Аннотация: И рассказать бы Гоголю про нашу жизнь убогую... (с) Рассказ напечатан в З-ем выпуске фантастической иронии "Очень чёрный сборник" издательства "Астра Нова", 2016 год
Уголь Гоголя
Из полуразрушенной кирпичной трубы валил едкий дым. В натренированном на Кафке воображении представлялись белоснежные стены Центрального крематория, а фактически... Фактически - остатки старинного уклада, в виде облупившихся стен с кое-где заколоченными фанерой оконными проёмами. Котельная.
Время не щадило ничего... и никого... Неподалёку смердело озеро с какими-то не очень популярными на Западе отходами. В хвоистой дубовой роще поцокивали шпорами кошки-летяги - плод прогрессивного генетического эксперимента императорской службы защиты от природы.
Антрацит сегодня не завезли, топить приходилось, чем придётся. Николай Васильевич рассеянно смотрел во двор сквозь рельефное в грязную крапинку стекло, превращённое настырными мухами весеннего призыва в аэродром местного значения. В кармане халата мерзко хрустело на сгибах решение арбитражного суда. Обжалованью не подлежит, а, наоборот, подлежит описи и аресту. Приговор не окончательный. Всё ещё могло измениться. Вертикально вздыбившаяся власть обещала вмешаться. Хорошо, покамест лето властвует. В лесу полно фосфоресцирующих экзотических плодов черманго с запахом лежалого силоса и вкусом желтопузого сала-ветерана. Семена сего чуда флористики завезли вместе с отходами ядерных реакторов Киото. Скорее на счастье, чем на беду, ибо желудку не прикажешь, право слово. А тот непроверенный факт, будто бы от этого продукта обыкновенно случается перерождение жировых отложений в отвратительную перебродившую лимфу гадкого оливкового оттенка, и фактом пока назвать нельзя. Покуда не приехала лаборатория МГЧС (министерства глобальных чрезвычайных ситуаций). А и ладно, что б там не говорили... Голодать тяжело. Гораздо тяжелее, чем набуздыкаться коварных плодов и ожидать, проймёт или не проймёт... Словно бы кто-то чёрную метку прислал.
Николай Васильевич почесал за ухом и сосредоточился на происходящем за оконным проёмом действе, предварительно сменив диспозицию. Теперь он смотрел в сторону улицы. Действительно, картина, открывающаяся ему во дворе, не радовала многообразием, не блистала новизной. Другое дело улица. Видите, куда Николай Васильевич свой взор орлиный устремил? Одинокий мотоциклист с атавистическим отростком мастодонта на кончике носа катил за угол, горько изливаясь едкой синеватой завесой от некачественного бензина. "Противогаз у него хороший, МГЧС-овский, с недельным запасом питательной смеси внутри тамбура безопасности", - подумалось Николаю Васильевичу.
"Опять на счету вместо денег одни баранки", - философские мысли с трудом пролезали по кровеносным сосудам мозга, суженным неумеренным употреблением холестеринов, пестицидов, диоксидов... Там, в этом списке, было что-то ещё, о чём лучше не поминать в приличном обществе.
И?
И где же у Гоголя уголь?..
*
- Папка, папка приыхиль, - верещал сопливый мальчик с губами, занесёнными кремовым снегом от бутафорского бисквитного торта, который выставлялся в витрине кафе-кондитерской, что на Малой Гигантской улице. По чётной стороне, если смотреть со стороны котельной.
- Кажется, ещё один родственничек пожаловать изволили, - с трудом подавляя отвращение, Гоголь потянулся в постели, представляющую собой казённый полосатый матрас зековской раскраски в комплекте с тонким байковым одеялом и тюфячком-думкой. Продолжил с раздражением:
- Ну, что, парень, хочешь меня привлечь за незаконное соблазнение твоей мамаши и кусок наследия творческого оттяпать под шумок? Вынужден огорчить. Нашлись у тебя предшественники, всё в Швейцарию да Италию повывезли, прокисший груздок им в глотку. А иначе, думаешь, с чего вдруг я в этих хоромах прозябаю недееспособный? От неумеренной экзальтации разве и частого потребления своего именного напитка сальмонеллёзного?
*
Было раннее июльское утро, и ничего не предвещало. Гоголь семенил маленькими синюшными, словно у социалистической курицы, ножками по коридору и думал: "Ничего не предвещало. Хорошее начало для новой повести. Лишь бы компьютер не сломали..." Компьютером Гоголь называл стеклянную дверь в общую залу. На её экране он обычно творил по утрам пальцем, замешанном во вчерашнем клюквенном киселе с конопляным ливером. Киселя Гоголю удавалось сэкономить до полупинты за один только ужин.
Компьютер, конечно, никудышний из двери. Особенно в момент неожиданной перезагрузки, когда нетворческие личности начинают хаотически шляться по коридору, заполняя собой файл подкачки. В подобные моменты Гоголю и по лбу доставалось не раз так, что он терял сознание. Но зато, когда приходил в себя, всякий раз набранный текст оказывался нетронутым. Перезагрузка на сию клинопись, на эту кисельную мазню (в понимании людей недалёких), не действовала. Действовала на шедевральные завихрения маэстро Гоголя исключительно неопрятная женщина, служащая уборщицей в заведении. Она приникала влажной тряпкой к экрану дверного монитора, нимало не подозревая, что этим самым может выхолостить скрижали истории, заводя свою "очистительную песнь". Как правило, времени, пока мастерица клининга распевалась, Гоголю хватало на то, чтобы вызвать кого-нибудь из врачебного персонала. Уборщицу забирали в палату для убойно помешанных. То есть туда, где обитатели были поражены каким-либо комплексом, заставляющим их производить бурную деятельность с последствиями, непредсказуемыми самим главным врачом.
Многие подумают, будто Гоголевские литературные труды оставались всего лишь однодневками. Но нет. Вечером, когда команда пациентов подставляла под медицинские процедуры свои самые уязвимые места, уборщица, каковую выпускали в пустыню обезлюдевшей клиники (никому вреда не причинит), расхристанной гневной мегерой пролетала по коридорам и сметала труху уходящего дня в свой безразмерный уборщицкий совок. На его дне только опытный криминалист смог бы обнаружить следы засохшего суточного киселя, которым отважный Гоголь раскрывал свою безразмерную душу классика. Но это ничего. Это не страшно. Ибо наш герой ещё до обеда успевал "слить инфу" со своего мобильного (с петлями рояльного типа) компьютера на жёсткий носитель, то есть на плотную, плохо мнущуюся, бумагу. А, проще говоря, на картон. От греха, так сказать, подальше и от соблазнов соседей по палате, разумеется, тоже.
Жизнь в палате - совсем не заседание в Палате лордов. Здесь пружина интриги куда как потуже затянута будет. Без напудренных буклей и накрахмаленных мантий. Один Ванька Авель со второго спального яруса недвижимой плацкарты чего стоит! Обитал в палате и бывший брандмейстер пожарной команды, потерявший социальные привилегии пролетарского толка на пожаре телятника, но получивший взамен вселенскую свободу мысли. Он частенько устраивал службу Вакху. Оправдываясь после очередного запоя перед Николаем Васильевичем, бывший огнеборец валил всё на "чужих", оккупировавших его безмятежное тело ипохондрического сангвиника. Пили, де, совсем невменяемые и никуда не годные, князь Навуходоносор и его дочь единоутробная, а ему, чиновнику безответному, болезному, и противостоять-то никак невозможно-с - в нужнике утопят. Звери!
Сначала папаша с "доцей вавилонской" глушили "казёнку", без конца чокаясь и целуясь взасос (на сию картину не советовал бы никому смотреть, без глаз остаться можно!), потом - что придётся. Тогда приходилось плохо не одним лишь обитателям палаты, но и дежурным санитарам. Однако Гоголь терпел. Жизнь научила его быть НАД суетой, даже если ты в это время лежишь связанным под кроватью.
Работал Гоголь в котельной круглый год. В котельной, обеспечивающей нечеловеческим теплом не только приписанную к ней клинику, но и присовокуплённую к ней же императорским указом прилежащую атмосферу. Летом, обыкновенно, не то. Летом тепло уносилось по Великой Чукотской магистрали, прямиком к нашим легендарным полярникам. А много ли тех полярников по арктическим заулкам державы блукает? Вот я и говорю, летом котельную кочегарили не в полную силу, дабы нечаянно не растопить льды на полюсе и не получить выговор от ООН за организацию внепланового потопа. Отсутствие антрацита помогало в решении этой благородной задачи. Гоголь как никто понимал значимость своей работы. Не то, что господа из тихих и тишайших. Им бы только спереть чего-то съестного на кухне, а про мировые проблемы думать неохота.
В небольшие перерывы, когда лопата ставилась в угол, а напарник садился пить спирт с чайными присадками из трёхведёрной кочегарской кружки, Гоголь творил. Фантастические мысли уносили его вдаль, в небывалый мир лубочного самодержавия. Он кружил над незнакомыми городами, сёлами и станицами, высматривая сюжеты для своих новых произведений в прозе и в... прозе, иногда приземляясь прямо в чисто поле, оценивая производительность державных пастбищ. Ах, насколько же полёт сей был сказочен, забавен и, в то же время, значителен - вплоть до эпичности! Конечное дело, зимой столько не напишешь, как летом. Зимой, знай себе, уголь кидай, не разгибая спины... Но и в холода великие Гоголь ухитрялся уноситься в свой сиротливый мир непризнанного гения. Осуществлять магические полёты приходилось за счёт сна, зарядки и штопанья носков. Именно по этой причине в зимние месяцы Гоголь разгуливал в валенках на босу ногу. Портянки он терпеть не мог, портянки напоминали Гоголю о его невыразительном происхождении и пахли плакатами большевистско-партийной направленности каждым квадратным вершком своей кумачовой заскорузлости.
Обыкновенно, в сырую погоду Гоголь любил с утра натягивать калошки немецкого производителя "Резиновый беобахтер", безразмерный кафтанчик ватного содержания, и шёл себе созидать тепло для мёртвых и прочих душ, зябнущих в сельской клинике имени товарища Арманд по материнской линии. А также он своим самоотверженным трудом согревал отчаянных ребят-полярников на побережье моря Лаптевых или залива Провидения с прилегающими затоками и фьордами, что вынуждены были томиться без имени и отчества.
*
Писатель от Бога, милейшей души человек, старинный приятель эфиопских поэтов. Что, кроме вышесказанного, мы знаем про Гоголя? Когда-то давно, ещё при царе-батюшке, Гоголь ушёл в оппозицию, в котельную, в глушь... до Саратова, правда, не добрался по причине отсутствия надлежащих для малоросского писателя документов. А потом будто бы революция подоспела. Тогда всяк себе сам мандат мастерил. А вот Гоголь не пожелал лёгкой славы, не стал педалировать - мол, он "соль земли русской", постеснялся. Но совсем без документов нельзя. Фальшивомандатчики справили Гоголю замечательный паспорт негоцианта из Сарепты, который к сборщикам мёда отправился на Таманские верфи. Но и туда Гоголю с пододеяльником, полным рукописных шедевров, попасть не удалось. Таможня ярилась. Задержала классика и назад завернула. Не хватало ещё, чтобы здесь безобразную нелегальщину распространял с высочайшего соизволения, да, опричь того - и взяточный фонд по конвертикам не рассовывая. То Велемир Хлебников, плюс наволочка, плюс стихи, плюс будетлянин, минус самооценка, плюс трофейная башкирская астролябия, минус нашествие гуннов, плюс Вселенная, минус революционное самосознание... А теперь вот ещё и Гоголь с пододеяльником... Никакого служения Родине нормального не получается, когда куда ни плюнь, одни гениальные личности по стране снуют с утра до вечера. Подоспели и репрессии. Вот тут-то и завернул наш Гоголь в первую попавшуюся больничку. Вернее, в котельную при сельской лечебнице. А что, ничего в том постыдного для писателя нету! Уходить в котельные академии сделалось модным издавна, в давнюю пору засилья оголтелого реализма. Вот такое "Кино".
*
Николай Васильевич ощутил чьё-то присутствие у себя за спиной. Рядом, возле несвежего оконного стекла пристроился Фёдор Михайлович. Он тоже был грустен и немного лукав глазами.
- Воровство кругом, мздоимство и разор нешуточный. Где уж там, с углём разобраться, когда иноземные басурманы и тати государевы все недра наши на закордонные прелести в виде неразлагающихся отходов поменяли... через свою мошну транзитом? Где уж, где уж... - голос вошедшего источал неподдельно неискреннюю тревогу.
- Ну, и не скажите, Фёдор Михайлович, не скажите. Ныне все людишки циркулярные гнева императорского опасаются, понемногу имитацию бурной деятельности изображают в своей Думной Думе. Это вам не при царе-батюшке! Тогда, помнится, больные мне всё о каком-то Шенноне говорили. И дался им тот Шеннон. Его и на глобусе-то нарисовать забыли. Да, я не о том хотел, милостивый государь... При царе-батюшке так преизрядно тащили, что я нимало не удивлюсь, когда узнаю, будто Шеннон, этот самый, тоже некий славный ухарь умыкнул. И сейчас крадут, конечно, не без того, но всё ж интерес казённый кое-как соблюдать начали. По всем приметам, должны нам уголь прислать вскорости. А иначе, все их мерехлюндии со свободным, аки птица феникс, словом, местами непечатным, ни к чему получаются. Вроде бы поперёк дышла новым боярам подобная беспринципность...
- Вот и именно что... Не желают патриархи столбовые и слышать ничего о птахе твоей... Кому, в пферту, птица-феникс нужна, скажи на милость? Наплевать избранцам электораторным на людишек наших скверных... Пусть немного покричат, побазлакают... Кому с того убыль-то?
- Ан нет, брат, шалишь! Олигархиям стопудовым народный гнев не с руки. Теперь ведь как, кто из урны плебисцитной больше улова добыл, тот и на коне. А раз на коне, то от щедрот своих норовит ценностями государственными из недр нашей пустеющей Родины поделиться. Посему-то не станем, батюшка, надежду терять и в уныние впадать безразмерное, словно худое теля в разлуке с коровой-матушкой, - сказал так Николай Васильевич и сам же от слов своих в экстаз восторженный пришёл.
Осенил он трижды крестным знамением портрет избранника местного пошиба в недорогом, но опрятном окладе. А после пошёл в трапезную, киселя похлебать конопляного. Гречиха в том году уродилась знатная. Всем "Пчелайнам" на зависть, а супостатам-ворогам назло. Однако не вышло. Не высквозило! Кисель вдругорядь конопляный запарили. Каннабис произрастал на подоконниках значительно веселее гречихи.
Завхоз же Стечкин Ф.М. в трапезную не пошёл. Он у себя на складе заперся и придумал измысливать, как повыгодней фьючерсный уголь каликам прохожим за инородные УЕ продать.
*
Незаметно унеслось октябрьскими ветрами к обильному вымени пластилиновых туч летнее неправдешнее тепло. Распоясавшись в сенях, попёр обильный инвест в коммунальные службы. Видно, не на шутку поднялась императорская вертикаль. Верно люди сказывают. Котельная задымила в полную силу, изнемогая от кипучей деятельности своих подтекающих котлов.
Красиво смотрятся кочегары в полумраке обесточенной котельной. Просто роскошно смотрятся. С глазами-угОльями из арсенала падших ангелов и прочих обитателей заповедника мессира Мефисто. Тут бы только не зазеваться: в работающей на полную мощь котельной лопатой в лоб получить - будто пластиковой кукурузы в кинозале скушать. Электричество в котельной ни к чему, ибо на уголь нужно финансы экономить. Факт сей давно всем трудникам известен. Никто, собственно говоря, и не возражает особо. Но Гоголь... Ах, этот классик! Ему без электричества никак нельзя, ему же нужно творить и записывать, творить и записывать. Гоголь возмутился в очередной раз и получил за "свои глупые фантазии" порцию медицинской непредумышленной ласки в процедурном кабинете.
Слышите? То не волк из чащи воет, то Гоголь беседует с медбратом со странной фамилией Яичница. Узнаёте голос писателя?
- Ах, оставьте ваши преференции на совести моих несносных экзекуторов. И опять вы взялись за некипячёный шприц! Да, я смотрю, вы просто КАТ ползучий! Мало ли, каких микро-инфузорий на нём налипло за день... Я вот вижу, он у вас в яичной скорлупе валялся. Что, значит, не рассуждать, господарь мой сердешный? Иначе мне невмочь, право слово. И не пытайтесь халат об иголку почистить, не поможет от микроба вредного. И, как сказал бы мой приятель Мишель Лермо́н: "Что толку в этакой безделке?"
*
- Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Просыпайтесь! Вставайте, голубчик, уголь привезли. Извольте присовокупить свою лопату к моей... До конца смены ещё три часа, братец вы мой. Успеем, как говаривали древние, увенчать себя лаврами.
"Ну, пусть кто-нибудь поднимет мне веки! Быстрее, быстрее... Скоро уже рассвет..."
- Гоголь, чтобы вас разорвало! Скоро уже рассвет! Уголь нельзя доверять сменщикам. Совершенно нельзя... Вы же знаете нашего завхоза. Так они с ним в сговоре. Понимаете, чем это грозит больнице?
"... веки! Поднимите веки!" А вслух:
- Морда лизоблюдская! Дай поспать чутка! Вот я тебе ужо!
- Эвон как вы, господин литератор, безобразить руками в своей голове измыслили... Не совестно ли?
................................
- Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Уголь...
- На хрен пошёл!
*
Николай Васильевич Беспоклонный, главный врач той самой клиники при Гоголевской котельной имени первых шагов шагающего и, местами, кряхтящего экскаватора "Гайдар-3", был занят изучением новых творений Гоголя. Он правил текст химическим карандашом ядовито зелёного цвета. Корректируя картонные листы, Беспоклонный думал о том, что хорошо бы научиться писать так, как этот чёртов Гоголь.
"Хорошо бы, да Бог не дал таланту, словарный запас убог, пестициды память пожрали...", - думал он, сосредоточенно отгоняя от себя мысли о преднамеренном плагиате.
Грустно Беспоклонному, грустно и неуютно в кресле. Хвостовой отросток тому виною. Хрящи в копчик врезаются, думать продуктивно мешают. А в остальном, милостивые государи и милостивые государыни, всё решаемо. Маркиза не в счёт! В песне ли дело, товарищ?
*
Надворный статский советник Альберт Христофорович Нессельроде склонился над Гоголем и бурой от угольной пыли рукавицей елозил по иссохшему лицу своего мнимого напарника. И в то же самое время в котельную ломился пламенный спецназ. Нет, быстрее всего, спецназ был не пламенным, а племенным, ибо воспитывался в подсобном хозяйстве представителя императора по Юго-Приграничному округу, Рудого Панька. Этому Паньку палец в рот класть никому не советую. Не только откусит, но и на завтрак употребит вместо пирожка с котятами.
ОМОН подняли на рассвете по тревожному бряканью "тимуровского телеграфа" из пустых консервных банок. Боевую задачу ставил представитель законно избранного Государя. Эх, знал бы Гоголь...
Спецназ шёл на абордаж, а Николай Васильевич суетливо пережёвывал документы, подтверждающие факт хищения угля котельной составляющей местного бюджета. Стечкин работал в унисон.
Перед бойцами была поставлена, на первый взгляд, вполне простая задача: вернуть восковую фигуру знаменитого прозаика XIX-го века, украденную из музея на улице Гоголя умалишённым кочегаром, якобы, тоже Гоголем. Тут, конечно, не вполне ясно, то ли фигура с улицы Гоголя схищена, то ли непосредственно умалишённый кочегар Гоголь на улице Гоголя живёт. Вот с этого и начались все трудности. Таким образом, задание руководства оказалась сложнее, чем представлялось поначалу. Во-первых, вместо душевнобольного Достоевского Ф.И. на момент "старта" специальной операции "Gogol-либерти", в котельной оказался странный царедворец в ливрее и валенках, с разлапистой бородой и сизым от беспробудного пьянства носом, с галунами и аксельродами (вроде аксельбантов, но попушистее) по бокам тренировочного костюма фабрики "Большевичка в изгнании". Во-вторых, вместо восковой фигуры Николая Васильевича в постели безразмерно худющего матраса обнаружился скелет Аркадия Семёновича, как ни странно, тоже Гоголя, без следов насильственной смерти. Скелет был обут в резиновые калоши немецкого производства и странным образом (на санскрите) разговаривал во сне с некой народной целительницей по имени Солоха. Старичок в валенках отрекомендовался тихо помешанным товарищем министра транспортных артерий империи, его светлостью, графом Нессельроде. Он кричал что-то о замерзающих полярниках и неокультуренной угольной куче во дворе.
Старший спецназа почесал репу, потом почесал тыкву, вслед за тем почесал более интимные атрибуты своего бронебойного тела. Именно там и обнаружилось отважное решение. Его, полумайора войск внутреннего содержания, команда звучала вполне себе адекватно - расходиться по палатам, пока санитары не поднялись на кончике иглы, с противным галоперидолом в колбочках. А уж про "смертный бой" и говорить не приходится. Особенно, когда вопрос стоит не о "стране огромной", а об, изолированной в районе старенькой котельной, сельской клинике для нездоровой элиты общества.
*
Дни шли за днями. Несгибаемый император покинул татами, уступив место другим бойцам, борцовским даном пожиже. В те сутки случилась стынь, промозглость и странный всплеск солнечной активности в месте дислокации хранилища ядовитых отходов Европы. Но обошлось... Другое дело - в центре империи. Бури переделов и неслыханных перестроек в районе Врублёвского шоссе бушевали в столичных апартаментах. Бушевали, не задевая тот укромный уголок земли, где обитал Николай Васильевич, сам Гоголь и другие, не менее лирические, герои провинциального уклада.
*
Гоголь перекуфырнулся (с акцентом на букву "эф") под неказистым ватником и подумал, что его опять начали сканировать. Никакого покою измученной душе! Изверги! Супостаты! Невежи... Скорее всего - невежды!
Снег тогда выпал поздно, в отличие от года прошлого. Но и в этом декабре всё-таки выпал. Поначалу он компоновался в сугробы белого вологодского письма с кружевной росписью по проталинам. Чёрное становилось белым, а потом вновь окрашивалось угольной пылью, ибо котельная работала без устали, как того требовало вконец измученное общество бесправных интеллигентов, запертых по палатам. Снегопады продолжались всю зиму, будто оправдывая её позднее начало. Каждое утро в полумраке природа восстанавливала статус-кво, воздвигая над неопрятными кучами твёрдого топлива свои пушистые права. Тогда ещё ни один сторонний наблюдатель не догадывался, где лежит уголь. Уголь Гоголя. А потом приходило время зари. Разрумянившееся солнце легко пробивало снег, и тогда все легко видели, что под ним лежит антрацит. Алый уголь Гоголя в розоватых завихрениях новорожденного фирна. Клубились зарницы далёких цветных революций, закипала кровь очередного крестового похода на неверных, унося всё наносное мимо ЭТОЙ грешной сельской больницы, вместе с её котельной. Вместе с Гоголем и другими её обитателями. Так было повсеместно. Вороватый завхоз Стечкин снабжал уходившие в беззаветную безвозвратную борьбу полкИ припасами и кое-каким оружием, а жизнь продолжала идти своим неспешным манером, столь же методично, словно пешие туристы, втянувшиеся в ритм походного движения.
*
Кочегар Альберт Христофорович Нессельроде навидался всякого. Он бороздил просторы самого подробного глобуса верхом на штурманском карандаше, он подрисовывал усы Джоконде, когда Леонардо отвернулся, чтобы хлебнуть кьянти, он подсказал Шлиману, где искать развалины Илиона, он, наконец, выдавливал из пластика в выездной Невадской телевизионной студии те самые "лунные следы", которые объявили оттиском ног астронавта Армстронга&Cо. Именно Альберт Христофорович Нессельроде аккуратно смазал ворота Зимнего Дворца тюленьим жиром и передал ключи Антонову-Овсеенко во время Октябрьского переворота. И вот теперь этот самый "штатовский советник" решил поучить Гоголя в написании разного рода словоформ. Он говорил:
- Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! И сентенция сия - главное в нашем литературном деле. Если запомнил, то, считай - тебе все измышления подлых критиков нипочём.
Гоголь, лениво позёвывая, отмахивался от напарника по котельной обледенелым ломом, не забывая при этом оказывать ему первую помощь содержимым разграбленной Стечкиным аптечки. В аптечке оставался лишь резиновый жгут. Медицинский атрибут оказания неотложного содействия пришёлся весьма кстати. Перетянутые голосовые связки господина Альберта Христофоровича Нессельроде мешали тому вводить Гоголя в меланхолию. Хорошо, что в аптечке самым невостребованным остаётся, как правило, именно жгут. Иначе нам пришлось бы с крайней степенью неудовольствия читать бесконечные опусы Гоголя про ноздреватость.
*
Гоголь вскорости совсем свихнулся и сжёг всю свою наволочку с рукописями. Правда, некоторые очевидцы показывают, будто бы сожжена не наволочка вовсе, а пододеяльник, но истина так и не была установлена подоспевшим к самому разгару участковым Ноздрёвым. Вот вам и сыр с ноздрями!
Н.В. Беспоклонный получил памятный знак - чёрную метку - о включении собственного имени в "Книгу-recorder Хенесси" за самый беспардонный и неумелый плагиат современности. Ещё бы, ведь все его произведения, опубликованные там и сям, приписывались перу какого-то кочегара Гоголя. Беспоклонный хоть и утверждал, мол, это у него такой литературный псевдоним, но шила-то в мешке не утаишь. Особенно, когда пришла пора хлебать с его помощью издательскую патоку.
Мистификации, меж тем, не прекращались. Духи бывших народных вождей взывали к отмщению, а колонны обманутых люмпенов всё продолжали требовать наваристых щей на три буквы "М" из ресторана "Хопёр-то естЪ". Для себя и своих внуков требовали столь замечательного приза за своё маргинальное прошлое и, нужно полагать, будущее.
Планета летела во вселенскую преисподнюю с большой неохотой... Но осознать этот факт дано было немногим: хотя Николаев Васильевичей всегда имелось в избытке, Гоголей катастрофически не хватало.