Незамысловатое "за добро воздастся" получило свое понимание в голове господина, лет тридцати пяти, с угловатым подбородком и весьма маленьким носиком, что лег на лицо, как небольшой бугорок. Шел он резвым шагом, мало что примечая вокруг, кроме небольших деревьев, сгорбившихся перед величием человеческих строений. Это был центр города, а природа там лишь украшение на шее гордой красавицы. Виды его внушают скорее зависть и жадность, нежели мечтательность и задумчивость. Все наспех пробираются, протирая друг другу бока, то и дело, сопя себе под нос очередное недовольство, отражающее не просто некую неудачу, проблему или трудность, а жизненную неудовлетворенность. Ведь далеко не каждый идущий по этой широкой улице мог позволить себе сорвать ту или иную сладость, что пульсировала с витрин, призывно поблескивая. Многим была отведена лишь роль зрителя, где окружающее ослепляет душу, а разыгравшееся воображение легко способно закружить голову как юлу, отбросив куда-то в сторону.
Внутри этой ярмарки соблазна, со взглядом бродячей собаки, которую не пускают в господский дом, стоял лысоватый мужчина. Облокотившись о дерево, он беглыми глазками с вожделением смотрел вслед мимо проходящей красотки. Каждый уголок его тела крепко обжигало внутреннее пламя, принуждая только сильнее почувствовать свои сутулые плечи среди недоступных явлений жизни. Никак не желая распрощаться с приятным видением, он длинно вздыхал, шмыгая носом. Казалось, этот человек подслушивал, как пенится чей-то бокал дорогого шампанского. Дуновение чужой жизни приятно обдувало, позволяя ему на время забывать ту халупу, где он обитает и те язвы души, столь часто пожирающие его. По правде говоря, подобное с ним происходит не впервые - он давно уже свыкся с мыслью, что все лучшее находится на пороге чужого счастья. Смотреть лишь издали, одним глазком, будто мчась по призрачным водам - вот удел таких, как он. Тянуться к стороннему блеску, а после страдать от осознания того, как ты далек от него, насколько скудна жизнь твоя латаная-перелатанная.
Он и не сразу заметил, как столкнулся взглядом с другим мужчиной, который с иронией дал понять, что их заинтересовала одна и та же женщина. Печально улыбаясь ему, тот словно произнес: "Как я тебя понимаю. Такая девица нам не по карману. Птица не нашего полета". Тем временем та самая женщина, с роскошными волосами и тонкой талией, шла, думая совершенно об ином. Она выглядывала в окнах дорогих ресторанов господина, который мог бы составить ее счастье. "На каждом должна быть проба", - говорило ей ее сердце. Люди, которые тише воды и ниже травы мало ее интересовали. Хотя главные потребности жизни она высмотрела именно через свои зеленые, как весенняя трава глаза, будучи готовой отдать себя тому, кто мог бы исполнить ее сокровенные желания, и мало что иное прорастало в ее душе.
К одному из тех, кто взглядом цеплялся за мимо проходящих красоток, уже подошла его полненькая женушка с тяжелыми торбами, визгливо щебеча о чем-то, до чего ему и дела не было. Он ей в полрта улыбался, обнажая далеко не чистые зубы, но эта улыбка была вовсе не той, которую хотел он нести в свет. Если бы красотка, на которую он недавно так сладострастно смотрел, откликнулась на него, тогда бы он обязательно ей подарил ту лучезарность, что душа просит. Сейчас же в его руках оказались тяжелые торбы, которые женушка дала ему нести, радостно показывая, что наконец-то купила ананасы, которые он так любит. Да, он любит ананасы, он любит и картофель, и всякое другое. Но много ли толку в том, что в торбе лежит ананас, когда важен не фрукт и не продукт, а условия жизни, в которых поедается все это. Сложись его жизнь иначе, где направлялся бы он не в крохотную квартирку, и не с этой малоприятной щебечущей женой, да еще и на велосипеде, а в большой особняк, на дорогой машине, дома бы его ждала роскошная женщина и милые избалованные детки, тогда бы он действительно с удовлетворением насладился ананасом, картофелем и прочими блюдами.
Вскоре они уже молча отдалялись от сияния этого места, как непризнанные лица, исчезая из его пространства. Жена с реденькими волосами, собранными в хвостик, периодически подгоняла мужа, словно вьючного осла, вовсе не замечая, как он все еще мечтательно ловил призрачное и ускользающее, бросая на нее угрюмый взгляд, в котором больно отражается то, что он никогда не скажет в полной мере - то, как он в действительности видит их совместную жизнь, как оценивает ее и почему терпит все это. Его абсолютно не устраивает нынешнее состояние, почти по всем основным пунктам - он сам себя не устраивает, жена, дом... да даже любимые ананасы не может съесть так, чтобы почувствовать полноту их вкуса. Готов от всего этого отвернуться в любой момент, предоставь ему только возможность чего-то лучшего. Те же, кто рядом с ним, не то чтобы об этом не догадываются, просто не желают задумываться над такими вещами. Так он и проживет весь свой век, а потом как-нибудь скажет "будто и не жил вовсе".
Да как по такой широкой улице, где вместо природы сплошь искушения, можно пройти спокойно, не заразившись чем-то?! Но господин с маленьким носиком, размышляющий над фразой "за добро воздастся", не видел ни блеска, падавшего на бегущих мимо, ни красавиц, идущих рядом. Все и без тумана казалось ему сегодня до того непроглядным и тусклым, что аж глазам больно. Темно-коричное пальто, угрюмый вид, некрепкий шаг - казалось, заглянув в его душу, откроешь книгу в черном переплете, скрывающую мрачное содержание. Временами тяжело сдавливая глаза, он словно пытался отделаться от соринки. Он был раздавлен недавним происшествием, сильно подкосившим его душевное состояние. Колосс отчаяния предстал пред ним после извещения о самоубийстве отца. В ту минуту не мог он вспомнить какое-либо лицо, способное утешить его. Человек, сообщивший эту страшную новость, еле сдерживал неудовольствие, что ему приходится возиться с родственниками скончавшегося, и пытался вести себя так, дабы никто не заметил, как он озадачен, даже раздражен сим обстоятельством. Только с его уходом родные усопшего прониклись своим горем, ощутив его сердцем.
Где-то через неделю после похорон, господин с маленьким носиком узнает еще одно страшное известие. Его сестра так кричала в трубку, так рыдала, как не делала никогда. Оказалось, отец взял крупный кредит, заложив свою квартиру, где вместе с ним жили две его дочки, одна из которых сейчас брату и звонила. Сестра уверяет, что понятия не имеет, что происходит. Для нее это как гром среди ясного неба. Она вспоминала, как отец странно вел себя в последние месяцы, все время пропадал где-то, и надолго. Говорила также, что на нем были дорогие туфли, но они как-то не обращали внимания на это, ибо почти не замечали его. Теперь она даже его добрые качества рассматривала с самой невыгодной стороны. Именно в этих чертах обнаруживала причину нынешних их претерпеваний. Отец был напрочь лишен гибкости ума, и имея слишком мягкий характер, не умел обращаться с жизнью. Должно быть, его кто-то обманул или что... ну что могло произойти, чтобы он так поступил?! Чем больше она обвиняла отца, тем сильнее жалела себя.
"За добро воздастся" ... отец обладал слабым здоровьем, но все имеющиеся силы положил на то, чтобы быть в строю, идти в ногу с рядом идущими, не заставляя ждать открытия двери. Любил перед тем, как выйти на улицу, натирать обувь до блеска, но всегда возвращался, занося немало грязи в дом. Работа была у него тяжелой, почти всю свою жизнь провел на строительных участках. Целыми днями строил-строил, но семья его всегда находилась в нужде. Пытаясь выучить троих детей, не раз брал кредиты, однако банки, как только могли, дурили таких людей, как он. Государство же, как главный банк, всегда умел еще пуще погрузить в нищету, то играясь с курсом валют, то заоблачно повышая коммунальные тарифы, или разыгрывая какие-либо иные комбинации против и так обнищалого народа. В умах одних крутилось и вертелось "выжать, все выжать из людей для своего благоденствия и своей семьи", в душах других же слезно пролетало "выжить, выжить бы мне и дать хоть что-то в жизни моим деткам". Именно о детках отец и заботился, как только мог. Две его девочки и мальчик учились в хороших школах, но рядом с теми, кто имел куда больше, чем они, легко позволяя себе то, от чего сердце и зубы портятся. А у его дочек слюни текли и глаза болели, завидуя лучшей доли своих одноклассников. Не понятно теперь даже, правильно ли поступил отец, устроив их туда. Может, лучше было бы, если он больше времени проводил с ними, окружал своим вниманием, добрым словом, и учились бы они среди равных себе, а вместо этого, обделенные должным воспитанием, они чувствовали себя оставленными, да еще и среди тех, кто постоянно указывает им на их место, хвастаясь своими безделушками, как чем-то особенным.
Шли годы, волосы отца уже покрывала седина, цепляющаяся даже за его усы и брови. Как-то раз, увидев в себе очень уставшего человека, захотелось ему немного отдыха. Это случилось через полгода после смерти жены. Когда решался взять передышку, он сказал тогда своему отражению в зеркале: "Я и так много сделал для других. Пора подумать и о себе". Взял он новый кредит в то самое время, когда приближалась в стране Революция достоинства. "Немного удовольствия, совсем немного, чтобы помирая, было что приятное вспомнить", - с такими мыслями направляясь в банк, заложил он свою квартиру, сделав это втайне от двух дочек, которые все еще жили вместе с ним. Одной было 24 года, другой - 27, и обе они были незамужними. У него был также сын, который занимался наукой, но тот давно жил своей жизнью. Отец задумал полгодика погулять на эти деньги, а потом, как он обещает, снова вернется на работу и в течение установленного срока отдаст кредит. Ничего страшного не должно произойти, просто еще больше придется взять хлопот на себя, это не впервой, но зато сейчас он готовится погулять на славу, так чтоб было, что вспомнить.
Получив на руки крупную сумму, его сердце потянулось к недоступным ранее вещам - кутил в дорогих местах, вкушал необычные яства, пил изысканные напитки, название которых не мог даже запомнить - все они были на чужом для него языке. Ночевал в хороших отелях, когда отъезжал посмотреть другие города. Им овладевала приятность жизни. Лицо светилось как у ребенка, а глаза выражали радостное упоение. Словом, он зажил так, будто ни о чем не предупреждал его настоящий день, и ни к чему не готовил. В этом дурманящем угаре, он и не заметил, как в Украине происходили большие потрясения - началась революция. Но главным ужасом станет для него обвал курса национальной валюты, а, значит, его долг банку вздыбится до колоссальных размеров. Когда до него это дошло, то все естество затряслось в смертном ужасе. Он погубил себя, да еще и дочек. Немалую часть взятых в банке денег он уже успел прогулять, и понимал, что отдать такую сумму не осилит. Теперь он не спрашивал, что будет дальше, а вопрос состоял в ином - будет ли вообще что-то дальше. А жить ему хотелось, пусть даже так, как раньше. Только бы жить.
Жуткое отчаяние и беспросветность стремительно усиливало душевное разложение. Он начал страшно пить, словно желая сгубить себя, совсем и не думая как-то исправить ситуацию. Любая мысль о том, чтобы открыться дочкам, всегда заканчивались приступом паники. Так он и продолжал безотчетно проматывать деньги дальше, да все неистовее, как человек, полагающий, что если прекратит служить своим демонам, то сразу польются наказания от Бога. Нога его больше не решалась ступить на порог собственного дома. Утрачена была принадлежность к прошлой жизни, где он всего себя отдавал другим, и ужас от того, что все хорошее в момент будет забыто, перечеркнуто, а место ему будет лишь у позорного столба, все больше углубляло малодушие. Он наперед видел, как будут говорить, какое он ничтожество, а он же больше всего на свете хотел сейчас стать прежним собой, с болью вспоминая минувшие дни. Ему так не хватало всепрощающих и любящих глаз. Его даже ограбили, забрав из кармана немалую сумму. Свойственная его натуре слабость духа нашептывала, что только в смерти сможет он найти освобождение, а страдает он сейчас неизмеримо больше, чем будут потом его родные, ведь мучается с сильным ощущением вины, предчувствуя свою погибель. Распрощавшись со всякой надеждой, отец желал только одного - чтобы не застали его с поличным, не узнали раньше времени, как он страшно влип и других подставил, а только после его самоубийства чтобы все раскрылось. Тогда, может, найдут для него какие-то оправдания. Скажут, что обманул его кто, столько всего могут сказать, ведь попал он в очень странную, несвойственную для него жизненную ситуацию.
Находясь в сильном помешательстве, он даже подумывал надругаться над одной женщиной, украдкой и с непристойнейшим побуждением следуя за нею по пятам, желая взять ее силой в каком-то темном переулке. Поддавшись низкому чувству, он злобился: "С жизнью покончено, хотел праздника жизни - так давай до конца изопьём чашу сию. Нечего терять уже. Дороги назад нет. Я падший человек. Падший. Если так - то до конца, до конца...". Но в последний момент все же отворачивается от страшного помрачения, не такой он человек, чтобы пойти на подобное. Довольно жертв. Да их бы и не было, будь общество менее жестоким к таким, как он. В тот вечер его сердце сильно потянулось к дому, но он намертво застыл среди невыносимого стыда и боли. Слезы наворачивались на глаза, лицо билось в лихорадке, а подсознательно, ползком на коленях, он искал родное плечо.
Дни сужались, приближая последний час. Через неделю после помешательства, он, казалось, окончательно смирился со своей участью. Время для него переставало быть донором жизни, среди бурлящего потока он был как часть безводной пустыни. "Погиб безвозвратно!" - все громче шипело страшное предчувствие, загибая пальцы, словно считая что-то. Не умея отвернуться от этого незримого счетовода, отец то и дело смотрел на прохожих с глазами, в которых отражался горький вопль: "Посмотрите на меня, не живой уже я. Мне осталось совсем ничего. А я ведь лишь хотел коснуться хорошей жизни. Вот как все обернулось. Вот как!". Он достает бумажник, высматривая сколько именно у него осталось времени. Смерть смотрела на него из кошелька, уличные же лица напоминали о страхе увидеть кого-то знакомого, а еще хуже - родное лицо. Трепет жизни окончательно свелся к дрожащим рукам и пугливому взору.
Когда денег у него осталось буквально лишь на покупку бутылки вина, да и то дешевого, он приобретает ее, подымаясь на крышу высокого здания. Решаясь на роковой шаг, он доводил себя до опьянения. В устах тогда вдруг зародилось слово: "Ма-ма!", сильно взволновав его. Этот седовласый мужчина вспомнил о маме так, будто знал наверняка, что только она бы его простила, обняла даже после всего содеянного, ободряя именно теми словами, которые единственно и могли бы его сейчас спасти: "Сынок, все будет хорошо. Мы как-то это переживем. Вместе". Дочки не скажут ему такого. Они проклянут его. Словно видя их лица, он подходит к обрыву и смотрит в него, пытаясь что-то почувствовать, что-то разгадать, постепенно разъяряясь гневными словами: "Покусился на высоту, так рухни в самый низ!" В последние мгновения не мог он никак оторвать взгляд от пропасти, проникаясь все больше жалостью к себе, и так и не подняв глаз к небу, как горемычное перекати-поле бросился вниз. Тогда будто душа, а не тело, полетело в бездну. Кровь обволакивала умирающего, встретившего смерть не с лучшим лицом, но всеми силами хватаясь за что-то хорошее, что у него было.
... Просторы начинаются там, где дорогу не видят. Прошлый день был славным до того, что вечером небо поаплодировало себе за проделанную работу несколькими громовыми залпами. Казалось, начнется дождь, который рассеет ночные звуки, но он прикорнул на тучах, так и не показавшись. Господин с маленьким носиком молча ехал в машине, размышляя над тем, что хоть и уберег своего боготворимого профессора, но не успел спасти любимого папеньку.
- Здесь остановись, - голос Алтаева прервал тишину.
- Не проблема. Вот, пожалуйста.
- Будем ждать здесь.
Водитель был человеком старой закваски, но любопытным, как юнец. Всю дорогу он пытался как можно больше собрать информации о цели поездки, задаваясь вопросом, почему всё это мероприятие попахивает странностями. Ему сказали, что следует ехать в некую глушь, где почти никто не обитает, кроме нужного им человека. Они должны встретиться с ним возле старого векового дуба. С тем человеком нельзя связаться, вся надежда на его обязательность и пунктуальность. Следом успокоили, что проблем с ним никогда не было, как и прежде не возникало с его отцом. Будем следовать плану, а он обязательно не изменит своим принципам. Таков уж человек. Не первый день его знаем. Товар, который он передаст, очень ценен, и никто ничего не должен знать об этом деле. Иначе - к стенке! "Странная поездка, странная миссия, хотя работаю в такой дыре, в совершенно обычной конторе. Что-то здесь не чисто", - сказал тогда себе человек старой закваски. В машине, кроме водителя было еще двое. Один никак не был похож на местного. Выглядел как человек из мегаполиса, да еще очки, а также манерность создавали ощущение, что тот занимается наукой, может профессор какой-то. "Что-то здесь-таки не чисто".