Кривулин Виктор : другие произведения.

Стихи Виктора Кривулина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ранние стихи Виктора Кривулина. Публикация Ю.Динабурга.


  
  
  
   Стихи Виктора Кривулина.
  
   Предисловие Юрия Динабурга.
  
  
   Стихи Кривулина известны, но предлагаемые мной стихи, вероятно, нигде опубликованы не бывали, потому что то, что у меня, собрано в годы для Кривулина студенческие, прямо с пылу, с жару, сочинены в основном в моем присутствии. Вокруг нас было множество начинающих поэтов, с позволения сказать, еще никак не титулованных и не аттестованных. Все они вели себя запанибрата, хлопали друг друга по плечу и оцененным они считали только Бродского, причем недоумевали, почему его так вознесли и прославили власти, как если бы он был каким-то ярым диссидентом, подумаешь, заявил, что "блуждает выговор еврейский по темным улицам московским" - ну и что? А его уж сразу в почетную ссылку.
   Гораздо заметнее был Глеб Горбовский, примкнувший лично ко мне уже в осень 63-го года, тоже по-пушкински: "Боюсь скуки, боюсь скуки, Я от скуки податливей суки..." и т.п.
   Потом, когда вернули из ссылки Бродского и когда его выпроводили за границу, пишущая братия вся разинула рты и отвалила подбородки, а Витя К. стал искать по сторонам пособление себе в состязаниях с довольно монотонными тогда стихами Бродского. Я бы попытался его утешить указанием на то, что им обоим впору позавидовать друг другу, но в это время Витя получил диплом и должен был начать работать, поскольку ему благоустроили местечко в мельчайшем издательстве Санпросвета, и ему пришлось ездить отсиживать там дневное время, да и ездить через весь город очень показалось скучным . И пошли уже не столько стихи, сколько размышления о том, что уже и Мандельштама забыли все, и Заболоцкого забывают прямо на глазах, и вообще погода стоит не такая какая-то, и вот Динабург терпит все время какие-нибудь неудачи - нет, чтобы опять какой-нибудь свадьбой нас всех повеселить. Тут уж мы с ним стали ссориться. Я твердил ему, что все еще впереди, "то ли еще будет, ой-ё-ёй!". Да и придумаем мы еще много нового, не озираясь ни на каких соклассиков.
   А 70-ые годы становились все прохладнее. Бродскому назревала Нобелевская премия. У Кривулина менялись жены как перчатки, и всего, что ему пытались внушить современники, не упомнишь и не пересчитаешь. И когда я допустил недогляд за ним, Витя однажды в какую-то ночь сжег весь свой архив, от которого уцелело только то, что было мной скопировано к тому времени. Вот это я и берусь переслать тебе. А Витя стал давать печатать позднее только свои позднейшие опусы.
   Но вернемся пока к Кривулину:
  
   Кусок из стихов Кривулина:
  
  
   В окружении гипсовых слепков
   среди белого мира живу, холод белых ночей
   на лице ощущаю посмертный, ничей,
   в кожу влипшийся цепко.
  
   Ото лба не отнять и со щек не стереть.
   Я с бесцветным сливаюсь и хладным...
   Где же грань между мною и мертвой материей? смерть? -
   Но живу среди нежити белой, стараясь согреть
   онемевшие формы дыханьем и взглядом.
  
   Вот и все, что возможно. Потом - тишина.
   Воздух полон известки и мела.
   Город - маска прижался к лицу,
   с бледной пылью слились имена
   голых улиц, ушедших друзей...Но тесна
   мне белесая мгла без предела.
  
   1.
   Что знаешь ты, что знаешь о свободе?
   Семь связных звуков пустоты,
   семь дней недели, - семь, что прожил ты.
   Цепь жизни в прошлое уходит
   со звоном-грохотом...Но слышишь на исходе
   семиязычную свирель, чьи звуки столь чисты,
   что во хрустальнейшем незримы небосводе?
  
   2.
   О, звуков семи золотая семья!
   Свирель полуденного Пана
   так тихо зайдется, что, звук затая,
   дрожит и колеблется воздух медвяный.
   Так жизнь высока, что сама не своя,
   всем телом касается небытия,
   вся - в небо открытая рана!
  
   Мгновение полупрошло // "Мчатся тучи..." А.С.Пушкин//
   Мгновенье полунаступило.
   Его невидимая сила
   висит над нами тяжело:
   Над нами вечности крыло,
   Но время, тень его, - бескрыло,
   И мы в тени подобны теням,
   обняв - друг друга не заденем
   но утопаем в пустоту
   взаимо-сопри-косновенья...
   мгновенья длятся, как дыханье, . .
  
   ***
  
   Уголья смысла. От синего жара не скрыться.
   Где он? - ладони черны от золы.
   Ворох тускнеющих глаз, охлажденье души-восьмерицы,
   веденье из-под полы, испепелившее нас.
  
   Кто он? Просил не сожженья, но /именно/ смысла,
   если не пламя - легенда, а только ростки -
   то не приходится лгать, собирая охапками числа
   или остатком руки начертив на песке "благодать".
   Из облегченья и пепла движенье построило башню.
   В ненаселенные зданья легче огня
   входит почти существо, запечатано в облик всегдашний.
   Теплится день ото дня, а присмотришься - нет никого.
   Там, у истоков души, у костра, прорастут австралийцы,
   сядут на корточках, духами окружены, -
   тело их сухо, как дерево-самоубийца
   - треск. Или крик тишины
   в разветвлении слуха.
  
  
   Лишенная взрыва трагедия - лишь нарастанье
   отверженности и ностальгии.
   Судьба эмигранта растет в аккуратной могиле.
   В лесу, населенном крестами.
   Мы спустимся. Мы снизойдем до Двадцатых
   годов. До кофейного спора
   о русском сознанье - с его завихреньями хора,
   с его голосами - и каждый по - ангельски сладок.
   Мы даже поставим оставшихся пред беглецами:
   какие весы или вехи измерят
   кому из них горше? Двустворчаты общие двери,
   ведущие в баню с цыганами и пауками.
   Козлиная байка о будущем: рожки да шкурка.
   А рядом старушечий дискант выводит
   псалом на исход из Египта, псалом о свободе.
   Солома сплетается с пламенем - соединенье мелодий -
   земной и небесной. Земной и небесной.
   ***
   Голос, беднее крысы церковной,
   без интонации, точно бескровный
   глаз обезьяны - живая мишень
   для немигнувшего света...
   Ну-ка,
   Насельница худшей из клеток,
   между прутами ладошку продень,
   почти человечью!
   Ну-ка, возьми укоризну и просьбу,
   словно лицо подставляя под оспу,
   радуясь перед небесной картечью
   знаку избранья-увечью.
  
   Не награжденная речью скотина
   голосом, высохшим, как паутина,
   все невесомей кричит и слабее...
   но совпаденье боязни с болезнью -
   в сестринском братстве с последнею песнью
   Ада, откуда безмолвием веет.
  
   Бог помогает больным обезьянам
   очеловечиться - больше любого
   из говорящих о боге - минуя
   минное поле смысла и слова,
   и выводя на тропу неземную
   к речке сознанья, скрытой туманом
   невыразимой тайны живого.
  
   Теплятся в клинике шерстка и шкурка,
   тлеет зрачок, на подобье окурка,
   жертва гуманная - с выпитым мозгом.
   Но восполняется то, что отняли,
   древним Эфиром.
   тело печали
   телом сменяется звездным.
   ***
   ------------------------
   1971г.
  
   Весь холод зеркала, вся пустота и плоскость
   в лицо мне выплеснуты. Стало быть, не след
   с вопросами соваться, в отголосках
   и отблесках искать какой-то знак
   причастности к иному измеренью...
   Я весь по эту сторону. И мрак
   со всех сторон мое объемлет бденье.
   Но словно у соседей за стеной
   передвигают мебель и топочут, -
   - сквозь оболочку абсолютной ночи
   мне голос чудится неведомый, чужой.
   Обрывки слов, порою даже клочья
   невнятной фразы - и наверняка
   Мне предназначенной! (Не знаю языка...)
   ***
  
  
  
   Восславим мир, который полон смерти!
   Возвышенной душе печаль, печаль, печаль
   склоненной головы...
   Восславим дождь, который вечно снится
   и мокрое лицо в стекле стоит окна,
   бело от невозможности пролиться
   На губы, пересохшие до дна.
   ***
   Целуя уголья, приму я тусклый жар
   За бормотание любимой,
   когда язык огня, язык ее дрожал,
   дрожал язык невыразимый.
   ...
   Одно останется - сплетание словес,
   и бормотание любимой,
   пред ним раскроется, как скорчившийся лес
   стволов обугленного дыма.
   ***
   Из области Ночи подруги уже не вернуться,
   лишь продолговатых теней вереница,
   закутанных в синее, - лишь на рассвете
   движется плавно и звон замирает пружины.
   ***
   Еще не страх, но как бы кто-то,
   невидим из-за поворота,
   отбросил тень свою вперед.
   Еще не страх, - но тень ползет
   задев собою угол дома
   и тень моя скрестилась с тенью
   чужой, как бы вошла в сращенье
   - и став одним углом излома,
   от ног моих оторвалась...
   Еще не страх - но что за связь
   установилась между мною
   и шарком скрытых за стеною
   шагов, когда еще двоих
   на свете не было, лишь их
   в объятьи тени шевелились
   как два поверженных крыла.
   ...и смертных нас на повороте
   родило время и столкнуло!
   Уже не страх, но боль удара,
   но расколовшегося шара
   я - отлетающий осколок...
   Был целен миру И вот расколот.
   ***
   Лишь Летний сад Камен, смертельный сад камней,
   пронизанный нездешним светом. . .
   ***
   _______________
  
   ДОМ ПОЭТА
  
   В итальянском тайнилище где же владелец-Волошин?
   Как десятые годы болели Египтом и Критом -
   помнит чучело крымское, лоб оставляя открытым
   для чудовищных капель-горошин.
  
   Дом поэта, прибежище муки-игруньи,
   пощадил комиссар, оприходовал крупный писатель -
   и возвысилась башня над костью и тяжестью капель,
   как луна в абсолютном безлуньи.
  
   Стоит видеть Флоренцию - и в палестины родные
   возвратишься похожим на Данта и Фра Анжелико,
   бедной купишь земли, чье дыханье - полынь и гвоздика,
   дом поставишь, доживший доныне
  
   дом поэта - действительно стоит! На крыше
   я застыл ослепленный дугою прибоя:
   как десятые годы светились! как зеркало плыло рябое,
   нежной силой поддержано свыше!
  
   Перед каждым лицом загоралось и гасло и жаром
   обдавало. Но что ностальгия? и разве
   я по землям тоскую, взыскуя пространства прекрасней?
   Нет, печаль моя - время, какое рождается старым.
  
   Праздник духа. Блистательный вид Возрожденья,
   как сказал бы Зелинский, славянского - полная липа.
   Два-три имени, пыль, мемуарная кипа,
   пепел радостный самосожженья.
  
   Есть и новому племени кость - рукотворная башня.
   Демиургом игралищ и сплетен
   создан воздух легенды, кричащий, как петел
   среди полдня и жизни вчерашней.
   ***
   СЕПТИМЫ
  
   Я Тютчева спрошу: в какое море гонит
   обломки льда советский календарь?
   и если время - божья тварь,
   то почему слезы хрустальной не проронит?
   И почему от страха и стыда
   темнеет большеглазая вода,
   тускнеют очи на иконе?
  
   Пред миром неживым в растерянности,
   в духовном омуте, как рыба безголоса
   ты, взгляд Ослепшего от слез,
   с тяжелым блеском, тяжелее ртути.
   Я Тютчева спрошу - но мысленно, та. . .
   каким сказать небесным языком
   об умирающей минуте?
  
   Мы время отпоем, и высохшее тельце
   накроем бережно нежнейшей пеленой
   Родства к Истории родной
   не отрекайся, милый, не надейся,
   что бред веков и тусклый плен минут
   тебя минует. Веришь ли? - вернут
   добро исконному владельцу.
  
   И полчища теней из прожитого всуе
   заполнят улицы и комнаты битком, -
   и Чем дышать - у Тютчева спрошу
   и сожалеть о ком?
  
   ***
  
   Публикация Юрия Динабурга.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"