Второй курс Ленинградского университета, второй курс, в самом деле?
Помню, досталось мне в первом семестре. Сдать экзамен по топологии кандидату наук и моему однофамильцу Олегу Иванову - дорогого стоило. Но мне не удалось ощутить вкус сей дороговизны, может быть, как раз из-за фамилии. Так или иначе, пришлось напрячься, отбросить ложную скромность и выпросить право на переэкзаменовку у лектора, прочитавшего курс топологии на нашем потоке, учёного с мировым именем - Залгаллера Виктора Абрамовича.
Мировая известность одного из моих тогдашних учителей - это не фигура речи, не художественный образ. Действительно, профессор Виктор Абрамович Залгаллер впервые подвёл теоретическую базу под незабвенную "игрушку" венгерского инженера Рубика. Может быть, кто-то помнит - статьи по методам "сборки" пресловутого кубика появились в журнале "Наука и жизнь" ещё тогда, когда в СССР творение Рубика было знакомо лишь дипломатическому корпусу, бравым ребятам из торгпредства и, как вы сами догадались, бессменному НЕ члену-корреспонденту АН СССР по целому ряду совсем не экзотических причин, профессору Залгаллеру.
Статьи в "Науке и жизни", касающиеся методики сборки кубика Рубика поначалу печатались без указания их авторства. И только позднее редакция раскрыла "великую тайну": написаны они профессором математико-механического факультета Ленинградского университета - Залгаллером В.А. Что касаемо иных теоретических работ моего преподавателя в области математики, они наверняка имеются, просто я - в силу лености своей и занятости в сфере деятельности, весьма далёкой от математики - о содержании их ничего конкретного сказать не могу. Однако, могу утверждать: знаменитый лауреат Филдсовской премии ("Нобелевка" для математиков) Григорий Перельман, доказавший гипотезу Пуанкаре и гипотезу Терстона, одно время состоял в любимых учениках Залгаллера.
Виктор Абрамович был туговат на оба уха, поскольку во время войны служил в артиллеристской батарее. Да, именно - на оба, но слуховой аппарат не носил из одного ему понятного принципа, потому переговоры с учёным математиком о пересдаче происходили в режиме кухонной свары с соседями, недовольными твоей глупой привычкой ежедневно готовить на коммунальной плите с вызывающей методичностью. Со стороны человеку непосвящённому могло показаться, что обнаглевший студент орёт на своего лектора перед тем, как отправиться в ряды советской армии на срочную службу, презрев отсрочку и обучение на военной кафедре.
Так вот. Январь 1977-го года. Стою перед Залгаллером и умоляю его гневным криком:
- Виктор Абрамович, можно я Вам экзамен пересдам?
- Э-э-э... дорогой мой, Вы же знаете, пересдачи я не принимаю. Хватит с меня сессии. Возраст, понимаете ли, не тот...
Тут следует заметить, что тогда профессору недавно исполнилось пятьдесят шесть, а дожил-то он почти до ста. И позднее даже писал, переехав в Израиль, дескать, в 80 лет жизнь только начинается. Стало быть, мне следовало подождать с пересдачей лет этак двадцать пять, дабы угодить под подходящий возраст экзаменатора? Впрочем, фраза сия - всего лишь шутка. Но тогда - в далёком 1977-ом было мне совсем невесело.
- Иванову я не сдам, - не стал таить я своих опасений, пытаясь надавить на жалость.
- Что, сильно Вам Олег пёрышки-то порастрепал? Молодец! Моя школа! - Мохнатые, скорее даже, мшистые уши Залгаллера запунцовели неподдельной гордостью за ученика. - Не думайте, мой милый, будто со мной Вам придётся легче. Это - как легенда о добром царе-батюшке. Есть и у меня порох в пороховницах, кхе!
- Виктор Абрамович, ну, пожалуйста...
- Смотрите, не пожалейте потом, юноша! В общем, так, давайте через недельку... Приезжайте-ка вы, милейший, ко мне на дачу в Тосно... Часикам к восьми утра. Не рано? А я вот по-стариковски встаю с первыми петухами. Думаю, до последней электрички успеем с Вами вместе покопаться в Вашей голове - может быть, найдём в ней что-нибудь стоящее.
Последнюю фразу Залгаллер украсил столь затейливым зловещим смехом, что я понял, в какую историю вляпался. Но разве теперь можно сдавать назад? Сам же настоял, в конце-то концов.
Ой, Тосно мне, Тосно!
Теперь я не совсем уверен, что речь шла о пригороде города Тосно, поскольку времени прошло уже предостаточно. Память могла и подвести, но то, что экзамен мой проходил где-то в Ленинградской области, могу сказать совершенно точно.
*
В Тосно нас прикатило трое. Получается, не только я сумел разжалобить профессора и развести на действия, противоречащие его принципам. Одного из моих однокурсников звали Сергеем. А второй была Галка. Моя не моя Галка, коренная ленинградка, с которой нас связывали лёгкие романтические отношения, больше похожие на дружбу, чем на роман, причём с инициативой с её стороны.
Воспитанный в старинной манере Залгаллер выбрал девушку своей первой жертвой, оставив мужчин в гостиной с огромными, как монумент Хроносу, часами, снабжёнными таким душевным боем, чтобы хозяин мог его услышать в любом конце довольно внушительной двухэтажной дачи. Часы били каждые пятнадцать минут малым музыкальным боем, а каждый час заставляли нас с Сергеем вскакивать, словно ужаленных дикими осами.
Не помню точно, сколько раз мы подпрыгивали, потревоженные звуками неумолимо движущегося времени, но, по-моему, нам удалось сделать не меньше трёх попыток сигануть в окно от ожидаемой неожиданности, прежде чем на балкончике второго этажа, прямо над гостиной, показалась сияющая Галка, на щеках её за естественным румянцем читалось: "отлично". Губы, её чуть пухлые, не потревоженные косметикой губы - о, милейшая, Гала! - повторяли то же самое. Потом наступила моя очередь подниматься на Тосновскую Голгофу. На непослушных ватных ногах еле донёс своё местами аморфное тело наверх в стиле заторможенного ленивца и...
... и держать экзамен по топологии профессору Залгаллеру оказалось делом нетрадиционно непростым. После приватного испытания в виде изматывающей беседы лично с Виктором Абрамовичем я чувствовал себя, будто лента Мебиуса, выжатая в бутылку Клейна без остатка. Поскольку глуховат был старик на оба заросших старорежимным мохом уха, то он терпеливо дожидался ответов не просто дрожащим неуверенным тенорком завзятого троечника, но отчётливой чеканкой уверенного в себе отличника, правда, порой слишком самоуверенного. Он вытягивал внятные формулировки из моих затаённых в глубинах подсознания сведений, будто бы опытный дирижёр извлекает волшебные звуки из оркестрантов, впервые увидевших друг друга во время репетиции. Виртуозно, проще говоря, профессору удавалось добыть некие знания, однажды занесённые на лекциях и семинарах в мою голову, и там, казалось, безнадёжно похороненные под спудом нагромождения бытовых эпизодов и непреходящей повседневности.
*
И вот что безусловно странно - я ничуть не боялся и практически не путался в показаниях. Старик очень ловко сумел достучаться до моего подсознания, расслабив его предварительно парой бородатых анекдотов из серии "армянское радио", и извлечь оттуда столь глубокое понимание материала, о котором я даже не догадывался.
Мы беседовали без билетов. Обо всём сразу. В процессе пили чай из принесённого горничной (странно, что именно так я сразу обозначил про себя худосочную эстонку по имени Марта Оттовна) самовара. Пили из стильных стаканов в подстаканниках с логотипом фабрики Гознака и отдалённой датой. Кажется, на них имелось рельефное изображение, выдавленное по позолоте. Насколько помню - "1929". Под стать были и чайные ложки замечательного фамильного серебра с именным вензелем "В. А. З.". Буквы прорастали одна из другой, не давая мне возможности усомниться в том, что сделаны замечательные чайные атрибуты по персональному заказу моего экзаменатора или, возможно, подарены ему к какому-нибудь юбилею благодарными потомками или учениками.
Когда часы внизу пробили двенадцать раз, Виктор Абрамович внезапно оживился и произнёс:
- Всё, молодой человек, беседа закончена. Сейчас будем обедать. Ставлю Вам "хорошо" с прискорбием от того факта, что не смог донести до Вас материал курса в нужном, так сказать, объёме.
Потом Залгаллер объявил Сергею, больше сегодня принимать экзамен не сможет по причине какой-то жутко важной послеобеденной встрече с фанатами сборки кубика Рубика. Но если Сергея устроит, то профессор готов поверить ему на слово, если тот скажет, будто знает материал на "удовлетворительно". Серёга сделал вид, словно бы крайне разочарован подобным исходом. Мол, не дали коварные обстоятельства продемонстрировать отцу-учителю несравненные знания. Но мы-то с Галкой поняли - Серёга был невероятно рад, что так всё обернулось. Почти четыре часа ожидания расправы Ивана Грозного над Василием Курбским, думаю, не слишком его вдохновили. Хотя, как знать, Залгаллер настолько здорово сумел меня просканировать, что наверняка и с Серёгой произошло бы то же самое. На себе убедился, на личном опыте.
*
Потом состоялся замечательный обед в стиле "гнилой интеллигенции" конца 19-го века с фарфоровой супницей, жульеном из белых грибов, холодной осетриной и маленькими бутербродиками с чёрной икрой. Закончилось всё внесением нашего с Галкой старого знакомого - пузатого самовара и плетёной корзины с удивительно вкусными сушками. Во время обеда профессор называл нас с Галей коллегами, а к Серёге обращался не иначе, как "молодой человек". Старая школа, что тут скажешь.
Да, вот ещё что интересно: как уже упоминалось выше, в конце семидесятых годов 20-г века Залгаллеру не было и шестидесяти, а мне он казался библейским старцем, Мафусаилом - не меньше; чем-то, вероятно, манерой речи, напоминающим Ираклия Андроникова. Боже, насколько удивительно сказочной воспринимаешь действительность в юности...
Больше ничего подобного ни на одном экзамене мне испытывать не доводилось, а сдавать мне их пришлось достаточное количество, уверяю вас. Полуторачасовая беседа один на один, которая заставляла сосредоточенно мыслить в таком режиме, что каждая клеточка памяти послушно отзывалась на команды мозга и характерные грассирующие фразы Залгаллера. Голос Виктора Абрамовича отчётливо помню и сейчас.
Интересно, как бы профессор произнёс слово "занавес"?