Коллектив авторов : другие произведения.

Литературный журнал

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Привет, дорогие читатели! Заранее хочу попросить прощения за задержку номера. Да-да, вышел первоапрельский номер не складно и был не разослан по всем библиотекам, а потому за апрель у нас получается только один номер. Однако сути это не меняет, как и прежде выходить мы будем 1 и 15 числа каждого месяца. К моему удивлению, после выпуска прошлого номера, количество подаваемых заявок на публикацию несколько уменьшилось. Не то, чтобы сильно, но существенно. Поначалу мы получали за две недели около 45-60 писем от авторов. За прошедшее же время поступило всего 32 заявки на публикацию и около 30 откликов от читателей. Я стал всерьез подумывать: єА то ли мы публикуем? А нравится ли это читателями? И стоит ли продолжать работу?. О своих опасениях на счет работы я сразу же пожаловался одному своему известному другу-поэту. Но, вместо упреков или дельных советов, получил емкий и точный ответ: ...число же хороших работ возросло? Отклики положительные? А значит, всё в порядке, вы убедили толковых авторов, что публиковаться у вас не стыдно. Чего ты ещё желаешь?... После таких слов от души как-то отлегло. Да и в самом деле, чего я еще желаю? Но, ближе к делу. В журнале появилась рубрика, называется она DIAMONDS FROM RUST, что переводится: єАлмазы из ржавчины". В ней, наш специальный обозреватель Тимур Ромодановский будет публиковать небольшие очерки о музыке нашего и прошедшего столетий. Но, на этом мы останавливаться не собираемся и, обещаю, вскоре журнал будет параллельно освещать ещё много других интересных тем. Пока же, мы постараемся развлечь вас художественными и историческим материалами. Да-да, и тут наш ассортимент несколько вырос. Помимо занятных и,порой, трогательных стихотворений, в этом номере вы найдете новый текст уже публиковавшегося унас Артёма Новиченкова єСын машиниста" . Наравне с ним, есть и текст другого автора: єПервый снег" - Александра Клеща. Оба произведения добрые и сентиментальные, что, надеюсь, придется по вкусу тем, кто все же почувствовал и уловил весенне настроение. Есть же и небольшая миниатюра, приближающая нас к прошлому, к 40-м годам. Это текст Игоря Иванова: єЕврейские судьбы". А чтобы вам, уважаемые читатели, было чему улыбнуться, мы публикуем две веселые работы. Первая - ироническая миниатюра - Аркадия Попугаева: єДолгожданные письма", а вторая - юмористический шарж от Андрея Ермолаева єВечер, автобус, давка". Но и на этом мы не спешим заканчивать номер. В конце, мы публикуем редкую и ценную работу: воспоминания об грузино-абхазской войне 90-х годов. Сам я ее читал с интересом, и хотя, многие могут выразить недоумение, касательно художественной составляющей работы. Я предпочел оставить очерк Сергея Дроздова єАбхазская командировка, 1992 год" совершенно не тронутым. Всё-таки, это можно отнести к историческим воспоминанием, а такие работы, согласитесь, неприкосновенны. Вот такой вот номер получился, полевой и ударный... Приятного прочтения, ждем ваших писем с критикой, предложениями и текстами.... Удачи! С уважением, главный редактор: Никита Митрохин. klyap_redakciya@mail.ru
  В этом номере:
  Обращение главного редактора
  Евгений Капустин
  Марина Аленушкина
  Анастасия Шеховцова
  Аркадий Попугаев "Долгожданные письма"
  Андрей Ермолаев "Вечер, автобус, давка"
  DIAMONDS FROM RUST*
  *бриллианты из ржавчины
  Александр Клещ "Первый снег"
  Артём Новиченков "Сын машиниста"
  Игорь Иванов "Еврейские судьбы"
  Сергей Дроздов "Абхазская командировка, 1992 г"
  
  Электронный литературный журнал
  "КЛЯП"
  ООО "Наша молодежь"
  при поддержке творческого коллектива "Напалм"
  Главный редактор:
  Никита Митрохин
  Редколлегия:
  Андрей Смертников,
  Анна Тен
  Москва, 2011
  ISBN 978-5-7117-0196-7
  
  Обращение главного редактора
  
  Привет, дорогие читатели!
  Привет, дорогие читатели!
  Заранее хочу попросить прощения за задержку номера. Да-да, вышел первоапрельский номер не складно и был не разослан по всем библиотекам, а потому за апрель у нас получается только один номер. Однако сути это не меняет, как и прежде выходить мы будем 1 и 15 числа каждого месяца.
  К моему удивлению, после выпуска прошлого номера, количество подаваемых заявок на публикацию несколько уменьшилось. Не то, чтобы сильно, но существенно. Поначалу мы получали за две недели около 45-60 писем от авторов. За прошедшее же время поступило всего 32 заявки на публикацию и около 30 откликов от читателей. Я стал всерьез подумывать: "А то ли мы публикуем? А нравится ли это читателями? И стоит ли продолжать работу?". О своих опасениях на счет работы я сразу же пожаловался одному своему известному другу-поэту.
  Но, вместо упреков или дельных советов, получил емкий и точный ответ: "...число же хороших работ возросло? Отклики положительные? А значит, всё в порядке, вы убедили толковых авторов, что публиковаться у вас не стыдно. Чего ты ещё желаешь?..."
  После таких слов от души как-то отлегло. Да и в самом деле, чего я еще желаю?
  Но, ближе к делу. В журнале появилась рубрика, называется она "DIAMONDS FROM RUST" , что переводится: "Алмазы из ржавчины". В ней, наш специальный обозреватель Тимур Ромодановский будет публиковать небольшие очерки о музыке нашего и прошедшего столетий. Но, на этом мы останавливаться не собираемся и, обещаю, вскоре журнал будет параллельно освещать ещё много других интересных тем.
  Пока же, мы постараемся развлечь вас художественными и историческим материалами. Да-да, и тут наш ассортимент несколько вырос. Помимо занятных и,порой, трогательных стихотворений, в этом номере вы найдете новый текст уже публиковавшегося унас Артёма Новиченкова "Сын машиниста" . Наравне с ним, есть и текст другого автора: "Первый снег" - Александра Клеща. Оба произведения добрые и сентиментальные, что, надеюсь, придется по вкусу тем, кто все же почувствовал и уловил весенне настроение. Есть же и небольшая миниатюра, приближающая нас к прошлому, к 40-м годам. Это текст Игоря Иванова: "Еврейские судьбы". А чтобы вам, уважаемые читатели, было чему улыбнуться, мы публикуем две веселые работы. Первая - ироническая миниатюра - Аркадия Попугаева: "Долгожданные письма", а вторая - юмористический шарж от Андрея Ермолаева "Вечер, автобус, давка". Но и на этом мы не спешим заканчивать номер. В конце, мы публикуем редкую и ценную работу: воспоминания об грузино-абхазской войне 90-х годов. Сам я ее читал с интересом, и хотя, многие могут выразить недоумение, касательно художественной составляющей работы. Я предпочел оставить очерк Сергея Дроздова "Абхазская командировка, 1992 год" совершенно не тронутым. Всё-таки, это можно отнести к историческим воспоминанием, а такие работы, согласитесь, неприкосновенны.
  Вот такой вот номер получился, полевой и ударный...
  Приятного прочтения, ждем ваших писем с критикой, предложениями и текстами....
  Удачи!
  С уважением,
  главный редактор: Никита Митрохин.
  klyap_redakciya@mail.ru
  
  Евгений Капустин
  
  ***
  Сплетение луны с горой
  Рождает тишину.
  Мне снова кажется порой,
  Что я люблю одну,
  И в каждой женщине Земли -
  Частица от неё!
  Меня опять перевели
  С латыни на новьё...
  И никогда и никому
  Не видеть небо в нас!
  И превращается в тюрьму
  Задумчивый рассказ...
  Теряя волю между строк,
  Я всё-таки люблю.
  В своём отечестве порок
  Не равен ли нулю?..
  
  * * *
  Любовно прижавшийся к памяти,
  По-братски обнявший мечты,
  Я вижу, как сонная заветерь
  Опять меня ждёт с высоты.
  Я видел, как воля безоблачна,
  Я слышал, как небо молчит,
  И россыпь серебряной полночи
  Собрал перед битвой на щит.
  И светом, и болью отмеченный,
  До века укрывшийся в сон,
  Воскресший случайными встречами,
  Я выдумал свой горизонт.
  
  Женщина
  
  Ты - солнце и пламя, ты - холод и снег,
  Ты истина в платье лукавом.
  Прекрасная дама в тот рыцарский век,
  Валькирия в веке кровавом.
  Ты мать партизана, героя жена.
  В любви и в бою несравненна!
  Жива и бессмертна, в толпе и одна,
  Единственная во Вселенной!
  Ты - вечная память, ты - радости миг,
  Ты словно свеча пред иконой,
  И луч неземной озаряет твой лик, -
  В нём отблески выси бездонной.
  Ты в храме в молитве, и храм - ты сама,
  И ангел склоняет колени...
  Ты сходишь с ума, и ты сводишь с ума,
  И я - твой восторженный пленник!
  
  Марина Аленушкина
  
  ***
  Возьми меня с собой, малыш,
  Сожму ладонь с тобою вместе,
  Пройдёмся по изгибам крыш,
  И вспомним радужные песни,
  Я покажу тебе весь мир,
  А ты открой дорогу в счастье,
  Сегодня как ни с кем другим
  Была я искренней...Отчасти
  Ты мне правду говорил,
  Сегодня - ты, а завтра я с другим,
  Пока мы вместе - будь моим,
  Мы будем прикасаться к Богу,
  Ты будешь самым дорогим,
  Любви тебе, клубок в дорогу,
  Пусть он покажет тебе путь,
  Путь верности, любви и счастья,
  А я, пожалуй, помолюсь,
  Чтоб Бог твоей судьбой был властен!
  Чтоб он помог тебе в пути,
  Прошу не потеряйся, милый,
  Найди ЕЁ, к себе прижми
  И называй всю жизнь любимой!...
  
  ***
  Ты слаб перед жизнью,
  Она тебя съела,
  Она заглотнула тебя с головой.
  Она погубила юное тело,
  Теперь оно дохнет в каморке сырой.
  Кури теперь, парень,
  А что тебе делать?
  И выпей на счастье,
  А вдруг повезёт?
  Сиди на кровати,
  Рассказывай басни,
  Авось кто услышит
  И в гости придёт.
  
  Кровавые руки,
  Глаза все в слезах.
  Ну, что же ты, парень,
  Жизнь - вовсе не злюка,
  Она тебе жизнь припасла в небесах,
  Так будь благодарен ей,
  Вот вся наука.
  
  ***
  Если нельзя словами добиться,
  Зачем вообще что-то говорить?
  Кто-то может просто влюбиться,
  Другие умеют любить.
  А ты?
  
  Анастасия Шеховцова
  
  Ночное "и"
  
  Небо звездами гладит подушку,
  Тихий блюз напевает едва.
  Ты меня поцелуешь в макушку -
  Только раз. Или, может быть, два.
  И фонарь через стекла на кухне
  Проследит, когда чайник вскипит,
  И сигнально на время потухнет,
  И от ветра в ночи заскрипит.
  И трамвай полуночный зарядит
  Монотонный стучащий гобой,
  Я в ночном неприличном наряде
  До утра проболтаю с тобой,
  И прижмусь, и вздохну, и растаю,
  И ресницы с улыбкой сомкну...
  Простою, пока день не настанет,
  Прижимая ладошку к окну.
  
  Имя твое
  
  Когда в мертво-пасмурном мареве инея
  От первого снега расплавилась ночь,
  Решила ее окрестить твоим именем,
  Ведь только оно и смогло бы помочь.
  Когда томно-серое утро запачкало
  Поверхность бесцветных обойных полей,
  Подумалось вдруг: "Ну какая ж чудачка я!
  Часы называть именами людей!"
  Но снова, когда, застилая безвременьем,
  На землю обрушился полдень, как тень,
  Мне виделось это немыслимым бременем -
  Прожить безымянный, бессмысленный день.
  И вечер, разбито ступив на планету,
  Разъел и размазал предметов черты.
  Он тоже исполнил традицию эту:
  Быть названным так же, как назван был ты.
  Я будни твоим разукрасила именем,
  Чтоб мир обесцвеченный разрисовать.
  И чтобы предмет по привычке не вылинял,
  Его твоим именем можно назвать.
  
  ***
  Я так хочу куда-то улететь,
  Где люди живут - не жмутся в быту столичном.
  Вот так просто взять! - и взять затяжной больничный,
  И убежать бы к морю, чтоб там стареть.
  За платья платить,
  Купальников накупать,
  Чтоб дядька усатый, сотрудник аэрофлота,
  Увидев во сне багаж мой, промямлил что-то
  И, перевернувшись, не смог этой ночью спать.
  Носильщик насилу поднял бы мой чемодан -
  Его заставлять пришлось бы почти насильно
  И объяснять ему жестами, так бессильно:
  Мол, я прилетела стареть здесь из дальних стран.
  И что чемодан тяжел, так как там, на дне
  Разложен мой быт по стопочкам кучей маек.
  Но я наконец-то здесь, и смотреть на чаек -
  Последнее, что хочется делать мне.
  
  Аркадий Попугаев
  Долгожданные письма
  
  Михаил Андреевич проснулся первого января очень рано. Как впрочем, и всегда. Голова гудела, горечь поднималась из глубин желудка, и все тело ломило, как после попойки. Но он давно уже не пил ничего кроме лекарств. Запив стаканом воды свою утреннюю дозу, он заторопился.
  Спустившись на первый этаж, он, шаркающей походкой, доплелся до почтового ящика. Неужели и сегодня не будет писем? Почта работает из рук вон плохо, не то, что раньше! Письма должны были доставить ещё неделю назад, а их все нет.
  Он повернул ключ и заглянул внутрь ящика. Вот они родимые - лежат! Трясущейся рукой он прижал их к груди и заторопился к себе.
  А дома Михаил Андреевич решил не спешить. Поставил чайник на огонь и взял в руки первый конверт. Красивая картинка с нарядной елочкой. Штемпель. Повертел в руке и взял другой. Нарисованный Дед Мороз сахарно улыбался.
  Он отложил письма, насыпал щедрой рукой заварки и залил кипятком. Задумавшись ненадолго, достал-таки с полки коробку с сахаром и положил два куска в чашку. Его лицо сияло, когда он, фыркая и причмокивая, отхлебывал горячий чай. Наконец он не выдержал, отставил в сторону чашку и, разорвав конверт, стал читать.
  "Уважаемый Михаил Андреевич!..."
  А то, как же! Конечно уважаемый. Глаза его увлажнились. Он бегло пробежал по строкам и взялся за второе письмо. Смотри-ка, помнят меня сукины дети. Пишут старику, не забывают. Волнение понемногу утихало.
  
  Андрей Ермолаев
  Вечер, автобус, давка
  
  Поздний вечер... Автобус... Давка...
  Пожилая женщина передает деньги на билет, сидевшему перед ней, пьяному ,бритоголовому парню.
  - Молодой человек!- говорит она.- передайте на билет!
  Пьяный, взяв купюру, обращается к рядом стоящему с ним мужчиной в форме.
  - Слышь, мент, на билет передай!
  - Я не мент!- отвечает мужчина, взяв деньги. - Я летчик!
  Парень несколько секунд переваривает ответ.
  - Слышь, бабка!- поворачиваясь назад, ворчит недовольно парень- Какой на хрен билет? Мы же в самолете!!!
  
  DIAMONDS FROM RUST *
  *алмазы из ржавчины
  ЭЛЕКТРОННЫЙ ЖУРНАЛ КЛЯП
  Тимур Ромодановский
  
  Если верить чартам и критикам, эти пластинки - полное фуфло.
  Лейблы переиздают их исключительно из уважения к остальному бэк-каталогу артиста. Меломаны покупают их в последнюю очередь, и только если уж очень захочется иметь чью-то полную дискографию. Рано или поздно они оказываются в распродажах типа "3 диска по цене одного", "Доллар девяносто девять за килограмм пластинок" или "Мы вам приплатим за этот мусор".
  Любить эти пластинки - тот еще mauvais ton. Они же объективно ужасны, правда ведь?
  А это еще как посмотреть...
  ...Дэвид БОУИ и "TIN MACHINE" - "Tin Machine II"...
  "Хамелеон попмузыки", Командор ордена Британской Империи и французского Ордена искусств и литературы, рок-идол, женатый на супермодели, да разве могут у него быть провальные работы?
  Еще как.
  1991 год. Боуи в составе группы "TIN MACHINE" выпускает альбом "Tin Machine II"
  Даже в лояльной к Боуи Великобритании диск не добирается и до двадцатки лучших. Критика, лояльно, пусть и немного недоуменно ("Дэвид Боуи не бреется и играет в хард-рок группе?") воспринявшая предыдущий альбом "TIN MACHINE", вторую пластинку встретила в штыки. Две композиции с вокалом барабанщика группы Ханта Сэйлса ("Stateside" и "Sorry") рецензенты и вовсе записали в худшие записи с участием Дэвида Боуи. ("О-кей, О-кей! А Боуи, изображающий из себя в 1987 году Майкла Джексона - это предсказуемый ход и творческая удача").
  Последней подножкой второму полноформатнику "TIN MACHINE" стала обложка - американскому рынку не понравился тот факт, что у изображенных на ней статуй Курос ничем не прикрыты гениталии. Пришлось их заштриховать. ("Вообще, заштриховывать private parts в оформлении альбомов - добрая традиция для Боуи. Вспомните хотя бы развернутую обложку "Diamond Dogs"...").
  Так что же на самом деле представлял собой второй альбом "TIN MACHINE"?
  Это был диск качественного, пусть и местами вторичного материала. Из недостатков можно назвать отсутствие очевидных хитов и может быть чересчур контрастирующую с бесстрастным пением Боуи вокальную манеру Ханта Сэйлса.
  А вот говоря о достоинствах релиза, само собой, никто не обратил внимания на то, что композиции на альбоме стали более зрелыми, по сравнению с предшественником. В "Goodbye Mr. Ed", например, слышны интонации, которые получат развитие только на рубеже веков, в альбоме Дэвида Боуи "hours...". А упомянутая уже "Stateside" расширяет стилевой диапазон диска за счет парадоксально не лживого белого блюза. ("Видимо, кого-то очень сильно покоробил тот факт, что Боуи в песне отведена роль всего лишь бэк-вокалиста...") Даже если общий тон диска будет не в кайф - эти вещи уж точно нельзя пропустить мимо ушей. Они - самые что ни на есть Diamonds from Rust.
  Музыкантов любят ругать и за однообразие, и за страсть к экспериментам. В данном случае оба утверждений сыпались со всех углов. А ведь можно было бы просто сказать: "мы вообще не хотим слушать хард-рок и блюз в исполнении Боуи ("Про почти металлический "Man Who Sold The World" - тот самый альбом, на обложке которого Дэвид валяется в женском платье, критики, похоже, наглухо забыли...")".
  Вдогонку ко второму альбому, "TIN MACHINE" выпустили атмосферный и игривый, но совершенно не коммерческий концертный альбом "Oy Vey, baby", и он предсказуемо провалился.
  Вскоре из-за внутренних противоречий и стремления Боуи заниматься своими собственными песнями, группа распалась окончательно. Критики получили обратно своего сольного Боуи, а мы потеряли своеобразную хард-роковую команду.
  И еще. Дэвид Боуи снова начал бриться.
  Тимур Ромодановский
  
  Александр Клещ
  Первый снег
  
  Старожилы обещали дождливую осень, в мякиш разбитые дороги. И правда, сентябрь распоясался, пошел пылить дождем почем зря, дороги развезло. И пошла осень без бабьего лета сразу киснуть и бродить. Деревья засквозили, чаще по вечерам густая вязкая морось переходила в синюшный туман. Первыми утренниками и снегирями обхватана калина. В лужах кисла последняя листва, гроздьями повисли капли - их не трогали дрозды.
  Художник Левин приехал в деревню в конце октября в самую распутицу.
  От затяжных дождей деревня - горсть домов по обе стороны дороги - почернела. Сады облетели, лишь сморщенные яблоки, тронутые заморозками, висели, точно моченые. Хохлатые свиристели облюбовали рябину, копошились, дергали голые ветви. На землю осыпались мятые и почти сухие, красные и черные плоды. Рябина падала без семян.
  Художник остановился как обычно у старой знакомой - бабы Води на окраине. Она привыкла к нему за два года, знала его причуды, терпела запах краски. Долгими вечерами она ворчала и все учила жизни своего постояльца.
  С прошлой осени в комнате, где работал Левин, ничего не изменилось. Кровать, стол, стул, неуклюжая самодельная рама-мольберт. В комнате еще не выветрился запах красок. Слипшиеся тюбики лежали на подоконнике.
  Левин разложил все свое добро. В пропахшем щами доме вкусно запахло еще и льняным маслом.
  Потом он вышел на крыльцо и долго сидел на деревянных ступеньках, зачем-то уставившись на поля и низкое осеннее небо. С крыши редко капало. Уже стемнело и плотная морось, смешавшись с туманом, осела на землю, а он все сидел.
  Утром его разбудили синицы, постукивая в оконную раму. В старом, трухлявом дереве они, видимо, нашли что-то вкусное. Окно затянуло испариной, в печи потрескивали дрова и пахло дымком. Старушка гремела посудой, ломала ветки смородины и вишни и бросала их в черный котелок.
  После завтрака художник писал на крыльце первый этюд. Вольно, крупно ложились и спорили друг с другом скудные краски. Лужи, разбитая дорога, почерневшие от влаги крыши хат - ни лучика солнца не добавил Левин. Он писал, и все время думал об ученице - Анне Андреевне. Писал, а вечером мастихином сдирал всю краску с картона.
  Обложным дождем нагрянул ноябрь, изжевал в месиво и так порядком изжеванные дороги. Тряпками обвисли последние кленовые листья. Изо дня в день дождь пузырил лужи, а затем разбивался в морось и висел-колыхался на ветру.
  Таким днем, в который раз содрав краску, художник решил уйти подальше от деревни.
  Мелкий дождик, под стать мороси его не остановил, хотя он еще не окреп после простуды. Друг-доктор еще в Москве просил беречься, но Андрей Павлович сейчас на юге сам лечил застарелую простуду. За Левиным никто не присматривал.
  Художник вышел за село и разбитым проселком пошел через обмякший серый луг. Его уже давно косили не везде. Там, где не вжикала коса, средь мертвых трав белели молоденькие березки, накрапывая последней листвой вместе с осинами и лозами. Вдалеке голубел лес.
  Он прошел пару верст и остановился на развилке. Оглянулся. Ни рыжую ракиту за мельницей, ни лощину он словно и не видел до этого, хотя только прошел мимо них. Художник смотрел назад, вспоминал свой путь и не вспомнил. Он слепо преодолел так много и так много не увидел.
  Смотрел, но был не тут.
  Снова громко думал об Анне Андреевне. Так громко и так образно, что когда остановился, понял, как тихо кругом, если не думаешь. Понял, как отзывчива осенняя тишина на посторонние звуки. Понял и заслушался тишиной.
  Собственно тишина была не гробовой. В деревне громче обычного не то лаяли, не то кашляли собаки, громче обычного гакали и гукали гуси, всего раз уронили стеклышки птицы. Громко стукнула тяжелая дверь. Разве так громко хлопают дверью? Ветер переврал стук топора - принес что-то гулкое и звонкое. Художник не помнил, чтобы летом так пел топор. Гулкий хруст дров трусил последнюю листву.
  Звуки летели вольно и не спотыкались о другие. Мысли заглушали тишину, а шумы, шорохи и лай подчеркивали.
  Сначала Левин слушал, а потом стал замечать. Осенне-горклое небо низко опустилась на землю, набухло и точно акварелью расплылось по мокрой бумаге. Огромный луг и прибранные поля казались то желтыми, то серыми, то охристыми. Только конский щавель бордово нарушал эту серость, да мокрые татарники, вызревшие в густую кофейную гущу.
  Художник присел у лоз, сорвал желтую, не тронутую осенью гусиную лапку вместе с зелеными травинками. Они еще боролись, не хотели увядать и, как все вокруг, превращаться в серую массу.
  Цветок не пах - первые утренники выжгли запахи.
  Беззвучно лозы роняли последние листочки. Журавлиным криком листья волновали душу.
  Из рваного кармана художник достал леденец и забросил в рот. Переходил мост за деревенькой и чуть не упал на блестящих скользких досках. Мост заскрипел и пошли по воде перекатываться волны, сотрясая прибрежные ивы и сбивая с них капли. Утробно булькнула речная вода.
  Река почти застыла. Течение выдавали лишь опавшие листья, медленно уплывая непонятно куда. Густой речной отвар не пропускал свет и скрывал дно даже на мелководье.
  Морось как-то незаметно увлажнила лицо художника. Она так же незаметно опускалась в воду и не давала кругов. Из-за мороси дальний сосновый лесок выдымил в тускло-голубое небо. На голых ветвях вином отдавали налитые синью капли. Они дрожали от легкого ветра и, надувшись-насупившись, булькали в воду.
  Отзвенел и умолк залетный собачий перебрех. Чистозвоном - на прощанье - эхоло небо.
  Художник опустился в низину, и тогда осенняя тишина полностью завладела всем.
  Он с досадой выплюнул конфету. Сладость перебивала осеннюю горечь, он больше сосредотачивался на вкусе, чем на видах. И как только во рту растворилась сладость, он действительно стал слушать и чувствовать полно. Больше ничто его не отвлекало.
  Он часто останавливался, потому что даже ходьба сбивала с мыслей.
  Левин прошел несколько верст и внезапно остановился как вкопанный. В сумке стукнули тюбики с красками, шумно слетела с ракиты крупная ворона и зашелестела воздухом.
  Деревня уже завалилась в овраг. А вдалеке, почти на горизонте, белая церквушка выдавала село.
  Художник завернул в сторону. Колокольный звон его догнал, сбил капли с ветвей и оставил круги в лужах. Левин пошел быстрее. Вдали, куда не долетал звон, он нашел тишину и горечь поздней осени. Православная сладость не мешала думать.
  Ничего писать он не стал.
  Очередная деревня ничем особым не отличалась от предыдущих. На черные огороды кто-то прямо из тюбика выдавил малахитовые кочанчики капусты. Черная разбитая дорога петляла сильнее, чем летом, блестели лужи и в них ярче, чем на самом деле, отражалось небо и тучи. А вокруг большое пространство кочерыжек ржи и пшеницы. Ее давно скосили. И была на этом поле и желтизна, и рыжая накипь, и серость - все это придавало дню скорбь и глубокую задумчивость.
  В деревне звенели ведрами, кричали свиньи, пахло вареным печным картофелем. Звонкий детский крик рассеял осеннюю кислоту, а потом эта кислота вновь завладела пространством.
  В стороне уже отзолотили липы, чернея тонкими стройными стволами. В одиночестве, то там, то здесь, дрожали распаренные листья вишни. Неслышно отделялись ивовые лодочки и падали в грязь. Художник вспомнил золотую осень на Волге. В хороводе берез и кленов он не обращал внимания на ивовые и вишневые листья. И всегда он любовался ими в октябре-ноябре.
  В полсилы еще светили березы, но не горели. Еще недавно пылали даже средь ненастья, а теперь и в солнечный день не теплят душу. Мелочью, разменной монетой березы скорбели о прошедшей осени.
  Чуть впереди дымчатое, потемневшее от влаги чернолесье подступало к дороге, широченными лапами сгребало в кучу простор. Там и звуки другие и ощущения не те - замкнутость.
  Художник вновь свернул в сторону, мял ногами раскисшие травы. Скоро лес и ощущений, с ним связанных, не осталось даже в памяти.
  До темноты художник вяз в грязи, мок под дождем, из края в край исходив огромное поле. Наутро снова месил грязь и снова тюбики с красками гремели в сумке.
  За три дня он ни разу не взмахнул кистью, хотя мог написать этюд почти с закрытыми глазами.
  Он приходил в деревню, и старушка с недоумением на него смотрела. Она так же смотрела на его этюды в первые дни. Как и критикам, в пейзажах художника, ей не хватало животных и людей. Что он мог ей сказать?
  Старушка бубнила:
  - Взрослый дядька, а оболтусом мыкается почем зря. Мужики вон деньгу зашибают.... Да што с тобой балакать...
  Левин почему-то оправдывался перед ней, пытался сказать, что это тоже работа и все такое...
  - Ето надо додуматься, малевать божье создание... Черт малохольный...
  Левин молчал, бабуля остывала, звала за стол. До следующего вечера она молчала, а потом снова принималась за старое.
  Дни смешались, и художник не помнил, когда именно ощутил желание писать, когда именно загрустил его первый этюд.
  Тот день закапризничал еще с утра, засеменил дождем, а потом притих и разъяснился. То хмурый, то ясный - день застыл и не смел дохнуть. От холода ломило череп.
  Запоздалым журавлиным криком пронеслась осенняя грусть. Осень придает журавлям голоса, или они добавляют ей настроения?
  От земли уходило последнее тепло. В теплых течениях опускалась и поднималась мошкара. Приплыл сладкий и горький дымок и надолго повис в воздухе.
  Тучи лентами семицветили над головой. Они только поначалу казались грязно-дымными. К горизонту они густели, наливались синью, трупно-фиолетовыми нажимами. Между туч светило на прощанье и голубое, и лазурное, и синее небо. Небо не грело, как апрельское - холодило чистотой морозного февраля.
  В поздней осенней серости художник ясно увидел богатую гамму: красные вкрапления, желтые потеки и зеленые разводы. Тучи заходили одна на другую, и краски мешались как на палитре.
  Ближе к вечеру проглянуло солнце и край неба выступил из-за туч. Медно-красно загорелись верхушки берез, еще более отяжелели фиолетово-свинцовые тучи.
  Левин ждал, когда свет погаснет, чтобы одни чувства не перебивали другие. И когда солнце скрылось, тучи припрятали голубое небо, меланхолик-художник вновь остался наедине с осенней хмарью.
  Так, в тишине и холоде настаивался день. Художник улыбнулся. Он понял - это долгое приготовление к событию.
  Он шел домой с законченным этюдом и на землю бесшумно опускались первые снежинки. Снежок падал в предвечернее время - лицом в грязь.
  День сразу смягчился.
  Снег падал в тишине-задумчивости, когда Левин зашел в деревню. Он шел мимо домов, улыбался и никого не видел. Деревня точно обмерла. В одиночестве снег таял в лужах, в грязи, и поначалу бесследно исчезал. Но мало-помалу побелели крыши и огромное вольное поле, после чего само уже отдавало свет. Только дорога также чернела и по-прежнему боролась со снегом.
  А тот уже валил крупными хлопьями, налипая на заборы, мокрые ветви и стволы, кочки посреди луж. И деревья вдруг стали четкими, снег выделил каждую веточку, они больше не сливались в единую скучную массу.
  Черная речная пучина во всю глотку сжирала снежинки, а высохшие бурьяны любовно собирали. С большими паузами закапало с крыш и деревьев.
  Постепенно оплыл горизонт, пропала соседняя деревенька, и небо фиолетово придавило землю.
  Художник остановился у околицы и долго не заходил. День немного повременил с ночью, надолго затянулись сумерки, долго не темнело. И когда снег перестал сыпать, побелив дали, усыпав сады, и наступила ночь, горизонт отделился четкой темной линией. Белая земля - свинцовое небо - черная река. Небо еще больше придавило землю, но не забирало свет. Только вспухнувшая река не поддавалась и все так же кромешно чернела, отражая белые берега и лозы.
  Дома художник ничего не дописывал. Только на обратной стороне картона карандашом пометил: "Первый снег". Хозяйка поглядела на сероватый этюд, увидела краюху деревни, рыжее поле, ракиту, мятую чернь дороги и насупившееся небо.
  - Снег бы дописал, оно куды лучше. А ето што? Дома и дома, кому ето, скажи, нужно?
  Левин улыбнулся. На этюде снег был во всем. В тучах, в синих прожилках, в окнах голубого неба. Предчувствием снега вскружило голову природе. Ее-то не обманешь.
  Бабуля не понимала. Тогда, специально для нее он написал копию картины. Все там было как и на этюде, но со снегом. Только в осеннем этюде-предчувствии снега было больше, чем в выписанной картине.
  Друзья по училищу живописи, ваяния и зодчества похлопали художника по плечу, а старый, спившийся учитель ничего не сказал. Левин и без слов все понял.
  Критики посоветовали молодому живописцу изменить название и Левин почему-то их послушал.
  На художественной выставке картину "Осень. Дорога в деревне" не заметили.
  
  Артем Новиченков
  Сын машиниста
  
  В то утро я проснулся от телефонного звонка.
  Мой отец был машинистом состава метро. Сначала я написал "машинистом поезда", но отец всегда поправлял меня, и ещё он говорил, что любая мелкая ложь, о которой ты можешь сказать, делает тебя честным. Так он говорил. Но он никогда не врал. Моя школа находилась в пяти минутах от метро. Бывало, я встречал его на конечной, и мы вместе шли домой. Он держал меня за щуплую ручку, улыбался, слушал, что я говорю. Отец любил море, и, хотя он выглядел очень уставшим, мы где-то час ещё играли с ним в пиратов в ванной, подбивая бумажные кораблики. Потом, до самого вечера, мы с мамой ходили на цыпочках, потому что отец спал; иногда он спал до утра, и это значило, что ему завтра опять на работу. Я просыпался в школу, а его уже не было. Он уходил очень рано, засветло.
  - Алло.
  Иногда отец брал меня к себе в кабину, и мы проезжали из одного конца Москвы в другой, и обратно. Это было необыкновенно. Такое ощущение, будто существуют островки - платформы, а то, что между ними - пустое пространство, по которому ты летишь. А мимо кабели, километры кабелей. Поезд разгонялся так быстро, что создавалось впечатление, будто он набрал скорость для того лишь, чтобы не упасть в эту тёмную пустоту между станциями. Когда мы выезжали из туннеля на платформу, в глаза всегда била вспышка света, отец сказал мне закрывать глаза в такой момент. И я играл в игру: успею я или не успею зажмуриться в последнюю секунду. Чаще мне это удавалось.
  - Алло.
  - Алло. Кто это?
  Отец рассказывал мне, что в Арабских Эмиратах метро вообще работает без машинистов, он говорил, что скоро автоматизация и роботизация заменит человека полностью, и людям не надо будет работать, и все будут отдыхать, и больше времени проводить с семьёй. Он говорил громко, потому что в кабине машиниста нет никакой шумоизоляции. Он говорил со мной, а сам неотрывно смотрел в ту пустоту, которая висела перед нами. Я не знаю, что он в ней видел.
  - Это я, дядя Володя.
  - ...
  Он обедал прямо в кабине, пока мы ехали от платформы к платформе. Он был очень сосредоточен и даже не смотрел на еду. Бывало, я воображал, что мы едем куда-то, что папа сам выбирает маршрут, что мы остановимся, выйдем на лугу, папа снимет фуражку, сядет на траву и достанет из корзины пирог с капустой, который испекла мама, но он спешил проглотить последний кусок, прежде чем мы въедем на станцию, потому что он стеснялся. Он так и сказал мне. "Я стесняюсь". Не каждый отец скажет такое сыну. Но тогда я этого не понимал.
  - Алло! Саша! Это дядя Володя.
  (- Ой... пшш... шш. Что-то связь... пшш... барахлит)
  Отец рассказывал мне: не смотря на то, что в кабине машинист едет один, он работает в команде. Если у одного состава произошла какая-то задержка, то все поезда на линии должны остановиться по сигналу диспетчерской. Если при посадке и высадке пассажиров кто-то упадёт между платформой и составом, машинист не имеет права выходит из кабины, и обязан тронуться в течение некоторого времени, опять же, по команде диспетчера. "То есть ты можешь убить человека?" спросил я. "Да"
  - Алло, Саша?
  - Алло, кто это?
  Я помню ночи, когда отец не приходил домой. Он говорил, что ночевал в специально отведённых квартирах для машинистов или в депо. Там оставались те, кому завтра идти в первую смену и кто очень устал. Отец никогда не врал мне. Я не любил те ночи, потому что я чувствовал, в нашей семье что-то происходит. Мама приходила под ночь и просто говорила мне "Почему ты не спишь? Быстро в кровать" и не смотрела в глаза. Мама любила меня. Иногда я засыпал со слезами. Да, я засыпал и плакал, потому что чувствовал, как каждый из нас одинок.
  - Это я, дядя Володя, Саша! Где ты?
  Как это ни странно, но я не хотел быть машинистом. Папа очень уставал, мы редко виделись. Он говорил, что ему мало платят за тот объём работы, но никогда не говорил сколько. Он никогда не жаловался. "У тебя слишком гордый отец" - так мне сказала мама.
  - Где ты? Саша вернись, ты не один. Машинисты в среднем работают 10-12 лет - потом уходят. Пенсионный возраст для машиниста составляет 55 лет. Средняя заработная плата - 50 тысяч рублей в месяц. В день машинист работает примерно 8 часов и за это время перевозит около 10 тысяч пассажиров. Машинист не отдыхает по праздникам и выходным дням. Машинист может закрывать двери только после фразы "Осторожно, двери закрываются" Машинисту разрешается курить в кабине. Но мой отец никогда не курил.
  ***
  Он никогда не задерживался на работе больше чем на два-три дня. Но если он задерживался - он звонил мне и говорил, "Завтра, я обязательно к тебе выберусь, мой маленький пират". Он никогда не врал. Но в тот ясный день он не позвонил. И телефон его никто не брал. Я спросил у мамы "Где папа?" Она подошла ко мне и сказала "Пойдём".
  Однажды я вернулся из школы раньше времени, и застал в доме неизвестного мужчину. Мама познакомила меня с ним. "Знакомься, это дядя Володя, это мой друг" Отец никогда не врал мне. Я ушёл к себе комнату.
  Дядя Володя стал жить с нами. Мама купила мне мобильный телефон, потому что мама не могла меня забирать из школы в рабочие дни, потому что в мамины рабочие дни папа не мог меня забирать из школы, потому что папы не было. Мама любила меня. Она сказала "Забей номер дяди Володи в телефон". Я ответил "Хорошо". Отец никогда не врал. А я врал.
  Я ничего не знал о дяде Володе. Разве что он любил выпить. Как-то раз он был пьяным и сказал мне "Ты же мне как сын" Отец никогда не врал мне. А однажды дядя Володя привёл нас мамой в ресторан и, держа в руке рюмку, сказал "Я очень люблю твою маму и хочу сделать ей предложение". Я вышел из-за стола, дошёл до туалета, и меня стошнило.
  Прошёл год. Я по-прежнему отказывался ездить в метро, изучал наземные маршруты. Автобус, троллейбус, трамвай, но не метро. Не метро.
  В тот ясный день мама отвела меня в лес, к муравейнику, который мы с трудом отыскали. Мы стояли, наклонившись буквой Г, и наблюдали, как муравьи перетаскивают веточки и яйца из норки в норку. Мама сказала "Саша, папа очень устал. Папа больше не придёт домой". Я наступил ногой в муравейник и вдавил ещё сильнее в землю. Десятки маленьких насекомых побежали по мне вверх. Я стряхнул их рукой. Мама обняла меня и впитала. Мама любила меня.
  ***
  В то утро я проснулся от телефонного звонка. Очень болела шея, я весь продрог. Звонил дядя Володя. Я знал его телефон наизусть, потому что на экране высвечивались цифры вместо "Дядя Володя".
  - Алло.
  - Алло. Кто это?
  - Это я, дядя Володя.
  - ...
  - Саша, где ты?
  Я на одной из ста восьмидесяти станций московского метрополитена, и я собираюсь прыгнуть под поезд, дядя Володя. Моего отца, который никогда не врал мне, убил метрополитен. Он проработал здесь 15 лет, десять из которых мне его не хватало. Он любил море. Он развозил 3 миллиона пассажиров в год, а за свою жизнь перевёз их около 50 миллионов. И он умер. Его нет. Мою мать, которая любила меня, убил метрополитен. Какая-то женщина столкнула её на станции под стоящий поезд и даже не обернулась. И все, кто находился рядом и смотрел - даже не помог ей выбраться. Она застряла. И через какое-то время поезд тронулся, по сигналу диспетчера, потому что машинист работает в команде. Когда поезд ушёл, люди встали у края платформы, наклонившись буквой Г, и наблюдали. Это видео обошло весь интернет и центральные телеканалы. Дядя Володя, 50 миллионов людей видели смерть моей матери и продолжают смотреть, как она умирала.
  Дядя Володя, мне 12 лет, и у меня никого не осталось. Я слышу как подъезжает поезд, точнее - состав метро. Я сыграю в игру: успею я или не успею зажмуриться в последнюю секунду.
  ***
  Спустя десять лет.
  Я ехал в метро по фиолетовой ветке вверх до Планерной. Напротив меня сидел грязный и замшелый бродяга. Его нельзя было назвать бомжом, он выглядел культурным и бритым. На его ногах лежали жёлтые и красные тюльпаны, он придерживал их тёмной рукой и никого не замечал. Меня поразила эта картина.
  Мы вместе доехали до Планерной и сели в один автобус. Мы сидели рядом, он почувствовал рукавом моё любопытство и сказал: "Это для моей жены, у неё сегодня день рождения".
  Мы вышли с бродягой из автобуса на одной остановке и дошли до кладбища. Он положил красные тюльпаны на могилу моей матери, а жёлтые на могилу моего отца. Дядя Володя.
  ***
  Ведь в тот день я вернулся домой, я хотел броситься в твою чужую, пропахшую потом грудь и обнять тебя. Но тебя уже не было. Ты ушёл. Я ждал. Ты оставил все вещи. А я ждал. Ты оставил меня одного. Ты ушёл, ты так и не вернулся.
  
  Игорь Иванов
  Еврейские судьбы
  
  Он был одинок. И это одиночество угнетало его. Он страдал , думая, что все забыли о нем. Новые жильцы не помнили его молодым, они даже не подозревали о пережитых за его долгую жизнь событиях, они не знали, да и не хотели знать, что мог поведать им он СТАРЫЙ ДВОР. Мы с ним сразу договорились, что будем рассказывать только о том, что видели и слышали сами. А помнишь? - начал СТАРЫЙ ДВОР. И я вспомнил:
  Вот здесь, посреди двора стоял импровизированный стол. На нем было много разной снеди - каждый принес, что мог. Спиртное купили вскладчину. За столом сидели все соседи. Они были радостны, оживлены, со смехом вспоминали события дня.
  Дворничиха Варя, опрокинув рюмку, кричала тете Фире: "Фира, если мы все будем рыть окопы так, как ты, то немцы и до Москвы доберутся"
  - Ты за собой смотри, а то много командуешь. Мы копаем, а ты больше кричишь. - А может, правы немцы. Вот что они пишут в своих листовках, - сапожник Самуил Львович достал из кармана листовку и начал читать: "Дамочки, гражданочки, не копайте ямочки, все равно наши таночки перейдут ваши ямочки!"
  - Где вы это взяли? - Варя сурово смотрела на старого сапожника.
  - Да все окопы немцы закидали с немецких самолетов.
  - Их же приказано собирать и сдавать милиции.
  - А милиция их по двадцать копеек продает. Я и купил.
  Ночью Самуила Львовича арестовали . Когда в город вошли немцы, он объявился. И всем доказывал, что "немцы культурная нация" и не могут расстреливать евреев еще и потому, что язык немецкий очень похож на язык, на котором разговаривали наши евреи.
  Но вернемся к событиям того времени, когда город готовился к обороне от супостата. В нашем дворе жили в основном русские и несколько еврейских семей. Когда к городу стали подходить немецкие войска, всех жителей, как тогда говорили, "выгоняли на окопы". Женщины, дети, старики, рыли окопы и противотанковые рвы, в надежде, что это поможет и "три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой" не пустят проклятого врага в родной город.
  После "окопов" организовывались коллективные обеды, во время которых обсуждались злободневные вопросы.
  Каждый вечер город бомбили. Немцы бомбили вокзал, а на город бросали пустые бочки из - под бензина с пробитыми в них отверстиями, они выли, наводя ужас на жителей. В нашем дворе был большой общий балкон, на который выходили двери квартир. Несмотря на вой летящих с громадной высоты бочек, все жители выходили , следили за небом, за тем, как наши ловили немецкие самолеты в перекрестья прожекторных лучей и когда зенитки сбивали самолет, все дружно кричали "УРА!".
  СТАРЫЙ ДВОР напомнил мне еще один эпизод, связанный с моей мамой. Надо сказать, что она была абсолютно неграмотным человеком. Не умела ни читать, ни писать. Зато была великолепная швея и в совершенстве владела языком, на которм общались соседи - евреи. Все евреи были ее друзьями и называли ее "мадам Иванова".
  Однажды я заболел и мы не вышли смотреть в небо во время бомбежки. Мало того, я "сходил" в ведро, а мать выставила его на общий балкон, на котором торчали все соседи - зрители воздушных боев. Минут через двадцать в окно нашей квартиры начали стучать и требовать: "Мадам Иванова, уберите кал". Но мадам кал убирать не стала и на утро разразился скандал на тему: " Тут, понимаешь, фашисты бомбят, а вы кал таки не убираете".
  2 ноября 1941 года, проснулись утром, а в городе уже немцы. Они вошли ночью, "ямочки" не помогли, вошли ночью и остались на 865 дней.
  Постояв еще немного, я хотел было уйти, дальше я помнил все и без него и описал это в "Памяти зерна горчичного", но Старый Двор не отпускал меня и напомнил о многом, казалось бы мною забытом...
  Когда подходили к городу немцы, мама заменила портрет Ленина на портрет Пушкина и попросила меня перебрать книги в отцовской библиотеке(отец у меня - питерский рабочий, участник взятия Зимнего, большой любитель литературы. Он собрал большую библиотеку и приучил меня с пяти лет к чтению, к приходу немцев он был в партизанском отряде).
  Я и "перебрал" книги: выбросил Ломоносова ( какой - то "ломай нос" - думал я и многих других, но Ленин , Сталин, Дзержинский - это было святое и они остались.
  Через несколько дней к нам явился немецкий офицер с русским переводчиком. - Герр гауптман, - представил матери немца переводчик - проведет опись вашей библиотеки. Гауптман уселся за стол, раскрыл блокнот и опись началась.
  - Фамилия, имя, отчество? -мама назвала себя.
  - Где муж?
  - Где то воюет, - ответила мать.
  - Врешь, сука, - вдруг закричал переводчик, - твой муж партизан. Немец удивленно посмотрел на него. Встал, медленно натянул на правую руку кожаную перчатку и мощным ударом в челюсть, отправил переводчика в накаут. Тот отлетел в угол, ударился о стену и сполз по стене на пол. Гауптман подошел к нему, поставил его на ноги, потом усадил на стул и, обращаясь к маме на чистом русском языке, произнес:
  - Не люблю, когда при мне невежливо обращаются с женщиной. Библиотеку описывали целый день, а на следующее утро во двор въехал громадный грузовик, солдаты в него погрузили книги и вывезли их в соседний двор, где располагалась немецкая прачечная. Ее топили книгами. В том числе и нашими. До сих пор не пойму, зачем была проведена опись.
  Отдельно в тумбочке находились двенадцать томов Льва Толстого из юбилейного издания и две мои книжки: "За колючей проволокой" гражданской войне и "Серебряные коньки" - история коньков. Вот тогда я и прочитал "Воскресенье", и "Крейцерову сонату", и "Смерть Ивана Ильича", и многое другое . Это были мои университеты.
  - Стоп, - обратился ко мне Старый ДВОР, - ты забыл о своем дружке Вадике. Вадик, мой одногодок, был сыном соседей тети Раи и дяди Мити. Дядя Митя был военный летчик. Он страшно гордился тем, что имел радиоприемник, а это в те годы было большой редкостью. И когда пел эмигрант Петр Лещенко, дядя Митя кричал моей матери: "Елена Ивановна, Лещенко, Лещенко!" и мама, сломя голову неслась слушать любимого певца. Дядя Митя ушел воевать и забрал с собою радиоприемник, а вместо военного летчика и отца Вадика - дяди Мити, в город вошла немецкая армия.
  Евреев обязали носить на груди шестиконечные звезды Давида. Тетя Рая носила такую звезду, носил ее и Вадик, хотя отец у него был русский. Не знаю , был ли официальный запрет ходить евреям по тротуарам, но они старались этого не делать - могло закончится избиением или смертью.
  Согласно указу военного коменданта города, евреи должны были в назначенный срок явиться на сборные пункты. Большинство из них и явилось. Когда уходили наши соседи, все жильцы двора вышли их проводить. Плакали все. Радовалась только трехлетняя Совочка, удивительной красоты девочка. Она, обращаясь к моей матери, заливаясь смехом, кричала: "Тетя Лена! Тетя Лена! А мы к папе едем!" Женщины плакали, а мужчин не было. Был один только сапожник Самуил Львович. Он не плакал, но, уходя, бросил в толпу: "Вы ответите за нашу кровь". Когда евреи ушли, все молча разошлись по своим квартирам. Мама, обращаясь ко мне произнесла: "А как нам их спасать, брать дубины и идти их отбивать?"
  Утром прибежал радостно - оживленный Самуил Львович: "Отпустили за инструментом, - сообщил он соседям, - переселят, так там тоже работать надо".
  Ночью город не спал, Людской сон нарушался звуком пулеметных очередей - это шло "переселение" евреев.
  Но тетя Рая с Вадиком не ушли. Приказ не касался смешанных браков. Примерно через две недели, пришли и за ними. И если первые питали какие - то надежды, то тетя Рая точно знала, что их с Вадиком убьют.
  Я стоял в Старом дворе и смотрел на место, на котором последний раз видел своего дружка и где мы обменялись прощальным рукопожатием. Тетя Рая была очень красивая женщина, а Вадик был похож на отца - типичный славянин.
  На следующее утро во двор загнали двадцатипятитонный грузовик и прямо с балкона в него швыряли пожитки тети Раи. Вспорхнуло красное стеганое одеяло, оно развернулось в воздухе и из него посыпались разноцветные куски мыла.
  - Во , жидовка накопила, - брызгала слюной работающая переводчицей у немцев соседка по имени Полина, - а то канючила, займите мыла - Вадика нечем купать. Дворничиха Варвара тащила Вадикин трехколесный велосипед своим детям: Вадику он уже не нужен, а мои еще покатаются.
  В этот раз я попрощался со СТАЫМ ДВОРОМ, Но не навсегда. Я уходил. Стоящие вокруг многоэтажки свысока взирали на СТАРЫЙ ДВОР: что это за бомж затесался между нами? Но это был не бомж, это был ХРАНИТЕЛЬ НАШЕЙ ПАМЯТИ.
  
  Сергей Дроздов
  Абхазская командировка, 1992год
  "Уезжаю на войну, в горную Абхазию..."
  
  Жарким августовским вечером 1992 года я задержался на службе, в рабочем кабинете, готовя какую-то срочную "бумагу". Не мной замечено, что инициатива в армии наказуема, а оставаться по вечерам, без крайней необходимости - "контрпродуктивно".
  Так и вышло. В кабинет заглянул дежурный по управлению: "О! Сергей, тебя и ищу! Срочно зайди к полковнику Испакову!" Удивляясь, зачем я мог понадобиться ВРИО начальника штаба нашей Службы специального контроля МО РФ (сегодня уже можно открыто назвать это структурное подразделение нашего Главка, т.к. к этому времени только, пожалуй, африканцы не побывали на наших объектах в составе делегаций " новоиспеченных союзников") я проследовал в его кабинет.
  Николай Иванович, увидев меня, почему-то обрадовался, тепло поприветствовал и пригласил присесть.
  - Сергей, ты знаешь, что в Абхазии началась война между грузинами и абхазами?! - спросил он. Я это знал, разумеется.
  Сейчас, много лет спустя, когда таких войн на территории СССР прошло больше десятка, особых эмоций упоминание о них не вызывает. Тогда - это было нечто невообразимое: ВОЙНА!!! Бывшие советские люди, недавние граждане единой страны, убивают друг друга!
  Правда, наше "независимое" и демократичнейшее телевидение говорило про это совсем мало и как-то невнятно. Понять, кто там прав, а кто виноват было просто невозможно.
  - Прямо на линии фронта оказалась наша 24 лаборатория в Эшерах , - продолжил ВРИО начальника штаба.
  (Про эту лабораторию, потом, довольно много писали в СМИ и даже показывали по телевидению её избитые снарядами строения. Журналисты называли её "сейсмической лабораторий" МО. Такое наименование сохраним и в этом рассказе.)
  Я это тоже знал. Мы регулярно общались по телефону с заместителем командира этой части Игорем Натурщиковым. Даже по аппарату ЗАС были слышны спорадические пулемётные очереди и разрывы снарядов, звучавшие там.
  - Пашей Грачёвым принято решение об эвакуации лаборатории, техники, оружия, семей офицеров и прапорщиков, их имущества и всего личного состава нашей части. Мы создаём опергруппу для эвакуации части. Хочу включить тебя в её состав. Полетишь туда?!
  - Раз надо - полечу, конечно! - ответил я. У меня и в мыслях не было искать какие-то поводы для отказа.
  (Уже после своего возвращения я узнал, что некоторые наши офицеры категорически отказывались тогда, в кабинете Испакова, от командировки "на войну". "Погоны сниму, но не поеду!" - заявили "отказники".)
  В тот момент я этого, разумеется, не знал, и меня удивила неожиданно радостная реакция Испакова: "Ну и молодец!!! Вылет завтра в 8.00 из Чкаловского, борт уже заказан". В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что для того, чтобы мне успеть к самолёту, в Люберцы (где я со своей семьёй снимал комнату) в 5.00 пришлют машину. (Такая любезность случилась в первый и последний раз за все годы службы в этой части).
  Опергруппа была небольшая, 3 офицера. Планировалось, что мы военным "бортом" долетим до аэродрома Бомборы (расположенного около абхазского городка Гудаута), а оттуда автомобилем доберёмся до части. Как проводить эвакуацию Испаков представлял смутно. "Приедете - на месте разберётесь. Может, вертолётами вывозить будем, может машинами, или вообще эта заваруха там закончится и "отбой" эвакуации дадут", - так обрисовал он свое "видение" ситуации.
  Меня немного смутило упоминание о вертолётах, но с другой стороны, раз решение об эвакуации принял всемогущий тогда "лучший министр обороны" - чем черт не шутит, может и вертолёты для эвакуации пришлют!
  Исхаков заверил, что вся командировка продлится дня 3-4, максимум неделю.
  О том, как мало мы понимали реальную ситуацию в той Абхазии, говорит то, что форму одежды на войну нам определили не "полевую", а "повседневную".
  Дома я написал письмо жене (которая, вместе с дочкой, отдыхала у своей мамы в Новгородской области) и собрал свои немудрёные командировочные "манатки".
  Следующим утром мы были на аэродроме Чкаловский. Нас включили в полётный лист АН-72, летевшего с комиссией Генерального штаба в Тбилиси. Там тогда дислоцировался штаб Закавказского военного округа. Нас было решено высадить по пути, в Гудауте. Это был единственный аэропорт в Абхазии, который там контролировали российские войска.
  Долетели нормально. Правда, перед приземлением в салон самолёта вышел командир экипажа: "Товарищи генералы и офицеры! Ввиду того, что посадку будем производить в зоне боевых действий, где возможно применение по самолёту средств ПВО, я проведу противозенитный манёвр. Прошу всех сесть и пристегнуть ремни!".
  Манёвр был настолько энергичным, что некоторое время мне казалось, что мы просто падаем прямо в Чёрное море, которое стремительно приближалось к нам. Однако у самой воды, двигатели взревели, самолёт выровнялся, и мы сели на взлетно-посадочную полосу аэродрома "Бомборы".
  Там вышли только мы втроём, наша опергруппа. Остальные наши попутчики - взлетели и продолжили полёт на Тбилиси.
  Нас встречал незнакомый мужчина в "афганке" без знаков различия:
  - "Михаил Михайлович Михайлов. Военная разведка. Меня попросили вас встретить и сопроводить в вашу часть. Я её курирую, на время боевых действий. Добро пожаловать на войну!". Фамилия и имя - отчество у него были явно вымышленные, а вот отсутствие знаков различия - удивило. Это было непривычным тогда явлением.
  "Вам бы тоже надо сменить повседневную форму на полевую. Слишком вы заметны на войне в таком ярком виде. Привлечёте внимание снайпера. А их тут полно. Подстрелить московских полковников для них - высший шик! Ну да ладно, до части я вас довезу - там вас переоденут", - продолжил он вводный инструктаж. "Пойдём, представлю вас старшему группировки".
  Старшим тогда был генерал Сибудкин. Маленького роста десантник, не слишком приветливо пообщался с нами: "Растерялся ваш командир части, занервничал. Подумаешь, обстреливают территорию. Я направил к нему в помощь усиленную роту десантников. Держите со мной связь. Если грузины будут слишком сильно вас обстреливать - докладывайте, подниму авиацию, пуганём их".
  На этом короткая беседа с ним завершилась, и мы поехали в часть, куда благополучно прибыли, преодолев штук 15 различных блок-постов. На них сидели бандитского вида абреки, вооружённые кто во что горазд. От пулемётов и гранатомётов, до охотничьих ружей и кинжалов. Некоторые "ополченцы" - выпивали по ходу дела, прямо при нас.
  Михал Михалыч, хотя и знал всех старших этих блок-постов по именам, свой пистолет спрятал от греха подальше. "Дикий народ!" - посмеиваясь сказал он. "Привяжутся: подари, да давай обменяемся - не отвяжешься. До конфликта может дойти. Они же не понимают, что такое табельное оружие".
  Ясно было, что война тут особая - с кавказской спецификой.
  Тем временем, разведчик постепенно ввёл нас в курс дела. Острая фаза войны длилась уже 5 дней. По его словам, началась она с ввода войск Шеварднадзе в Абхазию и последовавшей за этим взаимной резни. В первую очередь обе стороны разгромили все коммерческие палатки представителей "враждебных" наций. Однако абхазы громили и убивали в основном грузин, а грузины, на захваченной территории - всех не грузин. Исключения бывали, конечно, но общее правило действовало. У самого Михал Михалыча до войны была трёхкомнатная квартира в Сухуми.
  -"Всю квартиру разграбили и сожгли грузины, когда захватили Сухуми", - хмуро сказал он. "Ничего не осталось, гол, как сокол. Хорошо, хоть жену с детьми весной к её матери успел отправить".
  К моменту нашего прилёта, грузины захватили значительную часть Абхазии: от своей границы до реки Гумиста (на правом берегу которой и дислоцировалась наша сейсмическая лаборатория). Она оказалась прямо на линии фронта. В окна квартир домов офицеров и прапорщиков легко залетали шальные автоматные пули. В таких условиях там жили жёны и дети. Спали на полу, стараясь "не маячить" в окнах. Обстановка среди членов семей была нервная, конечно.
  Ещё один грузинский анклав оказался севернее Гудауты. В начале войны, внезапным, для абхазов, десантом с моря, при поддержке местных жителей - грузин, была захвачена Гагра и прилегающая к ней местность. Абхазы, на чьей территории находилась наша часть, контролировали всего 2 куска своей республики: от реки Гумисты до Гагры (включая и свою временную столицу Гудауту) и участок севернее Гагр до реки Псоу, границы с Россией. На линии соприкосновения враждующих отрядов шли боевые действия. Как правило, днём шли вялые перестрелки, ночью же боестолкновения принимали, порой, ожесточённый характер.
  Сухопутного пути из части в Россию не было. Как вывозить людей и уж, тем более, эвакуировать их имущество - было непонятно.
  За разговором время пролетело быстро, и мы приехали в часть. Нас встретил командир части, полковник Мысоев Василий. Это был мужик лет 50-ти, среднего роста, с большим пузом. Держался он властно и уверенно. Откуда взялось предположение генерала Сибудкина о его "растерянности", мне непонятно по сию пору.
  Василий сначала распорядился нас переодеть. Нам выдали по комплекту полевой формы - афганки, пилотки и автоматы АКМ каждому. От предложенных Васей бронежилетов и касок мы отказались. Жара стояла страшная.
  Потом, посмеиваясь над "московскими чудиками", прилетевшими на войну в галстуках, Вася провел для нас экскурсию по части. Территория её была не очень большой (примерно, как площадь боевой позиции дивизиона С-75). Правда, в отличие от "зачуханных" Войск ПВО, строившихся в основном "хапспособом", здесь всё было построено основательно и даже красиво.
  3-х этажная казарма, большой клуб, столовая, штаб части, технические сооружения были возведены строителями из белого силикатного кирпича. И вообще - часть смотрелась, как игрушка: субтропическая растительность, кругом цветы, прудик с золотыми рыбками у штаба, чистота. Война почти не ощущалась. Только бойцы, сидевшие кое-где в окопах и следы от снарядных осколков на зданиях, напоминали о ней. Когда мы обходили казарму, послышался резкий звук близкого разрыва снаряда. Мысоев с Михал Михалычем ничком упали в канаву. Мы, трое "москвичей" остались, с дурацким видом, стоять. Просто не успели ничего понять и испугаться.
  -"Ничего, привыкните падать и вы. Снаряд званий не выбирает", - прозорливо предсказал Вася наше дальнейшее поведение, вставая и отряхиваясь.
  Выяснилось, откуда "брались" снаряды, регулярно падавшие в окрестностях и на территории части. На грузинском берегу Гумисты, на территории бывшей дачи Министра обороны СССР, в районе Келасури грузины установили гаубичную батарею и постреливали из её орудий по абхазам. Артиллеристы из грузин были неважные и порой снаряды залетали прямо на территорию части. (За месяц нашего пребывания было зафиксировано свыше 60 прямых попаданий грузинских снарядов по территории и объектам части).
  Нам всем оставалось только уповать на милость Божью, что мы и делали. Орудий у абхазов тогда не было, и подавить огнём грузинскую батарею они не могли. Раза три, при особо ожесточённых обстрелах, мы через Сибудкина, вызывали авиацию. Полёт пары СУ-25 на малой высоте производил должное впечатление на грузинских артиллеристов, и они прекращали обстрел, чтобы через некоторое время его продолжить. Подавлять их огнём наша авиация не имела права, конечно.
  Очень своеобразное ощущение испытываешь при близком разрыве гаубичного снаряда. То, что показывают в кино - не идёт ни в какое сравнение с реальными звуками и чувствами человека под обстрелом тяжёлых снарядов. Кажется, что какой-то великан огромной металлической палицей наносит мощный удар по железной же крыше, под которой ты находишься. Рот наполняется острым металлическим привкусом, а все внутренности - содрогаются. Организм испытывает немалое потрясение от такого стресса. Но - ко всему привыкаешь, и спустя пару дней, мы научились даже спать под грохот недалёких разрывов. Наиболее интенсивная стрельба велась ночью, и деваться от неё было некуда.
  Недалеко от нашей лаборатории находился дом Владислава Ардзинба. Он тогда был президентом Абхазии. Думаю, что грузины знали это и старались попасть в дом мятежного президента. По странной иронии судьбы, все дома вокруг дома Ардзинбы получили по 2-3 попадания, некоторые были разрушены до основания, а вот его дом, при нас, не был задет ни одним снарядом. Каждое утро нам в штаб звонили по городскому телефону из Гудауты:
  - Это из администрации президента звонят. Как там дом Ардзинба?!
  - Всё нормально, стоит, - отвечали мы.
  - Ну, хорошо, спасибо.
  Конечно, грузины легко прослушивали эти разговоры. Вот такая "секретность" была с этим президентским домом.
  Как ни странно, но связь у нас в части хорошо функционировала на протяжении всего времени, что мы находились на линии огня.
  Причём действовало несколько каналов: ЗАС - с нашим командованием в Москве. Однажды по каналу ЗАС к нам в лабораторию позвонил лично Паша Грачёв. Вызвав командира к телефону, Паша заслушал его доклад об обстановке, ситуации в части, быте беженцев (которых у нас временами скапливалось по 500 человек и более). Разговор был спокойный, без "накачек". Паша пообещал свою поддержку (после чего в части и появилась "усиленная рота десантников"), и разрешил Василию Мысоеву звонить ему лично, в экстренных случаях. Кроме линии ЗАС у нас работала и обычная "проводная" телефонная связь. Причем и с абхазской и с грузинской стороной мы могли свободно перезваниваться.
  Довольно часто это приходилось делать в отношении наших бывших грузинских "братьев по оружию". При усилении гаубичного обстрела, когда снаряды начинали рваться на территории части, командир обычно звонил в министерство обороны независимой Грузии и требовал "прекратить артиллерийский огонь по российской воинской части". Особого эффекта это, впрочем, не давало. Грузины разговаривали нагло, отвечали что мол, "никто по вам и не стреляет, это мы по сепаратистам стреляем" и несли эту ахинею в ответ на наши претензии. Лучшим способом заставить "заткнуться" грузинскую артиллерию тогда было, как уже говорилось, вызвать нашу авиацию для демонстрационных полётов над ними. Помогало хорошо. К сожалению, часто делать это мы не могли, и приходилось просто пережидать огневые налёты, надеясь на Божью помощь.
  Надо кратко рассказать про десантников, с которыми мы прожили там больше месяца в самой экстремальной обстановке.
  "Усиленная рота" десантников оказалась в количестве 22 человек, включая её командира (лейтенанта), замполита (капитана) и командира взвода (старшего лейтенанта). Именно таким странным образом распределялись у них звания и должности. Из бесед с руководством "усиленной роты" стал ясен и основной способ подбора добровольцев для службы в горячих точках.
  - Процентов 70 бойцов у нас в роте - "штрафники". Чего-нибудь боец отчебучит в мирных условиях - ему и предлагают добровольно-принудительно "загладить вину" в боевых условиях. Есть и добровольцы, конечно... - поделился с нами принципом подбора личного состава замполит. (Называю его "старую" должность, т.к. в войсках всех бывших политработников по старинке именовали "замполитами").
  Дисциплина среди них поддерживалась простым и доступным образом.
  Два раза не повторяли. Как в старом анекдоте. Наверное, в боевых условиях так - правильно. По крайней мере, службу в караулах и дозорах их бойцы несли образцово - никто на постах не спал, в отличие от наших воинов, избалованных деликатным уставным обращением.
  Лейтенант, командир роты, пользовался почему-то, большим доверием генерала Сибудкина и ничьей власти, кроме него (находившегося от нас за много километров в Гудауте) не признавал. Однажды это привело к довольно серьёзному конфликту.
  "Погнали наши "городских"..."
  Посты и секреты были разбросаны у нас по всему периметру части. В окопах круглосуточно посменно дежурили как наши солдаты и офицеры, так и "десантура". Проверяли посты - тоже и мы, и они, не разбирая ведомственной принадлежности. Десантники всегда несли службу бодро, а вот наших "орлов" порой приходилось и будить. Впрочем, это продолжалось недолго.
  Однажды ночью мы проснулись от жуткого, душераздирающего крика. Это был даже не крик, а какой-то леденящий сознание предсмертный вой. Я никогда в жизни не слышал подобного. Мы, уже привыкшие к стрельбе и разрывам снарядов и научившиеся спать под эти звуки, мгновенно проснулись и, подхватив свои автоматы, выбежали по боевому расписанию, услышав этот нечеловеческий вой.
  Я подумал, что ночью к нам прорвалась вражеская диверсионная группа и уже идёт яростный рукопашный бой на территории части.
  Вой внезапно затих, все более-менее успокоились. Несколько минут спустя, выяснились причина и источник разбудившего всех крика.
  Оказывается, сержант - десантник проверял, как несут службу его часовые. Заодно проверил и наших воинов. Наш пост, в составе старшего сержанта и двух воинов, спал богатырским сном. Самое интересное, что старший сержант даже умудрился выложить на бруствер свой автомат с примкнутым штык-ножом, а сам улёгся на дно окопа и заснул.
  Вот сержант - десантник и поднял весь наш спящий "секрет" так, как у них было принято: жестким физическим воздействием. А нашего старшего сержанта (имевшего, кстати, высшее образование) - он ещё и "погнал" по территории. Для пущего педагогического эффекта, видимо. Получался этот "гон" у него отменно, судя по нечеловеческому вою, который издавал преследуемый им наш высокообразованный старший сержант. Его потом еле отловили и с трудом успокоили. Он так был напуган и деморализован десантным обращением, что толком не мог ничего рассказать, кроме того, что: "Я заснул, а потом десантник меня и погнал...".
  Проблема была в том, что пропал его автомат с бруствера.
  (В советские времена пропажа оружия была тяжелейшим и редчайшим преступлением). По крайней мере, в Войсках ПВО. В нашей 6-й ОА ПВО за все послевоенное время был один случай утери оружия. В 1972 году какой-то старший лейтенант, в Пушкине, умудрился нажраться в ресторане, где у него и выкрали табельный ПМ, с которым старлей был в командировке. Так нам приходилось и в 80-х годах, спустя 15 лет, упоминать этот случай в каждом квартальном донесении о происшествиях и преступлениях в Армии. "Пистолет ПМ Љ... , утерянный старшим лейтенантом ..... в 1972 году, не обнаружен" - это было обязательной фразой (своего рода епитимией) таких донесений в Москву.
  Это потом, после развала СССР и разграбления Советских Вооруженных Сил, оружие стали разворовывать десятками тысяч единиц. Чего стоит только знаменитое распоряжение Ельцина об оставлении Дудаеву 50% всех запасов оружия Северо-Кавказского военного округа, хранившегося на складах в Чечне !!!)
  В описываемый момент, отношение к утере оружия еще, по инерции советских лет, было очень острым и ЧП с его утерей требовало незамедлительных и энергичных мер по поиску автомата.
  Тут всем стало не до сна. Долгие поиски и "разборки" привели нас к убеждению, что автомат, под шумок, спёрли сами десантники. Пока их сержант пинками гонял по территории нашего, кто-то из десантников "приделал ноги" брошенному на бруствере автомату. Об этом наши воины, спавшие рядом со своим командиром на боевом посту, нам и сказали. Однако впрямую уличать десантников они побаивались. Видимо, суровая десантная "побудка" произвела на них незабываемое впечатление. (Напоминанием о том, что сон на посту, да ещё в боевой обстановке, недопустим, служили внушительных размеров синяки на физиономиях любителей поспать). Их успел поставить обоим спавшим воинам всё тот же проверявший их сержант-десантник, перед тем как "погнать" нашего сержанта.
  Лейтенант-десантник, командовавший "усиленной ротой" - тоже ушёл в "несознанку".
  - Не брали мои архаровцы автомата вашего олуха. У своих поищите, или может быть, грузины его стащили. И вообще - нечего было ему спать на посту. У нас за это - раз и на всю жизнь учат. Если мне ещё кто-то из ваших часовых спящим попадётся - покажу, как! - таковы были, вкратце, его "объяснения".
  Насчёт сна на посту - он и вовсе был прав. Но автомат надо было как-то возвращать.
  Понятно было, что жаловаться Сибудкину было бесполезно.
  Я пошел на военную хитрость. После долгих пустопорожних словопрений, показал ему на телефонный аппарат ЗАС.
  - Ну, ладно, товарищ лейтенант. Раз Вы не хотите отдавать автомат - мы сейчас же доложим об этом происшествии министру обороны Грачёву ЛИЧНО. Он нам такое право дал - обращаться к нему в экстренных случаях. Пусть присылает сюда комиссию. Наши солдаты всё ей расскажут. Посмотрим, сможет ли прикрыть Вас Ваш Сибудкин!!! - заявил я ему.
  Лейтенант поворчал что-то себе под нос и удалился в клуб, где и размещалось его войско.
  Спустя минут 20 боец десантник принёс к нам в штаб штык-нож от пропавшего АКМ, который они, якобы нашли за ограждением части. Спустя ещё пару дней, после нескольких обещаний доложить-таки Паше Грачёву об инциденте, лейтенант принёс и АКМ. Правда, это был не наш автомат, с другим номером, но в сложившейся ситуации это был хоть какой-то выход.
  - Того автомата уже не найдёшь, - неопределённо ответил он на наши вопросы о несоответствии номера.
  Мы поняли, что наш "спёртый" автомат уже успели продать абхазам и искать его бесполезно. "Война всё спишет!".
  
  "Беженцы"
  Тем временем, ситуация продолжала обостряться. Обстрелы не прекращались. К нам в часть, кроме снарядов, запросто залетали автоматные и пулемётные пули. В части находило приют очень много беженцев из захваченных грузинами районов Абхазии. Русские, украинцы, абхазы, армяне, попадались даже эстонцы (в Абхазии с царских времён было несколько эстонских сел). В основном - женщины, старики, дети. Было много раненых и больных. Мы их всех кормили, обеспечивали водой и медицинской помощью, ночлегом. Жили беженцы в подвальном помещении нашей 3-х этажной казармы. Там было безопаснее всего. Партиями по 50-100 человек, морем мы их отправляли на "большую землю", в Россию. Для этого использовались "Метеоры" и прогулочные катера, катавшие до войны курортников. Грузинские вертолёты несколько раз их обстреливали. Запомнилось, как на одном из "Метеоров" при обстреле его грузинским вертолётом погибло сразу 8 беженцев, в основном русских...
  Наше "свободное российское телевидение", тогда об этом "политкорректно" умалчивало, естественно.
  Сколько я там наслушался историй о разного рода трагедиях - не передать. Сколько проклятий звучало в адрес Горби, Ельцина и других могильщиков страны...
  Телевидение у нас, кстати, нормально работало. Днём, когда стреляли поменьше, а из орудий вообще почти не стреляли, многие беженцы собирались в ленинской комнате 3-го этажа казармы. Там было большое помещение, и стоял цветной телевизор. Все они смотрели знаменитый сериал "Богатые тоже плачут". Глядя на телестрадания мексиканских кинодив, люди забывали, на время, о своих реальных бедах и трагедиях.
  Однажды, привычка к просмотру сериала только чудом не привела к большой беде. Днём мы с Мысоевым отправились к беженцам. Поговорить с людьми, посмотреть как живут, согласовать очередность эвакуации. Побеседовали с теми, кто грелся на солнышке у казармы, побывали в подвале. Потом решили подняться в ленинскую комнату. Там как раз шел сериал про плач "богатых". Народу в помещении было - битком, многие дети даже сидели на полу и стояли между стульев. Побыв там немного, мы отправились, было, в штаб. Успели спуститься на 1 этаж вниз - и тут внезапно грузины начали стрелять из орудий.
  Время для стрельбы было явно "неурочное". Мысоев выругался и развернулся наверх, в ленинскую комнату.
  - "А ну, все давайте живо вниз! Потом досмотрите!" - скомандовал Василий беженцам. Все собравшиеся недовольно зашумели, настаивая на продолжении просмотра любимого сериала, но Мысоев был неумолим: "Быстро все вниз! Кому я сказал!!!" - уже грозно заревел он и выдернул вилку шнура телевизора из розетки.
  Беженцы нехотя потянулись вниз, в подвал. Дождавшись, чтобы все вышли из помещения, мы закрыли дверь в ленинскую комнату, и тоже начали спускаться по лестнице вниз.
  Не успели мы пройти два пролёта вниз, как всю казарму потряс страшный удар. Было впечатление, что даже её стены качаются. Клубы цементной пыли заволокли лестницу. По звуку стало понятно, что в район третьего этажа казармы попал снаряд.
  Мы с Василием кинулись наверх. Дверь в ленинскую комнату была распахнута настежь. Вбежав в неё, увидели следующую картину: все стулья и столы были перевёрнуты и посечены осколками. Стенды, которые украшали стены помещения, тоже были сорваны взрывной волной и валялись на полу. В кирпичной стене красовалось сквозное отверстие, диаметром сантиметров 40. Осколками кирпичей был покрыт пол помещения.
  Снаряд насквозь пробил капитальную стену и взорвался внутри. Страшно представить, что было бы, не выгони Вася из помещения беженцев, за пару минут до попадания в него снаряда...
  Они, увидев, во что превратилась ленинская комната, потом долго нас благодарили.
  Поразительно, что телевизор, сброшенный взрывной волной с тумбочки, от осколков не пострадал и даже сохранил работоспособность. Мы его позднее включили, и он оказался в рабочем состоянии.
  Изредка к нам в часть приезжали корреспонденты и журналисты различных центральных и республиканских СМИ. Мне приходилось с ними заниматься, рассказывать о ситуации в части, показывать следы от обстрелов, организовывать беседы с беженцами и ранеными. Показывал регулярно и эту ленинскую комнату.(!) Журналисты охотно всё это снимали, охали и ахали, обещали обнародовать, но по телевидению так ничего и не показали, ни разу за всё время нашего пребывания там. В газетах - тоже почти ничего не было. Только "Красная Звезда" на первой странице осмелилась опубликовать фото из той разгромленной ленинской комнаты. На фоне пробоины от снаряда грустно позировали несколько женщин и детишек. Уже после нашего возвращения в Москву я случайно нашел и сохранил этот номер газеты.
  И несколько слов о домашних животных. Когда началась война, многие жильцы окрестных домов стали беженцами, или же были убиты. Почти в каждом доме там жили собаки, которые - тоже оказались брошенными. Они прибились к нашей части. Не считая многочисленных мелких собачек, запомнились несколько овчарок и здоровенный породистый черный дог, по кличке "Барон". Барон этот очень смешно чесался. Когда его уж очень одолевали блохи, он прижимался боком к длинному, по линейке подстриженному кустарнику у штаба части. И шёл вдоль этого колючего кустарника сначала в одну сторону, потом - поворачивался другим боком и шел обратно. Это очень забавно выглядело, да и морда у Барона, в эти мгновения, прямо-таки излучала удовольствие.
  Собак бойцы подкармливали, и они буквально льнули к людям в военной форме, инстинктивно ища у них защиту от обстрелов.
  Когда к вечеру стрельба усиливалась, собаки переставали бегать по округе, а укладывались в разные канавки и ямки. При особенно сильной стрельбе - заползали в штаб, пользуясь малейшей возможностью для этого. Дело в том, что при сильной стрельбе - многие собачки начинали непроизвольно "портить воздух", вызывая этим фактом, понятное возмущение у людей. Тогда солдат - дежурный по штабу брал, буквально за хвост, какую-нибудь, проштрафившуюся здоровенную псину и, матеря её, волоком вытаскивал собаку из штаба на свежий воздух.
  Что интересно, никогда и ни один пёс при этом не огрызнулся и не показал солдату зубы, они только цеплялись лапами за дверные косяки, при этой транспортировке, пытаясь затруднить депортацию. Инстинкт самосохранения побеждал собачью гордость. Отлежавшись в кустах, собачки снова стремились незаметно проскочить в штаб и спрятаться в нём где-нибудь под столом. Потом картина повторялась. Эти весёлые происшествия несколько скрашивали наше настроение при еженощных обстрелах.
  "Задушевный разговор"
  Между тем, обстрелы продолжались, периодически усиливаясь. Однажды вечером в часть пришел наш старый знакомый разведчик Михал Михалыч. Попросив Василия собрать командование и опер-группу в кабинете, он сообщил нам:
  -"Сегодня ночью грузины планируют наступление и штурм абхазских позиций на Гумисте. С участием танков. Нам - тоже может изрядно "достаться". Надо принимать меры".
  Срочно уточнены планы усиления обороны жилого городка и территории части, вырыты новые окопы, в общем - шла лихорадочная подготовка к бою.
  Мы позвонили в министерство обороны Грузии и в очередной раз предупредили, что в случае нападения на часть - дадим отпор. Это, впрочем, было скорее психологическое оружие, что понимали и сами грузины, судя по их снисходительному тону в разговорах.
  Оповестили о возможном нападении и десантников, которые уже знали про это, и тоже готовились. На крыше казармы и клуба организовали огневые точки для снайперов и гранатомётчиков, все были собраны и серьёзны. Ни шуток, ни смеха, ни обычных армейских "подначек" не было слышно...
  К ночи обстрел со стороны грузин достиг невиданной доселе интенсивности. Затем стало слышно, как где-то выше, со стороны гор, с натугой завыли танковые дизеля. Началось.
  Разбежавшись по окопам, мы готовились к дальнейшему развитию событий. Правда из вооружения у нас и наших солдат были только пистолеты и автоматы. С ними против танков много не навоюешь.
  Вся надежда была на десантников. У них имелись РПГ-7, "Мухи", "Шмели" и, возможно, ещё что-то из противотанковых средств.
  Стрельба ещё больше усилилась и рёв танковых двигателей, перемежаемый орудийными залпами, неумолимо приближался. Стреляли, в основном, куда-то выше нашей части, но попадали и по её территории.
  Единственная дорога, на правом берегу Гумисты, от верховий реки (где её, видимо и форсировали грузинские части) вниз к морскому побережью, вела вдоль забора нашей части, так что встреча с танками была неизбежной.
  Поздно ночью началась совсем уж отчаянная стрельба с обеих сторон. Гулко заговорили абхазские РПГ, им отвечали пушки и пулемёты грузин. "Заахали" и гранатомёты десантников с крыши казармы. Было видно, как грузинский танк у нашего забора дёрнулся и задымил, потеряв ход.
  Другой - загорелся, не доезжая метров 100, до нашей территории. Бой стал отклоняться от нас куда-то в сторону гор. Даже танковые дизеля стали выть где-то выше и левее нашей части.
  До самого рассвета стрельба велась очень интенсивно. Но, судя по отсутствию грузинской пехоты, абхазам удалось её отсечь. Грузинское наступление провалилось. С наступлением утра стрельба стала стихать. Мы постепенно стали "расслабляться", вылезать из окопов и укрытий.
  Неожиданно, откуда не возьмись, у ворот части появилась, примчавшаяся откуда-то с бешеной скоростью, грузинская БМП-2. Снеся ворота, она остановилась и начала "поливать" территорию из своей скорострельной автоматической пушки и пулемёта. Правда, это продолжалось всего несколько секунд. Сначала по ней десантники дважды "ахнули" из "Мухи", с крыши казармы. Пушка БМП замолчала, но её пулемёт еще бил длинными очередями. Тогда десантный лейтенант поднялся из своего окопа, как-то не спеша, прицелился и выстрелил по БМП из РПГ почти в упор. Машина сразу вспыхнула ярким пламенем.
  - "Ну всё, пи**ец! Отстрелялся генацвале!!!" - крикнул лейтенант и неторопливо пошел в сторону клуба.
  Действительно, на этом интенсивная стрельба завершилась.
  Когда грузинская бронетехника вокруг части догорела, в ней побывали десантники, которые принесли нам в штаб с пяток обгоревших военных билетов погибших грузин. Билеты были ещё советского образца, краснозвёздные...
  Нас поразило, что, судя по записям в них, почти все погибшие грузинские танкисты были призваны в армию накануне, буквально за 3-4 дня до своей гибели.
  Благодаря гнидам - политикам сыны единой, недавно, страны воевали друг с другом и погибали из-за их амбиций...
  Километрах в 5, выше в горах, находился один из технических постов нашей части. Там в ночь атаки дежурили офицер (подполковник) и двое солдат. Они, при виде грузинских танков и пехоты, форсировавших вброд Гумисту, убежали из здания и спрятались в густых зарослях кукурузы. В ней им пришлось посидеть больше суток, наблюдая за тем, как вокруг нашего здания шли ожесточённые, порой рукопашные (!!!) бои между грузинами с одной стороны и абхазско-чеченскими отрядами с другой. В итоге - грузин выкинули обратно, на левый берег Гумисты.
  Наши ребята смогли, всё же потом добраться до своей лаборатории.
  Часов в 12 всё того же "дня грузинской атаки" нам в часть начали названивать крупные чины из министерства обороны Грузии. Разговор сразу же пошёл на повышенных тонах. Нас обвиняли, чуть ли не в агрессии (!) против независимой Грузии и убийствах её солдат. Грозились уничтожить нашу лабораторию артиллерийским огнем и т.п. карами. Мы, в ответ, стращали грузинских полководцев ответными авиаударами, уничтожением их злосчастной гаубичной батареи с воздуха и прочими малоправдоподобными ответными мерами.
  Апофеозом этих, крайне нервных словесных баталий, стал памятный разговор заместителя министра обороны Грузии, генерал-лейтенанта, (назовём его Мачаидзе) с нашим командиром "усиленной десантной роты".
  Грузинский генерал знал, что нас прикрывают десантники, и потребовал к телефону их командира.
  Лейтенант, крайне неохотно, согласился пообщаться с грузинским полководцем.
  - С Вами говорит генерал-лейтенант Мачаидзе, заместитель министра обороны Грузии! - несколько высокопарно представился он.
  - Ну и что? - неполиткорректно ответил ему воспитанник крылатой пехоты. Он вообще не стал представляться, а на протяжении всего разговора был брутален, угрюм и неприветлив. Каждое второе слово (буквально) у него было матерным. (Я их, в приведенном диалоге, опускаю, или заменяю на цензурные аналоги).
  - Произошла страшная трагедия грузинского народа! Погибли его верные сыновья! Нам известно, что это ваши солдаты воюют на стороне сепаратистов! - продолжал гнуть свое грузин.
  - А ты видел?! - мрачно поинтересовался лейтенант, привычно перемежая свои слова матерком.
  - Нам это точно известно!!! - завёлся и грузин. "Как вы смеете со мной так разговаривать?! Представьтесь немедленно!!"
  - Кому надо - мою фамилию знают, понял?! А для тебя, я - командир десантной роты, понял?!.
  - Я вам заявляю, что вооружённые силы Грузии в ближайшее время нанесут мощный удар по вашей лаборатории и вашей роте!!! - рявкнул грузин.
  - А фули ты меня своей армией пугаешь? Запомни, бл*дь, в этом случае я гарантирую тебе очень большие потери! Понял, сука?! И вообще - пошёл ты на хер!!! - заявил ему в ответ десантник. После этого, передавая мне трубку, он громко попросил: "Товарищ подполковник, больше меня к телефону не зовите. Я с этой гнидой разговаривать не буду!" - и покинул канцелярию.
  В течение оставшегося дня продолжались звонки в Москву, Тбилиси и Гудауту. Ситуация по-прежнему оставалась очень напряжённой.
  Вечером мы включили телевизор. По грузинскому каналу передавали новости. Шел отчет о боях в Абхазии, показывали какую-то стрельбу, горящую бронетехнику. Поскольку комментатор вещал по-грузински, ничего понять мы не могли.
  И вдруг показали грузинского генерал-лейтенанта, в кабинете с телефоном у уха и прозвучал фрагмент его дневного разговора с нашим лейтенантом.
  В том числе - показали и ключевой момент дискуссии:
  - Я вам заявляю, что вооружённые силы Грузии в ближайшее время нанесут мощный удар по вашей лаборатории и вашей роте!!! - заявленное генералом.
  И вот в эфире звучит достойный ответ героического десантника: "А фули ты меня своей армией пугаешь? Запомни, бл*дь, в этом случае я гарантирую тебе очень большие потери! Понял, сука?! И вообще - пошёл ты на хер!!!". Было слышно и то, как он сказал, про нежелание вести переговоры с "этой гнидой".
  Грузины, в пропагандистских целях, очевидно, тайком от нас вели телевизионную и аудио запись этих переговоров.
  После заключительных слов десантника, грузинские дикторы что-то сердито забормотали на родном языке, видимо комментируя произошедшую перепалку.
  У нас же в части - царило веселье. Лейтенант, "пославший" грузинского генерала в телеэфире на "три весёлых буквы", стал героем дня. Мы, на радостях, простили ему все грехи, позвали его в штаб и налили 100 грамм коньяка. Он выпил, но нашему рассказу о что его разговор с генерал-лейтенантом показали по телевидению, так до конца и не поверил.
   Продолжение следует....
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"