная мысль - расплатиться с дамой за все свои вчерашние напасти. И поскорей. Он отчего-то считал, будто именно женщина, а не собственная романтическая рассеянность, виновата в том, что он лишился нескольких предметов одежды и получил моральные и физические травмы.
Приехали, поднялись в квартиру. Кофе-коньяки, охи-вздохи над эпилированными ногами, слово за слово, тычинкой за пестик. Долго ли, коротко ли, только побежал Филькин в ванную комнату, душ принять. После этого дама провела ему экскурсию по спальне. Не спальня - целый будуар. Огромный румынский "сексодром" с французским названием "Луи XV", трельяж и горка, заставленный пузырьками, пузырёчками, баночками и прочими сосудами, полными бальзамами от самой Клеопатры, не иначе. Что ещё? Два мягких пуфика, на полу длинноворсовый ковёр, чтоб босиком было не холодно ступать даже в зимнюю стужу с коммунальными социалистическими сквозняками. Завершив программу показа, женщина-гид удалилась в ванную комнату, оставив героя-любовника одного.
Забрался Филькин под одеяло. Полумрак в будуаре. Один лишь какой-то любопытный фонарь с улицы неоновым глазом за штору пытается заглянуть. Пялится, но без толку. Тогда же ещё не привык народ неглиже перед окном дефилировать для саморекламы. Теперь - дело другое. Да фонаря того, поди, уже нет. Новый на его месте воздвигли. В качестве памятника внезапно торжествующего капитализма.
Дама водой в ванной плещет. Фырчит, будто котик или, там, корова морская. Вот-вот, выйдет оттуда, словно Ботичеллиева Венера... В коротеньком пеньюаре - как из пены морской. Хорошо Филькину, раны на ногах ныть перестали. Лежит себе, тени от покуда не облетевших тополей на потолке рассматривает. Славно ему, покойно. Знает, что-теперь-то своего точно не упустит.
Но тут случилось непредвиденное.
Бортмеханик неожиданно пукнул. Негромко (соседи не услышали, несмотря на декоративность капитальных стен), но очень... ёмко. Нет, не так. Назову вещи своими подлинными именами, не прячась за псевдонимами приличий - испортил воздух Филькин вонько и раскатисто. Тут же вскочил. Решил незамедлительно загладить пока не ставшую явной вину. В полумраке добрался до трельяжа, взял с тумбочки красивый пузырёк... без спрея. В те времена подобный распылитель был экзотической редкостью, но заменяющий его пульверизатор в виде резиновой груши работал исправно. Бортмеханик принялся интенсивным разбрызгиванием окружающего интерьера и собственного недавно вымытого тела маскировать свои грешки, вброшенные в атмосферу будуара. Духи за минуту-другую вряд ли неприятный запах забьют стопроцентно, но всё равно эффект быть должен.
После совершённых деяний, вызванных исключительно благородством и человеколюбием, Филькин снова нырнул в постель, подозрительно принюхиваясь. Духами или иным парфюмом отчего-то не пахло. Странно, вроде бы и насморка нет. Бортмеханик включил торшер и взглянул на себя в зеркало. Увиденное привело его в состояние шока. В красивом пузырьке с пульверизатором оказалась банальная зелёнка. Зачем, для какой цели хозяйка держала Viridis nitentisвместе с духами и косметическими средствами да ещё в изысканном флаконе? Думаю, объяснить можно просто. Одинокая женщина, встретившаяся на пути бортмеханика, была Дамой с большой буквы, и посему всё в её доме обязано было храниться в КРАСИВОЙ упаковке.
Филькину, однако, в тот момент ничего подобного в голову прийти не могло, поскольку открылась дверь. На пороге с застывшим визгом в распахнутой настежь глотке вспенивалась розовая хозяйка. Виды, которые перед ней открывались, впечатляли вопиющей местечковой эпичностью скандальной направленности: возле трельяжа стоял обнажённый мужчина с перебинтованными лодыжками и лицом в многочисленных оспинах бриллиантово-зелёного оттенка, сливающихся в единую изумрудную лужайку близ левой щеки и кадыка. Зелёный волосяной покров на груди указывал на то, что Филькин не просто самец, но и, возможно, уроженец Изумрудного города. Подобным же изумрудным оттенком были раскрашены ковёр, наволочка, занавеска, и часть некогда кремовых обоев.
*
Думаю, не стоит объяснять, отчего Филькин заспешил к себе в гостиницу, даже не распрощавшись как следует с гостеприимной хозяйкой. Он снова выбрал короткий путь по дворам и через злополучную стройку. Но теперь-то уж бортмеханик знал, где его может ожидать подвох. Он тщательно обогнул место своего вчерашнего провала в битумное озеро и...
Бортмеханик был советским человеком, но не до такой степени, чтобы понять логику пролетария. В тот день на стройплощадке снова случилась неполная выработка битума, но выливать его в одно и то же место - занятие скучное...
Зеленомордый Филькин с чёрными копытами, в которые превратились его вторая пара обуви и новые брюки, произвёл на икающий по причине затяжного смеха экипаж неизгладимое гомерическое впечатление. Командира звена, увидевший второе пришествие бортмеханика самым первым, и вовсе только к утру пришёл в чувство. Да и то лишь после приёма контрастного душа.
- Мужики, я ведь тоже мужик! Правда-правда. Вы поймите... - хорохорился Филькин, когда его вновь отделяли от присохших к ногам штанин и оттирали с лица следы ушедшего в безвозвратную даль лекарственных летних лужаек.
- Ага, повезло, что зелёнка... А если бы йод... Да ещё в глаза.
Хорошо, следующий день на счастье оказался выходным в учебном процессе, и за это время бортмеханик сумел подлечить дважды обожжённые ноги и дождаться, пока ему из дома передадут с оказией новые штиблеты и штаны.
*
Вот так порой и случается, когда судьба тебе намекает, дескать, не стоит размениваться на мелкие грешки, а ты её не слушаешь... А вы говорите, будто в одну воронку снаряд дважды не падает. Да, в общем-то, не падает. Но зато в разные ямы с битумом... и одной парой ног - вполне себе. С нашим удовольствием, как говорится. Прекрасный образец доминирующего абсурда.