Питер открыл глаза. Вокруг была темнота, только рядом в очаге тлели бордовые угли, покрываясь налетом серого пепла. Он не понимал, где находится. Красноватый мерцающий свет очага не освещал ничего, кроме углей и камней вокруг. Приподнявшись на локте, он попробовал осмотреться, но ничего не увидел, кроме стены из грубо камня, возле которой лежал, и темного пространства с очагом.
Странные шорохи и звуки навели его на смутную догадку, что он в каком-то сельском жилище. Где-то ворочались и сонно мычали коровы, совсем рядом слышалось дыхание большой собаки... Питер спокойно и равнодушно закрыл глаза, даже не удивившись. Он почему-то не ощущал своего тела, только ему показалось, будто его ноги закованы в колодки. Но и к этому он отнёсся спокойно и безучастно. Его движение осмотреться отняло все его силы, и он снова провалился в темноту - не то сна, не то забытья.
...Питер очнулся от того, что его руку лизала собака. Сон это был или явь, от понимал не совсем отчетливо. Уже рассвело, и в свете утра он увидел ее рядом, лохматую улыбчивую собаку с волнистой шерстью, черную с белой мордой и грудью и с рыжими подпалинами на бровях и лапах. Пока он ее рассматривал, приподнявшись на локте, собака с интересом рассматривала его. Но вдруг комната и всё вокруг поплыло и опрокинулось, закружилось так, что тошнота подступила к горлу. Он снова лег, закрыл глаза, но головокружение не проходило, и он опять проваливался в тёмную пустоту...
Сколько прошло времени с тех пор, Питер не знал. Теперь он очнулся от тупой боли во всем теле. Он хотел перевернуться на бок, чтобы найти удобное положение, но смог повернуть только голову. Его тело как будто намертво приковали к ложу. Его охватило чувство, похожее на панику, и он застонал - от бессилия, отчаяния и боли. В дверях появилась пожилая женщина в белом чепце и выцветшем красном переднике. Она подошла к нему с кружкой в руках и что-то сказала, но он ее не понял. Тогда она жестом показала на кружку - он должен выпить. Питер молча повиновался и выпил какой-то горький травяной отвар. Через некоторое время боль стала утихать и совсем прошла. Вместе с этим волнами накатывала дремота, и он прогрузился в сладостный сон бездонного, безбрежного покоя и небытия...
...Дверь в комнату была открыта настежь, пахло скошенной травой, со двора доносились звуки льющейся воды, погромыхивание вёдер и квохтанье домашней птицы. Собаки в комнате уже не было. Но вдруг в дверях появился светловолосый худенький мальчик лет десяти или двенадцати. Он деловито разворошил потухшие угли в очаге и быстро развел огонь. Мальчик не обращал ни малейшего внимания на человека, неподвижно лежавшего в углу на соломенном тюфяке. Питер хотел окликнуть его - но не смог. И не понимал, почему. Смутная тревога на миг появилась и исчезла, сменившись безучастным равнодушием.
Снова появилась женщина в красном переднике. Она взяла что-то в комнате и вышла, даже не взглянув в его сторону. Но Питер остался совершенно безучастен к этим внешним событиям. Они его не удивляли и не волновали...
Потом в один из дней он как будто впервые увидел свои руки, и не узнал их, настолько они были худыми и грязными, с засохшими ссадинами и зеленоватыми венами, похожими на извитые веревки... Тогда же он заметил, что на нем надета сорочка из грубого сероватого полотна и суконные штаны, явно не из его гардероба. Но этот факт не вызвал в нем ни удивления, ни протеста, только полное безразличие.
Вернулась собака и ткнулась носом в его руку. Он хотел ее погладить, но почему-то рука его не слушалась. Тогда он протянул к собаке левую руку, и потрепал ее за ухом. Правая его рука никак не была повреждена, но он ее просто не чувствовал. Так Питер обнаружил, что у него теперь нормально действует только левая рука. Но это обстоятельство тоже не вызвало у него особого интереса. Он пребывал в каком-то заторможенном состоянии полного покоя и безучастия и пока плохо осознавал действительность.
...Когда он снова открыл глаза, то услышал, как во дворе разговаривают мальчик и пожилая женщина, перекидываясь отдельными фразами, но Питер их не понимал. Он смутно начал осознавать, что они говорят по-немецки, да еще на каком-то местном диалекте. Только это он и мог определить, поскольку немецкого языка не знал и не хотел выучить - его звучание резало ему слух. Однако за свою жизнь он слышал столько наречий, что мог легко отличить одно от другого, тем более, что от природы он чувствовал оттенки звуков, и ему было нетрудно их различить, как трель зяблика от пения щегла или как тосканскую речь от неаполитанской.
Пожилая женщина появилась снова. Наконец, он смог ее рассмотреть. На вид ей было около шестидесяти лет. Худощавая, крепкая, с загорелым лицом и молодыми глазами, она энергичными движениями поставила на стол глиняный кувшин и только что испеченный хлеб. Оказывается, в комнате был еще стол, но он стоял вне поля его зрения, и нужно было повернуть голову, чтобы его увидеть. Приятный аромат хлеба щекотал ноздри, но не вызывал у него желания есть. Питер не чувствовал голода, вообще не ощущал своего тела. Женщина что-то сказала, обращаясь к нему, жестом показала, чтобы он сел, и подала кружку с каким-то напитком. Он с трудом приподнялся и попробовал выпрямиться, опираясь спиной о каменную стену. Тут обнаружилось, что его левая нога до бедра закована в лубок и весит примерно как церковный колокол. Просто отметив это, Питер левой рукой взял протянутую кружку и молча выпил ее содержимое, оказавшееся тоже травяным отваром, но с другим вкусом. Потом женщина подала ему миску с хлебом и молодым сыром. Он начал есть, но не ощущал вкуса. К тому же, когда он жевал, постоянно прикусывал то язык, то щеку справа. Удовольствия это не доставляло никакого, но ему было всё равно. Кружка молока завершила его трапезу, причем почти половина была пролита неловким движением как будто чужого тела. Женщина что-то говорила ему, но он уже снова проваливался в безбрежный сон...
Когда он снова пришел в себя, то увидел светловолосого мальчика, возившегося у очага.
- Бамбино, - тихо позвал Питер. Мальчик оглянулся. И вдруг его лицо осветилось радостной улыбкой. Он подошел и быстро заговорил, но Питер не понимал ни слова. Он покачал головой и жестом остановил его.
- Как тебя зовут? Коме ти кьями? - спросил Питер по-итальянски. Потом повторил вопрос на французском и на английском. Последнее мальчик кое-как понял или догадался, и ответил:
- Я Мартин!
- Мартино... Тино.
Эти словесные упражнения дались Питеру с большим трудом. Вместо беглой речи у него получались отрывочные слова, иногда разделенные на слоги. Мартин снова заговорил и, указывая на него пальцем, спрашивал, как зовут его.
- Пьетро Марио. Удивительно, как это я еще помню свое имя, - усмехнувшись, сказал он по-итальянски. Этот язык не требовал от него усилий. У него теперь остались только все врожденные способности и реакции, а выученные, похоже, пропали...
В очередной раз, когда женщина молча принесла ему настой травы, снимающей боль, он спросил и ее имя. Не без труда поняв его, она ответила:
- Бернардина!
Питер попробовал выговорить это имя, но оно оказалось слишком сложным для его непослушного языка.
- Можно - мадам Бернетта? - вышел он из положения. Женщина как-то удивлённо улыбнулась и молча ушла.
...Когда его снова накрыла волна сладостного покоя от обезболивающего настоя, он сквозь полуприкрытые ресницы и дрёму увидел двух мужчин, вошедших в комнату. Один из них, с орлиным профилем, держался как господин, другой, в черной монашеской рясе, нес большой кофр, который раскрыл на столе.
Они подошли к его ложу и начали какие-то манипуляции с его ногой. Но он ничего не чувствовал, хотя понимал, что монах освобождает ногу от лубка и делает перевязку. Питер увидел это впервые, но, очевидно, эти люди приходили сюда уже не первый раз. Бернардина говорила с ними, они давали ей какие-то приказания и деньги. Она кивала, о чем-то их спрашивала, но Питер уже ничего не понимал и ничего не слышал - он снова спал.
На следующее утро он почувствовал в себе силы и хотел подняться. Но у него ничего не вышло. В открытую настежь дверь светило солнце, там, снаружи, кипела какая-то жизнь. Питер хотел выйти на солнце, однако был как будто прикован к своему соломенному ложу. Тогда он позвал Мартина. Но никто не откликнулся и не пришел. Зато он заметил на полу рядом свои сапоги из мягкой серой кожи. Вероятно, чтобы полностью переодеть его в платье горожанина или крестьянина, обуви такого размера просто не нашлось, и они оставили ему хотя бы его сапоги. Но кто такие были "они" Питер даже и не пытался догадываться. Сейчас ему это было безразлично.
Воспоминания незаметно возвращались, и он спокойно думал о событиях, предшествующих его появлению здесь. Однако его воспоминания обрывались на моменте, когда во время шторма на него неслось двадцатишестифунтовое черное корабельное орудие. Дальше была тьма. А потом какие-то неясные вспышки, обрывки, перемешанные с нестерпимой болью и бесконечной дорожной тряской... Питер не мог вспомнить, как оказался в этом месте. Но в памяти сами собой возникли картины его прошлой жизни, его корабли, его друзья - и Маргарита. Вот тут он впервые ощутил у себя внутри что-то, кроме пустоты, потому что у него сразу тревожно заныло сердце.
К вечеру пришёл Мартин с собакой и принес ему крепкую буковую трость с грубо отделанной рукоятью. Мальчик что-то сказал, показывая на палку. Питер всё понял и без слов. Но ему не хотелось думать, что если он все же когда-то поднимется на ноги, ему теперь без нее не обойтись... Отвернувшись, он спросил:
- Как зовут твою собаку, Тино? - и показал на пса, улегшегося у очага.
- Это Бруно!
- Он славный, твой Бруно. И даже умеет улыбаться!..
Бруно застучал по полу лохматым хвостом, он понял, что речь ведут о нем.
На следующее утро Мартин помог Питеру подняться на ноги. Но даже с поддержкой мальчика тот не смог сделать ни шагу - так у него кружилась голова.
Однако он снова и снова пытался подняться и ходить, еще и еще раз, и постепенно научился самостоятельно передвигаться по комнате. Но только через несколько дней Питер смог, наконец, выйти во двор. Его ослепило яркое солнце. Постояв немного, он подставил ему лицо, но не везде ощутил его обжигающие лучи. И только тут он понял, как сильно зарос густой бородой. Питер провел рукой по лицу и задумался. Сколько же времени понадобилось, чтобы она так отросла? Но сообразить это он не мог. Так же, как не мог посчитать дни, за которые он более-менее пришел в себя. Что-то нарушилось в его голове. Но пока его это мало заботило, поскольку он не осознавал до конца, что с ним происходит.
Теперь Питер осматривал двор и постройки вокруг. Он увидел навес, крытый соломой, под ним длинный стол, летняя кухня с каменным очагом, развешенные под навесом пучки сухих трав. Чуть дальше сарай и загон для скота и птицы, и небольшая сыроварня рядом. А за изгородью на высоких холмистых склонах простирались роскошные зеленые луга и с двух сторон поднимались поросшие зеленью горы. А еще дальше, закрывая горизонт - горы чёрно-сизые и голубые, с ослепительными снежными вершинами.
От этого дома на выпасе для скота по лощине вилась тропинка, ведущая, вероятно, к деревне или городку у подножия горы. Но тропа так круто уходила вниз, что пойти по ней для него сейчас было немыслимо.
Светловолосый Мартин теребил его за рукав и что-то показывал, но Питер его не понимал и не слушал, он только спросил:
- Тино, ты знаешь, в какой стороне море?
Мальчик хлопал голубыми глазами и пожимал плечами. Питер подумал, что он, скорее всего, всю свою короткую жизнь прожил здесь, и не имеет представления о том, что такое море и где оно находится. Или просто его не понял.
Они прошли дальше, на зеленый выпас, где паслись четыре коровы и полдюжины овец. Мартин, оказалось, был их пастухом. Чуть подальше от выпаса тянулся пологий склон, под которым среди зелени ракитника текла небольшая горная речка. Питер хотел спуститься к реке, но не смог. Земля будто уходила у него из-под ног. Он чувствовал себя просто новорожденным котенком, настолько неустойчиво и зыбко казалось ему всё вокруг. Он вообще не понимал, каким образом ему удается передвигаться с помощью его трости и Мартино...
Они присели на зеленом склоне. Питер лег в траву, раскинув руки, и смотрел в безоблачное высокое небо. Вдруг ему в голову пришла простая мысль, что он может немного определиться в пространстве. Солнце ещё не скоро подойдет к зениту, и можно хотя бы точно определить стороны света. Питер нашел в траве несколько крепких прутиков, воткнул один вертикально в землю и отметил конец тени от солнца маленькой вешкой. Потом подождал с четверть часа и, когда солнце переместилось достаточно, вторым прутиком он отметил окончание более короткой второй тени. Потом положил длинный прут как вектор, соединив эти две вешки. Теперь, если поставить левую ногу у первой вешки и шагнуть правой по вектору-прутику, то вытянутая вперед левая рука покажет на север с погрешность не более трех-пяти градусов. Но чтобы определиться более точно, ему нужно было видеть ночное небо.
Однако он не смог выйти ночью, чтобы произвести эту операцию. Оказалось, теперь он не в состоянии передвигаться не только в темноте, но и в густых сумерках - он тут же терял равновесие, не видя предметов вокруг.
- У меня сбиты все навигационные приборы, - спокойно проговорил он вслух с горькой усмешкой. Тем не менее, Питер чувствовал, что постепенно всё больше приходит в себя, и, вероятно, такое состояние у него не навсегда.
Но когда он, в конце концов, увидел звёздное небо, засидевшись после ужина за столом под навесом, он с удивлением обнаружил, что названия некоторых звезд просто выпали из его памяти. А еще он никак не мог сообразить, какой сейчас месяц - еще август или уже сентябрь? Однако небо являло ему картину сентября...
С большим трудом ему удалось почти интуитивно собрать смутно всплывающие и зыбкие в памяти сведения и сообразить, что его забросило гораздо севернее того места, где он в последний раз производил счисления на палубе "Эсперансы". У него, конечно, не было секстанта, но он понял, что находится в южных - юго-западных Альпах, примерно на широте Лиона или немного севернее. И, если двигаться на восток, можно добраться до северного Пьемонта, а там, подвигаясь на юг через Валле-д"Аоста, достичь Турина. Однако такая цель сейчас была ему не по плечу и виделась совершенно фантастической и недостижимой.
Спокойная жизнь на маленькой ферме обрела размеренность. Теперь Питер каждое утро занимался физическими упражнениями, потом с помощью Мартина шел с ним на выпас и развлекался тем, что учил Бруно брать у него букет луговых цветов и относить их тетушке Бернардине. Эту команду для Бруно он назвал "фьори" . Вместе с мальчиком и псом они играли, весело валяясь по траве в шутливой борьбе, и Питер в это время чувствовал себя таким же ребёнком, как маленький Тино.
Еще он попробовал фехтовать своей тростью, и такие упражнения давали ему всё больше уверенности и устойчивости. Мартин с восторгом присоединился к его занятиям, и скоро они довольно успешно фехтовали - правда, только на палках.
Скоро Питеру, наконец, удалось спуститься к речке и помыться в холодной воде, текущей с гор. Тогда же он с некоторым интересом осмотрел свою уже полностью зажившую искалеченную ногу, покрытую страшными рубцами, и подумал, что всё еще не так плохо, как могло бы быть.
Теперь он каждый день стал спускаться к реке и плескаться в ледяной воде к великому ужасу Тино. Еще он показал мальчику, как можно с помощью палочки, размочаленной с одного конца, хорошо почистить зубы. Однако Тино не понял, зачем это делать, если зубы и без того белые и чистые...
Питер заметил, что маленький пастушок очень хорошо играет на самодельной дудочке. Но когда в один прекрасный день мальчик небрежно запел чистейшим хрустальным дисконтом, у Питера от изумления вытянулось лицо и от восторга заблестели глаза.
- Брависсимо! Да у тебя настоящий талант, Мартино! Спой еще!
Мальчик своим божественным голосом запел какую-то простую народную песенку, то зажимая, то форсируя голос и немного сбивая дыхание. Питер догадался, что он, вероятно, подражает кому-то из своих земляков, кого слышал раньше на деревенских праздниках. Он повторил мелодию, которую спел Тино, и показал, как проще и красивее это исполнить. Когда Тино услышал его хорошо поставленный низкий голос, он был просто ошеломлен, его голубые глаза распахнулись в восхищении. Однако он плохо понимал все объяснения словами, только красноречивые жесты. И тогда Питер придумал научить мальчика итальянским песням, которые помнил с детства, чтобы с их помощью Тино смог выучить язык.
Так началось их увлекательное и веселое обучение. Мартин с интересом и воодушевлением быстро впитывал новые мелодии и новые слова, такие музыкальные и красивые. В свою очередь Питер разучил его немудрёные песенки, и скоро они уже довольно сносно могли объясниться. А спустя некоторое время Тино уже заговорил по-итальянски почти бегло.
Питер показал мальчику, как во время пения правильно брать дыхание, находить опору, расслаблять мышцы, не зажимать голос, открывать и закрывать звук для более округлого и глубокого звучания, и, наконец, делать вибрато и всякие украшения. Иногда у худенького Тино просто не было физических сил исполнить какую-то сложную вещь, и тогда Питер показал, как с помощью простых гимнастических упражнений укрепить мышцы, такие важные для извлечения ровного звука. Мартин с завистью косился на сильный торс своего учителя, когда тот показывал ему нужные места, и старался вовсю.
...Как-то денем после обеда они сидели за длинным столом под навесом и разговаривали о самой волнующей Мартина вещи - о пении. Мальчику было интересно всё, и Питер, как мог, отвечал на его вопросы. Тут на крутой тропинке, ведущей в деревню, показались две женщины с корзинами и свертками в руках. Оказывается, они принесли Бернардине продукты и чистое белье, а у нее забрали головки сыра, непряденую шерсть и пучки сухих трав. Увидев Мартина, они присели рядом, приласкали его, угостили сладкими пирожками, расспросили о том о сём, а потом попросили спеть. Мальчик охотно исполнил их желание, спев трогательную песенку о трагической любви юноши и девушки из враждующих семей. При этом он всё время поглядывал на своего учителя, молча сидевшего в сторонке. Женщины, украдкой вытирая слезы, гладили его по голове и несколько раз повторили "вайзенкинд".
Когда они ушли, Питер спросил:
- Кто эти женщины, Тино?
- Это наши соседки. В деревне наши дома рядом.
- У тебя есть дом в деревне?
- Да, только он заколочен. Я давно живу с тетушкой Бернардиной.
- Скажи мне, что значит "вайзенкинд"?
- Это когда нет отца и матери. Они умерли три года назад. Я часто их вспоминаю...
- Понятно... А давай в память о них споем грустную балладу о Пернетте? Музыка хорошо помогает облегчить душу. Как жаль, что у меня нет здесь моей гитары!..
Они запели вместе, негромко и проникновенно. Бернардина, ушедшая было по делам, вернулась и, прислонившись к столбу навеса, задумчиво слушала, иногда отирая глаза краем передника.
Когда они закончили, Тино спросил Питера:
- А почему женщины всегда плачут, когда поешь про любовь, смерть, разлуку и про такие вещи?
- Может быть, им труднее сдерживать свои чувства, а возможно, они чувствительнее мужчин... Однако не стоит специально стараться их разжалобить, это всегда звучит фальшиво. Если ты сам искренен и глубоко чувствуешь, о чем поешь, получается хорошо, даже если делаешь ошибки. Люди видят искренность и очень ее ценят, Тино.
- А вам понравилось, как я пел? Правильно?
- Конечно, понравилось. Но не советовал бы тебе в самом начале форсировать звук и усиливать драматизм. Ты понимаешь это слово? В нашем случае это постепенно усиливающийся накал страстей. Иначе, когда ты дойдешь до кульминации, до самого напряженного момента, и тебе нужно петь форте, у тебя уже не останется возможности выразить всю полноту и остроту чувств.
- А-а-а, теперь я понял, почему вы почти всегда поёте только пиано и соттовоче! Но почему-то вас всегда очень хорошо слышно, мой господин. Это тоже ваш секрет?
- Никакого секрета, Мартино. Чем больше ты поешь, тем лучше у тебя получается. Я начал лет двадцать назад.
- Ого! Неужели вы такой старый?
Питер засмеялся:
- Да, мой милый. Старый, а теперь еще и порядком потрепанный менестрель - менестрелло маландато...
Глава вторая
Тетушка Бернардина собралась в деревню по делам, и Питер через Мартина попросил ее, чтобы она нашла какую-нибудь книгу, хоть что-то, что можно было бы ему почитать. А если где-то найдется бумага и перо, то он был бы совершенно счастлив!
Они в это время собирали в лугах лекарственные травы, которые показала им Бернардина. Питер за это время узнал рецепт того настоя, что так облегчал ему боль, и многие другие рецепты тетушки Бернетты, к которой люди приходили за помощью, когда болели. Жаль, он не мог их записать за неимением бумаги, пера и чернил...
К вечеру Бернардина вернулась и принесла корзину со снедью и какой-то толстый большой предмет, обернутый в платок. На длинном столе под навесом она развернула его, и Питер с великим изумлением увидел венецианскую пятихорную гитару, с красивой розой и прямым грифом, немного потрепанную, с местами облупившимся тёмным лаком, но струны у нее все были целы! Он не удержался и в восхищении расцеловал пожилую женщину, которая шутливо замахала на него руками, смеясь от удовольствия.
Более того, на дне корзины нашлась и книга, завернутая в чистую тряпицу! Это оказался старый потрепанный молитвенник. Питер с усмешкой сказал сам себе:
- Ну, не думал же я, в самом деле, что она принесет мне Плиния!
Однако оказалось, что читать, как раньше, он не мог. Огромных усилий и напряжения стоило ему сложить буквы, но они мелькали и разбегались у него перед глазами, произвольно менялись местами, и получалась такая каша, что через десять минут он уже чувствовал тяжелую усталость и тошноту. Голова начала болеть и кружиться, он закрыл глаза и на сегодня оставил эти упражнения. Он был немного озадачен, но по-прежнему оставался невозмутим, стоически воспринимая новую действительность.
На следующий день обнаружилось, что играть на гитаре, как раньше, он тоже не мог. Пришлось переложить ее направо и учиться играть левой рукой, а правой перебирать лады, что не требовало таких тонких движений. Два дня тренировки, и гитара его порадовала. Он поколдовал над ней немного, и теперь восхищал Мартина и Бернадрину своими любимыми песнями провансальских трубадуров - балладами, канцонами, ле, севентами и альбами, которых знал великое множество. Он пробовал играть баркаролы, фанданго, сарабанды и романсеро, но более сложную музыку Монтеверди, Люлли или Бортолотти он не решался пока даже пробовать.
...Крутая тропинка в деревню звала Питера испытать свои силы еще раз. Честно говоря, он немного опасался браться за такую задачу, поскольку очень быстро уставал. Но уставал не физически - силы к нему вернулись. Просто голова отказывалась ему служить и жила своей отдельной жизнью. Однако какой-то веселый азарт, похожий на вызов судьбе, не давал ему покоя. Неугомонный характер заставлял его пускаться на риски и авантюры, пусть даже такие мелкие, как поход в соседнюю деревню - это при том, что "у тебя сейчас сбиты все навигационные приборы..."
Сначала он один прошел только половину пути и еле вернулся, почувствовав тяжелое головокружение. На следующий день он пошёл вместе с Мартином и Бруно. Тогда стало веселее, и путь незаметно сократился вполовину.
Они вошли в горную деревушку, состоявшую всего из пяти домов, один из которых стоял заколоченным. Никого не было видно, кроме бродивших в траве кур.
- Все здешние мужчины ходят на заработки, а женщин осталось только четыре, да и то старые, - сообщил Мартин, отодвигая одну доску в забитом окне своего дома, чтобы через дырку попасть внутрь. - Я сейчас открою вам дверь, сударь, входите!
Питер вошел в скромное, почти нищенское жилище, где всё вокруг было покрыто толстым слоем пыли.
- Посмотрите, может, вам что-нибудь здесь пригодиться...
Мартин покопался в груде старой одежды, сваленной на полу, и выудил оттуда серый суконный плащ, видимо, принадлежавший его отцу.
- Наверное, вам это подойдет, мой господин, он еще добротный. Мне-то еще велик...
Питер уже думал о долгом переходе до Турина, поэтому взял плащ и перекинул его через руку, чтобы на улице хорошенько вытряхнуть и почистить.
- Не найдется ли здесь что-то вроде охотничьего ножа? - спросил он.
- Вот, только такой, - и Мартин показал в ящике на полу с инструментами уже немного поржавевший широкий длинный нож, каким дровосеки обычно обрубают ветки.
- Вполне подойдет. Давай-ка его заточим, - и Питер сильными движениями стал водить ножом по выпуклому камню на стене, пока нож не превратился в блестящий и острый. Потом он завернул лезвие в найденный тут же лоскут кожи и сунул его за голенище сапога. Немного осмотревшись, Питер нашел старую сумку на ремне из местами потрескавшейся кожи.
- Тино, мне скоро надо будет уходить отсюда, хочу поскорее добраться до дома. Могу я взять эту сумку?
- Конечно, сударь, она валяется здесь уже три года... А вам обязательно уходить?
- Да, милый. У меня есть жена и двое детей, они меня ждут, - по крайней мере, я на это надеюсь, - пробормотал он с грустной усмешкой.
- Вы далеко живете?
- Если идти пешком, то довольно далеко, а если на лошади, то не очень.
- О, как бы я хотел пойти с вами, мой господин! Пока вы здесь, я столько всего узнал, сколько и наш падре не знает!
- Кстати, а где ваш падре? Где у вас церковь?
- Если выйти на улицу и еще немного спуститься с горы, то откроется вид на долину. Вот там будет видна церковная колокольня.
- Покажи мне, Мартино!
Они вышли на улицу и прошли через всю деревню, потом спустились ниже, и за поворотом действительно открылся вид на маленький городок или поселок с видневшейся вдали маленькой колоколенкой.
- Ох, дружок, как же это далеко! - воскликнул Питер. - Как называется это место?
- Шатлар.
Название ни о чем ему не говорило.
- Давай присядем здесь и отдохнем немного. Нам с тобой надо обсудить важные вещи.
Они присели у дороги на зеленом склоне, Бруно улегся рядом, положив голову на лапы. Питер рассеянно погладил его по лохматой спине.
- Сударь, я давно хотел спросить... Сразу видно, что вы дворянин, а возитесь со мной и Бруно, как простой... Я не пойму, кто вы, сударь?
Питер улыбнулся.
- Просто человек, Тино. Если ты узнаешь, кто я, ты будешь лучше ко мне относиться или хуже?
- О, сударь, никогда я не буду плохо к вам относиться!
- Спасибо, дружок. Надеюсь, еще будет время, когда я отвечу на все твои вопросы. Послушай, если ты уйдешь со мной, твоя тетушка Бернардина останется совсем одна?
- Нет, у нее есть дочка. Она замужем в городе, продает сыры, которые делает тётушка.
- В таком случае, я возьму тебя с собой, Мартино. Ты очень талантливый, у тебя блестящие возможности. Хочешь петь в церковном хоре и научиться читать и писать?
- А разве это можно? У меня же нет денег...
- Конечно, можно, милый. А деньги найдутся. Мне в дороге понадобится твоя помощь, и когда мы доберем до моего дома, я заплачу тебе достаточно для того, чтобы поступить в школу в моем городе. Думаю, это будет справедливо.
Мартин не поверил своим ушам. Он посмотрел на своего учителя сияющими от восторга глазами. Но Питер добавил:
- Знаешь, давай пока не будем так далеко заглядывать и мечтать о будущем. Сначала нужно преодолеть дорогу, а для меня сейчас это не так-то просто сделать. И я даже не могу проложить точный курс, потому что до сих пор не знаю, где нахожусь. Мне нужно поговорить с вашим падре, чтобы это выяснить.
- Хорошо, сударь. Но я теперь всё равно буду мечтать! Спасибо вам!
Питер только покачал головой:
- Жизнь всегда преподносит мне самые неожиданные сюрпризы, когда я меньше всего этого ожидаю... Ладно! Если мы собираемся в дорогу, ты должен подумать, что взять с собой. Нам точно понадобится огниво и теплая одежда. Примерно пять или шесть дней пути до большого города...
- В моем доме есть кремень и кресало, и найдется еще что-нибудь полезное.
Они вернулись в дом и нашли для Мартина теплую накидку его матери, старую и немного рваную, но еще вполне пригодную. На мальчике была крепкая обувь и добротные шерстяные штаны, рубаха небеленого полотна, а на голове вязаная шапочка, выгоревшая на солнце. Еще нашелся мешочек, куда можно было положить еду или запасную одежду.
- И главное, что нам понадобится - это твоя дудочка, и моя гитара. А ты думаешь, как мы будем зарабатывать себе на хлеб?
Мартин широко распахнул свои синие глаза.
- О, я видел однажды савояров!.. Они играли на ярмарке. И вы будете петь на площади, как они?!
- Разумеется. И ты тоже, Мартино. Готов?
- Конечно! Вот это да! Вот здорово!
- А чему ты радуешься? Ты любишь публику?
- Ну, да, они всегда меня угощают чем-то вкусненьким, что-нибудь дарят...
- Это пока ты здесь, дома, где тебя все знают. Но люди бываю и злыми, и жестокими. И я теперь вряд ли смогу тебя защитить - это первое, о чем я сейчас думаю.
- Ну, если что, я быстро бегаю!.. И еще у нас есть Бруно!
- Это правда. Ты меня успокоил, - улыбнулся Питер.
Когда они ближе у вечеру поднимались по тропинке между двух зеленых холмов лощины, на них пахнуло запахом гари. Питер остановился и оглядел окрестности. Но они шли в низине, и ничего не было видно. Бруно побежал вперед, навострив уши и принюхиваясь...
Чем ближе они подходили, тем страшнее открывалась им картина разоренного жилища, сожженного сарая и кровавых луж в загоне для скота... Мартин рванулся было вперед, но Питер остановил его, схватив за плечо.
- Стой, Тино! - он повернул его к себе и посмотрел в бледное испуганное лицо. - Постой здесь, мой мальчик. Я пойду один, посмотрю, что случилось. Может быть, кто-то ещё есть в доме. Возможно, это дезертиры или мародеры, не приближайся!
И он, хромая, пошел к дому, опираясь на свою крепкую буковую трость.
...То, что Питер увидел в разгромленном доме, он подспудно ожидал увидеть, потому что имел опыт войны. Однако на несколько мгновений у него все же потемнело в глазах. Бернардина лежала на полу в луже крови с раскроенным черепом.
Тяжко вздохнув, Питер перекрестился, перешагнул кровавую лужу и потянул с тюфяка простынь, чтобы накрыть тело...
...До ночи он копал могилу на склоне рядом с домом, с трудом опустил в нее тело в окровавленной простыне и прочел молитву. Потом вместе с бледным и заплаканным Мартино засыпал тело землей, уложил на могилу камни в виде креста и украсил ее луговыми цветами.
Ночь они провели во дворе, обнявшись втроем с Бруно, чтобы было теплее. Питер завернул мальчика в свой плащ, обнял и тихо рассказывал ему, как воевал с пиратами на далеких теплых островах за океаном, на другом конце света... Мартин заснул, прижавшись к его плечу, а он не смог сомкнуть глаз...
Утром Питер поднялся, чтобы поискать какую-нибудь еду. Но мародеры вынесли всё, что нашли - скотину, кур, сыры, молоко, муку - всё! Случайно нашлось только одно сырое яйцо, закатившееся за пустую корзину, и горсти две-три рассыпанной по столу кукурузной муки, перемешанной с тертым сыром. Наверное, Бернардина готовила им ужин, когда на нее напали...
- Мартино, поставь-ка котелок с водой на огонь. Мы должны поесть, собраться и отправиться в путь, - говорил он спокойно, чтобы немного отвлечь мальчика от горестных мыслей. - Нам предстоит трудная дорога, мой милый. В тех местах, где мы будем идти, возможно, уже небезопасно, потому что идет война.
Говоря это, Питер нашел миску, ссыпал в нее всю муку и сыр, разбил туда яйцо и все перемешал. Потом, когда вода в котелке закипела, отщипнул от этой массы маленькие кусочки, и бросил их в воду.
- Малыш, принеси какой-нибудь пряной травы для заправки, тогда у нас получится вполне сносный суп.
Мартин принес немного базилика и удивленно смотрел на своего учителя, как будто впервые видел.
- Сударь, вы действительно приготовили суп? Вы это умеете?
- Ничего сложного, как видишь. Почему ты удивлён? Мне кажется, мужчина должен уметь всё. Попробуй, что получилось. Конечно, будь у нас бульон, а не вода, вышло бы лучше.
Но вышло на удивление вкусно, и Мартин с удовольствием съел свою порцию.
- А меня вы научите готовить такой суп?
- Обязательно. Когда у нас будет из чего это сделать.
...Его гитара была цела! Питер положил ее на балку под потолком, чтобы случайно ее не повредить, и теперь благословлял свой рост, когда достал ее в целости и сохранности.
Он положил в старую сумку небольшой котелок, кружку, кожаную флягу с водой, сухие пучки лечебных трав, завёрнутые в лоскут, и перекинул гитару через плечо. Мартин тоже собрал свои немудреные вещи в заплечный мешочек, и был готов отправиться в путь.
...Дойдя до церкви, они вошли под прохладные своды, оставив Бруно ждать их снаружи. К счастью, падре был на месте. Более того, сегодня, оказывается, был воскресный день, и только что закончилась месса. Питер заговорил с падре на латыни, рассказал о страшной смерти Бернардины, просил исполнить все подобающие требы, и обещал заплатить за них в конце дня. Он говорил медленно, иногда делая еле заметные паузы между слогами, поскольку произнести некоторые длинные слова бегло он не мог. Однако престарелый благостный падре был, похоже, в латыни не силен и мало что помнил помимо молитв. Тем не менее, про смерть своей прихожанки всё понял. Пришлось прибегнуть к помощи Мартина. Питер попросил падре указать ему ближайший город, где есть почтовая станция, и дать ему бумагу и письменные принадлежности, чтобы написать письма. Падре охотно дал все необходимое и указал ему направление до города. Расспросив его еще, Питер в конце концов выяснил, что они находятся в Верхней Савойе, на границе Савойского герцогства и Швейцарского союза.
Хуже всего оказалось то, что теперь написать даже короткое письмо стало для него непростой задачей. Он осилил только одно - Маргарите. Правая рука его не слушалась, а левой получалось ужасно. Кроме того, больших усилий стоило поставить на место все буквы, которые, как и при чтении, норовили постоянно меняться местами и разбредаться, превращаясь в кашу. Приходилось по несколько раз перечитывать и проговаривать по слогам каждое слово, которое, как он видел, зрительно выглядело не так, как надо, и всё исправлять.
Ему понадобилось часа два, чтобы добиться более-менее читаемого варианта. Прикрыв глаза рукой, он сидел, не в силах двинуться с места. До тошноты кружилась голова, он так устал, что не способен был о чем-то думать. Мартин спросил:
- Кому это вы столько написали, сударь? Неужели можно столько прочитать за раз?
- Это, пожалуй, самое короткое письмо в моей жизни, малыш, - он с трудом поднялся на ноги. - Ладно, пойдем. Наверное, ты уже проголодался? Нам пора за работу. Какую песню ты хотел бы исполнить?
- Да мне все равно...
- Я понимаю, тебе сейчас не до песен, дружок, это вполне понятно. Но если ты будешь равнодушен и безучастен, Тино, людям вряд ли захочется послушать тебя во второй раз. А за одну песенку ты много не получишь. Но дело даже не в этом. Как тебе объяснить, малыш... Когда душа болит, эту боль нужно прожить до конца в своем сердце, а потом выплеснуть - с песней или стихами, например, чтобы потом не осталось кровоточащей раны в сердце. Я это понимаю, хотя самому далеко не всегда удается так сделать, бывает трудно... Знаешь что, Мартино, в память о Бернардине давай исполним молитву Мадонне Пейре Видаля. Это будет наш реквием. Если вдруг тебя будут отвлекать зрители, просто закрой глаза и представь, что ты поешь для Бернардины. Уверен, она тебя услышит...
...На площади рядом с маленькой церковью собралась толпа, чтобы послушать звонкий и чистый как хрусталь голос худенького мальчика со светлыми волосами. Мальчик был похож на сошедшего с небес ангела. Небрежно прислонившись к стене, ему аккомпанировал на гитаре высокий черноволосый человек с кудрявой бородой и пышной гривой растрепанных длинных кудрей. Его худая фигура в грубой полотняной рубахе и мешковатых штанах, тем не менее, выглядела статной, а движения отличались природным изяществом. Его широкополая шляпа лежала в пыли перед мальчиком. Когда-то она была черной, а теперь полиняла и выгорела.
Небольшая толпа, не избалованная радостями и развлечениями, жадно и молча внимала чудесной музыке. Мальчик с хрустальным голосом пел, закрыв глаза, с таким чувством и болью, что по его щекам текли слезы. Потом к его прозрачному тембру присоединился низкий и глубокий бархатный голос, заставивший сердца трепетать от непонятного и прекрасного волнения...
Денег они выручили не так много, поскольку у жителей их почти не было, зато хлеба, сыра и яблок они получили достаточно, по крайней мере, на два-три дня пути. Почти все деньги пришлось отдать падре - он обещал отслужить заупокойную службу по Бернардине и отправить письмо Питера по своим церковным каналам.
Дальше их дорога шла сначала на север, до деревушки Жетр, затем сворачивала на восток, как и рассчитал Питер, ориентируясь по звездам. Зеленые луга и пологие лощины радовали глаз, но передвигаться Питеру было нелегко, поэтому они вынуждены были часто останавливаться. Но Мартин всегда радовался этим остановкам, потому что его учитель репетировал с ним, разучивал новые мелодии и рассказывал удивительные вещи о своих путешествиях.
На третий день они достигли довольно большого городка Мартиньи и остановились, чтобы заработать денег на ночлег и еду. Не особенно утруждая себя, они исполнили на городской площади всего четыре вещи, правда, длинные баллады, и веселые, и печальные, - и собрали довольно много. Первый раз они ночевали в чистых постелях и, самое главное, - им удалось хорошо помыться!
В тот же день в разоренной хижине на выпасе снова появились два человека - господин с орлиным профилем и монах в черной рясе. С изумлением и ужасом осмотрев все вокруг, господин проговорил озадаченно:
- Что, чёрт возьми, здесь произошло?! Куда подевался граф, хотел бы я знать! О Небо, за что мне всё это?..
- Что вы, господин виконт, не беспокойтесь, не мог же он далеко уйти!
- Если вообще остался жив! Смотрите, там, на склоне какая-то могила...
Они осмотрели могилу и, судя по небольшим размерам свежего холмика, решили, что для рослого мужчины она мала.
- Мне было поручено беречь его, как зеницу ока, и что теперь? Где его искать?
- Чего уж проще - надо спросить в деревне.
- Конечно же, брат, как это я сам не догадался! - с сарказмом воскликнул человек, которого монах назвал виконтом. - Если он жив, то мог пойти только в двух направлениях - или вниз на Гренобль, или через перевал в Пьемонт. Расстояние почти одинаковое.
- Вряд ли он пойдет в Прованс через земли, охваченные восстанием! Он же понимает, как это опасно.
- А если он пошел в Пьемонт, там что, не опасно, по-вашему? Война! Дорога на юг, по крайней мере, удобнее и приятнее.
- На его месте я лучше бы выбрал встречу с регулярными войсками, чем с бандами разъярённой черни, которая убивает всех без разбора!
- Ну, посмотрим, кто прав! - и они спустились в деревушку расспросить о высоком хромом человеке. Им тут же показали, куда он отправился, и виконт немного успокоился.
...От Мартиньи дорога тянулась вдоль реки, поднимаясь вверх. Живописные пейзажи радовали глаз, вдалеке на юго-востоке снежной вершиной сиял Монблан, величественная красота и безмятежность этих безлюдных мест навевали покой и умиротворение. Но Питеру второй день было плохо. Он не понимал, что случилось. Всё плыло и качалось у него перед глазами, и он вынужден был просто лечь на берегу и не шевелиться какое-то время. Мартин перепугался, но тот с насмешливой улыбкой его успокоил:
- Если я еще могу говорить и кое-как соображать, значит, пока жив. Потерпи немного, малыш, скоро всё пройдет.
Пока они сидели в низине на берегу речки, заросшей кустами ракитника, по дороге проскакали два всадника в поисках высокого хромого с мальчиком и собакой...
...В деревню Орсьер, стоявшую на берегу реки, вдоль которой тянулась дорога, они вошли, когда стемнело, и все жители уже спали. Устроившись на окраине деревни под навесом для сена, они осмотрели свои скудные запасы еды и нашли только одно яблоко и совсем немного хлеба.
- Ну что ж, одним яблоком сыт не будешь, дружок. Давай-ка сделаем из него горячий напиток - так хотя бы можно будет заглушить голод.
Они развели костер, вскипятили воду, и Питер, достав из-за голенища нож, мелко порезал в воду яблоко и бросил к нему веточку дикой мяты, росшей здесь повсюду у них под ногами.
Разговаривая у костра, они из единственной кружки по очереди пили яблочный отвар, как вдруг откуда-то выскочил довольный Бруно с убитым зайцем в зубах. Их дружный радостный крик был ему, видимо, лучшей наградой. Он положил свой трофей к ногам Питера, и с видом победителя посмотрел ему в глаза. Тот весело и ласково потрепал его за ушами.
- Спасибо тебе, дружище Бруннеттино! Ты спасаешь нас от голодной смерти! Возможно, я и преувеличиваю, - сказал он уже Мартину. - Однако поесть, наконец, мяса будет просто замечательно! Пойдем, поможешь мне его освежевать.
Питер подобрал зайца и спустился к воде. Вынув нож, он одним движением отсек ему голову и дал стечь крови, держа тушку за задние лапы на вытянутой руке, чтобы не испачкать одежду. Заячья голова досталась Бруно. Потом уже Мартин держал зайца за ноги, пока Питер делал круговой надрез в центре его спины, затем вывернув его шкуру с двух сторон, как перчатку. Выпотрошив тушку, он сорвал широкий лист лопуха, росшего у них под ногами, и выложил на него заячью требуху, потом отрезал лапы и бросил их Бруно. Все это дело заняло не более пяти минут. Они зажарили зайца на раскаленных углях, сделав вертел из крепкого зеленого прута, и с удовольствием подкрепились, оставив половину до следующей трапезы.
Но на следующее утро Мартин поднялся вялыми и медлительным, и его потускневшие глаза встревожили Питера. Мальчик выглядел измученным и усталым.
- Тино, у тебя ничего не болит, дружок?
- Нет, синьор, только лень что-то делать...
- Может быть, задержимся здесь и отдохнем как следует?
И Питер рассказывал ему свои истории, а потом развлекал смешными песенками и имитацией на гитаре звуков животных. Кроме того, они играли в угадывание песенки по первым тактам, и, в конце концов, Мартин развеселился.
- Синьор, а можно я буду называть вас капитаном? Вы же на самом деле капитан, у вас ведь есть корабль!
- Почему бы тебе просто не называть меня по имени?
- О, я не смею, синьор, у меня язык не поворачивается...
Питер пожал плечами.
- Называй, как хочешь, Тино, это не важно. Послушай, мы с тобой прошли почти треть пути, дорога поднимется еще выше, и будет немного тяжелее дышать. Перед перевалом нужно набраться сил. Поспи еще, а я сыграю тебе колыбельную...
...Крупное селение Сен-Пьер было последним перед перевалом. Здесь они решили провести целый день. На небольшой людной площади с несколькими повозками и тележками, шла бойкая торговля плодами первого урожая. Люди спешили сделать запасы к предстоящей зиме. Но в этой разрозненной толпе чувствовалось какое-то тревожное напряжение, люди были то ли чем-то раздражены, то ли испуганы. Это подспудное брожение толпы Питер почувствовал сразу, как только в ней оказался. Оно было хорошо ему знакомо и напоминало положение, когда корабельная команда в затяжной штиль долго оставалась без берега, просто была чем-то недовольна или на корабле назревал крупный конфликт между членами команды.
Питер выбрал себе место не в самом центре, а поодаль, с краю торговой площади, у стены каменного домика. Но перед ними оставалось достаточно свободного от повозок места, чтобы желающие их послушать могли спокойно собраться, не мешая торговле. Мартин немного хандрил, и Питер попросил его сегодня не петь, а только иногда подыграть ему и отбивать ритм, ударяя палочкой по его трости, чтобы получался сухой трескучий звук. Мальчик возражал:
- Смотрите, как много людей! Как же мне не петь, синьор, мы можем здесь много заработать!
- Мартино, это тебе решать. Но что-то делать через силу - мало радости. Только ты сам можешь распоряжаться своей душой и своим великолепным голосом. Я вижу, сейчас люди здесь не настроены на поэтический лад, мягко говоря. Их настроение нужно сначала подготовить. Смотри, что будет. Я дам тебе знак, когда вступать.
Питер вдруг сильно ударил по струнам и заиграл форте стремительную тарантеллу, отбивая ритм костяшками пальцев по деке. Неожиданно, страстно и весело зазвучала зажигательная мелодия, и люди как будто вздрогнули, остановились на миг. И в следующий момент было видно, как их лица светлеют, а морщины на лицах разглаживаются от улыбок. Мартин исполнял свою роль на импровизированных кастаньетах и незаметно для себя сам улыбался во весь рот.
Тут же их окружила толпа, она рассматривала путников и притопывала, приплясывала, потому что невозможно было устоять на месте под эту огненную мелодию.
Нежданно зазвучал низкий красивый голос, и полилась песня:
Спит Мерджелина в лунном сиянье
Сонного моря слышно дыханье.
Люди садятся в лодки рыбачьи -
Так пожелаем смелым удачи!
Звонкая песня вдаль полетела...
О, тарантелла, о, тарантелла!..
Только стемнеет, на берег лунный
Парень выходит с девушкой юной.
Нежно подружку он обнимает
С ней он танцует и напевает
Море и небо с ними запело,
О, тарантелла, о, тарантелла!
Если бы жил я здесь в Меджелине,
Вдаль с рыбаками плыл бы я ныне,
С ними делил бы радость и горе,
Светлою ночью пел бы я в море,
Чтобы к подруге песня летела, -
О, тарантелла, о тарантелла!..
Когда он закончил, толпа взорвалась веселыми приветствиями, и кто-то выкрикнул:
- Как тебя зовут, путник? Мы что-то слыхали о новом бродячем певце. Кто ты?
- Я Маландато , Потрепанный менестрель, синьоры! Удачи вам в делах и счастья в любви, если вы еще не забыли, как выглядит и то, и другое!
- Напомни нам это, Маландато! Мы давно забыли, как выглядит удача и счастье!
И он снова запел - теперь язвительную и насмешливую сирвенту де Борна, где были такие слова: "мужики, что злы и грубы, на дворянство точат зубы..." Смех и соленые шуточки в толпе добавили колорита песенке. А потом была разухабистая и веселая матросская жига, и баллада о лесном разбойнике, раздающем беднякам золото богачей, и многое другое...
Они выступали не так уж долго, но сбор был велик как никогда.