Аннотация: Короткие рассказы о любви. Немного печали, немного мистики, капелька счастья и красоты, немного бреда и фантазии. Коктейль из обрывков, снов и воспоминаний.
1
Последнее, что я запомнила из прошлой жизни и что останется со мной в жизни новой, до предсмертного вздоха - тепло твоей крови, стекавшей по моим пальцам и мгновенно исчезавшей в ненасытном песке. С каждой каплей этой крови уходила твоя молодая жизнь - и вместе с ней уходило в песок моё короткое счастье, моя юность, моё любящее сердце. Оставалась пустота, ибо моим счастьем - был ты, моей юностью - был ты, моим сердцем - был ты. Те, кто убивали тебя, это знали и потому не стали тратить на меня время - оставили умирать возле тебя.
2
Я растерянно вертела в руках измятый листок бумажки, пытаясь осмыслить написанное в нем. Буквы отвратительными мелкими тараканами разбегались по грязно-белому полю и секунду за секундой, минуту за минутой, день за днем съедали мою жизнь. Мое прошлое, в котором был ты.
Похоронка. Слово, похожее на приглушенный грохот сорвавшегося где-то далеко в горах камня. Слово-приговор. Как там у Ахматовой, "и упало каменное слово на мою ещё живую грудь"... Упало. Я пытаюсь выкарабкаться из-под него, хоть на мгновение глотнуть свежего, живого воздуха - и не могу. То ли камень слишком тяжел, то ли сил слишком мало. А может, и желания-то особого нет. Лежать бы и лежать себе под этим камнем, как ты там, в горах, "с насквозь простреленной грудью"... Да что меня сегодня на акмеистов пробило!
Боже, я ещё помню стихи и направления поэзии серебряного века! Как странно... Зато не помню, ни какой сегодня день недели, ни какой месяц на календаре. Которые уже сутки я сижу посреди пустой комнаты с бездушной бумажкой в руках и от боли не могу даже думать, не то что дышать или говорить. Может, комната и не пустая: перед глазами маячат какие-то тени, в ушах, словно шум прибоя, накатывают и растворяются в небытии чьи-то голоса.
То, что в комнате я сидела в одиночестве буквально несколько минут, а потом сбежались перепуганные соседи, примчалась откуда-то Галка, моментально обзвонившая всех и вся, так что через полчаса я была уже в клинике, - все это я узнала гораздо позже, в другой жизни. И это было по их времени. По моему - в той комнате прошла треть моей жизни. Тот бесцветный ее кусок (цвета измятой похоронки) между ярко-рыже-золотым временем, когда ты был жив, и глухо-черным после клиники.
Мне так никто и не рассказал: ни твои друзья, ни твой взводный, ни твои родители, - как ты погиб и кто тебя убил, но зато я всё это вижу во сне. Каждую ночь...
3
Я бежал, как одержимый. Я мчался к заветной красной черте финиша и рев трибун подталкивал меня к ней, словно вся эта восторженная толпа болельщиков несла меня на руках. Шумное дыхание запыхавшихся соперников становилось все тише, удаляясь с каждой сотой долей секунды, пока не осталось где-то за поворотом. Меня сопровождали только крики за ограждениями и хруст снега под лыжами. Золото было почти у меня в руках. И мировой рекорд тоже. Все. У соперников не было никаких шансов - чудес не бывает. Мгновения мчались, превращаясь уже не в десятые доли - в секунды. Наверняка, меня затаскают на пробы по допингу, но все было чисто, просто у меня выросли крылья.
До финиша оставались каких-то две сотни метров.
А до судьбы - несколько шагов. Потому что откуда из толпы, которую я никогда во время гонки не видел, на меня вдруг надвинулось Твое лицо. Смешная рогатая шапочка болельщицы сборной соперников; разрумянившееся на снежном ветру, взволнованное лицо; горящие ярко-синие глаза и что-то шепчущие губы. И больше ничего я не видел.
Я остановился посреди лыжни и мог только смотреть на Тебя. Твое лицо было как откровение.
На трибунах воцарилась небывалая, невероятная тишина. Все смотрели на меня, как на смертельно больного и ждали какого-то взрыва или моего падения. Напряглась группа медиков. Мимо меня со свистом и хрипом пролетели, лишь на мгновение приостановившись, другие лыжники - те, кто уже не надеялись на победу. Трибуны начинали шуметь, сначала тихо, словно шорох набирающих силу волн, потом все громче и громче. Подбежали тренеры и что-то кричали и тормошили меня. Не выдержав, остановился рядом вернувшийся уже с финиша Юргенс и тоже что-то кричал.
А я все стоял, не в силах двинуться с места, и Твое стремительно бледнеющее и так же стремительно краснеющее лицо держало меня, словно магнит невероятной силы. Мир вокруг рушился. Даже снежинки замерли на лету. Стих ветер. Где-то далеко в горах пророкотала сошедшая лавина.
Люди потихоньку начинали отходить от Тебя, пока Ты не осталась напротив меня в растерянном одиночестве. Наконец, замолчали все, даже Юргенс. А мне пришла в голову идиотская мысль о том, как, наверное, надрываются сейчас в прямом эфире комментаторы, пытаясь понять, что же произошло с Великим Фредрикссоном.
4
От едкого, густого чёрного дыма слезятся глаза и противно колет в горле. Я скоро вся пропитаюсь этим горьким запахом - запахом победы. Горят сухие степные травы, горят сметённые яростной атакой конницы шатры, горят окровавленные тела. Как и было предначертано, великую и страшную цену взяла с меня судьба за мою отчаянную просьбу. Отныне имя моё будет проклято в веках. Нет и не будет мне прощения ни сейчас, ни после смерти и душу мою растерзают демоны мщения. Твоей рукой сейчас исполняется моя воля. От твоего меча гибнет сейчас твой народ, много лет назад стёрший с лица земли моё маленькое племя. И я знаю, что умирающие сейчас проклинают не тебя, великого полководца, но меня - твоего злого духа.
Пусть так и будет. Мне уже не страшно. Самое страшное осталось позади. Самое страшное я уже пережила - дни, когда Ты меня не любил. Дни, когда жалкая жизнь измученной пленницы висела на тонкой, безнадёжно рвущейся ниточке, которую боги по какой-то им одной ведомой причине вплели в крепкую верёвку твоей судьбы. И бесправная раба стала царицей.
Только это превращение не было чудесным, случившимся в один миг. Бесконечные дни страха, боли и унижений. Долгие годы неопределённости, тревог, лишений. Я и сама уже не верила в то, что однажды ты полюбишь меня. Полюбишь так же сильно и безоглядно, как любила тебя всё это время я.
Я полюбила тебя в самое первое мгновение, когда твоё обветренное лицо с резкими чертами и свежим шрамом через всю щеку склонилось надо мной. Молодое, дерзкое, злое лицо со сверкающими пьяным блеском глазами. Ты наматывал мои длинные чёрные косы на свою руку, а вокруг стелился дым пожарища, звенели мечи, пели свою смертоносную песню стрелы твоей дикой орды. Рядом со мной стонала моя сестра, пронзённая вражеским копьём, а твои воины сдёргивали с неё, умирающей, ожерелье, рвали яркий шёлк одежд на её окровавленном теле. Она протягивала мне нож, чтобы я успела покончить с собой прежде, чем ты и твои воины надругаются надо мной. Я не взяла нож и её последнее проклятие уже не имело надо мной власти. Потому что я без остатка исчезала в чёрно-золотом мареве твоих глаз. Твой резкий запах щекотал мои ноздри и жар, разливавшийся от твоей руки, был для меня пьянее вина.
Я должна была бояться всем своим существом и ненавидеть тебя до последнего вздоха, но, забыв даже собственное имя, я любила тебя неистово и безрассудно. Твои воины смеялись надо мной, пленные рабыни плевали мне вслед, а ты... Ты удивлённо принимал мою любовь и совершенно не понимал, что со мной делать. Ты знал, что женщины моего племени никогда не становились подругами иноземцев и сражались за свою свободу наравне с мужчинами, и ждал, что однажды я попытаюсь убить тебя. Но любовь, завладевшая всем моим существом, была столь сильна, что покорила тебя. Наверное, я была единственной женщиной в вашем лагере, которую никогда не били. У тебя не поднималась рука ударить женщину, которая видела в тебе бога. Женщину, чьё сердце билось в одном ритме с твоим и чьё дыхание сбивалось и рвалось только вместе с твоим дыханием. В каждом походе ты брал новых пленниц и новых жён и они тоже смеялись надо мной. Только недолго. Потому что их ты менял, продавал, прогонял, а я - оставалась.
Я всегда была рядом с тобой, но даже ты не сразу заметил, что все эти годы я стояла за твоими плечами. И это я долгими звёздными ночами пела тебе о твоём великом будущем. Это меня ты послушал, когда готовился заговор против царя. Это мои советы помогли тебе остаться в стороне от убийства царской семьи, расправится потом с самими заговорщиками и захватить власть в стране. И это я научила тебя уничтожать один город, чтобы в страхе покорились все остальные. Не сразу твои поданные поняли, ЧЕЙ тихий голос заглушал все их советы, просьбы, угрозы, жалобы.
И однажды ты смог признаться мне, что я тебе необходима. Что ты настолько привык ко мне, что не сможешь без меня даже дышать. Ты признал наших детей своими наследниками и надел на мою темноволосую голову тяжёлую корону. Но дороже всех царств мира стал для меня твой влюбленный взгляд.
5
Чудес не бывает. Их надо делать своими руками, и уж если по какой-то причине у тебя не хватит для этого сил ли, храбрости ли, упорства, то никакой чародей, ни даже сам Господь Бог тебе не помогут. Но если иногда чудо случается в твоей жизни само собой, то случается слишком поздно.
Чем, как ни чудом, было твоё появление в моей жизни? И как до обидного поздно ты шагнула из-за угла витой церковной оградки и белый, неправдоподобно красивый букет моей невесты упал к твоим ногам... Уставшей птицей лежал он на твоих лакированных туфельках, а ты растерянно улыбалась и виновато смотрела на раздосадованных подружек невесты. Ещё продолжая весело смеяться, я поймал случайный взгляд твоих зеленоватых глаз. Он менялся, становясь из растерянного обрадованным, потом - горьким и обреченным. Ты оглянулась, почти испуганно, на нарядных гостей, внимательно посмотрела на сверкающее драгоценностями платье невесты, потом беспомощно улыбнулась мне, перешагнула через букет и ушла.
И смертельно раненная душа моя рванулась вслед за тобой.
Было так просто забыть обо всём, пробиться сквозь весёлую шумную толпу гостей и родственников и догнать, остановить, удержать тебя хотя бы на миг!
Я не сделал ни шагу. Только замершее сердце моё качалось в ласковых волнах древнего, как мир, океана любви. Глубокого, штормового, безжалостного и безбрежного.
Ни разу в своей жизни я не совершал необдуманных поступков. Ни разу не ставил под сомнение трезвые доводы рассудка, и голос сердца не брался в расчет. Жизнь должна была строиться по строго выверенному плану. Престижный колледж, стремительная карьера, лучшие машины и дорогие костюмы, могущественные друзья и холёные любовницы. Высшая лига нашего мира. Элита...
И вдруг - твой взгляд. Как свежее дыхание лёгкого бриза посреди мёртвого штиля, как прочерк молнии в безмятежно дремлющем небе, как первый майский ливень.
Но "пожертвовать своим блестящим будущим" ради любви городской сумасшедшей я оказался не готов. До чего же часто мы оказываемся не готовы к счастью! До чего тесно оказываемся мы зажаты в рамки выдуманных нами же самими приличий, правил, стандартов! И только ты была из другого мира. Из другой жизни. Ты выбивалась из серой безликой толпы и никак не вписывалась в глянцевую картинку нашего благополучного городка, как не вписывается прозрачная и простая пеевская пирамида в самодовольный луврский пейзаж.
И, наверное, я боялся тебя. Твоего прямого взгляда в самую душу. Твоей обезоруживающей улыбки, дающей прощение всех грехов и дарящей надежду. Твоего тихого, но твёрдого голоса. Язвительных и колючих слов, заключавших в себе ту истину, которая была всегда доступна лишь детям и сумасшедшим. Я, напористый и отчаянный, умный и решительный, за много лет так и не осмелился даже подойти к тебе. Ни разу даже просто не подвёз тебя, когда ты шла из магазина, склонившись из-за оттягивающей руку сумки. Но твоё лицо стало моим талисманом, твоё имя - моей утренней и вечерней молитвой. И всё, что было между нами - ищущие друг друга и встречающиеся посреди шумного города или притихшей утренней улицы взгляды.
Твой ласкающий, печальный взгляд хранил моё ложное спокойствие, моё фальшивое благополучие. А я метался между попытками наслаждаться уютным семейным счастьем и звенящим желанием подойти к тебе, заговорить, вдохнуть запах твоей кожи. И упасть в любовь.
Всё кончилось быстро и просто. Однажды ты исчезла. Как будто и не было тебя вовсе. Много дней спустя я узнал, что тебя сбил какой-то пьяный подросток на мотоцикле. А могилу твою я так и не нашёл.
Но душа твоя до сих пор вьётся невидимой нежной бабочкой у моего виска...
6
"Учил прощать Господь..." Я умела прощать. Я прощала тебе всё. Обидные слова, камнями летевшие в меня, когда ты был не в духе. Редкие, скупые ласки. Твою раздражительность, резкость, даже жестокость. Всё это я научилась не замечать.
Я прощала твои измены и вошедшую в привычку неуклюжую ложь. Запах чужих дорогих духов на твоих руках, ставшую уже классикой губную помаду на рубашке, бесконечную вереницу женских имён в телефонной книжке - о, ты не утруждался даже зашифровать их под номерами или фамилиями! - ночные звонки и чужое, полное холодной насмешки и издевательской жалости молчание в телефонной трубке.
Я прощала твои запои, когда ты оставался без работы и "сидел на моей шее", твоё презрение к моей несложной, но высокооплачиваемой работе, твоё снисходительно-высокомерное отношение к моим родственникам и неприкрытый флирт с моими подружками.
Я прощала твои загадочные командировки, непонятные и пугающие телеграммы и сообщения на автоответчике. И ту страшную, кровавую правду о твоей новой работе. Кровь на твоих руках, десятки смертей на твоей совести. Твою фотографию в криминальной хронике, косые взгляды соседей, обыски и повестки из прокуратуры, грубость милиционеров и круглосуточную слежку за нашей квартирой.
Я прощала тебе всё только за то, что ты был в моей жизни. За сумасшедшие поцелуи под июльским дождём, за охапки мокрой сирени на моём окне, за тихий свет твоих серых глаз, когда ты смотрел на меня, кормившую твоего первого сына. За твердокаменную уверенность в силе твоих рук и надёжности твоих плеч. За сказочную пиццу, которую ты готовил на мой день рожденья. За твой заразительный смех, звеневший в доме, когда ты играл с детьми.
Лишь одного я никогда уже не смогу тебе простить. Твоей смерти. Страшной и неожиданной, свалившейся ледяной скалой на наш маленький дом. Смерть всегда страшна и всегда её не ждут. Ты хотел спасти наших детей и меня. Хотел избавить нас от всего того кошмара, в который сам втянул всю семью. Хотел, как лучше. Но последнее и, быть может, единственное доказательство твоей любви ко мне обернулось предательством. Ты предал мою любовь, решив, что долгая, спокойная жизнь БЕЗ тебя будет мне дороже мучительной смерти ВМЕСТЕ С тобой. "...оказалось, что даже смерть желаннее меня". Ты снова предпочёл мне другую. И этого я никогда тебе не прощу.
7
Я видел Тебя только трижды. Всего три раза за десять лет Ты проходила краешком моей судьбы и случайным движением плеча, поворотом головы, взмахом плаща направляла реку моей жизни туда, куда спешила сама.
Впервые я встретил Тебя десять лет назад. Ты всегда появлялась 28 мая. Как будто выбрала днем рождения моей души именно этот тёплый, солнечный день в конце мая. Мне был 21 год. Я только что пришёл из армии и хотел продолжать карьеру военного. Собирался подавать документы в военное училище. Но проходя мимо нашей знаменитой Центральной библиотеки, увидел в окне Тебя. Ты сидела в читальном зале за столиком у третьего окна, возле горшка со старомодной белой геранью. Ветер, залетавший в приоткрытую форточку, по-свойски бесцеремонно играл с Твоими тёмными волосами. Облокотившись на стол, Ты упиралась подбородком в сцепленные замком руки и что-то сосредоточенно искала в раскрытой книге. Пыталась найти несуществующий ответ на незаданный вопрос. Хмурила тонкие брови. Сердито кусала губы в шоколадном шёлке помады. И упорно не желала переворачивать страницу.
Я остановился, как вкопанный, и смотрел на Тебя. Мимо шли прохожие, толкались, ворчали, мол, встал посреди дороги, как истукан. Я запомнил всё: и непослушный завиток у виска, и лёгкую морщинку на переносице, и тонкую серебряную цепочку, и недорогое колечко из какого-то самоцвета на среднем пальце, и пятнышко от апельсинового сока на белом воротничке блузки. И почему-то подумал, что если отойду от окна, то больше никогда Тебя не увижу. И уж совсем по-идиотски загадал, что если Ты сейчас всё-таки перелистнёшь страницу, то мы с Тобой познакомимся. Словно угадав мои мысли, Ты яростно захлопнула книгу и ... посмотрела в окно. Твои ярко-коричневые глаза смотрели прямо на меня и я вдруг совершенно чётко ощутил, как распадаюсь на молекулы, на атомы и растворяюсь в этом сверкающем омуте. Навсегда. Без остатка. Наверное, на моём лице всё это было написано крупными буквами, потому что Ты удивлённо вскинула брови, отвернулась, быстро поднялась из-за стола и гордо и стремительно ушла из читального зала.
Пока я искал вход в библиотеку, пока спорил с охранником, пока оформлял читательский билет... В-общем, к тому времени, когда я ворвался в читальный зал, Тебя там уже не было. Но на столе лежала захлопнутая Тобой книга. "Быт и нравы древних греков и римлян" Велишского.
Разумеется, я поступил в университет на античное отделение исторического факультета. Только Тебя там не было. Ты не училась в университете. Ты вообще не жила в нашем городе. В библиотеке Тебя обслуживали по чужому билету. Но благодаря забытой Тобою книге я стал археологом. Античная история оказалась увлекательнейшим занятием.
Во второй раз я встретил Тебя на перроне шесть лет спустя. Летящей походкой Ты шла вдоль перрона и дробь Твоих острых каблучков задавала темп биению моего сердца. Как безумный, никого не слушая, оттолкнув проводницу, я выскочил из вагона и бросился вслед за Тобой. Ты растворилась в толпе провожающих, и пока я пытался разглядеть Твоё оранжевое платьице, поезд ушёл. Конечно, я не нашёл Тебя. Конечно, мне пришлось покупать билет на вечерний самолёт. Вот только мой поезд, ушедший без меня... В-общем, я не знаю, откуда Ты взялась на железнодорожном вокзале в тот самый последний момент, но состав сошёл с рельсов. Из тех, кто ехал в моём вагоне, не выжил никто. Один я благополучно вернулся домой на самолёте.
Прошло ещё четыре долгих года бесплодных поисков. За мной прочно закрепилась репутация душевнобольного. Впрочем, на научной карьере это никак не отразилось. Считается, что все гении - психи. Но как ещё можно было объяснить моё стремление найти Тебя, не зная ни Твоего имени, ни возраста, ни адреса, НИЧЕГО. И всё-таки я Тебя нашёл. Точнее, Ты сама нашлась. Ты шла мне навстречу прямиком по проезжей части и водители, ругаясь на чём свет стоит, объезжали Тебя, чудом избегая аварий. Останавливать Тебя и в голову никому не приходило. А Ты беспечно шагала по асфальту. В белоснежном подвенечном платье. В развевающейся по ветру фате. Босиком, держа сверкающие стразами туфельки в руках. Следом за Тобой, пугая окрестности истошным воем сирены, неслась скорая. Видимо, кто-то из гостей с Твоей свадьбы вызвал санитаров.
Я резко ударил по тормозам, и, ещё не до конца поверив в чудо, открыл дверцу своего "ягуара" и втащил Тебя внутрь. И Ты улыбнулась и, как ни в чем не бывало, сказала:
- Привет. Ну, что стоим? Поехали.
8
Десять лет. Я искала тебя десять долгих лет и неужели, по-твоему, сейчас, стоя в двух шагах от тебя, я могла повернуться и уйти? Неужели меня могли напугать шрамы на твоем теле и запылившаяся повязка вместо лица? Твой лечащий врач показала мне твои фотографии после непонятно какой по счету операции. Твой командир в подробностях рассказал, в какой переделке ты побывал и что после такого к нормальной жизни не возвращаются. Твоя мать доходчиво объяснила мне, что ты стал другим, что ты - уже не тот и даже она отказалась признавать в тебе своего сына. Кого они хотели испугать? Меня? Но та девочка в короткой клетчатой юбочке, которая опоздала на вокзал и не успела проводить тебя, повзрослела слишком рано. Мне пришлось слишком долго ждать вестей от тебя, слишком много дверей открыть, слишком много дорог пройти, чтобы найти тебя. То мое опоздание на вокзал растянулось на десять лет бесплодного ожиданья и отчаянных поисков.
Я знаю, тебе пришлось пережить многое. Такое, что мне и присниться не могло в самом страшном сне. Война, кровь, смерть вокруг тебя, боль и одиночество. Бессилие и ощущение собственной ненужности. Баловень судьбы в одночасье стал изгоем. Мальчик с обложки превратился в чудовище, которым соседи пугали детей. А я всё узнавала последней, как всегда.
Господи, как будто меня уже что-то могло напугать в этой жизни больше, чем липовая похоронка и письмо твоего друга, в котором он пытался меня убедить, что тебя нет в живых. Если бы тебя действительно убили, разве я смогла бы пережить тебя хоть на несколько минут, как ты думаешь? И сейчас ты стоишь передо мной и пытаешься оттолкнуть меня, словно боишься прикосновения моей руки. Да знаю я всё и про твоё обезображенное лицо, и про искалеченную психику и загубленное здоровье. Я всё уже знаю, люди постарались, объяснили. Но разве я любила только твоё лицо? Ты жив. Я слышу твой голос, всё такой же глубокий, со скрытым рокотом. Я вижу твои глаза, ясные и бездонные, как и раньше. Я чувствую тепло твоей руки. Всё остальное не имеет значения.
Твои соседи смотрят на меня, как на сумасшедшую. Холёная красотка на дорогой машине, разодетая по последней моде, вокруг которой третий день суетится всё мужское население городка, стоит, пошатываясь, перед местной достопримечательностью - Человеком без лица, Франкенштейном, как прозвали тебя здесь. Стоит и плачет от счастья, и улыбается, и что-то беспомощно лепечет о любви. А ты не знаешь, что делать. Ты не сводишь с меня глаз, потому что боишься, что моё появление окажется мучительно-сладким сном и просыпаться тебе придется одному. Но ещё больше ты боишься сломать мне жизнь. Тебе и в голову не приходит, что без тебя мне жизни нет!
Через мгновение я шагну к тебе - и ты не сможешь оттолкнуть меня. Я возьму твою руку и прижмусь к ней губами - и ты не сможешь отнять её. Я встану перед тобой на колени и изо всех сил обхвачу руками твои ноги - и ты не сможешь сделать ни шагу. И куда ты денешься тогда от моей любви?
9
Я впервые спокойно спал ночью. Впервые за несколько лет. Тот, кого еженощно не мучили кошмары, просто не поймёт, какое это блаженство - видеть во сне зелёный луг и жёлтые цветы, синее небо и ленивую реку в лучах утреннего солнца. Не кричать во сне, не биться среди промокших от пота простыней, пугая соседей через стенку своими воплями и стонами. Просто спать, уютно свернувшись под одеялом, и проснуться свежим, отдохнувшим, без кругов под глазами и в отличнейшем настроении.
Вчерашняя ночь началась, как всегда с кошмаров. Тени прошлого полезли вновь изо всех щелей измученной памяти. Давным-давно запертые скелеты вновь начали ломиться из своих дубовых шкафов в мой мозг. Череда искажённых лиц, глухие голоса, искромсанные тела и реки крови, бег по пустым коридорам на пределе сил - всё это повторялось из ночи в ночь и я уже начинал сходить с ума.
И вдруг карусель безумия дрогнула и остановилась. А потом расплылась, расползлась клочками зыбкого тумана. Откуда-то издалека донёсся чей-то нежный голос, тихо напевающий колыбельную. Самую настоящую. Обыкновенную детскую колыбельную. Тёплый ветер овеял моё лицо, мягкая трава приятно защекотала тело и я поплыл по ласковым волнам медленной, прозрачной реки. Я смотрел на поросшие буйной зеленью берега, шелестящие на ветру ивы, бездумно срывал яркие кувшинки и пытался дотянуться до неба, такого близкого и совсем не страшного. А голос всё пел и пел, и баюкал меня своей безыскусной простотой и материнской нежностью.
Я проснулся не от собственного крика, не от того, что меня трясли за плечо перепуганные соседи. Просто солнце, поднявшееся довольно высоко (это ж сколько я проспал!?), нагло било прямо в глаза. Я попытался отмахнуться от него рукой, но запутался в чьих-то пушистых, длинных волосах. В полной уверенности, что всё ещё сплю, внутренне сжавшись от ужаса - вот сейчас начнётся кошмар, я увижу очередной труп, или чудовище, или ещё что-нибудь в этом роде! - я повернул голову.
Бедная, добрая Гретхен. Ты всю ночь просидела возле моей постели, словно ангел-хранитель отгоняя прочь дурные сны. Это ты пела тихую детскую колыбельную и гладила меня по залитому слезами лицу. А потом, когда я уже спокойно спал и, наверное, сопел и похрапывал сквозь сон, ты, уставшая, задремала на своём стуле, уткнувшись лицом мне в плечо и уютно сложив под щекой ладошки. Это в твоих рыжих волосах, остро пахнущих водяными лилиями, запуталась моя рука.
Осторожно, чтобы не разбудить тебя, я попытался встать с постели, чтобы потом перенести тебя с неудобного стула в твою комнату. Но ты всегда очень чутко спала, подскакивая от каждого шороха. Вот и сейчас ты мгновенно проснулась, распахнула свои большущие зеленоватые глаза и просияла улыбкой. Надо же, а я ведь даже не замечал раньше, насколько ты красива! Твоя светлая, тихая, как твой голос, красота не бросалась в глаза, но согревала взгляд. Может, поэтому я раньше скользил глазами по твоему почти всегда улыбающемуся лицу, кивал в ответ и проходил мимо, чувствуя какое-то радостное спокойствие и храня весь день твою улыбку, как счастливый талисман.
Жарким теплом, запахом морского ветра и водяных лилий, мягким бархатом кожи ты влекла меня к себе, как лодку водоворотом в омут. С тобой было жарко, и сладостно, и уютно как-то что ли, как будто после зимнего стылого ветра и мороза открыл дверь и вошёл в щедро натопленную, пахнущую женским шампунем, свежей выпечкой и маленьким ребенком комнату. Как будто вернулся домой после долгого-долгого пути. А в доме тебя давно уже ждали. И тебе рады. Тебя любили и будут любить всегда и всяким.
Тем утром я впервые поцеловал тебя...
10
Боль холодным, колючим комочком ворочалась в сердце, вгрызаясь всё глубже и глубже. Всё время хотелось плакать, но слёзы давно уже кончились и теперь только щипало глаза и к горлу подкатывал твёрдый комок, не давал дышать. В колонках звенел срывающийся голос рыжеволосой девочки "Магнит болит, да просто умираю".
Тебя больше нет. Нет нигде. И никогда не будет. А я никак не могла свыкнуться с мыслью, что уже не увижу твоего лица. Что бесполезно ждать твоего звонка.
Всё, что было раньше, оказалось в одночасье только моими воспоминаниями. Я не знала, что бывает так мучительно одиноко и страшно. И все наши мелкие трагедии вдруг стали глупыми и смешными.
Ты любил других, ты жил с другими, у тебя был свой дом, свои друзья, свои интересы. Мы почти ни в чём с тобой не совпадали. Но я всегда знала, что где-то в этом мире, на этой земле есть ты. И можно было позвонить тебе и услышать твой голос, поболтать о пустяках. Я знала, что если у меня случится беда, ты всегда придёшь на помощь, ни о чём не расспрашивая и ничего не ожидая взамен. Так же, как и ты всегда знал, что есть дом, где тебе всегда рады, где тебя всегда ждут.
С тобой было так здорово молчать. Сидеть рядом с тобой в машине, смотреть на летящую навстречу трассу и спорить до хрипоты, чтобы ты переключил музыку. Ты любил подшучивать надо мной и только тебе я прощала обидные прозвища и едкие уколы. Потому что за ними всегда появлялась твоя улыбка. Самая добрая, самая лучистая, самая обаятельная.
Всё это мне осталось только вспоминать, потому что тебя не вернёшь, сколько ни плачь, сколько ни проси. Ты навсегда останешься молодым, загорелым дочерна, молчаливым парнем, проводившим меня дождливым майским днём, махнувшим на прощанье рукой и пообещавшим скоро приехать.
А когда случилась самая страшная, самая непоправимая беда в моей жизни, ты не пришёл на помощь. Потому что беда случилась с тобой...
"Магнит болит, да просто умираю", - звенел в колонках срывающийся голос рыжеволосой девочки.
Болит. Болит, болит, болит...
11
Ты всегда была отчаянной, с самого детства. Ещё в детдоме ты дралась наравне с мальчишками, дерзила самым суровым воспитателям и спорила с директрисой. Тебе всё было нипочём. В своей нелепой розовой кофточке с разными пуговицами, в короткой синей юбчонке и с торчащими, как у Пеппи, тонкими косичками ты вихрем носилась по коридорам, по двору, по старому запущенному саду, пока однажды не налетела на нашу компанию. Из-за какого поворота судьбы ты вынеслась в тот сумасшедший летний день, кто мне ответит? С разгону врезалась в меня, шлёпнулась на траву и тут же подскочила, как пружина, под громкий хохот моих однокашников. Сжала кулачки, непримиримо сверкая глазами, готовая драться хоть со всем светом. А я, сражённый раз и навсегда бушующей внутри тебя бешеной энергией, вдруг подхватил тебя на руки, посадил на плечи и повёз, как цирковой пони, в сторону каруселей. Вся моя компания смолкла, как по команде, и провожала нас совершенно обалдевшими глазами.
Воспитатели чуть с ума не сошли, когда до них дошло, что наша странная дружба-любовь сильнее всего, что они могли ей противопоставить. Нас разгоняли по разным детдомам, по разным школам и городам, а мы, сбегая ото всех, летели друг другу навстречу, как безумные мотыльки. Потом я ушёл в армию, ты заканчивала школу, но сбежала чуть ли не с выпускных экзаменов, чтобы проводить меня. Ты так рыдала на вокзале, что провожающие своих сыновей женщины забыли о своих слезах и утешали тебя, как могли. Насилу успокоили. По вечному закону подлости, я попал в Афган. В самое пекло. В бригаду смертников. Но ты-то откуда могла узнать номер воинской части и адрес полевой почты раньше, чем я успел тебе хоть что-то написать?! И откуда ты брала для своих писем такие слова, что ребята в Афгане заучивали их наизусть и шептали вместо молитвы, уходя в бой? Мне завидовали все, от повара до командира. Однажды Димон, в очередной раз обкурившись дурью, сказал, что из всей бригады выживу только я, потому что спасти человека на этой войне могла только твоя любовь.
Он оказался прав.
До госпиталя довезли одного меня, но врачи сразу сказали, что я не жилец, хотя и повезли в операционную. А уже там случилось чудо. Я умер, все так говорили, да я и сам это знаю. Был и свет в конце тоннеля, и чувство полёта, и моё тело на забрызганной кровью простыне, которое я видел уже со стороны. И вдруг ворвавшийся откуда-то издалека и сразу отключивший музыку, разлитую в воздухе, твой голос. Он дрожал, плакал, срывался на крик и звал. Следом за голосом появилась и ты. Пряча испуг за рассерженным взглядом, ты подбежала ко мне, вцепилась за руку и потащила за собой. Ты ругалась на чем свет стоит, топала ногами и ревела, не переставая. Что мне оставалось делать?
Очнулся я в операционной, когда уже хирург, махнув рукой, вышел покурить. И вернулся на вопли медсестер. Я был жив. Я не собирался умирать. И громко и четко твердил, что не брошу тебя.
Я никогда тебе этого не расскажу. Зачем лишний раз пугать тебя? Ты и так просыпаешься по ночам в испуге и успокаиваешься только в моих руках. В общем... Просто я тебе завидую: я не умею любить так, как ты.
12
Ты искал в толпе моё лицо, искал с упорством одержимого. Твои серо-зелёные страдающие глаза с безумной надеждой останавливались на женских лицах, пытаясь узнать, разглядеть знакомые черты. Твои обветренные губы беззвучно шевелились и я знала, что ты пытался выкрикнуть моё имя. Но твой голос подвёл тебя и от волнения ты зашёлся в безудержном каторжном кашле. Изрезанные шрамами и свежими царапинами руки воина и охотника судорожно вцепились в гриву коня и твои друзья, взволнованной толпой окружившие тебя, заботливо и суматошно вытаскивали тебя из седла, искали воду и платок, чтобы стереть выступившую больную испарину с твоего лба.
А я пряталась за углом оружейной мастерской и молча глотала горько-солёные жгучие слёзы. Воистину, моя красота стала моим проклятьем, как и обещала безумная жрица. Спустя столько лет ты узнал меня мгновенно и спасло нас обоих только то, что в первые мгновения ты не поверил своим глазам и у меня было время раствориться в толпе, набросить на лицо плотную вуаль и уйти с площади. Вот только уйти, не наглядевшись на любимое лицо, у меня не хватило сил...
Я смотрела из-за угла, как неудачливый воришка, как ночной тать, и старалась запомнить каждую черточку, каждую морщинку, каждый шрам. Выражение твоих глаз, вышивку на твоей одежде, двухцветный шнурок в твоих волосах, блики солнца на твоём мече. Кто знает, когда ещё выпадет мне это счастье - увидеть тебя.
Так устроен этот мир, что за счастье и свободу одних порой платят другие. Платят вдвойне, платят страшную цену. Когда-то победив твою смерть, я проиграла свою жизнь. За безумные ночи нашей с тобой невозможной любви я принесла в жертву свою свободу. За твой сегодняшний покой и твоё будущее я ещё много лет буду платить кровавыми слезами и дикой тоской неприкаянного сердца. Для того, чтобы ты не отчаялся и не остался один в этом мире, для того, чтобы ты обрёл свой дом и свою судьбу, мне придётся бесконечно скитаться по пыльным, продуваемым всеми ветрами дорогам и не ведать ни отдыха, ни сна.
Я вырывала сердце из груди, спасая тебя, потому что с самого начала знала: у тебя своя дорога и моя любовь на ней, как большой, нагретый солнцем камень, у которого ты отдохнул, набрался сил, но чтобы идти дальше, тебе нужно было его обойти. Сберегая твои силы, я ушла с твоего пути сама.
У тебя впереди - будущее. У меня же не осталось ничего, кроме прошлого. Бессонные ночи, безысходная тоска и вечное одиночество - всё это будет у меня.
За твоё счастье заплачено сполна и если боги хоть иногда слышат нас, ты никогда не узнаешь об этом...
Мне же дано видеть будущее и я знаю, что через много лет мы снова встретимся, и снова я заплачу за твою жизнь своей. Стрела, летящая тебе в спину, остановит свой полёт в моём сердце, и я умру именно так, как молила богов: на твоих руках, спасая тебя. И последним, что увижу я на земле, будут твои глаза. Навечно влюблённые в мою красоту.
13
Резкий, тревожный телефонный звонок вырвал меня из сна и мне даже в голову не пришло разозлиться, что долгожданное блаженство кто-то так грубо, а главное - не вовремя, прервал. Потому что звонок был отчаянным, испуганным, непривычным. И уже заранее зная, что услышу минутой позже, я судорожно ухватилась за трубку и... И ничего не могла сказать, даже банального алло.
В трубке кто-то нервно сопел, громко курил и, наконец, гулкий чужой голос бухнул:
- Квартира Фархада Толгатова?
- Да, - ещё отказываясь просыпаться, ответила я.
- Простите, а с кем я разговариваю?
Что могла я ответить этому чужому голосу? Кем я была для Тебя? Кем успела стать за эти пять дней в Твоей жизни? Ты говорил - что я Судьба, Твоя удача, Синяя птица. Но ни женой, ни невестой мне никто стать не предлагал. Мы с Тобой не думали об этом. И что я теперь должна была отвечать незнакомому ночному голосу? Отдающее газетными сплетнями "любовница" или из криминальных хроник "сожительница"?
- Сестра, - почему-то сказала я.
В конце концов, это было ближе всего к истине. Такое родство душ и мыслей может быть только у людей с одинаковым составом крови.
Голос молча удивился, однако, переспрашивать не стал. Просто с безликим профессиональным сочувствием попросил приехать и назвал адрес морга. И всё встало на свои места: и Твой внезапный отъезд, и странная смс-ка, и недельное молчание, и выученная наизусть отговорка автоответчика в Твоём телефоне. Голос мог больше ничего не говорить. Но, видимо, решив, что я могу не знать названного им адреса, он пояснил:
- Возможно, Вашего брата убили. Нужно опознать тело. Если есть другие близкие родственники, то они могут тоже приехать.
О каких близких родственниках он говорил, Боже? Ты всегда был один. Как и я. Только пять дней мы не были одинокими. Только ПЯТЬ дней мы говорили не "я сам", "я сама", а "мы с тобой". Впрочем, откуда это мог знать посторонний голос? Он даже не знал, Тебя ли это убили. Сейчас это знала только я. И мне не нужно было опознавать тело. Мне не нужны были заключения патологоанатома. Дату Твоей смерти я могла назвать с точностью до секунды. Потому что мир опустел ровно четыре дня назад. В среду, 29 марта, в 19.28:59 по местному времени. Я тогда выронила вазу и взглянула на часы: они остановились. И стекло в рамке, где стояла Твоя фотография, пошло нереальными, рваными трещинками.
- Я уже выезжаю, - покорно сказала я голосу.
Потом была ночная автострада, встречные огни машин и мертвенно жёлтый свет фонарей, бегущая разметка на дороге. Призрачный силуэт морга на фоне безмятежного светлеющего неба. Визг тормозов. Я доехала. Сама. Без истерик и аварий. Не нарушая правил дорожного движения и не споря с доблестными гибэдэдэйцами. Я приехала к Тебе.
В последний раз.
Но то, что мне показал обладатель казённого голоса, не могло быть Тобой. В комнате был врач, перепуганная медсестра и желторотый практикант с уколами наготове. Я ещё удивилась, войдя туда: обычно моя внешность ни у кого не навевала мыслей об обмороках. Со мной они не случались никогда. Впрочем, истерики тоже. Я была стальной леди. Увидев то, что лежало под простыней, я поняла, почему они так подготовились.
Это был не Ты. Залитая, забрызганная кровью пергаментная кожа. Разбитая до мяса, до костей плоть. Изломанные, как крылья разбившейся птицы, руки. Вместо чёрных кудрей - слипшиеся комки волос, засохшей крови, костяной крошки и мозгов. И полное отсутствие лица. Там, где четыре дня назад была Красота: вдохновенные, по-восточному тонкие черты лица, высокие скулы, взметнувшиеся в полёте густые брови, хищные ноздри, надменный рисунок рта и огромные чёрно-синие глаза, - теперь была сплошная рана. Маска смерти и страданий.
Мои негнущиеся пальцы коснулись застывшего кровавого месива и попытались слепить из него Твоё лицо, как когда-то Бог лепил из глины Адама. Но я не была Богом. Мне не дали им стать. Меня оттащили от Твоего тела и стали накачивать лекарствами. Зачем? Я не собиралась рыдать и терять сознание. Я просто хотела вернуть Красоту. Чтобы все запомнили Тебя лермонтовским Демоном не только на сцене, но и в смерти. Оказывается, это никому не было нужно.
Голосу нужно было знать только одно: опознала ли я тело. Я опознала. Мне не надо было искать родинки, шрамы и прочие особые приметы. Я бы узнала Тебя, даже если бы ослепла. О! Лучше бы я ослепла! Оглохла, онемела.
Я опознала Твоё тело. Я похоронила его. Я выслушала все траурные речи, традиционные аплодисменты, когда гроб выносили из подъезда. Я вытерпела удивлённые взгляды Твоей родни, заинтересованные - Твоих друзей и откровенно ревнивые - Твоих бывших любовниц и поклонниц. Они пытались поделить Тебя даже после смерти. Если бы они могли, они бы, наверное, отняли даже мои воспоминания. А вот хрена им! Ты родился для меня и Ты умер моим. Я давала показания во время следствия. Я, не раздумывая, назвала Твоих убийц (мне ли было не увидеть на их волосатых руках Твою смерть и их предательство!). Я ходила на все слушания в суде. И когда, после прочтения справедливого, в принципе, приговора, я подошла к убийцам, чтобы их проклясть, НИКТО не посмел меня останавливать.
Ты будешь отомщён. Ты не будешь забыт. Потому что я осталась, чтобы хранить память о Тебе вечно. Мои проклятия бьют без промаха, Ты ещё убедишься в этом. Твоих убийц ждёт страшная смерть. Мучительнее, чем Твоя. Обещаю.
Ты не напрасно оставил меня в этом мире. Ты позовёшь меня, когда посчитаешь нужным. И тогда я догоню Тебя.
14
Ветер свистел в ушах, путался в гривах наших коней и в твоих растрепавшихся от бешеной скачки волосах. Ты звонко смеялась навстречу летящей степи и пела яростную боевую песню на гортанном, тягучем языке своего народа. Когда ты поворачивала ко мне своё лицо, я видел твои сверкающие чёрные глаза, обветренные вишнёвые губы и задиристую, дерзкую улыбку. Твой золотисто-рыжий конь стелился птицей над задыхающейся от летнего зноя степью, топтал благоухающие травы и яркие звёзды цветов. Стремительно он вынес тебя на вершину древнего кургана, с незапамятных времен охранявшего эти степи. Предки наших предков уже не помнили, какой народ жил здесь тысячи лет назад, какой царь или воин нашёл здесь свой покой. Одно я знал точно: никогда ещё за тысячи лет не ступала по этой земле красота, подобная твоей.
Ты спрыгнула с коня и протянула руки к высокому, бледному от жары небу. И запела нежно и маняще, слегка покачиваясь в такт странно-дикой мелодии. Мой конь заворожено кружил вокруг тебя, а ты не сводила своих тёмных глаз с меня. И не было уже у меня сил противиться зову этой бездонной и пугающей глубины.
Наши кони беззаботно щипали траву у подножия кургана, а ты танцевала свой танец в моих объятьях. Твоё гибкое, пылающее неукротимым огнём тело змеёй извивалось в моих руках. Пахнущие степными травами, горячие от солнца твои косы сами собой расплетались от прикосновений моих дрогнувших пальцев и чёрными струями падали на мои доспехи. Твои танцующие руки сняли шлем с моей головы, отстегнули и уронили в траву меч и боевой рог. Я был беспомощен и безоружен перед властью твоей красоты.
Но твои губы коснулись моих губ и ты шепнула: "Мой князь, я отдаю свою жизнь в твои руки. Я оставляю сердце своё у ног твоих. Я расстилаю ковёр своей судьбы на твоей дороге. Мой князь, мой господин, не отвергай мою любовь! Молю тебя, не отрекайся от меня!".
Ты не знала, о чём просила меня. Лучшие воины Казара и Нидельхейма готовы были биться за твою любовь, не щадя своих жизней. Благородный наместник богатейшей провинции древнего королевства был обручен с тобою и его дворец ждал тебя. Твой брат, могущественный король Северного Казара, никогда не смирился бы с тем, что на его пути встал молодой князь Роаннона. Совсем недавно замолкли барабаны войны и не всех павших ещё успели похоронить и оплакать. Наши земли не успели вспомнить, что такое мир, и я был не вправе развязывать новую войну. Стоила ли твоя любовь обманутых надежд моего народа и гордого имени моих предков? Тогда я этого ещё не знал.
Я разомкнул твои руки, усадил тебя на своего коня и сам отвёз в Нидельхейм, к твоему жениху. И вернулся домой.
Но мой город был без тебя мне неродным. Мой дворец был пуст без тебя. И не видел я без тебя ни цветущих садов, ни смеющихся детей, ни зелени лугов, ни скачущих с развевающимися гривами табунов. Без тебя Роаннон был мне не нужен.
Твоя любовь стоила больше всех земных царств. Твоя любовь стоила судьбы целого народа. И уж конечно, она стоила того, чтобы пожертвовать ради неё троном отцов и дедов. Но неужели я понял это слишком поздно...
Я ворвался ураганом на площадь, украшенную цветами и флагами в честь свадьбы молодого наместника. Ты спускалась по высокой белой лестнице, намертво вцепившись в твёрдую руку короля. Свежий ветерок с реки бережно развевал складки твоего белого платья и прозрачную вуаль, скрывающую бледное, подурневшее от слёз лицо. На площади, у самой лестницы тебя ждал твой жених, благородный наместник Нидельхейма. Молодой и красивый воин, храбрый и мудрый не по годам. Твой брат при всём желании не мог бы сделать лучшего выбора. Но вы не любили друг друга. Вы были так же чужды друг другу, как безмятежная знойная степь и гордые холодные горы. И сердце твоё сделало свой выбор.
Мой верный конь вынес меня на лестницу и я осадил его прямо перед тобой. Взметнувшаяся белоснежная грива сорвала вуаль с твоего лица. И я увидел твои остановившиеся, испуганные и счастливые одновременно глаза. Я спрыгнул на каменные ступени и преклонил колено перед тобой. Твоя рука осторожно выскользнула из руки короля и доверчиво легла в мою протянутую ладонь.
Гудящая праздничная толпа мгновенно затихла и даже ветер замер где-то среди деревьев. Суровое лицо твоего брата на глазах каменело и едва сдерживаемая ярость уже сверкала предгрозовыми молниями в его взгляде. Твой жених стоял, опустив голову, и ничего нельзя было прочитать на его гордом челе.
И только высоко-высоко в небе зазвенела посреди этой оглушительной тишины звонкая и радостная трель жаворонка...
15
Твой силуэт растворялся в сером мороке холодного осеннего дождя, сливался с густыми тенями деревьев, пока не исчез совсем.
Ты сказал: "До завтра", - а я уже знала, что никакого "завтра" не будет. По крайней мере, для меня. Оно вовсе не было мне нужно. Всё оказалось банально и просто: я устала. Устала столько лет быть твоим другом, быть рядом в трудные минуты и понимать, что в твоё счастье мне дороги нет. Видеть рядом с тобой других женщин, слышать слова любви, которые ты говоришь им, выслушивать их жалобы на тебя и мирить их с тобой, а потом, когда либо ты их, либо они тебя бросят, быть твоей жилеткой, в которую ты выплакиваешь свою обиду, боль, гнев, разочарование - в зависимости от ситуации. Бегать в аптеку за лекарствами, когда ты болен, кормить тебя бифштексом, когда ты голоден, пришивать пуговицы к твоим сорочкам и мыть твоего кота. Для меня всё это, как ни странно, было в радость. К тому же и ты всегда был на высоте. Но только как друг. Менял проводку, чинил кран, подвозил в любое время суток в любой конец города, даже дрался за меня пару раз с моими бой-френдами. Как друг.
Только я никогда, ни единой секунды своей жизни не любила тебя, как друга. Я любила тебя, как мужчину. Я желала тебя, как мужчину, до боли, до потери дыхания, до слёз. Я не спала ночей из-за тебя. Плакала, пила виски, курила одну сигарету за другой, меняла любовников, как надоевшие перчатки. Ты всегда был рядом - и так невообразимо далеко. Наши руки касались друг друга и в дороге я часто засыпала на твоём плече - но между нами всегда была пропасть. Бездонная и гулкая до тошноты. Бог мой, сколько раз мы засыпали в одном доме, на одной постели, под одним одеялом - и у тебя даже мысли не возникло этим воспользоваться. Я не была для тебя Женщиной. Я была твоим другом. Верным, преданным, испытанным и надёжным, как скалы Большого каньона.
Все эти годы я жила только надеждой на чудо. На то, что однажды ты всё поймёшь. Принесёшь букет белых ромашек и скажешь, что все эти годы был слеп, что мы потеряли обидно много времени и что из всех женщин планеты тебе нужна только я одна.
И вот ты пришёл. Только вместо ромашек ты принёс приглашение на свадьбу. Ты встретил девушку своей мечты и она согласилась стать твоей женой. И вообще через полгода у вас будет ребёнок и ты бы хотел, чтобы я стала его крёстной.
На этот раз всё было серьёзно - я видела это по твоим глазам. Ты ЛЮБИЛ. Любил столь же сильно, как и я. Но - другую.
Мы пили на веранде горький кофе с апельсиновым вареньем и свежими крекерами и ты всё говорил, говорил, говорил о НЕЙ. Не замечая, как равнодушно, не морщась, я глотаю давно обожжёнными губами кипяток из чашки. И как крошится в моих пальцах золотистое печенье, которое я никак не могу донести до рта. Впервые я с нетерпением ждала твоего ухода.
Небо затягивало тучами, начинал моросить мелкий противный дождь - вестник окончания лета, извечный спутник грусти и расставаний. Этот дождь забрал тебя из уюта и света моего маленького дома, и когда за тобой захлопнулась калитка, я с облегчением вздохнула.
Прости, мой друг, но я не смогу придти на свадьбу. И крёстную для своего ребёнка тебе придётся искать другую. Ослеплённый своим счастьем, ты и не заметил, что в свой кофе вместо сахара я высыпала полпачки снотворного. Я только боялась, что моё сердце остановится раньше, чем ты уйдёшь. Но оно выдержало, как выдерживало все эти годы изматывающую боль твоего равнодушия. Оно замрёт, только когда твой силуэт окончательно растворится в вечерних сумерках, и память обо мне растворится в повседневности твоей новой, счастливой жизни...
16
Великий Океан мягко переливается под лучами беспощадно-яркого южного солнца, тихо шумит и трётся волнами о мои ноги, как домашний котёнок. Чайки с пронзительными воплями носятся над его волнами, выхватывают беспечную рыбу. На сверкающей безбрежной глади Великого Океана мелькают белые треугольники парусов, у берега яркими пятнами колышутся разноцветные купальники туристов. Дети, кричащие громче птиц, возятся в песке, собирают ракушки, строят песочные замки. Современный Эдем. Беззаботная красивая жизнь, вечное лето и вечные волны.
И только я слышу, как ворочается в глубине этого лицемерного океана ненасытный зверь. Переваливается с боку на бок, гулко вздыхает - и ждёт. Ждёт, когда беспечные люди в очередной раз забудут о его древнем коварстве, чтобы вырваться наружу. И тогда ласково стелющиеся у ног волны превратятся в смертоносных неудержимых коней Нептуна, ветер сбросит одежды легкомысленного бриза и станет беспощадным убийцей, разметает и взбаламутит эту обманчивую лазоревую гладь и дикой песней своей разбудит спящее на дне вечное чудовище - истинную душу Океана. И гордые белоснежные яхты, степенные сухогрузы, трудяги-сейнеры и даже могучие авианосцы станут беспомощнее бумажных корабликов.
Пусть беззаботные туристы сколько угодно восторгаются немыслимой красотой Великого Океана, нежащегося в закатных лучах, - мне этого уже не увидеть и не оценить. Для меня Океан навсегда останется ненастным чёрным зверем, утробно воющим и беснующимся под безучастным свинцовым небом. Зверем, легко, словно играючи смявшим твой игрушечный оранжевый шлюп и унесшим с собой на дно твоё хрупкое тело, бело-розовое, как редкая жемчужина, нежное-нежное, невесомое, сладко пахнущее дорогими французскими духами. Мне и сейчас чудится в крике чаек твоя отчаянная мольба о помощи, и в изменчивой бирюзе волн я вижу твои тёмно-синие глаза, всегда широко распахнутые, словно удивлённые этим миром. И никогда этим проклятым волнам не стать такими же ласковыми и нежными, как твои маленькие слабые руки...
Как просил я тебя не уходить далеко в море на этом нелепом и ненадёжном корыте, весьма отдаленно напоминавшем морское судно, которое ты гордо именовала "Бисмарк". Если бы твой шлюп был так же непотопляем, как Железный канцлер Германии! Если бы ты хоть иногда слушала меня! Если бы мы оба знали тогда о коварстве океана! Если бы...
Но случилось то, что случилось. Шторм начался так внезапно, что о его приближении могли догадываться только опытные моряки. А какой моряк был из тебя? Для тебя весь мир был забавной игрушкой, ты словно не понимала, что жизнь - опасная игра и кончается она всегда одинаково. Смертью. Ты вышла из игры слишком рано.
Твой оранжевый шлюп заглох посреди океана, в нескольких минутах хода от берега. Наверное, когда налетел шторм, ты безуспешно пыталась завести капризно чихающий мотор. Наверное, ты куталась в бесполезную курточку и кричала в рацию свои координаты. А может, ты не успела даже этого и взбесившиеся волны перевернули твоё ненадёжное судёнышко в первые же секунды. Ты плавала, как рыба, но справиться с яростью волн посреди открытого океана в такой шторм не смог бы даже рекордсмен по плаванию.
Бесконечные месяцы я бороздил океан, сутками осматривал берега, но этот жадный зверь отказался отдать мне твоё тело. Всё, что я нашёл через две недели после твоей смерти - обломок оранжевой доски, лежащий, словно долька апельсина, на безмятежном солнечном берегу...
Ты стала частью океана, его пленницей, его добычей. И теперь у океана твой голос и твои глаза. И ты будешь жить вечно, пока шумят под высоким небом могучие волны.
17
Острое, любовно отточенное лезвие фамильной шпаги обожгло холодом тонкую кожу запястья. Я закрыла глаза - нет, не от страха перед болью, потому что боли сильнее, чем терзала моё сердце, не могло быть, и не от хлынувших слёз, потому что спасительных слёз не было, - а чтобы не видеть того, как будет расползаться под твёрдой беспощадной сталью белая кожа, как заструится тягучим ручейком алая кровь на драгоценный шёлк платья. Моя белая-белая, нежная-нежная кожа - предмет отчаянной зависти всех окрестных красавиц. И фамильная шпага, принадлежащая моему брату. Пусть простит он мне и это преступление - впервые его оружие убьёт не врага. Но, в конце концов, не с охотничьим ведь ножом должны будут найти его сестру!
Я резко рванула гарду на себя и вскрикнула скорее от удивления, нежели от боли: приученное к человеческой плоти железо легко вошло в мою ослабевшую руку, незаметно рассекая тонкую кожу, вены и мышцы и сухожилия заодно. Левая рука повисла плетью, а боль в сердце всё никак не желала утихать, закрываться болью в искалеченном уже теле. Врожденное упрямство - незаменимая вещь в подобных делах, право же. Я торопилась поскорее уйти из этой жизни, из этого мира. Мира, где я Тебе никогда не была нужна. Мира, который подарил мне Тебя на несколько невыносимо счастливых минут - и тут же отнял на все причитавшиеся мне годы. Я не хотела больше продолжать эту пытку - жить не для Тебя и не с Тобой, вне Твоего сердца, за пределами Твоих мыслей.
Сев на край оттоманки, я зажала коленями шпагу и отчаянно резанула об неё правую руку. Алая кровь моментально залила платье и ковёр. Кровь была алая, почему же столетиями все представители нашего славного рода кричали о какой-то "голубой" крови, тёкшей в их жилах. Кровь-то у всех одинаковая - красная, и жизнь у всех - одна и очень короткая. Только любовь у всех разная, в этом-то и беда...
У меня была одна любовь - Ты, а у Тебя... У Тебя их было много. Сколько их было, красивых и пикантных, умных и образованных, белокурых и жгуче-темноволосых, ясноглазых и порочных? Ты и сам, наверное, не помнил. В Твоём списке не было только меня. И уже никогда не будет.
А ведь я даже не претендовала на Твою преданность и верность, на семейное счастье с Тобой, нет. Я бы довольствовалась даже положением Твоей очередной любовницы. Безнадёжно утраченной репутацией и поруганной девичьей честью, незаконнорожденным ребёнком, презрением семьи, Твоей холодностью и последующим одиночеством - я готова была, видит Бог, заплатить любую цену за короткое счастье нескольких ночей с Тобой. За отблеск страсти в Твоих персидских глазах, за недолгие объятья Твоих смуглых рук.
Увы, мне было отказано даже в этом. Одну меня, наверное, из всех женщин города, Ты упорно не замечал. Не хотел ли ломать мою жизнь, боялся ли шпаги моего брата и королевской немилости - я уже не узнаю никогда.
Сначала умерла робкая надежда на чудо - Ты официально объявил о своей помолвке с моей кузиной. Теперь умру я, в день Твоего венчания. И только потом, много-много лет спустя, умрёт моя любовь к Тебе. Умрёт только вместе с Твоим последним вздохом.
Прости, что испорчу Тебе праздник. Прости. Но больше мне не продержаться.
Алое море растекается по сверкающему паркету и кажется, что вместе с кровью из меня вытекает моя боль. Капля по капле. И становится морем...
18
И всё-таки ты ушла. Однажды ты устала терпеть, молча собрала чемодан, сняла обручальное кольцо, тихо положила его на стол. Потом вытащила из кармана ключи от квартиры, протянула их мне на раскрытой ладони. Я взял их и тут же выронил. Тонкий звон их, когда они упали на паркет, стал поминальным звоном по нашей с тобой семейной жизни. По нашему счастью, по нашей любви.
Ты не закатывала истерик, не устраивала скандалов, не рыдала безнадёжно по ночам в подушку. Не жаловалась матери, не плакалась подружкам, не выносила мне "последнего китайского предупреждения". Сначала - потому, что ты была счастлива так же, как был счастлив и я. Потом - характер не позволял. Но то, что однажды ты уйдёшь - я понимал. Понимал и ничего не мог с этим поделать.
Моё катастрофическое невезение оказалось сильнее меня. Я не смог обеспечить тебе того, что все твои подруги называли "достойным существованием". И рано или поздно ты должна была устать от этой жизни на грани нищеты. Твоя красота, как редкий бриллиант, требовала дорогой оправы. Твоё хрупкое здоровье нуждалось в санаториях и курортах. Твой пытливый, острый ум - в новых книгах, путешествиях, форумах в Интернете. И даже твои кулинарные и организаторские таланты, твоё гостеприимство должно было хоть как-то поддерживаться финансово.
Я ничего этого дать тебе не смог. Не получилось из меня добытчика, хозяина жизни и просто крепкого, надёжного мужика. Если мне и удавалось заработать деньги, значит, меня либо обсчитывали в магазине, либо обворовывали, либо случались какие-то глобальные катастрофы, как погоревшая проводка, разорившийся банк с нашими вкладами, затопленный соседями коридор, болезнь моей матери. И снова ты проходила с гордым видом мимо сверкающих витрин, даже не поворачивая красивой головы туда, где стояли туфельки твоей мечты и ждало именно тебя роскошное вечернее платье, чтобы после работы забежать в дешёвый магазинчик на углу или купить пальто в сэконд-хэнде.
А потом озорной блеск твоих глаз начал исчезать, стала тускнеть твоя ослепительная красота, словно на неё лёг слой пыли беспросветной обыденности, тяжёлого, полунищего быта. И все наши знакомые теперь смотрели на меня, как на преступника, запихнувшего жар-птицу в курятник, пыльный, тесный и грязный. Только ведь тебя добило не это. Не быт, не мои неудачи, не отсутствие денег. Тебя начали жалеть - это было для тебя невыносимой пыткой. Жалости ты не принимала ни от кого. Ты всегда говорила, что если сильных людей начинают жалеть, они слабеют, теряют силы.
В тот день ты сказала всего одну фразу "Я ухожу". И всё. Холодное, вытягивающее душу молчание висело в квартире, пока ты собирала вещи, одевалась, красилась. Я стоял в коридоре, прислонившись спиной к стене, и тоже молчал. Ты собиралась спокойно, словно даже медлила, а когда натыкалась на меня, то вскидывала свои огромные тёмные глаза и привычным движением смахивала со лба чёлку.
Уже стоя с протянутыми ключами, ты ничего мне так и не сказала. Ни слова упрёка, ни вздоха прощания, ни банальной фразы утешения, ни тем более лживых обещаний.
Просто ты уходила НАВСЕГДА.
От наших общих друзей я узнал, что через несколько недель ты устроилась на другую работу, потом очень удачно вышла замуж, сделала карьеру, родила дочь. Твоё надменное, божественное лицо стало мелькать по телевидению, появляться на страницах газет и глянцевых журналов, твоё имя не исчезало из светских хроник. И за все эти годы я ничем, ни единого раза тебя не потревожил, не напомнил о своём существовании. Мы даже случайно не встречались на улице, в метро, на твоей любимой набережной. Словно жили в параллельных мирах.
И ни одна живая душа не знает и не узнает никогда, что долгими осенними вечерами ты все эти годы звонила мне и громко молчала в трубку, и я слышал, как падают тебе на руку звонкие горошины слёз...
19
Великий царь остановился напротив меня, склонив, по привычке, светловолосую голову к левому плечу. Разные глаза его - серый и карий - смотрели мне прямо в душу и от этого пристального взгляда замирало сердце моё. Мои соплеменники потихоньку, осторожно отодвигались от меня и через минуту вокруг меня образовалась пустота, словно во всём мире были только я и грозный завоеватель Ойкумены.
Он смотрел на меня снизу вверх и выражение глаз его менялось от нескрываемого любопытства до откровенной страсти. Я привыкла к огненным взглядам встречавшихся на моём пути мужчин. Красота моя, гремевшая по всей Азии, давно уже стала легендой, и я знала, что одного-единственного моего слова будет достаточно, чтобы великий царь сложил к моим ногам завоёванный им мир. И я бы стала царицей.
Сколько их было до него, отдавших свою жизнь за один только взгляд моих раскосых чёрных глаз, за то, чтобы коснуться рукой моих тяжёлых чёрных кос, за мимолётную улыбку обветренных губ! И я привыкла к их поклонению, к их неизлечимой страсти. Все они стремились обладать мною и мне льстила эта их одержимость. Но никто - даже ценой собственной жизни - не заставил моё сердце сбиться с ритма. Ветер, степь, свобода, легконогий скакун и студёная вода родников - это всё, что любила я на земле.
Пока не услышала я имя царя-бога и не увидела блеск золотых бараньих рогов, украшавших его шлем. Пока огонь войны не докатился до нашего гордого племени. Мой отец и все мои братья погибли, отстаивая свободу родной земли, и я оказалась единственной, кто мог поднять народы на борьбу с жестоким царём, пришедшим с запада. И я объявила ему войну. Я опрометчиво навлекла на свой народ гнев молодого царя, не ведающего поражений и не терпящего непокорных. Гнев кровавого убийцы, сжигавшего города на своём пути, истреблявшего целые народы. Его воины не ведали жалости и никому не давали пощады. Дети, женщины, старики... Их убивали, насиловали, продавали в рабство. Великий царь объявил войну всему миру и те, кто хоть раз, словом ли, взглядом отказался подчиниться его воле, должны были умереть.
У моей маленькой армии не было никаких шансов. Уж если грозный Дарий отчаялся победить его, что уж говорить обо мне, слабой неопытной женщине. Но мои воины выиграли несколько битв и если бы не численное превосходство, отменная выучка его армии и трусость моих союзников, я смогла бы победить этого золотоволосого полубога.
Последнюю битву моего народа я проиграла. Даже это сокрушительное поражение я смогла бы принять. Если бы Его взгляд не остановился на моём лице. И в тот миг я поняла, что это - Он. Тот, кто может меня приручить и подчинить своей воле. Тот, кто в силах заставить меня предать свой народ и забыть своих богов. Тот, в чьих объятьях я забуду своё имя и променяю гордое имя царицы на ничтожный статус его наложницы.
А он... Он понял только то, что единственной, истинной причиной его завоевания Ойкумены, его похода на восток была я. Моя проклятая красота. Моя недосягаемая любовь. Мы были созданы одним богом в один и тот же миг. Друг для друга. И в то же время двоим нам места на земле не было. Никогда его любовь не смогла бы заменить мне тех, кого он убил.
Великий царь протянул ко мне руки. Он уже видел меня в своих объятьях, на золотом троне своей великой державы. Достойной спутницей царя-завоевателя. Имя моё уже срывалось с его губ, когда я шагнула назад. В ледяные струи моей родной реки. И ещё один. И ещё. Он улыбался и шёл ко мне с раскрытыми объятиями, а я отступала всё дальше и дальше. Его телохранители уже подбежали и удерживали его, стремившегося ко мне, а я уходила прочь, туда, где меня ждал бурный поток мутных вод и свобода. Свобода от любви, от Его всесильных глаз, Его жадных рук, Его желанных губ. Свобода от его золотого трона - вечной клетки для степной птицы...
Яркое солнце в мутной воде было последним, что я увидела
20
Фессалоника... Певучее, мягкое имя твоё срывается с моих губ, когда я пытаюсь вымолвить имя бога. И входя в храмы и святилища, вижу я отныне не мраморные статуи, не золотых идолов - я вижу тебя.
Как прекрасно было твоё лицо, как нежна была твоя кожа! И каким холодным был взгляд твоих огромных синих глаз... Сколько высокомерия сочилось в твоём серебряном голосе...
Я стоял пред тобой, преклонив колена, и чувствовал себя ничтожнейшим из рабов. Я, друг и соратник царя, лучший из его военачальников, прославленный воин, которому царь доверял как самому себе, наместник всех северных провинций великого царства! Я оказался недостоин тебя!
Ты смеялась над моим признанием. Звонким хохотом и презрением встретила ты мои дары. В моих ушах до сих пор звенит твой издевательский смех и слышу я надменный отказ.
Весь царский двор потом непристойно шушукался за моей спиной о моём позоре. О тех словах, которые ты сказала мне. "Как осмелился ты, глупец, говорить мне о своей животной страсти! Тебе ли, ничтожному смертному, мечтать обо мне, как о своей супруге? Я - возлюбленная сестра великого царя, самое ценное сокровище всей его империи. Меня приравнивают к богиням. Только за возможность приблизиться ко мне наместники всех окрестных земель и правители соседних государств готовы бросить мне под ноги несметные богатства. Просто за то, что бы я согласилась посмотреть их земли, почтить своим присутствием великие праздники, посвященные богам. Ни один из них не посмел взглянуть на меня, как на простую смертную! Я создана капризом богов и могу принадлежать только равному мне - богу. Или ты возомнил себя земным воплощением Элелея? А, может, вавилонского Мардука? Ступай прочь, не оскорбляй отныне своим присутствием мой дворец!"
Так ты сказала мне и все поданные, вся эта толпа придворных лизоблюдов, разряженных подхалимов, смеялась надо мной. Даже царь, который называл меня своим другом, ни слова не сказал в мою поддержку, а только насмехался надо мной весь день, то и дело напоминая о моём неудачном сватовстве. Как будто не он обещал мне тебя в жёны, если я принесу ему ключи от Газы. Я покорил тогда богатый город торговцев и жрецов, а царь о своём обещании забыл. Забыл о том, что однажды я сказал ему: "Твоё царство держится на моём мече, а мой меч служит Фессалонике. Прости, царь, но всё, что я люблю в этом мире, живёт в равнодушных глазах твоей сестры. Подари мне её - и я подарю тебе любой город, любые земли, которые пожелаешь ты покорить".
Я не виню его, ибо он, как и все в этом городе, жил по законам твоих капризов. Воистину, несчастен народ, на чьей земле поселилась Богиня.
С того дня стал я предметом насмешек и нескончаемых шуток, пока не превратился в изгоя, отверженного в царстве, которое процветало только благодаря моему искусному мечу и воинскому гению. У меня отняли моё имя, мою славу, а потом и мои земли. И тогда я решил отомстить и отнять у людей их жестокосердную Богиню.
Я перебил охрану и пробрался ночью в твои покои. Я насильно овладел тобою и твоё совершенное тело извивалось и билось в моих руках. Твой красивый гордый рот кривился от боли и унижения, а в глазах, огромных синих глазах твоих, потемневших от гнева, металась бессильная ярость. Но даже когда я терзал твою грудь и наполнял своим семенем твоё лоно, когда нарочно причинял тебе боль, утоляя свою жажду, ты не молила о пощаде. Ты даже не звала никого на помощь и не грозила мне муками ада. Ты молчала, закусив до крови губу, и рвалась из-под меня, бессильно отталкивая слабыми руками своими взбесившегося зверя, проснувшегося во мне.
А потом, когда я, опьяненный утолённым желанием и собственной победой над всемогущей когда-то богиней, лежал на разорённой постели и шумно глотал пьянящий воздух, в котором ещё витало твоё волшебное, сладкое дыхание, ты молча забилась в угол, как зализывающий раны зверь, и дико сверкала на меня своими невозможными глазами. Но не слёзы позора и обиды блестели в них, нет, - то была бездонная, неисчерпаемая ярость и злоба дикой кошки. Кровь на постели и синяки на твоём теле говорили о том, что ты - всего лишь женщина. Но твоё упорство, твоя непомерная гордыня, ледяное непокорство твоего взгляда доказывало мне в сотый раз, что ты - богиня.
И понял я в тот миг, что не дано мне будет в полной мере насладиться своей победой. Что никогда не станешь ты мне ни укрощённой наложницей, ни покорной любовницей, ни послушной женой, а только лишь замученным зверем в клетке моих страстей, униженной богиней; что всегда я буду чувствовать себя рядом с тобой лишь ничтожным рабом, волею случая насильно овладевшим госпожой. Что ничего, кроме презрения и ненависти, не проснётся больше в твоём сердце. Даже сейчас, униженная, оскорблённая, избитая, ставшая игрушкой для моих плотских утех, ты оставалась Богиней. А я - ничтожным смертным.
Я хотел в тот миг убить тебя. Перерезать горло тем же самым мечом, которым убивал твоих телохранителей. Холодное смертоносное лезвие уже коснулось твоей лебединой шеи и капля алой крови бесшумно скатилась на измятую грудь. А ты... Ты подняла сияющие глаза и торжествующе улыбнулась. Ты была права: убей я тебя, и ты окончательно победила бы меня. Принеся тебя в жертву, я подарил бы богам твою молодость и красоту, сделал тебя непобеждённой героиней легенд и песен и стал ничтожеством даже в своих собственных глазах, насильником и убийцей, над которым ты посмеялась на пороге смерти.
Эта улыбка отрезвила меня. Я отбросил меч, рывком поднял тебя с пола и бросил на кровать и снова овладел тобой. А потом оделся и спокойно ушёл через окно, пообещав вернуться, как только мне понадобиться развлечься со своей новой наложницей.
Прошло много лет с той дикой, пьяной ночи. С той ночи, когда я пил дыхание с твоих окровавленных губ и наслаждался твоим вырывающимся, бьющимся в ярости и испуге телом, выбивал крик из твоей груди. Я добился своего - ты принадлежала мне. Пусть на какой-то час, но я был твоим владыкой. Я разрушил твои иллюзии по поводу божественной неприкосновенности.
Я бежал из страны. Стал наёмником, жестоким и беспощадным, у которого не было ни имени, ни прошлого. И я никогда больше не видел тебя. Только слухи о тебе изредка докатывались до меня. Ты сломала мою жизнь, я в отместку исковеркал твою. Ты отняла у меня всё, я же подарил тебе нежеланный подарок - сына, на которого, по слухам, ты боишься даже взглянуть. Ты сделал меня изгнанником и преступником, я сделал тебя пугливой, болезненной затворницей. Говорят, ты боишься каждого шороха, боишься оставаться одна в комнате и рыдаешь, стоит только кому-нибудь случайно коснуться тебя. Ты перестала узнавать даже собственного брата. Враги осаждают твой родной город и могущество великой империи после моего ухода стало рушиться, становиться легендой.
Не бойся, Фессалоника. Я сдержу слово. Однажды я вернусь. Отвоюю свою славу, верну своё имя. Заберу своего сына, рожденного тобой. Я положу к твоим ногам полмира и сделаю тебя царицей Ойкумены. Ты снова станешь богиней. И, хочешь или нет, опять будешь моей. Пусть даже на одну-единственную ночь.
21
Я допила вино и с размаху запустила бокалом в стену. Тонкое венецианское стекло разлетелось на мелкие радужные осколки. О! если бы моя боль могла так же легко разбиться об эту изысканную итальянскую мозаику! Проклятая мозаика! Невыносимая боль! Чертова кухня!
Боже, еще совсем недавно я с такой любовью рылась в каталогах, выбирая эту кухню: дизайн, плитку, светильники, столы, занавески... Тряпки, железки, стеклышки. Вот во что превратилась моя жизнь. Одно-единственное твое слово перечеркнуло все, словно по белому листу чья-то рука провела черным карандашом, нажимая с такой силой, что рвалась бумага и крошился грифель. Линия получалась неровная, рваная, некрасивая... Шрам на сердце.
Ты сдержал слово - предупредил заранее. А главное, как красиво всё обставил: ресторан, цветы (даже не желтые, впрочем, банальность никогда не была тебе присуща), лучшее вино, мои любимые фрукты, изумительный гарнитур от Тиффани - о каком я давно мечтала. Ты выкупал свою свободу, а я ничего не подозревала. Пока ты не произнес Слово.
По Библии, жизнь началась со Слова. Может быть. Только моя жизнь Словом закончилась. Ты уходил. Ты бросал меня, так благородно вручая мне почетную честь сделать первый шаг. Как я когда-то просила, условие было выполнено: все были уверены, что это я тебя бросила. Моя женская гордость была спасена... Кто бы еще подумал о моей душе!
Да на кой черт сдалась мне эта "женская гордость"! Господи, какой идиоткой я была восемь лет назад! Выдвинула ультиматум, подстраховалась! Свобода и чувство собственного достоинства превыше всего! Ну и кому, спрашивается, нужно это самое чувство собственного достоинства 40-летней тетки? И в какую задницу мне запихивать эту "свободу"?
Между свободой и одиночеством нет знака равенства! Как поздно я поняла это... Ты бросил меня. Все остальное - бездарный спектакль. Греческая трагедия, сыгранная в провинциальном театре.
Последняя любовь. Банально это звучит и весьма трагикомичны все эти лав-стори стареющих плейбоев и юных красоток. 50 лет назад я и сам посмеивался над влюблёнными стариками, теряющими последний ум при виде длинных ног и сияющей кожи молоденьких студенток. 50 лет назад я, возможно, и не заболел бы тобой так безнадёжно. Впрочем, кто его знает, может быть, даже 50 лет назад я бы понял, что ты - судьба.
Дети, внуки, и даже пищащие правнуки окружали меня в тот горький и светлый день, когда ты вошла в наш дом. Робкая, изящная, светловолосая тень, застенчиво выглядывающая из-за плеча моего внучатого племянника. Редкостного мерзавца, который начал избивать тебя уже в медовый месяц.
"Глупая птица, хрупкая и прекрасная, как могла ты связать свою жизнь с этим ничтожеством?" - вот что подумал я, увидев вас вместе. А потом уже не думал ни о чём, перестав дышать от острой боли, которая тонкой иглой вошла в моё сердце, когда твои ясные бирюзовые глаза отразились в моих. Ты улыбнулась мне, а я как-то сразу понял, что всю свою жизнь искал эту улыбку. Именно эту. Сколько их было - женщин, встретившихся на моём пути? Скольких я любил, сколько любили меня. Кто-то менял мою жизнь, чью-то судьбу непоправимо покалечил я, с кем-то просто разошлись навсегда, ни о чём не жалея. Но только сейчас, по прошествии десятков невозвратимых лет я понял, понял в один бесконечный миг, что мне нужны были только твои глаза и руки, только твой голос и только твоя любовь. Лёгкая и нежная птица, случайно попавшая в тесную стальную клетку.
Вся семья знала, что твой муж подонок, но только я один встал на твою защиту. Только мой хриплый старческий голос гневно дрожал, когда твой муж примчался забирать тебя из моего дома. Избитую, перепуганную, плачущую за моей спиной. Я не знаю, отчего молчали все остальные. Возможно, просто застыли в немом изумлении, внезапно поняв, что глава семьи отчаянно влюбился на старости лет. Возможно, потеряв дар речи от того, что я даже и не подумал скрывать свои чувства.
Пусть я не смогу, как смог бы 50 лет назад, носить тебя на руках, танцевать с тобой до утра в ночном клубе и лететь навстречу ветру в кабриолете по горному серпантину. Пусть я не смогу дать тебе то, что за столько лет бездарно раздаривал другим женщинам. Но те несколько лет, что ещё остаются мне, я посвящу тебе. Я буду оберегать тебя и молиться на тебя. Я буду дышать лишь тобой и ничего не требовать взамен.
Поздняя любовь самая нежная. Последняя ревность самая горькая. Ты молода и прекрасна и сама ещё не знаешь, что делать с подаренным тебе старым остывающим сердцем. Пока ты просто греешься в моих руках, набираясь сил, взрослея и расцветая от того, что тебя любят до последнего вздоха, чтобы потом отправиться в новый безумный полёт. Ты добра и великодушна, ты не бросишь меня, я знаю. Но ты и не сможешь полюбить меня так, как, несомненно, полюбила бы, будь я моложе. Ты будешь рядом из жалости, из сострадания и этим истерзаешь мне душу.
Мы оба не знаем, как будем жить дальше и что нас ждёт, но что можно поделать, если есть в жизни мужчин такой опасный подводный камень - поздняя любовь. Седина в бороду, бес в ребро, говорят все. Может, и так. А может, просто у края жизни мужчина начинает понимать, что самое прекрасное из всего, что он когда-либо встречал на своём пути - Женщина, самое изумительное творение Бога.
23
Проклятый дождь моросил уныло и нескончаемо, превращая и без того разбитую дорогу в сплошное месиво из грязи и воды. Холодное, липкое, отвратительное месиво. Утром землю застилал зыбкий, стылый туман и тишину просыпающегося мира взрезывал протяжный скрип колёс, чавканье разбитых солдатских сапог по грязи, хриплое дыхание тысяч простуженных глоток, замысловатые ругательства, фырканье измученных лошадей и редкое нестройное пение немногих оставшихся бодрячков.
Походу не видно было конца, зато этот самый конец всё отчетливее был виден по части продовольствия. Местное население разбегалось задолго до нашего появления, успевая подчистую выгребать все свои запасы, а то, что по случаю доставалось на долю нашей грозной непобедимой армии, не могло исправить наше бедственное положение. Никто уже не знал, по какой причине армию выслали в этот затяжной поход, из-за чего вообще началась эта непонятная, трижды клятая война. То ли наш король отказался отдавать свою внучатую племянницу за троюродного кузена соседнего властителя, то ли триста лет назад прабабка ихнего князя наставила рога своему мужу с прадедом дяди жены нашего герцога. Поди, разбери, семейные дела этой знати с белой костью и голубой кровью, будь они все неладны.
Армия всё шла и шла, разрывая туман, увязая в грязи, с тихими проклятиями и безнадежными мольбами умирая не столько от ран, что было необидно в таких случаях, сколько от болезней, нечеловеческого утомления и полуголодного существования. Умирая в чужой, залитой вечными дождями земле.
Из последних силёнок выгребаясь из очередной колеи, моя тощая кобылёнка уныло плелась вслед за такой же тощей армией. Скоро и моя несчастная животина протянет ноги в какой-нибудь луже, поглядит на меня с укором своими умными глазами и околеет в этой грязи. И мне придётся идти пешком, не имея права отстать ни на шаг от жиденького обоза. Я буду идти, а когда силы окончательно оставят меня - ползти, и даже мёртвая я буду следовать за грязными, уставшими, измождёнными солдатами.
Потому что где-то в середине пеших полков, под истрёпанным, изорванным, местами обгоревшим знаменем 7-ого полка вместе с такими же бедолагами, как и сам, шёл ты. И добровольно оставить тебя, удалиться хотя бы на одну лигу, не видеть тебя хотя бы один день для меня было совершенно невозможно. Как невозможно было оставаться в тёплом, уютном доме под защитой братьев, греясь в нежной заботе матери и убегая с сёстрами вечером на луга, танцевать с парнями и петь, когда ты уходил на войну. Я убежала из дома на рассвете, догнала пылившую далеко в холмах армию и на вечернем привале отыскала тебя. Сначала ты ругался, прогонял меня назад, грозился лично прибить, если не вернусь к родителям. Потом отступился, прекрасно зная моё упрямство. А потом всё же понял, что без тебя я так и так умру. Не смогу я без тебя.
Много месяцев я иду следом за армией. Одежды мои превратились в лохмотья, волосы и кожа по нескольку дней к ряду не знают, что такое тёплая вода и мыло, башмаки уже не столько греют, сколько мешают идти, и сухой, рвущий нутро кашель, наверное, скоро убьёт меня. Я ничем не могу помочь тебе в походе. Не могу остановить дождь, прекратить войну, найти еду, спасти тебя от картечи и железа. Я могу только согревать тебя на привалах своим теплом, штопать твой мундир и оберегать твой тревожный сон. Зачем я иду вслед за обозом, добавляя лишнее беспокойство в твою неустроенную жизнь? Что пытаюсь доказать, если о моей любви ты и так знаешь?
Просто я должна знать, что тебя не бросят раненого на поле боя, что когда тебе будет больно и трудно, с тобой рядом будет родной, любящий человек. И если ты умрёшь раньше меня, будет кому похоронить тебя, не допустив, чтоб с тебя сняли сапоги, а тело отдали на съедение волкам и одичавшим псам. Поверь, даже мёртвая, я смогу уберечь тебя от боли и одиночества...