Великий Тимур родился 9 апреля 1336 года в кишлаке Ходжа Илгар, близ Кеша.
Весенний ветер, залетев в шатер, принес запах молодой полыни. Тарагай-бек глубоко вздохнул и, задержав дыхание, прикрыл глаза, наслаждаясь степным ароматом. Снаружи слышался людской говор, ржание лошадей; в суету раннего утра радостной нотой врывался щебет птиц, так высоко парящих в небе, что их не было видно.
"Аллах велик, - подумал эмир, - только ему ведомо, почему малая птаха может летать свободно, не имея ни перед кем зависимости".
Он вспомнил последний курултай у Хаджи-Барласа, правителя Кеша. Много знатных людей были приглашены тогда. И он в их числе. Да, его, эмира Тарагая, все уважали в племени, а предводитель барласов, прямой потомок самого Чингиз-Хана, проявлял к нему личное благоволение. Но, Тарагай думал о будущем. Его честолюбивые мысли улетали ввысь, туда, где, как жаворонок, он мог быть свободным. Если не он, то его потомки.
"Мой сын станет властителем улуса, а может быть и всего мира, он создаст свою империю, подобно Великому Чингиз-Хану!" - с этой мыслью Тарагай-бек решительно встал и вышел из шатра.
Молодой воин подбежал к нему, и остановился чуть поодаль, опустив голову и прижав правую руку к сердцу. Эмир махнул одними лишь пальцами, не глядя на воина, и тот, склонившись в поклоне, отошел назад. Суровое выражение на лице бека не предвещало ничего хорошего. Тарагай заложил руки за спину и не спеша пошел в степь, замечая между тем, что делалось вокруг его шатра.
Шел семнадцатый день от весеннего равноденствия, когда эмир со своей свитой поставил лагерь неподалеку от кишлака Ходжа Илгар, что рядом с Кешем. Досточтимый эмир Куляль приглашал уважаемого им Тарагай-бека в свой дом, но он вежливо отказался, предпочитая широкую степь тесным комнатам чужого дома. Дабы Куляль-ходжа не держал на него обиды, он послал ему в дар семь верблюдов с выражением слов благодарности за оказанную честь и гостеприимство.
Большая степная черепаха привлекла внимание Тарагая. Она довольно-таки скоро ползла, усердно переставляя чешуйчатые лапы и высоко задрав змеиную голову. Эмир остановился, рассматривая замысловатый узор на ее панцире. И вдруг он вспомнил свой сон.
Как и в этот момент, он стоял один посреди степи и ... размахивал сияющим мечом во все стороны, да так, что воздух звенел от соприкосновения с острым лезвием. Меч, осветивший неземным блеском всю степь, ему дал юноша - статный, красивый лицом и с ласковым взглядом.
Сердце в груди Тарагая взволнованно зачастило.
"Это не простой сон!" - решил он и, вернувшись к шатру, приказал привести коня.
Ловко вскочив на тонконогого скакуна, эмир пришпорил его и рысью помчался к дому Святого Куляля. Десяток всадников догнали его и, держась поодаль, сопровождали, зорким взглядом замечая любое движение в степи.
Святость Куляль-ходжи была известна во всем Мавераннахре. Люди шли к нему за советом, равные ему по положению не считали унижением спросить мнение мудреца, прежде чем отправиться в военный поход или взять в жены дочь соседнего эмира.
Куляль-ходжа встретил гостя с радостью. Уединившись в прозрачной тени цветущей урючины, Тарагай рассказал ему о своем сне и попросил разъяснить его значение.
Старец слушал эмира молча, поглаживая при этом редкую седую бородку. Белая чалма украшала его голову, в которой хранилась кладезь мудрости, а немногословие придавало каждому произнесенному слову пророческое значение.
Когда Тарагай-бек задал свой вопрос, Куляль-ходжа ответил не сразу. Они молча прохаживались по дорожкам сада, наслаждаясь ароматом цветов, осыпающих лепестки им под ноги.
- У тебя родится сын, благочестивый Тарагай-бек, - медленно в такт шагам, сказал Святой эмир, - ему суждено владеть всем миром, обратить всех в ислам, да восславится имя пророка Мухаммеда, - ходжа провел руками по нижней части своего лица, поднимая глаза к небу.
Эмир Тарагай вторил ему, восхваляя Всевышнего. Ходжа продолжал:
- Он освободит землю от мрака невежества и заблуждения.
Порыв степного ветра, внезапно влетевший в сад, осыпал на головы мужчин облако розовых лепестков.
- Да сбудутся пророчества твои, досточтимый Куляль-ходжа, да ниспошлет Аллах тебе и всему твоему роду благоденствие, - с радостью проговорил Тарагай, щуря глаза, чтобы слеза, недостойная облика эмира, предательски не выкатилась из них.
Радость от слов святого переполнила сердце воина. Он ощутил страстное желание вырваться на свободу, в степные просторы, где, пришпорив коня, он может мчаться как ветер, и наслаждаясь бешенной скачкой, чувствовать себя властелином земли. Но эмир Куляль пригласил его к своему дастархану, и Тарагай-бек с благодарностью принял приглашение к обеду, за которым правители туманов обсудили дела племени, вспомнили недавний курултай, и уже к вечеру Мухаммад Тарагай вернулся в свой лагерь.
Огни костров, разбросанные по всему лагерю барласов, освещали шатры эмира, его гарема и воинов, сидящих у огня.
- Эй, кто-нибудь там! - позвал Тарагай-бек и юноша, стоящий у входа мгновенно предстал перед ним.
- Пусть придет Текина, - приказал эмир.
Он облокотился на яркие подушки, во множестве лежащие на богатой курпаче и, ожидая жену, потягивал кисловатый кумыс. Текина Мех-бегим не заставила себя долго ждать. Она вошла в шатер, пригнувшись, как и положено женщине, так что покрывало на ее голове, низко опустившись, скрыло лицо.
Тарагай подозвал жену к себе и, усадив рядом, скинул с нее полупрозрачную ткань. Молодая женщина с длинными черными косами, извилистыми змеями лежащими на ее полной груди, потупила взор. Большой живот, выступающий из-под плотной ткани просторного полосатого платья, говорил о том, что женщина скоро должна родить.
Эмир ласково провел по животу рукой и привлек Текину к себе. Обнимая жену одной рукой, другой он гладил ее волосы, поправляя косы.
- Ты родишь мне сына, джаным, сильного сына, он станет владыкой мира, так сказал святой Куляль.
Женщина прикрыла глаза и обняла мужа, прижавшись к его груди. А Тарагай-бек все говорил; голос его был тверд, и слова поднимались к потолку шатра, вместе с воздухом улетая через круглое отверстие ввысь, в небо, украшенное звездами, как парадный халат эмира золотой вышивкой.
- Наш сын, Текина, будет царем всего света и триста семьдесят потомков его будут могущественны, а семьдесят потомков будут царствовать! Так сказал эмир Куляль, а он святой человек, хвала Всевышнему, он знает, что говорит!
Я научу нашего сына скакать на коне, стрелять из лука, он будет храбрым, отчаянным джигитом, равные ему попросят его стать их вождем, предводителем. И он поведет храбрых джигитов во имя Аллаха, и завоюет мир, и будет следовать шариату пророка и не оскорбит его чистого духа!
Все более воодушевляясь, эмир встал. Глаза его сверкали в полумраке, отражая огонь факелов; Тарагай говорил невидимому собеседнику, глядя сквозь полог шатра, далеко вперед, словно обращаясь к потомкам:
- Я научу моего сына, во имя Всевышнего, милостивого и милосердного, быть беспристрастным, ко всем относиться одинаково строго и справедливо, но особо почитать людей, возвеличенных силой Аллаха. Строго хранить заветы шариата, но быть милостивым, не причинять никому без нужды никакой неприятности, исполняя лишь повеления Всевышнего, но, не забывая и о делах житейских.
Мой сын, женщина, станет рукой, держащей меч господа, ниспосланный на землю, чтобы судить от его имени неправедных людей за их деяния. Святой ангел пришел сегодня ко мне во сне и показал тот меч, вложив его в мои руки.
Когда эмир Тарагай говорил, в степи даже конь не заржал, даже ночная птица не закричала. Люди племени притихли у потухающих костров, не смея нарушить тишину мира, поглощающую слова почтенного эмира.
Текина Мех-бегим замерла в ногах мужа, не спуская с его лица прекрасных восторженных глаз. Дитя в ее утробе отозвалось движением, резкая боль пронзила тело женщины. Она вскрикнула.
Тарагай-бек опустился к ней. Страх увидел он в глазах жены. Она с мольбой посмотрела на своего повелителя и, потупив взгляд, дрожащим голосом сказала:
- Муж мой, отпустите меня, ребенок просится на волю, я должна уйти отсюда.
Эмир помог ей встать и бережно проводил до шатра, где женщины сразу же засуетились, готовясь к предстоящим родам.
Вместе с первыми лучами солнца, осветившими безграничную степь, раздался крик ребенка, сливаясь с приветственными песнями вольных птиц.
Старая женщина вынесла еще мокрого малыша, укутанного в теплую ткань и эмир Тарагай, всю ночь не спавший в ожидании, впервые увидел его.
Малыш, почувствовав свежий воздух, притих и лишь вздрагивал.
Женщина смотрела на бека с тревогой в глазах. Она прижала ребенка к себе и, склоняясь в поклоне, несмело произнесла: