"...Over many a quaint and curious volume of forgotten lore..."
ЭССЕ ОБ ОДНОМ СЧАСТЛИВОМ СОВПАДЕНИИ В ДВУХ ЯЗЫКАХ - РУССКОМ И АНГЛИЙСКОМ.
До 1557 года в России не существовало никаких представлений об Англии и, тем более, о ее языке. Соответственно, нельзя было бы придумать никаких гипотез о возможности межязыковых контактов между этими нашими языками, о влиянии каких-нибудь понятий и словоформ во всей предшествующей истории народов. Мы говорим о времени, когда была опубликована последняя книга Рабле о путешествии Пантагрюэля в Китай через Ледовитый океан, на котором по пути была внезапно открыта англичанами Россия. Каково же могло быть изумление людей тех времен при обнаружении явного сходства английского слова "love" (транскрипция "лав") и русского слова "любовь". Да, кстати, и "ловля" (сравни английское "lovely" - милая, любимая). Русская "ловля" или "ловитва" означала, в частности, то же, что и "охота, сильное желание", как говорилось тогда: "Охота пуще неволи".
Было бы праздным сейчас занятием строить догадки, как могло осмысливаться в ХУ1 веке такое счастливое совпадение, учитывая, что само слово "совпадение" вообще ничего не означает для нас и уж во всяком случае ничего не объясняет, кроме того, что мы не располагаем никакими объяснениями (верифицируемыми догадками), как абсолютно изолированные друг от друга народы образовали два варианта одного и того же слова в своих совершенно неконгруэнтных друг другу языках. Установить какие-то конгруэнции между двумя подобными языками, вероятно, возможно в будущем с использованием только топологических моделей в римановых пространствах, вероятно. Но сейчас об этом подробно говорить не перспективно. Вероятно, датская школа глоссематики делала в таком направлении какие-то шаги, но и ученики Н.Хомского должны были делать какие-то шаги в том же направлении. Но меня это сейчас не интересует, я ограничусь только несколькими простыми наблюдениями.
Через 7 лет после плавания капитана Ченслора к Холмогорам в Стратфорде-на-Эвоне было зарегистрировано рождение мальчика Уильяма Шекспира. Если бы я был типичным советским литератором, я бы непременно написал научно-фантастический роман о том, как англичане, проезжая по речке Шексне, на пути обратно в Холмогоры на свой корабль, каким-то образом обзавелись новым спутником, обратив на него внимание как на очень интересного вундеркинда. После того, как они натешились в Лондоне его экспонированием, они в качестве ребенка, выкупленного у руссов для счастливой жизни в Британии (или подаренного им царем Иваном 1У и тому подобное), они стали искать, куда бы пристроить малыша, который запомнился им по неуклюжему слову Шексна - месту его рождения. И в конце концов, наткнувшись на Шекс-пира стратфордского лавочника, которому не хватало потомка мужеска пола, уступили его для крещения в Вильяма Шекспира.
Так скучноватая Англия ХУ1 века обзавелась, по моему роману, к своей чести и славе гениальным своим патриотом, гениальнейшим поэтом всех времен и народов... Но писать во всех подробностях такого романа я не собираюсь - о Шекспире и без того слишком много научно-фантастической литературы за недостатком реальных биографических сведений, которые позволяли бы проверять их на правдоподобие.
Уже начиная со стратфордской грамматической школы, никто не может объяснить происхождения культурного багажа этого странного человека. Я оставляю публикацию этого полупародийного литературного фрагмента на долю научных фантастов, которые смогут попытаться поднять наш собственный престиж в истории мировой драматургии. Если кто-нибудь этой возможностью воспользуется, то наши читатели могут поставить все достижения В.Шекспира в заслугу нашему российскому народу.
От этой шутки возвращаюсь к этимологии, общей для случайно схожих английских и русских слов - "lovly" и русского "ловля", старославянского "ловитва" (охота, сильное желание). Эти слова русского литературного языка не везде в России привычны; как уже писал поэт-песенник: "В селах Рязанщины, в селах Смоленщины Слово "любовь" необычно для женщины. Там беззаветно и верно любя, Женщина скажет: жалею тебя". Жалеют в этом смысле именно потому, что любовь понимают как некое помрачение рассудка или по-своему, по-деревенски, скажет про влюбленного: дурью мается. В свою очередь ее где-нибудь понимают как ловлю на женщин, ловушек для женщин или мужчин, западни (Запад в русском понимании - это же западня, куда западают, мы же знаем, что составляет лучшую рифму для слова Европа).
А пока все здесь изложенное представляет собой лишь пролог к изложению замысла моей диссертации 66-го года о сравнительном языкознании, понимаемом как семиотическая область моделирования межязыковых отношений средствами дифференциальной геометрии и топологии. В этой связи я здесь сейчас (в конце пролога) обозначу ключевые понятия: римановы пространства, интерлингвы, вербоиды, прозоиды и т.п.
Интерлингвами я здесь позволю себе называть не искусственные языки, как это делают обычно, но межвербальные образования рассмотренного в прологе типа, то есть семантические комплексы слов, принадлежащих как бы нескольким языкам, образуемые корневыми или ядерными идиомами. Я полагаю, что английское Love и русское "ловля" и "любовь" (в транскрипции беглой речи ЛЬБОВЬ: в безударной позиции гласные у нас меняют качество и долготу, как это происходило и в английском) со всеми родственными образованиями составляют такой комплекс, весьма продуктивный в литературных языках благодаря процессам конвергенции, которые особенно интенсивны в поэзии, на что намекает название шекспировское же "лав стори" под заглавием "Love's labour's lost" ("Тщетные усилия любви"). Это результат конвергенции как пример судьбы слова "Урода" в русском и польском иллюстрирует процессы дивергенции в типичных исторически родственных языках. И это типично для конвергенции и дивергенции в смысловых параметрах слов "любовь" и "кровь", "морозы", "розы", как над взаимным стяжением рифм и растяжением в тех же словах смеялся Пушкин: "Кто на снегу возрастил феокритовы нежные розы?" и потом обыграл это: "И вот уже бредут морозы И серебрятся меж полей... Читатель ждет уж рифмы "розы"? Ну, на, возьми ее скорей..."
Стяжение и растяжение, то есть изменение, метризируемое в фонетико-семантическом пространстве на слух и смысл, обозначены как кон- и дивергенция, у разных языков проходит в самых разных параметрах при разных обстоятельствах. Точнее, таким деформациям не подвергаются лишь имена собственные. Все тот же Шекспир или Пушкин остаются именами одних и тех же идиом английской и русской истории в отличие от образов сотрясания копьем или пушки-игрушки в среде имен нарицательных. Имена собственные - это неподвижные точки, звезды на пластичном небосводе языкового неба, как бы мягкого нёба. Поэтому "любви" в русской речевой практике и в английской свойственны несколько различные мимические игры-гримаски и проявления юмора. Для отчужденного взгляда на "любовь", она - это только склонность дурью маяться. И в шекспировских комедиях много поводов так ее понимать, но это понимание отнюдь не обязательно. Завистливые взгляды воспитывают в человеке особую притязательность. Амбициозное притязание на участие в общечеловеческой комедии, не дантовской, завершаемой в Аду, а скорее бальзаковской, выплакиваемой a livre ouverte - это причина всеобщего профанического обыгрывания брака. Все хотят получить по санкции церкви и государства свою щедрую долю любви всем напоказ или вне брака - втайне. Расхождение в мимесисе любви и составляет глубинную грамматику романа и прочих жанров. Но это лишь один из казусов смыслодинамики языковых релятивизмов в римановых полях этнических культур.
Примечание:
В дальнейшем могут быть рассмотрены все обобщения выделенного здесь идиома от понятия аттракции между людьми до представлений о дальнодействиях в физике, мистике, в частности, тяготения, гравитации или способности людей "доставать" друг друга.