Аннотация: Из отрывочных воспоминаний моей матери и ее брата я попыталась восстановить один из эпизодов жизни их родителей, а именно, как отец уходил на войну.
Прощание: одно из тысяч
Студеный ветер так и норовил забраться под пальто, пробираясь то в рукава, то за складки платка, прикрывающего шею. Анна подняла воротник и застегнула верхнюю пуговицу. Она торопилась домой, сердцем чувствуя, что приехал Саша. Свернув с дороги у высокого заводского забора , она пошла вдоль разбитой колеи, чавкающей мокрой грязью под колесами редких машин. Ноги проваливались в снег, что лежал на обочине, подтаивая днем и покрываясь морозной коркой ночью. Темнота закоулка, слабо освещенного тусклым светом из окон соседских домов, всегда пугала Анну, но сегодня она забыла о страхе.
- Саша, Валя, Вова! - плотно закрывая за собой входную дверь, позвала Анна детей, с замиранием сердца прислушиваясь к тишине дома. Она быстро прошла веранду и, отворив дверь в коридор, сразу угодила в объятия мужа.
Аня прижалась к его груди и глубоко вдохнула теплый воздух, смешанный с запахом керосина и с солоноватым, но таким родным, запахом гимнастерки.
- Я как чувствовала, что ты сегодня приедешь! - Аня отстранилась и беглым взглядом пробежалась по лицу Саши. - Щеки совсем ввалились, синяки под глазами... Ты не заболел?
- Нет, Аннушка, я здоров, устал немного, но здоров, - Саша не мог наглядеться на жену. Серый пуховый платок сполз с ее головы, а волнистая челка легла на глаза. Саша убрал мягкую прядь волос, провел пальцами по гладкому лбу, по прохладной раскрасневшейся щеке, прикоснулся к полуоткрытым губам.
- Саша... - грудь Анны напряглась, сердце словно распахнулось от сладости.
- Я так люблю тебя, Аннушка, - Саша поцеловал жену в губы - нежно, мягко, с наслаждением.
Из комнаты послышалась возня детей, заплакала Валя. Старший сын, тоже Саша, как и отец, прикрикнул на младшего брата:
- Отдай ей яблоко! Ты свое уже съел!
Вовка недовольно пробурчал в ответ:
- А чего она так медленно ест!
Аня с тихим смешком уткнулась носом в плечо мужа.
- Пойдем, а то они поругаются, - и, целуя Сашу в шею, прошептала: - У нас целая ночь впереди.
- Сама сказала, - Саша прикусил мочку ушка жены.
Она шутливо отстранилась. Сняла пальто, присев на стул, стянула сапоги, которые все же промокли.
- Сними чулки и надень носки шерстяные, ноги, как ледышки! - командным тоном сказал Саша, обхватив тонкую стопу ладонями. Покачал головой, поднял сапоги, пристроил их к горячему боку печи, довольно урчащей забитым дровами нутром. Аня на цыпочках пробежала в комнату к детям, и Саша услышал, как Валя жалуется матери на Вовку, покусившегося на ее яблоко.
Капитан Советской Армии, танкист, Александр Войтковский с начала войны был направлен в поселок Катта-Курган, что находился почти в пятистах километрах от Ташкента, обучать мобилизованных в армию азам воинской науки. Каждый месяц молодых парней, которых Александр учил держать в руках винтовку, эшелонами отправляли из Ташкента на фронт. Вместе со свежим пополнением на запад шла и военная техника, и боеприпасы, сделанные детскими и женскими руками на заводах, которые работали круглосуточно, без остановки.
Каждый патрон, каждый снаряд хранил на себе прикосновения рук тех, кого отцы, сыновья, братья, мужья ушли защищать от немецко-фашистских захватчиков. Стоя у токарных станков, или упаковывая снаряды в ящики, женщины надеялись, что какой-то из них, возможно, спасет жизнь близкого человека, верили и ждали. Но сводки с мест сражений приходили каждый день все тревожней и тревожней: "Группа немецких армий "Центр" подступила к Москве", "Ленинград в блокаде", "Большие потери наших на Юго-Западном фронте". Каждая сводка отзывалась болью. Каждый день военкомат получал рапорты от военных и специалистов, оставленных в тылу, с просьбой направить их в боевые части.
Александр тоже рвался на фронт и тоже писал и писал военкому. Наконец, морозным январским днем 1942 года он получил предписание явиться на сборный участок, где формировался танковый полк. До отправки эшелона оставалось полдня и ночь, и ташкентских офицеров отпустили попрощаться с родными.
Саша не знал, как сказать Анне о том, что завтра он уйдет. Пока она была на работе, он успел забрать из садика Валю с Володей, пошел с ними на базар, купил яблок, кураги. Дома со старшим сыном заготовил дров, срубив сухой тополь, что рос у ворот, зарезал хряка, которого откармливали помоями, что приносила Анна из столовой колонии, где она работала экспедитором. Саша приготовил густой наваристый кавардак, как до войны, когда их дом был полной чашей, и дети не знали ни голода, ни лишений.
- А этого вам до конца зимы хватит, - объяснял он старшему сыну, густо пересыпая мясо и сало солью, и пряча его в погреб. - Будете брать по кусочку, варить, а то и так съедите с хлебом.
Сашенька, несмотря на свои девять лет, был очень серьезным. Он слушал отца и запоминал каждое его слово. Мальчик гордился отцом и очень любил его. И сейчас чувствовал детским сердечком, что происходит что-то важное, но не такое, когда в дом смехом и шутками приходит радость, а что-то тревожное, отчего отец, делая заготовки, становится все задумчивей.
Вечер прошел шумно и даже весело. Семья Войтковских, казалось, забыла о том, что идет война. Саша играл с детьми, стараясь каждому отдать все отцовское тепло наперед. Он любовался Валечкой, пухлые щечки которой надувались еще больше, если она вдруг чем-то озадачивалась. Вглядывался в личико Вовочки - еще совсем маленького, пятилетнего мальчика, - пытаясь представить, каким он вырастет. С гордостью поглядывал на старшего сына, на плечи которого легли заботы о младших сестренке и братишке.
Аня поначалу удивилась барскому ужину, приготовленному мужем, ахнула, узнав, что Саша зарезал свинью, но не стала донимать его расспросами. Они все вместе, дома. И пусть этот вечер будет и сытым, и веселым. Вон как дети радуются отцу, не отходят от него! Полгода Саша служил в Катта-Кургане, и, хоть и редко, приезжал домой на день-два. Каждый его приезд был для семьи праздником. Но в этот раз в поведении мужа было что-то такое, что настораживало Анну, и клубок пугающих мыслей раскручивался, опутывая радость тревогой. Но Саша ничего не говорил. А Аня боялась спрашивать. И только позже, в его объятиях, когда она едва не задыхалась от чувств, а он любил ее так, словно не мог насытиться, вновь и вновь лаская ее молодое и красивое тело, покрывая его поцелуями и страстно, но мучительно вздыхая, она все поняла.
- Саша, - простонала она, обвила его шею руками, прижала голову к груди, - Саша...
- Родная, Аннушка, - он прислушался к стуку ее сердца: неровного, то замирающего, то ускоряющегося, - ну что ты так разволновалась, милая...
- Саша... ты уходишь?
Саша прижался губами к влажной щеке Ани.
- Не плачь, прошу тебя, Аннушка, я больше жизни люблю тебя, но... так надо, родная, так надо.
Он приподнялся, сел на кровати, с силой сжал виски. Аня вскочила и прижалась к его спине, обняв крепко, крепко, будто стараясь удержать его, сомкнув руки, как оковы.
- У тебя же бронь, Саша... А мы... как мы без тебя! - она застонала, но тут же смолкла, стиснув зубы. Ее руки упали в бессилии, как два крыла подстреленной птицы.
- Учил бы новобранцев... кто-то же должен их учить... - тихо, ни на что не надеясь, сказала она.
Саша развернулся. Его сердце разрывалось от жалости. Он осторожно погладил Аню по спине, стараясь утешить и боясь вызвать бурю, привлек к себе. Аня спустила ноги с кровати, прижалась к мужу. Он взял ее ладони в свои, наклонился, поцеловал пальчики.
- Аннушка, прошу тебя, пойми, родная, я не могу так. Я офицер, меня учили сражаться, у меня опыт. А эти мальчишки... видела бы ты их! Сопляки зеленые! Здесь хорохорятся, а там их убивают.
- Тебя же тоже могут убить! - Аня закрыла глаза, закачалась из стороны в сторону.
- Могут, но... время такое, Аннушка, мы должны защищать Родину. Сейчас переломный момент, - Саша оживился, - у нас уже и техники, и снарядов достаточно, мы фрицев, знаешь, как попрем! Меня в танковый полк направляют. Скорее всего, до Украины поеду. А там земля родная, Николаев наш... Ты верь - я вернусь, Аннушка!
Зимняя ночь долго удерживала утро за темным пологом, но все же невидимые солнечные лучи прокрались к земле - за окном посерело.
Проснулись дети. Старший сын собирался в школу, младшие еще возились в кровати.
- Вставайте, чего валяетесь! А то я из-за вас в школу опоздаю! - торопил он неугомонных брата и сестру, которых провожал до садика.
- Сейчас я их соберу, - мать - уже одетая, причесанная - подхватила Валю.
Вова залез к нему на колени и сразу начал отковыривать маленький значок танка на петлице.
- Этак ты его и впрямь сковырнешь, - убирая ручонки сына, сказал отец, - что тогда папка делать будет?
Вовочка насупился и принялся разглядывать пуговицы отцовской гимнастерки.
Аня напряженно молчала. Ходики на стене торопили время. Ожидание заполнило комнату.
Дети собрались и, словно почувствовав что-то, прижались друг к другу у двери. Три пары глаз - широко открытых, по-детски откровенных - с вопросом смотрели на родителей. Малыши держались за руки, старший положил свои на их плечи.
Отец подозвал детей. Посадил Валю и Вову на колени, Саша встал рядом. Аня наблюдала за ними, зажав рот рукой.
- Мой дорогой Кленечка, - отец так звал старшего сына за редкие зубы, - ты остаешься самым старшим мужчиной в доме. Помогай маме, - Александр прижал малышей ближе, - следи за сестрой и братиком. Будь умницей, а папа пошел бить фашистов. - Сашенька, как ни старался держаться серьезным, бросился на шею к отцу. Александр услышал его всхлипывания. Сгреб всех троих в охапку. - Если я погибну, знайте, что это ради того, чтобы вам жилось лучше, чем нам... Берегите мать...
Ветер ударил в окно. Рой белых снежинок полетел к земле, завихряясь и сплетаясь в нити, похожие на новогодние гирлянды из хлопьев ваты.
- Смотри, пап, снег! - Валюша показывала пальчиком на окно.
- Вот и хорошо! В садике будете в снежки играть! - Саша был благодарен и снегу, и дочери: тяжелый момент будто растворился от ее голоса. - Ну, мне пора! - он поцеловал детей, поймав себя на мысли, что старается запомнить особый детский запах малышей; оглянулся на Аню.
Она подхватила платок, накинула на голову.
- Я с тобой.
Саша, молча, кивнул; бережно, одного за другим, поставил Вовчика с Валей на пол, встал, надел шинель; в последний раз посмотрел на своих детей, улыбнулся им, весело подмигнув, и ушел. Навсегда.
Аня проводила мужа до товарной станции, где стоял эшелон. Когда Саша, крепко обняв жену в последний раз, расцепил ее руки, обвившие его шею, торопясь, покрыл поцелуями ее лицо и стремительно ушел, она словно остолбенела, застыла как статуя, не в силах ни побежать за ним, ни заплакать, ни даже помахать на прощание. Она не слышала людского говора, не видела и самих людей. Мир вокруг замер. Только последние слова мужа, как фраза из песни со старой заезженной пластинки, повторяясь, звучали в ее голове:
- Прощай, Аннушка, я вернусь, прощай, Аннушка, я вернусь...
Гудок паровоза словно сдвинул иглу патефона и ударил по ушам пронзительными звуками, возвращая Анну из забытья. Клацнули вагонные крепления, и состав медленно покатился, постепенно набирая скорость. Кто-то рядом всхлипнул, кого-то остановил солдат у шлагбаума: "Гражданочка, не положено!", кто-то тяжело вздохнул, с горечью сказав: "Поехали, родимые... "
Когда поезд исчез в снежном тумане, пожилой узбек, провожавший сына, приобнял Анну за плечи, и повел, увлекая за собой в серый город, заметаемый метелью:
- Пойдем, дочка, что уж тут стоять, пойдем...
Анна пошла. Слезы текли по щекам и крупными каплями падали на платок.
- Не плач, Аллах велик, оградит от беды...
Не оградил. В конце мая 1942 года Анна получила извещение, в котором было написано, что ее муж, Войтковский Александр Михайлович, пропал без вести под Харьковом, в районе Барвенково, во время тяжелых танковых сражений.