1

Старый клен.

Не знаю, когда и как я появился в этом дворе. Мы обычно не помним обстоятельств прихода в этот мир. Может быть, кто-то из новоселов воткнул в землю мой тоненький росток. А может, сам вырос из упавшего в землю зернышка, пробился сквозь утрамбованную строительной техникой землю. Я же - самый обычный клен, не декоративный. У меня нет серебристых листьев, нет светлой коры. Таких, как я везде полно. Куда мне до моего соседа - ореха! Его приобрели в питомнике и высадили одним апрельским утром возле подъезда, а потом поливали, окапывали, белили известкой, отгоняли охочих до орехов пацанов. Но и я не лишний в этом мире, на этой земле, в этом дворе.

Три кирпичных пятиэтажки-"хрущовки", построенные буквой "П", примыкающей к забору какого-то учреждения - не то санстанции, не то стройтреста - у которого прилепились железные гаражи - вот и все мое жизненное пространство.

Я - ровесник этого дома. Старенькая пятиэтажка - одна из "ножек" буквы "П" - уже больше полувека стоит на этом месте. Вместе с нею и я стою на своем посту возле подъезда, защищая от жары или дождя старушек, сидящих на лавочке подо мною.

В глубине моей памяти, где-то на уровне самых первых годичных колец, эти старушки были еще молодыми женщинами. Годы их жизни прошли под моей кроной. Конечно, мне трудно понять жизнь этих людей, их поступки не понятны моей логике. Страсти, кипящие в их душах, меня мало интересуют. Я просто наблюдатель. Равнодушно смотрю на этих людей с высоты своего роста. Но я знаю все и об этих женщинах на скамейке, и о мужичках, стучащих костяшками домино за грубо сколоченным дощатым столом рядом с металлическими гаражами, и о других обитателях двора тоже.

Вот, например, этот немолодой и не очень здоровый мужчина...

Я помню подъехавший к дому грузовик. Трое мужчин быстро занесли нехитрый скарб в квартиру на четвертом этаже - никелированную двуспальную кровать с панцирной сеткой, этажерку, круглый столик, пару стульев, огромный деревянный ящик радиолы "Нева", связку книг. Потом один из мужчин помог выбраться из кабины женщине с большим животом, и бережно проводил ее наверх.

- Смотри, Леня, какой вид! Поля, поля... - женщина восхищенно любовалась панорамой, открывшейся из окна, и нежно прижималась к плечу мужа. А тот гладил ее волосы и зарывался в них лицом.

А потом появился и наш герой. Cаша - так назвали этого крошечного человечка - лежал в коляске и удивленно поглядывал на новый для него мир черными бусинками-глазками. А женщина восхищенно глядела на него, и время от времени бросала взгляд в сторону подворотни, откуда должен был появиться ее муж.

Я помню этот взгляд. Он постоянно был прикован к арке, прошившей насквозь дом напротив. Поначалу этот взгляд излучал свет радости встречи. Ее муж возвращался домой с работы усталый, но всегда улыбающийся. Не обращая внимания на старушек, сидящих на лавочке, он целовал жену и поднимал на руки сына. Бабульки шушукались за их спинами и беззлобно завидовали чужому счастью. Но со временем улыбка как-то исчезла с лица мужчины. Исчезли и поцелуи, и завистливые взгляды старушек на лавочке под моей листвой. А после того, когда в один осенний день мужчина вышел из подъезда с потертым чемоданчиком и грустно оглянулся на окна четвертого этажа, во взгляде женщины поселилась тоска и безысходность. И только когда она поворачивала голову в сторону коляски, в нем снова появлялась искра тепла и нежности.

Наш герой не очень переживал по поводу грусти матери - учился ходить, носился по двору на трехколесном велосипеде, дрался с соседскими мальчишками, тягал за косички девчонок. Особенно ему нравилось допекать худенькую девчушку с длинными светлыми косами. Это было чревато - девочка умела за себя постоять. Иной раз хулиган так получал пластмассовым ведерком по голове, что бежал к матери, оглашая двор громким плачем.

Надо сказать, что ему частенько доставалось. И портфелем от светлокосой девчонки, и от мальчишек, которые были не прочь этот портфель донести домой после уроков. Наш герой мужественно переносил обиды и ссадины от потасовок - только бы девчонка не прогоняла его прочь, разрешала донести портфель до соседнего подъезда, а иногда даже до коричневой двери на площадке пятого этажа.

А женщина все смотрела и смотрела в сторону арки в глубине двора. Она давно уже ждала только этого своего мужчину, который вприпрыжку влетал во двор, пиная ногами пустую коробку от кукурузных хлопьев или вырывая у соперника заветный портфель своей соседки из соседнего парадного.

Я уже изрядно подрос и заслонил от грустной женщины зелень полей на горизонте. Но они ее уже не очень интересовали. Она стояла у окна темной комнаты и глядела на лавочку под моей кроной. Там ее сын целовался с той самой девчонкой, косички которой уже исчезли, да и волосы стали более белыми и кудрявыми. Женщина не зря грустила - уже утром ее единственный мужчина должен был отправляться в дальний путь с простеньким вещмешком за спиной.

Моя листва тихо опускалась на площадку у подъезда, на ветки ложились хлопья снега, распускались почки, чтобы снова сбросить листву на плечи завсегдатаев старой деревянной скамейки. А женщина все смотрела и смотрела в сторону подворотни.

И однажды ее мечта сбылась - во двор вошел красивый статный человек в ладно сидящем кителе с золотыми галунами и в зеленой фуражке. То-то было радости! Никогда не видел, чтобы лицо человека светилось таким счастьем! Заглядывая через окно в маленькую квартирку, я видел круглый стол, заставленный нехитрыми яствами, гостей, танцующих по музыку огромного ящика "Невы". Радость снова вернулась в этот дом.

А потом женщина снова смотрела из темного окна, как ее Саша на лавочке под моим стволом обнимался с подружками, пил дешевое вино с друзьями, пел под невнятное бренчание расстроенной гитары солдатские песни. Но друзья прощались, забирали своих девушек и отправлялись их провожать, а наш герой все сидел в одиночестве на скамейке, курил сигарету за сигаретой и не отводил взгляда от балкона на пятом этаже в соседнем подъезде. Но балконная дверь была плотно закрыта, а окна зашторены. Светловолосую девчонку еще год назад увезла со двора красивая белая машина, вся украшенная цветными лентами и воздушными шариками, с большой куклой на капоте.

Он недолго мелькал во дворе. В один из дней женщина вышла его проводить к машине с шашечками на дверце.

-Ну, мама, ну, пожалуйста! Ну, не расстраивайся! Я буду приезжать на каникулы. Ну, не век же мне сидеть дома!

Женщина кивала, обещала не плакать. Но обещания не сдержала - смотрела вслед машине, увозящей ее Сашку в далекую столицу, и вытирала глаза платком.

Конечно, сын не обманул. Он приезжал, и даже не один. С высокой черноволосой женщиной, потом и с дочуркой, которая все жалась к нему, и боялась идти на руки к еще не знакомой бабушке.

Но они всегда уезжали, и женщина снова смотрела остановившимся взглядом на светлое пятно арки на соседнем доме.

Дни сменялись ночами, двор преображался - становился зеленым, расцветал клумбами, благодаря усилиям все тех же старушек, и вопреки мячам подрастающих футболистов. Потом желтел, становился скучно-серым... Окрашивался в белый цвет... Снова зеленел... Жизнь во дворе шла своим чередом. Дети шли в школу, старички стучали в домино, старушки обсуждали соседей. Но только этот взгляд не менялся. Женщина утром уходила на свою работу, вечером возвращалась с буханкой хлеба и бутылкой кефира в сетке-"авоське". Но снова занимала свой пост у окна маленькой комнаты, все смотрела и смотрела на соседний дом, ожидая, что на фоне светлого пятна появится знакомая фигура. Но все чаще там появлялась машина с красным крестом на двери.

И был день скорби. В тени моей листвы рядом со скамейкой на двух табуретках стоял гроб с телом той, которая всю жизнь ждала. Старушки крестились, мужчины курили в стороне, ожидая, когда понадобится их помощь. Саша стоял, будто окаменев, и не отрывал взгляд от изменившегося лица матери. Высокая черноволосая женщина стояла в стороне и гладила по головке испуганную девочку, которая так и не успела привыкнуть к этой бабушке. А теперь уже и не привыкнет никогда.

Она ушла через ту подворотню, к которой ее взгляд был прикован большую часть жизни. Ушла тихо, без оркестра, без истошных воплей родственников. Незаметно, как и жила всю жизнь.

Саша снова стал обитателем нашего двора. Обитателем... Нет, скорее, редким гостем. Уходил с большой дорожной сумкой через плечо и пропадал надолго. Потом появлялся. Девчушка бежала к нему, входящему во двор через подворотню, размахивала ручонками, обнимала своего папу. Неделю-другую Александр, которого теперь чаще называли Леонидовичем, провожал дочь в школу, сидел с ней за небольшим столиком у окна, растолковывая смысл задачки, целовал перед сном... Но снова собирал свою большую дорожную сумку и уходил, посылая воздушный поцелуй дочери и черноволосой женщине, махающим ему из окна четвертого этажа.

Теперь женщина встречала дочь из школы, делала с ней уроки, укладывала спать. Но частенько отлучалась из дома. Бабушки качали ей вслед головами, глядя, как она входит во двор. От них ничего невозможно было скрыть. Небольшая зеленая машина, которая часто подвозила женщину и останавливалась, не заезжая в подворотню, была им хорошо знакома.

Потом снова приезжал Саша, и машина на некоторое время исчезала из поля зрения старушек.

Но однажды машина все же заехала во двор.

Саша вышел с сумками и свертками в обеих руках и погрузил их в багажник.

- Ты сам во всем виноват, - сказала черноволосая женщина.

Он только кивнул и ничего не ответил.

- Папа, не грусти, - виновато улыбнулась повзрослевшая дочь. - Я буду к тебе приходить. Ты только звони, когда будешь возвращаться из своих командировок.

И снова Саша ничего не произнес, только обнял дочь и поцеловал в щеку. Потом повернулся и отправился к подъезду, не оглядываясь на зеленую машину, увозящую из двора дорогих ему людей. Машину человека, которого он когда-то считал своим другом.

Он открыл дверь парадного и, сгорбившись, стал медленно подниматься по лестнице. И я первый раз поймал себя на мысли, что мы с ним чем-то похожи. Оба уже не молоды. И меня годы тоже не щадили - одна ветвь засохла, и ее спилил дворник, большое дупло появилось в стволе... Оба понесли потери... Мою подругу - старую иву - спилили, когда возле дома ремонтировали какие-то трубы...

А Саша опять стал укладывать свою дорожную сумку.

Окна квартиры на четвертом этаже теперь потухли надолго. Я много раз менял листву. Наблюдал, как из двора уходили старожилы, как их места на лавочке и за игровым столом занимали более молодые люди, как появлялись новые обитатели... Только в этих окнах ничего не менялось. Свет там по-прежнему был нечастым гостем. Даже когда наш герой возвращался домой, окна почти не светились. Чаще из-за плотных штор пробивались лишь голубоватые блики телевизионного экрана. Но и они мерцали только изредка - хозяин квартиры со своей дорожной сумкой все дольше пропадал неизвестно где, и его домашние побывки были все короче и короче.

Но все когда-нибудь кончается. И дорожная сумка, в конце концов, успокоилась на антресолях квартиры. Александр Леонидович больше не отлучался из квартиры. Теперь он изредка выходил, когда лавочка была свободна от старушек, садился в моей тени, выкуривал сигарету-другую. И смотрел взглядом, напоминающим взгляд его матери, то на балкон пятого этажа, то на светлое пятно подворотни.

Но с балкона никто не показывал язык и не бросал в него огрызок яблока. Светлокосая девчонка, говорят, жила уже где-то за океаном у своих внуков. Да и жива ли? Кто знает... И на фоне светлого пятна на соседнем доме до следующего лета не покажется силуэт дочери и внука. Разве что, на дороге за аркой нет-нет, да и мелькнет машина с красным крестом на двери...

Но во двор она пока не поворачивала.