Юрий Динабург. Разговоры. 20. Не мог остаться в стороне
"Не мог остаться в стороне весьма популярный в начале XIX века жанр - путевые записки. Автором едва ли не первых стал профессиональный и признанный писатель, князь Иван Михайлович Долгорукий. Потомок основателя Москвы был недоволен тем, что какие-то иностранцы, в одночасье построив город, переплюнули его прапрадедушку - Москва-то не сразу строилась! Долгорукий томно заслонялся кружевным платочком от облаков одесской пыли, сетовал на распущенность одесских дам, бесстыдно плещущихся в волнах Черного моря в закрытых купальных костюмах - от шеи до пят, с длинным рукавом, и в закрытых же купальных каретах, которые завозила в море лошадь. "Славны бубны за горами или путешествие мое кое-куда 1810-го года" - назвал он свою книгу об Одессе. Но это не помешало его признанию: "Не хватает денег на Париж, поеду-ка я в Одессу".
Это цитата из аннотации к книге И.М.Долгорукого "Славны бубны за горами...".
Дорогой Лев!
Твое последнее письмо о хохлах и кацапах привело меня в восторг. Впервые ты дерзнул слегка приоткрыть твой образ мыслей, приоткрыть, скажем, и больше, чем одесские дамы обнажают свои тела, но и то - весьма соблазнительно.
Я хотел бы тему подхватить и поговорить еще и о москалях, и о хамовниках, и даже просто об одесситах, а также о круговращениях во всем бытии поднебесном, по всем свидетельствам от платоновского "Федона" до Коперника, Томаса Гоббса и близящегося 100-летнего юбилея нашего 17-го года. Дай Бог тебе его увидеть!
Таковы тезисы. Едва Коперник пошутил, как родился Томас Гоббс и подхватил шутку о "революции небесных траекторий", то есть о вращениях и извращениях нравов, вплоть до потолков всякого потолочества. Но Гоббс видел только первую революцию, которая имела целью отрубление только одной головы. Через полтораста лет понадобилась еще целая машина для рубки голов как цели осчастливливания человечества (то есть гильотина - сильнейшее средство от перхоти).
Наконец, случился житейский пролог повести "Говорит Москва" Даниэля - "День открытых убийств" как всенародный праздник, праздник доверия народной воле. Таков долгий путь революционизма нашего. Вот чему научила нас астрология по Копернику.
Но вернемся к нашим хохлам и кацапам. Я рад, что ты обратил внимание на равнодушие всеобщее к крепостному праву. При живом внимании Николая Васильича к этническим взаимоотношениям между не только кацапами, но и поляками и казаками. Все герои Гоголя с самого начала - мертвые души, - разве что не считая черта и кузнеца Вакулы.
Но что поделаешь, возвратное закрепощение мертвяков в социальную общность "Народ" с гоголевского романа и поэмы и пошло полным ходом уже в народничестве без всякого еще марксизма. Но и на этом застревать вниманием уже поздно.
Даже из кризиса мы можем вырваться только осуществлением всероссийского Культа Кота, а не каким-то движением автомобилистов и автовладельцев. Моей Лене, например, по ночам снятся жеребята на улицах, но рассказывает жеребятам она именно о своем коте, что у него до сих пор еще не прорезались все зубки. Кот - добрейшая Божья тварь, и в ней воплощаются чистые души, замученные ХХ веком. Ничто уже никого не спасет, если за это лето коты не станут обОжены нами. Но многие ли понимают - каково-то быть котом в человеческом окружении третьего тысячелетия? В лучшем случае коты только очень скучают в клетках человеческих жилищ.
Случайно пришлось задержать дописывание этого послания. А ты - спасибо-преспасибо тебе - успел опубликовать 19 Общение. Я хотел говорить подробнее об упомянутой тобой Одессе, какой она была в 1810 при князе Долгорукове. Лет 90 спустя, когда оттуда уже выветрилось все первоначальное французское (Дюк Ришелье, Ланжерон и другие), 90 лет спустя некто В.Жаботинский там в 17 лет произвел революцию в русской литературе. Этот гимназист перевел "Ворона" Эдгара По как бы полагая настоящее начало русскому поэтическому символизму, и его тут же пришлось напечатать в хрестоматиях. А Брюсов, Блок и Владимир Соловьев еще в символизме ничем не были прославлены.
Вот как причудливо слагалась конкретика нашей поэзии тысячелетней традиции, о которой меня спросила недавно одна милая дама: "Что такое благий мат"? Мне осталось ответить: церковная традиция относилась чрезвычайно критически к народной поэтике с ее былинными корнями, идущими из дохристианской культуры. В словосочетании "благий мат" с самого начала сквозила ирония воцерковленного человека по поводу воплей, несшихся с вечевых площадей с их площадной риторикой.
Только с ХУ11 века интеллектуальные верхи стали культивировать умеренную риторику, оставляя вопленную практику мужичьим низам. Духовенству и воинству прививались нормы воздержанности, подкрепляемые в офицерской среде дисциплинами европейских речевых культур.
В ХУ111 веке риторика русского веселья умирала с Барковым, другом Ломоносова, который сам по себе культивировал только барочный пафос.
Во второй половине Х1Х века пушкинская традиция оборвалась было на культивировании романтического романса под гитару или рояль.
Только к ХХ веку высокая поэтика у нас, было, возродилась.
Спасибо тебе еще раз за публикации и шлю привет твоим близким.
Твой Ю.
Дорогой Лев!
Меняю слегка интонации обращения, поскольку ты настойчиво демонстрируешь ожесточение в разномыслиях со мной. За немалое число лет ты упорно скрываешь от меня не только картины предотъездной своей исчелябинской суеты, но и обстоятельства охренения израильского империализма и вообще все любопытные условия двухтысячелетней истории иудейской агрессии против всех монотеистических народов земли.
Мы нашли ярко антииудейскую книжку в моей библиотеке, и Лена очень удивилась, зачем я ее купил когда-то, а там доказывалось, что евреи живут единодушной жаждой досадить своему Богу Иегове, демонстрацией любопытства ко всякому многобожию.
А ты что же это не проявляешь никакого любопытства к самим евреям? Вот ужо скоро у нас настанет полный капут, и тогда хлынет к вам новая волна еврозавров, и хоть они там себе и вам покажут что по чем. Тут мне за вас огорчительно, это уже будут вам не филистимляне какие-нибудь, но автохтонные компатриоты-живоглоты, им скоро останется только друг другу глотки грызть, когда кончится всякое терпение в ожидании Годо и в негодовании на живучесть Америки, которую даже свинячий грипп не берет, а ведь грипп-то - та же самая "испанка", с которой пришел Владимир Ильич - он, этот грипп, прозрачен и транспарентен, как душа в показаниях нашего Гоголя. Душа ведь потому и транспарентна, что мертва, как у всех наших компатриотов. И мы с Леной и занялись "Мертвыми душами", которых тоже считали как бы несуществующими, мы же думали не хуже Собакевича и Ноздрева. Но при вторичном чтении обнаружили, что это только в советских учебниках речь идет о его помещиках, а Гоголь думал обо всех россиянах, так что и застрял в Италии и остро заскучал .
Лена у Собакевича с удивлением обнаружила фразу про тех, кто "зря бременит землю", сказала: а я-то думала, откуда взялась эта риторика. Я за недостатком собственной риторики, как бы избыточной, попросил Лену переслать тебе отрывок из письма Лениной корреспондентке на сосюжетную тему. Это типичная наша беженка, в Германии занимается популяризацией гоголевского гуманизма по мотивам "Шинели".
Но главное, что ее привело в Германию, это желание не стеснять себя больше прямым присутствием в семьях своих потомков. В Германии она все же может еще подзаработать на этих потомков, вот что такое современная семья. У наших туземцев сначала отняли демонстративно представление о Боге, потом - предрассудки о браке в исторически сложившихся форматах, а теперь и все надежды на будущее, приколоченные когда-то на одном ржавом гвоздике идей коммунизма.
Вот выдержка из письма к Белле Михайловне:
Юра шлет Вам огромный привет и говорит, что благодаря Вашему влиянию мы сейчас вновь перечитываем "Мертвые души". Что до Акакия Акакиевича, то в те времена в ходу было фарсовое представление о Полишинеле, у которого всем очевидны были наивные секреты очевидности. Гоголь сам казался такой прозрачной фигурой - видимой всеми насквозь - и только тем всех и забавлявшей. Это так было в самые юные его годы, когда он писал, чтобы во что-то закутаться и согреться от холодных проницательных взглядов. Тогда он писал под шутовскую украинскую литературу, набрасывая всячески контуры фигур из Миргорода и Диканьки, и тем был на первых порах доволен своей шутовской маской балаганного рассказчика. По большим праздникам в начале Невского и на месте еще не начатого Главного Штаба выставлялось множество балаганов на время народных гуляний. Я об этом читал у кого-то по поводу Достоевского, привезенного тогда из Москвы. Но под конец у Гоголя исчерпался запас его анекдотов из жизни Полишинеля, и возникла идея повести "Шинель", а еще и повести "Нос" и повести-палиндрома о Носе майора Ковалева, который вдруг начинает сомневаться - кто кого носит: майор свой нос из яви в сон и из сна в явь. Но все это были только начальные шаги такой же палиндромной проблематики будущих "Мертвых душ". Вот и сейчас Вы задаетесь вопросами типа "Who is who" (Горбачев навеки прославился своей шуткой: мы, мол, знаем, кто есть ху), но еще раньше кто-то сформулировал точнее: "Я ведь больше по убитым не плачу, Нам не важно - кто живой, а кто мертвый". Когда Пушкина не стало, и Лермонтова не видно еще было, Гоголь отчаялся, уехал на многие годы в Италию, по-видимому, махнув рукой со словами: нам не важно, кто живой, а кто - мертвый. Такая уж у нас страна! И вся "Поэма" наполнилась напоминанием о нашем национальном характере: "русский человек" - самое ходовое словосочетание в гоголевской поэме. Очень глубокое разочарование просквозило Европу. Как раз даже Диккенс, к которому Вы, должно быть, особенно расположены, лучшую главу в "Посмертных записках" посвятил как раз тогда свинье и принцу в самом модном британском городе-курорте, в Бате. В это время еще в городе-курорте Пятигорске у Лермонтова начинается русская тема свиней и завершается она в "Фаталисте"; хотя трудно представимо, но все же допустимо, что Лермонтов прочел там тогда "Посмертные записки", ведь упоминает же он перед дуэлью о чтении шотландских пуритан, знает же он английский язык!
Ваши Лена+Юра
Спасибо тебе за справку о круговороте времен, мол "Пройдет весна, настанет лето..." Я не знал этого поэта, но твердо помнил еще двустишия, такие как "Обижается народ - мало партия дает. А наша партия - не бл-дь, чтобы каждому давать". Это я обречен все время слушать радио, там есть такие микрофоны, к которым допускают любую темпераментную бабу, и она рычит на Америку. А слушаю и мысленно отвечаю: народ-народ... от народа и слышу.
Ой, как ёкнется, ахнется и охнется...
Спасибо тебе и за предложение писать юному Тросману - кто это тебя надоумил, однако? Он, я думаю, только у смертного ложа отца услышал обо мне, и поэтому сговориться по-хорошему у нас мало получается. 60 лет тому назад (или около того) я пытался от старшего Т. узнать что-нибудь о его приключениях 46-го года, но старший Т. выделывал очень сложные фигуры словесной акробатики, чтобы не о чем интересном не проговориться. Он кувыркался, как мой любимый кот Марсик, который пускается в стилистически характерные для него кувырки и кувыркания в убеждении, что мне ничего, кроме танцев с ним и шалостей и не нужно - такой я беззаботный человек. Мне оставалось только сказать Тросману что-нибудь одобрительное по поводу его занятий литературой, по крайней мере в части Аркаима.
Я бы продолжил с ним общение, если бы он при этом пытался меня информировать больше на свой личный счет, а не на счет отца Юлика. Но там еще присутствует мама младшего Т., которую я знал очень мало, и Наташа Яшпан, которая, наоборот, мне слишком знакома, и на меня слишком насмотрелась. Я думаю, Лена моя рада была бы передать привет Наташе.
Когда мы наконец к моим 60-ти годам получили постоянное жительство, раздался вскоре телефонный звонок, и Наташа звонко известила, что у нас государственный переворот. Я вскочил и вышел на кухню, где веселый котик Буремглой мотал мышку, уже умершую с перепугу. Вот, - подумал я, - до чего дошел народ: в нем уже и мышки дохнут от страха. Страшнее кошки зверя нет. А потом Наташа прибегала с таким количеством эмоций, что я вскричал, что, мол, больше этого не вынесу! Женщины у нас рассупонились, не стало больше в них самодисциплины ахматовской, за что в них и начали стрелять всякие патриоты - то в Старовойтову, то в последующих журналисток
Ну, заболтался я. Передай привет Тросману и всем домашним, а то, даже употребляя самые живые слова, ты умудряешься с ними обойтись дипломатично - и почти ничего не сказать.