Когда я погрузился в веселую студенческую жизнь физфака педагогического института имени Герцена, то ни на секунду не сомневался, что никогда не зайду в школьный зверинец советского наробраза. Передо мной сиял светлый образ Эйнштейна и ореол славы, если не галактического, то, по крайней мере, всемирного масштаба. Физика была для меня сплошным удовольствием и, записавшись в СНО, я увлеченно занялся кристаллами, фотометрами и прочими спектрами теплового излучения в лаборатории замечательного физика Эдуарда Валентиновича Барсиана. ЭВ, как уважительно его звали за глаза. Человек предполагает, а бог располагает. Любой, знакомый с анатомией, человек знает, что у среднестатистического мужчины есть две головы, большая и маленькая. Между ними существует некоторое взаимодействие, но его результат далеко не всегда определяется размерами управляющего центра. Как правило, работа одной головы исключает активность другой. Короче говоря, уже на втором курсе я обнаружил себя женатым, обремененным материальными заботами человеком, забывшем о всемирной славе и работающим лаборантом физики у своего приятеля, свежеиспеченного учителя. Получив свободное расписание, я уходил с лекций и семинаров и, перекусив в пирожковой, отправлялся в Невский район, где с удовольствием возился с приборами и вел физический кружок. С группой пацанов мы наблюдали интерференцию, фотографировали старинным цейсовским студийным фотоаппаратом, запускали ракеты и рассматривали звезды. Лет пятнадцать спустя ко мне на троллейбусной остановке подошел двухметровый верзила и, обратившись по имени-отчеству, спросил, не узнаю ли я его. В ответ на мое испуганное мотание головой, он сказал, что зовут его Андрюша и, что из моего кружка он шагнул в ядерную физику, где с удовольствием и пребывает.
На пятом курсе я получил распределение в Волосовский район, хотя по рекомендации деканата уже преподавал физику и астрономию в одной из школ Красногвардейского района. Узнав об этом, один из его аборигенов, Вова Сачков, многозначительно ухмыльнулся: "Там тебе покажут, где раки зимуют!" Зная Вову, я догадывался, что он имел в виду, но мой категорический отказ от этого предложения был продиктован не страхом перед "зимовкой раков", а перспективой потери ленинградской прописки, так как в этом случае пропадала очередь родителей на отдельную квартиру, ордер на которую они вот-вот должны были получить. Лучше было завербоваться в Заполярье, чем лишить их возможности хотя бы на старости лет выбраться из коммуналки, отдохнув от жизни в одной комнате с сыном, внуком и невесткой. В конце концов, мне дали свободное распределение, и я успокоился.
В один из солнечных весенних дней ко мне подошел мой друг-приятель Алик Мухин и сказал, что меня вызывает к себе его отец, наш декан, Геннадий Васильевич. В народе "ГВ". Когда мы зашли в деканат, ГВ повернулся в мою сторону:
- Хочешь поехать за границу? На тебя пришел запрос в Сомали.
Я молча кивнул. Английский был нашей второй специальностью. Болтал я на нем не без ошибок, но свободно, читал подлинники и имел на госэкзамене пять баллов.
- Хорошо. Сейчас я позвоню в Особый отдел и скажу, что ты согласен.
Я про себя саркастически ухмыльнулся. Двухлетняя работа за границей обеспечивала по возвращении квартирой, машиной, импортными шмотками и прочими материальными удовольствиями. Кроме того, это автоматически включало тебя в списки "особых особ". Я был на сто процентов уверен, что мне такая перспектива не грозит, поэтому, когда во время разговора по телефону красивое, слегка скуластое лицо декана вытянулось, я испытал чувство легкого удовлетворения. Впервые в его черных глазах я заметил смущение.
- Тебя нет в списках.
В коридоре Алик сказал:
- Этого не может быть! Пойдем в Особый отдел.
Пошли. Мне было любопытно, и я надеялся, что сие нам ничем не грозило. Зайдя в небольшую комнатку, мы увидели за канцелярским столиком маленькую, уютную пожилую женщину в круглых очках. Я максимально вежливо к ней обратился.
- Говорят, что на меня поступил запрос в Сомали.
Услышав мою фамилию, она покраснела и отрицательно покачала головой.
- А кто вам это сказал?
- Да никто. Слухи ходят.
- Нет. Это ошибка, вас нет в списках.
Позднее, от близких мне людей, работавших в институте, я узнал, что эта женщина в лихие сталинские времена буквально спасала людей определенной категории, предупреждая их о грядущих "неприятностях".
В Африку поехала приятная молодая пара. Там им так понравилось, что они "зашли на второй виток". Но он оказался неудачным, одарив их какой-то страшной инфекцией, давшей осложнение на позвоночник.
Несмотря на отрицательный опыт общения с подленьким школьным начальством, я продолжал работать все в той же школе, периодически конфликтуя с дородной стокилограммовой дворянской внешности директрисой и ее менее дородной, но еще более сволочной заместительницей. Моей коллегой была жена профессора лаборатории электроники Мезенкова. Она не хотела брать большую нагрузку, и именно ей в помощь я был в свое время порекомендован деканатом. В конце каждого учебного года профессор помогал своей жене готовить физический практикум для старших классов, и я, бывший невольным свидетелем этого процесса, внес как-то толковое "рацпредложение" по поводу проведения одной из работ. Летом он пригласил меня поработать хотя бы на полставки лаборантом у них в лаборатории "с дальней перспективой". Но, как назло, у моего отца случился микроинсульт на почве переживаний из-за погибших космонавтов. Мама попросила меня пожить все лето на даче, которую мы снимали. Вместо меня Мезенков взял нашего однокурсника, симпатичнейшего парня Колю Маликова. Вскоре Коля получил ставку эмэнеса, а еще через несколько лет скоропостижно скончался от лучевой болезни. Говорят, что он схватил дозу во время командировки на Новую Землю.
Вне всякого ожидания работа в школе приносила мне все больше удовольствия. С ребятишками, как со своими лучшими друзьями я ездил за город, ставил спектакли, возился с приборами, ходил на физические олимпиады, а однажды мы даже съездили на городскую свалку, где нашли массу полезных для кабинета физики вещей, включая аккумуляторы, транзисторы, печатные платы и тому подобные игрушки.
Отработав два года в "красногвардейской" школе и получив за это время четыре выговора "с занесением", на пьянке, посвященной "международному дню угнетенных женщин", прилично выпив, я пригласил на вальс дворянствующую директрису. Мы кружились по залу, и внезапно я почувствовал, что сто двадцать килограмм немолодого мяса могут вырваться из моих рук на неконтролируемую орбиту и удариться о выступающий из стенки железный ящик с распределительным щитком. Мгновенно протрезвев, я смог изменить траекторию вращения и пролететь буквально в считанных сантиметрах от грубо окрашенного железа. Провожая свою даму на место я услышал нежный шепот: "Вы очень веселый молодой человек". Через два дня на педсовете мне объявили благодарность в приказе "за успехи в повышении успеваемости учащихся". Когда докладчица, а это была наша математичка, по совместительству парторг школы (или наоборот), стала после этого зачитывать процент успеваемости по предметам, оказалось, что у меня самое большое количество двоечников. Абсурд был налицо. У кого-то лицо вытянулось вдоль, у кого-то оно расширилось в улыбке поперек.
Несмотря на вальс и благодарность, в конце учебного года я перешел в школу-десятилетку на Ржевке, что на окраине города. Там меня встретили настороженно. Учительствовал я в старших классах. После шести-семи уроков тщательно разрабатывал конспекты, решал задачи, готовился, как положено. В десятом классе оказалось шесть претендентов на золотую медаль. Самых настоящих. С начальством у меня сложились исключительно добрые отношения. Когда моего директора, умницу, ловеласа и выпивоху спрашивали, как там его новый физик, он молча показывал большой палец, а замечательно интеллигентная завуч после районного совещания сказала мне с нежнейшей улыбкой, что мое прежнее начальство велело ей за мной следить и передало список из двенадцати грехов. Она запомнила только, что я регулярно опаздываю на работу, прогуливаю педсоветы и не готовлюсь к урокам.
В конце учебного года меня неожиданно и противозаконно призвали на срочную службу. Нос, большие уши и характерный разрез глаз уберегли от секретных отделов разведки, а больное сердце способствовало быстрому возвращению в неорганизованную толпу штатских лиц. Когда через четыре месяца я вернулся на Ржевку, мое учительское кресло было занято. Пришлось отправиться на поиски работы, так как жена была на приличном месяце беременности, не работала и получала пятьдесят рублей декретных, благодаря утонченной подлости своего школьного начальства, которое её уволило с минимальной нагрузки. Её и шестилетнего сына нужно было кормить. Я отсутствием аппетита тоже не страдал. Обойдя несколько школ, я добрел до 157-й физ-мат-английской школы при АН СССР, где в студенческие годы успешно и весело проходил педпрактику. Школа подходила моему сыну по месту жительства, и, кроме того, у меня имелась информация о том, что им нужен учитель физики. Прежнего накануне уволили за склонность к педофилии. Когда я огласил свои предложения в огромном директорском кабинете бывшей гимназии, плотно сидевшая в кресле дама подняла на меня водянистые глаза и высокомерно продекламировала:
- Ни ваш сын, ни вы никогда не будете в этой школе.
"Ах ты, сука плоскомордая, - подумал я, - мы то знаем цену твоим горе-физикам! Педофил хоть был профессионалом. Остальные вообще нули!"
- Пусть вам будет хуже!
Я развернулся через левое плечо и грохнул дверью.
От жены я знал, что в одной из средних школ Невского района срочно требуется физик на старшие классы со сравнительно небольшой нагрузкой. Её туда не взяли, так как начальство не хотело принимать роды среди учебного года. Созвонившись с директором, я отправился на встречу. В маленьком кабинете напротив меня сидел импозантный седовласый пожилой мужчина в очках, Оскар Моисеевич Кроль. Рядом с ним опиралась о стол полноватая пожилая женщина Ирина Захаровна Магина. Завуч. Директор поглядывал на меня брезгливо-подозрительно, завуч - оптимистично, с надеждой. После выяснения дежурных формальностей и обсуждения неудачного визита моей беременной жены директор посетовал, что у них маленькая нагрузка, всего семнадцать часов в неделю, на что я невозмутимо ответил:
- Нагрузка меня не интересует. Меня интересует только зарплата и на меньше, чем сто пятьдесят рублей в месяц я не соглашусь. Как это сделать - ваша проблема. Вам нужен хороший физик, мне нормальные деньги.
Оскар изобразил недоумение и посмотрел на завуча. Та с энтузиазмом закивала.
Снова на меня был переведен брезгливый взгляд:
- А как у вас с дисциплиной?
- Железно.
- Что это значит?
- У меня разряд по боксу.
Это была наглая ложь, хотя дома висела груша и пара добротно отбитых мною перчаток. Также имелся небогатый, но весьма удачный опыт антипедагогического рукоприкладства.
- Ну, это же нельзя...
- Но если очень нужно, то можно...
Не снимая с лица брезгливой маски, директор протянул руку к телефону.
- Так я звоню в РОНО...Добрый день. Ко мне тут пришел физик. Фамилия? Пожалуйста. Да, Аронович. Брать?
Тут его лицо недоуменно вытянулось, и он аккуратно положил на рычаги трубку.
- Сказали обязательно брать...
Понимающе ухмыльнувшись, я промолчал, зная, что в Невском районе со времен лаборантства был "личностью известной лично" зав. РОНО.
С Оскаром мы договорились, что я буду оформлен на полставки электрика с условием замены сгоревших лампочек и прочих электротехнических мелочей, и кроме того он будет по возможности давать мне замещения. На следующий день я был принят на работу еще и в вечернюю школу, работавшую после обеда в том же помещении бывшего спального корпуса интерната. Собственно говоря, это здание принадлежало вечерке, а дневная работала в нем временно, "на птичьих правах". Начальство вечерней школы отнеслось ко мне более чем доброжелательно, и мой совокупный заработок намного превысил расчетные сто пятьдесят рублей. Но и вкалывал я, давая по десять - двенадцать уроков ежедневно до потери голоса. Потом, правда, научился распределять силы, и по вечерам мой энтузиазм был намного ниже, чем по утрам.
"Титульное" помещение школы четвертый год находилось на капитальном ремонте. Это был бывший летний дворец графа Куракина в парке знаменитой Куракиной Дачи. За время ремонта здание несколько раз горело и, как показали конечные результаты ремонта, системно разворовывалось. Исчезли мраморные лестницы, колонны, лепнина и прочие аристократические излишества. После ремонта здание собирались передать английской школе, пребывавшей в стандартном четырехэтажном строении со спортзалом и столовой. В это строение мы переехали через год. Я получил приличную нагрузку, распрощавшись с вечерней школой и покончив заодно с карьерой электрика.
Работалось мне весело. Моя суровая, мужеподобная коллега, Валентина Васильевна, которую "попросили" со старших классов, не питала ко мне особой приязни, считая всех мужчин мерзавцами и ворами, и поначалу пыталась ставить палки в колеса, но я с невинной улыбкой отобрал у нее ключи от заветной кладовки с прекрасными нетронутыми приборами, перелопатил и инвентаризировал все оборудование, начав новую эру в работе кабинета физики. С десятым классом мы организовали теневой театр. Они написали сценарий новогодней сказки в стихах, а я обеспечил спектакль освещением и оптическими технологиями. Мы даже добились положительного эффекта в стереоскопическом теневом проектировании. Представьте себе, что вы смотрите через красный и синий фильтры и видите, как тени выходят из простыни экрана. Но из-за технических сложностей мы ограничились обычными тенями. Спектакль, показанный младшим классам, имел грандиозный успех!
Атмосфера в школе была вполне демократичной. На быстротекущих педсоветах было дозволено перечить и даже дерзить директору. Последний был бабником, любителем выпить и циником до мозга костей. Меня он поучал:
- Главное - чтобы у тебя бумаги были в порядке. Если ты еще и преподавать будешь - цены тебе не будет!
На своих уроках немецкого языка он устраивал спектакли, издеваясь над учениками, коверкая их имена и фамилии, передразнивая и насмехаясь. Взрывы хохота чередовались с провалами гробовой тишины и страха, ведь он мог и наорать и дать оплеуху. Правда, несильно. Прекрасно зная немецкий, он ревностно выполнял программу Партии "О ненаучении советских школьников иностранному языку". Те, кому положено знать этот самый иностранный язык, будут его знать. Для этого есть спецшколы. Перед инспекторами он устраивал настоящие представления, прикидываясь полным идиотом, строя уморительные гримасы, пожимал плечами и разводил руками. Мое увлечение Ларошфуко, Паскалем и прочими веселыми французами ушло в прошлое, и я не разделял крайний цинизм своего начальника, стараясь держаться от него подальше, да и сам он не хотел, чтобы Моисеевич где-то соприкасался или ассоциировался с Ароновичем. А то ведь еще подумают чего...
Наша полосатая жизнь катилась по своей пространственно-временной линии. Мы с женой начали работать в пионерских лагерях. Она вела "соломку", а я фотокружок. Материальные проблемы отошли на второй план. По воскресеньям я частенько выезжал со школярами за город играть в футбол, бродить по лесу и печь картошку. Иногда зимой организовывал лыжные вылазки.
Меня навещали выпускники, и однажды, один из них, Ильюша Кирилов, работавший лаборантом в экзотическом Институте Пожара, пришел с предложением перебраться в этот самый институт. "Ароныч, хватит ишачить в школе. Там тебе будут страшно рады, так как им до зарезу нужны физики-фотографы, знающие английский язык". Я поинтересовался, проинформированы ли пожарники о моем восточном происхождении. Илюша заверил меня, что в этом плане все в порядке и через пару дней сообщил, что после обеда меня будут ждать. Еле живой после семи уроков я отправился на правый берег Невы до самого Невского лесопарка. Выйдя из автобуса на последней остановке, побрел по заснеженной дорожке к двухэтажному строению из белого кирпича. Пройдя по сумрачному коридору и найдя лабораторию номер три, зашел в просторную комнату, уставленную простыми столами, за которыми сидели приятные ребята примерно моего возраста в количестве пяти человек. При моем появлении на их лицах засияли всепонимающие ухмылки. Навстречу мне поднялся высокий, плечистый симпатичный товарищ лет сорока и, смущенно улыбаясь, протянул руку:
- Валерий Петрович, начальник лаборатории. Ильюша про вас рассказывал. Пойду, доложу начальству.
Я присел за одним из столов и огляделся. Практически пустая комната очень мало напоминала чертог творческого поиска. В большинстве научных лабораторий нашего физфака ногу некуда было поставить из-за нагромождения приборов. Здесь я с трудом заметил какое-то подобие экспериментальной установки на одном из столов. Приятные ребята продолжали ухмыляться, уткнувшись в какие-то бумаги и книги.
- Мужики, а чем вы здесь занимаетесь?
- Пламёна изучаем, огнеупоры, топлива.... Берем японские журналы на английском десяти - пятнадцатилетней давности, переводим и пытаемся слепить что-нибудь похожее.
Оазис передовой науки, блин. Я прикрыл глаза и почти задремал. Усталость и пустой желудок не располагали к общению. В отношении школьной столовой я придерживался правила "пурген дешевле" и не посещал это опасное для здоровья заведение.
Наконец дверь лаборатории приоткрылась, и обаятельный Валерий Петрович позвал меня в соседний кабинет, где навстречу нам поднялся из-за стола симпатичный, невысокий, худощавый майор МВД.
- Андрей Николаевич. Очень приятно, присаживайтесь, будьте добры.
Уютно устроившись на добротном конторском стуле, я почти с наслаждением ждал начала исполнения знакомой симфонии "Ах, как я вас хочу, но не могу..." Прелюдия: "У нас нет ставки". И так далее. Замечательно проникновенным было адажио: "Зачем вам менять такую уважаемую профессию на должность младшего лаборанта с мизерной зарплатой?" Удовольствие от звучания заранее ожидаемых нот вполне компенсировало усталость и голод. Вдруг плавная мелодия прервалась, и после драматической паузы, излучив пронзительный взгляд, майор произнес голосом Мессинга:
- Скажите откровенно, почему вы хотите к нам перейти?
Я подался вперед и, приложив руку к нездоровому сердцу, дрожащим голосом произнес:
- Скажу вам честно - я очень устал от школы.
Счастливая улыбка понимания разлилась по худощавому лицу Андрея Николаевича.
- Понимаю! Моя жена учительница. Тоже мечтает уйти из наробраза.
Тут я решил немного разнообразить концерт. Подавшись вперед и склонив голову на бок, проникновенно спросил:
- Скажите откровенно, вам мешает моя пятая графа?
Майор уморительно замахал ладошками.
Ну, что вы, что вы!
Потом последовали витиеватые рассуждения о причинах "отсутствия потребности", "особых обстоятельствах" и тому подобная ахинея.
- Увы! К нам переходить вам нет смысла. Хотя, если вы хотите работать фотографом, то можете зайти еще к начальнику первого отдела.
Распрощавшись с маленьким майором как старые друзья, мы с Валерием Петровичем вышли в коридор.
- Вы все правильно поняли. Мы в вас очень нуждаемся, и если бы не ваше происхождение, то дали вам офицерское звание, очень приличную зарплату и тему диссертации. А так вас надо пробивать через начальника института, генерала Арзамяна. Да и то, больше, чем ставку лаборанта не дадут. Оно вам нужно?
Видно было, что он вполне искренне переживал.
- Зайдите на всякий случай к начальнику первого.
Он проводил меня до двери без таблички и распрощался.
За небольшим конторским столиком восседал здоровенный подполковник с круглой лысоватой башкой и блеклыми, почти неподвижными глазами. Его размеры были обратно пропорциональны габаритам каморки. Положив перед собой какой-то листок, он начал гнусным тихим голосом меня форменным образом допрашивать, заполняя анкетными и не совсем анкетными данными линованную бумажку. На каком-то этапе из башки вдруг выпал вопрос:
- А японский язык вы не знаете?
- Пока нет.
- Жаль. А то бы мы вас точно приняли.
Сидя в теплом автобусе, плавно катящемся по Володарскому мосту, я вдруг почувствовал легкое отвращение к недавно пережитому. Подполковник меня совершенно не волновал. Несмотря на его предполагаемое краснознаменно-бандитское прошлое, я воспринимал его как большой кусок говорящего мяса. А вот образ интеллигентнейшего майора почему-то вызывал у меня приступ тошноты. Но уже в метро тошнота прошла, и вместо горечи появилось обычное равнодушие к несовершенству этого мира.
Время шло. На одной из районных олимпиад я поймал себя на слабых навыках в решении задач, кроме того, познакомился с одним из выдающихся учителей физики города Михаилом Израилевичем Рейманом. Мне стало ясно, что квалификацию необходимо поднимать. Обложившись журналами "Квант", учебниками и конкурсными задачниками, начал учиться решать хитрые задачки, "расширять и углублять". Это вошло в систему и сослужило впоследствии добрую службу.
В это время непутевый сынишка нашего директора неожиданно свалил на Запад. Оскара вызвали в райком партии, влепили выговор и перевели-понизили на должность завуча. По состоянию здоровья. При этом предупредили, что если здоровье ухудшится, то его вообще уволят, что и произошло, когда в ту же сторону улетели его дочь, зять и замечательный внук, копия деда, по словам очевидцев. Нашу десятилетку низвели до восьмилетки. Взошедшая на престол Магина для материальной поддержки дала мне математику в четвертом классе. К своей новой специальности я отнесся с большим трепетом и энтузиазмом. Работа с малышами представлялась мне весьма ответственным делом, требовавшим особого таланта. Тогда я понял, что по-настоящему люблю детей и свою работу. Как говорил мой приятель: "У тебя работа совпадает с хобби". Если бы не скотская жизнь в пьяной коммуналке и не позорная зарплата...
Несмотря на вполне терпимые условия работы, во мне все время зудело желание уйти в десятилетку на старшие классы. Пару раз я безуспешно пытался осуществить этот переход. На определенном этапе возникло подозрение, что палки в колеса ставит моя дражайшая директриса. Когда вдруг поступило предложение из английской школы, я решил её не ставить в известность до конца августа. Это было не по-джентельменски, но тактически оправдано. Позднее я узнал, что мой переход был организован по рекомендации РОНО. Чудны дела твои, господи!
В Куракинской школе я сменил Эллу Исааковну Щедрову, даму волевую, красивую, весьма толковую во всех отношениях. Работать после нее поначалу было совсем непросто. Нужно было "держать марку". Постепенно дети ко мне привыкли, и все встало на свои места. Как и раньше пришлось вести математику в четвертом классе, что, как и раньше, доставляло мне огромное удовольствие. В ногу с прогрессом учителей физики направили в ВОЕНМЕХ на курсы программистов. Ознакомившись с этим ремеслом, я пришел в восторг и пожалел, что знакомство так запоздало. Увлекшись сияющим восходом компьютерной эры, я стал посещать Институт Усовершенствования Учителей, где обаятельный товарищ с восточным профилем и редкой фамилией Медведь заведовал кабинетом информатики с дюжиной японских "Ямах", и где можно было сидеть часами и увлеченно творить на бело-зеленых экранах маленьких мониторов. Однажды Медведь предложил мне перейти на работу в кабинет и помочь ему смонтировать еще один такой же, оборудование которого уже лежало в коридоре. Я с радостью согласился, но когда через неделю мы встретились, он поведал, что директор института заявила: "Два еврея в одном кабинете - это перебор".
Израиль. Двадцать лет спустя. Сегодня заехал на своем "Нисане" в магазин электротоваров и у своего приятеля Жоры купил два плоских телевизора в наш салон и спальню, заодно и новый ДВД. Расплатившись платиновой кредиткой одним платежом, я поинтересовался, где инструкция.
- Так вот же она.
- Шутишь! Она же на японском.
- А ты что не умеешь читать по-японски?
- Если бы я умел читать по-японски, то еще тридцать лет тому назад работал младшим лаборантом в институте пожара!