Фраза "Пью вино архаизмов..." - из моего тоста, вообще говоря, очень пространного. Поэтому какие-то поклонники Вити повели целую кампанию придирок к стихотворению, которое он тут же за столом написал, намекая ему, что я, мол, буду потом притязать на авторство. На деле моих слов там вставлено было еще несколько штук - про язык, который корчится на мокром помосте - мы были уже в сильном подпитии и большом оживлении. Это было при моей помолвке с Наташей Ковалевой, в последних днях августа 69-го года. Я собирался в эти дни ехать в Пермь увольняться. Ни тогда, ни в следующие 30 лет я не разглашал никаких притязаний на то, что пишу стихи, хотя тосты произносил часто патетично, как бы декламировал какие-то стихи, обычно чужие.
Следующие 4 года мы встречались реже. Меня увольняли, и я обрастал новыми профессиями, в частности, стал гидом в музее и воспитывал маленькую дочку. Обсуждая новые его стихи, мы ссорились. Но так было заведено, я испытывал неприязнь к значительной части его окружения.
Стихов его, готовых к пересылке к тебе, Лена насчитала до сотни страниц на своем дисплее. На этот раз лентяй - я, мне лень выяснять - что из его стихов уже было опубликовано. Скорее всего поздних его вещей у меня совсем нет.
Пиндарическая ода, посв. О.Э.М.
Пью вино архаизмов, О солнце, горевшем когда-то
говорит, заплетаясь, и бредит язык.
До сих пор на губах моих красная пена заката, -
всюду отблески зарева (языки сожигаемых книг)
Гибнет каждое слово - но весело гибнет, крылато,
отлетая в объятия Логоса-брата,
от которого огнь изгоняемой жизни возник!
Гибнет каждое слово.
В рощах библиотеки
опьяненье былого
тяжелит мои веки,
(кто сказал - в катакомбы? в пивные бредем - и в аптеки...
И подпольные судьбы черны как подземные реки,
маслянисты как нефть, - окунуть бы
в эту жидкость тебя, человек
опочивший в гуманнейший век -
как бы ты осветился, покрывшись пернатым огнем!
Пью вино архаизмов - горю от стыда над страницей
ино-странница Мысль - развлекается в мире ином
иногда оживляя собой отрешенные лица!
До бесчувствия (стыдно сказать!) умудряюсь напиться
мертвой буквой ума - до потери в сознанье моем
семигранных, сверкающих призм очевидца.
В близоруком тумане, в предутренней дымке утрат
винный камень строений и заспанных глаз виноград
Труд похмелья, похмелье труда -
угол зрения зыбок и стал переменчив.
Искажающей линзою речи -
расплющены сны-города
(что касается готики - нечем,
нечем видеть пока что ее -
раз утрачена где-то вражда между светом и тьмою
(наркотическое забытье
называется, кажется, мною).
Дух культуры подпольной, как раннеапостольский свет