Они не такие, как мы. Вернее будет сказать, что они очень на нас похожи. Они так же, как и мы ставят себя на верхнюю ступень эволюции и не считаются с амбициями насекомых. Человек никогда не задумывается, о чувствах комара размазанного на стене - он слишком мал и ничтожен, чтобы быть мыслящим существом. Он несовершенен, а значит, не одухотворен; а еще он пьет кровь. Муравей, казалось бы, не угрожает существованию человеческого рода, но его соседство причиняет неудобства, а потому муравьям не место рядом с человеком. Их можно травить, можно жечь или топтать, но объявлять муравейнику войну - это не серьезно.
Мы, не задумываясь, раздавим клопа или гусеницу за то, что они оскорбляют наше утонченное восприятие прекрасного. Наоборот мы ловим бабочек, протыкаем их иглой и ставим под стекло потому, что они слишком красивы. Мы чудовища, ужасные в своей любви и ненависти. Мы даже себя не умеем любить, не говоря уже о других существах.
На нас не нападали. Не было коварного вторжения, нас не пытались поработить, нам не выдвигали ультиматумов. С нами вообще никто не общался. Просто в один погожий день нас стали истреблять, без суеты и шума. Словно некто озабоченный антисанитарными условиями во вселенной, затеял большую дезинфекцию.
Наша доблестная армия оказалась бессильна, а политика не дееспособна. Враг не замечал нас, ему не было до нас дела. В известном нам мире он действительно был венцом творения. Это было начало судного дня.
Будь я верующим, возможно, был бы счастлив, ощущая приближение царства божьего и не боясь суда его. Но я слишком умен, или слишком глуп для веры, во что- то кроме себя самого.
В течение трех дней человечество оказалось раздавленным. Земля потеряла девяносто процентов своего населения. Это действительно походило на апокалипсис, если бы не было так жестоко. Они не тронули наши города и заводы, они сохранили все нами построенное, их не устраивало только наше присутствие.
- Алекс хочет опять отправить разведку в город.
Я обернулся, почувствовав на своем плече мягкое прикосновение.
- Не думаю, что это хорошая идея. Не пошел бы он к черту?
- Ты зря сердишься. Глупо сидеть и ждать. Мы должны знать, с чем имеем дело, мы должны бороться. Для этого и нужна разведка.
- За два последних дня он отправил три группы, где они?
- Это еще не повод для паники, что угодно могло задержать их.
- Что может держать сильнее смерти?
- Иногда мне кажется, что ты просто боишься, но я слишком хорошо тебя знаю, чтобы быть уверенной в этом.
- И, тем не менее, я боюсь.
Да, мне страшно и я не боялся в этом признаться. Только глупцы не чувствуют страха, а я не относил себя к таковым.
- Алекс хочет, чтобы я тоже шла в этой группе.
Я вздрогнул, мне вдруг стало действительно страшно.
- Я запрещаю, - сдавленным голосом проговорил я.
- Ты не можешь мне запретить, я врач, и мое присутствие в группе очень важно.
- Прежде всего, ты моя дочь. Кроме того, ты едва окончила первый курс института, какой из тебя врач? Не смей даже думать об этом! - я поднялся, и с силой взял ее за плечи. - Я не позволю тебе, так и передай своему Алексу.
- Я уже достаточно взрослая, - сказала она, вырвавшись и отступив на два шага, - и не нуждаюсь в твоей опеке, папочка, - презрительно добавила она.
Что мне оставалось делать? Наверное, я слишком плохо воспитывал свою дочь и не внушил ей необходимой доли почтения к старшим. Была бы жива ее мать... но она погибла в первый день пришествия. Во всяком случае, мы так думаем, так нам легче пережить это. Мы с Леной ни разу не говорили об этом, это было наше молчаливое соглашение, так как всем было известно, что не осталось никого из тех, кто в момент пришествия находился в городе. И почему она должна была работать в этот день...? Потому, что Сашка готовилась к свадьбе сына, потому, что городской больнице не хватало квалифицированных хирургов, потому, что требовалась срочная операция по удалению аппендицита, потому, что... судьба.
Зачем я об этом, ведь ее уже не вернешь. Надежда конечно есть, но настолько слабая, что я боюсь даже думать о ней. Боюсь не выдержать вторичной утраты, и боюсь, что Лена тоже не сможет.
Но не для того я пишу эти строки, чтобы поделиться своей скорбью с бумагой. Я просто хочу, чтобы смерть не настигла нас внезапно, чтобы те, кто найдет нас, прочли это и услышали.
Я хочу оставить след для тех, кто пойдет за нами. Если Алекс сумеет убедить кого-то еще; лично меня он убедил только в своей безграничной тупости и ослином упрямстве. Но я не мог бросить свою дочь. А может, Алекс все же сумел настоять на своей правоте и вернул мне надежду, о которой я боялся даже подумать? Мотивы здесь не важны. Важно то, что я оказался в группе из четырех человек, среди которых была и моя дочь. В нашу задачу входила разведка окрестностей города и идентификация вероятного противника. Именно так он и выразился: идентификация вероятного противника. Как можно идентифицировать то, о чем не имеешь ни малейшего представления, кроме того, что оно убивает?
Сейчас группа спит. Я на дежурстве. Возможно, больше не представится случая вернуться к моим записям и поэтому я должен постараться описать, по возможности, все произошедшее с нами за эти семнадцать дней.
Мы были в лесу, когда все произошло. Точнее ничего не произошло. Не было ничего такого, на что стоило обратить свое внимание. Земля не дрожала под ногами, уши не закладывало от грохота, небо не чернело и солнце не разрывалось на части. Лена как раз срезала гроздь опят, когда на нашу полянку выбежал человек. Волосы всклокочены, одежда местами порвана глаза, налитые кровью, бешено вращаются.
- Они пришли, - хриплым, но довольно отчетливым шепотом сказал он, - я слышал глас трубный и видел ангелов его. Они черны, как грешные души и ужасны как лик дьявола. Как метеоры падают они в закрытые окна, но никто не слышит звон стекла, люди заняты собой, чтобы видеть миг вечности. - он говорил это ни к кому не обращаясь, скороговоркой, глядя сквозь нас. Лена испуганно смотрела на меня, опята выпали из ее рук и рассыпались по траве.
- Очнись человек, обрати свои мысли к Богу, ибо никто больше не убережет тебя от праведного гнева, карающая длань распростерлась над нами, земля разверзлась, и пламя уже лижет наши ноги. Беги, спасайся...
И он убежал. Оставив нас двоих в полнейшей растерянности. Лена молча собрала грибы в пакет и встала, вопросительно глядя на меня. Я только пожал плечами. Что я мог сказать.. еще один сумасшедший в сумасшедшем мире.
А выйдя из леса мы услышали вой. Впереди мы увидели толпу людей, от которой и исходил этот странный звук. Это был плач, причитания, стон и мольбы смешавшееся в странную, ирреальную какофонию звуков. Они приближались очень быстро, они бежали прямо на нас. Некоторые из них падали, но другие не замечали этого, топтали их, и это было страшно.
- Папа, что это, что происходит?
- Не знаю, дочь, но нам лучше уйти с дороги, - сказал я, увлекая ее в сторону.
Толпа поравнялась с нами. Эти люди утратили в себе человеческое, это неслось обезумевшее стадо. Что-то невероятное гнало их, что-то способное посеять хаос, стереть и растоптать разум, раздавить личность.
Едва они прошли, Лена кинулась на помощь раненым, растоптанным и замешанным в земле. Она пыталась вызнать у них, что произошло, но в ответ слышала только стоны и мычание.
- Папа, этим людям нужна срочная медицинская помощь. - она повторяла это, как молитву.
В тот день мы так и не добрались до города. Раненых оказалось слишком много, не ко всем наша помощь приходила вовремя, да и чем мы могли помочь, кроме как сделать перевязку да наложить самодельную шину на повисшую конечность. Почти сутки провели мы среди вереницы истерзанных окровавленных стонущих тел. Всегда оживленное шоссе теперь казалось нам вымершим ни единой машины, ни даже отдаленного гула мотора. К следующему вечеру я, имея только нож, принялся копать могилу. Одну для девяти человек. Могила вышла неглубокой, и мне удалось лишь присыпать тела землей.
Поначалу речь раненых казалась мне бессвязным бредом, но очень скоро я стал понимать, что случилось нечто действительно страшное. Эти люди не сошли с ума, они просто не могли понять и выразить словами то, чему стали свидетелями. Смерть опустилась на землю - это самое связное из того, что я услышал.
На следующий день мы встретили группу людей из семнадцати человек. У них был лидер - Алекс. Несмотря на многочисленные недостатки, он имел одно несравненное достоинство: уверенность в своих силах и заразительный оптимизм. Кроме того, он был прирожденным вожаком, непререкаемым авторитетом. А еще он умел прислушиваться к мнению других. Вместе мы организовали нечто вроде походного лагеря, распределили обязанности и составили график дежурств. От них мы узнали о том, что случилось с миром.
Так было не только с нашим городом, это происходило одновременно во всем мире, во всех городах и крупных населенных пунктах, точнее сказать в местах массового скопления людей. Небо в одночасье делалось темным, и от этой темноты отделялись тысячи теней ливнем несущихся вниз сквозь стены и деревья они врезались в людей и тут же взмывали ввысь. Ничто не могло остановить их, они проходили сквозь любую преграду, и безошибочно угадывали свою цель. Люди так и не поняли, что происходит, они даже не успевали задуматься или испугаться, прежде, чем оказывались мертвы. Только те, кто находился в некотором отдалении от места событий, смогли увидеть это и остаться в живых. Но лишь единицы из них сохраняли рассудок.
Постепенно к нашему лагерю примыкали все новые и новые люди и от них мы узнавали страшные вести. Нечто не ограничилось одной сокрушительной атакой, на следующий день пришел черед более мелких поселений, а потом еще более мелких. Они не добивались победы, им нужна полная аннигиляция человечества. Но люди хотели бороться, и Алекс потакал им в этом, он создавал одну за другой разведгруппы, и отправлял их то в город, то на поиски лагеря подобного нашему. За пятнадцать дней существования лагеря, который насчитывал теперь около восьмидесяти человек, мы так и не получили вестей ни от одной из этих групп. Первоначальный оптимизм заметно пошел на убыль, и многие из поселенцев находились на грани отчаяния, а некоторые уже давно утратили связь с реальностью. Надежда не может жить вечно и наша история прямое тому подтверждение.
Скоро рассвет и мне хотелось бы немного вздремнуть. Завтра нам предстоит длинный и, возможно, последний путь. Я так устал. Глаза слезятся и строчки разбегаются в стороны. Костер уже почти погас и совсем не греет.
Лена разбудила меня, и теперь я точно знаю, что это последняя запись в моей тетради. Она с силой трясла меня, и что-то кричала, судорожно махая рукой в сторону лагеря, лицо ее было красным от слез. Я не мог понять ее бессвязной речи, но я мог видеть...
Мы не очень далеко ушли от лагеря, и я отчетливо видел серую мглу, сгустившуюся над ним. Я видел безликие тени с невероятной скоростью скользящие вниз и вверх. Мне даже казалось, что я слышу крики людей. Вряд ли все это продолжалось больше минуты, но для нас каждое из этих мгновений растянулось в вечность. Иллюзий больше быть не может, мое письмо - это письмо мертвого человека, послание из ада. Славная история человека - царя природы - бесславно подошла к концу, и в моих записях больше нет смысла. А тетрадь еще может пригодиться для разжигания костра. Если только нам доведется разжечь еще один костер.