Аннотация: Похоже, окончательная версия рассказа о детстве Макара Трубецкого
Свинья Эма
Однажды волею суде'б и любознательного начальства, озаботившегося бытом российской глубинки, довелось мне очутиться на своей малой родине, в населённом пункте, где прошло всё младенчество и детство пионерской закваски. Прогуливаясь по генетически модифицированным (дабы плодоносили исключительно демократическими веяньями) улочкам, испорченным засильем фальшивых реклам на бессчетных магазинах, торгующих пластиковой корейской лапшой, химическими сдобами и прорезиненным мясом, я к своему стыду, выяснил, что не могу найти дом, в котором жил долгое время.
Скоро я его, конечно, обнаружил. Но не сразу, не спонтанно, на секунду погрузившись в подсознание. Будто бы жизнь давала мне ещё один шанс окунуться в тот период детской беззаботности, когда самым значимым для тебя является отказ девочки из параллельного класса пойти с тобой на каток, а вовсе не решение очередного Пленума ЦК КПСС относительно неуклонного роста сельского хозяйства. Да, точно! Жизнь словно вручала мне ключи от давно ушедшего времени, подчёркивая неспешным сюжетным развитием, что есть у меня момент и возможность - оценить прошлое и сравнить с настоящим, проведя какие-то незатейливые аналогии.
Но аналогии всё не проводились, а воспалённый на газетном новостном пекле мозг отказывался работать в аналитическом ключе. Зато память очень живо набросала прихотливой кистью давешний случай из детства. Набросала на бархатном полотне моего подсознания, впрочем, местами уже порядком изношенном.
Приключилась данная история, оставшаяся вне поля зрения прогрессивной общественности обоих полушарий планетарного разума, в нашем маленьком захолустном городке Выкомаринске задолго до прихода миллениума. И власть тогда ещё считалась советской, а фильмы прокатывались не голливудские, а большею частью бомбейские и французские, из жизни Фантомаса, Радж Капура, Жана Маре, Милен Демонжо и кардинала Ришелье. Не путайте последних между собой - ибо ришелье и мулине по сути вещи разные. Ришелье - непосредственно ажурная вышивка, а мулине - сорт тонких крученых ниток для этого вышивания.
Тем отдалённым временам был свойственен романтизм. Скромный носовой платок с потёками мазута и неизвестной жидкости отоларингологического характера казался кусочком благоухающего батиста с кружавчиками, оброненного прекрасной дамой из окна встречной кареты. А бутылка портвейна "три семёрки" в подворотне... из горла', по кругу... на весь мальчишеский кагал представлялась превосходным бургундским, урожая 1622-го года из подвалов аббатства Жэрве... или, там, Сен-Жермен-не-Прэ.
Пацаны из нашего двора, впрочем, как и из тысяч других дворов державы, любили представлять себя мушкетёрами, пытаясь при этом соблюдать правила и условности французского двора начала семнадцатого века в полном объёме, насколько сие возможно в славянской провинции. Приветствовалось всё, вплоть до мелких атрибутов "средневековой жизни". После просмотра классических экранизаций романов Дюма делать это становилось легко и сноровисто. С нашей-то русской способностью к фантазиям - чего уж проще.
Нет, что вы, я вовсе не о голливудских ходульных поделках ПО МОТИВАМ "какого-то лягушатника" говорю, а о старосветском монстре "Гомон" с классическим французским акцентом от Жана Кокто, Роже Вадима, Франсуа Трюффо, Клода Шаброля, Филиппа де Брока, Жана Габена и иных корифеев, поднявших традиции бульвара Капуцинов до небывалых высот.
Жил в ту пору в соседском доме паренёк по имени Макар Трубецкой. И была у него замечательная шпага, выстроганная из берёзовой доски. Клинок и эфес выглядели вполне соответственно шевалье Трубецкому, а вот внешний вид ручки оставлял желать. И данное обстоятельство тревожило и не давало спать благородному владельцу.
Украсить рукоятку деревянного оружия хотелось чем-то необычным и совсем даже не ординарным, в точности, как это полагалось в 17-ом веке. Не так, конечно, как у толстяка Гаврилы (роль Портоса достаётся ему вне конкурса), в виде вполне обыкновенного ромба с бусинкой, вставленной в просверленное в эфесе отверстие и зафиксированное узелком на оборотной стороне. И не так, как сделал Ромин папа - с турецким полумесяцем на конце ручки. Подобная украшательская атрибутика в Лувре и его окрестностях не приветствовалась, как вы понимаете. И сей исторический факт был известен всем пацанам в округе. Знал о нём и Ромка, но делал вид, будто не имеет ни малейшего понятия. Остальная команда "мушкетёров" старалась не очень досаждать парню, поддразнивая явным историческим несоответствием, поскольку папа у того числился чемпионом Выкомаринска по боксу в полутяжёлом весе.
Тоже, доложу я вам, обстоятельство из разряда, близких к археологическим. Отчего так? Поясню охотно. Никаких соревнований по боксу в городке нашем не проводилось со времён царя Гороха, когда папе Ромкиному исполнилось восемнадцать лет. А в то незапамятное время нашёлся ему один соперник на спартакиаде, посвящённой борьбе за права американских негров. Именно - негров! В ту ку-клус-кланистую эпоху о политкорректности даже и не слыхивали, и потому называли всё своими именами, не боясь угодить в опалу к радетелям воинствующей толерантности.
В свои призывные года Ромин папа был ещё свеж дыханием, позднее утратив оное по причине частого употребления низкосортных столовых вин, и не страдал одышкой из-за частого курения. Он врезал боковым справа своему оппоненту, отправляя соперника в безразмерный нокдаун, и немедленно сделался чемпионом города по боксу на вечные времена.
Потом он сходил в армию, вернулся оттуда без двух передних зубов, но чемпионство своё не утратил. Почему? Потому, что матча-реванша не было (его возможный соперник угодил на далёкую комсомольскую стройку, да там и сгинул в должности сначала прораба, а потом - начальника участка), а вызвать чемпиона на бой больше никто не догадался.
Вот видите, насколько глубоко зарыты корни боксёрских историй городка Выкомаринска в полутяжёлом весе.
Однако хватит, пожалуй, рассуждать о развитии физкультуры и спорта в отдельно взятом населённом пункте. Поговорим лучше о мушкетёрском братстве и припомним всё, что с ним связано.
У Трубецкого имелась мечта. Можно сказать, из разряда высших мальчишеских грёз мечта: Макар хотел вырезать на ручке своего оружия голову коня. Но задача эта казалась невыполнимой. Парень всё не решался взять в свою божественную (как представлялось маме, отправившей отпрыска в музыкальную школу - учиться игре на скрипке) десницу перочинный нож. Испортить замечательный клинок среднерусской берёзы?! Что вы, что вы, подобное могло прийти в голову исключительно гвардейцу из какого-нибудь скверного клана, близкого к кардиналу Ришелье.
Так и ходил бы наш герой с неисполненной мечтой до самой старости - Макар же представлял себе, будто сразу после окончания начальной школы начинается зрелость, а получение аттестата немедленно приближает пенсию - когда бы не...
Однажды к Макару подоспело своевременное решение, его он увидел во сне. Если сам не можешь создать красивое украшение деревянного эфеса, то почему бы ни попросить об этом знакомого, владеющего расхожим режущим инструментом советского школьника не в пример лучше тебя?
Выбор Трубецкого пал на старшего парня из соседнего дома, который учился в выпускном классе и считался суровым, непререкаемым авторитетом в среде не только старшеклассников, но и мушкетёров короля. Жаль, "преклонный" возраст не позволял ему гонять по стройкам с деревянным клинком в поисках фарфоровых подвесок Анны Австрийской. Они в накладных у мастера участка СУ-14 по ошибке числились как высоковольтные изоляторы для трансформаторной подстанции.
Соседский подросток обычно лишь снисходительно посмеивался, когда "желтопузая мелюзга" лезла к нему с разными малозначительными по его понятиям запросам, что-то вроде - поставить на место "распоясавшегося Ромку, не желающего играть роль человека из Менго". Однако рискнуть стоило, и Трубецкой рискнул.
Звали вышеозначенного дворового авторитета Козей. Производная ли это от фамилии, или история происхождения псевдонима иная - Макар не знал. Но старшеклассник реагировал вполне миролюбиво на своё не очень благозвучное прозвище.
Когда Трубецкой подошёл к Козе со своей просьбой, украсить ручку деревянной шпаги головой коня, тот не засмеялся, не послал Макара в места для недогадливых интуристов. Он согласился. Правда, запросил за свои труды пять рублей советских денег. Сколько это будет в новом изложении, автор предполагать не станет, поскольку руководить инфляционными процессами никогда не входило в его планы.
Трубецкому не оставалось ничего иного, как согласиться на финансовое предложение старшего товарища со странным погонялом - Козя. Он ещё не знал, где добудет сумму для расчёта, но шёл на всё, чтобы "граф Рошфор" умер от зависти к его оружию. Умер даже раньше, чем успел получить смертельное ранение в область жизненно важных органов.
Передав свою именную шпагу мастеру, Макар временно выпал из батальных дворовых сцен. Ему позволяли играть только в качестве прислуги короля или заниматься доносительством в образе ненавистного господина Бонасье. Кому, скажите на милость, понравится такое обстоятельство? А с другой стороны, нет никакого смысла бестолково сучить ногами, если из холодного оружия обладаешь лишь столовской котлетой, которая, безжалостно забытая на дне ранца (на всякий случай, если заиграешься после уроков), успела превратиться в подобие замёрзшего хлебного мякиша, цвета перезревших конских каштанов, и начинала подозрительно пованивать. Холодное воняющее оружие индивидуального поражения - разве может быть нелепей?!
Трубецкой сначала терпел своё унизительное положение, пока ни сколотил нужную сумму (большую часть её он копил для покупки футбольного мяча к летним каникулам, откладывая по пятачку с денег, выдаваемых мамой каждое утро на полдник в школьной столовой). Потом, уже богатый, словно Крез, Макар навестил Козю в его квартире близ парка Тюильри и осведомился, как идут дела с украшением заветной шпаги. Козя хмыкнул, утёр нарождающуюся соплю засаленным рукавом рубахи и ответил так, что ему бы позавидовали сенаторы Древнего Рима во главе с самим Цицероном:
- Не ссы, пацан! Запузырим мы тебе клёвую ручку. Только нужно подождать. Творческий процесс... он... того... требует жертв и времени.
Дни шли за днями. Козя пускал во дворе ракеты, набивая их бездымным порохом из папашиных патронов 12-го калибра и серой, срезанной со спичек. Про опилки магния я не стану распространяться, чтобы не навлечь на себя гнев ветеранов спецотдела КГБ, прошляпившего вопиющий факт несанкционированных изъятий стратегического сырья с "кладбища" списанной авиационной техники.
Так вот, Козя пускал ракеты. А про заказ Макара не вспоминал вовсе. И не было в мире баланса, и вселенная готова была накрениться в ту или иную сторону и - страшно даже предположить - кардинально изменить представление мальчишки о чести и честном же слове...
Миновала неделя, хотя, вполне возможно, и больше. Подрядчик шпажных дел молчал и Макара не замечал в упор, хотя виделись они каждый день. Трубецкой не выдержал и подошёл к Козе сам. Дескать, давно всё оплачено, а где же шпага с несравненной красоты ручкой? Козя недовольно поморщился и сказал:
- Чё, пацан, очко заиграло? Не боись за свои деньги. Завтра приходи на горку. Будет тебе шпага. Я сам принесу. Не шпага - мечта Атоса!
С утра Макар не пошёл в школу, по наивности рассчитывая, что Козя доставит ему вожделенное холодное оружие непременно в ранешний час. Но время трещало пружинками старенького будильника в кандейке у вахтёрши тёти Клавы, которая нарезала его на академические часы при помощи электрического звонка средней школы, а результатов всё не было. Печальный Макар сидел на деревянной детской горке, каких строили в достатке в пору организованного социалистического устройства дворов, сидел и ждал обещанного. Покуда не дождался!
Козя возник перед ним внезапно и совсем не так, как представлялось Трубецкому. Он не стал вставать на колено, чтобы посвятить Макара в рыцари французской королевы Анны, а просто ткнул его в бок и произнёс обыденно, но не без некоторой доли хвастовства:
- Держи, парень! В лучшем виде шпажонка. Подобной даже Жан Марэ не дрался! Да что там - дрался, в руках не держал.
Макар в предчувствии небывалого счастья схватил своё деревянное оружие и... застыл в шоке. Ему даже показалось, вот-вот, вот сейчас остановится сердце, готовое за секунду до этого взмыть в небо на максимальных оборотах; взмыть, прихватив с собой хозяина.
Вместо изумительной грации головы аргамака на ручке шпаги явно просматривалась свинская морда. Хотя правильнее будет сказать - свиное рыло.
- Это что? - завопил Трубецкой, призывая Д'Артаньяна в свидетели своего неслыханного позора. А ещё сколько за него плачено! - Как ты мог?!
- Что-что? Свинья Эма... - ответствовал невозмутимый Козя. - Понимаешь, не вышла у меня конская голова. Зато свинья, смотри, получилась отменная! А тебе-то чего с той разницы, не пойму? Главное, как я разумею, красота... А свинья Эма - ух, как красива! Силища!
- Я коня просил! - орал Макар, не владея собой. - Какая ещё свинья! Эму - это же страус...
Слёзы текли по его унылым щекам с размазанными в весенний паштет веснушками. Козя тоже запереживал не на шутку:
- Ты чего вдруг разошёлся, будто бешеный? Успокойся. Страус страусом... но не вышла у меня конская голова... Хочешь, новую шпагу тебе сделаю, только не реви? Ты же не баба?
С трудом тогда Макару удалось успокоиться, хотя он потом достаточно долго орошал Козину водолазку - гордость югославской лёгкой промышленности! - горечью своих слёз. Помогло кардинально. Не понятно, как и не понятно где, Козя смог добыть настоящую шпагу для "гимнастических упражнений", коими пользовались учащиеся юнкерских училищ ещё до революции безобидных февральских сосулек. Ручку самой настоящей шпаги украшали змейкой и голова дракона. При вручении подарка Макар был предупреждён, что производить фехтовальные пассы в опасной близости от милиции не рекомендуется. Вроде как - на холодное оружие тянет.
А чуть позже Выкомаринский краеведческий музей месяца два подряд извещал население о пропаже своего лучшего экспоната из коллекции "Дореволюционная гимназия и юнкерское училище как институт прогнившего самодержавия и кузница мракобесия". В местной газете "Житница выкомаринских просторов" его публиковал, а не в какой-нибудь там непутёвой аполитичной многотиражке. Вы видели этот материал?
Макар же по малолетству газет не читал и потому вполне свободно использовал своё новое оружие во славу французского трона, а также непосредственно Людовика с очередным номером, соответствующим первой половине памятного большинству европейцев (кто удосужился почитать творения Дюма-отца) 17-го века.
А причём здесь аналогия с современными обстоятельствами? Вот спросили, так спросили... И кто вам теперь ответит, даже не знаю. Может, сам Трубецкой? Но, думаю, вряд ли. Он же, в конце концов, не обязан знать, какие биоэлектрические цепи замыкаются в авторском мозгу в том или ином случае.
А шпага, некогда стоявшая на страже интересов "прогнившего французского самодержавия", теперь принадлежит Трубецкому-внуку и по-прежнему служит общечеловеческим интересам, а не узконаправленным клановым пристрастиям и политическому ангажементу. Как и положено учебному оружию!