Гулял тут недавно по сетевому маркету, набивал, как сейчас модно говорить, потребительскую корзину и случайно стал свидетелем разговора, натолкнувшего меня на воспоминания многолетней давности.
- Ты из рейса пришёл, Коля? Куда ходили, что видели? - Возрастная кассирша беседовала с молодым белобрысым пареньком, пользуясь возникшей паузой в работе в связи с отсутствием очереди
- Под Приуральским стояли на земснаряде, фарватер чистили, тёть Валь.
- Небось, всё на танцах вечерами пропадал? - голос кассирши был полон ностальгии по безвозвратно утраченной молодости.
- Да-а-а... не особенно-то, - протянул парень. - Там клуб давно закрыли - молодёжи не осталось почти, да и на улицу опасно выйти. Арматуру об спины разгибают.
Я выбирал товар на стеллаже около кассы, потому невольно услышал этот диалог. Какое-то странное чувство овладело мной, какое-то беспокойство. Сразу же поплыли перед глазами "картинки", транслируемые из безвозвратно далёкого уже лета 1987-го года.
Живо представилось село Приуральское на левом берегу Печоры, километрах в шестидесяти от родного одноимённого города. Сенокосная пора. Жара, молодость, свёрнутые горы сена, уложенного в длинные скирды. Золотое времечко. И-э-эхх! И с арматурой в селе дело лучше обстояло - никто её не разгибал, прямёхонькая на складе хранилась. Да и ассимиляция с местным населением проходила, хоть и со скрипом, но без большой крови.
*
Я в то лето уже вернулся из положенного очередного отпуска и был готов приносить пользу геофизической экспедиции, в которой тогда трудился, в меру своих инженерных сил. Вместе со мной "был готов" и второй такой же деятель и работник будущего, ещё не сданного в эксплуатацию, вычислительного центра - Сашка Гурин.
Здание центра находилось покуда в стадии завершения строительства. Возводили его не с нуля, а на базе небольшого ведомственного пожарного депо бывшего лесокомбината. Поверху гаражных боксов и технологических помещений РСУ экспедиции подняло второй этаж с отдельным входом в пожарную башню, возвышающуюся над окрестностями с господствующей высоты. И башня сия представлялась мне уменьшенной копией Вавилонской, если судить по тому, каких национальностей рабочие принимают участие в строительстве: от русских и коми до корейца с аварцем, от хохла и узбека до чеченца с татарином.
Сдача объекта вот-вот состоится, и мы-то с Сашкой не просто так хлеб жуём, хотя технику только осенью поставить должны - в товарном вагоне из НПО "Импульс", что в Северодонецке. Жуём и не подавимся, кстати. Задача у нас, правда, не подносить кирпичи или раствор для каменщиков замешивать. В процессе подготовки объекта к сдаче необходимо множество самых разнообразных требований соблюсти в соответствии с нормативно-технической документацией. Вот мы с Саней и стараемся - надзираем за процессом и смотрим, чтобы все нюансы проекта соблюдены были. Никакого подвоха, разумеется, не ждём, а он уже за порогом стоит, ухмыляется.
В конце июля вызвал нас начальник экспедиции Куприянов - в просторечье Купер - к себе в логово и директивным тоном проинформировал:
- Вы тут у меня вдвоём воздух пинаете, без дела ходите. Давайте-ка, отправляйтесь на сенокос бригадирами. Районные власти обязали экспедицию организовать две команды для помощи Кедровошорскому совхозу. Вот и отправляйтесь.
"Пинать воздух" - любимое выражение нашего начальника. Употреблял он его в зависимости от ситуации с различной интонацией. В нашем случае слова Купера звучали с изрядной долей иронии, ибо понимал он важность подготовительных работ для сдачи ВЦ. Но тут уж деваться некуда - приходиться чем-то жертвовать, не начальников же сейсмотрядов на сенокос посылать перед началом сезона, когда нужно сейсмостанции к полугодовой бесперебойной работе в лесотундре и тайге готовить.
В общем, назначили нас с Гуриным бригадирами коллективов, которые отправились вверх по Печоре - поднимать сельское хозяйство. Я-то, собственно, второй раз на сенокос попал. Летом 1986-го года мне уже довелось вкусить этой пыльной высушенной травы до зелёных чертенят в глазах. Тогда я, правда, рядовым сельскохозяйственным работником впахивал, а теперь вот сам командовать поставлен. А Сашка вообще в первый раз ехал, и сразу в бригадиры угодил.
Моя бригада в селе Приуральское обосновалась, а Сашкина - в деревне Даниловка, что километрах в трёх вверх по течению реки Печоры. Тоже на левом берегу. Обычные такие северные населённые пункты. Приуральское побольше, Даниловка чуть меньше. Добирались своим транспортом. У экспедиции на балансе судно числилось водомётное под известным в стране логотипом "Зарница". Вот на ней и поднимались вверх по реке.
*
Нашу бригаду поселили в бывшей начальной школе; на тот момент готовившейся к капремонту - здание почти без крыши, но с печкой. Кроме того, кровати с панцирными сетками по числу командированных горожан нам предоставили. Правда, ничего больше - ни тебе матрасов, ни подушек, ни одеял, не говоря уже о постельном белье. Но мы были готовы к подобному повороту - поверх коек бросили спальные мешки, привезённое с собой. Однако в плане уюта хозяева расстарались, как могли: на пол постелили старые ковровые дорожки и даже занавески тюлевые на окна не преминули повесить. Работайте, дескать, и отдыхайте в комфорте, ребятушки, покуда не посинеете, а мы тут всем нашим населением поглядим за вами, да и возрадуемся.
Фронт работ, а попросту говоря сенокосные угодья, находились на острове, что против Приуральского в Печорском русле простирался своей четырёхкилометровой длиной, роскошными лугами и смородиновыми кустарниками на неровной остеопатической спине и песчаными плёсами вдоль берега. Каждое утро нас переправляли туда на моторных лодках и бросали на целый день.
В задачу бригады "геофизиков" входило двигаться вслед за косилками на тракторной или лошадиной тяге, ворочать скошенное сено, сушить его и затем сбивать в копны и стога на зимнее хранение. Лошадей использовали в тех местах, когда колёсный трактор не мог проехать. А там, в буераках и лощинах, куда и лошадям не продраться, там мы косили сами, вручную. Впрочем, и на лошадях бригаде работать довелось, поскольку имелись в наших рядах замечательные парни из Дагестана. Они ещё в детстве всю сенокосную науку постигали. Одного из них - аварца по национальности - звали Гули́, а другого, помнится, Ахметом.
Гули́, маленький, щуплый, как инкубаторский цыплёнок без бройлерной подкормки. Русским языком владел великолепно, лишь лёгкий акцент выдавал в нём представителя Кавказа. Гули́ был на пару геофизических сезонов меня старше, но за свои тридцать лет столько успел повидать - иному человеку на три жизни хватит. По призыву служил срочную где-то в Сибири. После армии остался там и работал разнорабочим, лесничим, строителем. Позднее вернулся к себе в Махачкалу и устроился на плавбазу матросом. Три года бороздил просторы Каспия, но потом у Гули́ проснулась давняя любовь к Северу. Бросил парень всё и приехал в Печору. На сей раз до Сибири дело не дошло, поскольку тяжело оттуда на малую родину добираться. С Европейского Севера - намного проще в Махачкалу доехать. Каждый год он в отпуск к многочисленной родне мотался, одаривая рогами северных оленей добропорядочные семейства Дагестана. Причём в прямом значении этого неоднозначного выражения, а вовсе не в том, о котором подумали самые догадливые из читателей.
Гули́ в полевой партии работал геофизическим рабочим. Их ещё на сленге "косомотами" величали (от геофизического кабеля, "косы"), наверное, и сейчас так называют. Перед произведением взрывов в скважинах они разматывают 48-ми или 96-ти канальные информационно-сигнальные кабели с датчиками упругих колебаний на конце полевого провода. Датчики втыкаются в плотный снег через пятьдесят метров друг от друга. Думаю, вы можете легко вычислить длину и вес подобного кабеля, если я поясню - один его метр тянет от двух до четырёх килограммов в зависимости от марки и модификации. Вот и представьте себе физические нагрузки, выпадающие на долю "косомотов"! Оттого-то геофизические рабочие по большей части - выносливый, жилистый народ.
Гули́ же, несмотря на свои невеликие габариты, сумел быстро приспособиться к такому "лошадиному" труду. Его тело состояло из свитых в узлы сухожилий и мышц, чуть прикрытых смуглой кожей. По фигуре этого геофизика вполне можно было изучать анатомическое строение человека, на просвет.
Второй уроженец Дагестана, Ахмет, лезгин по национальности, в отличие от Гули́, обладал несравненно более богатырской комплекцией, и был совсем молодым - лишь недавно из армии вернулся после срочной, двух лет не прошло. Он очень быстро объездил всех лошадей, задействованных на сенокосе, выпрягая их из косилок. Причём скакал на них без седла и узды, держась за гриву, словно дикий скиф или сармат античных времён.
Ещё в нашей бригаде трудились белорус Володя, топограф не только по профессии, но и по образу мысли - человек, который, вероятно, по запавшей на генетическом уровне привычке стогование называл "окучиванием"; взрывник Иваныч, съевший не один пуд нельмы, извлечённой из зимних ям на реках Лая и Уса при помощи сэкономленной и умело припрятанной взрывчатки; бульдозерист Пашка, гуляющий под подпиской о невыезде за то, что "обломал табло" соседу по гаражу во время межсезонного отпуска; бурильщик, охотно откликающийся на прозвище Тыра. Имя и фамилия с отчеством у Тыры тоже имелись, но он предпочитал их не называть по одному ему известной причине.
А самой колоритной фигурой в нашем коллективе, несомненно, можно считать Лёшку Мухина. В то время он ещё, кажется, не стал начальником сейсмоотряда, но всё к тому шло. Лёшка держался несколько особняком. Он постоянно уходил в себя и редко оттуда возвращался. Наверное, поэтому и стал позднее ведущим программистом в совместном предприятии "Байтек-Силур", а потом и вовсе уехал в столицу, где долгое время трудился в известной IT-компании, затем следы его затерялись.
Всего в нашей бригаде, как и в команде Гурина, трудилось от восьми до десяти человек, с учётом ротаций, устраиваемых отделом кадров родной экспедиции. Пару раз экспедиционная "Зарница" наведывалась к нам, устраивая небольшую рокировку личного состава.
Погода всё время, проведённое нами на сенокосных работах в Приуральском, стояла замечательная, на небе изредка появлялись некие эфемерные подобия облаков, но лишь с тем, чтоб развеяться в течение получаса. Запахи прелого сена тревожили какие-то тайные глубины души. Воздух звенел и чистотой, и первозданностью. Но особенно сильными можно считать утренние впечатления, когда за рекой открывался бледно-розовый Саблинский хребет Приполярного Урала. До него по прямой - не менее тридцати километров болотистой местности, но казалось, стоит лишь перебраться на лодке в прибрежные кусты правого берега Печоры, потом пройти немного, и ты окажешься в горах. Просто какой-то фантастический подвох.
*
Первые два-три дня мы приспосабливались к крестьянскому труду, нарабатывая навыки ручной косьбы в труднодоступных для косилок на конной тяге низинах; учились быстро метать сено в копны и формировать длинные стоги-пирожки с деревянной арматурой-стожарами, когда сено полностью просыхало. В этот период особо на местных колхозников не смотрели, не до них было. А потом-таки обратили внимание на поведение аборигенов - думаю, на их беду. Дело вот в чём: к семи утра наша бригада в полном составе уже "пашет" и скирдует сено, аки шмель-трудяга, а местные жители- сиречь аборигены - прибывают "в поля" часам к десяти, не особенно поспешая.
И рабочий день у приуральцев начинался незамысловато, без фанатизма: колхозники сразу по прибытии на остров разводили костёр и садились пить чай. Пили до полудня. После чего стремительно залезали в лодки и отправлялись домой обедать. Мы же перекусывали наскоро прямо на месте захваченными с "большой земли" припасами и снова впрягались в работу. Нормальное питание у нас было только с утра и поздно вечером в местной чайной, славившейся своими котлетами и блинчиками с роскошным деревенским творогом.
Подобный подход к делу местного населения, когда помощники превращались в основных исполнителей заготовительных работ, не мог не раздражать. Особенно с учётом одного обстоятельства - нам периодически требовался трактор с косилкой. А тракторист или чифирём себя тешит, или самодельную брагу хлещет. Спиртосодержащей "казёнки" в пору сенокоса в деревни тогда не завозили, но и самопала хватало с горочкой. И какой от механизатора прок в его еле живом состоянии?!
В таких ситуациях дагестанцы из моей бригады запрягали лошадей, прицепляли косилку и гоняли по травостою, как дети кочевых народов в период господства на Руси Золотой Орды. Но это хорошо, если раз-другой. Но когда подобное безобразие продолжается изо дня в день, из исключения превращаясь в правило, тут уж - извините, "еду-еду - не свищу, а наеду - не спущу..." И я решил "наехать" по полной.
*
Вечером после работы наскоро помылся, оделся в чистое, будто что-то подозревая, и пошёл в дом к колхозному бригадиру, чтобы расставить все точки над "Ё". Бригадиром была смазливая женщина средних лет, властная и с нордическим нравом валькирии, а другой тип характера, по всей видимости, не смог бы обеспечить маломальской дисциплины в коллективе опухших от браги лоботрясов. Впрочем, как выяснилось позднее, и сама бригадирша не чуралась местных питейных традиций.
Едва я распахнул калитку и ступил на дорожку, ведущую к её дому, моментально почуял смердящий запах барды - так отходы спиртового производства называются. Бардой был удобрен огород. А в доме шла бестолковая деревенская пьянка без тостов, без разговоров, с единственной целью - быстрее упиться и упасть под стол. Когда я заявил свои претензии на право совместного труда с одухотворёнными и трезвыми колхозниками, то чуть не получил заряд дроби от одурманенного самогоном и брагой мужика, оказавшегося гражданским супругом бригадирши, на местном жаргоне его звание в деревенской табели о рангах значилось обыденно и просто - ёхарь. За столом бригадирши полулежал и местный участковый, стало быть - рассчитывать на органы правопорядка не приходилось, твою-то кавалерию! Вот так я в очередной раз понял, как непросто поднималась целина в далёкие уже тридцатые и полные надежд на "кубанских казаков" пятидесятые.
И ещё я для себя отметил: вся хрень по деревне не только от недостатка образования люмпенизированных пейзан, но и от кривого в результате обильных бражных возлияний воображения. Стало быть, с неизбежным злом предстоит нам, "дорогим городским шефам", сражаться по крайней мере до конца командировки.
Помощи ждать было не от кого. Пришлось брать процесс переформатирования трудового распорядка в собственные руки. На следующий день мы всей бригадой и не думали приступать к работе с утра, а сидели на берегу в ожидании наших подшефных. Нервно курили в предчувствии предстоящей борьбы. Когда лодки с колхозниками тюкнулись носами в песчаный плёс, аборигены сразу принялись стыдить нас в полной несознательности. Почему, дескать, мы ещё не в поле. Делалось это в издевательской матерной форме. Тем временем их костровой уже чайник принялся над огнём прилаживать - не успели на остров переправиться, сразу проголодались трудяги-соколы, чтоб им!
Традиции деревенские пролетарии сенокосного труда не хотели менять ни при каких обстоятельствах - даже догадавшись о недобрых намерениях "городских пижонов". Двое дюжих молодцев, обычное дело в данное время суток, молочную флягу с брагой из лодки на берег выкатывали. А остальные пейзане занимали места поудобней вокруг костра. Инерция - великая вещь. Перефразируя известную в народе приговорку - война войной, а приём браги и чефиря по расписанию.
Стороннему наблюдателю могло бы показаться - ничего не предвещало урагана. Но, тем не менее, он пронёсся над задурманенными "после вчерашнего" головами ленивых аборигенов, вступив в противоречие с прогнозом погоды, обещавшим безоблачное небо. Первым к местному контингенту подрулил Ахмет. Он нежно затушил костёр брагой из сорокалитровой молочной фляги, в одиночку перекантовав оную на глазах опешивших бездельников. Весёлые бесенята в тёмных, будто вороново крыло, глазах джигита, казалось, насмехались над ними. Завершил своё дело отчаянный парень замечательной фразой:
- Сыдым нэ будэм! Работат нада! План давай!
Колхозники ошалели от такой наглости и принялись наливать кровью свои бледно-жёлтые испитые лица. Но тут к Ахметке примкнула вся наша бригада. Володя нервно теребил косу-литовку, приноравливаясь, как ему лучше окучивать бездельников. Тыра демонстративно выковыривал грязь из-под ногтей ножом-стропорезом, подаренным ему работниками лесоохраны, когда ему довелось принимать участие в тушении лесных пожаров в начале лета. Лёшка Мухин, не выходя из своего задумчивого самосозерцания, поигрывал топориком. Остальные члены команды демонстративно опирались на черенки остро заточенных лопат. Настолько мощных аргументов в наших руках подшефные увидеть явно не ожидали, но попытались возразить. А один из них, по-видимому, старший, даже принялся угрожать, намекая, что вечером нам будет противостоять значительно больше народу "на том берегу", дайте лишь туда преправиться.
Тогда Ахмет приподнял бригадира за ворот давно нестиранной рубахи и сказал просто, без эмоций, а потому - более страшно:
- Зарэжу! А дом твой са-а-жгу. Всю деревню сажгу! Работать нада! Нэхрэн лодыр гонат!
В тот день наши колхозники даже на обед не поехали, опасаясь подходить к берегу, вдоль которого скакал дагестанский сорвиголова на огненно-рыжей кобыле без седла и узды - словно уже помянутый скифский воин. Только вместо акинака Ахмет в руке сжимал плётку и помахивал ей задорно и весело. С того момента власть переменилась. Колхознички работали в полную силу, а мы оказывали исключительно шефскую помощь, как это и полагалось по классической большевистской науке, утверждённой "судьбоносными решениями" очередного съезда КПСС.
*
Прошла ещё неделя. Однажды под вечер к нам в школу, где проживала бригада, заглянул председатель с центральной усадьбы. Всё никак не мог нарадоваться, что мы местный народ заставили бросить пить на время сенокоса. А ещё он сообщил, в Даниловке дела похуже идут. И будто бы там в один из дней даже на работу никто не вышел. Зная Сашку Гурина, я подумал, видно, попал он в переплёт, если в его бригаде случился "праздник непослушания". Подумал и решил наведаться в Даниловку завтра с утра.
Но Сашка меня опередил. В догорающих лучах августовского солнца возле школы затарахтел раздолбанный ЗИЛок. Из кабины выскочил взбудораженный Гурин и стремительно ворвался в нашу опочивальню. И вот что он рассказал.
Поначалу всё шло нормально: парни из экспедиции трудились ударно. По такому случаю ближайший воскресный день был объявлен банным. Бригада работала только до обеда, потом отправилась мыться в специально натопленную для городских баню, потом танцы в клубе посетила. На этих-то танцах и объявилась беда, какой, как говорится, не ждали. Сначала в виде разливанного моря томатной браги, именуемой аборигенами шмурдяковкой, а потом уже и в лице вульгарно размалёванных местных девиц, начисто лишённых романтизма и стыда. Свои-то, местные особи противоположного пола, их совершенно не могли устроить по причине утраты мужских сил на почве нескончаемых запоев, идти же на панель дамам не представлялось возможным, поскольку других клиентов, кроме бригады косарей из Печоры попросту не наблюдалось, а на Ленинградку в Москве кто ж их пустит. Поэтому служанки порока, не мудрствуя лукаво, сами припёрлись в гости к представителям Колвинской экспедиции.
Случилось всё в Сашкино отсутствие. Он как раз в Кедровый Шор, где центральная усадьба располагалась, ездил, чтобы с документами разобраться - в сенокосную страду перерывов не полагалось никому, даже председателю, даже в воскресенье. Вернувшись вечером, Гурин обнаружил: за русской печкой в старом детском саду, в котором жила его бригада, уже "заряжены" три фляги со шмурдяковкой - "той самой" томатной брагой. И мало того - печка жарко натоплена, невзирая на тёплое лето, стало быть - процесс запущен, а это уже похоже на "бунт нижних чинов".
Посередине помещения стояла наполовину осушенная ёмкость - её, вероятно, у местных в долг взяли. А на панцирных сетках спальных мест бригады творится действо, которое только в немецких порнофильмах и увидишь.
А именно... (далее вымарано цензурой).
Девицы, почти невменяемые в результате перманентного пьянства, и лишённые даже фиговых листков на многократно востребованных местах полезли к Сашке с гнусными предложениями. Тот еле отбился. Мужиков из бригады начал в чувство приводить, а те в отказ - будто с цепи сорвались.
- Даёшь праздник души! - орут. - Довольно с нас, набедствовались! Нам ещё в сезоне полгода по лесотундре "косы" мотать. Отдохнуть хотим, имеем право!
Два дня с ними Гурин бился, после чего плюнул и ко мне приехал совет держать. Я спросил Саню, а хоть какие-то средства предохранения в его бригаде были или нет. На что он отозвался довольно забавно:
- Кроме косы-литовки и двух серпов, никаких...
Я поинтересовался, воспользовался ли Гурин этими радикальными средствами из инструментария святой инквизиции, корчующей скверну из человеческих душ. Гурин грустно ответил:
- Не хватало ещё на зону угодить за ч л е н овредительство.
Стали мы с Саней думать, что делать дальше.
Ставить в известность Купера не хотелось бы. Тогда он попросту всех уволит и фамилию не спросит: косомотов на зимний полевой сезон нанять - не такая большая проблема, со взрывниками и бурильщиками сложнее, но тоже решаемо. В экспедиции у нас платят хорошо, а профильных предприятий в городе с десяток. Можно и переманить.
В общем, фискальничать - это не наш метод. Негоже коллектив в беде бросать, "настучав" на него руководству. Каждый может оступиться, но это не повод, чтоб учинять правёж руками вышестоящих. Решили мы с Саней немедленно ехать в Даниловку вдвоём, а там действовать по обстоятельствам. В машине Гурин протянул мне трёхлитровую банку с розовой жидкостью.
- Вот, конфисковал остатки местной браги. Не хочешь попробовать? - спросил он.
Я пригубил. Этого глотка хватило на неделю. Во рту оставался противный привкус распаренных галош пополам с гнилыми помидорами. Содержимое банки вылили на землю и тронулись в путь.
Вблизи бывшего Даниловского детского сада, а ныне публичного заведения самого низкого пошиба, аромат давленных в галошах помидоров внезапно возник из темноты в виде розового облака над красным фонарём, заимствованным с Репербана*, освежив и усилив мои вкусовые ощущения во рту.
Зашли с Гуриным внутрь, зажав носы, и увидели замерший от нечеловеческой усталости в результате реализации самых смелых желаний сексодром. Во всей его развратной красе. Женские ягодицы были перемешаны с кирзовыми сапогами, мужским и женским бельём не первой свежести, яичной скорлупой, недоеденной солёной рыбой, хлебными корками, благоухающими бражными лужицами и позавчерашними портянками.
В живых не оказалось никого. Изредка тишину нарушали сонные вздохи и всхлипы, да шуршание пьяных тараканов на липком полу. Мы с Саней первым делом вынесли на улицу ёмкости с "несозревшей" брагой. Слили её в канаву. Потом приступили к эвакуации девиц. Бесчувственные тела складывали на крыльце, где они начинали помаленьку оживать в прохладе ночи. Женскую одежду выкидывали следом. Вскоре спальное помещение оставалось заполненным только мужской помятой плотью. Бригада так и не проснулась.
Девицы на улице вопили о том, что им обещано ещё по нескольку литров томатного "напитка богов", и они не уйдут без компенсации, поскольку уже рассчитались вперёд собственной плотью. Однако вид разъярённого Гурина заставил служительниц первородного греха поменять планы. Они двинулись в деревню, освещая ночную ветхозаветную темень второй половины августа своими белоснежными задницами блудниц новой волны. Одеться дамам почему-то не приходило в голову. Красный фонарь беспутной Гамбургской улицы потух сам собой.
*
Вы спросите меня, чем закончилось дело? Закончилось оно прозаически. Назавтра Сашка предложил своей бригаде выйти на работу. Он оставил за отказниками право не делать этого, но вместе с тем информировал своих подчинённых, в случае несогласия с проведением заготовки сена обо всех художествах будет немедленно сообщено Куперу по телефону. Устной угрозы оказалось достаточно, чтобы сенокос продолжился в штатном режиме.
А вот осенью Печорский кожно-венерологический диспансер пополнился несколькими новыми клиентами, которые по причудливому стечению обстоятельств осуществляли Продовольственную программу в одном и том же месте - в деревне Даниловка. Но бывалых врачей это обстоятельство нимало не удивило. Об их смущении даже и говорить не приходится, ибо цинизму венерологов на современном этапе развития человечества остаётся только позавидовать.
* - Рпербан (нем. Reeperbahn) - знаменитая улица в Гамбурге, в районе Санкт-Паули. Центр ночной жизни Гамбурга, квартал красных фонарей. Немцы также называют её die sündige Meile (Греховная миля).