- Только не надо говорить, что ты боишься, - Генка, ухмыляясь, смотрел на свою подругу. Она презрительно хмыкнула и не ответила.
- Геныч, ты фонарь взял? - тихо спросил Хыч, ища что-то в траве.
- Конечно, - Генка сплюнул, - и пару батареек к нему.
- А зачем пару, мы же ненадолго идем, только заглянуть и назад, - проговорила Лена, дрожа не то от холода, не то от страха.
- Как тебе объяснить, - начал Хыч. Лена никогда не отличалась сообразительностью, объяснять что-то ей можно было часами, и все равно она понимала только через раз.
- Ну, так мы идем, или нет? - мне надоело стоять и слушать их глупые разговоры. Еще вчерашним вечером мы договорились залезть в старый дом, расположенный на окраине города. Как это бывает обычно, про него ходили всевозможные слухи - леденящие душу истории про неупокоенные души его давних хозяев пересказывались из поколение в поколение. Дом гнил и ветшал с каждым годом, никто за ним не присматривал; несмотря на высокие цены на землю в этих местах, у него так и не появился хозяин. Ходили слухи, что это как-то связано с его прежними владельцами, земля под домом принадлежит им, и местная власть не может ей пока распоряжаться. Когда закончится это "пока" было неясно; впрочем, местных жителей это не интересовало. Они привыкли к дому как к местной достопримечательности и считали его, скажем так, муниципальной собственностью.
Здесь я проводила каждое лето, отдыхая у своей бабушки. Она жила на другой стороне города, у реки, и каждый раз, когда я приезжала сюда, старалась навестить это место. Еще ни разу не удавалось проникнуть в здание, и я очень надеялась, что это, наконец, произойдет. Что-то звало меня туда, обычное любопытство, желание получить острые ощущения или что-то еще, мне было, по большому счету, все равно.
- Идем уже, - я пошла в сторону дыры в заборе. Остальные двинулись следом, о чем-то споря. Вот придурки, и зачем только мы пошли вместе? Но я зря злилась на них, все же, в компании не так страшно; эти развалины в темноте внушали ужас. Заросший сад был порядочно истоптан такими же любителями острых ощущений. Старый и неухоженный, он все же сохранил некую правильность и очарование, вдоль аллей стояли огромные дубы, часть из них уже умирала от старости; их высохшие ветви простирались над кое-где сохранившимися беседками и скамейками. Нервный луч фонарика перескакивал с одного места на другое, от его слабого света было мало толку. В рассеянном свете луны было и так все видно; ничего странного и пугающего, все, как днем.
Дом имел П - образную форму, с главным входом, расположенным посередине. Здание было слишком старо, слишком много лет за ним никто не ухаживал; и сейчас, вблизи, производило впечатление унылое и жалкое, крыльцо просело и обвалилось, вход был заколочен.
- Внутрь полезем через вон то окно, - тихо сказал Хыч, указывая кривым пальцем на темнеющий проем в торце правого крыла. Через него проникало уже не одно поколение искателей приключений, и мы не собирались искать другого пути.
Все согласились. Подойдя ближе, Генка заглянул в темноту окна и что-то крикнул, звук отразился от стен эхом, он как будто всколыхнул застоявшийся воздух, и из проема пахнуло плесенью и отсыревшей штукатуркой.
- Кончай кричать, мертвецов разбудишь, - Хыч приложил палец к губам и огляделся по сторонам. Шутка удалась - даже в темноте было видно, как побледнела Лена.
- Кто первый? - спросил Генка, отходя в сторону. Было несколько не по себе, но я забралась на подоконник и посмотрела внутрь. Когда глаза привыкли к темноте, передо мной проявились исписанные стены, кое-где провалившийся потолок и прогнивший пол. Из комнаты вели две двери; одна из них - направо, другая была у противоположной стороны. Слева - заколоченное окно, стекла были выбиты или вывалились сами, они лежали на полу, поблескивая в тусклых лунных лучах. Несколько помедлив, я спустилась на пол, опасаясь, что он может провалиться. Доски заскрипели, они были еще вполне прочными, что бы выдержать наш вес. Я отошла в сторону от окна, давая остальным забраться внутрь.
- И что? - Хыч был разочарован, - давайте хоть тоже что-нибудь напишем, например, - он подошел к стене и начал что-то корябать на ней. Ленка громко возмутилась - видимо, надпись была посвящена ей.
Я подошла к противоположной стене и попыталась открыть дверь.
- Может, не надо? - позади стоял Генка; его глаза были готовы покинуть глазницы, от страха руки у него тряслись, от этого луч фонарика мелко дергался.
- Ты, что, боишься? Чего здесь боятся, тут толпы народу прошлись, все мертвецы давно разбежались, - будет обидно, если сейчас все повернут обратно мы не доберемся до самого интересного.
- Нет, я не боюсь, - сглотнув, ответил Генка, хотя его глаза светились от плохо скрываемого ужаса.
- Ну тогда чего дрожишь? - дверь, наконец, поддалась. Я забрала у Генки фонарик и осветила следующую комнату. Она была такого же размера, слева было два окна и одна дверь напротив. Стены здесь были чище, кое-где, под потолком, можно было разглядеть узор старых обоев, полностью исчезнувших снизу. На потолке сохранилась лепнина, напоминавшая о когда-то висевшей здесь люстре. Из стен торчали куски арматуры, кое-где штукатурка вывалились и лежала пыльными кучами.
Я пошла дальше, осторожно наступая на доски. Сам пол, видимо, раньше был набран из паркета; позднее, после революции, его разобрали и растащили. Как и дверь - проход закрывали плохо сколоченные доски, крашенные голубой краской, теперь изрядно облупившейся. Ручка едва держалась, как и сама эрзац-дверь, которая не подходила к косяку и стояла, казалось, на одном честном слове.Я толкнула ее, но она не поддалась; видимо заржавели петли, потому как на месте замка зияло отверстие, из которого сквозил прохладный воздух, наполненный духом запустения и тления. Я навалилась на дверь всем весом, но она не двинулась. Идти дальше мои друзья определенно не собирались; Хыч вытащил запасенную бутылку пива, и они с Леной уже приложились к ней, Генка стоял у стены и боялся, это было его основным и единственным занятием в данный момент.
Все остальные проходы были тщательно заколочены, местные жители предпринимали тщетные попытки оградить дом от молодежи, или, скорее, молодежь от дома. Полы и потолок либо обвалились, либо вот-вот обвалятся, и горе тому, кто в этот момент окажется внутри.
Я вернулась к двери, сколоченной из досок; снаружи и не скажешь, что она так крепко заперта. Я толкнула ее еще раз, просто так, и потому мое удивление было сильно, когда она поддалась. С легким скрипом она распахнулась, и за ней обнаружилась кромешная тьма. Я замерла на пороге, ища объяснения тому, что произошло. Липкий ужас начал пробираться в сердце, заставляя его биться медленнее. Луч фонарика освещал хаос, царивший в открывшемся помещении. Оно было просто огромным; слева виднелась лестница, ведущая на второй этаж, видимо это фойе, слева должен быть главный вход. Справа были окна, заколоченные досками, и сквозь щели в них пробивался слабый лунный свет. Пол покрывал слой пыли, следов на нем не было, видимо, сюда никто не заходил последние лет десять. Это удивляло еще больше, тем страннее было поведение двери. Но любопытство победило; я ступила на пыльный пол. Вокруг стояла тишина, голоса друзей остались где-то позади. Сделав пару шагов, я споткнулась обо что-то и чуть не упала. Какие-то обломки, всевозможное старье; ничего ценного здесь уже давно не было. Ценным было само здание; буйное воображение рисовало картины давно ушедшей жизни - ушедшей, но не потерянной, все еще сохранившейся в картинах, в письмах и книгах. Все еще медленно угасая в таких местах, вместе с домом; только когда стены окончательно не выдержат веса сгнившей крыши и сложатся, погребя под собой жалкие остатки той роскоши, окончательно уйдет и воспоминание о том, что было здесь много лет назад.
- Ты чего тут? - голос Хыча вырвал меня из оков воспоминаний и мыслей, - ни фига себе, я еще не слышал, что бы кто-то сюда заходил.
- Странно, дверь была открыта. Пойдем наверх?
Глаза Хыча округлились, он не мог принять решения, видимо, в его разуме местные легенды уже начали обретать форму и оживать.
- Ты что, боишься? - его реакция раздражала, - здесь никого нет, ни призраков, ни мертвецов, хозяев тем более. Я хочу в хозяйскую спальню, говорят, там кровать сохранилась.
- Зачем тебе кровать, если в ней нет хозяина? - Хыч отошел от первоначального ступора и начал говорить свои обычный глупости, которые он по недоразумению называл чувством юмора.
Я улыбнулась, радуясь, что он пришел в себя; все же, мысль о том, что бы идти одной пугала.
- Да иди ты, - я вновь осмотрела комнату. Перед нами была лестница, по бокам от нее на стенах раньше были зеркала, но с течением времени они были разбиты или украдены; только в одном месте осколок застрял в раме. Я подошла и заглянула в него.
В первый момент я увидела в нем то, что хотела увидеть, но увидеть не могла. То, что когда-то существовало в реальности, но теперь, изъеденное крысами и временем, лежит в пыли у моих ног. Я испугалась и отпрянула, и в тот же миг наваждение прошло; в запыленном и потемневшем зеркале отражались лишь голые стены и потолок, терявшийся в сумраке.
- Ты чего? - голос Хыча дрожал, он был поражен моим внезапным испугом.
- Нет, ничего, - я провела ладонью по глазам, окончательно избавляясь от наваждения, - просто показалось.
- Что... показалось? - мои слова напугали Хыча еще больше.
- Ни-че-го. Что ты так испугался? Может, я там свою классную увидела?
- Кого? А она тоже... того... умерла? - от страха Хыч тупел на глазах.
- Нет, Хыч, ты идиот? - его глупость выводила из себя, особенно сейчас, - ну, ты идешь? Или завтра всем рассказать, как ты в штаны наложил от страха?
Это привело его несколько в чувство. В это время из темноты появился Генка, в плечо которого вцепилась Лена.
- Вы что, идете наверх? - дрожащим голосом спросила она, я кивнула и бодрым шагом зашагала по ступеням; остальные последовали за мной, озираясь по сторонам.
Лестница кое-где прогнила; приходилось идти осторожно, переступая через проваленные ступени и крепко держась за перила. Мне казалось, что раньше лестница была покрыта ковром; кое-где сохранились крючки, предназначенные для его крепления; кроме них, ничто не говорило о том, что было здесь раньше. Впереди, где лестница разворачивалась и вела на второй этаж, было огромное окно; разбитое и кое-как заколоченное, в нем не оставалось и следа прошлой роскоши. Некогда висевшие здесь шторы давно вынесли; упавшая и сломанная гардина лежала внизу, наполовину сгнившая, она почти срослась с полом.
Следующий лестничный пролет был короче и уже, к сожалению, время постаралось над ним еще больше - слева ступени обвалились, сквозь дыры в полу был виден первый этаж. То же было и с другой стороны, если я хотела побывать на втором этаже, то опоздала лет на десять-двадцать, если не на все сто.
Мои друзья, видя такое положение дел, вздохнули с облегчением.
- Ладно, пошли отсюда, - проговорил Хыч, - все равно, будет что рассказать.
- Нет, я хочу посмотреть на кровать, - я уперлась, - мы так близко.
- Далась она тебе, - Хыч развернулся, - все, пошли отсюда.
Я вздохнула, ну вот, так всегда.
Внезапно Генка побелел, как полотно, я никогда не видела, что бы человеческое лицо приобретало такой цвет, в тусклом лунном свете оно светилось от ужаса.
- Вы... тоже слышите? - его дрожащий голос заставил остановиться. Я вслушивалась в тишину, стараясь услышать, что могло так его напугать; ничего странного, только шорохи, обычные для старого дома. Но было что-то... что-то неуловимое и тихое, от чего волосы становились дыбом. Я не могу описать этот звук, он не был страшен сам по себе, это было как дыхание - дыхание жизни, если угодно, но не человека или животного. Как музыка, слишком далекая, что бы можно было предположить, что исполняют ее в доме; но слишком чистая, что бы думать, что это звук с улицы - тогда бы он смешался с другими звуками, шумом ветра, шорохом листьев. Как эхо; но звук, породивший его, давно умер, его отзвук заблудился в доме и никак не может покинуть его, полюбив эти стены; все еще пытаясь оживить их.
- Это звук с улицы, - глухим голосом произнесла я, успокаивая скорее, себя, чем остальных. Страх постепенно сменялся жгучим любопытством; хоть одним глазом заглянуть на второй этаж. Хоть одним; я не прощу себе никогда, если не воспользуюсь шансом увидеть призрака, тем более, что в них не слишком верила.
Я вцепилась в перила и, держась за них, пошла наверх. Вся компания, все еще пребывая в шоке, уставилась на меня; до Лены, наконец, дошел весь ужас происходящего, и она бросилась вниз. Передо мной постепенно открывался второй этаж, впрочем, его вид поверг меня в разочарование, еще большее, нежели этаж первый. Да, он был огромен - видимо, использовался для приемов и балов. Света из заколоченных окон и дыр в потолке хватало, что бы понять, что делать здесь нечего. Вид разрухи удручал; призрак, обитающий в подобном месте, может вызвать лишь жалость и сочувствие, но не страх. В противоположных сторонах залы были камины; трубы над ними обрушились, каминные полки разбиты. Пол почти полностью разобран, обнажились лаги, уже сгнившие из-за дождя и снега, наступать на них было бы сродни самоубийству. В свете луны мелькали серые спинки крыс; что ж, неплохое убежище для них. Я вздохнула, собираясь возвращаться. Под моими руками перила закачались, я осторожно спускалась вниз.
Внезапно чей-то пронзительный визг рассек затхлый воздух; и неловко дернулась и почувствовала, как медленно сползаю вниз, вместе с перилами. Я постаралась быстрее пройти этот участок, но это лишь ускорило падение. Успев схватиться за край провала, я закричала о помощи; ноги болтались в затхлой пустоте. Ответом были лишь удаляющиеся шаги и тихие голоса; когда они стихли, остались лишь шорохи крысиных лап и скрип досок под руками. Я крепче вцепилась, не зная, сколько придется падать, и что там, внизу. Теперь мне казалось, что здесь совсем светло, дом залит серым светом, в котором можно рассмотреть все до единой детали. Я старалась подтянуться на руках, но прогнившие доски прогибались и крошились, и вместе с крошкой пальцы соскальзывали. Я посмотрела вниз, но там была лишь тьма и ничего более. Боже мой, зачем я пошла сюда? Что было в этой двери, что за демон открыл ее, приглашая в свое убежище? Руки занемели и через пару секунд просто соскользнули, у меня на пальцах осталась лишь гнилая пыль.
Но падение было недолгим, если я и потеряла сознание, то ненадолго. Внизу лежали старые доски, превратившиеся в труху, и это смягчило падение. Везения в этом было немного - когда я попыталась встать, то поняла, что подняться не удастся, нога была сломана. Меня окружала тьма; бледный свет, даже не свет, а только неясный намек на него, просачивался через щели в стенах и потолке. Я попыталась на руках доползти до стены, где, как мне казалось, была дверь. Боль усиливалась, становясь все более невыносимой. Моя слабая попытка открыть дверь была напрасной, она не поддавалась. Ужас охватил меня, что еще хранят эти проклятые развалины? Я прислушалась, пытаясь услышать тот звук, но вокруг было тихо. Я закрыла глаза, стараясь успокоиться. Здесь никого нет; никого, иначе бы я их давно увидела... Здесь никого нет.
Внезапно мне показалось, что повеяло теплом; я открыла глаза, но ничего вокруг не изменилось. Так же тихо и... но то, что я мельком увидела сквозь щели в двери, заставило меня замереть.
Животный ужас, поселившийся внутри меня, держал в своих оковах, я не могла пошевелиться; казалось, так проходит жизнь, я начинаю гнить и разлагаться вместе со старым деревом, разбросанными вокруг. Ужас стал моими мыслями, моей душой и телом, он был внутри и рядом. Я всматривалась, не моргая, в щели и то, что я там видела, заставляли меня желать закрыть глаза как можно плотнее. Но ужас держал глаза распахнутыми - даже когда потекли слезы. Наконец, я смогла отвернуться и протерла глаза руками, но наваждение не исчезло. Все тот же горящий камин и чья-то тень. Подо мной заскрипели доски, тень неясно дернулась. Шло время, растянутое до бесконечности и разрываемое на неравные секунды лишь оглушительным биением сердца. Я почти свыклась с чувством ужаса, с одуряющим запахом плесени и шорохом крыс. За дверью кто-то был; я слышала, как он двигается, его дыхание. Ничего не происходило; я, стараясь не дышать, следила за отблесками пламени; он, или она, сидел в кресле спиной ко мне. Внезапно он наклонился к огню - я увидела его руки и голову, на мгновение огонь озарил его лицо. Он был довольно молод; я никогда не видела его раньше. Стремясь рассмотреть его лучше, я позабыла о безопасности; под моими руками оглушительно заскрипели доски. В панике я отпрянула, молясь о том, что жилец не услышал этого звука. Но мне не повезло - он поднялся и, взяв в руки лампу, двинулся в мою сторону. От ужаса у заледенело тело; изо рта, казалось, шел пар, настолько вдруг стало холодно. Шел он медленно, прихрамывая, и это дало возможность рассмотреть его лицо в подробностях. Бежать было некуда, широко распахнутыми глазами я следила за каждым его движением; каждый его шаг был навечно запечатлен в моем разуме; его глаза, его лицо будут сопровождать до самой смерти. Движения незнакомца были слишком медлительны для обычного человека; или это для меня все вокруг потеряло скорость, течение времени замедлилось, давая призрачную отсрочку от неизбежности; я следила за его приближением с осознанием неизбежности нашей встречи, о дальнейшем же не было и мысли. В последний момент, перед тем, как потерять сознание, я уловила движение двери; в последний момент я окончательно рассмотрела его, что бы уже никогда не забывать.
Я раз за разом вспоминала то, что произошло, искала смысл в увиденном, но не могла найти ответа. Был ли это сон, или скорее некий морок, порожденный болью, страхом и одиночеством? Оттуда я выбралась около полудня; когда очнулась, вокруг было светло и пустынно. Хаос и пыль заняли свои места, камин был вновь разбит, на месте кресла высилась груда камней и досок. Медленно я выбралась в сад, дверь захлопнулась за мной, и я не стала проверять, откроется она вновь. Этот дом населяла неведомая сила, решившая сыграть со мной жестокую шутку; думаю, она хорошо посмеялась.
Но вопреки пережитому ужасу и боли, мне хотелось вновь оказаться в том доме, и желание становилось сильнее день ото дня. Но это было не в моих силах, никто бы не согласился отвести меня туда.
Вскоре я должна была покинуть этот город, вернуться к себе домой. Мысль о разлуке стала невыносимой; но разве в ней дело? Что даст то пространство, разделяющее нас, когда между нами столетия? Я видела его лицо, освещенное тусклым светом; этого было бы недостаточно для настоящего чувства, но хватило для того, что бы желать видеть его вновь и вновь. Как наваждение, он являлся ко мне во снах; как мираж, я видела его в зеркалах и толпе - но это была лишь игра воображения, глупая шутка времени и фантазии, боли и страха.
Я провела много времени в поисках истории усадьбы, ее жильцов; и узнала многое, но ничего про то, что интересовало меня более всего. Здание было построено в первой половине девятнадцатого века неким помещиком. Я рассматривала портреты его и его семьи, но не нашла ничего общего с тем, кого я видела той ночью. От этого становилось только интереснее, но в то же время порождало жуткое сомнение в себе, в произошедшем. Неужели это только игра воображения - только игра, не имеющая никакого, пусть даже малейшего, отношения к реальности? Однако, мне было бы одинаково горько признать, что его никогда не существовало, как и то, что он прожил свою жизнь за сто лет до моего рождения. Это одинаково глупо и безумно; быть может, я ищу хоть какой-нибудь толики романтики в будних днях? Но я была бы рада избавиться от этого наваждения, не отпускавшего меня со той ночи. Оно был пугающим и желанным одновременно, ничто и никто не могли заставить меня не думать о нем постоянно. Во снах я вновь видела его, и хотела назвать по имени - казалось, я знаю его имя, силюсь его вспомнить - и только я готова назвать его, я просыпалась. Остаток ночи я проводила в мыслях о нем, в тоске и скорби от того, что не знаю, существует ли он на самом деле.
Это все не могло не отразиться на настоящей жизни; хотя, не знаю, что именно с того момента стало для меня настоящим. Что было реальнее - обрушенная каминная полка с грудой камней, лежащей рядом, или горящий огонь с вглядывающимся в него человеком? Если первое, то для меня в этом мире не оставалось ничего, ради чего хотелось бы жить дальше; если второе - то стремление быть в том доме становилось все невыносимее. Только ради того момента, как я смогу вновь побывать в доме; оказаться там же, где он был когда-то - или мог бы быть - я жила всю осень и зиму; дни сливались в один долгий и нескончаемый сумрак, наполненный глухой тоской и одиночеством.
Думаю, не стоит даже заострять внимание на том, что в школе у меня начались проблемы; с друзьями я почти не общалась. Впрочем, никто из них и не пытался выяснить причину моего столь странного изменения. Для меня ничто теперь не имело значения, ни окончание школы, ни поступление в университет. Я старательно делала уроки; но ничего не могла запомнить или понять, все улетучивалось из головы мгновенно, вытесняемое мыслями о моем таинственном возлюбленном.
Но что-то происходило; моя отрешенность от мира не позволяла мне понять всего происходящего; до моего ослепшего разума доходили лишь обрывки сведений; я и не стремилась составить полную картину окружавшего меня положения дел. Эти обрывки лишь порождали смутный страх и волнение, но не могли вывести меня из ступора. Я просто не замечала разговоров с родителями и учителями, даже встреча с директором, которая должна была бы вправить мне ум, никак не повлияла - я лишь стояла и слушала, как ее слова пролетают мимо; как ее крики растворяются в воздухе комнате, изредка приобретая причудливую форму и окрашиваясь то в фиолетовый, то в сиреневый цвет.
За меня взялись по-настоящему после Нового года. Теперь их поведение становилось все более навязчивым; но необходимость жить в этом мире по его законам порождали лишь тоску и нежелание существовать дальше. Но постепенно, казалось, я начинала улавливать суть всего; мысли о нем постепенно уходили на второй план. Но я слишком запустила свои дела, что бы возвращение к ним было хоть немного приятнее. У меня почти не осталось друзей, даже удивительно насколько быстро это случилось.
Казалось, все произошедшее постепенно забывалось; я почти избавилась от наваждения. Во мне оставалась лишь легкая грусть, она уже не застилала глаза туманом и не мешала дышать. Казалось, все закончилось, осталось в прошлом, морок растворился во времени.
Но освобождение было временным, слишком короткой передышкой. Оно лишь открыло мне глаза на происходящее вокруг и заставило вновь крепко зажмуриться и отвернуться. Пустота и одиночество окружали меня; с самого начала - но тогда я не замечала этого. Ни радости, ни удовольствия - ничего не осталось здесь. Я была бы рада вновь с головой окунуться в тот наваждение, но это было уже не в моих силах. Воспоминания о нем прошли, мне осталась лишь тоска по ним. В моих пустых руках не было ничего - не могло быть; перед глазами - только сияющая пустота, ее свет слепил и жег; слишком долго я держала их закрытыми. Слишком долго, я почти ослепла для обычных желаний и стремлений. Для меня не осталось запахов, только аромат морозного воздуха; вдыхая его, я чувствовала, как вымерзает все внутри, как звенят в крови кристаллы льда, ударяясь друг о друга. Этот мир был прекрасен как никогда, и как никогда чужд и холоден. Если бы хоть что-то или кто-то зажег огонь, возле которого можно было бы согреться; если бы хоть на мгновение почувствовать его тепло.
Так не могло продолжаться долго, это было еще хуже, чем не верить в его существование. Но воспоминания уже ушли; мне оставалось лишь искать их.
Однажды я не выдержала. В один из холодных дней, когда с ледяного голубого неба падали редкие снежинки, впивающиеся в кожу тысячами сияющий острий, когда сияние стало невыносимым, когда в нем растворились остатки красок, я решила искать то, от чего долго пыталась избавиться, и в итоге потеряла. Я стояла на пороге дома, все еще не решаясь закрыть дверь. Что найду там, среди ветра и снега, что будет ждать меня в пустующем много лет доме - только разочарование? Но даже оно подарит успокоение, пусть пустое и бессильное, но успокоение, не доступное мне все последнее время.
Парк был так же темен и жалок, как и тогда. Его прошлое величие лишь усиливало чувство жалости; но снег укрывал пришедшую со временем убогость, деревьям мерещилась прошлая жизнь - и в своих мечтах они не замечали веса укутавшего их снега, которого было слишком много, что бы его могли выдержать иссохшие ветви. Я упорно пробиралась сквозь сугробы, остановившись только у окна. Его заколотили после моего приключения; но доски, как и сам дом, были слишком старыми, а мое желание вновь оказаться внутри - слишком сильным, что бы это было хоть каким-то препятствием. Когда последняя доска оказалась в снегу, перед моим взором предстала та же полуразрушенная комната с исписанными стенами. Все по-прежнему - тишина и холод окутывали дом; запах снега смешивался с запахом пыли и застоя; я вновь опустилась на грязный пол. Давно стемнело; хотя со мной был фонарик, я не стала зажигать его - слишком часто в своих мечтах бродила здесь. Со страхом я приближалась к второй двери; кто знает, кто в прошлый раз открыл ее передо мной; кто знает, откроет ли он ее в этот раз. Дверь открылась практически бесшумно; краска с тихим шорохом посыпалась на пол. Все прежние переживания вернулись ко мне, разом охватив мой разум и чувства,я вспомнила ледяной ужас и горячее желание вновь оказаться здесь.
Я бродила среди пыли и мусора, ища хоть что-нибудь, что могло бы напомнить о нем. Но течение времени стерло память; пыль и грязь надежно укрыли все, что происходило здесь раньше. Час за часом я всматривалась в стены и груды камней, чувствуя, как схожу с ума. Здесь ничего нет, я ничего не найду среди этих жалких остатков, этой рухляди, брошенной и позабытой. Со злостью я поднялась по лестнице; пустые рамы были ненавистны, как и все вокруг. Внезапно я увидела осколок зеркала; как и тогда, в его тусклой поверхности отражались лишь пустота и уныние. Я подошла к нему; желание чуда сжигала меня, это жажда с каждым мгновением становилась все сильнее и сильнее. Я до боли вглядывалась в потемневшее зеркало, горя от желания увидеть в нем хоть что-то, и в то же время не веря ни во что. Оно смеялось в ответ - мутными от времени глазами, его смех раскатился по пыльной зале стеклянным звоном, и в нем же зеркало разлетелось на осколки по лестнице. Но на мгновение оно стало ясным и чистым - как перед смертью больной открывает глаза. В нем я увидела всю правду, все, что искала и что желала увидеть. Но теперь оно лежало в осколках у моих ног, и у не было никакой возможности собрать его вновь, как собрать осколки прошлого воедино. Я подняла пару фрагментов; наваждение прошло, это были всего лишь обломки стекла, мутные и грязные. Но в них я еще чувствовала ускользающую жизнь и в своем безумии складывала рассыпавшиеся осколки. Однако отражение в них оставалось искореженным и обезображенным, серым и безжизненным - ему не хватало ни цвета, ни света. Я отдала бы ему все, что у меня было, лишь бы на мгновение вновь оно явило мне свое прошлое; лишь бы на мгновение увидеть в нем его. Края осколков были острыми; из порезанных пальцев текла кровь, ее грязные потеки скрывали изображение. Но в нем не было ничего, из разбитого зеркала утекла вся жизнь, которую оно хранило последние десятилетия; хранило, что бы в последний момент я могла увидеть в нем и понять того, что никогда не существовало. Разум покидал меня; закрыв лицо руками, я сидела на ступенях и вслушивалась в тишину, не надеясь услышать ничего. Я слышала разговоры и понимала, что их нет на самом деле; я видела лица, но их никогда не существовало; я чувствовала запахи, и это были лишь запахи гниения и крыс. Часть меня желала сойти с ума, что бы у меня было бы хоть призрачная вера в то, что это реальность. И я чувствовала, как безумие охватывает разум, стирает мысли и воспоминания. Я закрывала глаза, и в то же время открывала их, что бы насладиться красотой окружающей меня обстановки. Еще мгновение - и все рассыпалось в пыль, проеденное мышами и крысами. Часть меня хотела уйти оттуда, бежать, пока безумие еще не имеет полной власти надо мной; но оно уже было в моей голове, в моем теле. Каждая секунда становилось короче, будто я делила его с кем-то; с каждым мгновением я теряла контроль над движениями, кто-то еще был во мне, отнимал мою жизнь, мое дыхание, мою душу.
Вокруг было тихо и в то же время крики оглушали меня; очнувшись, я чувствовала, как грудь заливает кровь, теплая и липкая. Я подняла руки; в ладонях у меня был осколок зеркала; изображение в нем было чистым и ясным. Теперь я понимала, что в нем - настоящая реальность, настоящая жизнь. Я прикоснулась к нему, опасаясь, что под пальцами окажется ледяное стекло, что ответом мне будет только холодный ветер. Но я почувствовала тепло на коже - живое, по-настоящему живое, и закрыла глаза, понимая, что мои поиски закончены.