На рассвете по холмистой, круто подымающейся в гору дороге возвращалась откуда-то из-под Витебска в свой лагерь небольшая группа партизан с тяжелыми котомками за плечами.
Со вчерашнего вечера идут они безостановочно и от усталости ног под собой не чувствуют. Пора бы сделать привал, отдохнуть, подкрепиться сном, чтобы набраться cвежих сил для предстоящего долгого и притом самого трудного и опасного пути через густую сеть шоссейный дорог и железнодорожных линий, зорко охраняемых немцами. А тут, как назло, кругом, куда ни кинешь взгляд| обнаженные просторы, опасные для дневки партизан. Лесов поблизости нет, лишь изредка кой-где на холме мелькнет рощица с реденькими молодыми деревьями и снова открытые места.
И вот двигаются партизаны цепочкой, один за другим, один за другим. Идут долго, напрягая последние силы. Первые лучи утренней зари осветили вершины голых холмов, разогнав предутреннюю прохладу и задумчивую предрассветную синь. Впереди холмы, окутанные голубой дымкой, обрызганные утренней росой. Реденькие кусты на холмах тянутся зелеными побегами ввысь к солнцу. Между холмами в туманной дали показались маленькие, словно игрушечные, избушки. Из труб валил дым. Слышалась отдаленная перекличка петухов.
Покоем и домашним уютом повеяло на усталых путников от этих мирных избушек меж холмов, покоем, столь заманчивым, столь близким, что хотелось скорее дойти туда, насладиться отдыхом. Но старший группы, человек лет под тридцать, с темно-смуглым от загара лицом, повернул в сторону от селения, и все последовали за ним. Все отдаленнее, все глуше слышалось пение петухов. Скоро и хатенки исчезли из виду, остались где-то позади, как далекий сон, как смутная тоска по счастью, по мирной жизни.
Среди партизан шагает единственная женщина, лет двадцати пяти, в распахнутой выцветшей кожаной куртке с винтовкой через плечо. К сумке с медикаментами, висящей у нее за плечами, привязаны сапоги. Сумку все время тянет вниз, и женщина то и дело, ухватившись за лямки, подбрасывает ее выше. Поглядеть на сумку не так уж она и тяжела, да и партизанка с виду крепкая, здоровая деревенская женщина. Но до того она устала, что и легкая ноша ей невмочь.
Идет она машинально, как бы подгоняемая еще той силой, которая решительно оторвала ее от тихого деревенского покоя и вложила в руки винтовку. Но вдруг при спуске под гору она, полусонная, натолкнулась грудью на шедшего впереди товарища, остановилась и открыла глаза...
Все те же буровато-зеленые безлесные пригорки. Все то же яркое солнце, заливающее потоками света пустые поля. Лишь несколько могучих сосен устремились вершинами в синеву неба, да вокруг них небольшой молодой подлесок. И хоть он не густой, приказано расположиться здесь на отдых. Женщина, согнув колени, бессильно опустилась на траву; хотела скинуть с плеч сумку с медикаментами, но сил не хватило. Она упала на сумку и вмиг уснула. Она не слышала больше шелеста деревьев, не чувствовала, как то прохладные, то теплые струи воздуха ласкают ее покрывшееся испариной запыленное лицо. Глубокая, томительная забота легла на ее большой, по-мужски энергичный лоб с белокурыми завитушками и тонкими морщинами. Ее одолел крепкий, здоровый сон, на который способны лишь люди, до смерти уставшие после длительного перехода.
Жара. Назойливо жужжат над головой мухи. Но это не нарушает сна уставших людей. Они лежат, разметавшись на жесткой траве, кто полураздетый и разутый, кто в одежде: повалился на землю под елкой, да так сразу и заснул. Кое-где на ветках молодых сосен сохнет мокрая от пота рубаха, висят прелые портянки.
Охватившая всех сонная одурь, как прилипчивая болезнь, заразила своим дыханием и часового. Стоя на опушке рощицы и зорко оглядывая сквозь деревья залитую солнцем окрестность, он чуть оперся спиной о ствол дерева, чтобы легче было держаться на горящих от усталости ногах. Присесть он боится, чтобы не уснуть. Но вот в полудреме он услышал поблизости мычание коров. Сон мигом как рукой сняло. Он встрепенулся, оглянулся вокруг и чего-то испугался. Опрометью бросился к спящим товарищам и стал будить старшее
Старший проснулся не сразу. Поднявшись и подтянув длинные босые ноги, он обнял руками колени уставился на часового. Тревога пробежала по его загорелому лицу.
Немцы? спросил он, протянув руку к сапогам.
Нет, ответил партизан. Пастух гонит сюда стадо коров. С ним какая-то девочка.
Только всего! сказал старший. И уже не решил обуваться.
Боюсь, потом поздно будет прятаться.
А куда ты тут спрячешься?
А что, если пастух подослан? Старший снова лег. Глаза его слипались. Он сквозь сон пробормотал:
Поглядывай! Авось он минует нас. Женщина, подняв голову, спросила:
Что там? Кто-то отозвался:
Спи! Спи!
И снова тишина...
Но старшему больше не спалось. Он сел, закурил прислушался.
Необычайных усилий стоило им перебраться через железнодорожные пути у Витебска, где чуть было не погибли двое товарищей. Если и дальше все пойдет так же удачно, они с честью выполнят задание... Только бы опять не нарваться на неприятности... Самая мысль о том, что группу могут обнаружить враги, не на шутку встревожила его.
Ему послышался голос пастуха, покрикивающего на коров, и все удаляющиеся звуки тонкого детского голосочка. Очевидно, девочка куда-то уходила. Не велеть ли задержать ее? подумал старший. Но часовой сам подошел к нему: слишком близко уж был пастух со стадом, слишком громко и назойливо звучало щелканье его длинного бича и его покрикиванье: Гей, гей, рябая!.
Товарищ Филатов! Пастух гонит стадо прямо на нас. Разбудить, может, ребят?
Не надо! Пускай отсыпаются.
Вот некстати занесло сюда пастуха! Чего ему здесь надо?
И хоть не было еще никакого основания для подозрений, Филатов все же поднялся с места. Его ноги до того ныли, что он с трудом добрался до опушки леса.
Коровы ворвались в рощицу. Громко шурша листьями, они чесали искусанные бока о деревья и тихо мычали, довольные тем, что очутились наконец в тени. Головами и хвостами они отгоняли мух, ворвавшихся вслед за ними в рощу. Пастуха не было видно. Только по его частым крикам можно было судить, что он где-то неподалеку.
Нет, решил про себя старший, лучше уж вовсе не показываться!
И он на цыпочках, делая широкие шаги, вернулся к спящим товарищам. По пути он разными знаками, прикладывая палец к губам, поводя бровями, дал знать часовому, что надо потихоньку будить людей.
Ничего не поделаешь! Пришлось всем перебраться на другое место. Но спустя несколько минут их покой был снова потревожен. Началась настоящая игра в прятки: партизаны скрывались, коровы их настигали. Вот группа со всем своим грузом перебралась на новое место. Не прошло и десяти минут, как пастух с коровами снова очутился поблизости.
По натуре своей Филатов был не из тех, что быстро вспыхивают по любому поводу. Но на этот раз и он не выдержал. Заметив его возбуждение, женщина-партизанка сказала:
Пойду к нему.
Без оружия?
Без... вроде как бы деревенская... Она указала на свои босые ноги и ситцевую юбку под выцветшей кожаной курткой.
Что ж, иди.
Сбросив куртку и оставив винтовку и сумку на месте, Марина направилась к пастуху. Старик стоял на солнцепеке и, подтянув к себе длинную плеть, змейкой извивавшуюся по земле, схватил в руки ее конец, поднес близко к глазам, как подносят удочку, чтобы прикрепить наживку, и не то завязывал, не то развязывал узелок.
Спрятавшись в тени двух сросшихся у корня деревьев и все еще не решаясь выйти из этого укрытия, Марина, держась руками за оба ствола, кашлянула.
Одно из двух, подумала она, либо старик встречается с партизанами не впервые и ничуть не боится этих встреч, либо это предатель, тогда с ним и церемониться нечего. Она все же взяла себя в руки и решила быть с ним приветливой.
Здравствуй, дедушка!
Здравствуй, здравствуй, дочка!
Куда ты, дедушка, девочку отослал?
Он поднял голову и с лукавинкой взглянул на нее.
А кто ты такая, что тебе надо все знать?
Не прикидывайся. Ты знаешь, кто я.
По лицу видать, деревенская. Леший вас знает. Много вас тут бродит...
Да ты не виляй! Прямо скажи: видал нас, когда мы сюда шли?
Старик ухмыльнулся.
Видал. Как же!
Ну вот! Я так и знала. И сосчитал небось, сколько нас всех?
Это, как есть, сосчитал.
И послал девочку, куда надо?
Само собою, послал.
Ответы старика, его спокойный тон изумили и озадачили Марину.
А много тебе немцы платят? вспыхнула она. Сухое, изборожденное морщинами, лишенное растительности лицо старика побледнело.
Что ты, господь с тобой! Рехнулась, что ли? Самая мысль о возможности такого страшного подозрения привела его в ужас.
Я пришел сюда, чтобы вас охранять, а ты... И выдумает же этакое, прости господи! Хочешь, я покличу внучку сюда? Я послал ее наблюдать, не покажутся ли немцы. Так уж у нас заведено: стоит показаться в наших местах партизанам, мы гоним к ним стадо вроде как бы для прикрытия...
Марина смутилась.
Видя ее замешательство, пастух поднес рожок к губам и заиграл. Потом с минуту прислушивался, покуда из-за холма не раздался ответный призыв рожка.
Ну вот, слышишь? обрадовался он. Внучка свое дело знает: сидит у дороги и глядит в оба.
Марина до того смешалась, что не знала, как и разговаривать со стариком и как себя с ним вести. Но пастух сам пришел ей на помощь. Казалось, он совершенно забыл про нанесенную ему обиду и, спокойно усевшись на траву, поманил ее своим крючковатым старческим пальцем. Все ее подозрения вмиг рассеялись. Марина поняла, что пастух явился сюда неспроста, что ему необходимо сообщить что-то очень важное. Она подсела к нему.
Хорошие у вас ребята?
Ребята один к одному, как на подбор! ответила Марина и вся насторожилась, ожидая, что он скажет.
Пошли бы вы на одну небольшую операцию? Ноздри Марины раздулись, как у измученного зноем коня, почуявшего запах родниковой воды.
А именно?
Да вы небось очень устали, из сил выбились...
Не беда.
Может, в другой раз?
Да говори же, не томи!
Глаза старого пастуха зажглись молодым огнем.
Верстах в трех отсюда, начал он таинственным шепотом, есть деревушка. Вечером туда приходят гулять два гитлеровца и один полицай. Ну и бандиты! Ой, и собаки же! Чистые звери!
Марина положила руку на худое, костлявое плечи старика.
Погоди, я позову командира.
Марина зашевелилась во сне, почувствовав, что лежит на чем-то твердом. Она поднялась, вынула из-под себя винтовку.
Спи, спи! успокоил ее Филатов, лежавший неподалеку
Марина снова легла, положив под голову сумку c медикаментами, и задремала. В приятной полудреме все смешалось в ее голове. Ей чудилось, будто она у себя дома, спит с мужем на сеновале, вдыхая аромат сена, смешанный с острым запахом лекарств. Только что погнали стадо на пастбище, стало быть, едва начало светать. Пастух покрикивает на коров, щелкает бичом, коровы мычат. Она льнет к мужу, и все тело её трепещет в сладкой истоме. Но вдруг она почувствовала, что рядом с ней лежит кто-то чужой, а муж, бледный, как тень, молча стоит у дверей и пристально глядит на нее.
Нет, нет! крикнула она. Не хочу! Не хочу! Когда она открыла глаза, возле нее сидел Филатов; он будил ее, тряся за плечо.
Ты чего?
Она повернулась на другой бок, вздохнула и ухватилась рукой за пахнущее смолой деревце. Не выпуская тонкого ствола из рук, она снова заснула. И опять увидела во сне мужа. Она принесла ему на болото еду,
К чему мне пища, спрашивает он с улыбкой, коли у меня зубов нет? Зубов нет? Ну да, вчера, перед тем как меня повесить, у меня вышибли все зубы. Перед тем как повесить? изумилась она, хоть ей хорошо было известно, что ее мужа нет уже в живых. Не веришь у немцев спроси.
И он указал рукой на снежную дорогу, по которой, скрипя полозьями, тащилось много саней, тяжело на-груженных мертвыми телами: Вон, видишь третьи сани? Там найдешь мое тело.
Открыв глаза, Марина снова увидела Филатова.
Опять кричишь! Что с тобой? Она устало вздохнула, села.
Сама не знаю, что со мной, оправдывалась она, вытирая рукавом гимнастерки пот со лба. Из головы у меня не выходит муж... То я ему пищу несу, то гитлеровцы окружают болото, где он прячется, и я вижу, как его ведут; то подхожу к стогу сена и нахожу его шинель...
Так оно, видать, и вправду было, оттого тебе и снится...
Вправду? спросила она, поджимая под себя ноги, точно ей стало вдруг холодно. Что-то в этом роде в самом деле было. Гитлеровцы устроили облаву.
Накрыли человек десять, скрывавшихся в болоте, выгнали их оттуда и расстреляли за околицей. Три дня подряд никого не допускали к трупам, а когда на четвертый день я пришла, я не узнала своего мужа: все трупы были изуродованы.
Она поправила сумку, служившую ей изголовьем, выбросила несколько шишек из травы, на которой лежала, и опять легла.
Филатов кликнул часового.
Рабецкий ушел?
Ушел, ответил часовой, не сходя с места. Марина повернулась к Филатову.
Ну как? Пойдем вечером в деревушку? Филатов не спешил с ответом. Он взглянул на солнце. Затем лег, тут же приподнял голову и подпер ее руками, как будто к чему-то прислушиваясь, чего-то ожидая.
Раскрыв сумку и приведя в порядок свое медицинское хозяйство, Марина как бы про себя сказала:
Такой случай не каждый день может представиться.
Агитируешь меня? сказал Филатов. Не успела Марина переложить медикаменты в своей сумке, как Филатов одного за другим начал будить партизан. Будил тихо, стараясь не производить лишнего шума, он хотел, чтобы проснулись лишь те, кого он решил взять с собой на операцию. Но едва он разбудил одного партизана, как сразу встрепенулись все.
Спите, спите! стал успокаивать их Филатов. Но, узнав о готовящемся выступлении, все загорелись желанием участвовать в нем. Вмиг все уже были в полной готовности, с вещевыми мешками на плечах и с винтовками в руках. Взвалив на плечо плотно уложенную, пропахшую лекарствами медицинскую сумку и схватившись за винтовку, приготовилась к выступлению и Марина.
Пойдут только те, кого я назначил, сказал Филатов.
Ребята, отобранные для операции, построились. Остальные же, недовольные и обиженные, разошлись по своим местам. Одна Марина стояла в стороне, ни туда, ни сюда.
Мы скоро вернемся, мягко сказал Филатов 'Марине, точно извиняясь перед ней: Ну куда тебе идти? Отдохни лучше... Нам этой ночью еще шагать да шагать.
Ну и что ж? упрямо ответила она. Не привыкать мне...
Несколько минут продолжались взаимные пререкания. Партизаны, отобранные на операцию, привязывали к ремням по запасной гранате, взятой заимообразно у оставшихся товарищей, и выражали явное недовольство тем, что из-за этих пререканий с Мариной они зря задерживаются.
Филатов, как командир, чувствовал себя явно обиженным: она ведь хорошо знает, что при желании он может ей приказать, может заставить ее остаться здесь, а он все же этого не делает. Она должна бы это понять.
А Марина стояла, понурив голову и крепко сжав губы. Наконец она подняла глаза. В ее взоре обида и гневный укор.
Мало горя мне причинили фашисты?
Ладно, так и быть! сказал Филатов и скомандовал ей: Пристроиться!
И она заняла место в ряду партизан, отправляющихся на задание.
Тронулись. Старик пастух вместе с оставшимися в роще партизанами не сводил глаз с ушедших, пока они не скрылись из виду...
Впереди группы шла внучка пастуха, девочка лет двенадцати, маленькая, тщедушная, как ее дед, в ситцевом платьице в горошек. Сияющими радостью глазами оглядывалась она поминутно на старшего, следовавшего за ней с автоматом на груди: она была счастлива, что ее взяли в проводники... То и дело наклоняясь к земле и срывая по дороге цветы, девочка повторяла:
Их всего трое. Ох, и собаки же, мамочки мои! Спаси господи от таких! А один толстущий такой, как боров...
На краю подлеска сидит в секрете Рабецкий, спокойный, здоровенный деревенский парень. Получив задание проследить, не пройдут ли немцы, Рабецкий зорко наблюдает за дорогой и ждет не дождется прихода товарищей-партизан... Ему как-то не по себе в чужих местах, где в случае опасности он не знает, куда деваться...
По дороге едет воз с сеном. Высоко на возу, лицом вниз, лежит девушка... Скрипит телега, накреняясь то на один, то на другой бок... С воза сползла большая охапка сена...
Что же она, разиня этакая, сено теряет? И почему телега не смазана?
Прошли мимо старик со старухой. У старика коса на плече. К ручке косы привязан узелок с едой.
Где-то невдалеке послышалось чье-то понукание, Из-за пригорка по ту сторону дороги приближалась белая лошаденка, запряженная в плуг. За плугом шел старик, лошадку вела под уздцы женщина. Лошадь еле плелась, будто слепая. Вот она остановилась, стала чесать морду о переднее колено и ни с места...
Погибель на них! прошептал с горечью Рабецкий. Во всем немцы виноваты! Горя мы не знали, пока черт не занес их, проклятых, сюда...
И мысль его снова возвратилась к тем гитлеровцам, которых он сейчас подкарауливал.
Хоть бы скорее наши пришли, подумал он, услышав вдали чьи-то шаги. И тут же решил: Да, кажется, наши... У него сразу стало веселее на душе.
Никто из немцев не проходил мимо? спросил Филатов.
Никто. Я глаз не спускал с дороги. Оглядывая окрестность, Филатов в лучах заходя-щего солнца увидал между двух холмов несколько избушек по-видимому, тех самых, которые манили их сегодня на рассвете дымом печных труб и пением петухов.
Вон куда они пойдут, решил Филатов. Он приказал всем спрятаться за деревья, а сам быстро спустился с пригорка и пошел отыскивать наиболее удобное место для засады.
Главное, продолжал размышлять вслух Филатов, осматривая дорогу, ударить на них всем враз, внезапно... Чтобы они и очухаться не успели...
Вдруг он услышал приглушенный голос Рабецкого. от с растерянным видом, будто с перепугу, делал рукой какие-то знаки повернувшемуся к нему лицом Филатову. В ту же минуту на дороге послышался какой-то шум. Припав на одно колено, Филатов всем телом приник к бугорку, с которого осыпалась земля. Мимо него, низко склонившись на руль и изо всех сил нажимая на педали, вихрем промчался на велосипеде немец с винтовкой за плечом. Он летел с бешеной скоростью, как на велосипедных гонках, и никого и ничего не замечал. Спицы велосипедных колес, озаренные последними лучами заката, блеснули багровым светом перед глазами Филатова, и в лицо его ударила воздушная струя.
Следом за первым так же быстро, во весь опор, стараясь обогнать друг друга, мчались на велосипедах еще двое: один в серо-зеленой форме, с пилоткой, заткнутой за пояс, другой в черном.
Первой мыслью Филатова при виде немцев и полицая было:
До чего обнаглели! Чувствуют себя как дома! Давно, видать, не нюхали партизанского пороха.
В тот же миг он выпустил очередь из автомата. Передний немец замахал в воздухе поднятой вверх рукой, на бешеной скорости перекувырнулся вместе с велосипедом и грохнулся наземь. Несколько мгновений заднее колесо продолжало еще вертеться в воздухе. Остальные двое залегли в придорожную канаву и стали оттуда отстреливаться. Партизаны метнули гранату. Воздух задрожал от взрыва. Истошно взревел второй немец. Винтовка его отлетела на несколько шагов в сторону. Полицай пустился бежать. Кто-то из партизан кинулся за ним. Филатов с изумлением узнал в этом партизане Марину. Но, заметив, что она преследует полицая по пятам, вместо того чтобы пустить в ход винтовку, о существовании которой она, видимо, совершен-но забыла, Филатовым овладело сильное раздражение:
сама не стреляет и другим не дает. Думает поймать его голыми руками, как курицу. Еще минута и он скроется в кустах у края дороги.
Справа перережь ему дорогу! Справа! закричал он возбужденно, опасаясь, как бы Марина не выпустила его из виду.
Какой бес вселился в нее? Почему она не стреляет из винтовки?
Но вот полицай, зацепившись за что-то, упал. Марина всем телом навалилась на него.
Издали несколько смешно было глядеть, как она ухватила его за тужурку, словно вора, залезшего в чужую кошелку. Бежавшие к ней со всех сторон партизаны кричали:
За горло хватай его, Марина, за горло, пса проклятого!
Но пес проклятый не хотел, видно, чтобы его хватали за горло. Он оставил тужурку в руках партизанки и рванулся было в сторону. Марина, от неожиданного толчка упав на землю, схватила его за штанину. Он потащил ее за собой. В эту минуту ему наперерез выскочило несколько партизан, направивших на него винтовки.
Погодите! Не стреляйте! испуганно вскрикнула Марина, подымаясь с земли.
Растрепанная, измазанная землей, она остановилась, вытирая рукавом вспотевшее лицо. Она увидела устремленные на нее вопросительные взгляды, и горькая гримаса искривила ее рот.
Это мой муж...
Она шагала, как слепая, ничего не видя перед собой. Чуть не упала, зацепившись за что-то, но больше уж не оглядывалась. Все двинулись за нею, ведя полицейского со связанными за спиной руками.
Солнце скрылось. Быстро надвигалась ночь. Полная луна залила серебром поля. Ночной свежестью повеяло с низин. Беспокойно зашуршали кусты.
Филатову было не по себе. Не может же он, руко-водитель группы, пощадить этого негодяя в полицейской форме. На что еще может рассчитывать этот предатель, кроме как на пулю в лоб? Но он чувствовал, что не может расправиться с ним по своему усмотрению. Судить его должна Марина... А между тем каждая минута дорога в эту короткую летнюю ночь. Надо на что-то решиться... Он тихо позвал партизанку:
Марина!
Марина остановилась, вместе с ней стали и остальные.
Несколько одиноких деревьев среди поля. Трепещут листья, озаренные бледным лунным светом. Луна быстро несется по небу, то прячась в облака, то выныривая из них. Разгоряченные лица партизан ощутили прохладу первых дождевых капель...
А я-то тебя давно похоронила... сказала Марина, обращаясь к пленнику.
Он стоял перед ней, взлохмаченный, в распахнутой сорочке, обнажившей грудь, со связанными руками. Луна на минуту выплыла из-за туч. И он, стоя спиной к. луне, ясно читал в лице Марины, что ни сострадания, ни пощады ему не ждать. И все же его дрожащие губы, искривленные страхом смерти, лепетали:
Нужда заставила... Хотели расстрелять... вместе со всеми... Я хотел жить... Никому зла не делал...
Безмолвствовали партизаны. Молчала ночь. Не слышно было шелеста деревьев. Казалось, весь мир на минуту затаил дыхание.
Внезапно тишину ночи нарушил тонкий детский голосок. Все вздрогнули от неожиданности. Это внучка пастуха, о которой все забыли, обнимая ручонками березку, под которой она стояла, заговорила быстро-быстро, по-детски:
А кто расстрелял партизанку, которая пришла в деревню? Я тогда пасла поблизости коров. Своими глазами видела, как вы гнались за ней. Она через забор, вы за ней, она в калитку, вы туда же...
Девочка вздрогнула: неожиданно грохнул выстрел. Она с детским любопытством потянулась к связанному человеку, медленно оседавшему на землю.
Марина вскинула винтовку на плечо и зашагала вперед. От нее пахло порохом.
И вот снова идут цепочкой партизаны с тяжелыми котомками за плечами. Среди них женщина с медицинской сумкой на спине. Ей жарко... Она расстегнула гимнастерку.
Душно! промолвил Филатов, подмигнув ближайшему партизану, чтобы он взял у Марины сумку.
Но Марина сумки не дала и лишь ускорила шаг.
Полил частый освежающий дождь. Он падал крупными каплями на придорожные кусты, на пыльную дорогу.