Приуныл Яик-батюшка той осенью, заскучал. Приутих его буйный вольный нрав. Отобрала императрица у него имя, дала новое, словно прокляла - Урал. Дабы стереть из памяти людской непокорную реку*.
Стонет щедро окропленная кровью земля-матушка. Стонет под ногами бунтарей, закованных в колодки, устало бредущих прочь из родных земель на каторгу. Обезображены их лица, изуродованы души, закована в тяжелые колодки воля. А мятежный "царь" их, четвертованный, но не покоренный, разъезжает по городам и селам. Такова, мол, нынче цена свободы. Знайте, учитесь, а не то...**
Трут колодки, набивая кровавые мозоли. Молча, без стонов, бредут бунтари. На каторгу. Не все дойдут. Немногие вернутся.... Еще совсем недавно они смеялись в лицо смерти, танцуя под пулями. Теперь смерть, оскалясь, косит их ржавой косой одного за другим. В те дни урожай костлявой был богатым.
Не все дойдут. Немногие вернутся...
По заснеженной степи спотыкаясь, бредут три сгорбленные фигуры. Ноздри разорваны щипцами палачей, на шеях еще кровоточат мозоли от колодок - беглецы.
Захар споткнулся, упал на колени, зашелся в кашле. Черная борода покрылась изморозью, щеки впали и только голубые глаза, под сросшимися у переносицы бровями горели огнем. Его спутник, кайсак, присел рядом. Третий со стоном повалился следом, даже, несмотря на обезображенное лицо и покрывшиеся густой светлой щетиной щеки, было видно, что он очень молод.
С трудом, переводя дыхание, Захар прошептал разбитыми в лихорадке губами:
- Надо идти... померзнем...
- Надо туда... - указал рукой кайсак. - Там Жайык...
- Гришка вставай... - тяжело поднимаясь, обратился к молодому спутнику Захар. - Подсоби ему Жанат...
Уже стемнело, когда беглецы, наконец, добрались до небольшого пролеска на берегу Яика. Могуч, свободолюбив Яик, но и его заковала в ледяные кандалы матушка-природа. Захар спустился по крутому яру к скованной льдом реке. Прошелся по льду, прислушиваясь к стонам, прогибающегося под ногами, еще неокрепшего льда. Взглянул на тот берег, где слабо мерцали огнями родные курени. Где-то там его любимая Светланка. Распускает длинную косу, и густые черные волосы шелковыми волнами растекаются по белоснежным плечам. Она проводит гребнем по волосам, а по щеке стекает жгучая капля слезы. Ждет. И хотелось Захару, что есть мочи крикнуть: "Вот он я, любимая! Ушел, бежал! К тебе, ненаглядная моя!"
- Когда переходить будем? - спросил Жанат.
Захар с трудом оторвал взгляд от мерцающих огней ночного городка.
- Пусть заснут, ночью пойдем.
Гасли огни куреней. Захар дыхнул паром на промерзшие руки и поднялся.
Захар, ступая, настороженно прислушивался к скрипу льда. Вслед за ним шел Гришка. И если Захар осторожничал, то казачок напротив все норовил побежать. К родным куреням, к теплу, к еде...
Оставалось совсем немного до берега, уже можно было различить плетень ближайшего к реке куреня. Как вдруг Гришка широко шагнул и, обгоняя Захара, поспешил к берегу.
- Стой! Куда тебя черти понесли?! - встревожился Захар.
- Нет мочи терпеть дядь Захар! - ответил Гришка и почти побежал.
Но, не ступив и трех шагов, Гришка вдруг провалился. Брызги ледяной воды окатили казака с головой, но руками он все еще цеплялся за крошащийся лед полыньи. Жанат было бросился на помощь, но Захар остановил. Сбросил рваный полушубок с плеч, лег животом на лед, и пополз к полынье. Жанат осторожно полз следом. Видел Захар: уж выбился Гришка из сил, еще немного и проглотит его Яик-Горыныч***. Еще чуть-чуть... И тут ушел Гришка под воду. Захар бросился к полынье, схватил ускользающую под воду руку товарища. Зарычал лед под казаком, подломился. На помощь кинулся Жанат, вдвоем, проваливаясь, ломая лед, они вытянули Гришку на безопасное место. Тот не дышал. Перевернув Гришку на живот, Захар обхватил его сзади и сдавил, еще, еще сильнее. Гришка дернулся, захрипел и, наконец, закашлялся, выплевывая ледяную воду из легких.
- Скорее Жанат! - крикнул Захар. - Подсоби...
Подхватив под руки теряющего сознание Гришку, они понесли казака к берегу. С трудом забрались на крутой яр.
- Давай к тому куреню! - сказал Захар. - Это деда Михаила курень! Он не погонит...
Гришку уложили на печь, сами продрогшие, насквозь промокшие, протянув руки к жарко пылающему огню, уселись рядом. Дед Михаил, кряхтя, хлопотал в сенях.
Баба Валя, горько вздыхая, гремела чугунками. Вошел дед, с сухими вещами в охапку.
- Вот... переодеться бы вам надо! - сказал он.
- А ты чего?! Возишься как корова! - прикрикнул дед на старуху. - Давай скорее, чего-нибудь на стол накрой!
Захар с трудом оторвался от чугунка с горячей картошкой. Жадно проглотил чуть пережеванный кусок хлеба и залпом осушил стакан самогона. Трое суток без еды...
Дед подсел к столу, разлил самогон.
- Вернулся, значит, Захарка...
- Угу...
- Бежал никак?
Захар ухмыльнулся:
- Нет! Матушка-инператрица помиловала!
- Вон видишь, даже печатью царской наградила! - Захар указал на изуродованное лицо.
- Я ведь и не признал тебя поначалу! Эх, как они тебя...
Захар вдруг бросил ложку. Выпил. Взглянул на свое изуродованное отражение в самоваре. "А примет ли его таким Светланка? Примет... пусть из жалости, но не погонит! Вот полюбит ли?" - встревожено думал казак.
- Дед, а как там Светланка моя? - с трудом скрывая дрожь в голосе, спросил Захар.
Дед Михаил вдруг заволновался, отпил дрожащей рукой из кружки. Баба Валя всплеснула руками, прикрыла рот краешком платка и выскочила в сени.
У Захара перехватило дыхание.
- Говори же дед, не томи!
Дед крякнул, опустил глаза и глухо ответил:
- Нету больше твоей Светланки... Померла...
Молча слушал Захар рассказ деда. О том, как схватили у колодца пьяные стрельцы Светланку. Как насильно упоив, сильничали ее. Как за то, что пытался помешать, запороли до смерти ее отца. О том как, сжав зубы и некогда грозные кулаки, стерпели позор казаки... Впрок пошла наука императрицы...
Рассказал дед, как бросилась опороченная Светланка в мутные волны Яика. О том, что в чреве ее был младенец, его, Захаров, ребенок. Похоронили ее у Баскачкиного моста, рядом с опивцами...
Молча слушал Захар рассказ деда, да только пальцы сжались в могучие кулаки.
Хорошо весной на Яике. Степь цветет тюльпанами. Черная зябь ждет, не дождется семени. Натужно воет лось, зазывая лосиху. А в синем небе, радостно вьется жаворонок. Все живое кругом ликует, радуется весеннему теплу, солнцу...
А Яик бушует. Тяжело несет свои помутневшие талые воды. Смывает все, что ни попадется на его пути. Размывает берега, вырывает с корнем вековые деревья. Нет, не было и не будет силы способной усмирить Яик в половодье.
Вечерело. Матовый солнечный круг медленно опускался, окрашивая небо алым цветом. Почтовый обоз уже подъезжал к Баскачкиному мосту. Вскоре передохнут уставшие лошади. Выпьют водки стрельцы, охранявшие обоз от самого Оренбурга.
- Вань! А Вань?! - позвал товарища один из стрельцов
- Ну, чего тебе?
- А девки тут у них красные?
- Угу...
- Эх, сейчас бы с красной дивчиной, да на пуховую перину...
И вдруг вечернюю тишину разорвали дикие визги и гиканье. От старицы, обозу наперерез, мчались с десяток всадников.
- Матерь божья! - воскликнул тот, что мечтал о перине.
Во главе отряда на злом вороном жеребце летел Захар. На изуродованном лице играла страшная улыбка. И лица многих его товарищей были обезображены. Бунтари...
- Матерь божья... - повторил в ужасе стрелец.
Захар вскинул шашку и рубанул с плеча. С жутким свистом шашка опустилась на голову стрельца. Не видать тебе стрелец, дивчины. Стала матушка-земля пуховой твоей периною.
Стрельцы бросились бежать, но казаки их догоняли и безжалостно рубили. Последнего, накинув на шею петлю, приволокли обратно к обозу.
Захар рывком распахнул дверь кареты, в которой, испуганно поправляя то мундир, то пенсне, суетился почтальон. За его спиной, в ужасе прикрыв лицо, вжалась в угол испуганная женщина.
- В чем дело? Как вы смеете? Мы с супругой являемся приближенными Его пре...
Захар схватил его за шиворот и вышвырнул из кареты.
- Казнить... - бросил он через плечо.
Взметнулись шашки, и труп почтальона повалился в придорожную пыль.
Из кареты с жутким воплем выскочила женщина и бросилась к телу мужа.
- И эту...
- Захар... дозволь нам ее на час... - улыбаясь, прогундосил в изуродованный нос один из разбойников.
- Казнить!
Тяжело вздохнув, казак рубанул, стоны несчастной тотчас затихли.
Подвели вывалявшегося в пыли стрельца с петлей на шее. Совсем уже старик...
Стрелец упал перед Захаром на колени и взмолился:
- Не губи отец родной... Помилуй Христа ради!
Захар упал на колени рядом со стрельцом, схватил его за голову и, вонзив полный ненависти взгляд в наполненные слезами глаза старика, зашептал:
- А ее ты пожалел? Меня ты пожалел? Христа вспомнил? Жить хочется? А мне не хочется! Слышишь, мне жить не хочется!!!
Захар вскочил.
- Бог простит! Повесить сукина сына!
Стрельца уволокли.
И вдруг из кареты раздался пронзительный детский плач. Захар осмотрел карету и, заглянув под скамью, увидел сверток с ревущим младенцем. Презрительно сморщившись, он швырнул младенца на руки Гришке.
- Этого... утопить! - приказал он и, широко ступая, пошел к жеребцу.
- Дядь Захар... - вдруг бросился к нему Гришка. - Это ж младенец еще...
Гришка развернул мокрый сверток.
- Казак... - улыбнувшись, сказал он.
Захар скосил глаза на младенца, вскочил в седло и бросил:
- Да и хрен с ним...
Уже к лету отряд Захара насчитывал добрую сотню человек. Ловко уходя от погони, ночевали в степи под открытым небом. Грабили обозы, зажиточных селян, баев. Но не о разбое и грабежах мечтал Захар. Единственное что еще держало его на этом свете, это ненависть. Жажда мести душила его жаркими летними ночами. Он вскакивал с постели и, меряя шагами горницу, мечтал о том, как разгромит стрелецкие казармы. И уж тогда он отомстит, вволю напьется вражьей кровушки... Но сотни даже самых отчаянных людей для этой затей было мало... Нужно пять сотен... тысяча... И тогда...
Ох, не об этом грезил четверть века назад полковник Грушин. Тогда, восемнадцати лет от роду, гвардии сержант Семеновского полка Александр Петрович Грушин зачитывался в душных казармах мемуарами прославленных русских полководцев. И снились ему грандиозные баталии, панорамы великих сражений.
Он проделал нелегкий путь от сержанта до полковника, был прилежен в учебе, рьян на службе, но...
Трясясь в дорожной кибитке, полковник мрачно разглядывал унылые пейзажи этой порядком уже наскучившей степи. Как мог Его превосходительство князь Игорь Сергеевич с ним так поступить? И это награда за годы верной службы?
Вдруг кони всхрапнули, и кибитку резко тряхнуло. Да так что полковник больно ударился головой о деревянную стойку.
- Тпру! Окаянные! - послышался окрик ямщика.
Полковник высунулся из кибитки:
- Ну что там?!
- Рыжая дорогу перебежала... Испужались проклятые!
Полковник взглянул вслед улепетывающей лисице. Выхватил пистолет и почти не целясь выстрелил...
- Попали Ваше благородие! Ей богу попали! Ох, и меткий же вы стрелок...
В Яицкий городок, Уральск, прибыли уже затемно. Ямщик проводил полковника на квартиру. А сам, напоив лошадей, достал из кибитки подстреленную лису.
- Эх, хороша... - ямщик провел ладонью по густому меху.
Достал нож и осторожно вскрыл брюхо. Запустил руку в утробу, вытянул внутренности, и только было обрезал, как вдруг, приглядевшись, в страхе отбросил от себя труп лисицы.
- Свят, свят, свят....
В развороченной утробе, еще копошились не рожденные лисята...
- Гришка! Ты его еще титькой покорми! - подтрунивали казаки над возившимся с малышом товарищем
- Это ты дело говоришь... - согласился Гришка. - Надо бы ему няньку найти!
- А ты женись!
Гришка задумался, потом встряхнул головой:
- Не, жениться не хочу...
- Поди женилка еще не выросла!
Казаки загоготали.
В горницу вошел Захар.
- Милости просим Захар Степаныч...
Захар чуть кивнул, отвечая на приветствие. Покосился на сосущего палец мальца.
- А это что за... - Захар запнулся.
Гришка завернул младенца в одеяло.
- Так это ж крестник твой дядь Захар! Вот и мы тут с казаками порешили его Захаром окрестить! - Гришка украдкой хитро подмигнул товарищам.
- Да... так и есть... порешили! - загудели казаки.
Захар отмахнулся от назойливо жужжащей мухи.
- Гришка! Поди сюда на час...
Захар раскачал покосившийся плетень, словно проверяя на прочность.
- Сколько у нас казаков? - спросил он Гришку.
- С полдесятка станичников... из беглых десятка два... Да и у Жаната кайсаков десятка три...
Захар сорвал былинку, пережевал, сплюнул горечь.
- Мало! - зло пнул плетень. - Гришка, ты вот что... Разошли людей по станицам! Пускай слух пустят: мол, вернулся царь Петр, бежал с каторги, пусть обещают все, что ни попросят!
- Ясно... Только поверят ли?
- Поверят... Немало еще казаков обиженно на инператрицу!
Мелел Яик. Золотыми нитями покрыла его крутые берега приближающаяся осень.
Войско Захара росло, пять сотен конных и сотни три пеших казаков собралось на клич мятежного "царя". Не встречая достойных противников в малых станицах и селах, казаки все чаще разбойничали, пили, роптали. Захар созвал сотников.
- Ну что братцы? Заскучали никак?
- Да что мы-то... Мы за тобой и в огонь пойдем! А казаки мучатся... Обещал, говорят, царь вольницу! А окромя грабежей, да драк с кайсацкими баями ничего... - начал Егор Старцев.
- Точно... точно... - подхватили другие.
- Мучатся, говоришь? - хитро прищурил глаз Захар.
- Точно... мучатся...
Где-то в сенях послышался шум, упало ведро, в избу ворвался разъяренный Жанат. Зло, сквозь зубы кайсак процедил:
- Ты что делаешь?! С кем воюешь?! Кого грабишь?! Ты... - задыхаясь от ярости, Жанат ударил плетью по столу.
Захар нахмурился.
- А ну постой.... Не кипятись! Объясни толком, что случилось?
Жанат обернулся к двери и кого-то кликнул.
Указав плетью на вошедшего старика кайсака, Жанат горячо заговорил:
- Это родич мой! Босяк, как и я! А твои люди у него последнего коня забрали!
Захар оглядел горницу:
- Кто?
Казаки молчали.
- Семка Кривой давеча конем бахвалился... - наконец произнес кто-то.
- Привести его сюда! - приказал Захар.
Скоро в избу пошатываясь, вошел пьяный Семка.
- Звал Захар?
Увидев Кривого, старик что-то закричал и, насылая проклятия, замахал на казака руками.
- Но, но не балуй... байская морда! - потянулся к заложенной в сапог нагайке Семка.
Жанат яростно мял в руках плеть.
- Ты у старика коня увел? - насупившись спросил Захар.
- Да, это ж бай! Захар Степанович! У него в степи табунов...
- Врешь собака... - вскинулся Жанат.
- А ну цыц! - крикнул Захар.
- Коня старику вернуть...
Семка поднялся:
- Да как скажешь Захар Степанович... Нужна мне эта кляча....
- А этому! - Захар указал пальцем на Семку. - Сто плетей и гнать взашей! Что б не повадно было сукину сыну!
- Да ты чего Захар?! Мы ж с тобой в одном полку служили...?!
- Потому в живых тебя оставил...
Семку подхватили под руки два дюжих казака и потащили прочь.
Захар встал из-за стола, уперся в него кулаками и, вглядываясь тяжелым взглядом в глаза каждому, сказал:
- Ну что ж. Коли заскучали, пора и погулять казачкам. Через неделю, с Богом, выступаем! Пойдем стрелецкие казармы бить!
На мгновение в горнице застыла тишина. А потом вдруг:
- Вот это дело!
- То-то казаки порадуются...
- Эх, погуляем...
Александр Петрович нервно мерил комнату шагами, еще раз перечитал полученное письмо и зло швырнул его на стол. Полученные известия его огорчили. Его дражайшая супруга уведомляла в письме, что никак может в ближайшее время выехать из Петербурга, сильно простыла, однако просит не беспокоится, так как доктор сказал, что болезнь не серьезная и в самое ближайшее время она поправиться.
Но не болезнь жены тревожила полковника...
Анастасия Павловна с юности, в определенных кругах, считалась девицей ветреной. Да и сам Грушин женился на ней скорее по расчету, нежели из любви. Отец Анастасии Павловны был одной из влиятельных особ при дворе. И брак с Анастасией Павловной многое сулил поручику Грушину. Но ожидания Александра Петровича не оправдались. Вскоре после свадьбы тесть его попал в опалу и покинул столицу, оставив ветреную дочь на попечение, тогда еще гвардии капитану, Грушину. А количество поклонников Анастасии Павловны с годами только росло. В числе коих был и князь Игорь Сергеевич, направивший его в эти степи...
- Стой! Куда прешь... - шум в сенях отвлек полковника от мрачных мыслей.
- Мне к Его высокоблагородию надо! Важно....
- Его высокоблагородие отдыхают... Стой, черт!
Александр Петрович распахнул дверь.
- Кого там принесло?!
- К вам тут казак просится! Говорит что важно!
- Пусть войдет!
Полковник сел за стол и брезгливо оглядел в смущении мнущегося в дверях кривого казака.
- Что у тебя?
- Здравия желаю Ваше благородие!
- Здравствуй, здравствуй...
- У меня это... вести дурные...
- Что за вести?
Семка Кривой утер фуражкой лоб и выпалил:
- Не сегодня-завтра Захар Сычев с тысячным войском нападет на казармы...
Полковник поднялся с места.
- Сычев говоришь? Откуда знаешь?
Семка опустил глаза в пол.
- Так... я служил у него...
- Верой и правдой? - глаза полковника хищно прищурились.
- А то как же?! - Семка повернулся и обнажил исполосованную нагайкой спину. - А вот вознаграда...
- Ну-ну оденься.... А теперь расскажи-ка мне мил человек, что за человек этот Захар Сычев?
Долго и внимательно слушал рассказ Кривого полковник. Затем отвернулся к окну, сложил руки на груди и о чем-то задумался.
Семка сидел у стола, мял в руках фуражку, одел на голову, снова снял, положил на стол и вдруг нечаянно смахнул чернильницу. Полковник обернулся. Чернила растеклись по столу, огромная клякса упала на письмо Анастасии Павловны.
- Извиняйте Ваше благородие! - поднимая с пола чернильницу, выдавил из себя Семка.
- Ничего, ничего... Так ты наверно награды ждешь?
- Что вы Ваше благородие...
- Караульный!
Вошел стрелец.
- Повесить подлеца!
- Ваше благородие... - только и смог проговорить Семка.
Но полковник уже отвернулся к окну, а когда за стрельцами захлопнулась дверь, зло бросил:
- Измена... кругом измена!
В степи перед стрелецкими казармами показалось войско Захара. Стрельцы высыпали на вал и, крестясь, с тревогой вглядывались в войско противника.
Перед войском на вороном коне гарцевал Захар. На нем был красный, расшитый золотом, кафтан. Шапка, обитая лисьим мехом. На боку шашка в позолоченных ножнах.
- Гришка, поди сюда! - позвал атаман.
Тот тут же на гнедом мерине подлетел к атаману.
- Намотай на пику белый рушник и дуй к казармам! Скажешь царь, мол, приказывает сдаться и уповать на милость государеву! Понял?
Захаров конь играл, закусив удила, то и дело нетерпеливо встряхивал гривой. Захар похлопал его по шее:
- Потерпи... еще чуток....
Хотя и сам атаман от нетерпенья искусал все губы.
А тем временем Гришка уже гарцевал перед валом.
- Слушай указ государев! - громко крикнул он собравшимся на валу стрельцам. - Его инператорское величество приказывает вам тотчас сложить оружие и сдаться на их государеву милость!
- Неужто еще один?! - насмешливо ответили с вала. - Многовато что-то нынче государей стало! По одному еще поминки не отгуляли, на тебе, второй!
Стрельцы загоготали.
На вал поднялся полковник Грушин.
- Передай беглому каторжнику и бунтарю Захару Сычеву, что бы сейчас же распускал свой сброд и, уповая на милость Ее императорского величества, шел ко мне с повинной! А иначе не ему, не его разбойникам виселицы не миновать!
Гришка развернул мерина и, чуть хлестнув нагайкой, помчался к Захару.
- Все... отказалися! - доложил он.
Захар удовлетворенно кивнул.
- Ну, с Богом! На приступ!
Три сотни всадников с гиканьем неслись к валу. От казарм послышались редкие хлопки выстрелов.
Стрельцы выкатили пушку. Захар услышал грохот орудия. И разом из всех ружей грянули стрельцы. Пули косили казаков, оставляя в рядах невосполнимые бреши. Споткнулись мчавшиеся первыми, придержали коней скакавшие следом. Казаки захлебнулись. Еще одно пушечное ядро разорвало с полдесятка. А до вала было уже рукой подать... Поворачивают коней казаки, мешкают. Метко стреляют стрельцы...
И тут справа из густого пролеска, с диким воем, высыпала сотня Жаната. Кайсаки лавиной неслись на вал. Стрельцы спутались, стали разворачивать пушку. Как вдруг из-за небольшого холма слева от казарм с криком "Ура!" показались пешие казаки. Сразу с трех сторон атаковал Захар стрельцов. Жмут казаки. Вот уже первые взобрались на вал. Взобрались, да что бы там и погибнуть! Насмерть стоят стрельцы. Волна за волной накатывают казаки на вал, но, разбившись, словно волны о гранитный утес, откатываются назад.
- "Терпи! Терпи..." - похлопывал Захар коня по холке.