Сейчас весна - точнее почти лето или даже апрель - пролетело журавлем восьмое марта - чуда не случилось, а боль обнажилась и плещется в сердце, вот-вот перельется и потокам неслышных рыданий в строчки выльется, подхваченное ветром улетит в страну чудес, за краем рассвета, где на луне для всех молоко бесплатно каждый день - молоко теплое румянное с искорками сахара и нежными сказками. Сейчас конец апреля - а чудес не бывает. Душный, назойливый, солнечный день - в аудитории, светлой как моя смерть никто не слушает лектора, даже он сам смотрит в окно и напевает что-то под нос (усов то нет) - только не слышно, незаметно стесняясь, а руки словно оторвались и сами по себе на доске алгебру за алгеброй выводят цветными фломастерами - ну и пусть говорят, что чудес не бывает. К концу второго часа все вымотаны и промокли как нитки, головы трещат как арбузы из крыма (?) - слава богам, лекция кончилась - первым сбегает широко семеня сам преподаватель, за ним стрелою пронзаю толстый, плотный как марля воздух - я, по дороге запихивая тетрадь в сумку, кидая ручку и привычно серьезно включая звук у телефона, и не думая ни о чем серьезном, выхожу в красиво отделанный краской цвета среднего обморока коридор, мелкая улыбка солнечным лучом по губам скользнула - вспомнил как однажды с однокурсником поздно вечером зимой, когда почти никого не осталось - мы бегали как дети по университету, облаченные словно в доспехи в сверкающие безумие своих снов и гасили везде свет, а потом напугавшие даже самих себя спускались в гардероб по черной лестнице через подвал, забирали куртки и наши легкие обжигал мороз - а впереди еще лютые минуты на остановке трамвая у оперы, напротив другой остановки - там тоже люди, кутаясь как и мы в ватники, пальто и куртки, закрытые штормом своих мыслей торопились домой в надежде найти там покой - я ехал всегда без надежды. Теперь сменив лечебные очки на солнечые я спускаюсь по широкой мраморной лестнице, боюсь немного упасть, разлететься фарфоровой куклой на осколки желаний потонувших в мечтах и невыполнить задание - ведь нельзя не выполнять задания, в гардеробе пахнет цветами и шерстянными носками с вкрапленным янтарем на прилавке, по воровски хватаю куртку и на бегу, не застегивая заглядываю в зеркало, прячу глаза в пол иду к солнечному свету на выход. Немного слепит уличной свежестью, красивыми лицами, речными трамваями, голубыми экранами. Суеверно маленькой тучкой сползаю по боковой лестнице и оглядываюсь, словно не хочу уходить, словно боюсь той тяжести выполнения, готовой вот-вот рухнуть на зыбкие плечи и вдавить дорожным катком в теплый как кипяченный кефир асфальт. Отличный день - решаю идти пешком, через парк, ведь парк - тот же лес, только не такой буйный, только деревья не такие злые, только людей так много, что в глазах пестрит от разнообразия и брюнеток, не смотрю - глаза лижут асфальт. Я иду в школу, возращаюсь в свою старую, добрую школу, ненавижу эту сранную школу. Остановка Планетарий так много людей, так много лиц, так сложно всех расмотреть - а вдруг? Вдруг я увижу те глаза, услышу аромат знакомых волос - в толпе разглядеть милый образ не легко. Там, на остановке - не она ли это? Подхожу смотрю, а внутри все клокочет вулканом, сейчас взорвется розовым счастьем, о-паа девушка обернулась - я обознался и глупо сворачиваю в сторону, боясь испугать незнакомку, делаю вид, что изучаю расписание - все часто делают тот или иной вид, еще чаще делают вид, что не замечают как другие делают вид - вот она политика. Подъезжает сорок седьмой - мне он не подходит, мне он не нужен как зайцу, но магнитом меня держат невидимые поля, притягивая за уши надеждой к дверям и как дурак я жду пока все выйдут, и как дурак смотрю в пустой автобус, и как дурак смеюсь над тем, что я такой дурак - конечно ее не было. Трип продолжается, быстрым шагом, завернувшись одеялом воспоминаний и снов по улице свободы шагает раб своего падежа, спряжение моей души так атонально вторит морю, а в Риге только реки и не одного моря, что смогло высушить мои слезы. Зной. Чувствую как дужка солнечных очков начинает ерзать на мокрой переносице, чувствую как май под курткой липнет к спине - чувствую печаль выхлопных газов машин, проносящихся пестрыми букашками мимо и еще глубже кутаюсь в плюшевый анабиоз воспоминаний, стараюсь не крутить головой боясь пропустить тот единственный шанс увидеть ее, когда с облитым кипятком-сердцем я буду смотреть вселде желтому автобусу и стонать про себя, боюсь и измываюсь над глупыми страхами, кафе Пауза - оригинальное название, задираю голову там наверху у самых звезд библиотека, а здесь рядом со мной за витриной с дымящейся кружкой прянного кофе сидела когда-то она, человеческое сознание может поддерживать семь единиц памяти - три заполнено, дальше киоск, где продовали розовые тюльпаны восьмого марта этого года, помню продавщицу, что посоветовала мне купить тюльпаны, помню чувства падающего в пропасть камня и дрожащие руки протягивающие деньги за цветы, вдыхать струйки алых тюльпанов, сидя на скамейке, чуть не плача - а теперь только поправил черные очки и пошел дальше. Все прошло, все в прошлом рубцы зализались, теперь все равно. Улица - идя по ней, она была слева, если смотреть спереди, я тоже был рядом и путался в запахе ее волос боясь пошевелиться и услышать осколки, осколки - одни осколки. ... 6 - кафе, еще кафе - то самое, где за нимбом я рассмотрел две пары обуви - мужскую вначале уверенную, позже еле ползущую в сторону кладбища погибших душ и женскую, просто женскую. Вот, я собственно, и пришел, напротив ненавистная школа. Как же я ненавижу это здание - каждый грам этого дома, наполнен глухим, неразбивным абсурдом - словно слепой художник в порыве кризиса среднего возраста искромсал одеяло черного леса на лоскутки и в порывие настроения вылепил это здание. Открываю дверь - за ней темнота, пахнет больницей и зубной поликлиникой тоже пахнет, налево столовая, перила черные и пыльные - сделаны, что называется под дерево, в смысле из дерева. Выползают каждая из своей раковины гусеницы - без комментариев - со всеми здороваюсь и улыбаюсь, это красиво, это необходимо. Зачем я пришел, если так ненавижу весь муравейник, спросите вы. Причин несколько. Первая - зависть, о, да я безумно завидую всем, учащимся и учителям бывшей школы. Ведь все они сюда приходят каждый день и наслаждаются сами не зная того, не ценя и даже не обращая внимания. Завидую их глазам, которые ползают настойчиво каждый день по трескнутым стенам и хрустящему от чипсов полу, по перилам и шкафам со скелетами наверху и внутри. Ведь их глаза видят эти предметы каждый день, но они бесчувственны, немы, словно птицы, не в силах понять красоту песен, льющихся фонтаном из уродливых клювов. Завидую, готовый даже убить, по крайней мере во сне, их рукам, что так грубо теребят мембраны воздуха, наводненного хлоркой еще чем-то чуть едва ощутимым, их носам грубейшим из грубых. С завистью смотрю на их уши, которые ласкал сладкий ручей, а им все равно и с холодной радостью меня встречают, и пусть я разговариваю с ними. Но я то знаю, что завернут по самый-самый нос покрывалом, голова в броне и шапке не ловит птичьи крики чужих птах. Поднимаюсь по обшарпанной временем и ... срываюсь на нет, не в силах сказать, на четвертый этаж, мимо дежурной, больной слабоумием, мимо кабинет с директором, близкой подруги нашей дежурной больной слабоумием, мимо желтых стен с серыми полосками - вспоминаю тему из ворда( кажеться пост-модерн), тут же гоню прочь эту мысль, и закопавшись в землю, поглощающую так глубоко меня всего, перемалывающую мягкими зубами, поднимасюсь на самый верх, продолжая завидывать людям и ненавидеть кубические сантиметры своей школы, проклинать про себя и себя, за слабость, но неуклонно возращаться в школу каждую неделю, обуреваемый только одним схороненным в недрах души желанием, запрятанной жаждой, медом фантазий, воспоминаний событий, которых никогда не было, возращаюсь полный зависти к людям, что каждый день, сами того не подозревая ходят по месту, где начинается запах твоих волос.