Ещё в пору моей студенческой юности учился в институте инженеров гражданской авиации довольно известный персонаж - Пашка Корчагин. Он был из "слонов", так в ВУЗе студентов механического факультета называли. Корчагин настолько прижился в нашем общежитии, что даже тетя Маша, дежурившая на вахте, считала его своим, но хронически забывающим пропуск. Отличался Паша веселым характером, легкостью вхождения в кампании и солидным симпатичным носом, который явно нарушал центровку тела в моменты насыщения алкоголем. Во всяком случае, после каждого приличного приобщения к спиртосодержащим продуктам его выдающийся шнобель нёс на себе отпечатки то асфальта, то ступенек, то угла дома...
Случилось так, что постинститутская наша с Пашей встреча произошла в городе Котельниково, где мы выполняли священный долг, преодолевая трудности армейской жизни. Когда их, трудностей, не хватало, во всю работала фантазия военных чиновников, создающих препоны и рогатки на пути военнослужащих. И вот в тот год, во исполнение начальственных прожектов, заслали наши с Пашей эскадрильи зимовать на запасном аэродроме полка. Аэродром располагался на плоской возвышенности. Вокруг Сальские степи. Что это давало боеспособности армии для меня осталось загадкой, поскольку с началом зимы самолеты замело "по самую маковку" - только кили торчали из-под плотно утрамбованного снега. Между бараками, где зимовал личный состав, и к столовой были прорыты самые настоящие тоннели.
Представьте себе две эскадрильи здоровых мужиков, примерно сто-сто двадцать человек, помещенных в замкнутое пространство и обреченных до самого таянья снегов почти ничего не делать. А ежели учесть, что спирт присутствовал в достаточном количестве, и списывался оный на техническое обслуживание погребённых под снегом самолетов регулярно, то в принципе становится ясно, чем развлекался военный люд. Каюсь, честь называться виночерпием нашей эскадрильи выпала мне. Должность обязывала. Я числился начальником группы радиоэлектронного оборудования, а основной поток авиационного спирта как раз и идет на это самое оборудование.
Поскольку не хлебом (спиртом) единым живы технари и лётчики ВВС, в качестве духовной пищи существовала масса разнообразных развлечений. В шахматы играло человек тридцать. Они изводили себя бесконечными турнирами: круговыми и по швейцарской системе, классическими и турнирами блиц, где каждый игрок ограничен пятью минутами на всю партию. Картёжники, их оказалось больше, резались в храп и преферанс. Играли на денежное и материальное довольствие, которое должны выдать в конце зимовки. Но чаще всего ставки были спиртовые, шоколадные и сахарные. Спирт выдавал я, а плиточный горький шоколад в вощёной бумаге и кусковой сахар получали в столовой ежедневно. Довольствие-то когда ещё выдадут, а тут всё честь по чести - натуральный продукт. Его не только потрогать можно, но и употребить в минуты печали и грусти.
Однако игры играми, но продолжительный досуг нельзя всё время проводить настолько однообразно. Потому частенько на заметённом аэродроме стали пользоваться популярностью брутальные мужские розыгрыши и пари.
Под моим военноначалом в группе радиоэлектронного оборудования служил прапорщик Василюк. Невысокого росточка, не больше Дени де Вито в прыжке на полусогнутых. Однако, несмотря на малый рост, был он широким в кости, сильным: руки - будто тиски. И ещё одной выдающейся физической особенностью отличался Василюк: с легкостью брался за оголенные провода, чувствуя при этом лишь лёгкое покалывание от 220 вольт, а если касался 380 вольт, отдергивал руку и объявлял:
- Фаза!
Как-то раз, от нечего делать, наш Василюк поспорил с Пашкой Корчагиным, молодым лейтенантом-двухгодичником, что запросто возьмет в рот два провода, подключённых к самолетному аккумулятору. Корчагин недели три прапорщика склонял к этому, казалось бы, полному безумству - если учесть ёмкость аккумуляторной батареи, запускающей двигатели реактивного истребителя. Народ поначалу тоже воспринимал Пашкины подначки обычным трёпом балагура. Но в один прекрасный момент Василюк, разведённый "на слабо'", буквально взорвался тирадой негодования:
- Вы хочете песен, наивный мальчишка, так их есть у меня! Ставлю сотню карбованцев против твоих пятидесяти! Плюс, если проиграешь, будешь за меня лопатой махать в снегопады.
- Замётано! - вскричал опешивший от неожиданности Корчагин и отправился готовить публику к действу, придумывая на ходу, каким образом отбить свой кровный полтинник в случае поражения в споре.
На шоу собралась вся утомленная вынужденным бездельем эскадрилья. Из обычного спора мгновенно выкристаллизовался всеобщий тотализатор. Народ делал ставки - сможет или не сдюжит. Нужно ли говорить, что организатором его был Пашка, забирающий в банк два процента от всех ставок. И вот все выстроились в кружок, поставили в центре аккумулятор. Вышел польщенный вниманием Василюк, неспешно приладил к аккумулятору провода и взял оголенные концы в рот.
Тут произошло неожиданное. Веселым фейерверком блеснул электрический разряд, и металлические коронки бедного прапорщика приварились - нижняя и верхняя. В его глазах легко читался перевод всего того, что он пытался промычать. Зрители, пронзенные состраданием к товарищу и пропитанные алкоголем, бросились на подмогу пострадавшему. Сначала отсоединили провода от аккумулятора. Василюк сразу же сделался похож на матёрого моржа, изо рта которого торчат дефицитные клыки в полимидно-фторопластовой изоляции. Следующим шагом с помощью силовой отвертки и плоскогубцев помогли прапорщику вновь обрести человеческий облик, но с потерей коронки с верхних зубов.
Вошедший в положение прапорщика Пашка не просто рассчитался с Василюком, отдав ему пятьдесят рублей, но ещё и добавил из своих, отыгранных в банке. И снег до самой весны чистил за двоих, нимало не манкируя понятием "честь офицера".
Тем временем зимнее сидение на аэродроме подходило к концу, поскольку весна уже шагала по Сальским степям, забавно вплетая пение птиц в нежный шелест капели. И вот, когда сугробы почти стаяли, с первыми подснежниками появились ранние проверяющие на голову... вернее, на диспетчерскую "башню" нашего аэродрома, желающие лицезреть несокрушимую и легендарную во всей боевой красе.
Глава очередной комиссии министерства обороны, генерал-лейтенант из столицы, сразу по прибытии решил пройтись по территории проверяемого аэродрома, дабы собственным непредвзятым взглядом рассмотреть то, что сопровождающий от воинской части обычно тщательно скрывает. Велико же было его удивление, когда он натолкнулся на Пашку Корчагина с его верным боевым товарищем - прапорщиком Василюком. Шли младшие офицеры в обнимку, поскольку четыре точки опоры устойчивее двух. Вполне объяснимо и понятно, но не для генерала. Для него бы следовало пояснить: перед своей знаковой встречей с офицером высшего звена два товарища просто-напросто обрадовались первому теплу, ласковому солнышку и возможности добраться без осложнений до ближайшего села, где можно отдохнуть от опостылевшего спирта и жареного хека на закусь. А в селе - в гостях у гражданских лиц - тебя угощают домашними разносолами премилые барышни, обожающие мужчин в форме ВВС.
Итак, укрепив свое весеннее настроение настоящим ядрёным первачом, салом, солёными хрустящими огурчиками и наваристыми суточными щами и ничего не подозревая, друзья-соперники направились на родной аэродром, где и произошла неожиданная встреча. Генерал со всей своей генеральской строгостью попытался выяснить фамилию того, который с битым носом, но узнав, что перед ним Павел Корчагин - разгневался и начал шуметь, как шумят могучие дубы на ураганном ветру. Подозреваю даже, он воспринял правдивый Пашкин ответ издевательством над генеральским эго, поскольку никак не мог сопоставить героя романа Николая Островского с лейтенантом в не совсем кондиционном, мягко говоря, виде. Корчагин, в свою очередь, обиделся на странную реакцию инспектора и повёл себя неадекватно. Он расправил плечи, взглянул на погоны оппонента и рявкнул в лицо генералу:
- Ты п-п-пачему, ... прапор честь офицеру не отдаешь, а?!
С нетрезвого взгляда Паша неверно оценил размер звёзд. А папаха, спросите вы? Так в наших аэродромных условиях большой мужской скуки не только что папаху, офицеры сомбреро готовы были на себя натянуть, лишь бы от тоски не повернуться.
Генерал передвигался по территории аэродрома без сопровождающих, читай - свидетелей, и потому быстро ретировался, испугавшись нетрезвого лейтенанта, который по его, генерала, мнению мог пустить в ход кулаки. Ретироваться-то проверяющий ретировался, но обиду, совершенно точно, затаил. Узнав позднее, что в полку действительно служит Павел Корчагин и его верный дружок Василюк, он вменил командиру части немедленно разобраться с виновниками, запятнавшими себя непотребным видом, позорящим звания советских военнослужащих.
Вскорости состоялся суд офицерской чести. Проходил он следующим образом: бедных провинившихся, непривычно трезвых, выставили перед также непривычно трезвыми сотоварищами и начали гневно клеймить. В клеймении особо отличался, естественно, замполит полка. В итоге свою речь он подвел к тому, что гнать надо из армии таких при... пи... онов! Несмотря на кондовую замполитость старшего офицера, особых вербальных изысков в его речи не наблюдалось, посему дословно воспроизводить эти фигурные загибы не станем.
Велико же оказалось удивление военачальников, когда они обратили свой взор на Корчагина. Услышав "приговор" Паша буквально расцвел, распрямил плечи и явно готов был бежать собирать чемодан с криками: "На гражданку! На гражданку!". Но счастье не состоялось. В президиуме кто-то из старших офицеров произнес:
- Подождите, я не пойму. Мы наказываем или поощряем?
В результате Корчагина из армии не выгнали, просто задержали Паше очередное старшелейтенантское звание и присвоили его только перед уходом на дембель по окончании двухгодичного срока, когда все забылось. А прапорщик Василюк? Тот отделался коротенькой негативной записью в личном деле и продолжал службу до самой пенсии. Хотя и не пострадал особо, но генерал-лейтенантов с той поры ненавидел лютой ненавистью. Возможно, всему виной комплекс маленьких звёзд. О невысоком росте прапорщика говорить не станем.