В памяти моей проявляется как на фотонегативе самые разнообразные фигуры, причудливо освещаемые Вашими с Леной текстами...
Устроит ли Вас саму эти тексты в вариантах, которые Вам присылает мой давний друг с окраин Галилеи и Хайфы, куда нам пришлось перебросить Ваши собственные слова московской Вашей юности?
А мне в этих контекстах вспоминается мой первый класс в аристократической Первой образцовой школе города Челябинска, где со мной за одной партой оказалась трогательная девочка-без-пальчика (без мизинца) и звали ее Галя Смородинская. Нехватка пальчика внушила мне яркое представление о хрупкости моей соседки и постоянную тревогу - как бы мне не случилось случайно от нее отбить еще какой-нибудь кусочек. Я думаю, что она во всем этом сразу как-то разобралась и описала меня подробно дома - какой я внимательный. А дома был папа, который десяток лет спустя был генералом, хозяином местного ГБ и звали его генерал Смородинский. И все его боялись, кроме меня, потому что я видел, что опасны по большому счету и готовы пустить в ход даже кулаки только все остальные его услужаки, а никак не он. А он вдруг ставил такие вопросы веселые: "Ну скажите мне, как мужчина мужчине: Вам эта Галина Сергеевна Кошелева очень нравилась?"
И я отвечал: "Ну что Вы! Она же лет на 5 меня старше, если я понимаю, что Вы имеете в виду. Мне просто ни с кем другим не было интересно вспоминать английских поэтов и Эмиля Верхарна".
"Ну ладно, - говорил Смородинский, - это Вы мне все сами продиктуете. Пойдем дальше..." И следственное дело продолжало пополняться.
Потом я прочел популярные тексты другого Смородинского - Вашего соседа - они относились к новейшей физике. А мой тогда новейший друг Сережа Панфилов еще с кем-то как раз заманивали меня в Дубну после моего гощения в Истре.
И вот я у Вас, и очень по-разному рассматривал Ваше окружение. Смородинский новый оказался очень милым человеком, как может быть, и Понтекорво, большой любитель лошадей. Но всех приятней мне был Эдгар Оскарович. Я еще в дошкольные годы слышал: Эдгар По, Эдгар По... Потом выбрал три его стихотворения, по которым он для меня стал поэтом-лауреатом последних 3-х столетий. Чего я, впрочем, не хотел никому раскрывать и мог бы обнаружить только Сереже Панфилову, с которым подружились за собиранием разрозненных стихов Мандельштама. Понимать эти его стихи было сложнее и занимательнее, чем готическую лирику По про Ворона и про любовь, которая заходила далеко за понимание ангелов небесных и демонов морских, завидовавших нам - и ей, и мне - и все поэтому испортивших в королевстве заморской земли.
Я, конечно, вскоре пустился на поиски исправления всего случившегося и наткнулся на первые попавшиеся красивые глаза. Они были много интересней, чем те, что у Монны Лизы, но очень скоро я понял, что это только глаза обыкновенной мужевыжималки. И я бежал от них аж до Финского залива, до самого глубокого российского кладбища; и там я разыскал еще одну светловолосую Аннебел Ли, то есть Галю С. Но через недолгое время и она сказала мне: "Ну какой же из тебя муж? Ты же по своей инициативе ни одного гвоздя в стенку не вколотишь и не побежишь по своей воле выкрасть или одолжить какие-нибудь несчастные 1 000 рублей".
И я вздохнул: "Гвозди бы делать из вас - таких людей - так я бы и заколачивал вас во все стенки!" А она сказала: "Ну, все равно, для меня ты все равно будешь значить больше, чем все мужчины"
"Of far wiser, чем ты,
Много ловчее чем ты
И чем ангелы в небе abovе"
Итак, мне пришлось продолжать свои поиски, и 30 лет тому назад я нашел-таки Лену, и Галя ее спросила:"Понимаете ли Вы чьей женой собираетесь стать?" И получила ответ: "Я согласна стать и его собакой". И так, как будто, все устроилось. Как говорится у Лермонтова:
"Жениться, чтоб иметь святое право
Уж никаких "другейших" не любить".
Так, милая Ирина Николаевна, позволите ли нам и дальше пересылать для интернета другие Ваши воспоминания? И не постараетесь ли для этого вернуться хотя и к самой М.В.Юдиной?
Твердо могу сказать, что самое светлое в мире я видел в двух домах, в двух семьях - в Вашем доме и в доме человека, который стал моим воспитателем в последние годы своей жизни - в доме профессора Матвея Александровича Гуковского, у которого, кстати сказать, тоже очень любили миног, меня и Льва Николаевича Гумилева.
Мы тут прочли целую диссертацию о тех временах, когда в вашу консерваторию поступил сам Шнитке. Меня поразило, конечно, случайное почти совпадение фамилии Сниткиной (жены Достоевского) и Шнитке Альфреда Гарриевича. Вы этого последнего не встречали тогда, в юности?
Ваш Юрий.
Из воспоминаний И.Н. Захаровой
Московская юность, Хабаровск.
Разбираясь перед выездом из коттеджа, нашла в шкафах кипы интереснейших писем от Гарика и Гарику от его детей и дам. Чудесные письма от Люськи Соколовой, как Гарик ее когда-то звал. Актриса, сыгравшая Наталью Гончарову в фильме "Композитор Глинка".Она и 10 лет назад, когда приезжала к нам, была красавица. А на многочисленных фотографиях - хрупкая, большеглазая, с громадным лбом, совершенно прелестная! Вот это и была Гарькина Женщина. Как моим был Саша Ренанский. Но мы получили каждый свой заряд, хоть судьбе и неугодно было надолго соединить нас. Господь не пожелал, пожалел в нас - наше, не дал разрушить, а сохранил, пусть и невоплощенное до конца Судьбой. Как писал Саша в одном из последних писем мне:
Я так Любил,
Но для такой любви
Быть человеком - это слишком сложно
И вот осталось мне от той любви
Дом на песке и Церковь-на-Крови.
А наше прошлое-
Оно встает Такими Небесами,
Что укрывательство смешно
В богобоязненном чистописании.
Господь послал мне Сашу за мою аскетичную юность шагов, Сашу, со всей ослепительностью его личности и неистовой щедростью его 17 лет.
Каждый день в дверь московской квартиры раздавался робкий звонок, я его узнавала сразу и кидалась открывать все замки и засовы, как было во всех Вороньих слободках. За дверью стоял Сашенька в своем убогом бежевом пальтишке и , распахивая, доставал из-под рубашки тёплые цветочки. Позже я его пытала, где он доставал в холодной Москве эти трогательные огоньки.Они были самые разные в зависимости от сезонов. Оказалось, что он ходил по деревянной Москве и, увидев на окошках цветущую герань или другие цветочки, стучал и просил у старушек, говоря: "У меня есть любимая девушка, такая чудесная, она так любит цветы, а у меня нет денег. Могу помочь, если нужно. Дайте мне хоть один цветочек!" Он обладал особенным обаянием, и бабушкам устоять было трудно. Они его все обожали, особенно та, у которой он снимал комнату. Мальчик был из Ташкента, но поразил всех своей эрудицией. Учился в музыкальном училище и рисовал. В Москве о нем ходили легенды: как- то его пригласил к себе Эренбург, Саша пошел с папкой своих рисунков. На просьбу Эренбурга подарить ему хоть маленький рисунок Саша отстраненно заявил: "Все мои рисунки принадлежат не мне, а Ирочке Захаровой. Я могу дать ее телефон, договаривайтесь с ней". Как-то он был у Рихтера по приглашению. Рихтер, зная, что Саша рисует, показал ему свои работы. Саша долго их разглядывал, погрустнел и заявил: "Да, рисуете вы примерно так, как я на рояле играю"
Я была на первом курсе, когда Б.М Бергман спросил меня, почему я не здороваюсь с М.В.Юдиной. Она ему пожаловалась. Я сказала, что даже не подозревала, что она знает о моем существовании. Я тогда ему сказала, что с Хрущевым тоже не здороваюсь. Авторитет ее был ни с кем не сравнимым - завидев издалека ее тяжелую фигуру в черном мы просто прижимались в стенам, стараясь слиться со стеной. На третьем курсе ввели камерный ансамбль. Мы с Валеркой Самолетовым, с которым вместе учились у Бергмана, конечно, как и все, мечтали попасть к Юдиной. Но на втором курсе мы проучились на фортепианном ансамбле у А.Д. Готлиба, тоже, как и Берлин, ученика Игумнова. И в его классе мы блистали. И поскольку он тоже вел камерный ансамбль, в конце года он нам объявил, что мы остаемся у него. Как-то в коридоре Мария Веньяминовна подошла к Берлину, и сказала: "Ну что, Борис, побоялся мне дать в класс Захарову и Самолетова, боишься конкуренции? И правильно делаешь. Хотя высоко ценю твой талант музыканта" Я не могла понять, откуда М.В. знает о моем существовании. Оказалось, что моя близкая подруга тех времен Марина Дроздова училась у М.В. и много обо мне рассказывала. Хотя после выпускного экзамена я получила рекомендацию в аспирантуру, мне хотелось удрать из Москвы и начать работать. При распределении я, к ужасу своих близких и родных, выбрала Хабаровск. Самолетов тоже выбрал Дальний Восток, только Благовещенск. Человек 10 из Гнесинки в этот год уехало работать на Дальний Восток. В Хабаровск из пианистов уехала только я. И это было ужасно. В училище приняли слишком много пианистов и при распределении в моем классе оставили 24 студента. Нужно было сразу дать 24 полифонии, 24 сонатных форм, 48 пьес и кучу этюдов! К счастью, мама моя - педагог фортепиано, и репертуар училища я с детства хорошо знала. Работа меня захватила с головой. Среди ребят были очень талантливые, но довольно необразованные. За это я и взялась с самого начала. Я притащила в училище все книги и альбомы по живописи, которые привезла из Москвы. Около 100 пластинок и проигрыватель, подаренный моим дядей. И у них началась новая жизнь. Как-то мы в зале слушали запись седьмой сонаты Прокофьева в исполнении Рихтера. В зал вошел зав. Фортепианного отдела и, обращаясь ко мне, в присутствии студентов заявил: "Дорогая Ирина Николаевна, неужели вы хотите, чтобы ребята эту какофонию приняли за музыку?" Мне это слышать было дико - на дворе стоял 1961 год. И Прокофьев давно уже широко исполнялся на московских сценах. А ведь зав отделом - Петр Аркадьевич Мирский - был выпускником МГК по классу А.Б.Гольденвейзера! Но что же удивляться, если совсем недавно - во время моего учения в училище - С.С. РАХМАНИНОВ был запрещенным композитором! Но надо было спасать положение- ребята в меня верили- и я довольно резко сказала: "Петр Аркадьевич, на дворе другие времена, пусть ребята слушают все и сами решают, что - музыка, а что - какофония" И он смущенно удалился. Ребята были в восторге. В 1962 году в Хабаровске висела афиша о концерте М.В. Юдиной. В программе была современная музыка: Б.Хиндемит, А.Шенберг. Как ни странно, публика слушала очень внимательно - таково было гипнотическое воздействие Юдиной. После выступления я вместе с коллегами пошла в артистическую. В Большой комнате стоял длинный стол, в торце которого сидела Мария Веньяминовна. Я подошла и положила перед ней цветы. Она подняла голову и вгляделась в меня как-то очень внимательно. Потом, взяв своей большой теплой левой рукой меня за правую руку, сказала: "Подождите, подождите, ваше лицо мне знакомо. Вы не Ирочка Захарова?" "Да",- утвердительно кивнула я. "И что вы делаете в такой дали от Москвы?" "Работаю в училище. А вокруг - это мои ребята" И вдруг, обращаясь к ним, Мария Веньяминовна довольно патетически говорит: "Вы знаете, у кого учитесь? Ведь Ирина Николаевна была такая яркая звездочка в нашем институте" И продолжала, уже обращаясь ко мне: "Вы простите, что я не была на вашем выпускном экзамене, я знала, что вы играете сонату Хиндемита, чуть не впервые в Москве. Но я плохо себя чувствовала, мне вас очень хвалили" Мой авторитет среди учеников был окончательно закреплен. Я же стояла вся красная от смущения, не зная, куда деть руки-ноги, и рискнула пригласить М.В.Юдину в училище на встречу с педагогами и студентами. Если бы я тогда знала, в какую страшную историю я ее втравляю!
На следующий день актовый зал ломился от возбужденной, взволнованной молодежи. Для ребят это было небывалым чудом. К тому времени я им давала послушать очень много записей в исполнении М.В. Рассказывала о ее близкой дружбе с Ахматовой, Мандельштамом, Шостаковичем. И о том, что когда Мандельштамов - Осипа и Надю- сослали в Воронеж, М.В. поехала туда давать концерты, зная об из страстной любви к музыке. И началась встреча. М.В. была под большим впечатлением от приезда в Россию в сентябре этого года Игоря Стравинского, с которым ее тоже связывала большая дружба. Все годы его эмиграции они переписывались. М.В. знала, что я сентябре тоже была с Москве из-за приезда Стравинского и на месяц опоздала на работу. Но такого я пропустить не могла! Она рассказывала о нем и его музыке с глубоким уважением и восторгом. Потом студентам предложили задавать вопросы. Я, глупая девочка, не стенографировала встречу, но один вопрос я запомнила очень хорошо. Кто-то из студентов спросил: "Как Вы относитесь к Серову?" "Давайте уточним, кого вы имеете ввиду - гениального русского художника Валентина Серова или этого музыковедишку Серого?" Вопрос был закрыт. М.В. достает из портфеля томик Пастернака, недавно изданного в России после скандала с Нобелевской Премией. Но дирекция училища и представители парторганизации решили, что она читает запрещенную литературу, не у нас изданную. Были прочитаны гениальные стихи "Гамлет" и "Быть знаменитым некрасиво". Директор, оборачиваясь ко мне, шептал: "Уберите отсюда эту безумную женщину!" Я только молча зло смотрела на него. После встречи М.В. пригласила меня в гостиницу на ужин и пообщаться, как она выразилась. М.В. была глубоко верующим человеком. Когда на 4-м курсе у нас ввели предмет "атеизм", она влетела в кабинет Ю.В. Муромцева - ректора института с предложением: " Прекрасно, вы ввели атеизм, а я буду читать ребятам лекции по истории религии, по теософии!" Этого даже наш интеллигентный ректор не выдержал и на следующем заседании кафедры при голосовании М.В получила слишком много черных шаров и была отстранена от работы со студентами, практически изгнана из института.
Мы провели чудесно время, и как же была счастлива М.В, когда я ей рассказала, что весной этого года крестилась в Православие. "Я всегда знала,- вскричала она восторженно, - что если Господь отметил человека искрой Божьей, он его не бросит и рано или поздно приведет к себе! Только найдите себе хорошего духовного Отца - это очень важно, особенно в начале пути" И очень обрадовалась, что я веду со студентами встречи типа нашего Гнесинского НСО. И спросила, чем, она может мне помочь: нотами, книгами, записями. Потом я призналась, что дома у меня живет щенок. "И вы его так надолго оставили одного? А если бы с вами кто-нибудь так?" -возмутилась Юдина и тут же заказала еще одну порцию дальневосточной котлеты и вызвала такси, чтобы я съездила в общежитие выгулять несчастную собачку. Я молча подчинилась.
Прихожу я через две недели в училище и вахтерша говорит: "Вам пакет" и протягивает большой конверт, адресованный мне и подписанный незнакомым почерком. Смотрю обратный адрес и читаю: " М.В.Юдиной". Прижимаю конверт к груди, взлетаю на второй этаж поделиться с коллегами радостью и распечатываю письмо. Там письмо ко мне личное, очень теплое, там вопрос о том, чем она может мне помочь в работе с ребятами. И куча ее фотографий со Стравинским и его фотографий из балетов "Петрушка", "Аполлон Мусагет", "Жар-Птица" и др. В это время входит в учительскую директор, спрашивает: "Что у вас тут происходит?" Я, светясь от счастья, говорю: "Вот письмо от М.В. Юдиной" "Эту гадость вы лучше держите у себя дома, нечего людей будоражить". Мне очень хотелось сказать ему, чтобы он лучше держал свою глупость у себя дома, но я сдержалась, это было бы уже хамством, а я его не поощряю ни в какой ситуации. "Кстати,- сказал директор,- в 5 часов у нас пятиминутка, чтобы все были в учительской" Мы собрались в 5 часов в учительской и все тот же Мирский П.А. зачитывал нам письма от работников училища в московскую филармонии, консерваторию, Радиокомитет, Госконцерт и другие организации, с которыми М.В. была связана. И я теряя волнения теряя голос, как много лет назад в детском саду, успеваю сказать коллегам все, что я думаю об этой ситуации. "На кого пишите жалобу?!- срывающимся голосом кричала я, - на себя же и пишите! Ведь вас было 20 человек против одной старой женщины! Скажите, а если бы бандиты на ваших глазах насиловали вашу дочь, вы бы тоже через месяц писали бы на них жалобу в милицию? Нет, вы бы кинулись рвать мерзавцев на части, защищая своего ребенка! Трусы вы и оборотни, вот вы кто!" Даже директор сказал: "Вообще-то, товарищи, Ирина Николаевна во многом права- мы проявили слабость, но все, что мы можем сегодня сделать, это то, чтобы эта история не повторилась в других городах"
Летом я оказалась в Москве и, раздобыв новый телефон, позвонила М.В. "Неужели, Ирочка, вы в Москве? Вечером я вас жду " Как же мне было страшно идти к ней домой и встречаться глаза в глаза. Собрав сумку даров: семгу, крабов, баночку икры, и купив по дороге торт, я отправилась к М.В. Замирая от волнения и понимая бедственное положение, в котором оказалась М.В. .....