Каждую ночь мне снится один и тот же кошмар. Посреди улицы возникает провал, он растет, машины, деревья, дома - все исчезает в этой бездонной пропасти. Тьма поднимается из его недр, словно болезнетворные миазмы, черными щупальцами расползаясь по всему городу, отравляя все, куда проникает. Но жители проходят мимо, не обращая внимания. Они говорят, что кто-то угнал их машину, но я знаю, что она была поглощена пропастью. Они думают, их друзья уехали в другой город на выходные, но я видел, как они шагнули в провал, не замечая его. Просыпаясь утром, я с облегчением понимаю - это всего лишь дурной сон, но глубоко внутри живет страх, что каждую ночь, каждый сон, этот провал будет только шириться.
Я спрашивал себя много раз, как же так вышло, как я пришел к тому, что сижу запертым в своей собственной квартире, сжавшись от страха, заткнув уши, зажмурив глаза. И единственная мысль гложет меня - этот ужас существовал здесь всегда, он явился сюда гораздо раньше моего рождения, рождения моих родителей. У меня не осталось ни одного светлого воспоминания, потому что я знаю, в глубинах под городом все время поджидала бездна, и только тонкая, хрупкая пелена рассудка оберегала от ее взгляда.
Невозможно сказать, где искать начало этой истории - может быть, тридцать лет назад, когда обезумевший мужчина набросился на свою жену с топором на глазах своего пятилетнего сына. Может быть - только вчера, когда я встретил своего одноклассника в баре. Жизнь никогда не была чередой случайных событий - это последовательные, неизбежные следствия собственных действий и ошибок, происходящих только из одной - единственной случайности - что именно ты явился в этот момент в этот мир.
В начале 2018 года мне пришлось вернуться в свой родной город из Москвы. Уныние преследовало меня с тех пор практически постоянно. Вечерами я бродил по барам и кафе, заливая тоску и стыд дешевым пивом и разбавленным виски. В одном из таких вечеров в очередном полупустом баре я встретил своего одноклассника, Евгения, с которым, однако, мы никогда не общались. Узнать его было довольно сложно - годы упорного употребления горячительных напитков не лучшим образом сказались на его и так скромных внешних данных. Но мне порядком надоело пить в одиночестве, как и постоянное притворство, что ждешь кого-то в этом дешевом баре, поглядывая на телефон, делая вид, что звонишь кому-то.
Оставшийся вечер мы пили вместе, разговаривая ни о чем, неохотно вспоминая прошедшие годы. Ни он, ни я не чувствовали, даже будучи сильно пьяными, необходимость делиться чем-то сокровенным, и потому разговор не заходил дальше общих бессмысленных тем. Я что-то обронил про своих родителей, но тут же замолчал, поскольку эта фраза приблизила наш разговор к тайне, всегда висевшей, как дурной дух, вокруг моего старого знакомого. Тайне, которая, впрочем, и не была тайной вовсе; давний случай, который, словно внимательная мать своего ребенка отводит в сад, привел Евгения в этот душный, пропитый бар.
Обычно, когда разговор поворачивал в это русло, он отмалчивался и уходил в себя. Но не в этот раз. Он словно ждал этого, любой фразы, позволившей бы ему произнести заранее заготовленные слова - "Это не он убил мою мать".
Мог ли я просто рассмеяться и, допив свое пиво, уйти домой, и не вспоминать о своем однокласснике следующие долгие годы? Было ли что то запрограммированное в моем ответе "Почему" и в том, что я внимательно слушал его рассказ, хотя и не понимал в пьяном тумане и половины слов?
Он рассказывал о своем отце, о множестве фотографий, найденных после смерти его бабушки. Она прятала их где-то в глубине своего захламленного шкафа, никогда не доставала, не смотрела на них и не показывала никому. У нее не хватило духу уничтожить их, но она так и не набралась смелости показать их своему внуку. Евгений наконец увидел своего отца таким, каким хотел видеть - не напуганным, затравленным своими же кошмарами стариком, но молодым, сильным, красивым. На фотографиях он был живым и был нормальным. Он был таким каким должен был быть. Какой бы нормальной была бы их жизнь, жизнь их семьи.
Порывшись в кармане, он выложил на стол немного помятую фотокарточку. Есть какое-то удивительное свойство черно-белых фотографиях, они всегда словно сделаны в солнечный день, резкий контраст света и тени делает их по-полуденному жаркими. Я смотрел на лица молодых людей, парней и девушек, снятых на фоне заросших кустарником камней. Снизу в углу подпись аккуратным почерком - "Кавказ, 1982 год". Евгений достал еще пару карточек. Все те же лица.
"Это мой отец, говорил он, показывая грязным пальцем с обкусанным ногтем на одну из фигур. "Это мама, они еще не были женаты. Этих людей я не знаю, наверное друзья".
"Хорошо", сказал я, тщательно, насколько позволяло двоившееся зрение, рассмотрев фотографии. "Хорошие фотографии, все такие молодые и красивые. И мама твоя ничего. Но как это доказывает, что твой отец не убивал свою жену?"
Он набрал воздух, чтобы начать говорить, но подошедшая официантка сообщила, что бар закрывается, и мы должны уйти.
"Уже час ночи. А завтра на работу" - сказал я. Он расстроился, как человек, которого оборвали самом интересном моменте, убрал фотографии в карман и предложил прийти к нему как-нибудь вечером, если я захочу узнать всю историю целиком.
Дом его стоял затерянным среди заросшего огорода на окраине города. Февральский ветер обнажил прошлогодний неубранный травостой, и сейчас это место выглядело особенно запущенным. Облезлый, местами обваливший забор затягивали высохшие, словно мумифицированные, стебли хмеля, малинник выродился, разросся, и теперь его колючие шелушащиеся ветки торчали из-под досок, ползли на улицу, загораживали дорожку к дому. Беленая стена дома маячила сквозь сухие зимние заросли, издалека дом казался добротным и крепким. Но стоило подойти ближе, как сквозь обвалившуюся штукатурку показалась его истинная суть - прогнившая дранка, склеенная глиной и строительным мусором. Дом старел, разрушался, проседал.
Однако, несмотря на унылую запущенность снаружи, внутри на удивление было чисто и аккуратно. Крашенные коричневой краской полы тщательно вымыты, вещи сложены в порядке в шкафах. Комнаты хорошо протоплены, хотя понизу тянуло сквозняком, и ноги в стоптанных тапках очень быстро заледенели.
Товарищ мой сидел на краю продавленного дивана, выпрямившись и положив ладони на коленях. Перед ним, на маленьком журнальном столике, были разложены в несколько рядов черно-белые снимки, некоторые из которых я уже видел. Дрожащими от похмелья руками он время от времени поправлял их, перекладывал из одного ряда в другой, словно в них была какая-то хронологическая закономерность.
"Я ничего не помню, хотя бабушка говорила, я был там и видел. Как отец убил маму" Он говорил медленно, словно голос едва подчинялся ему, снова и снова поправляя ряды фотографий. Но ему не было нужды пересказывать ту историю, прекрасно известную всем жителям города.
Осенью 1992 года город, и без того погрязший в смуту и беззаконие девяностых, был шокирован произошедшим убийством. Мужчина зарубил топором свою жену, не смутившись присутствия маленького сына. Соседи услышали крики и вызвали милицию, приехавшие милиционеры быстро задержали убийцу - он не пытался ни бежать, ни скрыть совершенного преступления. Он просто сидел над изуродованным телом и горько плакал.
В ходе следствия он как будто раскаивался, но поговаривали, что жалел он не о том, что совершил, а о том, что ему пришлось это сделать. Его отправляли на освидетельствование, но то ли врачи-психиатры оказались не слишком компетентны, то ли убийца и в самом деле осознавал, что творит, но его признали вменяемым и осудили на 25 лет.
"Извини, но я не вижу никакой возможности, что бы твой отец не убивал твою мать. Он сам признался, его застали на месте.." - сказал я.
"Да, но, - он засуетился, достал одну из фотографий и протянул мне. "Этот парень, - он ткнул пальцем в незнакомое мне лицо, - был другом моего отца. Он мне рассказал кое что. Его зовут Андрей Николаевич, и я нашел его. Он работает в колледже, преподает. Он хорошо знал моего отца". И он начал пересказывать то, что услышал от знакомого своего отца.
Андрей Николаевич был весьма удивлен, увидев в коридоре колледжа сына своего приятеля, слухов о котором не было уже много лет. Разговор был долгим, Андрей Николаевич поначалу рассказывал о своем друге неохотно, подолгу молчал, задумывался. Вспоминал какие-то несущественные истории, походы на байдарках, как однажды в весеннее половодье они перевернулись и чуть не утонули в грязной ледяной воде. Как во время похода по Кавказу на тропу вышел медведь. Как они осенью восемьдесят второго пытались уехать из Киева, на из-за смерти Брежнева не было билетов в Москву и они ехали на перекладных через Саратов и Волгоград. Но образ его отца оставался туманным, расплывчатым, словно Андрей Николаевич описывал человека, о котором давно слышал, но никогда не был знаком лично. Словно он говорил о каком-то выдуманном персонаже. Мужчина как будто и сам понимал нереальность своих историй, и за наигранным многословием скрывал то, чему сам не мог дать объяснения.
Последние минут десять он сидел молча. Евгений перебирал старые фото, которые принес с собой, рассматривал знакомые и незнакомые лица. Наконец Андрей Николаевич вздохнул, закурил, налил в стакан водки. Быстро, одним движением осушил его и начал говорить.
То, что произошло в апреле 86 года, здесь, неподалеку от города, он не в состоянии объяснить. Он никогда не придавал тому случаю значения, но теперь понял, что делал это не из-за того, что просто не считал важным. Нет, тот случай настолько напугал его, что Андрей Николаевич постарался забыть его сразу, сделать его незначительным, похоронить его среди всех тех историй, который только что рассказывал сыну своего приятеля. Но произошедшее всегда был в его воспоминаниях, словно огромный черный камень в мутной реке, который невозможно ни достать на берег, ни скрыть под темной водой памяти.
В тот год зима была очень снежной, весна наступила рано, и бурные потоки талой воды заполнили все окрестные овраги и низины. В деревне Я., в домах, расположенных ближе к реке, жители жаловались, что вода поднимается очень быстро и буквально за день топит подполы и подвалы. Кому-то не повезло еще больше и грязный поток залил первый этаж. Дом, которому предстоит сыграть важную роль в этой истории, казалось, избежал этой участи - расположен он был на холме, и его хозяйка, хотя и осматривала с беспокойством каждый час свой подпол, все же не торопилась, как остальные, доставать оттуда запасы картофеля, моркови и свеклы. Одной ночью она услышала отдаленный грохот, обычно ленивый кот беспокойно бегал и просился на улицу, пес выл во дворе - но это было так обычно для весенней деревенской жизни, что хозяйка, не обратив внимания, уснула снова.
Утром кот не вернулся, пес замолчал, только когда его спустили с цепи и он, осипший, поскуливая, скрылся в кустах за участком.
Дверца в подпол, которая обычно открывалась легко, застряла. Видимо, вода все таки поднялась и дерево разбухло, думала она, когда с трудом удалось поднять ее. Внизу было темно, как обычно, только странное эхо и словно отдаленный звук текущей воды доносился откуда-то из-под пола. Взяв старый подслеповатый фонарик, хозяйка светила вниз, чтобы проверить уровень воды и оценить масштаб бедствия - она убрала картошку с самого низа еще вчера вечером, но на полках было еще полно запасов. Жалкий луч света уперся в деревянные стеллажи, на которых рядами стояли несъеденные за зиму соленые огурцы и помидоры. Однако ниже ничего не было - в прямом смысле, ни нижних полок, ни земли, ничего. Свет гас в кромешной тьме, в глубине которой звучал тот самый далекий шум воды.
Приехавшие геологи объяснили все быстро и просто. Эти места известны карстами - провалами в земле, промытыми водой в мягком податливом известняке. Еще в давние времена люди неохотно селились здесь, поговаривая, что на здешних полях мог исчезнуть целый табун лошадей. За ночь появлялись огромные озера, которые так же внезапно, за ночь, исчезали. Старожилы рассказывали о пещерах, в которых играли детьми, и которые теперь никто не мог найти. Чудо, что само здание не рухнуло в пропасть, говорили ученые, осматривая только чуть покосивший домик. Неудивительно, что хозяйка в тот же день переехала к сестре в соседнее село, дом был закрыт и никто не решался даже близко подойти к нему.
Только пара друзей приехала на выходные навестить старую тетку. Андрей Николаевич, тогда еще 22 лет отроду, едва узнав о произошедшей беде, сразу же приехал в деревню, чтобы осмотреть провал. Он и его друг Олег, еще на первом курсе университета, увлеклись спелеологией, и решили, что подобный подарок судьбы нельзя упускать. Что может быть интереснее новой, еще неизведанной пещеры! По молодости они мало задумывались о возможных опасностях - о рухнувших сводах, о скопившихся в подземелье ядовитых газах, о том, что сам провал может оказаться непроходимым. Нет, их умы занимала мысль о приключениях, о том, чтобы стать первооткрывателями, пройти там, где никогда не ступала нога человека.
На первый взгляд, дом совсем не пострадал, никто не сказал бы, что под его фундаментом каждый час ширится пропасть и, возможно, в этот самый момент, куски породы с грохотом осыпаются вниз, в бурный поток ледяной воды. После недолгого размышления, они закрепили трос за дерево, росшее рядом с домом. Идти первым, как старший, решил Олег.
Поначалу все шло хорошо. Проверив снаряжение, молодой человек начал осторожно спускаться вниз. Шаг за шагом, он прошел подпол, наступая осторожно, чтобы не задеть полки, уже готовые обрушиться в пропасть. Свет его фонарика освещал стены, расщелина под домом сужалась, но, судя по звуку воды, уходила глубоко. Олег спускался ниже, в какой то момент свет исчез в лабиринте камней. Повисла жуткая тишина, в которой, как звезды на темном бархатном небе, раздавался тонкий звон падающих в пропасть капель воды. Андрей старался не думать о ней - о слепой подземной реке, пробивающей свой путь в кромешной тьме через толщу пород, о ее нереальной мощи, о силе, скрытой там, глубоко внизу. "Выбирайся оттуда" - сказал он вслух, неожиданно даже для себя, чувствуя, как поток холода вместе с усиливающимся звуком капель поднимается из пещеры.
Прошло, наверное, минут десять, не больше, когда свет фонарика снова осветил поверхность камней. Андрей подтянул веревку и помог другу выбраться. Он не сразу обратил внимание, что лицо его друга искажает странная гримаса.
"Она огромна" , говорил он, и глаза его горели каким-то потусторонним светом, рот дрожал. "Огромна... Я видел... Видел там..."
Чувствуя, как страх холодом пробирает по коже, добираясь до костей, Андрей спросил "Что ты видел?"
"Там камни. Статуи. Они огромны. И на них надписи. И рисунки. Я видел рисунки"
"Какие рисунки? О чем ты, там не может быть рисунков"
"Они есть. Я видел" повторял он весь оставшийся день, пока они собирали вещи и ехали обратно домой. Олег был странно возбужден, но сказал едва ли более тех слов, что повторял с момента возвращения из пещеры. Уже совсем поздно, в темноте, Андрей довел друга до его дома и собирался идти к себе, как Олег схватил его за руку и громко зашептал "Это не из нашего мира. Я не знаю, что это, наверное, какая-то далекая древность. И она меня пугает"
Следующие недели они не виделись. Олег сослался на болезнь, Андрей, несомненно, переживал за друга, но пугающая неизвестность, возникшая после посещения пещеры, останавливала его от встречи. Дней через пять он с облегчением узнал, что дом все таки сполз в овраг, образовавшийся на месте провала и постарался забыть о произошедшем. Олег больше ни слова не проронил о спуске, на осторожный вопрос о тех рисунках рассеянно ответил, что ему, наверное, показалось в темноте. Андрей облегченно вздохнул. Больше, однако, в пещеры они никогда не спускались.
История, казалось, была благополучно забыта на долгие годы. За это время они оба женились, у Олега родился сын. Наступили девяностые годы, занявшие их умы выживанием, они почти не встречались. До тех пор, пока Андрей не узнал о жутком убийстве.
Он не помнил, почему оказался на суде. Наверное, пригласили как свидетеля для характеристики подсудимого. Он мог бы ответить письменно, но почему то сидел на скамье в зале, среди других свидетелей, потерянных от горя родных убитой и равнодушно-негодующих обывателей. Андрей Николаевич смотрел на подсудимого и не мог узнать своего старого друга. Он был совсем не похож на себя - поникший, плачущий, растерянный, испуганный. Но в какой-то момент их взгляды встретились и Олег, увидев знакомое лицо поднялся на ноги, несмотря на окрики охраны.
Андрей узнал этот потусторонний свет в его глазах. "Я видел тот рисунок! с совершенно неуместной торжественностью в голосе кричал он, - она принесла его!"
Потребовалось некоторое время, чтобы успокоить подсудимого. Крики его перешли в слабый плач, он сел, замолчал и почти не двигался все оставшееся заседание.
Это был последний раз, когда Андрей видел Олега. Заключенного быстро этапировали куда-то на Колыму или Мордовию, старый друг никогда не интересовался, втайне надеясь, что им не суждено встретиться снова. Несколько раз он навещал маленького Женю, но в какой-то момент его бабушка запретила приходить, руководствуясь никому не понятной прихотью. Андрей Николаевич, впрочем, только вздохнул с облегчением.
На этом Евгений закончил рассказ и замолчал.
"И ты веришь ему?" - наконец спросил я, после пятиминутного молчания. Он уставился на меня неподвижным, пустым взглядом.
"Конечно"
Я рассмеялся. Я смеялся долго, и даже сейчас мне становится смешно, когда я думаю о каких-то рисунках и камнях, найденных в пещере под землей. В пещере, рожденной потоком воды и им же пожранной. Дальнейший разговор был всего лишь глупой чередой препирательств, лишенный смысла - он не признавал мое неверие, я не хотел соглашаться с тем, что хотя бы пара слов из рассказа Андрея Николаевича была правдой.
Бессмысленность нашего спора привела к тому, что я встал, собираясь уйти.
"Подожди" - внезапно остановил меня Евгений. "Смотри" - Он как то неуверенно, задумчиво, прошелся по комнате, остановился у окна и пошел назад. "Я покажу, что я нашел"
Он взял с полки старого серванта картонную коробку. Немного порылся в ней и достал из-под кипы старых бумаг маленький мешочек из ткани.
"Что это?"
"Думаю, это было на шее мамы, когда... - он не договорил. "Бабушка видимо хранила его, как память. Помню, пару раз доставала и долго смотрела на него, когда думала, что я не вижу".
Он достал из мешочка какое-то украшение и протянул мне. На тонкой, немного потертой цепочке висела недорогая подвеска - знак зодиака, сделанный из золотистого металла. Узнать его не составило труда - длинные козлиные рога вписаны в круг, копытца упирались в оправу в виде круга, и длинный рыбий хвост чуть выступал книзу. Желтый электрический свет мягко отражался на тусклой поверхности украшения, оно качалось в дрожащей руке Евгения. Он протягивал ее мне, но я не стал брать. Может быть, потому что цепочка была на теле жертвы в момент убийства; возможно - из-за рассказа Андрея Николаевича, но я чувствовал, как комнату заполняет холод. Именно тогда страх заполз в мою голову, свил там гнездо и затих, чтобы каждую ночь являться кошмаром.
"Твой отец убил жену из-за этого?"
Евгений поднес подвеску к глазам и уставился на нее. Наверное, ему самому показалась эта история настолько глупой и несуразной, что он суетливо спрятал ее обратно в мешочек и убрал в сервант.
В ту ночь мне приснился кошмар в первый раз. Я не придал этому значения, но он повторялся снова и снова - раз в месяц, раз в неделю, пока не стал приходить каждую ночь. Я уже не мог объяснить его навязчивость болезненностью своего сознания, нет, этот сон приходил откуда то извне, оттуда, где ни мой разум, ни мое подсознание уже не имели никакой власти.
Прошла пара месяцев после нашего разговора с Евгением. Кошмары снились все чаще, но я стойко переносил их, выпивая вечерами, наверное, чуть больше, чем следовало. Страх отступал, но на его место приходило отвращение - липкое, отталкивающее, словно следы крови там, где недавно лежал разлагающийся труп.
Одним из таких вечеров мне позвонили с незнакомого номера и сообщили, что Евгений погиб. Эта новость ошарашила меня, хотя, казалось бы, его смерть как конченного алкоголика была вполне предсказуема. Он был пьян, когда пошел купаться в реке. Поток утащил его под прибрежные коряги, из которых даже трезвому пловцу было не выбраться. Они сказали, он просто утонул в мутной весенней реке.
Поначалу я почувствовал облегчение. В последние недели он пил все больше, окончательно теряя человеческий облик, звонил с незнакомых номеров и бубнил что-то. Я не слушал, бросал трубку, скрывая за раздражением ледяной ужас. За пару дней до его смерти я получил какое-то письмо, которое даже не стал читать. Мятый грязный конверт я закинул куда-то на шкаф, не решившись, однако, избавиться от него окончательно.
Но кошмары не отступили. Более того, в ту же ночь я увидел, как провал начал заполняться серовато-грязной водой, в которой, среди сломанных веток, бутылок и грязного тряпья плавало тело моего старого знакомого.
Попытавшись собрать остатки разума и начать мыслить рационально, я решил найти Андрея Николаевича, который, я тогда думал, являлся главной причиной происходящего безумия. Если он признает, что выдумал историю с пещерой, ее жуткая власть надо мной закончится. Я все еще наивно полагал, что причина творящегося кошмара в моей голове - всего лишь наваждение, болезнь, которую можно излечить.
Найти его, казалось, не составило особого труда. Я просто пришел в колледж и долго бродил между кабинетами, когда, наконец, одна из пожилых преподавательниц не обратила на меня внимания. Я сказал, что ищу одного преподавателя, она же, услышав фамилию, сразу погрустнела и сообщила, что Андрей Николаевич, к сожалению, умер несколько дней назад.
Дорога домой превратилась в нескончаемо длинное путешествие мимо сотни разбитых кривых зеркал. В них отражались лица прохожих, их голоса разбивались о них - я слышал только далекий гул, словно поток воды срывающийся с немереной высоты в бездонную пропасть. Только одну фразу я четко слышал в гаме толпы, только один голос звучал для меня всю дорогу - голос той пожилой женщины, говорившей, "Он утонул".
Дочь Андрея Николаевича, Катя, сидела на табуретке у стола, сжав губы и сложив руки на груди. В глазах стояли слезы и она повторяла - "Его убили. Я знаю" Она требовала, чтобы я все рассказал, иначе она вызовет полицию. Я смотрел на нее и думал, что если бы кто-то пришел скрыть преступление, то убил бы ее здесь и сейчас. Без свидетелей. Грань между смертью и жизнью, словно пыль на грязном стекле, стиралась и исчезала.
"Они говорят, что он провалился под лед, когда рыбачил. Но он никогда не ездил на рыбалку! И тем более, какая подледная рыбалка в апреле? Он же не сумасшедший!Он не был сумасшедшим" - и это не было утверждением. Это был вопрос, который она задавала мне, себе, миру вокруг, как будто кто то, кроме нас, мог слышать ее на этой маленькой, захламленной кухне хрущевки.
"Извините меня", - говорил я, глотая несладкий чай, от которого хотелось пить еще больше. "Я ничего не знаю, к сожалению. Но мой отец был его старым знакомым. Они учились вместе".
"Старый друг?" - прищурившись и сжав губы, она смотрела на меня. "А брат У Вас есть? Тут был один"
Я молчал, очевидно, Женька приходил к ним сюда.
"Да, - ответил я. - "И он погиб недавно. Тоже утонул".
"Господи Боже, - она всплеснула руками, поднялась с табуретки, подошла к окну и прислонилась к подоконнику. - "Как же так вышло?"
"Он был пьян", - скупо сообщил я правду. Она резко, даже злобно, закачала головой.
"Мой отец не пил. Он никогда не полез бы в воду пьяным, тем более в апреле. Какой-то бред. Знаете, что - уходите. Скоро вернется мой муж, он выгонит вас, если вы сейчас же не уйдете по-хорошему".
"Я только хочу спросить, как так получилось. Как так получилось, что оба моих знакомых человека утонули одновременно".
Она вздохнула, вернулась на табуретку и начала говорить. Евгений появился в жизни Андрея Николаевич где-то с полгода назад. Однако, встреча с сыном старого друга совсем не обрадовала пожилого человека - он замкнулся, перестал гулять с внучкой, вечерами запирался в своей комнате и перебирал какие-то бумаги. Катя опасалась, что он начал выпивать с новым знакомым, но не замечала ни запаха алкоголя, ни пустых бутылок в мусоре.
А потом - просто исчез в начале апреля. Ушел на работу и не вернулся. Машина нашлась очень быстро - она стояла на склоне деревни Я., закрытая и как будто нетронутая. Тело же было обнаружено ниже по течению спустя пару дней, оно запуталось в прибрежных зарослях ивы и здорово напугало обнаруживших его рыбаков.
Она снова вздохнула.
"Это все так странно. Когда мне вернули его вещи, я нашла среди них кое что. Этот камень, сказали в морге, был крепко зажат в руке". Она ушла из комнаты и вернулась через пару минут с полиэтиленовым пакетом в руках. Прошло еще несколько мгновений, как она выложила на стол круглый плоский камень темного, почти черного цвета. Трещины и выбоины на его поверхности складывались в неясный, но смутно знакомый рисунок. Я завороженно смотрел на него, и желая, и одновременно страшась отвести глаза.
"Знаете что? Забирайте. Забирайте этот камень. Заберите его тетради, где он писал всякую чепуху. Мой отец не был сумасшедшим. А это все.. Это все не принадлежало ему" - она положила на стол белую картонную папку, с тряпичными завязками, какие уже давно не используют. Я осторожно развязал веревочки, внутри обнаружились старые сероватые листы бумаги, исписанных местами от руки, местами - набранные на печатной машинке.
"Не знаю что это и не хочу знать. Забирайте и уходите."
Я схватил куртку, натянул ботинки и бросился вниз по лестнице, словно существо, нарисованное на камне могло ожить и погнаться за мной. И оно гналось за мной - в моей голове, оно преследовало меня, снова и снова появляясь перед глазами - химера, жуткий гибрид козы и рыбы.
В ту ночь я много пил. Я не шел домой, потому что боялся остаться один. Я боялся того образа, что стоял перед моими глазами. Он был сорванным замком, сломанной печатью, что удерживали до недавнего времени запертыми двери, за которым ожидала неведомый иной мир.
Полночи я сидел в коридоре своей квартиры, не решаясь пройти дальше. От выпитого алкоголя мутило, кружилась голова, но он только слегка притуплял страх, и внутреннее беспокойство не отпускало меня ни на секунду.
Листы из папки Андрея Николаевича выпали из картонной папки и кучей лежали под вешалкой. В серых рассветных сумерках они смутно белели на фоне темного пола, наконец, я протянул руку и взял один из них. Первые пожелтевшие листы были заполнены текстом, набранном много лет назад на печатной машинке.
"Олег говорил, это какой-то храм глубоко под землей. Часть стены обрушилась и ему удалось проникнуть вниз. Там он увидел огромные колонны, они уходили глубоко вниз, и были частично скрыты водой, частично - обломками. Эти колонны были сплошь покрыты рисунками, изображавшими каких-то животных и зверей. Среди этих животных наиболее четко был изображен Козерог, животное с телом козы и хвостом. По стенам стояло множество статуй, изображавших скрюченные человеческие фигуры, некоторые из которых уже были без головы или ног.
Есть мнение, что знак козерога означает козу Амолфею, вскормившую Зевса своим молоком. Но знаки зодиака были уже в древнем Вавилоне, и были придуманы теми, кто был до них. В древних шумерских текстах есть описание бога Подземных Вод, Эа, и его символ - козленок с рыбьим хвостом. Этот бог отвечал за познание, но не был уважаем и почитаем, как остальные. Его боялись и над ним насмехались".
Следующий текст был написан заметно позже от руки.
"Представь себе людей, уже наделенных разумом, но их ум еще не скован нормами морали. Еще не знающих высшего Бога, но уже способных создавать и разрушать. Это будет их символ - символ познания и символ страха. Это будет их Бог. Тот, кто дарит знания, тот кто управляет потоком, тот, чья обитель - Подземные воды.
Может быть, в том, что мы выбрали то же место для жизни, есть закономерность, может быть - простая случайность. Они пришли много веков назад, они шли вслед за минералами, необходимыми для их цивилизации. Их технологии были просты, но их разум требовал большего. В древних текстах сказано, что они искали избавления от смерти, и нашли его - но не вечную жизнь, а вечное страдание. Их тела были превращены в камень, но дух остался внутри, заключенный в темницу сна, не способный ни проснуться, ни умереть. Звук стал их нескончаемым, вечным кошмаром. Твой отец видел их, видел их тогда в глубине, спящих. Я не знаю, что произойдет, если они поднимутся на поверхность. Я не знаю, когда это произойдет и произойдет ли вообще когда нибудь. Но я точно знаю, что они внизу. И чтобы услышать их, нужно просто слушать. Неважно где, неважно когда. Просто слушать. Слушать, как капает вода"
Когда я закончил читать, страх постепенно начать уходить. Ему на смену пришло чувство безысходности, отчаяния, словно все знакомые, все близкие мне люди внезапно исчезли, а сам я брожу среди серых камней по дну провала, ожидая, как бездна окончательно поглотит меня. Я достал письмо от Евгения, пыльное и мятое, и распечатал его.
"Я схожу с ума от этого звука. Все время капает вода. Я поменял все краны, даже в итоге отрезал водопроводные трубы. Но я все равно слышу, как она капает. Мне кажется, это связано с моим отцом. Это что-то поселилось у него в голове, и теперь сводит меня с ума. Я выкинул украшение и сжег фотографии. Но звук капель все громче и громче. Помоги мне"
Словно в кошмарном сне, я вышел на улицу. Я знал эту дорогу с самого детства, я помнил ее залитой солнечным светом в разгар лета, я помнил ее заметенной снегом и увязшей в весенней грязи. Я видел, как она старела, приходила в негодность, я наблюдал, как ее ремонтировали. Как менялись дома вокруг, как росли деревья. И теперь все, что я видел перед собой, внушало необъяснимый страх. Ногами я чувствовал холод, поднимающийся снизу. Каждый камень, каждый метр этой улицы стал чуждым, потусторонним, словно хорошие декорации, за которыми скрыты бескрайние, незнакомые пустоши. "И чтобы услышать их, нужно просто слушать". Я медленно встал на колени. Медленно, словно во сне, преодолевая страх и неуверенность, я опустился ниже и приложил ухо к земле. И сквозь шум города, сквозь шум крови в голове я услышал - услышал, как где-то глубоко внизу капает вода. Я бросился бежать, уверяя себя, что мне показалось, что это шум воды, бегущей в подземном коллекторе - но этот звук остался в моих ушах. Я слышал его постоянно - когда шел на работу, когда сидел за компьютером, когда просыпался глухой ночью - звуки капель воды, обрушивающихся в пропасть, звучали в моей голове. Во снах этот звук становился невыносимым - я стоял перед пропастью, заполненной мутной водой, в который плавал мусор - и тела моих знакомых - и как в грандиозном театре звук обрушивался на меня, словно тропический ливень, давил, словно упавшее небо.
И я понимал, что есть только один способ остановить это звук. Ноги вязли в глинистом берегу, холодная мутная вода заливалась в ботики, мышцы сводила судорога. Но я упорно брел вперед, на глубину, туда, где поток завихрялся во множестве маленьких водоворотов. Потому как я знал, что только когда я полностью погружусь в нее, только когда вода зальется в мои уши, пронзительный звук капель сменит мерный шум потока.