Спасибо, что вы такой терпеливый. А то мне здеся все нравится, но иногда поговорить не с кем, и уж больно скушно становится. Память-то у меня хорошая, хоть и девятый десяток пошел, все пережитое в голове вертится, да и на язык просится, а рассказать некому. Вот так как-то.
А зовут меня Горпина Остаповна. Фамилия Божевильна. Родилась я в Залещиках. Есть на Днестре такое село западенское, нашенское. Там река делает петлю, и на противоположной стороне берег высокий такой, что в нашем селе ветров почти не бывало. Всегда тепло и солнца много. Перед войной-то я на мое счастье уехала в Харьков учиться в техникум. Советы к нам пришли, ну и всякое началось. Вот меня мама и отослала от греха подальше. По комсомольскому набору это называлось. А как война началась, так я вообще в Сибирь эвакуировалась. Тоже повезло. После войны вернулась, а мамы нет, убили. Дом я кое-как восстановила, потом замуж вышла за местного, который почти целый с войны вернулся.
Соседи все переменились. Евреев поубивали, плитами с их кладбища рынок замостили, да. Старосту, что жил неподалеку от меня, повесили на площади, а его жену заслали в лагеря на двадцать лет. Говорили, что на них много крови было. Я пошла работать бухгалтером в райсовет, а муж шоферил. Потом мы соорудили во дворе парники под помидоры. Помидоры у нас росли отличные, и хотя приусадебные участки нам разрешали крохотные, мы умудрялись собирать такие ранние урожаи, что они нас целый год кормили. Отвезу, бывало, на север в самом начале лета пару чемоданов помидоров, на рынке в Ленинграде или еще лучше в Мурманске продам, и денег полный кошелек домой привожу. Они мне и детей помогли поднять. Их у меня трое. Старшая работает медсестрой в Одессе, сын, который помладше, какой-то начальник в Херсоне, а младшая выучилась на учительку биологии, да. Она родилась в пятидесятом году. Самая балованная была, но и самая толковая. Когда мой чоловик умер, я у неё в Черновцах поселилась. Она тогда аккурат замуж вышла. Ей было уже тридцать, а мужику её аж под пятьдесят. Но видный такой, красивый, образованный. Работал полковником милиции. Дети у них росли хорошие, добрые. Девочка разумная такая, вся в мать. Сынок очень добрый, хороший парубок, но учился плоховато.
В конце восьмидесятых случилось у них в Черновцах что-то с этими, с ракетами. Пролили они какое-то топливо ядовитое или что, но только после этого дети начали болеть, волосы у них стали выпадать. По улицам кошки совсем лысые ходили и подыхали одна за другой. Мы подхватились и переехали в Садгору. Отрава вся текла по низине. Эти умники её брандспойтами смывали, а зараза в земле между камнями оставалась. Ну, а потом все это в Прут постекало. Полно народу потравилось. Вот так. Дочка тут и начала хлопотать, чтобы уехать куда-нибудь. В Россию она не хотела, так как дюже русских не любила. Дома говорила только по-украински. На ридной мове и все тут.
Однажды за обедом зять мой Петр Степанович и говорит: "А не махнуть ли нам в Израиль?" Мария ему в ответ: "Это с какого рожна к жидам-то?" А он ей в ответ: "Так и я жид". Тут мы чуть было усе не подавились. Дети малые аж с лица сошли. "Моя маманя чистокровная еврейка Могилевская Фаина Исааковна. Такие вот дела, родные мои. И я имею полное право на возвращение в Израиль, на родину предков. Ну, а вы со мной". Дети тут всполошились: "Так значит мы тоже евреи?" А он им: "На четверть - это точно". Мария и спрашивает: "А как же моя мама. Её ведь не пустят?" "Значит, ты уже согласна? Хорошо. Даже замечательно. Мне еще нужно доказать, что я еврей, так как все документы моей мамули пожгли, попрятали. Главное - её метрику найти. До твоей мамы еще очередь дойдет".
Недели две он эти самые документы искал, и в конце концов нашел какую-то старую то ли метрику, то ли документ с фотографией, и в этом, как его, в Сохнуте его признали евреем. Тут дошла очередь и до меня. Решили мы, что я тоже должна записаться еврейкой, так как во время войны, мол, мои документы переписали на украинку. Придумали мне имя Сара Израилевна Фройман, и биографию подходящую, еврейскую составили. Я и сейчас все помню. И смех и грех. Соседка наша по площадке, Рахель Моисеевна, со мной даже еврейским немного позанималась, чтобы я на идиш, значит, могла пару слов сказать. Пошли мы с Петром в Сохнут, и там я начала с ходу рассказывать то, что выучила. А они меня вдруг спрашивают: "Как там вас зовут, простите?" А я и ляпни: "Горпина Остаповна Божевильна". Они так стали хохотать, что мне и самой смешно стало.
В общем Марии с детями выдали разрешение, а мне ни в какую. Он написал заявление, что, мол, у меня тут никого нет, и я, Горпина Остаповна нуждаюсь в своей единственной дочери, значит. Через пару дней его вызывают в этот самый Сохнут и говорят: "Дорогой, у твоей тещи есть еще двое здоровых детей там-то и там-то". Зятю, конечно, стыдно, но он все же стал их упрашивать. Оне в конце концов согласились, но заставили его подписать такую бумагу, что он, мол, берет меня на свое полное обеспечение, включая расходы на медицину.
Прилетели мы, значит, в Израиль, и прямиком сюда, в Хадеру. А у него, у Петра Степановича, туточки полно родни! Двоюродные брат с сестрой и племянники с детьми. Мы с Марией даже и не догадывались, так он все скрывал. Встретили нас очень хорошо. Они все образованные, толковые. Кто из Ленинграда, кто из Москвы. Хоть и сами только начали обустраиваться, но нам помогали. Мария хотела пойти на курсы, которые были ей положены, как учительке, но зять сказал, что это потеря времени, и она пошла убирать и мыть. Дома, виллы, подъезды. Работала много, но и зарабатывала. Внуки Оксана и Паша стали учиться, и быстро начали говорить по ивриту. Особенно между собой, чтобы родители не понимали. Вот, малые черти!
Жили мы на съемной четырехкомнатной квартире. Поначалу было мне жарко, но потом зять купил такой мазган, это... кондиционер, вот-вот, в мою комнату. Ну и стало полегче. Правда, я вскоре приболела, и оказалось, что поликлиника и врачи здесь стоят очень дорого, а денег у нас было пшик. Петр туда, сюда, а ему говорят, обязан все оплачивать. Он стал возмущаться. Даже нацистами их обзывал и требовал помощи, значит.
Пришел как-то в этот Сохнут, или какую-то ихнюю контору, шумит, скандалит, права качает, как говорится. Тут один дядька к нему поворачивается и говорит: "А я вас по Черновцам помню. Вы же подписку давали, что возьмете тещу на полное содержание, включая медицинское обслуживание. Верно?" Ну, зятек мой и сомлел. А на этот скандал уже журналисты набежали. Для них-то это милое дело о всяких таких вещах писать. Старуху, мол, больную обижают. Прописали обо мне в газетах. С патретом, с внуками. Красиво так. И тут такое началось!
Стали к нам приходить разные люди, деньги приносить, письма стали приходить с этими, как их, чеками. Для меня, значит. Петр побежал в этот центр абсорции. Верно говорите, абсорбции. И стал упрашивать, чтобы это все прекратили. Что помощь нам не нужна. Застыдился. А вечером вдруг приходит к нам заместитель городского головы. Да, по-здешнему заместитель мэра. Приходит он к Петру и по-русски спрашивает, чем ему помочь. Этот заместитель родом был из Болгарии и по-русски знал, значит. А зять ему и отвечает, что помогать нам не нужно, а нужно устроить его на работу дворником. Во, как. И появился в Хадере еврей, полковник, дворник. Поставили его работать на улице, где было много продуктовых лавок. Петр с хозяевами подружился, и те в конце рабочего дня ему давали столько всего, что он это еле на тележке домой отвозил. А Мария понемногу, как здесь говорят "леат-леат", выучилась ивриту, и её наняли коренные израильтяне сидеть с малышом. Потом у малыша родилась сестричка, потом еще один малыш. Сейчас они уже взрослые, но приходят в гости и зовут её бабушкой. Вот, поди ж ты. Любят очень. Ну, и она их тоже очень-то любит. А мне дали эту самую медицинскую страховку, и все, что положено, как настоящей еврейке.
Вскорости мы купили большую квартиру, а Оксана после армии пошла в университет. Да. Потом она написала какую-то важную работу по науке на первую степень, но в Израиле это никому было неинтересно. Тогда она разослала письма в разные страны, и её пригласили в Англию, в Кембридж. А Оксанка к тому времени уже замуж вышла. За местного хлопчика. Свадьбу с еврейской хупой справили. Но на какой-то современный лад. Точно не знаю. Очень красиво было. Народу пришло прямо туча. Я такого никогда не видела. И молодых было много, из университета, с армии. Знаете, а пьяных ну ни одного я не заметила. Меня все целовали, поздравляли. Улетели они в Англию, а там и мужу дали работу, и квартиру им дали. Через год у них девчушка родилась. Но по-русски она не говорит. Только на английском и по ивриту. Подрастет, может быть научится. Сейчас Оксана на доктора наук уже учится, значит, и преподает на кафедре. Не помню, какой.
Паша этот багрут, аттестат зрелости который, так и не получил. Школу со справкой закончил, армию отслужил и начал искать работу. Хотел пойти водителем грузовиков, но здесь получить права на грузовики не так просто. Петя ему как-то помог через Украину. Послал его туда на курсы вроде бы. Потом Паша уехал в Канаду и стал там работать на трассе. Работа тяжелая, но платят хорошо. Так он мне рассказывал. А недавно он женился. У женки его папа француз, а мать индейка. Верно говорите, индианка. Из индейцев, значит.
Вот такие дела. А вот еще я вспомнила. Память-то она такая - что было давно, то на языке, а что было недавно, то забывается. Пришло нам недавно письмо из музея в Иерусалиме. Точно-точно, Яд ва Шем. Там обнаружили через Россию военные документы по допросам, вроде бы, что моя мама в войну прятала еврейскую девочку, а соседка её выдала. Девочка успела убежать, а маму прямо во дворе расстреляли. Теперь её называют праведницей мира. Я верно сказала? А то что-то я последнее время слова путаю.
Вы уж простите, но больно хотелось рассказать. Это я к тому, что зря говорят, будто добро наказуемо. Мне и моим детям от мамы вон как сторицей все вернулось. А вы приходите к нам послезавтра на Пейсах. Я вареники налеплю. Мы всегда гостям рады. Вон, напротив наш балкон. И спасибо вам за терпение и внимание к болтливой старухе.