Чваков Димыч. Сапожник

Сапожник

моим дорогим и близким посвящается

Иван исчез под утро - с первыми петухами. Растворился в оконном проёме, взлетев со своей любимой печной приступочки. Поля только глаза на секунду прикрыла, сморгнув набежавшую не ко времени слезу, а его уж и след простыл.

Всю ночь он просидел не шелохнувшись. Смотрел на жену характерным прищуром с едва заметной улыбкой, из-за которой местные девчата готовы были на очень многое. Девчат-то красивых немало, а достался Ванечка ей. И вроде, ста?тью Поля особой не вышла, а, глядишь ты, завидный жених выбрал: и на балалайке виртуоз, и в своём деле первостатейный дока, лучший мастер индпошива сапожной артели "Свободный труд".

Десять счастливых лет пролетели стремительным стрижом. Народилось в их браке трое деток. Старший Коленька начальную школу окончил, Тоня, средняя, папина любимица, осенью готовилась в первый класс пойти, а младшая Валя только-только ползать начала, когда сказал как-то воскресным днём товарищ Молотов по радио, что коварный враг "без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны..." И в конце обнадёживающее - "Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами".

Тёмная подложка неба с вытканными по нему звёздами кажется настоящей, хотя это всего лишь коврик на стене. На него сейчас смотрит Тоня зарёванными глазами. Иногда густая синева становится похожей на металлическую пластину и отталкивает от себя уличным холодом. И Тоне представляется, будто на стене не коврик, а настоящая небесная твердь, как говорит батюшка Никодим во время воскресной службы. Нет, Тоня в церковь не ходит. Лишь иногда заглядывает, чтобы забрать оттуда маму. С тех пор, как от папы не приходят письма, та всё чаще посещает храм, чтобы помолиться "за здравие раба божия Ивана". До смерти жаль маму, которая каждую ночь садится у окна и ждёт. И как ей помочь, Тоня не знает.

А тёмная подложка неба на стене и в самом деле звенит в мороз... и даже иногда потрескивает фольгой луны. Во всяком случае, так хочется думать. И ещё очень хочется верить, что папа непременно вернётся домой живой и невредимый. И мама сразу сделается весёлой, и всё станет как раньше - до войны.

Утро медленно истекало холодным влажным туманом. Поля вышла на двор, задала курам. Потом завернула в хлев и посмотрела, жива ли коровёнка. Хорошую-то да ладную тёлочку в начале войны заготконтора забрала, заплатив символические деньги - мол, всё для фронта, всё для победы. А корову-ветеранку угонять не решились, оставили для обеспечения многодетной семьи бойца Красной армии.

Старая меланхолично жевала сено, но, завидев хозяйку, подошла, подставляя большую лобастую голову под тёплую Полину руку. Молока корова почти не давала, но хоть что-то. Да много ли им нужно - главное, Валю выходить. Раньше, когда Поля заболела и у неё пропало молоко, приходилось делить на двоих. Тогда маленького Алёшеньку Тоня поила кипячёным коровьим из бутылочки с соской.

А потом он умер от воспаления лёгких. Просто и буднично: кашлянул два раза и закрыл глаза. Поля думала, сын крепко уснул, но к утру мальчик посинел и стал холодным. Пришедший фельдшер, за которым сбегал Николаша, только и сделал, что оформил факт смерти, как полагается - бюрократическим порядком.

Первое время, когда Ваня уехал в Ярославль на сборный учебный пункт, Поля не верила, что разлука будет долгой. Ей казалось, что муж просто в командировке по делам артели - прикупить кожи, набоек, дратвы - нитки сапожной. Всё ждала - вот-вот вернётся.

А потом весточка прилетела, мол, через неделю везут их на фронт специально сформированным эшелоном. Не по почте письмо пришло, а доставлено было одноруким ветераном Гражданской, ныне директором средней школы. Его Полин муж на счастье встретил в коротком увольнении.

Главное в той весточке - будет стоять эшелон на полустанке Н* почти сутки, ожидая, когда к составу ещё несколько вагонов из соседней области прицепят.

Сердце у Поли кольнуло, будто кто острой стекляшкой по нему резанул. Никогда она из своего маленького городка не выезжала, а тут решилась без тени сомнений. Добиралась до станции на перекладных, почти двое суток ехала, насилу успела. Командир взвода, их с Ваней земляк, разрешил супругам встретиться, покуда эшелон не сформирован. Только где же, если кроме будки путевого обходчика никаких строений в округе нет? А весна поздняя да холодная. Но на счастье в полях оставались прошлогодние стога. Перепрелое влажное сено нехорошо пахло плесенью, но разве подобная мелочь могла остановить любящих друг друга людей?

Когда расставались, Иван сказал:

- Поля, ты никого не слушай. Я живым вернусь. И сошью тебе ботиночки красивые на шнуровке, как в модном журнале, помнишь? Николаше - сапоги яловые, у меня и кожа припасена. Тоне - туфельки, как у Золушки, на каблучке, а Вале - сандалики на ремешке.

После той встречи с мужем у Поли родился мальчик. Назвала Алёшенькой. Только к тому времени письма от Вани приходить перестали, и не знала Полина, известно ли мужу о пополнении семейства.

Ещё с начала лета почтальон обходил их дом стороной. "Ничего-ничего, - говорила соседка, - бывает. Нет возможности писать, поскольку секретность блюдут. Мой-то вон тоже месяца четыре молчал, а потом взял, да и объявился из госпиталя. Отпуск по ранению, значит. Да не плачь ты, дурёха, похоронку-то не принесли. Даст Бог, живой придёт, а то, что пораненный, так то ж беда небольшая, главное - при уме да с понятием. Ты верь, Поля!"

И Поля верила, ждала.

Но вот уже больше полутора лет минуло с той встречи на безымянном полустанке. Поля, похоронив младенца, отрешилась от всего мирского. Только посещение церкви имело для неё какой-то смысл. А то все сидела у окна и высматривала, не идёт ли Ванечка. Хозяйство пришлось брать на себя Тоне, которой ещё и девяти не исполнилось.

Однажды поздним осенним вечером, когда уже стемнело, во дворе хлопнула калитка, и на пороге возник красноармеец в прожжённой в нескольких местах шинели без погон. Выглядел он весьма странно, напоминая не то погорельца, не то беженца.

- Аполлинария Ивановна здесь проживает? - спросил.

- Это я, - встрепенулась Поля, выходя навстречу гостю. - Что-то с Ваней?!

- Сейчас... это, расскажу, только покормите. С утра и маковой росинки...

Тоня с Полей быстро накрыли стол - три картофелины, пара ржаных сухарей и даже стакан молока.

Мужчина ел с жадностью и очень неопрятно. Со стороны представлялось, что он хочет побыстрей со всем покончить и уйти.

Поев, незнакомец заговорил - сбивчиво, отрывисто, будто жаловался. По его словам, выходило, что служил он с Иваном в одном взводе стрелкового полка. Отступали. К Дону. И тут подразделению поставили задачу - прикрывать отход основных сил, закрепившись на левом берегу близ брода. До наступления темноты, отбивая атаки превосходящих сил противника, понесли большие потери, а на следующий день получили приказ от командира на отход. Оказалось, слишком поздно - попали под огонь орудий подтянувшейся немецкой батареи. Выжили только вдвоём - Иван и ночной гость.

Полторы недели скитались по лесопосадкам в немецком тылу, - причитал гость, обращаясь то к хозяйке, то к девочке.

- Ну, и что папка? Где он? - перебила причитания Тоня.

- Иван-то? Это... Заболел Ваня... крепко заболел... значит. Заработал воспаление... это... лёгких. Провалился в болото. Полдня почитай из трясины, того... Выбирался. Едва не утоп тогда.

- А вы? - Тоня пытливо прищурила глаза.

- А что я? Иван наказал часы жене передать... это... карманные... и прогнал, значит.

- И вы оставили?.. Умирать?! - В глазах отразились недоверие, ужас и презрение одновременно.

Поля молчала, ожидая конца истории, а Тоня спросила:

- И где они, папины часы?

- Пришлось продать хронометр, чтоб, значит, до вас добраться, - сказал ночной гость, отводя глаза. - Дозвольте переночевать, хозяйка, а то мне и идти-то некуда.

Сколько потом Поля ни пыталась, глотая свежую горечь утраты, расспросить незнакомца о муже, тот ничего больше не добавил, а потом заснул за столом, то и дело тревожно всхрапывая, как конь в стойле.

Лежит Тоня лицом к стене, глаза на мокром месте. Думает. Пришёл чужой дядька, от которого пахнет махоркой, псиной и сырой землёй, да всё и разрушил. Не оставил надежды. Не вернётся отец, не обнимет, не подкинет к потолку любимую дочь, не скажет ласкового словечка "Тонечке-душе", не протянет леденец, не сыграет на балалайке "комаринского". И будет теперь мама до самой старости у окна сидеть - по мужу любимому да сыночку, так и не пожившему, печалиться.

А между тем, густая синь неба с коврика зазвенела, затрещала фольгой луны, и увидела Тоня диво-дивное: слетела на пол "твердь небесная", и возник из сияния лунного отец. Живой и невредимый. Хотела закричать от радости, да не вышло - горло перехватило. Взял Иван любимицу на руки, подбросил до потолка и засмеялся весело, как до войны:

- Вот ты какая вымахала!

Поля в ту ночь снова не спала. Всё ждала, когда к ней милый Ванечка пожалует. Не то сон, не то явь - разве разберёшь. А батюшка Никодим увещевает, видно, ангел к Поле стал являться в образе супруга, чтобы поддержать и направить.

Родной силуэт возник, как обычно, на печной приступочке, где муж раньше часто любил сиживать. Ванина тихая улыбка успокоила Полю. Но хотелось, чтоб любимый сказал ей что-нибудь ласковое. Нестерпимо хотелось. И тот заговорил.

- Здравствуй, Полюшка, голубка моя! Вот и пришёл я с тобой попрощаться.

- Нет, не хочу! Ты каждую ночь приходи. Я глаз не сомкну, буду дожидаться, Ванечка.

- Не в моей власти, Поля. Не от меня зависит. Да и тебе пора жить начинать по-новому. Дети у тебя. Теперь для них живи.

- А правду тот солдат сказал о твоей смерти, Ванечка?

- Нет, милая. Всё не так было. Стояли мы насмерть. Все полегли, а фашиста на сутки задержали. А этот, что приходил к тебе, бомбёжкой воспользовался и сбежал сразу с поля боя. Потом мародёрствовал - всё ценное со своих да немцев погибших собрал, пока их похоронная команда не подъехала.

- И часы твои взял?

- Взял. И туфли для Тони, и сапожки Коленьке, и тебе ботинки. Я их по ночам тачал. Валюшке только сандалики не успел закончить - второго ремешка не нашлось. Думал, почтой или оказией какой вам потом послать. А этот взял, не побрезговал.

- Но не совсем же он пропащий, Ваня... Раз сам пришёл и за часы повинился. Только вот духу всю правду сказать не хватило. Прости его.

- Я ему не судья, Поля. Бог рассудит. Ты не печалься, я новую обувку вам сошью, мои милые.

- А как же ты сошьёшь, Ваня, без примерки? - удивилась Поля не то во сне, не то в каком-то волшебном дурмане. - Ноги-то у детей выросли с тех пор, как ты уехал.

- Не беспокойся, Поля! Я сошью. И за Алёшеньку себя не кори. Не потянуть, видно, было четверых-то. А за остальных ты в ответе. И не передо мной...

- Перед Богом!

- Не совсем. Но это неважно. Ты, главное, верь во всё хорошее и людей люби. В себе не замыкайся...

Полина открыла глаза. Оказывается, она прикорнула за столом: как сидела, так и заснула. За окном уже проклюнулся поздний осенний рассвет, больше похожий на серую линялую занавеску с прожилками солнечных бликов в протёршихся от долгого употребления местах. Пора будить старших. Им ещё предстоит поработать на огороде, вскапывая картошку, экономно высаженную по весне глазками. А потом - в школу.

Но дети уже поднялись. Раньше неё.

Поля чуть не потеряла дар речи: перед ней стояли все трое. И все трое в новой обуви. Валя в сандаликах, Тоня в туфлях, как у Золушки - на небольшом изящном каблучке. Николай в яловых сапогах выглядел настоящим мужичком. Лица детей были крайне серьёзны.

- Откуда? - только и нашлась, что спросить, Поля, показывая на обновки.

- Это нам папа сшил. Как обещал, - ответила Тоня очень по-взрослому. - Он прощаться приходил. Велел дружно жить.

- И вас, мама, отец тоже помнит. - Николай говорил рассудительно и нараспев, будто счетовод в конторе льнозавода, где Поле случалось подрабатывать, чтобы свести концы с концами.

И тут она увидела в руках сына те самые зимние ботиночки со шнуровкой, о которых давно мечтала в прошлой мирной жизни, а Ване всё не хватало времени их пошить. Поля посмотрела на ноги младшей. Нет, показалось - ремешков на сандаликах было два. Нашёл второй, получается.

Сержант Сергей Тучкин, призванный из Псковщина, месил опорками сапог чужую костромскую землю и думал: "И за каким чертом поперся в эту глушь? И без того ж облавы на дезертиров, а места незнакомые... Ну что ты себе врешь, сержант - оттого и поперся, что струсил. Даже духу стать мародером не хватило! И как теперь быть-то перед богом да людьми? Как?! Кто бы подсказал".

* - расхожее выражение, дать корм птице.

Комментарии: 13, последний от 06/11/2023. © Copyright Чваков Димыч (nudless@mail.ru) Размещен: 04/10/2020, изменен: 04/10/2020. 14k. Статистика. Рассказ: Проза, Мистика Призёры и не только Скачать FB2
Аннотация: 4 место, конкурс "Вера, Надежда, Любовь - 2017"; 4 место, конкурс "Русская тройка - 2018", номинация "Нереальная новелла"; 2 место, конкурс "Соцветие - 2020, Великая Победа", номинация "Малая проза"; напечатан в 76-м номере журнала "Эдита" (4-ый выпуск за 2018 год)

Чваков Димыч : другие произведения.

Сапожник