Аннотация: Фантастическо-белибердистический рассказ. Использован фрагмент стихотворения А. Белянина "Храм мой..."
Видеофон моргнул бордовым глазом и развернул картинку. Звонила Элис. Я узнала ее исключительно по силуэту, в ее квартире было темно - хоть глаз коли.
Бодрое привет выскочило из динамиков, запрыгало по комнате, рассыпаясь на сотни более мелких приветствий, и просочилось в пол.
--
Я сегодня в первый раз выйду гулять в Рождественскую ночь! Ты представляешь, Джин, мне уже семнадцать!
Силуэт восторженно скакал на экране, выделывая головокружительные пируэты по темной комнате. Я улыбнулась. Когда-то я тоже радовалась этому событию. И с замиранием сердца выглядывала в окно на пустые темные улицы, представляя себе, что в час, когда растечется по ним человеческая лавина, я буду одной из них, ловящих на язык снежинки, падающих в сугробы, смеющихся людей. С тех пор я уже три раза выходила на улицу в Рождественскую ночь, и заключила наконец, что эти прогулки не стоят потраченного времени.
--
А ты идешь, Джин? Конечно, ты не можешь не идти! - голос Элис достиг пика, и стих. - Идешь ведь? - чуть тише спросила она.
--
Нет, Элис, я не иду.
Казалось, силуэт на том конце потух.
--
Почему? - обиженно спросили динамики.
--
Не вижу смысла, - честно ответила я. - Лучше работу доделаю, мне еще базу надо собрать.
--
Ну Джин! - силуэт как-то странно дернулся. - Джин, ты не можешь сидеть дома в такую волшебную ночь!
Я выглянула в окно. Шел снег. Крупные узорчатые снежинки бились в стекло, отскакивали и оседали на землю, словно маленькие парашюты. Метеостанция постаралась на славу.
--
Не знаю, Элис, - сказала я, мне не хотелось обижать девочку.
--
Выходи, Джин! Ну, я побежала собираться, пока!
Экран погас. Я взглянула на часы: полдесятого. Да, я тоже когда-то начинала собираться за два с половиной часа до Рождественской ночи.
Эта традиция - выходить гулять в Рождественскую ночь - очень старая, я читала в справочнике по современной культуре, что даже в те времена, когда людям приходилось каждый день ходить на работу, и не было еще видеофонов, чтобы общаться, они, лишь только часы били полночь, высыпали празднично наряженной толпой под мягкий рождественский снег. Там так и было написано: "лишь только часы били полночь". Наши часы сейчас, конечно, ничего не бьют, но я смотрела в справочнике по предметам быта древности - туда отослал меня общий справочник - и видела на одной из картинок реконструированные древние часы. У них внутри был стандартный математический маятник, и это как-то связано было с боем часов в полночь, но я не дочитала статью, она была слишком длинной.
Я составляла базу, когда послышался шум отъезжающих дверей, и на улице раздались первые голоса. Я посмотрела на часы. Было ноль-ноль ноль пять. Я подумала о том, что в Аризоне сейчас тоже отъезжают двери, и из дома выходит Элис, восторженная, взволнованная, выходит, и тут же задирает голову, чтобы посмотреть на снежное синее небо и поймать на язык первую в ее жизни снежинку.
Я поглядела на монитор. Монитор мерцал. Монитору вообще были до лампочки все эти древние традиции, он послушно отображал мою базу данных и был вполне себе доволен положением вещей. На улице смеялись. Я вспомнила, как странно звучит смех, не искаженный видеофоном, живой смех. Что ж, пожалуй, действительно стоит выйти на улицу - просто постою немножко у подъезда, и зайду в дом. Я запросила прогноз у метеостанции - за окном было минус пятнадцать, - достала из гардеробной костюм, сшитый так, чтобы напоминать старинные куртки, которые носили до изобретения современных тканей, надела башмаки и вышла из дома.
Поток людей тек в обе стороны. Негласно разделив дорогу на две полосы, люди брели, ловя руками снежинки, осматриваясь, удивляясь. Их было невероятно много, этих людей. Некоторые шли рядом, разговаривали, шутили. Это было так странно - видеть людей рядом с собой, так близко, что можно коснуться.
Вдруг я обнаружила себя среди этих людей. Я так же, как все, брела по дороге, вглядывалась в лица, удивлялась тому, как странно беззащитно выглядит человек, не отделенный экраном видеофона, человек в непривычной ему обстановке - среди таких же, как он. Мне помахали парень и девушка, держащиеся за руки. Я растерялась, но помахала в ответ.
В общем-то, прогулки в Рождественскую ночь имеют и весьма практическую цель - пополнение населения. Что бы нам ни говорили, а мало кто вдруг бросит дом и работу и полетит в клинику сдавать свою яйцеклетку. Одно время хотели сделать это обязательным, как налоги, но потом отказались - слишком уж утопичная идея. А, гуляя ночью, можно встретить какого-нибудь не очень занятого человека, зачать с ним ребенка и тем исполнить свой гражданский долг. Наутро к таким женщинам стучались роботы-контролеры, извлекали оплодотворенную яйцеклетку и исчезали, избавляя женщин от неприятностей беременности.
Земля вылетела у меня из-под ног, в желудке как будто скользнула трубка зонда, что-то вцепилось мне в плечи. Я вскрикнула и подняла глаза. Надо мной возвышался человек в старинной куртке, очень натурально сделанной. Лица было не разглядеть под капюшоном, но по голосу было понятно, что он улыбался.
--
Извините пожалуйста, я поскользнулся и схватился за вас, инстинктивно.
Голос звучал как-то очень близко. Нет, серьезно, я не могу подобрать другого определения.
Я смотрела на него, снизу вверх, в глазах у меня наверняка читался ужас.
И тут он меня обнял. Я так растерялась, что даже не пыталась освободиться. Это было так непривычно - что-то мягкое и теплое совсем близко.
--
Это еще одна традиция? - спросила я ему в куртку.
--
Да, - ответил он, - и она гораздо старше традиции гулять в Рождественскую ночь.
На улице светлело. Холодное белое солнце выползало из-за острых крыш жилого комплекса. Я с тревогой подумала, что найти дорогу домой без помощи службы навигации вряд ли получится, а я никогда еще не пользовалась ее услугами. Я оглянулась на Йозефа. Он лежал с закрытыми глазами, из-под опущенных ресниц текли слезы. Я коснулась его щеки. Слезы были мокрыми.
--
Йозеф, - позвала я, - тебе плохо?
--
"Но ты будешь плакать? Да. Значит тебе плохо? Нет, мне хорошо... ", - пробормотал он и улыбнулся.
Я недоуменно посмотрела на него.
--
Маленький Принц, - сказал он. - Читала когда-нибудь?
--
Это энциклопедия?
--
В каком-то смысле, - кивнул он. - Ты правда больше ничего, кроме энциклопедий не читала?
--
Справочники. И обучающую литературу, не всю, конечно, но довольно много, и...
--
Бедная девочка...
Йозеф обнял меня. Мне снова стало необычно тепло и хорошо, и я затихла, уткнувшись ему в плечо.
--
Бедная моя всезнающая девочка, - повторил он. - Ты ведь можешь рассказать мне принцип магнитной индукции, принципы управления термоядерной реакцией, схему построения нейронно-вычислительной машины... А если я расскажу тебе, какие красивые и теплые у тебя плечи, ты меня не поймешь. Какие мягкие у тебя волосы, какая нежная кожа...
Он гладил меня по волосам и прижимался губами к моему лбу, плакал, и мокрые его слезы стекали мне на нос. Я слизнула капельку - они были соленые.
--
Читаю ладони твои, как Библию, вглядываюсь в каждую черточку истово ...
Ожил дверной звонок: Мистер МакНамара, к вам пришли, к вам пришли, мистер МакНамара...
--
Йозеф, к тебе пришли.
--
Это робот-контролер, не открывай. Иду Израилем, прохожу Ливию, возвращаюсь...
Я вскочила.
...Мистер МакНамара, к вам пришли, к вам пришли...
--
Йозеф, открой сейчас же! Он же пришел забрать клетку в клинику.
--
...Храм мой, прими меня, сирого, серого...
--
Йозеф, я не хочу ходить беременная, слышишь!
Звонок замолчал.
Йозеф смотрел на меня серьезными серыми глазами. Он не улыбался.
--
Он ушел! Теперь придется лететь в клинику, - раздосадовано сообщила я.
--
Ты не хочешь детей, да? - спросил Йозеф.
--
Ну почему, обязанность каждой гражданки государства поставить как минимум две оплодотворенные яйцеклетки в клинику и...
--
И забыть о них... - сказал Йозеф. - И не вынашивать ребенка под сердцем, и никогда его не увидеть...
--
Да так не делают уже триста лет!
Он промолчал.
Я начала собираться. Вещи не лежали аккуратно на комоде, как всегда у меня, они висели на антикварном деревянном стуле, там, где я их вчера оставила. Йозеф смотрел, как я одеваюсь.
--
У тебя сломался уборщик? - спросила я.
--
У меня нет уборщика.
--
А как же ты живешь?
--
Сам убираю, - он пожал плечами.
--
Сам?!
--
Ага... Слушай, оставайся, - он встал с кровати и подошел ко мне.
Он возвышался надо мной так же, как вчера на улице. Высокий, мускулистый, с необычно темным для европейца цветом кожи.
--
Оставайся со мной, Джин.
--
Но... а как же работа?
--
Будешь работать с моей машины, я ей почти не пользуюсь. И будешь работать не семь дней в неделю, а только пять, как люди работали раньше. И будем гулять не только в Рождественскую ночь, а когда захотим. Я часто гуляю.
--
Гулять... - повторила я. - А зачем?
--
Джин... - охнул он.
Он смотрел на меня растерянно, словно не веря в то, что я говорю. Я накинула куртку и подошла к двери.
--
Запиши номер моего видеофона, поболтаем как-нибудь, - предложила я.
Он не ответил. Он смотрел на меня во все глаза и шептал: "Джин..."
--
Ну ладно, как хочешь, - я улыбнулась, чтобы скрыть неловкость. - Пока...
Он так ничего и не сказал. Я вышла на стоянку. С крыши город казался огромным муравейником, в котором по причине раннего часа не кипит жизнь. Но жизнь кипела. Уже сидели за машинами миллионы людей, трудились сотни тысяч роботов. Я открыла дверцу бота и залезла в кабину.
--
Принстонская клиника, - скомандовала я, и робот-водитель сообщил мне монотонным металлическим голосом:
"Принстонская Медицинская Клиника, двенадцать целых, семь десятых километра, время взлета - семь часов десять минут, время приземления - семь часов двадцать две минуты. Температура воздуха за бортом - пять целых, две десятых градуса ниже нуля по шкале Цельсия. Приблизительная погрешность вычислений - ноль целых две стотысячных. Приятного полета."