Я с детства была сорванцом, сорви-голова, хоть и девочкой, - как мальчишка, да и только! Старший брат умело пускал свою энергию в занятия и увлечение спортом, мне же было интересно всё вокруг - покорять и познавать окружающий мир: висеть на ветвях дерева вниз головой, забираться под крышу, на чердак нашего девятиэтажного общежития, да не одной, а вести за собой целую свору и ватагу мальчишек.
Да, наверное, вторила брату, раз дружила, как и он, с компанией мальчиков, а не девочек. Только мы не спортом с ними занимались, не в футбол гоняли, а бегали по окрестным детским садикам и площадкам, по берегу реки, плавали по Тарабаевке на лодке. Играли в царь-горы, снежки зимой, носились по улицам и переулкам наших заводских прибрежных кварталов.
Только когда переехали в другой район города, начала потихоньку утихомириваться, хотя и там хватало дурного влияния, да так, что мать запретила общаться и с прежней, и с нынешней компаниями. Осталось только дружить с одноклассницами и соседками по подъезду, более благонадёжными, по мнению матери, чем дворовые и исетско-заводские. Что и было вскоре предпринято в виде общения сначала записками через почтовые ящики, а потом и визитами в гости и обмениванием анкетами и песенниками, такими толстыми общими тетрадями, вдоль и поперёк исписанными и изрядно украшенными вырезками из журналов и открытками, рисунками и надписями. В этих толмудах хранилась вся тогдашняя девичья мудрость и житейская философия - песни, высказывания, городской фольклор, пожелания. Анкеты заполнялись по опроснику, и в конце обязательно тебе какой-нибудь подарок-сюрприз, и ты тоже должен оставить свой или нарисовать что-нибудь на память для хозяина анкеты.
Мы с подружкой из класса, одной из тех, которые не утратили доверия матери, и с которой мне можно было дружить и общаться (что успешно и продолжаем делать по сей день), рисовали самодельные журналы мод. Лепили из пластилина или вырезали из картона кукол - героев молодёжных ТВ сериалов, "Элен и ребята" и пр. Так, от музыкальной школы в моём случае был перекинут мостик к художественной, и началась новая жизнь с изобразительным искусством.
Отец, как же я его, оказывается, любила! И как мне его всегда не хватало, стремилась к нему, а сейчас, когда его уже пятнадцать лет, как нет ... - что ж, что имеем, не храним... Он всегда был такой уютный, простой, свой, родной, мягкий и тёплый, большой и добрый, как медведь. Я любила маленькой лежать на его животе, когда засыпал на полу за работой над бумагами. Прямо забиралась и устраивалась на нём.
Отец учил меня, и как мне кажется, научил плавать, причём не в море, а пресной воде реки Сельги, той самой, горной и каменистой, на Южном Урале. Мы тогда удалились в довольно таки неприметный укромный уголок на повороте реки с достаточной глубиной и спокойным течением. Отец, зайдя по грудь, то отпускал, то вновь поддерживал меня, водя на руках по воде, не прекращая усилий и стараний научить меня плыть. Потом ещё подучилась с другими детьми, играя в "села баба на горох..." и подводные приветы, когда проплываешь навстречу друг другу под водой с метр-два и вытянутыми руками здороваешься друг с другом там, на глубине, под водой.
Папа всегда был рядом, как и мама, но в отличие от последней не наказывал так часто и рьяно, если только не довести до белого каления, тогда он просто взрывался в своём гневе. Когда мать говорила ему усовестить нас, отчитать за что-то, на отца было больно и смешно смотреть, так как он не знал, что делать, строгости в нём не было ни на грош, и все его потуги просто канули в нашей неприемлимости его наказаний.
Справляться со мной одной матери было сложно - брат мало-мальски её ещё как-то слушал, хотя и к нему было немало претензий насчёт дерзости, дурных матерных и сленговых слов и т.д.. Я же в основном получала за своеволие и тихушность - вот так, натворю что-нибудь тихой сапой, никому не говоря, как будто и не я вовсе. С детства так и шло. У брата всё как на лице было написано, он рассказывал, делился, выговаривал, не то что я, молчунья!
Однажды в Юрюзани бабушка купила на базаре у цыган большие шары сладкой кукурузы, как мы её тогда называли, ещё не зная, что это был попкорн. Одно из моих любимых летних лакомств - такого у себя в зауральском Шадринске мне пробовать ещё не доводилось. Лишь присылала тётка из Серова кукурузные палочки производства их соседнего Нижнего Тагила.
Вкусный вязовский хлеб из пристанционной пекарни с вареньем или прибитым ложкой воды сахаром. А что готовила, пекла из сладкого наша бабушка, так это сочные творожные пампушечки в раскалённом масле - даже десерт у неё был нежный, сочный и прожаренный, творожный!.. У соседей с ребятишками ели блины и блинчики, оладьи. А из подножного корма - такие маленькие зелёненькие пуговки, растущие и стелющиеся своими плоскими раскидистыми листьями тут и там. Тогда я ещё не знала, что это просвирник, но ели его все! Огурцы, молодая морковка, зелень, горох с огорода,и конечно, ягоды и черёмуха из палисадников и с крыш домов - чтобы лучше было достать, дотянуться.
Дед с бабушкой, как работники завода, получали по распределению и проднаборы дефицитных консервов из Венгрии и Болгарии с лечо, компотами, консервированными персиками без кожицы, зелёным горошком и кукурузой - потчевались и ими.
Свежесть чистоты и прибранности юрюзанского дома, буквально ощутимая всеми лёгкими и на ощупь - блестящие помытые свежевыкрашенные полы, готовые, казалось, отражать всё окружающее, такая же мебель и окна. Когда прибывали к дедушке с бабушкой, никакого запаха краски уже не было, но было заметно, что всё было покрашено и побелено загодя, обновлено к нашему приезду. Запах краски выгонял нас с началом лета из общежития - как только начинались ремонтные работы жилого фонда, и нас сразу же отправляли в Юрюзань, куда ехали на каникулы на все три летних месяца. Когда поездом, когда автобусами на перекладных. Бабушка с дедом ещё работали на заводе, да надо было вести подсобное хозяйство, ухаживать за скотиной, полоть и поливать огород. Жили зажиточно и крепко, уверенно стоя на земле обеими ногами, но для этого и пахали так, что мама не горюй! Мать была их единственной дочерью, так уж получилось. У отца же оставалась в живых одна мать - он был поздним ребёнком в семье и его отец умер сравнительно рано. И вот, мамины родители, дедушка с бабушкой, помогали нам во всём, а мать отца, баба Сина, оставалась с нами, когда уехала на учёбу мама.
Так, моё детство полнил городок за Уралом и южноуральский горнозаводской, ещё более маленький городок в летние каникулы у дедушки с бабушкой - между ними раскололись, разделясь, мои сердце и душа. Сильно различаясь между собой, они оба были и остаются мне очень дороги - наш зауральский плоский, удушливо-песчаный Шадринск и буйство башкирской природы у гористой, прохладной и каменистой реки в Юрюзани. Наш, полеводческий, колхозный, деревенский, и их, заводской, производственный.
И вот, дождавшись, когда папа переворачивался с живота на спину, закидывал руку за голову и смачно причмокивая, начинал сначала шумно сопеть, а потом и вовсе прихрапывать, я забиралась к нему на уютный, большой и мягкий раскидистый живот и ложилась, слушая, как там у него всё бурлит и журчит внутри, или чуть выше, пристраиваясь на груди и ухом прикладываясь к сердцу. Слушала, как мерно и будто растянуто, чуть с оттяжкой и неторопясь, бьётся его сердце. Если судить, что этот орган с кулак человека, а у отца были очень большие конечности, и верхние, и нижние, то его пламенный мотор, перекачивающий всю жидкость в нём, был с пол-литровую банку, не меньше.